Неуютное море

ГЛАВА X

Капитан «Лангуста» не обманул. В назначенный срок, на рассвете, самоходки вышли из Архангельска. Перед самым отходом Ирина принесла последний прогноз погоды. Он не отличался от предыдущих.

Солнце только что встало. Город еще спал, но река продолжала жить в своем бурном темпе. На траверзе управления порта самоходки дали прощальные сигналы, — такова была традиция. Тотчас же со всех судов, стоявших на рейде и в порту, раздались ответные свистки, означавшие: «Счастливого плавания!»

Миновав пустынный в этот час городской пляж, самоходки вышли в Маймаксу, один из многочисленных рукавов Северной Двины, впадающих в море. Мимо проплыл утопающий в зелени остров Саломбала, с его судоремонтными заводами, доками, бесчисленным количеством любительских лодочек, выкрашенных в яркие цвета. Дальше пошли лесопильные заводы. Река извивалась, петляла, временами становилась очень узкой. Часа через два заводы скрылись из виду, и караван поплыл между низких берегов, покрытых сочной травой. Ветер посвежел. Остался позади контрольно-таможенный пункт «Чижевка». Постепенно берега исчезли, переходя в длинные песчаные косы и скоро, как-то незаметно, исчезли совсем. Только справа тянулась синяя, в туманной дымке, полоса. Но это уже был морской берег. Перед глазами лежало море. Белое море, с сильными приливными течениями, постоянными туманами, каменистыми опасными банками. Сейчас оно искрилось, блестело и переливалось на солнце. Зеленоватое, с маленькой, еле заметной, волной, море казалось благодушным и ласковым.

По правому и левому бортам покачивались большие морские буи, ограждая широкий фарватер. Впереди на воде виднелась черная точка — Северодвинский плавучий маяк. Подойдя к «плавучке», караван застопорил ход. Здесь сходил лоцман. Маяк оказался выкрашенным в красный цвет судном с широкой белой полосой, на которой большими черными буквами было написано: «Северодвинский». Посередине судна стояла толстая железная мачта с сильным фонарем.

От маяка отделился моторный бот. Подпрыгивая на волне, он быстро подошел к «Лангусту». Карданов видел, как с борта траулера в бот спрыгнула черная фигурка лоцмана. «Лангуст» задымил, дал три прощальных свистка, бот развернулся и помчался обратно к плавмаяку…

На самоходках звякнули телеграфы: «Полный вперед»…

Карданов прохаживался по мостику. Было время его вахты.

Далеко впереди дымил «Лангуст», оставляя за кормой белую струю кильватера. Позади «Ангары» совсем близко шла «Кура», за ней остальные самоходки. Теперь всё зависит от погоды, от умения и опыта экипажей. Ирина утверждает, что шторма не будет до самого Юшара. Но кто его знает? Метеорология — наука новая. На сутки прогнозы почти всегда оправдываются, а вот на пять суток… Трудно что-либо предсказать. Возможны всякие неожиданности.

На мостик поднялась Ирина:

— Вот, Андрей Андреевич, карта за последние четыре часа. Смотрите, еще раз подтверждаются мои заключения. Сильного ветра не будет.

Она подала капитану голубую карту, испещренную синоптическими знаками. Карданов долго и внимательно рассматривал ее:

— Ну что ж. Чудесно, Лучшего и не надо. Хорошую погоду вы нам наколдовали, Ирина Владимировна.

— И всё же я страшно волнуюсь, — улыбнулась Ирина.

— Вот это уже синоптикам не полагается.

— Ничего не могу с собой поделать.

— А кто-то говорил недавно мне, что он опытный синоптик, хорошо знающий район.

— И это правда. Но ведь условия совсем другие. Там была береговая, хорошо оборудованная станция…

— Ладно уж. В общем, если честно признаться, я не верю синоптикам. Погоду они берут «с потолка».

Ирина вспыхнула:

— Это вы серьезно? Тогда не надо было брать синоптика на борт. Пока, кажется, я вас не подводила. Я пойду…

— Подождите. Надо же понимать шутку. Пока вы действительно не подводили. А вот будете сердиться — и испортите погоду.

— Хорошо. На первый раз я вам прощаю. Но имейте в виду, свою метеорологию я в обиду никому не дам.

