Неуютное море

ГЛАВА VIII

Третьи сутки стояли самоходки в Беломорском порту. Уныло посвистывал ветер. Рваные клочковатые облака низко ползли по серому, скучному небу. Море неприветливо накатывало волну на черные скользкие камни. Покачивались суда, скрипели, натягиваясь и ослабевая, швартовы. На палубах ни души. Город далеко. Моросил дождь. В воздухе холодно. Погода явно не благоприятствовала переходу. За волноломом видно море. Оно неспокойно. Опытный глаз сразу различал горизонт, похожий на пилу. Это волны. Отсюда они кажутся маленькими, а на самом деле волна крупная. День мало чем отличается от ночи. Светло и серо.

Андрей Андреевич посмотрел на часы. Половина третьего. Дня или ночи? В иллюминаторе — белое пятно. Всё перепуталось, черт возьми! Когда же наконец прекратится этот проклятый норд-ост?!

Карданов легко соскочил с дивана. Он натянул на себя кожанку и вышел на палубу. У камбуза, завернувшись в тулуп, посапывая спал вахтенный матрос Шмелев. Капитан с минуту постоял над ним, потом резко потянул тулуп за воротник. Генька проснулся. Он спокойно, нисколько не смущаясь, смотрел на капитана.

— Спишь, Шмелев? По пословице — хорошая вахта сама стоит. Так, что ли? — сдерживая себя, негромко спросил Карданов.

— Нет, товарищ капитан. Я от сильного света зажмурился. Вот поэтому и глаза закрыл, — попробовал отшутиться Шмелев, но Карданов оставался серьезным:

— Люблю веселое слово к делу. А сейчас оно неуместно…

— Что же, мораль мне читать будете? — Шмелев иронически взглянул на капитана. — Воспитывать начнете, пожалуй. Виноват, задремал.

— Нет, не буду вас воспитывать, Шмелев, — сурово проговорил Андрей Андреевич, — не заслужили, да и не к чему.

— Тю! Вот это новость! Капитан обязан воспитывать свою команду.

— Видите ли, Шмелев, капитан воспитывает команду, я подчеркиваю — команду. А вы так, до Архангельска. Что-то вроде туриста. Довезем как-нибудь и… невоспитанного.

— Это почему же до Архангельска? — вдруг возмутился Генька. — Списать хотите? А может быть, я дальше пойду?

— Не пойдете. Не ваша стихия.

— Да если хотите знать, я, может, побольше вашего плавал. «Не ваша стихия!» — передразнил капитана Шмелев.

— Судя по виду, вы, наверное, мой ровесник. И всё-таки море не ваша стихия. Кончим философствовать. Я снимаю вас с вахты. Пойдите разбудите Тюкина. Пусть заступает.

— Не надо, товарищ капитан, я сам достою. Половина осталась. Ну, виноват, задремал, бывает. Больше не повторится. Зачем же человека тревожить? Ему ведь самому с восьми на вахту.

— Отстоит и вашу половину. Спасибо вам скажет. Выполняйте, и побыстрее. — Жесткие нотки прозвучали в голосе Карданова.

Шмелев скинул тулуп.

— Ну и пойду. Спишете — тоже плакать не буду, — проворчал он и вразвалку, демонстративно медленно, двинулся к носу. Капитан смотрел ему вслед.

«Уволю, — подумал Андрей Андреевич, — придем в Архангельск — и уволю. Лучше иметь незнающего, чем такого знающего».

Капитан стоял, поеживаясь от ветра, проникавшего под куртку. Минут через десять пришел заспанный, недовольный Тюкин. Он надел тулуп, запахнулся и молча привалился к надстройке.

— Благодарите Шмелева. И не спите, — бросил уходя Карданов.

Тюкин ничего не ответил.

Андрей Андреевич посмотрел на самоходки, стоявшие лагом друг к другу. Двери в рубках и помещениях задраены. Тишина. А что если проверить службу на всех судах? Карданов решительно перешагнул поручни «Куры». Он прошел от носа к корме, громко стуча подошвами по железной палубе. Дойдя до камбуза, окликнул:

— Вахтенный!

Ответа не последовало. Карданов еще раз обошел всё судно, поднялся на мостик, заглянул через окно в рубку. Вахтенный отсутствовал. Капитан перешел на рядом стоящий «Амур». Вахтенного матроса не было и здесь. Капитан открыл дверь в носовой тамбур, спустился в кубрик. В коридорчике на стуле дремал матрос с повязкой вахтенного. При входе Карданова он открыл глаза, но не встал с места.

Андрей Андреевич, стараясь сдержать возмущение, спросил:

— Вы вахтенный?

Матрос неохотно процедил:

— Ну я…

— Почему не на палубе? Почему спите во время вахты?

— Во-первых, я не сплю, а во-вторых, холодно на палубе.

— Встаньте!

Матрос лениво поднялся с места:

— Пожалуйста…

— Ваша фамилия?

— Бирюлев.

— Так вот, Бирюлев. Идите немедленно на палубу. В Архангельске получите расчет. В рейс не пойдете. Вы позорите своего капитана и судно.

Матрос ответил безразличным тоном:

— Расчет? Да хоть сейчас. Не очень-то сладко в вашей шараге. А капитан сам себя позорит. За собой лучше бы смотрели. Что администрация делает, не видите.

