Новая Земля

14

В тот день не переставая шел дождь. Ветер сбивал капли в струи, закручивал, разносил куда вздумается, бил струями скалы, ледник, море. От дождя нельзя было укрыться. Ветер задувал воду под камни, вода текла из щелей и трещин. Грот вымок до самого дальнего угла. Темно было. Но я уже знал, что охотиться надо именно в такие дни.

Я пролежал в засаде несколько часов на вершине скалы, и мне удалось подбить кайру. Их было 4, я не знал, в какую бросать камень. Трудно решиться, когда от выбора зависит жизнь. Я следил за кайрами, какая резвее, какая моложе, какая больше и жирнее. Сначала они казались мне одинаковыми, но я наблюдал, запоминал, сравнивал, клички им дал: Нимфа, Чита, Хрю, Гоу-гоу — и выбрал самую ленивую, Хрю, она всего лишь раз взмахнула крыльями и с места не сошла, лапу поднимала только правую, а остальные кайры обе лапы поднимали, ходили, перьями потряхивали, перелетали даже и, главное отличие, разговаривали меж собой, а с ней не разговаривали, и Хрю молчала. Обязательно ли резвый человек разговорчив, а ленивый человек молчалив? Может ли быть ленивый болтлив или разговорчивость предполагает ту или иную степень резвости? А если предположения эти верны для людей, то верны ли для кайр? Или у кайр всё наоборот?

Я бросил камень — и попал. Вы не поверите, но в момент броска я знал, что попаду, знал, что Хрю опоздает, не взлетит.

Я попал ей по лапкам. Взлететь она не смогла, но попыталась упасть с обрыва. Хотела утонуть в море назло врагу. Но я ее догнал, едва сам не упал метров с 50, схватил, перерезал горло, напился теплой крови.

Это была первая добытая мной кайра. Чайки-моевки, крачки, пуночки — местные воробьи, кулики-чернозобики, совы, бургомистры — их убивал. Но кайра — настоящая промысловая птица, полярный гусь. Убить бы их штук 100, можно зиму пережить.

Но про 100 штук мечты пустые, головокружение после победы. Не видел я здесь 100 кайр. И никаких птиц не видел больше 10 в одном месте, даже пуночек. Но я спускался к гроту и мечтал. Хорошо мечтается, когда в руках тяжелая добыча.

И дождь перестал. И солнце на радость. Столько удач сегодня, отмечу победный день на Календарном Столбе длинной чертой, как праздник. 14.08.2013 года, 53-й День Моей Свободы — Праздник Удачной Охоты.

Вот и грот, дом мой.

Пока шел, на солнце подсушился топляк.

Я набрал воды в котелок, разжег в очаге костер.

Фотография на прежнем месте, в надежном пластике, иконы в каменных нишах: Пресвятая Богоматерь Семистрельная стрелами защищает мою душу, Иоанн Кронштадтский строго за мной приглядывает, Иаков Боровичский о мимолетности и бренности всего сущего напоминает, Нил Столобенский недоволен, что я дичью буду брюхо насыщать, а не водорослями.

Порядок в гроте у меня, жить можно.

Я бросил в кипящую воду подобранные на берегу и промытые от песка комки свежих водорослей, пусть варятся, а я пока Хрю начну ощипывать. Я пробовал намазывать птиц глиной и зарывать в горячие угли. Про такой способ я в детстве читал в книге «Лесные робинзоны». Но перья не отваливались вместе с глиной, как было обещано автором, а отваливались вместе с мясом, и сок вскипал, разрушал глину, грязнил, портил драгоценную еду. Или глина на Новой Земле не та, или в книге наврано, но ощипывать перья хоть и муторная работа, зато мясо целее.

Ощиплю Хрю и насажу на вертел — у меня припасена острая палка твердого дерева, коричневого цвета, я ее искал несколько дней — такую, чтобы не вспыхивала от жара углей. Обычный топляк белый, мягкий, легкий, морская вода настаивает дерево, промывает, добирается до сердцевины, отбирает силу, оставляет ломкий скелет. На берег море выносит ветки, обломки досок, бочки разломанные с рваными ржавыми обручами, ящики с железными ржавыми лентами, 8 бревен я нашел, вырыл из песка, выбил из скальных трещин.

