Неуютное море

ГЛАВА III

Андрей Андреевич попал на завод, где велись работы по подкреплению корпусов «самоходок», только на следующий день после обеда. Он прошел по заваленному металлическим ломом двору и вышел к воде. В тесной гавани, вплотную друг к другу, стояли пять барж, ошвартованные как на параде — все трубы в одну линию. «Самоходки» имели такой небольшой надводный борт и такую длинную палубу, что в первый момент казалось: кормовые надстройки существуют отдельно от приподнятых носов. Но, в общем, суда выглядели не так плохо. Они блестели свежими красками, ласкали глаз девственно чистые чехлы вентиляторов и шлюпок, не было старомодных острых углов в общей архитектуре.

«С „Тайгой“ сравнивать их нельзя, но всё же они лучше, чем на серой фотографии», — подумал Андрей Андреевич.

По перекинутой с берега легкой сходне он поднялся на палубу. Из открытых трюмов доносились удары кувалд. Вспыхивали огни сварки. На люке, лежа на животе, подставив голую спину солнцу, развалился матрос. Повязка вахтенного, красная с белой полосой, валялась рядом, на голубой рубашке.

— Скажи-ка, где стоит «Ангара»? — спросил Карданов.

Матрос приподнялся на локтях, посмотрел на капитана заспанными глазами, лениво ответил:

— Третья от нас, четвертая от берега.

Потом он снова опустился на люк, не обращая больше внимания на капитана. Карданов перелез через цепные релинги еще трех барж и очутился на своей «Ангаре». Вахтенный отсутствовал. Люки были закрыты. Работы по подкреплению корпуса еще не начинались. Он прошел по узкой — двум человекам не разойтись — палубе. Почти всю площадь занимали огромные люки. Двери носовых жилых помещений закрыты на за мок.

Карданов обошел всё судно, постоял на корме, повернул задрайку на металлической входной двери и очутился в крошечной столовой команды. На диванчике у стола сидел человек в новеньком форменном костюме с тремя золотыми нашивками, в ослепительно белом воротничке. На вид ему было лет тридцать. Курчавые темные волосы, тронутые еле заметной сединой, прямой нос, губы хорошего рисунка делали бы его внешность приятной, если бы не слишком близко поставленные к переносице небольшие черные глаза. Они не подходили к этому лицу.

Моряк смотрел через выходящую прямо в камбуз открытую дверь на какую-то совсем молоденькую девушку, босую, с закатанными рукавами, неистово трущую мешковиной кафельную палубу. У ее голых, забрызганных грязью ног стояла огромная серая лужа.

Карданов понял, что человек, сидящий за столом, его новый старший помощник. Андрей Андреевич назвал себя. Старпом не торопясь встал, внимательно с ног до головы оглядел капитана и как-то свысока представился:

— Капитан дальнего плавания Бархатов Вадим Евгеньевич. Волею судеб оказался здесь старшим помощником. Разрешите доложить. Судно еще полностью не укомплектовано. Люди, которые были в наличии, посланы на склад получать судовое снабжение. К заводским работам еще не приступили. Кокша приводит в порядок камбуз. Прошу вас взять ключи от каюты. — Он порылся в кармане и протянул Карданову ключи.

Всё это было сказано подчеркнуто официально, чтобы сразу же показать капитану, что он, Бархатов, не хуже его знает судовой порядок.

Андрей Андреевич вошел в каюту, дверь которой выходила в столовую. Каюта оказалась маленькой, но уютной. Письменный стол с полкой для книг, короткий диван, шкаф, умывальник и удобная металлическая кровать с занавесками. На палубе перед кроватью коврик и два кресла.

Андрей Андреевич присел на диван. Старший помощник — капитан дальнего плавания. С одной стороны, это хорошо. Опытный человек. С другой… Он предпочел бы иметь начинающего «разворотливого» старпома. Такого, у которого есть желание показать себя, заслужить одобрение капитана. А Бархатову, наверное, это не нужно… Почему Марков не послал его капитаном на одну из самоходок? Во всяком случае, Андрею Андреевичу, видно, будет легко работать с таким старпомом… Всё здесь не такое, как на «Тайге». Миниатюрное. Кажется, что всё помещение «Ангары» можно поместить в его прежнюю каюту.