Карданов поднялся по трапу на палубу. За ним не торопясь шел матрос. Андрей Андреевич наклонил голову и быстрым шагом направился к каюте капитана. Сейчас он разбудит Рубцова и выскажет ему всё, что думает и считает нужным. Так дальше продолжаться не может!

К удивлению Карданова, из-за двери капитанской каюты доносились голоса, взрывы смеха. Андрей Андреевич постучал. В ответ раздался бас Рубцова:

— Попробуйте!

Карданов вошел.

В каюте на диване и стульях, неудобно расположившись около письменного стола, сидели все капитаны самоходок, Болтянский и механик с «Куры» — молодой человек с зализанной прической, в короткой курточке со множеством молний. На столе стояли полуопорожненные граненые стаканы, несколько бутылок из-под водки, открытые банки консервов, валялись куски хлеба и огрызки соленых огурцов. В жирных лужицах плавали брошенные на стол вилки и ножи.

Карданов оглядел присутствующих. Гурлев казался смущенным. Туз сидел, небрежно перекинув ногу на ногу, с сигаретой в зубах, с интересом наблюдая за Кардановым. Эдик Журавлев, красный от выпитого вина, глупо улыбался. Болтянский схватил фуражку, собираясь улизнуть. Рубцов, в рубашке с закатанными рукавами, в первый момент растерявшийся, зарокотал:

— Вот умник, вот молодец! На огонек зашел. Садись, Андрей Андреевич, гостем будешь. Тебе чего? Красненького или беленького?

Рубцов бросился к шкафу с намерением достать вино, но, увидев, что Карданов не двигается и молчит, снова забасил:

— Да ты садись, Андрей Андреевич! Здесь всё свои. Всё тихо и мирно, без шума. Никто не продаст.

Карданов неподвижно стоял посреди каюты. Его охватило глубокое разочарование. И это всё после обещаний и заверений, данных Маркову на последнем совещании!

Рубцов почувствовал неладное:

— Что ты стоишь, Андрей Андреевич? Садись. Или недоволен чем-нибудь? — спросил он, становясь перед Кардановым и засовывая руки в карманы.

— Недоволен, — тяжело бросил Карданов.

— Чем же, позвольте спросить? — Рубцов перешел на «вы». — Тем, что капитаны собрались в узком кругу на стоянке выпить по рюмке? Этим, что ли?

— Да, этим.

Туз насмешливо процедил:

— Это уже позвольте нам самим время выбирать, когда выпить. Или каждый раз вашу санкцию надо брать?

— Не позволю, — жестко ответил Карданов.

— А вы что, совсем не пьете, трезвенник? — покачиваясь и наступая на Андрея Андреевича, с издевочкой спросил капитан Рубцов.

— Не ваше дело, — грубо ответил Карданов. Он весь кипел. — Балы задаете, а на судах пустыня, нет ни вахтенных, ни наблюдения, ни морского духа. Стыдно…

— Да мы сами смотрим, Андрей Андреевич. На швартовах ведь. Ничего особенного, — вступил в разговор Журавлев.

— Так плавать и командовать судами нельзя. Матросы смеяться будут.

— Кто, собственно, вы такой, чтобы нам нотации читать? — наклонясь к Карданову, спросил Рубцов. Он был сильно пьян. — Не хотите — не пейте и не мешайте нашей дружеской беседе.

— Оставьте, Иннокентий Викторович. Неудобно всё же. Ведете себя как мальчишка, — проговорил, поднимаясь, Гурлев.

— Чего там неудобно. Правильно! — поддерживая Рубцова, негромко пробурчал Туз.

— Ну вот что, товарищи капитаны. Сейчас разговаривать с вами бесполезно. Но заседание придется прекратить. Немедленно. Идите на свои суда и посмотрите, что на них делается. Сегодня после обеда прошу собраться у меня на «Ангаре». Как пишется — явка обязательна.

Карданов вышел. На мгновение в каюте воцарилось молчание, потом Рубцов неуверенно сказал:

— А ну его к… Давайте еще по маленькой. Тоже мне начальник!

Но настроение было испорчено.

— Пожалуй, пора закругляться. — Туз взглянул на часы. — Я иду до дому. Приготовьтесь к генеральному раздолбу.

За Тузом потянулись механики. В каюте остались Гурлев и Журавлев. Рубцов отборными словами ругал Карданова.

— Хватит, Иннокентий Викторович, — вдруг резко проговорил и Журавлев. — Прав Карданов. В море идем. По-серьезному готовиться надо.

Рубцов мутными глазами уставился на Эдика:

— Что, испугался, сынок? Вовремя хочешь исправиться? Не выйдет. Ты уже взят на карандаш.

Журавлев вернулся от двери, подошел к Рубцову:

— Я вам, Иннокентий Викторович, не сынок. И в другом родстве, к счастью, не состою. А пить надо кончать. В самом деле — на судах черт знает что…

Журавлев хлопнул дверью.

— Щенок! — крикнул ему вдогонку Рубцов.

Гурлев осуждающе покачал головой:

— Перебрал ты, Иннокентий. Нельзя так. Журавлев — мальчишка хороший. Моряк из него получится. Насчет водки он прав.

— Ты что, тоже уже исправился? Быстро!

