Новая Земля

6

Но сначала отвели в бокс.

В боксе тесно стояли полосатые. Меня впихнули, придавили дверью. Почему так, я не понял, пожизненных больше двух не скапливают, а тут 10 или 12, а нам нельзя быть рядом.

Спиной я согревал железную дверь. Бесполезное занятие, моего тепла и на деревянную не хватит.

— Наручники кончились, — сказал парень с круглой опухолью на лбу.

Я уперся ладонями в дверь, ноги развернул, попробовал плечо освободить, но не смог. Бокс рассчитан на двоих, а тут человек 10 или 12, не сосчитать.

Парень говорил тихо, знал, что слышу, я старался не смотреть ему в глаза, вдруг он выберет меня объектом психотических своих реакций, никогда не смотрите в глаза незнакомым психам и знакомым тоже не смотрите. Кроме опухоли, парня отличал румянец, как будто он не в тюрьме сидел, лоб, щеки, нос бугристый были сплошь покрыты красными пятнами. В тюрьме у арестантов лица серые, зеленые или синюшные, смотря какой внутренний орган не работает, румяных в тюрьме не бывает, разве что болезнь такая — «румяное лицо». В сортировке в Крестах я видел одного такого типа, на исполнительном заседании судья ему сказала, чтоб не волновался, она подумала, он покраснел, потому что волновался, испугалась, что в обморок упадет в зале от волнения и стыда. Тот тип украл скутер у соседа, судья права, ему незачем было волноваться, ну влепят 5 лет или 4 года или условно, если обязуется ущерб возместить и по взаимному примирению сторон, вот если бы он соседа убил и скутер украл, тогда да, ему стоило волноваться.

— Все в наручниках, а ты без, на тебе наручники кончились, — сказал румяный, он заметил, что Витамин не надел мне наручников.

Все, кого я мог видеть, были в наручниках, у румяного тоже руки за спиной.

— Если наручники кончились, почему по двое не цепляют? Почему ты без наручников? Тебе сказали почему?

Я не хотел ничего объяснять, не хотел говорить. Я где-то читал, если ни с кем радостью не делиться, дольше будешь радоваться.

В боксе все молчали, кроме румяного. Тоже радость берегли? Вряд ли. Меня одного отпустили, поэтому Витамин наручники не надел. А их не отпустили, поэтому они в наручниках.

За 1588 дней в тюрьмах и спецбольницах я встретил всего четырех болтунов.

Перед первым судом меня отправили на экспертизу в ПБ № 3 Скворцова-Степанова, и я там полмесяца болтался. Это не ГНЦП Сербского, попроще учреждение, в спецпалате разные люди перемешаны, настоящие больные, косящие, обколотые, залеченные аминазином, галоперидолом, мажептилом, модитеном-депо. Был там бандит из Новосибирска, его называли Леша Паштет, он под психа не косил, говорил, что без закоса получит принудлечение. И вот как-то он сел ко мне на койку и начал рассказывать, почему и каким образом они убили у себя в Новосибирске лидера татарской группировки, как расчленили, повезли за город в хозяйство, где выращивают солодковый корень. Изо рта у Паштета воняло, в тюрьмах у всех, кто много говорит, изо рта воняет, может быть, это следствие, а может быть, причина. Я лежал, он сидел у меня на койке и рассказывал. Я не выдержал и спросил, ну ладно, убили, всякое бывает, но расчленять-то зачем, нельзя было по-другому как-нибудь? Глупость, в общем-то, у бандитов их делами интересоваться, но раздражение пересилило, не сумел промолчать. Я еще не договорил, а уже пожалел. Он вбил себе в грудь кулак, сильно вбил — хрустнули ребра.

— Вот и я им говорю, расчленять зачем, быки? Зачем расчленять?! В Обь спустить налимам на хуй, закопать кротам на хуй, в тайге между сосен бросить кабанам на хуй. Они говорят, в Обь — это камень привязывать, а как привязывать, нечем привязывать, а если не привязывать, он не налимам приплывет на хуй, а к мусорам на хуй. Я говорю, зачем камень, живот вспороть, и не всплывет. Что, говорю, у нас страна маленькая? Россия не Франция и не Германия, говорю. Ты во Франции расчленяй, там земли мало, палец, кроме собственной жопы, некуда спрятать, и речки такие же — яйца не замочишь. А у нас — Обь, у нас — тайга. Ты, Жилин, когда-нибудь в тайге видел труп какой-нибудь, хоть волка, хоть зайца, хоть вороны? Правильно, не видел. А в чем дело, ты знаешь? А в том, что падаль сжирают птицы, грызуны, жуки, муравьи, кабаны. Ты вывези труп в тайгу на хуй и не закапывай, зима или лето, по хуй, мясо обглодают, кости вылижут, разгрызут, на километры в разные стороны растащат. Главное наше преимущество — мы в Сибири живем. Расчленять зачем, быки? Вообще убивать никого не надо. Ништяк, привези живого в тайгу, насади на лом жопой, люби свободу, как чайка воду, опять расстанемся счастливыми, тайга пирует.

