Николай I Освободитель. Книга 2

Глава 8

1 октября выпал первый легкий снег. Он покрыл собой израненную деятельностью человека землю, однако всех ужасов войны спрятать не мог. Победа во втором сражении далась нам не дешево: почти двадцать пять тысяч солдат, из которых около шестнадцати только убитыми. Впрочем, французы потеряли не на много меньше, а, учитывая постоянно подходящие к нам подкрепления и события во французском тылу, положение наполеоновской армии становилось все более отчаянным.

На южном фланге корпус Виктора успел занять Минск до подхода Тормасова, чем, по сути, спас армию Наполеона от окружения. При этом вполне боеспособный корпус Шварценберга, хоть и не проявлявший особой активности, связывал Тормасову руки и ноги, угрожая в любой момент ударом в спину.

Чуть хуже обстояли дела на северном фланге, где Кульнев также получив подкрепления из Петербурга, начал наступление на Сен-Сира. Маршал, чувствуя за противником силу отступил в Витебск, где были сосредоточены склады Великой армии, и сел в оборону. Теперь если посмотреть на карту, территория занятая французами выглядела даже не как клин, а скорее, как длинный тонкий палец, всунутый вглубь России. Ширина удерживаемого прохода — весьма надо сказать условно, поскольку там активно шалили наши диверсионные команды — составляла сто пятьдесят километров, а длина — шестьсот. Тут уж не нужно было быть стратегом, чтобы понимать всю глубину той задницы, в которую угодили французы. Собственно, она как раз километров около шестисот глубиной и была.

В такой ситуации я отправился на переговоры с Наполеоном во второй раз. Откровенно говоря, никаких полномочий у меня на то не было, тем более что даже Кутузов с большим сомнением отнесся к возможности еще немного потянуть время дипломатическими методами, а отирающийся при армии английский генерал Вильсон и вовсе пытался протестовать. Англичанина я совершенно недипломатично послал известным маршрутом, ну а фельдмаршал впрямую запрещать мне ничего не стал: он умел держать нос по ветру и отлично чувствовать нюансы. Старый лис. Так что руки у меня были в известной степени развязаны.

В этот раз ехать напрямую в лагерь французского императора я поостерегся. Мало ли, что чувствующий приближения песца Бонапарт, может отчудить. Зачем рисковать? Корсиканцу заранее отправили послание о том, что я желаю пообщаться с ним на нейтральной территории, и где-то около двух часов пополудни две делегации встретились на условной линии разграничения между двумя стоящими друг на против друга армиями.

Поскольку температура на улице была околонулевая и ветренная, а никаких шатров ставить никто не стал, общаться на пришлось не покидая седел.

— Добрый день, ваше императорское величество, — поздоровался я, чуть улыбнувшись. Наполеон выглядел откровенно паршиво, за эти три дня как будто постарев лет на пять. Во всяком случае круги под глазами точно стали больше, а лицо окончательно приобрело серо-землистый цвет.

— Не слишком добрый, принц, — покачал головой собеседник. — Что вы хотели обсудить?

— Я имею полномочия на ведение мирных переговоров, — сразу обозначил я тему беседы, несколько преувеличив свои возможности. Совершенно не факт, что брошенное когда-то разрешение на практике будет иметь хоть какую-то силу. — Собственно, возможное прекращение войны я бы и хотел обсудить.

— Ну что ж… — после короткой паузы медленно начал Бонапарт. — Свои требования я Александру уже излагал. Если его величество на них согласен, можем прекратить эту бессмысленную бойню хоть сегодня.

— Да. Вот как раз насчет условий, кхе-кхе, — я прочистил горло. — Я вам предлагаю сдаться, ваше величество. Обещаю, что если вы признаете свое поражение прямо здесь, то мы ограничимся только контрибуцией. Большой, достаточной чтобы восстановить все что было вами разрушено, но исключительно в денежной форме. Но если вы откажетесь и нам придется повторять этот разговор, скажем, через месяц-два, где-нибудь возле польской границы, требования будут гораздо более жесткими.

