Новые марсианские хроники

Владимир Михайлов Джокеры Марса

Теперь, чтобы улететь с Марса, выстраиваются очереди — потому что, как всегда было в земной практике, спрос опережает предложение, в том числе и тогда, когда речь идёт о транспортных услугах. И это несмотря на то, что за последний год число рейсов увеличилось вдвое. Раньше корабли уходили на Землю недогруженными, сейчас стартуют забитыми под завязку, так что желающим улететь приходится начинать хлопоты заблаговременно. То же самое относится и к отправке грузов, включая личный багаж. Конечно, всё могло бы выглядеть иначе, если бы на линию поставили ещё хотя бы два корабля, а на Марсе увеличили штат таможенников; жизнь настоятельно требовала таких перемен — но всем известно, что любое решение должно вызреть, а зреет оно долго.

Люди, трезво оценивающие обстановку, стараются провести свой груз через марсианскую таможню заблаговременно: лучше пусть потом полежит какое-то время на складе космодрома, чем оказаться в ситуации, когда за час до отлёта на таможне тебе заявят: «Досмотреть сможем не раньше чем послезавтра». Это может привести к тому, что своё убытие придётся отложить; есть, разумеется, и другой вариант, всем понятный, но он ведёт к немалым расходам, которые никто не компенсирует. Нет уж, куда лучше пройти досмотр заранее, в один из тех немногих дней, когда после очередного старта натиск на таможню ослабевает.

Зеро Худог принадлежал к людям предусмотрительным. И свой багаж — весьма увесистый контейнер — привёз на таможню ровно на две недели раньше, чем мог бы. Один контейнер из тех двух, с какими предыдущим рейсом прилетел на красную планету,— как он указал в иммиграционном листке, «для совершения деловых операций в области торговли произведениями искусства».

Он рассчитал правильно: не прошло и двух часов, как его транспортируемое имущество было не без усилий водружено на таможенную стойку, и начался неизбежный в подобной обстановке диалог — после того, разумеется, как инспектор ознакомился с декларацией:

— Итак, что вывозим?

— По-моему, в декларации всё перечислено. Не так ли?

— Хотелось бы услышать подтверждение от вас самого. Чтобы потом не оказалось, что декларацию заполняли не вы лично, а кто-то другой по вашей просьбе, и этот другой что-то упустил или, наоборот, добавил…

— Ну, что же,— согласился Зеро Худог,— в вашем рассуждении есть свой резон. Готов подтвердить: декларация заполнена лично мною и в контейнерах содержится именно то, что в ней поименовано.

— И ничего сверх того?

— Гм,— сказал Зеро.— Надеюсь, что ничего.

— Кажется, вы не совсем в этом уверены? — насторожился таможенник.

— Я человек опытный,— заявил Зеро Худог.— Багаж подготовлен мною к отправке ещё два дня тому назад. Эти два дня он хранился в кладовой отеля «Порт-Арес», и, как вы понимаете, я не сидел всё это время там на привязи: у меня оставалась ещё куча дел. Однако, поскольку контейнеры были заперты и замки не нарушены, полагаю, что никто ничего мне не подсунул. Хотя вы лучше меня знаете, что порой такое случается. Но не со мной, надеюсь.

— В этом-то всё и дело,— подтвердил инспектор.— И потому, для вашего и нашего спокойствия, вынужден просить вас открыть этот ваш сундук.

— Боюсь, инспектор,— сказал Зеро Худог,— что это будет лишней потерей времени. Уверяю вас…

— Тем не менее я настаиваю.

— Ну что же,— пожал Зеро плечами.— Если это развлечет вас…

И, вынув из кармана кошелёчек с карточками, выбрал одну из них, вставил в скважину и нажал замочную кнопку.

— Господь Вседержитель! — не сдержался таможенник, одновременно закрывая уши ладонями.— Это ещё что?

Вопль этот, звучавший на пределе громкости, всё же не смог заглушить адский вой, мгновенно заполнивший весь таможенный зал.

— Теперь вы понимаете,— не без иронии проговорил Зеро Худог, когда вой прекратился столь же внезапно, как и начался,— что мне трудно что-нибудь подложить без моего ведома?

— Не факт,— ответил таможенник.— Любой профессиональный взломщик сумел бы без особого труда…

Не договорив, он вытянулся и по-военному поднёс руку к козырьку:

— Инспектор Бобис, директор. Нахожусь при исполнении служебных…

— Вижу,— прервал его подошедший.— Что тут у вас за кошачий концерт? От такого шума можно с ума сойти. Это таможня, Бобис, а не молодёжная дискотека где-нибудь на Старой планете. Ну?

— Это моя вина, директор,— покаялся Зеро Худог.— Инспектор попросил открыть контейнер, а все мои замки — с защитой. Я понимаю, это несколько старомодно, слишком мало кваркотроники, скрытой съёмки и тому подобного. Но действует безотказно, поверьте опытному путешественнику. И ломается только вместе с кораблём, никак не раньше.

Директор таможни немного подумал, прежде чем признать:

— Это не противозаконно, хотя и противно. Инспектор, вы уже посмотрели, что пассажир охраняет столь тщательно? Понимаю, что ещё нет — ведь замок только что сработал. Ну, что же — мне и самому стало интересно. Уважаемый владелец, раз уж мы стойко перенесли вашу акустическую пытку, может быть, порадуете нас интересным содержанием? Интуиция подсказывает мне, что подобные концерты не устраивают без серьёзной причины.