И так почти до ночи, пока на укол не увели, рассказывал про убийства и про способы сокрытия трупов, ему пожизненное светило, но он псих был бесспорный, экспертиза не нужна таким. Он рассказывал про тайгу и жуков-трупоедов, сказал, что со школы увлекается биологией и знает жизнь насекомых и животных, охоту не признает, а вот зоопарк даже на ресторан не променяет, сейчас предложили бы на выбор ресторан, голую модель, косяк или зоопарк, он бы выбрал модель, косяк и зоопарк, а ресторан — ну его на хуй. Он рассказал, как однажды летом держал в хозяйстве, где выращивают солодковый корень, женщину в заложницах, выкупа ждал, но женщина умерла, и он ее отнес в тайгу, а закапывать поленился, ну и понаблюдать решил, что будет, взял брезента кусок, одеяло, консервов и прожил возле две недели. Он рассказывал с подробностями, и вроде бы не нужные никому сведения придавали его рассказу документальную убедительность, если бы я был присяжным, мне не понадобились бы материалы следствия, вещественные доказательства и свидетели преступления, я бы признал Паштета виновным лишь на основании его подробной болтовни.

— Чуть завонял труп — и набежал, налетел животный мир. Птицы и грызуны меня боялись, поэтому к трупу в первые дни не вылезали. Зато у насекомых был праздник. Сначала мухи, они первую пробу берут. Какие мухи первые? Светло-серые домовые, крупные синие мясные, других не определил. Эти мухи откладывали яйца в свежее мясо. Когда труп стал портиться на жаре, комнатные и мясные улетели, прилетели падальные: зеленая люцилия с металлическим отливом и серая саркофага, они тоже отложили яйца. Из мушиных яиц на следующее утро вылупились личинки, они жрали мясо, пили трупную жижу, росли и жирели. Личинки могут съесть труп до костей, но другие мертвоеды им не дадут, в природе конкуренция, борьба за существование. Через день пришли жуки-могильщики — черные, с красно-желтыми полосами. Они тоже жрали труп и откладывали в него яйца, из яиц вылупились питающиеся тухлым мясом личинки. Еще через день пришли блестящие жуки-карапузики и хищные стафилины, они пожирали личинок мух и жуков, а заодно и мясную гниль. Дней через 10, когда труп разжижился, выделение газов и зловоние поутихло, мухи улетели. Труп постепенно высыхал, оставшиеся в живых личинки сползли и зарылись в землю, ушли жуки-могильщики, карапузики и стафилины, зато набежали плоские черные силфы, чешуйчатые кожееды, серые троксы и трупные клещики, которые обглодали сухожилия и к концу второй недели вычистили кости до блеска. Через две недели ко мне привыкли вороны, лисы, ежи, они пришли кости жрать. Я ушел, когда череп еще оставался с волосами и крупные кости оставались, через месяц вернулся — нет ничего, ни единой косточки. Медведи труп дожрали, или кабаны, или росомахи.

Паштет несколько раз наблюдал за разложением и исчезновением трупов. Однажды он положил труп возле муравейника и выяснил, что муравьи никому не отдают добычу, уничтожают других насекомых. Муравьев много, облепят живым мехом, неделя всего — и кости обглоданы, муравьи — самые эффективные мертвоеды.

Когда надоело про трупы слушать, я наловчился, едва он присядет ко мне на койку, я ему вопрос про выхухоля или трубкозуба какого-нибудь, вроде того давно думаю о выхухолях и трубкозубах, одного не понимаю, зачем им рожа клизмой? Я его дурил, конечно, я сам с детства биологией увлекаюсь, палеонтологией тоже, вот только зоопарки не люблю, скучно в зоопарках, звери вроде как не совсем живые, вроде как чучела ожившие. Миски в клетках меня бесят, разве так может живой гордый зверь пищу принимать? Так человек может пищу принимать — в камере на пожизненном. Паштет был, в общем-то, нормальным соседом, если на психотических реакциях внимание не акцентировать, кстати, про животный мир он спокойно рассказывал, в грудь себя не бил.