Она закрыла глаза, подняла лицо к солнцу, отдаваясь теплым лучам и свежему, как-то особенно пахнувшему морскому воздуху.

— Ирина Владимировна, я хочу вам один вопрос задать… Можно?

— Какой? — не открывая глаз спросила Ирина.

Губы у нее дрогнули.

— Вам нравится Бархатов?

— Нет, — твердо сказала Ирина, открывая глаза и поворачиваясь к Карданову.

— Зачем же вы тогда с ним ходили в театр? И вообще…

— Да потому, что вы такой недогадливый человек. Я хотела идти с вами. А вы…

— Нет, вы правду говорите? — схватил ее за руку Карданов. — Вы хотели, чтобы пошел я? Тогда я действительно осел. Придем в Игарку — я всё время буду ходить с вами в театр. Не дожидаясь никаких приглашений и намеков. А я уж черт знает что подумал… Рубите голову.

— Следовало бы. Но я, признаться, тоже допустила ошибку. Пошла с Бархатовым в ресторан, а он подумал, что я без него жить не могу. Хотел меня осчастливить, предлагал стать «законной женой». Вот видите! У него не ваша хватка.

— И что же вы ему ответили?

Ирина засмеялась:

— Не успела ответить. В это время на сцене появились вы. А жалко…

— Почему? Помешал?

— Помешали дать ему по физиономий. В общем, вы наказаны. Не посмотрели хорошую пьесу — раз, две недели дулись на меня без всякой причины — два и опоздали сделать мне предложение — три. Следующий раз надо сразу разрешать все свои сомнения.

— А мне казалось, что вы избегаете меня.

— Так оно и было, Андрей Андреевич. Как только я почувствовала, что вы плохо обо мне думаете… Но хватит об этом. Мне и самой была неприятна наша размолвка. Я ведь привыкла к вам…

— И только? Привыкли? Как привыкают к какой-нибудь вещи, — невесело сказал Карданов, уловив насмешку в голосе Ирины. — Сказали бы, что вам приятно мое общество, что нескучно со мной… А то… привыкла.

— Пока только привыкла. Будьте довольны. И это уже много.

— Хорошо. Удовлетворимся этим «пока», — засмеялся Карданов. — Значит, ссориться больше не будем?..

Он протянул руку.

— Не будем, — сказала Ирина, кладя свою ладонь в его, — но помните, Андрей Андреевич, за прочный мир надо бороться, не допускать ошибок и излишней подозрительности. Ну, я пошла. Сейчас радист принесет новую сводку. Счастливой вахты!

Уже двое суток каравану сопутствовала прекрасная погода. Самоходки хорошо шли по гладкому морю, «Лангуст» в определенных точках менял курсы, капитаны пеленговались, определяя места своих судов, за кормой лаг отсчитывал пройденные мили. Давно прошли полосатый бело-черный Сосновецкий маяк, опасные Орловские кошки. Вскоре должен был открыться мыс Канин. Одним словом, рейс, которого все побаивались, ничем не отличался от обычного морского плавания.

Нервозное состояние первых часов, проведенных в открытом море, прошло. Федя Шестаков вытащил заветную тетрадь, чтобы записать родившиеся строчки нового стихотворения, Володя Смирнов решил вести дневник, чтобы потом показать его Светлане. Пиварь, вооружившись иглой и гардаманом, сел на солнышке подшивать кромки брезентов. Шмелев загорал. Ирина, не жалея времени и радиста, принимала метеорологические сводки. Даже Бархатов повеселел, рассказывая матросам случаи из морской практики на Дальнем Востоке, где он долго плавал.

На судне царила спокойная обстановка. Но где-то глубоко в душе каждого человека звенела тревожная струнка, нарушая это кажущееся спокойствие. Она звучала очень тихо, но непрерывно. Ее нельзя было заглушить ни рассказами, ни хорошими прогнозами, ни даже работой.

Моряки выходили на палубу, поднимали головы кверху, смотрели на чистое, безоблачное небо, смотрели на длинный, чуть подрагивающий корпус «Ангары» и невольно вспоминали поход из Беломорска в пятибалльный ветер; старались отогнать эти воспоминания, но приглушенная далекая тревога оставалась… Что будет дальше?