— Да как вы! Да… — сказать, что француз таким заходом был удивлен и сбит с толку — не сказать ничего. Он буквально задохнулся от возмущения, видимо пока свою позицию он оценивал не столько критически. Ну, собственно, на то и был расчет: немного раскачать противника в психологическом плане, может, если повезет, вынудить на еще одну попытку пробиться к Москве. Впрочем, последнее было бы слишком хорошо. — Вы еще сильно пожалеете о своих словах, принц. Если бы думаете, что война окончена, то вас ждет глубочайшее разочарование.

Французский император буквально прошипел мне в лицо последние слова, после чего дернул поводья и, развернув лошадь, рванул, не прощаясь в сторону своих войск. За ним последовали и всадники императорского конвоя. Переговоры на этом закончились. Я выиграл при помощи этого маневра полдня времени и немного ударил по самолюбию Бонапарта. Посмотрим теперь, что предпримет противник.

Наполеон удивил. Видимо, рациональное начало во французе все-таки возобладало, и 3 октября, не делая новых попыток пробиться к Москве и признавая таким образом свое поражение, император отдал приказ об отступлении. Меня к этому времени в ставке западной армии уже не было. Посчитав, что на этом направлении я сделал все что смог, я, взяв с собой полсотни всадников конвоя, кружным путем отправился в сторону Витебска, где по самым свежим данным стоял Кульнев с пятидесятитысячным корпусом. Генерал, сделавшийся после победы над Удино одномоментно героем нации и спасителем столицы — только благодаря этому ему оставили принятый в тяжелую минуту корпус, в любом ином случае жалеющих покомандовать генералов с преимуществом в старшинстве набежало бы целая куча — не слишком торопился атаковать укрепленный город. И я направлялся туда как раз чтобы поторопить его и не позволить повториться истории другого мира, когда только несогласованность в действиях русских военачальников не позволила им поймать Бонапарта.

Перед отъездом из западной — которая уже, по сути, была не западной, а просто главной — армии я имел разговор с главнокомандующим. Кутузов, воспринимавший меня во многом как контролера от императорской семьи, который как бы не особо вмешиваясь в происходящее должен был присматривать за генералами и самим фельдмаршалом, был крайне рад тому, что я решил их покинуть. Михаил Илларионович буквально светился довольством.

— Покидаете, значит, нас Николай Павлович? Ну что ж, тут, пожалуй, кхе-кхе, вы действительно достаточно шороху навели.

— Старался, Михаил Илларионович, старался как мог.

— Поверье, ваши старания все оценили. И оборону, выстоянную под вашим командованием и ракеты и шар этот летающий.

— Ну за оборону, это скорее генералу Ивашеву сказать спасибо нужно да ополченцам, которые ее чуть ли не голыми руками в кратчайшие сроки возвели. Шар тоже не моя заслуга: я вам подавал списки отличившихся в этом деле…

— Да, да… Кулибин, химик этот… Севергин, я видел, — кивнул Кутузов.

— Именно, ну а ракеты — да, тут пришлось поработать изрядно, не скрою. Два года с ними мудохались, пока они нормально не полетели.

— Ну что ж, в любом случае, результат получился — вше всяких похвал, — пожал плечами Кутузов. — За вашу работу я представил вас, Николай Павлович, к Владимиру, а за своевременную атаку, благодаря которой был предотвращён разгром 28-го полка, буде последует на то воля императора, Георгий вам положен.

— Скорее я, наоборот, трындюлей огребу, за то, что сам в бой полез. Вы себе даже не представляете, что мне пришлось от Семена Романовича выслушать.

— Почему же представляю, — усмехнулся Кутузов, — я тоже, некоторым образом, родитель, хоть с сыновьим мне и не повезло, но…

— Верю, Михаил Илларионович, верю, — кивнул я. — Собственно, хотел с вами переговорить чуть о другом.

— Слушаю вас, Николай Павлович.