— Как тебе известно, я и раньше не пил. Так что исправляться мне не от чего. А вот Карданова поддержать я должен был… Ты ведь сам понимаешь, что он прав. Капитан Рубцов, который в свое время командовал лучшим теплоходом в пароходстве, не может этого не понимать. Так-то, друг.

— Когда это было?.. — отмахнулся Рубцов. — Ну ладно. Иди.

Он тяжело опустился в кресло.

Вернувшись на «Ангару», Карданов долго ходил по каюте. Как поступить с Рубцовым, как пресечь начинающееся разложение?

Нужно немедленно отрубить эту «загнивающую голову». Но как? Ведь это капитаны… Такие же капитаны, как и он. И всё-таки Рубцова, очевидно, придется уволить… Всё очень сложно. Но он чувствует — нужно сломать безразличное, «перегонное» отношение к делу. Надо затронуть какие-то струны в сердцах людей, чтобы они почувствовали себя не на «задворках жизни», а настоящими, уважающими свой труд моряками. Неужели этого не понимают Рубцов, Туз, Журавлев? Все силы приложит он, Карданов, чтобы расшевелить своих капитанов. Пусть сами осудят то, что произошло. Только тогда что-нибудь выйдет.

Капитаны собрались у Карданова в назначенный час. Никто не опоздал. Все сидели, мрачно поглядывая вокруг, с насупленными бровями, чувствуя себя виноватыми за грубую выходку Рубцова, за ночное происшествие…

У Рубцова был жалкий вид. Небритое, опухшее лицо, красные глаза. Он прекрасно понимал, как позорно выглядел ночью. Гурлев и этот мальчишка Журавлев его осудили. Перед Кардановым, конечно, неудобно, но и он мог сделать всё потактичнее. Сел бы, пригубил… Видел же, что люди пьяные. А то изобразил из себя большого начальника, нотацию стал читать, дверью хлопнул. Такой же капитан, как и все. Не ему учить Рубцова. Во всяком случае, больших последствий не должно быть. Пожурит, наверное, — тем дело и кончится.

Так успокаивал себя Рубцов, но на душе у него скребли кошки.

Карданов закурил папиросу, затянулся. Он заметно волновался.

— Кажется, все, — начал Андрей Андреевич. — Придется говорить о неприятных вещах, товарищи. При таких порядках мы не сможем успешно осуществить переход. Суда стоят без присмотра. Вахтенные спят. Капитаны и механики пьянствуют.

За столом зашевелились. Туз сделал протестующий жест, но промолчал.

— …Да, пьянствуют, — продолжал Карданов. — А случится что-нибудь? Поднимется ветер, пожар, человек упадет за борт? Да мало ли что может случиться на судне, на котором нет вахтенного… Разве это непонятно? — Карданов нашел глазами Рубцова. Тот отвернулся. — Вы же моряки. Плавали не один год и, наверное, гордились чистотой и порядком на своих судах. Так почему же вы теперь… Я служил матросом, когда капитан Рубцов командовал «Аджаристаном». Это судно славилось постановкой морской службы. В чем же дело? Разве капитан Рубцов стал хуже? А вы, Эдуард Анатольевич, только-только начинаете работать, и уже не уважаете свое судно. Почему? Маленькое, перегонное… Поэтому! Кто из вас выполнил просьбу Маркова, рассказал своей команде про устав, про обязанности вахтенного, про всю серьезность нашего перехода? Может быть вы, товарищ Туз? Или вы, товарищ Гурлев?

Капитаны неловко молчали.

— Капитан Рубцов задал мне вопрос: трезвенник ли я? Отвечу. Нет. Пью в торжественных случаях. Но, не хвастаясь, могу сказать: никогда экипажи судов, которыми я командовал, не видели меня пьяным. Поэтому я всегда имел право спросить. А вы, товарищ Рубцов? Можете ли вы спросить со своих людей? Не думайте, что ваше поведение остается незамеченным…

Рубцов не выдержал. Он круто повернулся к Карданову и очень тихим, но каким-то угрожающим голосом спросил:

— Кто вы такой, товарищ Карданов, чтобы читать мне мораль? Нового вы ничего не сказали. Всё это прописные истины. Для чего такое позорище?!

Невыносимо было сознавать, что молодой Карданов так правильно и метко бьет его, ветерана торгового флота.

— Кто я такой? Всего-навсего старший капитан группы. С таким же успехом им могли быть и вы. Но поручили этот маленький караван мне. Поэтому я отвечаю за него и как старший и как коммунист. Дело не в том, кто я такой! Важно, что я прав. Важно, что вы, капитан, вели себя сегодня ночью несовместимо с той должностью, которую занимаете.

— Поплавайте с мое для того, чтобы судить о том, что такое капитан, — взорвался Рубцов. — Давай кончать.

— Когда кончать, решу я. Но для себя вы можете считать разговор оконченным. Нам придется расстаться…

В каюте воцарилась напряженная тишина. Рубцов не ожидал такого поворота дела.

— Не вы меня нанимали, не вы будете и увольнять.