Не знаю, почему я смог ее убить. Может быть, не ленивая она была, а больная. Если больная, внутренности нельзя есть, а остальное можно. Проварить как следует, все микробы сдохнут. А внутренности нельзя. Попадаются такие глисты в печени, почках и языке, которые и после многих часов варки не умирают, даже в колбасе не умирают, перемолотые и паром обожженные. Внутренности не буду есть. И язык не буду.

Или она старая? Почему с ней никто не разговаривал? А может быть, Хрю — самец-импотент? Я вспомнил, что звери игнорируют и изгоняют из стаи импотентов. Слоны могут заботиться о безногом или безхоботном сородиче, но неспособного к продолжению рода гонят бивнями прочь. Изгнанные львы-импотенты становятся людоедами, быки-импотенты траву не жрут, а затаптывают и пожирают мелкую живность и охотятся на птиц, антилопы-импотенты не могут жить вне стада и погибают.

Моя Хрю — импотент. Я ее съем вместе с внутренностями. И язык съем.

Я стал мычать песенку, которой радио мучило мою больную голову в камере Белого Лебедя в последний день 8.06.2013 года. «Знай свой шесток, милый, милый! Ты слишком хилый, милый, милый! Найди товарища, тогда ты справишься!» 14.08.2013 года голова не болела, а песенка — хер бы с ней, привязалась и привязалась.

И вдруг за спиной хрустнул песок. Не так, как хрустит под ветром, легким звуком усыпляющим, а тяжелым, тревожным звуком.

Я замолчал. От страха губы задрожали.

Хрустнул или показалось?

Я заставил себя обернуться.

Совсем близко от меня стоял Сипа. Лицо разбито, порезы на лбу и под шкиперской редкой бородкой. Глаза в черных впадинах, глубокие и страшные.

— Вот ты где, Иван Георгиевич. А я подумал, куда это ты пропал. Подумал, убили тебя. А потом подумал, за что тебя убивать, если ты в бараки не совался. Ты давно ушел. Сейчас бы тебя могли убить ни за что, а тогда не могли. А сейчас бы убили.

Я не мог скрыть своего страха. Отвык от людей, разучился скрывать.

Сипа едва-едва скосил глаз. Я догадался: на нож смотрит, а нож лежит рядом с Хрю.

— Здравствуй, Иван Георгиевич.

И острога прислонена к камню в глубине грота. Сипа стоит к ней ближе, чем я.

— Чего молчишь?

Да, я молчал. Страх не отпускал. Начну говорить, а голос задрожит, он поймет, что не просто боюсь я его, не осторожничаю на всякий случай, а боюсь по-настоящему. Поймет и набросится.

Он нарочно не шумел, подкрадывался. Я последний его шаг услышал, а до этого он тихо шел.

— Ты меня испугался?

Ну, Жилин, ответь твердым голосом.

— Кого еще бояться, если не тебя, Николай.

— А в тюрьме почему не боялся?

— Там охрана была. И ты знал, в случае чего, в изолятор посадят, а в изоляторе плохо. Ты не хотел в изолятор. Ты же не псих, Николай.

— Психов на пожизненно не сажают. Их в больницах лечат.

Как же, не псих он. Это у меня шизотипическое расстройство ерундовое, а у него шизофрения приступообразно-прогредиентная, сам хвастался.

Я пошевелил ногами, вроде слушаются. И встал к тушке. 1-й шаг, 2-й. Ну еще движение, не бойся, Жилин. 3-й шаг. Всё. Я взял нож. Поспешнее, чем хотел.

— Ты чего нож-то схватил, Иван Георгиевич?

Я заострил и без того острую палку, насадил Хрю и приладил на камнях над углями.

А нож так и оставил в руке, не положил.

— Не смотри ты на меня так, Иван Георгиевич. На воле не хочешь со мной общаться? В тюрьме хотел, а на воле не хочешь?

— Мы на воле?

— А ты еще не понял?

У Сипы был сильно рассечен лоб. Сильнее, чем сначала показалось.

— Лоб завяжи.

— Нельзя, подсушиваю, чтоб не загнило. На мне любая ранка гниет, если не сушить. И черви заводятся, ты знаешь.

Сипа смотрел на Хрю. Я ошибся. Он и раньше не на нож смотрел, а на добычу мою. Ноздри у него раздувались. Он высунул язык и шевелил кончиком. Я вспомнил, как он смотрел на Марту. Вот так же смотрел. Еще немного, и штаны снимет. По-моему, он совсем сбрендил.