— Если вы хотите меня обидеть, директор,— откликнулся Зеро Худог,— то вам не повезло: я не из тех, кто обижается по пустякам. Смотрите, ради бога: за погляд, как говорится, денег не берут — тем более с чиновников. Скорее уж наоборот. Прошу вас, не принимайте это за намёк.

И плавным, можно даже сказать, элегантным движением руки он откинул тяжёлую крышку.

— Бобис? — вопросительно произнёс директор.

— Да, разумеется, директор. Вот декларация. Сравниваем. Итак: «Сувениры марсианские» — розовая галька с бывшего морского дна, не обработанная, сто двадцать четыре предмета, общий вес — шестнадцать килограммов…

— Стоп. Вывозной сертификат?

— Конечно же, директор,— поспешил Зеро.— Вот, пожалуйста.

— Покажите. Так, с этим порядок. А свидетельство о стерилизации? Если вы не позаботились…

— Думаете, я не знаю порядков? Вот, будьте добры, ознакомьтесь.

— Ну-ка… Так. Хорошо. Вывозится законно. Это всё?

— Ещё нет. Тут дальше стоит: «Марсианские пейзажи. Виды пустыни. Кратеры. Горная страна». Живопись светящимися красками на плоских обломках вулканических пород, сверху покрытых нерастворимым лаком земного производства. Восемьдесят два предмета, общий вес…

— Подробности не обязательны. Сертификат? Стерилизация? Предъявите. Так. Покажите эти пейзажи. Нет ли среди них изображений космодрома и иной инфраструктуры «Освоения»? Вы в курсе того, что изображать можно, помимо природы, только жилые объекты, но никоим образом не…

— Можете поверить мне на слово, директор…

— Не могу: эту способность я утратил давным давно. Покажите мне.

— Для этого придётся выгрузить всю гальку…

— Если бы вы начали сразу, то выгрузили бы уже половину. Не заставляйте нас ждать попусту.

— Ну, если вы настаиваете…

И Зеро Худог, печально вздохнув, принялся выгружать плотные мешочки с галькой.

— Ну, вот вам пейзажи, директор.

— Инспектор, просмотрите их с первого до последнего. А вы, пассажир, будьте настолько любезны — развяжите ну вот хотя бы этот мешочек. Хочу посмотреть, как эта галька выглядит. Я до сих пор так и не нашёл времени побывать на сухом дне.

— Вы и в самом деле хотите?..

— Разве я выразился неясно?

— Да пожалуйста! Сделайте одолжение! Сколько угодно. Этот мешочек? Нате! А может быть, ещё и вот этот? И тот — хотите? А если все подряд?

— А что вы, собственно, нервничаете? С чего бы?

— Гм. Простите, директор. Знаете, Марс плохо действует на меня. Что-то тут есть такое…

— Это вы говорите?! Что же можем сказать мы, после стольких лет безвылазного сидения здесь?

Признавая это, директор запустил пальцы в мешочек, ощупью перебирая округлые камушки, приятно холодившие кончики пальцев: в таможенном зале, вопреки громкому названию, представлявшему собой всего лишь не очень большую комнату, было тепло, почти жарко. Ощущение удовольствия заставило чиновника даже закрыть глаза и — бессознательно, наверное — приподнять уголки рта в лёгкой улыбке…

И вдруг всё исчезло: лоб нахмурился, веки взлетели до предела, взгляд упёрся в Зеро Худога, а пальцы извлекли из мешочка нечто, на гальку не совсем походившее, а ещё точнее — совершенно не похожее:

— Ну-с, пассажир, а это, по-вашему, что такое? Галька? Право же, очень странная галька, вам не кажется? Посмотрите, инспектор!

И в самом деле, на обкатанный водой, пусть и миллионы лет назад, камушек предмет, вытащенный директором из мешочка, никак не походил.

Это был кусочек марстекла — марсианского вулканического стекла — во всяком случае, этот минерал официально было принято считать именно вулканическим стеклом, хотя он и не вполне совпадал с земным обсидианом. Но главное сейчас скорее всего заключалось в том, что этот природный продукт был, несомненно, обработан не древней водой, но инструментом, то есть, безусловно, являлся артефактом. И если марстекло, даже необработанное, для вывоза было строго запрещено, то изделия из него, среди которых попадались даже продукты творчества древних, давно исчезнувших с лика планеты марсианских рас, и подавно. Изделия эти, представлявшие на Земле неимоверную ценность для учёных, а ещё большую — для коллекционеров, считались достоянием Губернаторства, и попытка вывести хоть одно из них с планеты без правительственной лицензии являлась серьёзным нарушением закона; а лицензии на такой вывоз вообще не выдавались.

— Оч‑чень интересно, пассажир, не так ли? — В голосе директора прозвучал откровенный сарказм. — Это, по-вашему, розовая галька? Значит, я заболел дальтонизмом, потому что мне этот цвет представляется тёмно-зелёным, а в глубине переходящим в красный. И кроме того, как это природа ухитрилась обработать этот осколок в форме архаического челна, в котором сидит представитель марсианской расы, исчезнувшей много-много лет назад вместе с водой и прочей жизнью?