— Нанимал не я, а увольнять буду я. И ответственность за это перед Марковым буду нести я. — Карданов говорил страстно. — Вот нас тут пять капитанов и пять механиков. Неужели мы не сумеем навести на своих судах порядок, добиться безаварийного плавания, заставить людей прекратить пьянство? Неужели не сумеем? Если так, то мы должны отдать наши дипломы…

— Разрешите, — встал со стула Гурлев. — То, что произошло вчера, — безобразие. Правильно сказал Андрей Андреевич — мы не чувствуем себя хозяевами своих судов. Перегнали, сдали и ладно. Команда — тоже наплевать. Не годы с ней плавать. Настоящий капитан не может так смотреть на дело. К сожалению, и я так смотрел… Горькая истина…

— Ну уж это вы слишком, — заметил с места Туз.

— А я с капитаном Кардановым не согласен, — вскочил Журавлев. — У меня всё время вахту несли как следует. А если сегодня ночью стоял паршивый матрос, то впредь этого не будет, я его научу стоять вахту. Что касается выпивки — Андрей Андреевич прав.

— Нет, товарищи. Не только в вахте дело. Почему не бьют склянки на ваших судах, почему не покрывают белой скатертью обеденный стол, почему не выходят стенгазеты, почему считается, что капитану можно появиться на мостике в кепке, в ватнике, в пижаме? Всё это мелочи. Но из этого складывается отношение к судну. Вас, кажется, Мартын Петрович, в пароходстве называли «шикарный Мартын» за любовь щегольнуть костюмом? Так?

Гурлев смущенно улыбнулся:

— Когда-то называли.

— А теперь? Ватник полюбили?

— Да нет…

— Ну вот. Оказывается, всё вы можете и всё знаете. Давайте же перенесем всё хорошее на наши суда. У кого, как не у вас, должна учиться наша молодежь? Марку надо держать высоко. Я думаю, что больше об этом говорить не придется. Правильно сказал капитан Рубцов — всё это прописные истины. Вот теперь и будем кончать.

Гурлев подошел к Карданову и тихо проговорил:

— Не увольняйте Рубцова, Андрей Андреевич. Слишком жестоко. Судоводитель он первоклассный. Моряк. С кем не бывает?

Карданов холодно посмотрел на Гурлева:

— Оставьте это дело на моей совести, Мартын Петрович. Хорошо?

Гурлев вышел. Карданов задумчиво барабанил пальцами по столу. Правильно ли?..

Вечером к Карданову пришел Рубцов. Он был выбрит, подтянут. От его неопрятного вида не осталось и следа. Даже пуговицы на старом кителе сияли.

— Разрешите? — официально спросил Рубцов, останавливаясь в дверях.

Карданов, сидевший за столом, кивнул головой. Рубцов сел, вытащил пачку папирос и снова спросил:

— Разрешите?

Пальцы, в которых он разминал папиросу, дрожали. Карданов выжидающе смотрел на него, не торопясь начать разговор. Наконец, раскурив папиросу и выпустив струйку дыма, Рубцов хрипло сказал, смотря прямо в глаза Карданову:

— Прежде всего — извините. Я стыжусь своего поведения. Мне нелегко было прийти к вам. В пятьдесят два года, когда почти вся жизнь прожита… Всё, что вы говорили сегодня утром, совершенно справедливо. Иначе не может думать моряк, если он не потерял к себе уважения…

Рубцов нервно затушил папиросу. Карданов молчал.

— И второе — не увольняйте меня, Андрей Андреевич. Мне больше некуда идти. Вряд ли я найду место сейчас, в разгар навигации. Я…

Рубцов хотел что-то сказать еще, но не закончил фразы, положил руки на колени и остался в такой позе.

А Карданов вдруг вспомнил, как много лет назад, в солнечный летний день, он проходил по порту. У причала стоял свежевыкрашенный красавец «Аджаристан». По парадному трапу спускался одетый во всё белое молодой Рубцов. Сойдя на берег, он поднял голову и крикнул кому-то, вероятно, помощнику: «Когда нужно будет подписывать коносаменты, позвоните мне. Я приеду». — И сел в ожидавший его автомобиль… Капитан Рубцов! Молодые штурманы мечтали попасть под его командование. Карданов тогда подумал: «Буду ли я таким, как Рубцов, буду ли командовать таким судном, как „Аджаристан“?» И вот теперь…

— Иннокентий Викторович, вы старше, опытнее меня, и говорить на тему о том, что можно и чего нельзя на судне, мне просто неудобно…

— Не надо, — устало махнул рукой Рубцов. — Я не камбузник, которому нужно объяснять основы устава. Оставьте меня на «Амуре». Не подведу. До конца перегона вам беспокоиться не придется. Не подведу…

Карданов задумался. А вдруг Рубцов снова не выдержит, и тогда уже будет поздно поправлять его ошибки… Лучше вырезать больное место сразу. Но такой человек, как Рубцов, не должен бросать слова на ветер.

— Хорошо, Иннокентий Викторович. Посчитаем, что этого инцидента не было, — проговорил наконец Карданов.

— Могу идти? — поднявшись спросил Рубцов.

— Пожалуйста.

У двери Рубцов обернулся:

— Благодарю.

Ветер ослабел только через двое суток, но всё еще оставался свежим. Карданов решил вести суда на Архангельск. Он с нетерпением ждал прогноза, который составляла Ирина. Ему хотелось проверить суда в неспокойном море, посмотреть, как они держатся на встречной волне, как поведут себя люди в морской обстановке. Такой предварительный экзамен был необходим. Впереди ожидались суровые испытания.