— Ты чего пришел?

— Такие вопросы разве задают гостям?

— Непрошеным задают.

— Я не знаю, что ответить.

— Подумай.

Надо прекращать глупый разговор. Никогда не загоняйте психа в угол, иначе он вас загрызет или сам удавится. Сипа — загрызет. Надо успокоить его, подсказать ответ.

— Скучно тебе стало, поэтому пришел?

— Ну да. Мне с тобой всегда было интересно общаться, Иван Георгиевич. А в колонии я от скуки чуть не умер.

— По-моему, ты чуть не умер от удара острым предметом. Глубокая резаная рана на лбу, как пишут в протоколах.

Опять неправильные слова сказал. Вот язык, лишь бы ляпнуть.

— Ты мне не рад?

Я не ответил.

— А я рад тебе, Иван Георгиевич.

Сипа сделал шаг к котелку, принюхался к водорослям, но мяса ему хотелось больше. Он не мог не смотреть на Хрю.

— Смех такой: продукты мыши сожрали. Даже лук. Видел, бегают такие — крысы, мыши, не знаю.

— Лемминги. На хомяков похожи.

— Ну, они. Как ни спрячь жратву, хоть камнями завали, по-любому сгрызут вместе с упаковкой. А потом фольгой обсераются и полиэтиленом, смех такой. Иван Георгиевич, пригласи в гости, я хорошо буду себя вести.

— Сегодня хорошо, а завтра кишки на шею намотаешь.

— Не намотаю. Зачем мне это надо?

— Не знаю, зачем ты людей убивал.

— Дурак был. Но кишки никогда не наматывал, честное слово. Меня всегда интересовали мозги. Ты знаешь, Иван Георгиевич, каков средний вес человеческого мозга?

— Началось.

— Что?

— Ничего, рассказывай.

— В том-то и дело, что все знают средний вес мозга — 1400 граммов, но у людей такие разные мозги, что говорить о среднем весе — полнейшая глупость. Например, у великого писателя Ивана Сергеевича Тургенева мозг весил 2012 граммов, а у великого писателя Анатоля Франса — 1017 граммов, что на 50,5 % меньше. Но разве можно утверждать, что Анатоль Франс писал на 50,5 % хуже? У женщин мозг в среднем меньше на 100 граммов, или на 7 %. Но разве можно утверждать, что женщины на 7 % глупее мужчин? Да они минимум на 50 % глупее. Вес мозга также зависит от национальности. На последнем месте находятся французы, японцы и аборигены австралийские. А первые места делят монголы, буряты и немцы. Но можно ли сказать, что монголы умнее французов? А вот это неизвестно, никто исследований не проводил. Кроме того, вес частей мозга гораздо важнее общего веса. Общий вес вообще ни на что не влияет. А вес отдельных частей очень даже влияет. Например, вес гипофиза около 1 грамма, но гипофиз отвечает за выделение гормонов, в том числе таких важных, как фолликуло-стимулирующий, ответственный за овуляцию у женщин и спермообразование у мужчин, и лютеинизирующий, который отвечает за производство тестостерона. Чем больше гипофиз, тем больше гормонов. Если у тебя гипофиз 1,5 грамма, то теоретически у тебя должны быть яйца, как у слона. Мозг я поизучал бы. Но мозг умного человека, не дурака какого-нибудь.

Я повернул Хрю над углями. С румяной корочки потек жир.

— Жир течет, Иван Георгиевич.

Сипа надул щеки и хлопнул по ним кулаками. Опять надул и опять хлопнул.

Все-таки с такими привычками про человека можно уверенно сказать: псих. Только у психов такие привычки. У обычных людей какие привычки? Ну там, покурить после обеда, ногти кусать, волосы теребить, в зубах ковыряться, чмокать, кусаться во время оргазма. А Сипа надувает щеки и хлопает кулаками, слюна на метр вылетает, не отойдешь вовремя, всего слюнями вымажет. И ладно бы просто стучал и плевался, а то он после обстукивания всегда предлагает решить задачу.

— Тебе задача, Иван Георгиевич.

Ну я же знаю, кто такой Сипа.