— Что это вы там нашли? — очень естественно удивился Зеро Худог.— Действительно, интересная вещица. Кстати, я вижу её впервые. Вы уверены, директор, что она действительно была там?

— Вы что же, хотите сказать, что…

— Да ничего я не хочу сказать — кроме того, что и так бывает: застряло что-нибудь у вас в рукаве от предыдущего досмотра, а сейчас вот выпало. Нет, я ни в коем случае не собираюсь предполагать, что кто-то из моих конкурентов захотел подстроить мне ловушку…

— Довольно! — возмущение так и клокотало в голосе директора.— Бобис! А ну-ка, давайте досмотрим эти мешочки как следует!

Быть может, в ближайшие четверть часа Зеро Худог искренне пожалел, что затеял сдавать багаж в ту пору, когда таможенники располагали лишним временем. Потом сожалеть стало уже некогда: на прилавке возвышались две неравные кучки, большая из которых состояла из несомненной и разрешённой к вывозу розовой гальки, зато меньшая — увы, увы! — была целиком сложена из разнообразных фигурок явно рукотворного происхождения, изготовленных из криминального марстекла.

— Любопытная картина, уважаемый пассажир, не правда ли? — На этот раз в голосе директора слышалось ликование.— Ну что же — будете по-прежнему настаивать на том, что всё это высыпалось из моего рукава? Или, может быть, у вас есть запасная, столь же правдоподобная версия? Поделитесь же ею! Но при этом не упускайте из виду, что сейчас вы находитесь уже в поле уголовной ответственности — со всеми вытекающими последствиями. И ваш отлёт с Марса становится, не побоюсь предположить, весьма и весьма проблематичным. Контрабанда — полагаю, вы слышите это слово не впервые, а?

Зеро Худог, однако, вовсе не выглядел потерпевшим сокрушительное поражение. И в голосе его звучала безмятежность, когда он сказал:

— Если даже предположить, директор, что всё это действительно принадлежит мне и что я намерен был вывезти это с целью реализации на Земле — какое отношение всё это имеет к контрабанде, которую вам так хочется усмотреть в моих действиях? Как вам известно, всё марстекло, какое только было обнаружено на планете с первых дней её освоения, находится в ведении команды генерал-губернатора и содержится в сейфах Палаты Древностей. Всё до последнего осколка. Не поленитесь навести справки — и вам авторитетно ответят, что и сию секунду все они по-прежнему находятся там, поскольку даже учёным разрешается работать с ними только в стенах этой Палаты. Что касается меня — я к ней и близко не подходил. Где же, по-вашему, я мог бы разжиться подобным количеством таких раритетов?

— Этим пусть занимается следствие,— ответил директор тоном победителя.— И если оно даже установит, что к Палате вы действительно не приближались и даже не вступали в какие-либо контакты ни с кем из её персонала — не исключено, что ему удастся другое: найти вас среди экскурсантов, посещавших хотя бы Верхние Пещеры, откуда не так уж сложно добраться и до…

— Ну, а если бы и так — какой в этом криминал?

— Никакого, согласен. Однако экскурсоводы по Пещерам не имеют полицейского опыта. И хотя им известно, что ни один экскурсант не имеет права даже приближаться к ходам, ведущим в Средние пещеры, а уж оттуда и в Нижние, они могли и не заметить — это ведь всё-таки пещеры, а не музейные залы и по планировке, и по освещению — так вот, они, повторяю, могли и не заметить, как один, а может быть, и не один экскурсант приотстал и углубился в запретный коридор — с тем, чтобы там встретиться с кем-либо из представителей Нижнего Народа…

— Помилуйте, директор! Человеку, впервые попавшему в Пещеры, для этого понадобилось бы не менее суток — а экскурсии продолжаются не более двух часов каждая, и если не раньше, то уж на выходе отсутствующего обязательно хватились бы. Как я слышал, за всё время посещения Пещер не было ни единого подобного случая. Вас удивляет уровень моей осведомлённости? Но таков мой стиль: прежде чем наведаться куда-либо, я тщательно изучаю…

Директор, усмехнувшись, покачал головой:

— Уважаемый пассажир, вся ваша аргументация может убедить разве что наивного дилетанта. Надеюсь, нас вы такими не считаете? Полагаю, что нет. А поэтому позвольте несколько пополнить ваши знания о Пещерах. Хотя сомневаюсь, что это вам пригодится, не могу отказать себе в таком удовольствии, поскольку по своему характеру я — прежде всего просветитель. Так вот, когда рухнули все гипотезы относительно необитаемости Марса и был установлен первый контакт с Нижним Народом…

— В двести восьмом году, если не ошибаюсь?

— Гм… Вот именно, в двести восьмом. Тогда же завязались и первоначальные торговые отношения с аборигенами. Их заинтересовали в первую очередь наши консервы, пищевые концентраты; с продовольствием у них там, в недрах, скудно, из растительной — какие-то грибы, у наших от одного взгляда на них начинаются рези в животе, бледные такие грибы, скользкие, вонючие… да впрочем, там всё такое — бесцветное, вечная же темнота… Ну, а из животного мира — водятся насекомые, черви, кажется, четыре или пять видов, эти нижние их едят; и ещё — в тёплых озёрах какая-то фауна, не рыбы и не земноводные, а членистоногие, которых народец тоже ловит. Это, пожалуй, всё, что уцелело…

Похоже, рассказ о Нижнем Народе увлёк самого директора, и он не собирался прерывать свою лекцию. Инспектор Бобис, видимо, выслушивал это уже не впервые — пока директор ораторствовал, инспектор позволил себе даже отлучиться — для того, быть может, чтобы успокоить уже возникшую, хотя пока и небольшую очередь таких же предусмотрительных, как и Зеро Худог, кандидатов на досмотр. Когда инспектор вернулся, директор, покосившись на него, сообразил, видимо, что пора закругляться: служба есть служба.