…В столовой «Ангары» весело ужинали. Тоня сварила вкусный фасолевый суп, но все ждали «гвоздя» ужина — голубцов. Наконец они появились на столе, аппетитные и румяные.

— По скольку? — крикнул Тюкин, нацеливаясь в блюдо вилкой.

— Кушайте на здоровье. У меня еще есть, — откликнулась из камбуза довольная Тоня.

Карданов, очень любивший это блюдо, разрезал голубец, окунул кусок в подливку и положил его в рот. Сначала лицо его выразило недоумение, потом он поперхнулся, с трудом проглотил голубец, утер губы салфеткой, кашлянул и, улыбаясь, сказал:

— Всё понятно. Влюбилась наша Толя. Не голубец, а сплошной перец! Тоня! — позвал он повариху.

Тоня выглянула из камбуза.

— Неужели переперчила? — всплеснула она руками. — Не может быть. Я же… А ну-ка дайте попробовать.

Она отрезала кусок голубца, отправила его себе в рот, поморщилась:

— Да, правда. Какая жалость! Как же теперь быть?

— Ешь сама свою стряпню. Еще поварскую школу кончила! Высчитать с нее за эти голубцы, тогда будет знать, — воспользовавшись случаем уколоть Тоню, проворчал Шмелев.

Но Тоня привыкла к его нападкам:

— Подумаешь! И заплачу. Первый раз случилось. Вы уж извините. Я сейчас омлеты всем сделаю.

— Между прочим, прекрасные голубцы, — утирая выступившие слёзы, проговорил Болтянский, мужественно продолжая есть. — У нас на юге их только так и готовят…

— То на юге, а мы на севере. Давай чего-нибудь пожрать, а то на вахту скоро, — не унимался Шмелев.

— Успеешь, не умрешь. — Тоня скрылась в камбузе.

— Пока она готовит, я расскажу одну историю. Хотите? — предложил Карданов.

В столовой одобрительно загудели.

— Плавал я на одной посудине. Первое мое капитанство. Команда — одни мальчишки. Да я и сам от них далеко не ушел. Тяжелый рейс! Весь путь нас преследовали штормы. Половина команды укачалась. Пароходишко старый, слабый. Вперед не идет, а уголь расходуем. Так промучились суток около трех. Уголь на исходе. А ветер не затихает. Приходит ко мне старший механик и говорит: «Осталось угля на несколько часов». Пришлось дать команду: пар всюду выключить, машиной не работать. Остановили машину, выключили паровое отопление, свет. Вот тут-то стало действительно не по себе. Темно, холодно, ветер ревет. В общем, все прелести. Вся команда, кроме вахтенных, собралась в кают-компании…

— И как же вышли из положения? — не выдержав, спросил Федя.

— Сейчас доскажу. Прошла и эта ночь. Утром ветер стал затихать. Вдали показался норвежский берег. Все повеселели. Подняли пар. Пошли. Подходим к маленькому портишке. У меня карты захода не оказалось. Стали мы на якорь, вызываем лоцмана. Ветер совсем затих. Вдруг опять механик бежит. Я уже его стал бояться: как появится, обязательно принесет какую-нибудь неприятную новость:

«Андрей Андреевич, угля осталось только якорь выбрать!» — «Ну, а на машину?» — «Минут на десять малого хода». Что же делать? Вижу, идет к нам на катере лоцман. Только не поведет он нас в таком состоянии. А рассказывать ему об этом нельзя. Если ветер задует, положение судна станет опасным. Нужно будет вызывать помощь. Спасатели, конечно, с нас шкуру сдерут за это. Не миновать нам тогда огромных убытков. Решил я рискнуть. Приходит на борт лоцман. Поздоровался; задал обычные вопросы: «Всё ли в порядке, как управляется пароход?» Я говорю, что всё хорошо. Лоцман скомандовал поднимать якорь. Начали выбирать якорь. Кое-как выбрали. Лоцман дает «средний ход». Машина вздохнула и начала работать. Но как! Судно еле-еле двигается. Я стал отвлекать лоцмана всякими разговорами. Он слушал-слушал, потом подошел к телеграфу и дал «полный ход». Мы уже у ворот порта. А винт крутится всё тише и тише. Лоцман как заорет: «Полный ход, капитан! Нас нанесет! Проклятие! Здесь течение». Как-то боком мы прошли ворота, и тут уж я не выдержал и закричал: «Подавайте скорее концы на берег!»