В ГНЦП Сербского меня отправили на повторную экспертизу. В спецпалате у нас самым заметным психом был Кадр, он работал в кино с известным продюсером Сельяновым, съемки организовывал, инвесторов обворовывал и попутно убивал жгучих брюнетов и не мог объяснить, зачем убивал, и потому его в бутырской камере опустили задолго до того, как я его увидел, ну и загасили табуреткой до отслойки сетчатки в правом глазу. Он любил поболтать, но сам с собой. Сидел на койке и бормотал без остановок, отвлекался на еду, врачебный осмотр, уколы, проверки и сон. Впрочем, иногда он и ночью бормотал, и тогда его били. Койки наши стояли рядом, поэтому приходилось слушать. Пример его болтовни: «Более-менее здесь-то как раз знаете вот оно и не так просто здесь уверен после этого никто не будет иметь права осуждать подворуем и скрывать нечего я негативно на нее наступил меня как можно снизойти до меня Сельянов блядь коварная вороватая брак пленки соринку не проверили» — такая вот ботва без пауз и модуляций.

Вот и все болтуны: Сипа, Паштет, Кадр и румяный. Впрочем, Сипу я включил в список условно, потому что он, да, много говорит, но не болтун, по сути, а мыслитель, и мысли у него новые и неожиданные, если за ним записывать, можно издать несколько томов откровений. В России, по разным оценкам, насчитывается 6 % граждан с постоянными психическими расстройствами плюс еще пребывающие в пограничном состоянии или с расстройствами временными, так что собрание откровений Сипы раскупят быстро. И Кадра можно из списка выкинуть, ведь я не понимал, что он говорит. Но даже Кадр лучше, чем молчун Иса. Когда сокамерник молчит, неприятные звуки из продола усиливаются, ключи мало того насквозь мозги пробивают, еще и на дно желудка опускаются и вздрагивают там, мутят желудочный сок кислый, и вот уже бежишь, не помня, как твое имя, блевать на дальняк. Если сокамерник молчит, рано или поздно начнешь сам с собой разговаривать, как Робинзон Крузо.

Я отвлекся на воспоминания, не слушал румяного, а он продолжал в лицо:

— У них наручников на всех не хватает. На прогулку водят этажами, так? 3 этажа, 38 камер на этаже, в каждой 2 человека, но это ничего не значит, выводят по одной камере, дежурят 3 смены, в каждой смене на этаже 6 надзирателей, но это ничего не значит, у каждого свои наручники, номерные, 3 пары у каждого, одни запасные должны быть на всякий случай. В каждой смене наручников 54 пары минус поломанные, утерянные, проданные, домой взятые для садомазосекса. Но им хватало, они думали, вряд ли им больше 50 наручников когда-нибудь понадобится, они лишние не держали, зачем лишние держать? Вывод делай самостоятельно.

Я понял, почему Витамин приходил ко мне в камеру. Он прощаться приходил. С другими не стал прощаться, а ко мне пришел. Потому что меня уведут на этап, на расконвойку, а больше никого не уведут. Вы спросите, зачем Витамину прощаться с полосатым? Откуда мне знать, я надзирателем не работаю.

Я устал стоять, я не хотел говорить, но сделал вид, что хотел бы сделать вывод самостоятельно, но не могу сообразить, ума не хватает. Румяный обрадовался, что я молчу, многие думают, если собеседник молчит, значит, он внимательно слушает и согласен с тем, что сказано.

— Сейчас в боксе 11 человек, все в наручниках, кроме тебя. Ну, понял? Они всех вывозят, поэтому наручников не хватает. Белый Лебедь зачищают. Ну, пораскинь мозгами, ты бы на их месте побоялся держать в городе 250 осужденных на ПЖ? Рано или поздно посадят на ПЖ миллиардера, он свяжется со своими менеджерами, они наймут монахов из Шаолиня, те приедут под видом китайских туристов, подготовятся, разомнутся и расхуячат Белый Лебедь к ебеням пиздячим. Поэтому нас в новую тюрьму везут, посреди тайги, или высоко в горах, или на острове. Выделили участок безлюдный, заповедный, чтоб на 500 километров ни один ниндзя не подкрался.

Он сказал про участок, и я опять вспомнил Сипу, первооткрывателя хара — 3-го Участка Вечной Загробной Жизни. Насколько смог, отклонился от румяного и — увидел Сипу. Вернее сказать, увидел его затылок, опущенное вниз правое плечо и оттопыренное ухо. Так бывает, вспомнишь человека внезапно, и он уже перед тобой. Сначала я сомневался, Сипа ли это. Мало ли лопоухих, а с опущенным правым плечом сейчас все молодые живут — из-за тяжелого школьного портфеля. Детей последние 20 лет нагрузили новыми предметами вроде обеспечения безопасности жизнедеятельности, краеведения, домоводства и основ международной художественной культуры, а старые предметы не сократили. Портфель с учебниками, тетрадями, дополнительными обязательными пособиями на 7 уроков весит 4,5 кг, тяжелее табуретки, да были б у меня дети, я бы пошел в школу и этим портфелем загасил директрису, завуча, учителей, инспектора Минобраза и прочую придурь образованную двуногую, которая детей превращает в вокзальных носильщиков. Любой станет Кадром, если посадить на корточки и портфелем 4,5 кг веса хотя бы 5–6 раз по голове гасануть.