— Кроме того, интересовала их и одежда: раньше что-то ещё росло в Средних пещерах — наподобие нашего льна, из чего можно было выделять волокно и ткать; но уже сотни лет, как эта растительность вымерла — регресс забирается всё глубже, ничего не поделаешь; пока ещё они могут ходить там почти голыми: тепло всё-таки, кора планеты не очень мощная, и мантия недалеко; но всё же они очень сильно захотели обзавестись нашими нарядами, да. А поскольку основные правила экономики в сознании Нижних уцелели со времён Внешней цивилизации и они вовсе не считают себя вымирающей расой, которую кто-то должен содержать из милости, — они и предложили нам в обмен на продовольствие и одежду единственное, что они ещё в состоянии изготовлять, подражая своим древним предкам: такую вот резьбу по марстеклу. Возможно, у них эти вещички являются культовыми, мы ведь о них пока практически ничего не знаем, на более открытые отношения они не идут — но так или иначе, поняв, что их товар нас интересует, они стали достаточно регулярно поставлять его. И в этом смысле они на планете монополисты — видимо, единственный источник минерала находится где-то там глубоко внизу, куда нам вход заказан.

Директор звучно откашлялся, как бы давая понять, что возвращается к основной теме разговора — к теме, для пассажира не очень приятной:

— Итак, уважаемый пассажир, теперь вам ясно, почему торговля с Нижним Народом является прерогативой Губернаторства, а никак не частных коммерсантов, которым даже сами контакты с Нижними запрещены, хотя обитатели недр не только с охотой идут на такие контакты, но нередко и сами стараются их установить, как, вероятнее всего, и произошло в данном случае с вами; и — почему вывоз таких изделий с планеты лицензирован; и наконец — почему я вынужден сейчас, во-первых, конфисковать обнаруженную в вашем багаже контрабанду в пользу Губернаторства, и во-вторых — задержать вас и передать Службе законности, которая, без сомнения, не промедлит с возбуждением уголовного дела. Да‑с, друг мой, дела обстоят именно так, нравится это вам или нет.

Наверное, по логике событий следовало ожидать, что уличённый в противозаконном деянии Зеро Худог хотя бы смутится и примется упрашивать таможенника проявить душевное благородство, милосердие, широту взглядов, простить первый в жизни и вызванный лишь неполным знанием местных законов проступок, смирится с изъятием из багажа криминального товара и даже — для большей убедительности — предложит денежную компенсацию того морального ущерба, который таможенники, несомненно, понесли в результате столкновения со столь грубой попыткой провести за нос честных охранителей государственных интересов. Да, следовало ожидать.

На самом деле, однако, ничего подобного не произошло. Скорее наоборот. Зеро Худог с видимым интересом выслушал всё, что рассказал ему директор таможни; когда чиновник перешёл к квалификации совершённых владельцем багажа проступков, на лице пассажира возникло подобие улыбки, и чем дальше, тем она становилась откровеннее. А когда директор наконец умолк и можно стало вставить реплику, Зеро не преминул воспользоваться этой возможностью. Всё так же улыбаясь, он проговорил:

— Уважаемый директор, я слушал вас, поверьте, с неослабевающим интересом. И понял всё, что вы мне поведали, за исключением лишь одного: какое отношение всё сказанное имеет ко мне? И к моему багажу?

— То есть как? — опешил директор, и на лице его возникло выражение растерянности.

— Предельно просто. Всё, сказанное вами, касается продуктов местной культуры, изготовляемых мастерами Нижнего Народа в глубоком карсте, не так ли?

— Ну, именно так. Но…

— Вот именно — «но», дорогой директор. Позвольте задать вам один-единственный вопрос. Где же вы, директор, усмотрели в моём багаже продукцию такого рода?

— То есть как?! А вот это всё? — и директор ткнул пальцем на меньшую кучку предметов.— Что это, по-вашему?

Теперь уже Зеро улыбался до ушей, говоря:

— По-моему, эти предметы являются тем, что они есть на самом деле. И дай вы себе труд подвергнуть их внимательному осмотру, вы и без моей подсказки убедились бы в том, что это не имеет к запрещённому вывозу никакого отношения, но является продукцией существующей в одном из наших поселений и состоящей целиком из иммигрантов с родной Земли артели, зарегистрированной под громким именем «Ареопаг» и занимающейся исключительно изготовлением марсианских сувениров с целью продажи их на Землю. В составе этой их продукции определённая часть представляет собой копии подлинных изделий местной расы; но материалом поделок ни в коем случае не является природное марстекло, но всего лишь обычное стекло, изготовленное по земной технологии с добавлением нужных пигментов. Стекло это действительно имеет внешнее сходство с местным минералом, однако даже самый примитивный анализ покажет вам, что в стекле этом полностью отсутствуют те редкоземельные элементы, которые и придают природному марстеклу неповторимые свойства. Иными словами, глубокоуважаемый директор, мы тут имеем дело всего лишь с имитацией — это даже не подделка, поскольку никто и не выдаёт эти изделия за оригиналы, не выдаёт здесь, во всяком случае, а как это будут именовать те, кто реализует товар на Земле,— это уже не наше с вами дело, не так ли? Это уже проблемы земной Торговой инспекции. Что же касается законности, то этот товар никогда и никоим образом не запрещался к вывозу, напротив, Губернаторство заинтересовано в расширении этого промысла, как и в любом расширении производства на Марсе чего бы то ни было. Полагаю, что вам это известно лучше, чем мне. На основании всего сказанного решаюсь сделать вот какой вывод: не произошло ни малейшего нарушения закона и, следовательно, нет ровно никаких оснований ни для конфискации хотя бы части моего багажа, ни тем более для ограничения моей свободы и возбуждения какого-либо уголовного дела — по обвинению ли в попытке контрабанды или по какому угодно другому поводу. Вот так. А теперь, директор, попробуйте опровергнуть хотя бы один аргумент из выдвинутых мною!

И Зеро, достав белоснежный платочек, аккуратно вытер губы.

Похоже, заключительную часть его защитительной речи директор слушал уже не столь внимательно, как начало; он уже вовсю разглядывал извлечённые из кучки сувениры — один, другой, третий, сначала простым глазом, потом извлёк из кармана лупу и воспользовался ею. Видимо, пристальное изучение объектов спора завершилось не в его пользу; так или иначе, нервным движением передав лупу инспектору и пододвинув кучку изделий к нему, директор ухватился, казалось, за последнюю соломинку:

— Однако же вы не заявили наличие этих изделий в декларации! Разрешите поинтересоваться: почему же?

Зеро Худог нимало не смутился:

— Вы, боюсь, не совсем внимательно прочитали её. Мне просто не хватило места, и пришлось дописать после «розовой гальки» слова «и другие сувениры местного производства» мелко-мелко, на нижнем поле бланка. Вот, видите? Да посмотрите сюда!

— Ну, знаете ли! Эти слова почти и не видны совсем.

— К сожалению, у меня кончились чернила. Однако я надеялся, что вы будете не только внимательно досматривать мой багаж, но прежде не менее внимательно ознакомитесь с декларацией.

— Могли хотя бы попросить ручку у инспектора! — проворчал директор. Но эти слова были и инспектором, и пассажиром правильно восприняты, как признание высоким чиновником собственного поражения.— Хорошо, грузите всё обратно. Но если в следующий раз…

— Безусловно, в следующий раз я специально заправлю ручку.

Говоря это, Зеро Худог быстро ссыпал в мешочки и гальку, и имитации. Аккуратно разместил мешочки в контейнере. Закрыл крышку и запер замок. На этот раз обошлось без звукового сопровождения.

— Готово, директор. Могу я попросить вас наклеить соответствующий ярлык о совершённом досмотре и распорядиться о помещении багажа на ваш склад — до первого же рейса на Землю?

Будь тут хоть какая-нибудь причина для отказа, директор наверняка воспользовался бы ею. Но такого повода не нашлось, и он со вздохом проговорил:

— Разумеется, уважаемый пассажир, поскольку всё это не противоречит нашим правилам.

— И ещё одна просьба — на этот раз последняя. Могу ли я проследить, где и как мой багаж будет размещён на складе?

— А зачем это вам?

— Для верности. Однажды у меня уже был такой случай: багаж запихнули куда-то в самый дальний угол, а когда пришла пора грузить его на борт, никак не могли найти, так что я чуть не отстал от корабля. Пришлось даже на десять минут задержать старт, что стоило денег; правда, потом я по суду получил достойную компенсацию — за счёт таможенной службы. Это было не здесь, разумеется, а на Луне. Но, как сказано, пуганая ворона и куста боится.

Похоже, скрытое предупреждение о возможных осложнениях — и для репутации таможни, и для кошелька — было воспринято директором правильно, так что он лишь махнул рукой:

— Идите за инспектором, он скажет кладовщику, вас пропустят.

После чего Зеро Худог удалился наконец вместе со своим багажом исполненной достоинства поступью.

Сопровождаемый кладовщиком, Зеро неспешно шагал по длинному складскому помещению, уставленному стеллажами, которые отнюдь не пустовали. Хотя здраво рассуждая, что такого было на Марсе, что стоило бы переправлять на Землю, в особенности учитывая, в какую копеечку транспортировка обходилась. Однако не зря же люди прилетали сюда; и если в первые годы освоения то были в основном учёные и самые оголтелые из путешественников, то сейчас корабли доставляли на поверхность соседа Земли преимущественно коммерсантов, геологов-разведчиков (сами себя они, впрочем, предпочитали называть ареологами, успешно отвоевав этот термин у астрономов), искателей приключений и разных других представителей наиболее динамичных слоёв общества. И все они находили тут что-то такое, что требовалось отправить на Землю — начиная с образцов руд и кончая хотя бы написанными тут полотнами, среди которых, наряду с неизбежными пейзажами в горячих тонах, имелось немало картин на историческую тему, на которых были запечатлены узловые эпизоды древней цивилизации. Авторов, похоже, нимало не тревожило то обстоятельство, что ни о цивилизации этой, ни, следовательно, об её истории не было известно ничего и никому. Впрочем, не писалась ли и история земного человечества подобным образом? Скорее всего именно так. К отправке предназначались и живописные, а также фото — и голографические изображения тех немногих представителей Нижнего Народа, с которыми удавалось изредка, всякими правдами и неправдами, установить контакт. На Земле эта продукция пользовалась наибольшим спросом и была в цене. Соответственно недёшево обходились здесь, на Марсе, и губернаторские лицензии на контакт с туземцами — иначе вниз было не попасть; следует отметить прискорбный факт — из денег, которые уплачивались за такую возможность, в казну не поступало ровно ничего — а впрочем, землянам ли было удивляться этому? В конце концов, однажды возникнув, жизнь везде должна развиваться по одним и тем же законам, не правда ли?