— Дело в Африке. Очень жарко. У змей от жары кожа лопается. А на берегу реки Замбези стоят 3 миссионера и 3 людоеда из племени людоедов. Известно, что людоеды нападают, если они в большинстве. Миссионеры про это знают и покамест не дергаются и дружески с ними общаются, покурить дают, слово Божие пытаются донести до людоедов и на путь истинный наставить. Но всем им необходимо переправиться на другой берег на лодке. А лодка вмещает двух человек. И только один миссионер и один людоед умеют грести. Условия понятны? Вопрос: как миссионерам удалось переправиться и остаться в живых?

Сипа не дурак. Он псих, но не дурак. Он всегда задает задачу в тему. Но в чем тема? Скорее всего лодка — вот тема. Одну лодку затянуло под ледник, другая осталась, и на ней колонисты ловят рыбу. Или они построили большую лодку и решили уплыть, а он пришел ко мне, чтобы посоветоваться, плыть ему или нет.

— Ну, решишь?

— Решу.

Я нашел 6 черных камешков и 6 белых — это людоеды и миссионеры. Прочертил на песке две параллельные черты — это река. Взял щепку — это лодка. Наглядно получилось.

— Ну, решай. Если решишь, я тебя обрадую хорошей новостью. А если не решишь, огорчу плохой.

Сипа уверен, что решение задач из книжек по занимательной математике влияет на жизнь. То есть, решая заданные Сипой задачи, надо ясно представлять, решишь правильно задачу или не решишь, Сипа все равно скажет то, что скажет, потому что сам он задачу уже решил или ответ прочитал в книжке и жизнь после этого уже изменилась. Не понятно? Я тоже не сразу понял.

Я расставил камешки вдоль черты и стал решать задачу про переправу через Замбези.

По здравому смыслу умелый миссионер должен был первым делом сесть за весла и переправить людоеда, который не умеет грести. Потом заставить умелого людоеда переправить просто людоеда. Умелый людоед возвращается один, и мы его высаживаем. Теперь на тот берег умелый миссионер везет просто миссионера. Если он оставит его на том берегу, его съедят. Поэтому надо миссионера высадить, а одного людоеда вернуть назад.

Сипе весело смотреть, какой я неуч, не могу решить простую задачу.

— Зачем человеку алгебра дана? Чтобы голову не ломать. Ты взял белые камни и черные, это правильно, но ты не выделил тех, кто грести умеет, это грубая ошибка. Для умелого людоеда возьми большой черный камень, а для умелого миссионера — большой белый.

Я заменил камни, взял палку, чтобы на песке записывать ходы.

Итак, сначала переправляются умелый людоед УЛ и 1-й людоед Л1, УЛ возвращается. 2-м ходом переправляются УЛ и 2-й людоед Л2, УЛ возвращается. 3-м ходом переправляется умелый миссионер УМ и 1-й миссионер M1, а возвращаются УМ и Л1. 4-м ходом переправляются УЛ и 2-й миссионер М2, а возвращается кто?

— Ну, подскажи, Николай.

Сипа взял у меня палку и продолжил решение:

— 4-м ходом переправляются умелый людоед УЛ и умелый миссионер УМ, а возвращается умелый миссионер УМ и 2-й людоед Л2. 5-й ход — самый важный. Переправляются умелый миссионер УМ и 3-й миссионер МЗ, а возвращается умелый людоед УЛ! Обычно до этого никто недодумывается. Ну, дальше легко. 6-м ходом переправляются умелый людоед УЛ и людоед Л2. Умелый людоед УЛ возвращается и 7-м ходом забирает последнего оставшегося людоеда ЛЗ. Дай пожрать, Иван Георгиевич.

— Мы договаривались, проиграю — расскажешь плохое.

— Я тебе и рассказываю: жрать хочу. Очень плохая новость.

— У вас еды было хоть обожрись.

— Лемминги, казнь новоземельская по типу казней египетских.

— А консервы? Тушенка, сардины, фасоль консервированная? Лемминги не могли железо прогрызть.

— Мне ничего не досталось.

— Вообще ничего?

— Ну, почти.

— А что ты жрал?

— Ты думаешь, трупы? Нет, зря ты так думаешь, Иван Георгиевич.

— Трупы? Какие?

— Ну те, после высадки. С корабля которых привезли, тех спецназ похоронил, а остальные так и валялись на берегу, птицы на них сидели, рожи им клевали. Большие такие птицы, клювы крюками. Я наблюдал. Они сначала глаза склевали, потом губы, потом горла, потом щеки и нос, а уши не клевали почему-то. Однажды пришел, смотрю, у одного штаны стянуты и ляжка отрублена. Понятно, не птицы отрубили, а люди голодные. Но ты знаешь, Иван Георгиевич, я не людоед. По необходимости разве что кусочек могу съесть. Иногда.