После откровенного разговора с капитанами на самоходках стало больше порядка. Ночью шагали по палубам одетые в полушубки вахтенные. На «Пинеге», «Амуре» и «Куре» каждый час отбивали склянки.

— Ну что, Ирина Владимировна? — спросил капитан, когда наконец к нему в каюту просунулась голова Ирины. — Несите ваше «колдовство».

Ирина подала ему бланк.

— Так, так, — в раздумье побарабанил пальцами по столу Карданов, — норд-ост, пять баллов. Больше не будет?

— Не будет, Андрей Андреевич. Давление повышается.

— Тогда снимаемся.

Карданов вызвал к себе старпома. Бархатов в блестящем от дождя клеенчатом плаще пришел недовольный.

— Я вас слушаю, — проговорил он, останавливаясь в дверях.

— Всё готово к отходу? Скоро пойдем.

— Готово всё. Только… я бы не советовал вам выводить суда в такую погоду. Подождали бы еще суточки, а там, глядишь, ветер убьется совсем. А то сверху льет, снизу тоже поддавать будет. Да и волна в море. Как бы не вышло чего худого.

— Надо торопиться, Вадим Евгеньевич. Кроме того, совершенно необходимо испытать суда.

— Дело ваше. Вы капитан. Так снимаемся?

— Снимаемся через час. Передайте на самоходки.

Ровно через час, огибая волнолом с сигнальной вышкой на конце, самоходки выходили в море. Ряды красных и черных вех ограждали ровный, но узкий фарватер. Далеко впереди, через мелкую сетку дождя, виднелся выходной буй. Он то ложился, то вставал, качаясь на волне. Временами буй издавал жалобный затухающий рев. Он подавал сигнал на случай тумана. На горизонте черными горбылями лежали острова. Дойдя до буя, самоходки изменили курс. Острая, неприятная волна стала ударять под днище. Корпус содрогался. «Ангару» качало. При крене низкий борт почти уходил в воду.

Андрей Андреевич видел, как по палубе, не обращая внимания на качку, шел Пиварь.

Капитан высунулся из рубки:

— Пиварь! Не ходите так. Нужно протянуть леер.

— Ничего, товарищ капитан. Сейчас зачехлим брашпиль и протянем леер, — отозвался матрос, продолжая свой путь.

На баке, тщетно пытаясь натянуть на брашпиль парусиновый чехол, работал боцман. В крыле мостика, высоко держа анемометр, стояла Ирина. Черные чашечки прибора быстро вращались.

— Сколько? — спросил Карданов.

— Семь метров в секунду.

Капитан поднял воротник, накинул на голову капюшон и вышел на мостик. Он обернулся, посмотрел назад. В кильватер, давя тупыми носами встречную волну, все в пене, шли самоходки. С бака что-то закричал Пиварь. Карданов прислушался. Пиварь звал Смирнова. Потом Андрей Андреевич увидел фигуру Володи. Юноша неуверенно пробирался на нос.

«И чего это его туда понесло, — недовольно подумал капитан. — Надо вернуть…»

Но тут произошло непредвиденное. Произошло в один миг. Подошла большая волна, ударила «Ангару» в борт, судно сильно накренило, раздался крик, и Андрей Андреевич увидел пустую палубу.

«Смыло. Пропал!» — мелькнуло у него, но тотчас же в поле его зрения попали две белые, очень белые руки, уцепившиеся за цепочки релингов.

— Держись! — закричал капитан, дернул ручку телеграфа на «стоп» и скатился по трапу на палубу.

Он всё делал автоматически. Где-то в глубине сознания мелькнули правила вахтенного штурмана при тревоге «человек за бортом». Он не отдавал себе отчета в том, правильно ли делает, что покинул мостик. Он видел только судорожно сжимающие цепочку руки.

С бака, топая по гофрированным крышкам трюмов, к корме неслись Федя и Пиварь.

Капитан добежал первым. Он увидел искаженное страхом лицо матроса. Волосы у него слиплись. Шапку унесло водой. Карданов схватил Смирнова за воротник ватника и сразу же почувствовал, что руки Володи разжались. Карданова потянуло за борт. Боцман и Пиварь подбежали одновременно. Они подхватили Смирнова и с усилием вытащили на палубу.

— Как же это ты, а? Как же? Я тебя позвал, а ты… — спрашивал сконфуженно Пиварь. Он считал себя виноватым в том, что Смирнова смыло за борт.

Володя сидел на трюме, глупо улыбался, ему было стыдно, оттого что он причинил всем столько волнений, и радостно, оттого что он жив. За бортом было очень страшно.

— Хватит сидеть, — строго сказал Карданов. — Идти можешь? Тогда ступай немедленно в баню. Прогрейся. На вахту не выходи.

— Что вы, Андрей Андреевич, — запротестовал Володя. — Я же здоров. Сейчас переоденусь…

— Не разговаривай, — подтолкнул его капитан.

Смирнов побежал в кубрик.

— Вот боцман, что бывает, когда вовремя не принимают мер предосторожности. Немедленно натяните леер. И без надобности по палубе не ходите. Чуть человека не потеряли.