Да, это был Сипа, у него уши особенные, врачи такие называют макаковыми — это научное название, не шуточное, — у них края не завернуты, как обычно, а заострены, как у макаки. Приметные уши у Сипы. Но я не мог его окликнуть, румяный мешал. Захочу окликнуть: «Сипа!» — румяный подумает, я про его голос сказал такое, или подумает, я сказал что-нибудь грубое — «заткнись!», например.

Я научился в тюрьме лишних слов не говорить и зря голос не повышать. Я жив до сих пор потому, что кричу «Да, начальник!!!» и «Спасибо, начальник!!!» и скороговорку свою, а больше ничего не кричу и не болтаю, не суюсь и не совался никогда с советами к арестантам, не делаю резких движений, стараюсь сохранять невозмутимость, как инчучун, могиканин или апач в старых фильмах про индейцев. Но если надо будет убить, я убью. Если опасность почую, я убью, извините, я пока не хочу умирать, подождите, я не решил, когда мне умереть. Но я убью без злобы, как убил бы Костю Ганшина, которого нельзя было не убить. Я бы подловил его на рыбе, ударил в переносицу, наклонил к столу, окрасил хлынувшей из носа кровью картошку и поднесенный уже ко рту жареный кусок с не вынутой еще костью, вдавил горло в край стола, вмял кадык, сломал шею. Представив возможную жестокость, я скрежетнул зубами, сердце застучало. Наверное, на моих внутренних часах высветилось время ужина, время запланированного убийства, вот и застучало сердце, я вспомнил Костю Ганшина, а иначе зачем мне его вспоминать.

— Чего молчишь, ходатайство подписал? — спросил румяный и ответил за меня: — Подписал. Все подписали. Всех вывозят.

И я понял страшное.

Я забыл про ужин, про Костю и его кадык. Румяный — психопат паранойяльный, у него изо рта воняет, но он не дурак.

Это я дурак, поверил в чудо.

Все полосатые ходатайства подписали, даже Сипа. Прав румяный, не хватает наручников. Белый Лебедь увозят куда-то полностью.

Не может быть, чтобы всех на расконвой. Какой Сипе расконвой, ему пуля в первый шейный позвонок уже подарок. Сипа тот еще гаденыш, гёрлфренд подговорила его убить родителей, чтобы жить вместе с ним и квартиру не снимать, он убил мать и отца, и семью соседей Лишиных, и гёрлфренд тоже, ему показалось, так выгоднее, он в своей квартире жил и проституток водил, а соседскую сдавал гастарбайтерам, которых время от времени грабил и убивал, и проституток убивал и их охранников. И ладно бы уличный баклан с неполным средним, Сипа бакалавриат окончил журфака, пока учился, в больнице работал медбратом. Здраво рассуждая, на нем не 22 трупа, а еще дважды по столько, в больнице он не мог не убить кого-нибудь беспомощного, больного или раздетого, а в деле — ни одного эпизода по больнице. Не стану я его окликать.

Счастье мое продлилось 1 час 13 минут примерно: 10 минут в кабинете у майора, пока ходатайство подписывал и на печать смотрел, плюс 3 минуты вывод по коридору, плюс час стояния в душном боксе лицом к румяному психопату.

И кончилось счастье.

А что мешало привстать с табурета, напрячь ноги, прыгнуть к столу, дотянуться до майора и воткнуть «Erich Krause» в его лживый глаз, скорым поворотом нащупать податливую мякоть и продавить до самого зрительного бугра. Ты мне сказку, я тебе стекловидное тело насквозь дырявлю до мозга, мы в расчете, майор.

Ночью, когда уже ноги не держали, начали выводить по списку, проверяли по карточкам, запускали из бокса по лестнице.

Я выбежал к автозаку: 8 шагов, фонарь на высокой ограде, свет от него на ступеньке, железный пингвин.

Конвоиры подхватили меня, с разгону вмяли в автозак, головой в чей-то живот, навалились, закрыли дверь. Кто-то блеванул мне под ноги, хорошо, что не тот, кому я головой в живот, очень хорошо.

Загудели, отъезжая, ворота.