В дверь просунулась голова Бархатова:

— Совсем забыл сказать, товарищ капитан. Приходила синоптик, хотела видеть вас. С нами поплывет. Ничего себе дамочка, должен я вам сказать, — прищелкнул языком старпом. — Обещала скоро прийти опять.

— Знаю, — коротко бросил Карданов.

Ему не понравился тон, каким помощник говорил о синоптике.

Андрей Андреевич закрыл каюту, вышел на палубу. На соседней самоходке стоял человек высоченного роста, с маленькой головой, на которой лихо сидела морская фуражка. На красном скуластом лице, под пуговкой-носом, на верхней губе чуть заметно чернели тонкие усики. Он был одет в модный серый пиджак, зеленые брюки и бежевые сандалеты. От расстегнутого ворота рубашки спускался длинный, весь в каких-то невероятных запятых галстук. Увидя Карданова, человек широко улыбнулся:

— Хэлло, кэптен! Будем знакомы. Капитан чайного клипера «Пинега», другими словами, этой баржи, Туз.

Он подошел к борту, протянул Карданову руку.

— Ну что вы скажете об этих судах, коллега? — спросил Туз, когда они обменялись рукопожатиями. — Действительно, «чайные клипера». Кто-то их так метко назвал. Мне нравится эта ирония. Опасно, как вы думаете?

Карданов помедлил с ответом, с любопытством изучая своеобразную внешность Туза. Но капитан «Пинеги», видимо, и не ждал ответа. Он продолжал говорить сам:

— Конечно, опасно. Но полагаю, что Дежневу на его лодках в то время было опаснее. К нашим услугам радио, прогнозы, авиаразведка. Дойдем. В крайнем случае из воды выловят. А кроме того, не надо забывать, что и условия неплохие. Плата за страх, так сказать. Хе-хе-хе. Не желаете зайти ко мне сделать маленький «смол дроп», кэптен? Нет? Ну, гуд бай, пойду на завод. Увидимся еще.

Он перешагнул через цепочки, поднялся на берег и быстро направился к зданию заводоуправления.

Андрей Андреевич пошел на стоявшую у берега самоходку. Он спустился в трюм посмотреть, как приваривают стальные тавры к днищу. Сварщик работал быстро. Летели в разные стороны искры, похожие на бенгальский огонь. Шов ложился ровно, в ниточку.

— Хорошо? — спросил капитана сварщик, выключая электрод и поднимая защитную маску на голову.

— Хорошо.

— То-то и оно. В Арктику плохо нельзя. Вам там туго придется на этих лоханях. Я ведь понимаю. Действительную служил на флоте.

Облазив весь трюм, Карданов вернулся к себе в каюту. Всё-таки подкреплений, кажется, недостаточно. Надо продумать, где еще можно поставить эффективные балки. Он вытащил бумагу и принялся набрасывать на ней эскиз.

Карданов увлекся работой и не сразу обратил внимание на то, что в дверь кто-то постучал и женский голос спросил:

— Можно к вам, товарищ капитан?

Андрей Андреевич обернулся. Перед ним стояла девушка синоптик. Лицо ее выражало недоумение и растерянность.

— Так это вы капитан «Ангары»? — наконец проговорила она.

— Я, — довольный ее смущением, подтвердил Андрей Андреевич.

Девушка засмеялась:

— Значит, вы меня разыграли? Хорошо же! Уж очень вы себя нахваливали тогда. Даже неприлично так хвастаться.

— Сам себя не похвалишь, никто не похвалит. Да вы не возмущайтесь, я и на самом деле парень ничего.

— Ну вот опять! Какой вы есть — покажет будущее. Давайте знакомиться. Ирина Владимировна Гордиенко.

Карданов согнал улыбку с лица:

— Всё это шуточки, Ирина Владимировна. Привезли приборы, карты? Значит, по вашей части всё в порядке. Попросите старпома, он покажет вам каюту. Устраивайтесь. Жить придется в тесноте.

— Я и не жду особенных удобств. Ко всякой обстановке привыкла.

Ирина нашла Бархатова в каюте. Она была меньше, чем капитанская. Два человека умещались там с трудом. Тем не менее старпом, увидя Ирину, встал с кресла и учтиво пригласил ее сесть:

— Значит, познакомились с «папой»? Я имею в виду капитана. Какое впечатление?