— Виноват, Андрей Андреевич. Учту. Пошли, Степан Прокофьевич, — быстро проговорил Федя.

— Как это его угораздило, товарищ капитан? Я его позвал… А он вместо того, чтобы за люк держаться, по самому краю пошел, — не успокаивался Пиварь.

— Человек первый раз в море, следить за ним надо.

Поднявшись на мостик, Карданов нашел там старпома. Бархатов стоял с укоризненно поджатыми губами, всем своим видом говоря: «Ну что? Я предупреждал».

Ему очень хотелось сказать капитану что-нибудь едкое. Услышав вздох Карданова, он насмешливо проговорил:

— Вздыхаете? Вздыхать, товарищ капитан, — последнее время Бархатов избегал называть Карданова по имени-отчеству, — надо было на улице Герцена, когда набирали команды. А теперь что ж. Поздно. Пожинаем плоды…

— Я вздыхаю оттого, что у такого опытного старшего помощника не был протянут на судне штормовой леер.

Бархатов опешил. Упрек попал «не в бровь, а в глаз». Старпом, и никто другой, должен был отдать распоряжение о том, чтобы натянули леер. Бархатов промолчал, потоптался еще в рубке, поправил лежавшую на столе карту и ушел.

На траверзе острова Жужмуй ветер усилился. Качать стало сильнее. То и дело на палубу забрасывало гребешки волн. Самоходка чаще шлепала днищем о воду, чаще слышались удары, похожие на выстрелы. При внимательном наблюдении можно было заметить, как изгибается на волне корпус.

Тоня Коршунова открыла дверь из камбуза и смотрела на черные маслянистые волны с белыми шипящими гребнями. Когда самоходка ударяла днищем о воду, девушка вздрагивала. Ей было немного страшно, ее мутило, но она всеми силами старалась не показать этого. Кастрюльки вели себя неспокойно. Они скользили то к одному краю плиты, то к другому, то и дело готовясь соскочить на палубу. Тоня пыталась связать их полотенцем, но из этого ничего не вышло.

Как всегда, на помощь пришел Болтянский. Он заглянул на камбуз, увидел позеленевшую, расстроенную Тоню, безуспешно боровшуюся с кастрюльками, и сразу понял серьезность положения. Она обрадовалась, когда появился Семен:

— Шторм-то какой, Семен Григорьевич! Всё скрипит, удары такие сильные. Не разломаемся мы, как вы думаете?

— Что вы, Антонина Васильевна. Какой же это шторм? Так, легкая зыбь. А то, что под днище поддает, — нормально. «Ангара» наша крепкая, любую волну выдержит. Ничего не бойтесь, принцесса: пока я жив, вы обеспечены, как говорят у нас на юге. Сейчас я вам закреплю кастрюли.

Болтянский исчез, но через минуту появился снова с мотком проволоки в руках. Он ловко привязал каждую кастрюлю к плите. Теперь даже при большом крене они стояли неподвижно.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал механик. — Никуда не денутся. Вы не укачиваетесь, случайно?

— И не думаю, — прошептала Тоня, с отвращением глядя на волнующееся море.

— Это хорошо, — понимающе кивнул головой Болтянский. — Но на всякий случай вот вам лимончик. Кому-нибудь дадите, кто укачается. — Болтянский вытащил из кармана большой пупырчатый лимон. — Говорят, очень помогает. Теперь я должен идти. До свидания, дорогой шеф.

— Побудьте еще немного, Семен Григорьевич! — испуганно воскликнула Тоня. — С вами веселее.

— Рад бы, да надо идти на вахту.

Механик ушел, а Тоня схватила нож, отрезала толстый кусок лимона и сунула его в рот.

Болтянский спустился в машину. Там было тепло. Пахло отработанным маслом. Привычно стучали клапана моторов. Качало меньше, чем на палубе. Второй механик что-то записывал в машинный журнал. У пульта управления на табурете сидел, опустив голову со спутанными волосами, моторист Бабков.

— Укачался? — спросил стармех, подходя к мотористу.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Ничего, Бабков, пройдет. От этого не умирают. Я тебя сейчас вылечу. Первое лекарство от морской болезни — работа. Принеси поддон с болтами, возьми керосин и расходи все гайки. Понял? Ну, живее. Про качку не думай.

— На заводе у нас не качало, Семен Григорьевич. Там спокойнее работа, — попытался улыбнуться моторист. Он встал и нетвердой походкой направился в кладовую.

Шмелев сквозь сон услышал звонки громкого боя. «Тревога», — пронеслось где-то в мозгу. Он попытался открыть глаза, но сон еще крепко держал его. Наконец усилием воли он сбросил сонливое оцепенение, вскочил с койки и босой выскочил в коридор. Из кают выбегали заспанные люди, на ходу застегивая одежду, натягивая сапоги. Из репродуктора, установленного над трапом, слышался голос старпома:

— Пожарная тревога. Учебная пожарная тревога. Пожар у люка номер четыре, с правого борта. Пожарная тревога!

Колокол дребезжал не переставая, подгоняя людей. Генька остановился. Только теперь до его сознания дошло. «Тревога учебная». Он с облегчением вздохнул. Сплюнул.

— Новое дело. Придумали. Нашли крейсер! Поспать не дадут, — с раздражением пробормотал он и поплелся обратно в каюту. Как был, с грязными ногами, улегся на койку, с наслаждением потянулся, закурил, пуская голубые кольца дыма в потолок.