— Вот здесь и расположим ваш баульчик,— проговорил кладовщик, останавливаясь и указывая на свободное место на стеллаже.

— М-м… — протянул Зеро.— Не слишком ли в угол вы меня запираете? Потом, чего доброго, и не найдёшь сразу…

— Да что вы! — кладовщик, казалось, даже обиделся.— Это вам показалось потому, что далековато от досмотрового зала. Ну и что? Выносить на погрузку ведь будут не через зал.

— Вот как? А где же?

— А вот воротца прямо на стартовое поле. В двух шагах. Видите? А вы решили, что я своего дела не знаю, а?

— Да, действительно. Извините, почтенный. Совсем близко. А как там с…

И Зеро Худог, не дожидаясь ответа и даже не закончив вопроса, направился к воротцам.

— Простите,— проговорил кладовщик,— там выйти не удастся. Этот ход открывается только при погрузке-выгрузке.

— Вот я и хочу посмотреть, надёжно ли он заперт. Видите ли, заботу о своём имуществе я не передоверяю никому и никогда. Надеюсь, законом это не запрещается?

Кладовщик не имел по этому поводу твёрдого мнения и возражать не стал — и вследствие своей неуверенности, и ещё по другой причине: опыт и интуиция подсказывали ему, что такого рода клиенты не уходят, не отблагодарив.

— Не сказал бы, что здесь так же надёжно, как в банке, — изрёк Зеро, окинув замок критическим взглядом.

— Да ведь здесь и хранятся не деньги,— рискнул пошутить кладовщик.

— Деньги, деньги,— опроверг его Зеро.— Только в другой форме. Что, неужели отсюда ничего никогда не пропадало?

— Ни разу! — в ответе кладовщика звучало чувство собственного достоинства и даже гордость. Но для большей уверенности он поспешил добавить: — У нас на планете воровать ещё не научились. Не то чтобы таких людей не было, они везде есть, но смысла нет: здесь никому и ничего такого не продашь, а на Землю вывезти можно опять-таки только через нас; ну, а мы всегда бдим.

— Приятно слышать,— пробормотал владелец багажа.— Ну что же, вы всё прекрасно мне показали и объяснили. Хотелось бы отблагодарить вас за вашу любезность…

Против чего у кладовщика не нашлось никаких возражений.

Оставшиеся в досмотровом зале таможенники, проводив удалявшегося Зеро взглядами, переглянулись.

— Каков, а? — проговорил директор негромко.

— Всё разыграно как по нотам,— согласился инспектор.— Без единого прокола.

— Как нас и предупреждали. Ладно, а что теперь? Сбросить официалам?

— Не стоит,— сказал инспектор.— Наломают дров. Я думаю, свяжемся с Джокерами, а? Для законников этот парень слишком уж хитёр.

— Скользкий молодец,— согласился директор.— Я пока не очень представляю, какие финты у него в запасе. Но что-то да есть, это уж точно.

— Безусловно. Но ведь и мы не вчера родились.

— Увы, это так. Ну‑с, а где сейчас Джокеры?

— Где-нибудь. Попробую достучаться хоть до одного из них. А уж он найдёт остальных. Начну с Усяго.

— Есть ли жизнь на Марсе? — спросил Усяго.

— Это жизнь, по-твоему? — усомнился Тендер.

— Жизнь есть движение,— изрёк Голенах.

И, как бы подтверждая сказанное, снял ногу с педали и поддел квадратным носком башмака округлый оранжевый булыжник. Камень улетел далеко. Усяго сказал:

— Удар от ворот.

Тендер нахмурился:

— Не исключено, что это и был след Худога.

От его резкого голоса мембраны слегка дребезжали.

— Это миф,— сказал Голенах.— Следы Худога — миф, придуманный таможенниками. Чтобы лишить нас спокойной жизни, усадить в сёдла и заставить в очередной раз сперва переться через пустыню, а потом продираться в пещеры. Пфуй. От одной этой мысли начинает болеть живот.

— А может, сам Худог — тоже миф? — поинтересовался Усяго.

— Худога я видел своими глазами,— сказал Голенах.— Он прилетал на Марс в прошлом году. Пробыл неделю на Четвёртой базе. Я там как раз пополнял запасы. Красивый мужик. Харизматический. Такой — весь в барашках. Но никаких замысловатостей не было. Навещал станции, с экскурсией посетил пещеры — нормальная туристическая программа.