— Да я, оказывается, его уже знала, — засмеялась Ирина, вспоминая знакомство с Кардановым. — Мне хотелось бы посмотреть, где я буду жить.

— Пожалуйста. Это недалеко. Два шага и вы у себя. Идемте.

Старпом пропустил Ирину вперед. Он постучал в одну из выходивших в коридорчик дверей, нажал ручку. Дверь отворилась. На койке сидела Тоня Коршунова. Из волос во все стороны торчали бумажные завивки — бигуди.

— Виноват! — извинился Бархатов, затворяя за собой дверь. — Ваша каюта, Ирина Владимировна, и ваша соседка. Наша кормилица. Прошу любить и жаловать. Располагайтесь. Если что-нибудь понадобится, скажите мне. — Бархатов вышел.

Ирина взглянула на «рогатую» Тонечку и рассмеялась.

— Чего смеетесь? Прическу делаю. В парикмахерскую некогда ходить, — рассердилась Тоня.

— Извините и здравствуйте. Значит, будем жить вместе. Меня зовут Ирина. Я синоптик. А вас?

Тоня — ей казалось, что именно это является признаком хорошего тона и некоторой холодности, — подала ладонь лодочкой.

— Здравствуйте. Коршунова Антонина Васильевна. Можете размещаться. Только учтите, я правую кровать и шкаф уже заняла и… зеленую раскладушку.

Очень смешным было ее надутое девчоночье лицо и голова в бумажках. Ирине захотелось сказать что-нибудь веселое, но, видя неумолимо серьезное выражение Тониного лица, она погасила смешливые огоньки в глазах:

— Хорошо. Я тогда займу левую койку и красную раскладную скамейку.

Она повесила свой пыльник в шкаф, поставила чемодан на койку, села. Помолчали. Неожиданно Тоня сказала:

— А этот старпом зануда. Вы еще увидите.

— Почему же? — удивилась Ирина. — По-моему, он ничего.

— Он ко всем придирается, я уже заметила.

— Тогда будем защищаться, Тонечка. Можно мне вас так звать, Антонина Васильевна?

— Зовите, — милостиво разрешила Тоня. — Меня все так зовут.

Ирина порылась в сумочке, достала две конфеты «Мишка», протянула одну Тоне:

— Хотите? Мои любимые.

— Спасибо. Я их тоже очень люблю, только ем редко.

Через полчаса Тоня сидела на койке у Ирины и, обнимая ее за плечи, доверчиво шептала:

— Боюсь я, Ирина Владимировна! Как заставят делать какие-нибудь котлеты «марешаль»! Ведь я только что школу окончила. Или не понравится, как я приготовляю пищу. Начнут за борт выливать. Вот только этого боюсь. Говорят, капитан здесь строгий.

Первым, кого увидел Генька Шмель, когда вступил на палубу «Ангары», был рыжий длинноносый парень, с которым он «поцапался», когда нанимался на перегон. Генька скорчил удивленную гримасу:

— А, одесськи бублички. И ты здесь. Вот не ожидал! Будет время заняться твоим воспитанием.

— Пожалуй, время найдется. Только неизвестно, кому кого придется воспитывать. К сожалению, мы с вами теперь будем находиться, некоторым образом, в служебных отношениях. Надеюсь, что вас сюда прислали не капитаном? Ну, тогда вы мой подчиненный. Я здесь старшим механиком.

Шмель присвистнул:

— Это хуже, граф. Что ж. Ваше дело приказывать, наше — выполнять.

— Придется вам оставить этот великосветский тон. Конечно, привычка и воспитание… Я понимаю. Но держите пока мой титул в тайне, хотя бы ради конспирации. Графы сейчас не в моде. Фамилия моя Болтянский, зовут Семен Григорьевич.

— Очень приятно. Шмелев, Геннадий Яковлевич. Моряк-универсал. В настоящее время матрос «першего» класса. Меня и в Гамбурге, и в Лондоне, и в Антверпене знают…

— Неужели? Думаю, что без вас там не слишком соскучились с тех пор как… Ну не будем уточнять. Смею вас уверить, запросов, почему, мол, Шмелева Геннадия последнее время не видно в Гамбурге, не поступало. Ну, счастливо поработать!

Болтянский повернулся к Геньке спиной.