«И чего это жизнь так глупо устроена, — лениво думал Шмелев. — Сами себе люди выдумывают неприятности. Служил на военке, там тревогами замучили. Пришел на баржу, на тебе, и тут то же самое. Людишки куда-то лезут, всё им мало, всё к чему-то стремятся, чего-то изобретают. Если получил хороший кусок в жизни, сиди и не чирикай, ешь свой хлеб с маслом. Тихо, спокойно, без всяких там… Верно папаша говорил: „Сидя, на колесе, смотри под колесо“». Если бы он, Генька, был поумнее и смотрел под колесо, были бы у него сейчас дача и машина. Когда плавал на «России», контрабандишку возил… А тут эта реформа. Всё потерял…

Пока Генька раздумывал над несовершенством жизни, по палубе бежали люди с огнетушителями, баграми и ведрами. У трюма номер четыре суетился Бархатов, боцман держал шланг, из которого била сильная прозрачная струя воды, направленная в море.

— Отбой тревоги! Инструмент разнести по местам! — раздалась команда старпома. Моряки начали расходиться.

Капитан перегнулся через фальшборт мостика и крикнул на палубу старпому:

— Неплохо для первого раза, Вадим Евгеньевич! Всего три минуты, все люди на местах, и вода подана в шланги. Неплохо.

Федя Шестаков заметил, что Шмелев не вышел на тревогу. Сразу после отбоя, оставив неубранными шланги, он побежал в носовой кубрик. Из коридора в приоткрытую дверь каюты боцман увидел матроса, лежащего на койке с папиросой в зубах. Такое отношение к тревоге возмутило даже видавшего виды Федю. Добро спал бы! Тогда хоть какое-то оправдание можно было бы найти: не услышал, мол.

— Привет. Ты почему на тревогу не выходил? Пригласительного билета ждал?

Шмелев нагло улыбнулся:

— Там и без меня народу достаточно было. Что я, дурак, на холоде мерзнуть? Тревога учебная. Людей хватает. Я свои обязанности знаю.

Боцман подошел поближе к койке:

— Вот что я попрошу тебя, Шмелев. Там у трапа номер четыре остались мокрые шланги. Ты не откажешься, наверное, помочь их убрать? Развесить на просушку.

— Ты что, ошалел, боцман? Я раздет, босиком, скоро на вахту. Уберут, не бойся.

Федя встретился глазами со Шмелевым:

— Не хочешь, значит? Придется тебе помочь. Ну, будь паинькой, дай ручку.

Шмелев вскочил с койки:

— Всё силу свою показываешь, герой? — прошипел он.

Боцман дружелюбно улыбнулся:

— Да нет. Но кто за тебя работать обязан? К примеру, шланги убирать? Я, что ли?

Генька, наконец, попал ногами в сапоги, натянул ватник; шапку и бросился к трапу. Уже держась за поручень, он крикнул:

— Таких, как ты, в семнадцатом году за борт бросали…

Федя сделал шаг по направлению к трапу. Генька выскочил на палубу. Чертыхаясь, проклиная боцмана, «Ангару», весь свет, направился он к четвертому трюму и нехотя принялся отвинчивать шланг. Неподалеку стоял боцман и с удовольствием наблюдал за работой Шмелева.

Карданов запросил капитанов по радиотелефону о состоянии судов. Все ответили, что самоходки чувствуют себя хорошо, только Рубцов высказал некоторые опасения:

— Мне кажется, недостаточны продольные крепления. Самоходки извиваются на волне как змеи. Если волна зайдет еще круче… может произойти неприятность.

Карданов был согласен с Рубцовым. Он несколько раз спускался в трюм. В огромном пустом и темном помещении было жутковато, от воды отделяло всего пять миллиметров, удары волн были здесь громче. Капитан чутко прислушивался к скрипу, потрескиванию корпуса. Временами зажигал карманный фонарь, осматривал борта. Кое-где отвалилась краска, оголились головки заклепок. Но это еще особенных опасений не внушало, было терпимо.

Команда работала удовлетворительно. Болтянский сообщил, что у него «в машине» укачались два человека, но всё же работают. «На палубе» лежал один Тюкин. Ему было так скверно, что даже боцман не мог заставить его выйти на свежий воздух. Тогда Федя приготовил целый графин лимонной воды. И снес Тюкину.

Володя Смирнов чувствовал себя прекрасно. Он совсем не ощущал признаков морской болезни, качка на него не действовала. Володя охотно стоял на руле за Тюкина, страшно гордый тем, что «море его не бьет». Тоня с честью выдержала первое испытание, и, хотя она не могла смотреть на море, обед и ужин поспели вовремя.

Когда караван подошел к самому открытому месту Белого моря, ветер стал заметно стихать, уменьшилась волна, идти стало легче. До Северодвинского плавучего маяка оставалось восемьдесят миль.

Теперь Карданов имел представление о том, как держатся самоходки в море. Через несколько часов по носу открылась еле заметная полоска берега, а вскоре и черная палочка маяка.

Бархатов, стоявший на мостике, не отрывавший бинокль от глаз, удовлетворенно объявил:

— Вижу Мудьюгский маяк. Считайте, что до Архангельска дошли. Первое испытание выдержали.