Я представил, как колонисты собирают трупы на берегу и разрывают могилу. И дерутся за мякоть — кому охота кости глодать и кожу жевать волосатую. А что, нормально, не отравишься, на холоде труп не портится, мясо свежее.

— Я думал, ты про лодку расскажешь.

— При чем тут лодка?

Сипа втянул носом воздух.

— А дым сладкий какой! Иван Георгиевич, дай пожрать. Если б мне предложили на выбор бабу или жареное мясо, я б выбрал, конечно, бабу. Но знаешь, что б я с ней сделал? Зажарил и съел.

Сипа засмеялся, а я нет, я слишком хорошо его знал.

Вот почему он задал мне задачу про переправу через Замбези. Тема: людоеды.

Я отрезал кусок птичьего бока, обжигаясь, положил в миску, протянул Сипе. Он схватил мясо, откусил, набил рот. Шумно ел, слезы из глаз.

Зачем он пришел? Трупы кончились?

— Когда у вас лемминги продукты сожрали?

— Сразу.

Выходит, 50 дней они трупы ели. И съели. Трупов было примерно 60, с учетом высыхания и поклёва птицами примерно 3500 кг мяса, костей, волос и говна. По 400 г в день каждому, если поровну делить. Но вряд ли они поровну делили.

— Поел, и умирать не надо. Спасибо тебе, Иван Георгиевич.

Сипа заплакал.

— Сколько ни живи, а жизни всегда будет мало. Так мне в детстве бабушка говорила. Тогда я ее не понимал.

Сипа вытер слезы.

— Могу поспорить с твоей бабушкой. Дай еще кусочек, Иван Георгиевич.

Я отрезал ему еще кусок.

— Я могу хоть в эту минуту умереть — остановлю дыхание, как древний грек. А знаешь, почему не умираю? Страшно мне. Что, если бесы не возьмут на работу? Я с виду безобидный, на маньяка не похож. Со мной поговорить надо, тесты какие-нибудь дать текстовые или игровые. А в загробном мире сейчас очереди километровые. А в очереди какой разговор, какие тесты? Имя, год рождения, вероисповедание, смертными грехами грешил, богатство закапывал? Да? Нет? Следующий пошел! Вот построят 3-й Участок, очереди уменьшатся, тогда и умру. А пока что мне нельзя умирать.

Я собрал в кучу топляк, раздул огонь.

— А ты почему не умираешь, Иван Георгиевич?

Я ответил не сразу, но, решив, что Сипе можно сказать, показал на фотографию.

— Из-за них.

— Они у тебя умерли, Иван Георгиевич. Быстрей окочуришься, быстрее с ними встретишься на том свете.

— Как же я с ними встречусь, Николай, они в раю.

— Да, не подумал. И что делать думаешь?

— Если люди рядом похоронены, они могут встретиться. Можно попросить что-то вроде свидания.

— В загробном мире попросить?

— Да. Один раз хотя бы.

— То есть ты хочешь, чтобы тебя рядом с ними похоронили?

Сипа посмотрел на голые мокрые камни, на ледяное море.

— Да, Иван Георгиевич, тебе нельзя здесь умирать. Есть такое выражение «Богом забытое место». Мы находимся в Богом забытом месте. А раз Бог забыл про это место, следовательно, Он отсюда души не забирает. Бесы могут забрать, а Бог нет.

Я поворошил костерок.

— Сейчас прогорит, угли сдвинем и ляжем спать на теплое.

— Спасибо тебе, Иван Георгиевич.

Сипа посмотрел на фотографию, поклонился ей, вежливо улыбнулся:

— И вам спасибо, приютили гостя. — И мне, потише: — Иван Георгиевич, представь меня.

— Как тебя представить?

— Ну, не знаю. Николай Кожинов, товарищ, вместе охотимся, скажи. И рыбачим.

— Мы с тобой не охотились. А рыбы здесь нет.

— Будем охотиться. И рыбу найдем. Я речку переходил, чуть не утонул, глубокая. Если есть речка, то и рыба там водится. Хоть мальки какие. Или снетки, например. Или уклейки. А если рыбы нет, жуков-плавунцов поймаем и ручейников соберем. В насекомых протеина много.

Сипа вышел из грота.