— Пойдем, брат, — подтолкнул Шмеля Пиварь, с улыбкой слушавший разговор. — Этому парню пальца в рот не клади — откусит. Пойдем к боцману.

— Язва! — плюнул прямо на палубу Шмель. — Ладно, пойдем. Я ему наработаю.

Капитан не пошел в город. Он остался на «Ангаре». Ему хотелось помыться под душем, пораньше лечь спать, чтобы завтра утром приняться за судовые дела. Через тонкие переборки Андрей Андреевич слышал, как в столовой отрывисто отдавал какие-то распоряжения Бархатов. Капитан знал, что старпом сейчас должен уйти. Он отпустил его до завтра. Скоро всё затихло. Свободная команда разошлась. Только вахтенный шагал, то приближаясь к корме, то удаляясь от нее. Кто-то вошел в столовую. И тотчас же оттуда донесся приглушенный голос. Капитан прислушался. Похоже было, что человек читает стихи. Карданов приоткрыл дверь. Перед зеркалом с неестественно напряженным лицом стоял высокий, широкоплечий парень в синем свитере. Светлые волосы прикрывала вязаная шапочка с помпоном, какие носят лыжники. Парень держал в руках открытую книжку и действительно читал стихи Маяковского:

Нет, что-то не то… Не получается.

Он приблизил лицо к зеркалу, нахмурил брови, сделал зверское лицо и, подвывая, начал снова:

Карданову стало весело. Капитан вошел в столовую:

— К выступлению готовитесь?

Парень обернулся, лицо его порозовело:

— Да нет… Просто так, для себя читаю. Думал, что никого нет, — сконфуженно проговорил он, явно собираясь улизнуть.

Но Андрей Андреевич задержал его:

Подождите. Давайте я попробую прочесть.

Капитан взял книжку, нашел стихотворение и прочитал отрывок. Молодой человек смотрел на него с восхищением.

— Как? — спросил Карданов, кладя книгу на стол.

— Здо́рово. А вот у меня не получается. Как его Яхонтов читал!

— Любите стихи?

— Очень. И особенно Маяковского. Многие говорят, что его трудно понять. Ерунда это. Читать надо уметь. Правда?

— Безусловно. Я тоже люблю стихи. Пушкина, Лермонтова и наших современников: Твардовского, Светлова, Симонова. Знаете?

— Конечно. А что вы скажете об этих строчках, товарищ капитан? Разрешите, я прочту…

Андрей Андреевич усмехнулся:

— Это Лухманов. Когда я учился в мореходке, мы его стихи наизусть знали. Настоящий моряк писал. Кстати, кем вы назначены на «Ангару»?

— Боцманом. Шестаков моя фамилия. Зовут Федор Михайлович.

— Плавали раньше?

— Плавал. Три года на буксирах работал. Из них один год боцманом.

— Успели познакомиться с матросами?

— Познакомился, разные люди, — уклончиво ответил боцман, но тут же добавил: — Ничего. Работать будут.

— Я тоже так думаю. Чего не знают — научим. Завтра, боцман, начнем приводить «Ангару» в мореходное состояние.

— Есть, товарищ капитан.

— А на поэтические темы мы еще с вами потолкуем.

Карданову понравился боцман. Было в нем что-то располагающее, открытое. Радовало капитана и то, что Шестаков не новичок в морском деле.

Конечно, Федя в свои двадцать два года казался ему несколько молодым для такой ответственной и требующей опыта работы, но товарищи, плававшие с Шестаковым раньше, имели о боцмане другое мнение. Вряд ли кому-нибудь из них пришла бы в голову мысль назвать его Федькой. К нему обращались не иначе как «боцман» или «Федор Михайлович», и очень редко «Федя». Он совершенно уверенно чувствовал себя на палубе. Редко ругался, не употреблял «соленых» морских словечек, ненавидел «подначку». Он считал, что может заставить выполнить без ругани всё, и гордился этим.

Матросы с буксира «Вихрь», на котором Федя плавал боцманом, могли рассказать, как однажды он три часа просидел в ледяной воде, заделывая пробоину в форпике, как любовно ухаживал за старым судном и получил за чистоту вымпел, как поборол шведского великана-матроса в клубе водников… Да многое могли бы рассказать о Шестакове…

Бархатов догнал Ирину в проходной завода:

— Домой, Ирина Владимировна? Может, нам по пути? Нам должно быть по пути, — с нажимом на «должно» проговорил старпом.