Андрей Андреевич задумчиво повторил:

— Первое выдержали…

…В Архангельске Карданова ждала неприятность. Его встретил флегматичный представитель Маркова и равнодушным голосом сообщил:

— Иван Васильевич ушел со своим караваном четыре дня назад. Вы очень запоздали. Становитесь на рейде против Лесотехнического института. Стоять придется довольно долго. Ваше обеспечивающее судно, траулер «Лангуст», еще в море на промысле.

— Слушайте, — возмутился Карданов, — я понимаю, что Марков не мог меня ждать. Надо торопиться. Но что обеспечивающего судна еще нет — это уже безобразие. Вы же знаете, время не ждет. Дорога каждая минута! Ведь август месяц. А там погода задержит, а там еще что-нибудь. Кавардак!

Представитель равнодушно повторил:

— Вставайте у Лесотехнического. Готовность «Лангуста» от нас не зависит. Скажите спасибо, что его удалось получить. Сейчас все суда заняты.

— Я буду жаловаться. Такая нераспорядительность граничит, с преступлением!

Представитель отмахнулся от Карданова, как от назойливой мухи:

Сам Марков ничего не мог сделать. Судов нет. Понимаете? Ведь думали, что вы пойдете одним караваном, а тут потребовалось второе обеспечивающее судно. На себя пеняйте. Раньше надо было приходить.

Возражения были справедливы. Карданову пришлось замолчать. Тем не менее он злился на всё и вся. Длительная стоянка разлагает. В море, в ходу, когда вахта цепляется за вахту, когда от судна требуется непрерывное движение, железный порядок корабля держит людей в подчинении.

Самоходки встали у берега против Лесотехнического института, у грязного, захламленного пляжика. Для Карданова началось мучительное ожидание. Некоторые потирали руки. Как же, рейс удлиняется: «Больше днев — больше рублев».

Андрей Андреевич почти не покидал «Ангару». Только по утрам съезжал на берег, выслушивал надоевшую фразу: «Новостей нет. „Лангуст“ еще не пришел», — и возвращался на судно.

Он часами сидел в кресле на главном мостике и наблюдал за портом. По широкой Двине взад и вперед сновали катера, буксиры, баржи. Мимо, под всеми флагами мира проходили суда, нагруженные желтыми досками, пропсом, бревнами.

Карданов бывал в Архангельске много раз и всегда ощущал в этом городе запах моря. Город моряков! В нем нет семьи, которая не была бы связана либо с лесом, либо с морем или рекой. Лес лежал на причалах, лес перевозили на баржах, лес огромными четырехугольными плотами плыл по реке… День и ночь не прекращалось движение в порту. Круглые сутки уходили и приходили океанские гиганты, ревели тифоны, слышался грохот отдаваемых якорей… И почти всегда днем здесь дул прохладный ветер с моря. Он приносил захваченные по пути запахи сосны, скошенных трав и йода.

К ночи ветер стихал. Исчезала речная рябь. В начинающихся сумерках северной ночи золотыми дорожками отражались в воде якорные огни. На прибрежных бульварах светлыми пятнами белели платья девушек. Запоздавшие швертботы с обвислыми парусами торопились в яхт-клуб. Пробегали переполненные людьми пароходики пригородного сообщения — «Макарки». Они проходили совсем рядом. Слышался звонкий смех, песни. Это моряки разъезжались по лесопильным заводам, где грузились их суда.

Карданов представил себе, что когда-то здесь плавали парусные корабли царя Петра, на берегу стоял один монастырь и несколько жалких деревянных домиков. Царская таможня несла службу на гребных лодках; в трактирах при свете сальных плошек танцевали чванливые шкиперы заморских судов, на берегу умельцы топором и пилой строили первенцев русского флота… А теперь?..

Иногда к капитану присоединялась Ирина. Приносила свой раскладной стул, садилась рядом. Они разговаривали, читали или просто молчали. Каждый думал о своем. Капитан радовался, когда она приходила. Ему хотелось рассказать Ирине всё о своей жизни, о том, как плыл семь суток после торпедирования, про свою неуютную комнату… Но он не решался этого сделать. Ему казалось, что Ирине с ним неинтересно.

Как-то Карданов спросил ее:

— Вы не скучаете, Ирина Владимировна?

Она посмотрела на него удивленным взглядом:

— Нет, мне не скучно.

— Почему вы не поедете на берег? В кино, в театр, в музей.

— Пойду как-нибудь. Я ведь в Архангельске уже была.

— А не отправиться ли нам с вами в театр?

— Пойдемте.

Но в театр они так и не собрались. Все мысли Карданова были заняты «Лангустом».

— Знаете, Ирина, — говорил на следующее утро капитан, — пришел бы завтра «Лангуст». Вы бы нам дней пять хорошей погоды наколдовали. Далеко бы мы ушли за пять штилевых дней! Хлеб-то уже убирают. Не опоздать бы…

— Придет ваш «Лангуст». И погоду найдем хорошую, — сухо отвечала Ирина.

Ей надоели бесконечные разговоры о «Лангусте», погоде, стоянке. Она ждала, чтобы Карданов сказал ей что-нибудь другое… Ждала, но не хотела себе в этом признаться.