— Со дня на день, Бонапарт начнет отступление. Нет, если он и дальше будет ломиться к Москве, то пусть, я только рад буду. И людей у него и припасов, а главное — времени не так много осталось.

— Рад, что вы так уверены в нашей армии, — иронично приподнял бровь фельдмаршал.

— Уверен, — я кивнул, не поддержав легкого тона. — Так вот когда Бонапарт начнет отступление, я очень прошу вас Михаил Илларионович, не позволять ему отступать без боя. Понимаю, что главной своей задачей вы видите именно изгнание супостата из пределов России, да и армию состоящую из необученных рекрутов хотите сохранить… Однако, как мне кажется, только решительная победа с полным уничтожением вражеской армии убережет нашу страну в дальнейшем от новых подобных походов. Ну во всяком случае на ближайшие годы.

— Конечно, конечно, — Кутузов удивленно посмотрел на меня, — позволить супостату так просто покинуть наши пределы, не отвесив пинка на прощание? Как можно?

— Вы не поняли, Михаил Илларионович, — я покачал головой. — Там на западе у Тормасова и Кульнева суммарно около ста тысяч штыков. Тут… Примерно столько же. Я не говорю о хорошей драке, я говорю о том, что с таким силами измотанную армию Наполеона нужно уничтожить полностью. Чтобы обратно на запад не смог улизнуть никто.

— Ну… Задачки вы ставите, конечно… — Покачал головой фельдмаршал. Было видно, что сражаться до последнего ему не хочется совершенно. Загнанная в угол крыса бросается на кота, а рисковать теперь, когда слава победителя Наполеона уже у него практически в руках… Зачем?

— И тем не менее, — я длинным взглядом посмотрел Кутузову в глаза. В глаз, вернее. Тот не стал играть в гляделки и отвернулся. — Понимаю, что как-либо повлиять на вас, Михаил Илларионович, я не могу. Не в моих это силах, пока во всяком случае. Однако я просто хочу чтобы вы знали… Я ОЧЕНЬ расстроюсь, если Бонапарт сумеет отступить из-за того, что вы не будете оказывать достаточного давления на его арьергард.

— Я понял, — медленно кивнул Кутузов. — Приложу все усилия… Расстраивать будущего императора — дело зряшное.

3 октября Бонапарт начал отступление на запад. В этой истории расстояние, которое нужно было преодолеть французской армии было на добрых двести километров меньше, корсиканец не тратил время на попытку выйти на Калужскую дорогу и обозы не ломились от награбленного в древней русской столице.

Однако были и минусы. Армия не получила двадцатидневного отдыха, который у нее был в той истории, а еще жестко страдала от нехватки продовольствия, фуража, теплых вещей и даже боеприпасов. Солдаты шли на запад голодными, полузамерзшими, в разваливающейся обуви. Многие из них были легко ранены: все тяжело раненые либо уже умерли, либо попали в плен. К моменту разворота на запад в строю у Наполеона оставалось всего около семидесяти тысяч человек.

Кутузов — возможно из-за моего влияния, а может и сам был не прочь попинать ослабевшего противника — с первого же дня вцепился в загривок уходящей на запад армии и принялся терзать ее постоянными нападениями, откусывая отстающих и избивая прикрывающий отход основной армии арьергард Нея. Фельдмаршал, чья армия в сумме составляла около ста тысяч человек вместе с постоянно подходящими подкреплениями, разделил силы на две части, выделив тридцатитысячный корпус под командованием Каменского 2-ого и пустив их по проселочным дрогам в обход. Шаг был с одной стороны рискованным, а с другой — хорошо продуманным. Рискованным, потому что теоретически Бонапарт мог, бы в любой момент развернуться и атаковать уменьшившиеся силы Кутузова. Продуманность заключалась в том, что в отличие от русского фельдмаршала, который о противнике знал практически все, армия Наполеона уже, по сути, шла окруженная со всех сторон туманом войны и ничего о действиях русских знать не могла.

