Невероятные приключения Катеньки

Глава 15

На урок фехтования утренний и сын Соловья-разбойничка заявился.

Постоял, уперев взор под ноги, а потом и говорит:

— Можно моя смотреть будет?

Помолчал и добавил:

— Моя Аваз имя есть...

(при. авт. Аваз — мужское имя, в переводе с татарского — «достойная смена»)

Обалдело переглянулись Василий с Катею. До сего дня мальчонка и рта насчет имени не раскрывал. Имя назвать для Соловьи-разбойника — значит своими признать. Тут поддержать пацана надобно, головою кивнуть степенно, как ровне, проявить уважение к чести такой небывалой, но Катерина того не знала.

— Авас? — переспросила она, вспоминая миниатюру знаменитых комиков Райкина с Карцевым, да хохотом громким заливаясь. — Есть у нас грузин по фамилии Горидзе, а зовут его Авас! Ой, помру, мамочка...! Меня зовут Николай Петрович, а Вас?...

Вспыхнул татарчонок до корней волос стриженных, рот скривил, вот-вот либо в рев, либо бежать ударится. Но на помощь Василий пришел.

— А ну, Авас, бери-ка палку, да становись рядком! Вместе науку фехтовальную осиливать будем! Ухо только востро держи, Катька девка больно уж боевая, ученая!

Мигом сморгнул слезы близкие сын Соловья Одихмантьевича, взял меч деревянный, брови насупил, взгляд хмурый на Катю уставил.

А та остановиться не может! Смешинка на нее напала нешуточная. Уже на кортки спустилась, ладони коленями зажимая, да хохоча, как в последний раз. Слезы щеки румяные заливают, едва не хрюкает!

Смотрел на нее Василий, смотрел, поначалу улыбку прятать пытался, кашлять в кулак, а потом не выдержал и захохотал с нею в терцию.

Аваз тоже от зрелища такого улыбаться начал, и через минуту вся троица свалилась друг дружку смехом до слез доводя. Из всех троих одна Катя знала, над чем тут смеяться, но когда пересказала остальным смысл юморески, то мужики только головами покрутили... Не хуже Романа Карцева... Лица вытянули, переглядываются, над чем тут смеяться в толк не возьмут. Не зашел юмор века двадцатого веку тридцатому.

Встала тогда Катенька в позицию красивую, палку хватом обратным держит, аля-Брюс Ли ладошкой к себе противников манит. Первым Василий рухнул, под коленки подсечкой ловкой сраженный, потом на него Аваз свалился, пополам сгибаясь. Но ничего. Встали мужики, сопли вытерли, отряхнулись, дыхание поправили, снова за дубинки взялись.

Гоняла их Катенька нещадно, пока домовой в окошко, бычачьим пузырем затянутое, не простучал, что щи вчерашние поспели, обедать пора.

Его Катенька азбуке Морзе выучила, теперь по перестуку барабанному знала издали, что в избе творится-происходит. Ну, а как? Дел то — по горло самое! Когда тут за пирогами смотреть неотлучно, да щи на вчерашневость проверять? Вот и поставила домового на присмотр. Взамен избу в чистоте — опрятности содержала, молочка парного не жалела, да семками баловала.

Щей навернув богатырских, сызнова за тренировку взялись. Покемарили лишь часик-другой пред тем конечно же. После обеда поспать — первое дело в какой век угодно!

Катенька на реконструкциях не только косплеила почем зря, не только тактику боя изучала, но и фехтование худо-бедно на себя примерила. Девка ловкая, ухватистая, оборотливая, и из лука била, и алебардой махала, и бой сабельный вниманием не обходила. Словом — страсть огненная с перцем! Такой под дубинку лучше не попадать. Хоть и минула природа женщин силой соразмерной с мужицкой, но взамен глазомером и точностью одарила.

Намедни выспросила Катенька у кота-мышки ученых насчет атласа медицинского с остальными книгами сожженного, где все-все болевые точки прописаны человеческие, запомнила, да и применила в тренировочный час.

