Наутро решали, как дальше по реке плыть. Скорость выше пятнадцати верст в час держать — никаких дудок с Водяником расчитаться не хватит. Аваз же в десятую долю дуть наотрез отказывался. Или вовсю ширь соловьем разливаться, или гребите веслами. Я, дескать, слабже дуть родителем не обучен. На деле впоследствии, понятно стало, что озорничал Аваз. В половину мог, и в анфас, и в три четверти, а в одну десятую и ниже — как нечего делать! Ножик, оказывается, хотел швейцарский выторговать, да не поняли намеков его Катя с Василием.
И пока грустил Аваз о несбыточном, Катеньку вдруг осенило! Воздушную подушку использовать! При первых словах ее Василий за голову схватился! Что бы еще разочек какого прогрессора из прошлого себе призвал! Да ни за что на свете! Учудят чего, а ты потом дурак-дураком лодку весь вечер конопатишь!
Грудью Василий встал на защиту суденышка! Не будет тебе Катерина Батьковна никакой подушки. Ни воздушной, ни даже лебяжьей!
Прищурилась на него Катя взором особым, выбора мужикам обычно не оставляющим — не сработало. Уперся кузнец. А когда такие удила закусывают, их бульдозером во главе со Шварценеггером не сдвинешь!
Тогда стала Катя прикидывать, как дело поправить можно. Уж больно хотелось ей побыстрее с Кощеем в противоборство вступить, пока дух боевой не иссяк. Придут в царство злодея вселенского, а силы за дело биться — на дорогу истрачены.
— А если выкуплю у тебя лодку, Василий, — решилась она, — во что оценишь труды свои?
Крестьянский дух из человека не выбьешь, будь ты хоть трижды кузнец с наковальней за поясом и молотом наперевес. Как о выгоде дело заходит, считай — договоритесь!
Помялся Василий, помялся...
— Ножик шве... шве..., ну этот свой, у которого лезвий-пилочек, словно иголок у ежика, отдашь? — с надеждой в глазах спросил Василий. Уж очень тот предмет нравился. Да и не ему одному! Видеть надо было, как подпрыгнул сын Соловья Разбойника, услышав торга условия! За ножик о тридцати трех предметах — дряную лодчонку предложить! Вот это ухарь! Что он в кузнецах делает то? Да с такой хваткой, в столицах купцом в гильдии состоять!
— Идет, — согласилась Катенька в легкую. — Но с условием, когда мне понадобится, будешь одалживать. По рукам?
Вздрогнул берег речной от щедрости такой диковинной! Даже Водяник вынырнул, глазки на стебельках от изумления свесив.
— Да, Катерина Батьковна, — вскинулся Василий, от удачи небывалой едва с ума не сходя, — когда нужон станет, спросишь, никогда отказа не будет!
Улыбнулась ему Катенька. Грустно так улыбнулась простоте его, незатейливости. Вот повстречайся ей такой парень в жизни прежней, да за версту обходила бы. Сроду меркантильность в людях презирала. А пожила здесь, поняла, каким трудом тяжким блага человеку достаются, что над каждым гвоздем трясется, к вещам бережливее, чем иной раз к ближним своим относится, и понятнее мелочность вроде стала. То своекорыстие в людях нуждой развивалось, выжить стремлением, чего с того нос воротить? Вздохнула все же печально, ножик протягивая.
Пока Василий с игрушкой ее развлекался, втащила последние килограммы «приданого». Тент палаточный, что в походы брала, степлер со скобами, которым мебель дома чинила, герметик санитарный, ниток суровых с крючком вострым, да шланга кусок резинового, какой на всякий случай в шкафчике туалетном у них дома болтался. Выкинуть, не выкидывали, на случай не пойми какой берегли.
Поражалась тогда родителям, зачем всяким хламом дом заполнять. Уж сколько раз бралась выкинуть, а мать не давала — вдруг понадобится! За него, шланг этот, двадцать раз в мусорку ею относимый, дубинки свои телескопические в костре изничтожила, когда Аваз пламя через трубку продул. Расплавились дубинки в мелкое крошево от жара могучего, только тогда и удалось шланг из прошлого взять. Теперича — точно край. Захочешь чего срочно вытащить, жечь имеющееся придется, а дело сие не быстрое. Да и Аваз не во всяком разе поблизости сыщется.
С недоверчивостью тот шланг оглядывал, взамен оружия знатного взятого.
А пока смотрел, велела Катя лодку на берег обратно вытащить, да перевернуть днищем кверху. Ножик у Василия потребовала, тот и наиграться вдосталь им не успел. Но уговор денег дороже — отдал, слова не вымолвил. Расстелила Катя тент, на полосы широкие изрезала, степлером верным с краю бортов с днищем плоским пришпилила, а потом края свободные складками сложила, да ниткой суровой сшила. Крепка ткань оказалась, устали руки девичьи, но Василий на помощь пришел. Сам с этим делом управился. Не внове ему крючком пользоваться. Там где корма — выпуск Катя из ткани сделала — воздуха выход. Он и станет лодку толкать.