Только успели подать носовой, пар сел совсем. Уголь кончился. Вот какие случаи бывают…

Неожиданно раздался протяжный, режущий звук судового тифона. Все вздрогнули. Андрей Андреевич отложил в сторону вилку, надел куртку и вышел из-за стола. Нужно было идти на мостик. «Ангара» вошла в туман.

Туман наползал волнами. Он клубился, лип к надстройке и, оседая, покрывал всё судно холодной испариной. Временами туман становился таким густым, что трудно было рассмотреть нос самоходки. «Ангара» шла малым ходом.

— Ну и плотный же, собака, — извиняющимся голосом сказал Бархатов поднявшемуся на мостик капитану. — На баке поставлен впередсмотрящий, Смирнов.

Карданов прислушивался. Совсем недалеко стучал мотор идущего судна. Затем впереди загудел тифон, через несколько минут справа послышался другой и сразу же за ним, но уже далеко еще чей-то тонкий сигнал.

«Кажется, разбежались в разные стороны», — подумал капитан. Он зашел в радиорубку, включил микрофон:

— Я «Ангара», я «Ангара», вызываю суда каравана, вызываю суда каравана, — повторил несколько раз Андрей Андреевич. В наушниках сейчас же откликнулись несколько голосов:

— Я «Кура», слышу вас, «Ангара».

— Я «Шилка»…

— Я «Пинега»…

— Говорит Карданов. Передайте капитанам. Немедленно включить кормовые прожектора, ходовые огни. Сократите интервал. Не теряйте из вида впереди идущего. Вызываю «Лангуст»… «Лангуст», «Лангуст», вы меня слышите? Прием.

В наушниках шипело, трещало, слышались обрывки музыки…

— «Лангуст», «Лангуст»! Я «Ангара», отвечайте.

Скоро послышался далекий голос:

— Я «Лангуст», слышу вас, «Ангара».

— Сообщите, видите ли в локатор все суда каравана? Нет ли отстающих или идущих неправильным курсом? Следите за нами. Уменьшите ход, вы далеко ушли вперед.

В микрофоне замолчали. Видно, радист побежал на мостик. Карданов ждал. Прислушивался. Через каждые две минуты резал уши пронзительный звук тифона. Наконец снова послышался голос радиста:

— Я «Лангуст», я «Лангуст». Капитан просил передать, что видит в локатор все пять самоходок. Все идут хорошо. Только «Шилка» пошла вправо. Ее нужно вернуть. Ход мы убавим. Как вы меня поняли? Прием.

— Понял вас хорошо. На этом связь прекращаю. Будьте на приеме, пока не кончится туман.

Карданов вышел на мостик. Туман немного рассеялся. Теперь уже различалась неуклюжая фигура матроса, стоящего на баке, закутанная в тулуп. Бархатов, вцепившись в планширь, неподвижно стоял весь подавшись вперед. Лицо его выражало крайнее напряжение:

— Кто-то потерял свое место и сбился с курса. Гудит совсем рядом. То справа слышно, то слева. Дров бы не наломать.

В это время совсем близко, так близко, что казалось — это гудит сама «Ангара», заревел чужой тифон.

— Вот он, слышите, — прошептал Бархатов и тут же потянул за тросик свистка.

Карданов всматривался в туман. Хотелось проникнуть туда, за белую стену, но ничего не было видно, кроме густой клубящейся массы. Какое счастье иметь локатор! Хорошо «Лангусту»… В этот миг раздался удар в колокол и испуганный голос Смирнова:

— Слышу судно справа! Идет недалеко!

Бархатов застопорил машину. Сразу наступила тишина. Тревожная, натянутая как струна, тишина. Снова под кормой заревел тифон, но слышался он уже слабее. Судно удалялось. Не успел этот звук затихнуть в ушах, как Карданов увидел впереди справа темное расплывчатое пятно. Оно быстро росло. Что-то громко закричал Смирнов, Мелькнуло искаженное страхом лицо Бархатова и приподнятый нос самоходки, идущей прямо в борт «Ангары».