— Один он был? — спросил Усяго.— Или с Рапирой? Или как её там?

— Ох. А то ты не знаешь, как её зовут,— сказал Голенах.— Похоже, один. Её я не видел.

— Значит, один,— уверенно проговорил Тендер.— Иначе вся база вмиг встала бы на уши. Мисс Универсум — не шуточка. При нашей голодухе. Я уже всерьёз сомневаюсь, что женщины существуют на самом деле. Скорее всего это тоже из мифологии.

— Ну, почему же,— не согласился Усяго.— Они на Первой есть, и на станции Королёва возникают периодически — от борта до борта. Слушай, я вот никак не могу понять: а во что-нибудь вообще ты веришь?

— Непременно,— ответил Тендер.— Например, в то, что идём мы зря, и если даже обойдём весь Марс по окружности, никаких следов не найдём за их полным отсутствием. Весь результат будет — амортизация дыхалок и износ всего снаряжения.

— Заказ есть заказ,— сказал Голенах.— А заработок — всегда заработок. Старыми открытиями сыт не будешь.— Он привычно попытался пожать плечами, и выходной костюм так же привычно отразил эту попытку. Микрореактор и химия в наспинном ранце, да и сам костюм, достаточно жёсткий, чтобы противостоять низкому внешнему давлению, ограничивали подвижность плечевого пояса. Зато сопротивления воздуха не ощущалось тут даже в самых низких местах. Без реактора и химии дышать пришлось бы углекислым газом, чего люди старательно избегают не только на Красной планете.

Они находились в пути уже четвёртый день, а всего в их распоряжении было пятнадцать жизнеобеспеченных суток; потом ещё дня четыре можно было бы сохранять форму при помощи стимуляторов, а дальше не было бы вообще ничего — для них, разумеется. А на долю тех, кому придётся навестить Северный Скит — именно так назывался пункт, место сбора временной патрульной группы, вообще-то известной всем как Джокеры, — выпадет лишь документально зафиксировать, что патруль восемнадцать дробь три не вернулся ни на точку встречи и ни на одну из постоянных баз его участников, а порученное ему задание так и осталось невыполненным. Но вообще-то сейчас вся эта арифметика роли не играла: они должны были сделать всё до отлёта на Землю следующего транспорта, иначе Зеро Худог благополучно покинет пределы Марса, оставив на нём всех заинтересованных людей в полном недоумении: зачем же он всё-таки появлялся? Уж не ради того, конечно, чтобы вывезти отсюда две-три дюжины подделок. Может быть, и неплохой куш для начинающего челночника, но не для Худога же!

— За такие дела, вроде этого, можно браться только с тяжкого похмелья,— сказал Тендер несколько километров спустя.— А мы-то с какой радости? Может, кто-нибудь умный объяснит?

— Помнится,— отозвался Усяго,— после переговоров с таможней кто-то уговаривал нас до мозолей на языке, убеждая, что такой заработок за недельную или даже двухнедельную прогулку может только во сне присниться, да и то лишь в ночь на двадцать девятое февраля. Кто бы это мог быть, не вспомнишь?

Откликнулся Голенах:

— Да нашёлся один такой — эконом и казначей…

— Не тот ли самый, что по связи охал и сокрушался — надо, мол, ехать на Вторую, закупать всё необходимое на пыльные месяцы, в запасе у всех осталось вдвое меньше, чем нужно, чтобы снарядиться в поиск, не побывав на складах, да и цены наверняка подрастут к пылям? И всё нажимал на то, что он не о себе заботится, потому что на его имя уже пришло письмо с Матушки, и это значит, что он, наконец, уберётся отсюда с первым же бортом; что его заботит только благополучие друзей, которым отсюда уже никогда не улететь. По-моему, тот самый. Как вот только его звали? Память у меня протёрлась до дыр.

— Вертится на языке,— согласился Голенах.— Что-то вроде Тан… Тун… Тон…

— Вспомнил! Тендер — вот как. И как это я сразу не сообразил?

Тендер не остался в долгу:

— Ты позабыл, что там были ещё двое, оравшие во всю глотку: «Да! Да!» Я предупреждал: давайте ещё подумаем. Пусть лучше сформируют патруль из своих, базовых, а что от них идти дольше — ничего не значит, счёт же идёт не на минуты. Но вас перекричать мог бы разве что усилитель на тысячу мегаватт. И оба вместо того, чтобы поддержать меня, пользовались халявной связью и просто соревновались — кто подольше поворкует с дамочками…

— С какими ещё дамочками? — возмутился Голенах.— Это была программа «Новости солярпола», а Усяго вёл переговоры с «Кримеканом» насчёт заказа последней модели «Кримилоджика».

— В самом деле? Судя по его интонациям, он общался с «Сексом по блицсвязи»!

— Кто виноват, что там дамочки в торговом отделе? И он выбивал из них суперскидку и бесплатную доставку. Будь у нас сейчас этот «логик», мы не крутили бы педали на авось, а мчались уверенно, заранее зная, где что искать.

Всем было, разумеется, понятно, что слово «мчались» было более чем преувеличением — если учесть уровень бездорожья и возможности марсбайков, снабжённых, правда, моторчиками, но с весьма ограниченным запасом хода из-за малой ёмкости батарей.