— Начинаете ухаживать? — пошутила Ирина. — Запомните, я не люблю ходить «под ручку».

— Да что вы, Ирина Владимировна! И не думал даже, — наклонился к девушке Бархатов. — Хотя, если честно говорить, стоило бы… Попробовать разве?

— Попробуйте.

— Тогда начну с приглашения в кино. Не оригинально, правда, но… Если у вас нет других планов — пойдемте смотреть «Рапсодию». Хорошая, говорят, картина.

— А я слышала, наоборот. Но всё равно. Пойдемте. У меня вечер свободный.

Они шли рядом, непринужденно болтая о пустяках. Бархатов шутил, рассказывал забавные истории, поддерживал Ирину за локоть при переходе через улицы, старался быть остроумным. Его подчеркнуто морской вид привлекал внимание женщин.

Ирина не была ни ханжой, ни «букой». Она любила смеяться, любила живое слово. Ей нравился Бархатов. Она с удовольствием его слушала, отвечала на шутки.

Сегодня Ленинград напоминал южный город. Стоял теплый солнечный вечер. На асфальтовых тротуарах девочки играли в «классы». Мальчишки катались на самокатах. Люди, одетые в пестрые и яркие одежды, выглядели празднично. Слышался смех, обрывки разговоров. Наступил тот час, когда ленинградцы, отдохнув после работы, выходят подышать свежим воздухом. Поток автомобилей значительно уменьшился. Город оказался во власти гуляющих пешеходов. Везде люди. Солнце ушло за дома, но в окнах верхних этажей еще горели оранжевые огни заката. Заглядывая в лицо Ирины, Бархатов говорил:

— Значит, поплаваем вместе, Ирина Владимировна. Теперь держитесь. Я ведь строгий. По правилам внутреннего распорядка вы будете подчинены непосредственно мне. Но вообще, если говорить серьезно, не завидую вам. В нехороший «переплет» вы попали. Точно! Не делайте больших глаз. Верьте моему опыту. Такой команды я еще в жизни не видел. Банда, настоящая банда. Ни дисциплины, ни знаний. Народ с бору да с сосенки. Судно прескверное. Сидит всего полтора метра. Капитан тоже…

Ирина насторожилась:

— Зачем же вы тогда сами пошли на этот перегон, Вадим Евгеньевич? Вас никто не принуждал, насколько я понимаю!

— Я моряк, Ирина Владимировна. Это мой хлеб. Мне нужно заработать несколько тысяч. Я в отпуске. Соединяю полезное с не очень приятным. Эпизод. А вот вы — девушка, и интересная девушка…

— Благодарю вас.

— …попадаете в такое окружение, что и моряку-то тяжёло будет, не то что вам. Не думаю, что капитан справится с этой бандой.

— Вы считаете, что Карданов плохой капитан?

— Да нет, замялся Бархатов. — Середняк. Слышал я о нем. Неудачная кандидатура для капитана головного судна. Плавает не так уж давно. Держится начальником. Даже со мной: «Придете к восьми. Вы мне будете нужны». Прямо как мальчишке. Подумаешь! Да если хотите, у меня опыта и знаний больше…

Ирина вспомнила светлые серьезные глаза Карданова, его озабоченный вид, худощавое лицо и холодно сказала:

— А мне Карданов нравится. И отзываются о нем хорошо. Я, правда, его мало знаю…

Они сидели в переполненном народом кинотеатре. Было жарко и душно. Ирина уже жалела, что пошла. На экране Элизабет Тейлор меняла туалеты, звучала музыка Рахманинова. Бархатов осторожно прижимал ногу к колену Ирины и пытался погладить ее руку. Она отодвигалась, ей было неудобно и смешно.

«Наверное он считает это необходимым для первого знакомства», — думала Ирина.

Фильм оставлял ее равнодушной. Ирине стало скучно, захотелось уйти. Бархатов сидел нахохлившись. Сеанс кончился. Ирина с облегчением встала. Они вышли со двора кинотеатра. На улице потемнело, засветились неоновые вывески магазинов. Бархатов уже не казался таким милым, веселым и интересным. Долго шли молча. Наконец Бархатов спросил:

— Вы, кажется, на что-то обиделись, Ирина Владимировна?