«Назад!» — подумал Карданов, но губы произнесли четкую и громкую команду:

— Лево на борт!

«Ангара» медленно повалилась влево. Карданов услышал, как чей-то истерический голос на приближающейся самоходке закричал:

— Право! Право на борт, черт побери! Давай право!..

Самоходки расходились на параллельных курсах. Теперь Андрей Андреевич уже ясно видел Гурлева, навалившегося на телеграф, не глядевшего на «Ангару». Корма «Шилки» прошла совсем рядом. Опасность столкновения миновала.

У Карданова отлегло от сердца. Туман продолжался. Временами он становился менее плотным, открывая довольно широкий круг моря. Тогда постепенно появлялись силуэты самоходок. Они шли недалеко от «Ангары», потеряв строй, но упорно цепляясь друг за друга. Все пять были налицо. Впереди виднелся «Лангуст». Карданов узнал его по высоко дымящейся трубе.

В такие минуты становилось легче. Но длились они недолго. Туман снова густел, окружность белесого горизонта сжималась, самоходки таяли в клочковатой туманной вате, и угрожающе ревели невидимые тифоны. Становилось трудно дышать, падали капли с фуражки за воротник, вызывая неприятную дрожь. Звонил судовой колокол, и дисциплинированный голос Смирнова докладывал: «Слышу судно справа! Слышу судно слева! Судно слева близко!»

Прошли Канин Нос, не видя его. Поворот сделали в тумане.

Через час после поворота потеплело. Сквозь туман показался кусочек голубого неба. Он стыдливо показался над головой и тотчас же исчез. Скоро клочок неба появился снова; он всё увеличивался и увеличивался, борясь с накрывающими его облаками. На палубу упали робкие солнечные лучи. Заискрились и потухли осевшие на железе капли. И тут же, как бы торжествуя победу, разорвав в нескольких местах ослабевший туман, брызнуло солнце, заливая теплом всю палубу. Море приобрело синеватый оттенок, справа открылся берег.

Карданов облегченно вздохнул, крикнул:

— Смирнов! С бака можно уйти!

Самоходки выстраивались в кильватер, торопясь занять свое место в «ордере». Только теперь капитан почувствовал, как он устал. Он простоял на мостике пять часов.

Бархатов резко отодвинул от себя лист бумаги, на котором писал, потянулся, зевнул. Черт, как надоело! Скоро опять на вахту. Спал всего два часа, остальное время составлял ведомость зарплаты. Дрянное дело идти на две вахты! Утомительно, особенно для старшего помощника. Всё свободное от мостика время проходит в мелких судовых делах. Капитану что? Сменился и может «клопа давить», а тут и продовольствие, и зарплата, и судовые работы. Нет, последний раз идет он старпомом. Больше такой глупости не сделает. Бархатову захотелось есть. Надо посмотреть в столовой, может от обеда в шкафу остались пирожки. И Вадим Евгеньевич отправился в кают-компанию.

В кресле, вытянув стройные ноги в белых босоножках, сидела Ирина, углубившись в книгу. Она подняла голову, безразлично посмотрела на старпома и снова принялась читать. Бархатов оценивающим взглядом окинул складную фигуру Ирины: «Хороша! Пожалуй, сейчас самый подходящий момент. Никого нет. До ужина далеко. Времени для объяснения хватит».

Бархатов кашлянул:

— Я знаю, что вы не хотите со мной разговаривать, Ирина Владимировна, но я требую, в конце концов, чтобы вы меня выслушали. Я давно хочу с вами объясниться.

— А мне что-то не хочется вас слушать.

— Считайте меня кем хотите, но верьте мне, — заговорил Бархатов, придавая трагическое звучание своему голосу: — я тоже человек, и человек достаточно взрослый, отвечающий за то, что говорю и что делаю. И если тогда, вы понимаете, когда именно, я был под влиянием винных паров, то теперь я совершенно трезв…

— Это становится интересным. — Ирина выпрямилась.

Старпом счел это хорошим признаком и еще более горячо продолжал:

— Да, да. Как тогда, так и сейчас мною руководило одно чувство — любовь к вам. Я люблю вас, Ирина… — Бархатов перешел на шепот. — Люблю сильно, страстно, как никого еще не любил.

— И давно? — спросила Ирина.