Василий с лица сбледнул к вечеру, в кусты отдыхать ушел, Аваз же с первого удара до того вечера на пяточках прыгал. Не то чтобы Катя прямо туда целилась, а только вырвалась из рук парня дубинка, да снизу-вверх приложила посередь тела его ровнехонько. Само так вышло, когда блок Катин со всей дури проломить хотел.

Всех загоняла Катерина. До пота седьмого-семнадцатого. Пришлось баню топить, одежу стирать, самовар ставить. Прямо двужильная девка. Василий из кустов глаз оторвать не мог. Особливо, когда камуфляж на сарафан с рубахою женскою переменила. «Ну, как есть — пава!», — восхищался он, травинку покусывая.

После бани, квасу ядреного, самовара с баранками да медом духмяным, спать разошлись. Легла было Катя на лавку привычную, да очень уж неудобно лежать на той. Прилетело и ей тумаков, хоть и вскольз, но больнючих. Решила тогда амулет «Елочку» в деле проверить. А чего терять? Ну, метнется Василий волком в окно, так хоть на мягкой перине выспится...

Зашла в комнату к Василию, тот на спине лежит. С краешка. Потолок в лунном свете изучает. И дышит прерывисто, одеяло пальцами комкает.

Откинула Катенька то одеяло, под бочком у Василия устроилась. Молча, слова ни одного не произнеся. Тот лишь зубами скрипнул пару раз, обнял неловко, к себе прижал. Стала ждать Катенька, чем дело теперь обернется, а и не дождалась. В сон провалилась сладкий, безмятежности полный.

С той поры решила Катенька у Василия ночевать. Негоже девушке на скамье бока изводить. Василий не возражал. А она и подавно. Из-за учений тяжести оба сил на что-нибудь путное, кроме, как спать в обнимку, найти не могли. Но до чего же Кате нравились ночи их. Голова озорством не занята, думами любовными грудь не томит, высыпаешься свежей... Ну, прямо — супруги со стажем тридцатилетним!

Знала, знала Катенька, что уйдет Василий к зазнобе своей, разойдуться дороженьки их, так чего горевать-печалится о несбыточном? Но сама признавала, что не находись под приворотом Василий, себя бы сдержать не смогла. Будь у того хоть тридцать зазноб, птицами Гамаюн посуленными. Окрутила бы кузнеца, тела своего молодого жажду с лихвой утолила!

Так и пролетали дни-ноченьки, пока «Елочка» не иссякла, ароматом своим бабий дух прикрывать. Забылась Катенька сменить амулет, да и очнулась от руки требовательной, под рубаху залезшей. Ойкнула, обернулась — так и есть. Желтые глаза в упор смотрят, еще чуть-чуть запаха ее манящего вдохнет Василий, и перекинется в волка дикого...

Недолго думая, цапнула его за нос Катенька. Двумя пальчиками крепенько.

— Извини меня, Васенька, тут придурь женская, тебе непонятная, а потому зажми ноздри крепко-накрепко и лежи так не двигаясь, пока не вернусь.

Сказала и бочком-бочком в горницу. В минуту-другую сменила «Елочку», да запись в тетрадке сделала — насколько дезодоранта хватает. Прилежная была девушку, чего уж там. У такой не забалуешь ежели что! Вернулась к Василию. Лежит тот ни жив, ни мертв, потому как команды дышать не было, а огорчать Катерину — это отморозком распоследним быть! Поведала как-то ему Катерина, кто отморозки такие, и с тех пор не было для Васи страшнее ругательства.

— Дыши, Васенька, можно уже, — сказала Катя, видя, как тот глаза под самый лоб закатывает.

Вобрал тогда кузнец весь воздух в себя из спальни с горницей так, что печную заслонку сбросила. «Ну, прямо мехи кузнечные, а не легкие,» — изумилась Катенька, Василия за шею обнимая, голову не плечо опуская, и ножку поперек живота забрасывая. Так и проспали до самой зари.