— Нет. Просто скучно, Вадим Евгеньевич.

— Неужели со мной так скучно? — усмехнулся Бархатов.

Ирина не ответила на вопрос.

— Понравилась картина?

Немного поспорили о фильме. Неожиданно Ирина спросила:

— Андрей Андреевич остался на судне?

— На судне. А что это вас вдруг заинтересовало?

Они дошли по Невскому до канала Грибоедова. Ирина остановилась:

— Ну вот, тут через дом я и живу. Спасибо, Вадим Евгеньевич, и до свидания. До завтра.

Бархатов медленно двинулся за Ириной:

— Доставлю уж вас до места.

— Не надо. Чего доброго, на лестнице попробуете меня поцеловать? А я этого тоже не люблю.

Бархатов расхохотался:

— Верно ведь. Была у меня такая мысль. Что ж! Вижу, методы надо менять. Прощайте.

Ирина протянула руку. Бархатов крепко, как мужчине, пожал ее. Ирина скрылась в парадной. Бархатов постоял, посмотрел ей вслед, улыбнулся и, засвистев какой-то мотивчик, пошел к Невскому.

— Ваших нет дома, Ирочка! — высунулась из кухни соседка, услышав шаги Ирины в прихожей. — Просили передать, что придут поздно.

Ирина кивнула головой. Было душно. За день солнце накалило воздух. Ирина распахнула окно. Вместе со свежей струей в комнату ворвались шумы затихающей улицы. Напротив привычно и уютно светились витрины «Дома книги». Черная вода канала стояла неподвижно, отражая в себе фонари. Внизу кто-то нудно тянул одну и ту же фразу: «Я ва-ам пока-а-жу». Наверное, захмелевшего гостя попросили покинуть ресторан, помещавшийся этажом ниже. Не захотелось включать свет. Ирина любила сумерки. Из большой полированной рамки на нее смотрел Костя. Курчавый, темноволосый, большеротый… Костик… Муж.

В девятнадцать лет Ирина на практике познакомилась с молодым полярным летчиком Свириным. Произошло то, что иногда случается в книгах и очень редко в жизни, — любовь с первого взгляда. Они поженились. Родители Ирины пришли в ужас. В девятнадцать лет замуж? Но, увидев Костю, успокоились. Летчик понравился.

Ирина была счастлива, очень счастлива. Костя летал где-то над ледяными полями Арктики, неожиданно появлялся в Ленинграде, засыпал жену цветами, подарками… Для него не существовало расстояний. Он мог вскочить в кабину самолета, отправлявшегося в Ленинград, только для того, чтобы побыть с Ириной несколько часов и в ту же ночь улететь обратно. Им было слишком хорошо. Спустя год, совершая ледовую разведку, Костя разбился при посадке. Нелепый случай, один из ста!

Сначала Ирина не захотела этому верить, но, когда ее вызвали в управление, передали Костины вещи, надежда исчезла. Ирина еле доплелась до дома, закрылась в комнате и долго плакала, прижимая к лицу порванный шлем. Он еще сохранил еле заметный запах Костиных волос. Родители ее не тревожили.

Утром Ирина вышла с сухими глазами, постаревшая, но спокойная. Она стала вялой и молчаливой. Целыми днями бесцельно просиживала в кресле, уставившись в одну точку, с нераскрытой книгой на коленях. Ее всё раздражало. Не хотелось жить. Она не могла больше видеть свою комнату, вещи. Всё напоминало ей о Косте.

Ирина уехала на мыс Челюскин зимовать. Переживала свое горе одна. Три года спустя вернулась в Ленинград. Теперь она успокоилась. Горе растворилось в тысяче житейских дел. Остались дорогие сердцу воспоминания и жалость к себе. Мать, покачивая головой, говорила: «Замерзла ты, Ириша, на своем Севере, как льдинка стала. Ну, ничего, оттаешь со временем…»

И это было правдой. Ирина «оттаивала». Она с завистью смотрела на встречавшиеся ей парочки.

«Вот и я могла бы идти так с Костей. Прижаться к нему, накинуть его пиджак себе на плечи, посидеть в саду… А я всё одна…»

Ей казалось, что человека лучше Кости она не встретит, и всё-таки ее тянуло к людям.