— С первой нашей встречи. С момента, когда вы пришли на судно и я увидел ваши глаза. Тогда на меня нашло сумасшествие. Я допустил ряд глупостей и тем оттолкнул вас от себя. Мне всё понятно. Но разве можно судить человека за то, что он ослеплен любовью?

— Скажите, Вадим Евгеньевич, вы были уже женаты? — перебила Ирина старпома.

Бархатов на какой-то момент смутился:

— Я? Нет. Впрочем… да. Но теперь я свободен. Это дела давно минувших дней. Ошибка молодости, как говорят.

— Ну хорошо, дальше.

— Дальше? — Бархатов снова впал в патетический тон. — Мне кажется, мы хорошо дополнили бы друг друга. Я уже говорил вам. Будьте моей женой. Настоящей и навсегда.

Бархатов выбросил свой козырь. Карты противника биты. Сейчас он подойдет к Ирине, поднимет ее голову и…

Ирина молчала. Глаза ее были опущены, но она не торопилась с ответом.

— Я жду, Ирина Владимировна. Жду вашего согласия, — нарушил молчание старпом. — Да? Ну скажите да. Вам тоже нужно вить свое гнездо, нельзя быть всё время одинокой.

Ирина пошевелилась в кресле. Несмотря на всю банальность излияний Бархатова, она почувствовала в его словах что-то искреннее и не захотела обидеть старпома резким отказом:

— Нет, Вадим Евгеньевич. Я благодарна вам за предложение, но… Во-первых, мне кажется, что мы совсем разные люди и не дополним друг друга, во-вторых, я не собираюсь замуж. Поищите себе другую невесту. Я уверена, что вы найдете ее…

Этого Бархатов не ожидал. Какая-то вдова отказывается стать женой капитана дальнего плавания Бархатова! Нет, она шутит! Хочет набить себе цену, заставить его унижаться, просить. Ладно, он пойдет и на это.

— Ирина Владимировна, поймите. Мое предложение серьезно. Я всё взвесил. Всё обдумал. Я люблю вас по-настоящему. Мне никого другого не надо. Если вы не согласитесь — я конченный человек…

— И вам не стыдно, Вадим Евгеньевич? Сколько раз вы говорили эти слова?!Но самое главное — я не хочу выходить замуж.

— Окончательно? — всё еще не понимая, что получил отказ, спросил Бархатов. — Вы не верите моему чувству, не верите в прочность нашего брака? Я клянусь, это навсегда. Я никогда не оставлю вас.

— Как вы великодушны, Вадим Евгеньевич! По-моему, я выразила свои мысли достаточно ясно. Я не хочу выходить за вас замуж.

— Не хотите? Не «герой вашего романа». Так? — насмешливо, еле владея собой, проговорил старпом. — Кто же герой, позвольте спросить? Карданов? Эх вы, а еще считаете себя опытной женщиной! Он никогда не предложит вам того, что предлагаю я. Подумайте хорошенько об этом, Ирина Владимировна.

— Вадим Евгеньевич, не заставляйте меня считать вас хуже, чем вы есть на самом деле. Не говорите таких вещей. Я в жёны вам не гожусь.

— Не буду навязываться. Была бы честь предложена. Я ухожу с разбитым сердцем, во вы пожалеете об этом. И сильно пожалеете. Карданов на вас не женится, не мечтайте. Он вас обманет.

Ирина встала:

— Прекратите, Вадим Евгеньевич, говорить гадости. При чем тут Карданов? Какое вам дело до него? Я не думаю выходить замуж ни за него, ни за вас. Вы должны понять…

Она старалась говорить спокойно, но это ей плохо удавалось. По лицу пошли розовые пятна.

— Всё понятно. Я больше вас тревожить не буду. Но если опомнитесь, скажете «да», я прощу вам всё.

Бархатов иронически поклонился и вышел из столовой.

Ирина беспомощно опустилась в кресло. Почему он упомянул Карданова? Неужели она дала какой-нибудь к этому повод? Какая глупость! Только недоброжелательные сплетники истолковывают всё по-своему. Им всё кажется грязным!

Бархатов со злостью хлопнул дверью своей каюты и грузно сел на койку… Получил самый настоящий отказ. Он, Бархатов, который всегда так нравился женщинам.