Последним — сквозь дырку в днище проделанную, Василий аж крякнул с досады, ножиком ее пробуравливая, шланг вставили на герметик. Чтобы направление выбирать, Катя руль сделала. Была в рюкзаке у нее пенка, что под себя подкладывают, на земле сидючи. Удобная вещь, и тепло и мягко. Сделал по ее размерам Василий рамку нехитрую из веточек с рукоятью из жердочки выструганной, укрепил напротив выпуска воздушного. А Катя в рамку пенку свою вставила, на скобки. Худо-бедно к вечеру дела закончили и сразу к испытаниям приступили.
Водяной едва жабры себе не пересушил, пока за действом невиданным наблюдал. Вот взяли лодку, в юбку одели, перевернули днищем к земле, уселись втроем. Девка на корме, мужик посередке, а пацан, что трубку гибкую схватил — на нос. Лодка на берегу, неужто умом тронулись?
И тут парень начал в трубку дуть. Зашипело под днищем, юбку раздуло, натянуло кругом, пылища в воздухе закрутилась, и чудо-чудное — сошла лодка с берега в воду, брызги до небес поднимая, и как припустила вверх по реке, только их и видели!
На глаз определил Водяной, что пуще дозволенного идут, решился догнать, виру брать положенную. Догнал, нынче они куда медленнее вчерашнего шли, тогда трех сомов едва не насмерть не запорол, пока до бивака добрался.
Высунулся из воды, лапами перепончатыми машет, к берегу свернуть предлагает, на счет штрафа договариваться, а девка ему с кормы кричит, что знать ничего не знает — не по реке плывут они, а по воздуху! Поднырнул Водяной — и вправду, не в воде лодка, голову поднял — а вроде и в воде. Десять раз туда сюда нырял-выныривал, пока голова не закружилась. Махнул лапой Водяной, идите вы человеки своею дорогой, башку потеряешь от хитростей ваших.
Хорошо идет лодка. Верст по пятьдесят в час делает, мелководья не замечая, островки мелкие с ходу беря. Поначалу, плохо у Кати с рулем выходило, рыскала лодка, кружилась, но потом справилась девонька, одолела науку нелегкую. Василий посмотрел на дело такое, посмотрел, к Кате обернулся и ножик ей протянул. Бери, мол, не надобно. Засмеялась Катя счастливая, головою мотает, отказывается. А Василию с того не по себе делается. Для общего дела Катя старается, а он, словно выжига, цену за то себе спрашивает!
В сумерках густых на берег торжественно выплыли. Столько верст отмахали — не сосчитать. Катя дивиться не уставала, отчего сынок Соловья Одихмантьевича одновременно и дышать может, и дуть. Вон — даже не запыхался за дорогу длиннейшую, не вспотел! Пристала репейником, расскажи, да расскажи! Не хотел Аваз про тайну рода соловьиного говорить, да разве отстанешь от Катеньки? Сдался в итоге. Поведал, что в семействе их с вихрем внутри рождаются. Вроде и дышишь обычно, а изнутри откуда-то ураган берется, все вокруг сокрушая. Задумалась Катя про устройство такое. На ум лишь научная фантастика шла, в фэнтезийном мире неведомая. Вот как тут поймешь — вроде обыкновенный парнишка, а внутри — вихрь бушует! Какое эдакое колдовство в мире этом работает? Разве можно умом человеческим по полочкам волшебство препарировать, формулами математическими обосновать?
Пока думу думала, Василий уже бивак поставил. И так крутится, и этак, лишь бы Катеньке угодить, чтобы зла на дурака не держала. Повечерничали. Спать устроились. Аваз сразу спальник на другую сторону перенес, а то эти двое опять не ровен час спихнут на землю стылую. Накрылся тулупом бараньим, и заснул сном мальчишеским, с переливами тоненькими.
Неуверенно Василий к Кате повернулся, прижать не смея к себе, да только та сама к нему привалилась. Чего обижаться то? На дурня? Пусть погреет лучше! Втянул в себя Василий запах Катин, еловым дезодорантом травленный, забеспокоился. Что-то с ним происходит? Знал — под чарами он, и пока зазнобу свою не повстречает, не разрушить вовек приворот колдовской. А вот поди ты — все ближе и ближе Катя ему становилась. Не раз и не два заглядывался на девицу пришлую. Налилась телом, коса до пояса, взор глаз синих — душу греющий, голос — сердце радующий... Эх жизнь твоя волчья! — терзался Василий, Катю бережно к себе прижимая. Придем в царство Кощеево, одолеем изверга, найдет Катя способ домой возвернуться, свидимся ли тогда? Кабы не приворот душу на кулак наматывающий, остался бы с Катей Василий-кузнец. Сватов бы заслал, у князя руки ее попросил... Как люди бы зажили... Ведь ловил-ловил на себе взгляды девичьи чувственные. Удивлялся еще — знает, что оборотень, а все-равно по ночам прижимается телом волнующим.
Додумкать не получилось Василию. Катенька вдруг повернулась к нему, тьму ночную блеском глаз разгоняя, обняла за шею, прижалась, да поцеловала прямо в губы жаркие...
Схватила рука костяная предсердие, потащил, потащил на себя приворот, волю к земле пригибая, тулово шерстью покрывая волчьей.
Стоит волколак, щерится, желтым глазом на Катю испуганную косится.
— Не ходи за мной, Катенька, — говорит. — Моя это дорога с Кащеем биться, а с тобою видно не суждено вместе быть!
Сказал так, в пасть меч с ножнами взял, головою мотнул, и в три прыжка скрылся в ночи.