Вьющиеся вокруг французской армии конные летучие команды полностью ослепили Бонапарта, он знал об обстановке вокруг только то, что могли видеть непосредственно бойцы его армии, и даже связь со Смоленском, корпусами Виктора, Сен-Сира, Шварценберга и остальных была более чем условной. Чтобы быть уверенным, что твое послание доберется до места назначения, нужно было посылать не менее конного батальона, а этого после двух сражений у Бородино и массовой гибели французской кавалерии, на чьих плечах лежал относительный успех первого боя, корсиканец позволить себе уже просто не мог.

10 октября Милорадович, назначенный Кутузовым командовать авангардом армии, под Вязьмой нагнал французскую армию и в тяжелом кровопролитном сражении наголову разбил 10-ую пехотную дивизию генерала дез Эссара. Около двух тысяч человек были убиты, остальные попали в плен.

Сто пятьдесят километров от Вязьмы до Смоленска армия Наполеона шла семь дней. С каждым шагом на запад от армии отставало все больше солдат просто неспособных переставлять ноги. Они тихонько, отваливались с дороги в сторону и спокойно дожидались подхода русской армии чтобы сдаться в плен. Русский плен после четырех месяцев бесконечных походов и битв в условиях нехватки буквально всего, уже не казался таким солдатам плохой альтернативой. Поначалу французские офицеры пытались с этим бороться, но потом, поняв, что таким образом лишь замедляют движение армии, а от сдавшихся морально солдат при любом раскладе пользы будет чуть, лишь с ядовитым коктейлем эмоций замешанном на злости, разочаровании и сочувствии, провожали взглядом отваливающихся в стороны от марширующих колонн солдат. Сначала подобные случаи были единичными, но потом по мере ухудшения погоды — после относительно теплого периода с 15 октября температура воздуха все время болталась ниже нуля — и уменьшения запасов продовольствия отстающих солдат становилось все больше.

17 октября передовые части бывшей Великой армии вошли в Смоленск. Город еще со времени прошлого сражения был сожжен и почти полностью покинут жителями. В качестве места для зимовки он был решительно непригоден, разве что как укрепленный — каменные стены оставались каменными стенами — опорный пункт.

Ворвавшиеся в город передовые части французов практически подчистую разграбили и так невеликие продовольственные резервы, сосредоточенные здесь. Пресечь беспорядок голодных солдат офицеры не могли… Да наверное и не желали: все войско стремительно погружалось в пучину безнадежности и отчаяния. О победе уже никто не говорил, главной задачей, вставшей перед каждым отдельным бойцом, стала задача выжить.

Растянувшаяся колонна французских войск подходила к Смоленску в течении пяти дней, а в ночь с 23 на 24 число температура опустилась до минус двадцати градусов. Перед Наполеоном возникла дилемма — попытаться переждать холодные дни пусть и в полуразрушенном, но городе или пытаться уходить дальше на запад прямо сейчас. Очевидно, что минус двадцать для конца октября — ну или начала ноября если считать по григорианскому календарю — температура для этих мест нетипичная и долго продержаться не могла. Вот только даже «не долго» применимо к разваливающейся на глазах армии означало тысячи погибших, дезертировавших и взятых в плен французских солдат. Двадцатидневный переход, холод, голод и несколько арьергардных боев уменьшили армию Наполеона на добрых семнадцать тысяч человек и теперь у него под рукой осталось чуть больше полусотни тысяч штыков. Причем далеко не все из них могли из-за болезней, обморожений и общего упадка сил продолжать движение дальше. Последние несколько дней рацион французов состоял из конины чуть более чем полностью, что тоже не добавляло армии морали.

В такой обстановке, посовещавшись с маршалами Бонапарт принял решение пробиваться на запад, спасая то, что еще можно было спасти. 25 октября из Смоленска вышло уже меньше пятидесяти тысяч солдат.

ЗЫ. Давайте добьем до двух тысяч лайков и я выложу бонусную главу.