— На столб не ссать, это календарь! — предупредил я его.

— Календарь? Робинзон Крузо rules!

Сипа провел пальцем по зарубкам.

— Сколько дней мы не виделись?

— 53.

— Давно. А зачем ты дни считаешь, Иван Георгиевич?

— Это моя жизнь, будни и праздники. Я не считаю дни, а фиксирую. Дни я считал в Белом Лебеде и в календарике зачеркивал.

— В колонии люди дни считают, потому что ждут, когда 4 месяца кончатся и к нам международные придурки приедут.

— Им здесь не нравится? Обратно хотят?

— Кое-кто хочет.

— В Белый Лебедь?

— Куда угодно.

Я не поверил Сипе. Пусть здесь холодно и сыро и еды нормальной нет, трупы есть приходится, но в Белый Лебедь возвращаться? Что может быть хуже Белого Лебедя?

Я подумал, что мог бы трупы есть. Соль, перец, лавровый лист, уксус, соус «нам пла». Смотря как приготовить. Если постараться, вкусно получится. И плохого в этом ничего нет. В Индии живут люди, которые пьют мочу и едят умерших, и закон их не преследует, потому что у них религия такая. Поедание — это похороны у них. И в колонии «Новая Земля» поедание трупов вполне можно упорядочить, раз так получилось, и люди вынуждены выживать, и никто им не помогает выжить. В истории много примеров, когда люди ели трупы по жестокой необходимости и не становились после этого маньяками и общественное мнение их не осуждало. Например, когда поляки сидели в Московском Кремле в осаде с 1611-го года по 1613-й, то полные 2 года ели человечину, трупы солили в чанах, но не как звери набрасывались и зубами мясо рвали, а отдавали на кухню, специальный совет определял ежедневную норму, повара готовили и подавали в столовой в глиняных мисках.

Костер догорел. Можно было ложиться спать.

— К бую пробовали плавать?

— Кнопка сломана.

— А починить?

— Не до того, Иван Георгиевич. Ну кто этим заниматься будет?

— А сигнал подать пробовали?

— На спутник?

— Да.

— На геостационарный?

— Костры можно зажечь или крупными буквами написать SOS.

— Я говорю, не до того. Не нужны мы никому, Иван Георгиевич.

— Ну и слава богу. И мне никто не нужен.

И мы замолчали.

Хотел я его спросить, но решил, что завтра. Мысль вертелась нехорошая про трупы и леммингов. Они у меня мясо сублимированное сожрали, кубики бульонные, сыр. Они вообще все сожрали, что не в железе было спрятано. Они оленя могут сожрать живого и охотника, если стая большая прет, а олень или охотник на пути им попался. А трупы почему им не понравились? Почему лемминги не сожрали трупы? Почему оставили колонистам по 400 граммов в день каждому? Сипа не сказал впрямую, что он трупы ел. Наоборот, он сказал, что не людоед. Тогда что он ел? И почему он раньше ушел?

Я поворочался, заставил себя не думать про Сипу и обглоданные трупы, а думал про удачную охоту, вспоминал импотента Хрю, Гоу-Гоу, которая расхаживала по скале, как по подиуму, Нимфу, молодую и вертлявую, Читу, глупую, говорливую и резвую. И заснул.

Когда я проснулся, фотографии на камне не было.

Я выбежал из грота.

Сипа стоял на четвереньках, дергался и стонал, рука в штаны запущена, изо рта язык трубочкой.

Я пнул его в живот, кулаком двинул в ухо, чтобы оглох, если еще не оглох от онанизма своего шизоидного. И в зубы кулак вмял — чтобы язык откусил свой мерзкий.

Сипа упал на спину, заскулил.

Я поднял фотографию, вытер — не рукавом, нет — губами. И защитил пластиком, спрятал в карман.

— Прости меня, Иван Георгиевич, прости, больше не буду!

Я его бил и руку не сдерживал. И ведь иконы положил ликами вниз, застеснялся, гад такой. Он давился словами, звал меня по имени, плевался, хрипел. Я не убил его, устал, сил не хватило убить. Я ноги еле передвигаю, на охоту вышел, думал, если не добуду хотя бы чайку, лягу в гроте и уже не встану, умру.

Я подумал, отдохну и убью этого придурка. И съем. Мясо молодое, 23 года. И нет у него никаких червей ни в горле, нигде. Это фобия у него шизоидная.