— И скидку я выбил,— сказал Усяго.— Они со слезами, но согласились. И будь у нас тогда деньги…

— Деньги были бы, не потрать вы их на болтовню,— ответил Тендер.— А без «логика» мы уж точно не найдём ни фига.

— Ну, если некоторые заранее настроились на неудачу… Почему ты не сказал этого начальству, когда подписывал договор?

— Старался сберечь твои нервы.

— Ты бы лучше постарался…

В таком духе они разговаривали при каждой встрече — на протяжении почти шести лет, с того самого дня, когда — единственные уцелевшие от первой волны Освоения — впервые объединились во временную группу для выполнения задания в районе Северного Скита. А точнее — они тогда и создали эту стоянку на пустом месте как место сбора, когда будет снова возникать такая надобность. Трое одиночек. Из которых у одного — а именно Тендера — через месяц истекал предельный срок пребывания на планете. Другие же двое давно стали невозвращенцами.

Слово это на Марсе имело не то значение, какое было ему присуще на Земле, в некоторых странах, в не таком уж давнем хахавеке. На Четвёртой планете невозвращенцами назывались люди, получившие отказ в возобновлении медвизы на Землю. С первых дней заселения планеты, и даже ещё до этих первых дней, медики предупреждали, что время пребывания в гостях у бога войны должно строго дозироваться: конечно, тяготение тут было сильнее лунного, но всё же на порядок ниже земного, атмосферное давление даже в низинах на тот же порядок слабее, морозы были куда суровей антарктических, и как бы ни старался человек изолироваться от условий обитания, он либо не был способен на это (гравитация), либо был вынужден идти с природой на компромисс — давление в выходных костюмах приходилось уменьшать по сравнению с земным, иначе вышедший из-под купола сразу же раздувался и передвигаться мог только способом футбольного мяча — прыгать, если как следует подтолкнут; о свободе действий говорить не приходилось, и казалось, что вовсе нет смысла строить на Марсе серьёзные базы: под куполом, конечно, жить можно, но что это даст, кроме разве что сознания, что ты не где-нибудь, но именно на планете тайн? Сознание позволяло гордиться собой — но очень уж дорого эта гордость обходилось. В общем, получалось так, что — сколько ни крути педали и ни выжимай штангу на тренажёрах — определённый медициной срок истекал тогда, когда ареит (таким стало самоназвание поселенцев, не желавших именоваться марсианами) только-только начинал всерьёз разбираться, что тут к чему.

Не следует думать, что Освоение начиналось без помощи могучей и хитроумной земной техники. Пешком планету не очень-то исследуешь — это было ясно любому. Были созданы и изготовлены конструкции, которые, по замыслу производителей, должны были надёжно работать в марсианских условиях. Образцы их — в небольшом, естественно, количестве — забросили вместе с первыми же группами, на месте собрали и испробовали. Работало всё, естественно, на атомных реакторах — иной энергетики на этой планете и быть не могло. Реакторы себя оправдали, как и все схемы с бесконтактными подвижными соединениями, вроде электромагнитных подшипников и тому подобного. Но бесконтактники плохи были тем, что требовали высокопрофессионального обслуживания — а количество людей, отправлявшихся на Освоение, измерялось даже не в головах, а в килограммах и граммах. Если в колоде пятьдесят две карты, то как ни тасуй их, пятьдесят две и останутся. Старались набрать колоду из одних только джокеров. Но даже на Земле это оказалось делом нелёгким. Те, кто мог с полным правом носить титул Джокера, то есть человека, способного в этих условиях заменить при нужде любого специалиста, чаще всего оказывался не очень-то пригодным по своей физике, а ещё чаще из-за психики: джокерность сильно влияет на самооценку человека (к плюсу) и его отношение к другим (в сторону минуса), а в малочисленных группах следует ценить других всегда выше, чем самого себя, тяготеть к ним, быть атомом в молекуле, и потому чем ты поливалентнее, тем лучше для всех — и для дела в первую очередь.

А поэтому если уж человек доказывал, что он полезен для группы именно как атом, без которого вещество коллектива стало бы каким-то совершенно другим, то его — порой сознательно, но по большей части просто инстинктивно — старались сохранить в своём составе подольше. Бывало, вдруг приходилось в пожарном порядке бросаться на выполнение аварийного задания, оно затягивалось, а то человек получал травму такого рода, с которой не полетишь, те же медики и приказывали отложить; или же оказывалось, что — ну вот просто некем его заменить, Земля не смогла отправить того единственного профессионала, который был бы пригоден для выполнения круга обязанностей, что лежали на готовящемся к рестарту на — как тут почему-то называли Землю — Матушку. Или каким-то путём просачивался очередной слушок, утекшая с Третьей планеты информация о тех, кто успел уже вернуться раньше: всё у них хорошо, даже прекрасно, пенсия охренительная, хватает на всё и даже остаётся, почёт и уважение, журналисты и поклонники. Но если пенсион навсегда, то почёт — на неделю, две, от силы три, а потом тебя словно никогда и не было, а вернее — было, да быльём поросло. Почему? А потому, что настоящей работы тебе уже не получить. Здоровье вроде бы позволяет, скажем, заниматься подготовкой следующих поколений ареитов-исследователей и строителей, консультировать конструкторов, что создавали новые семейства устройств для работы на Марсе; предполагалось, что репатриант будет делать это, пока не возвратится оттуда очередной набор с более свежей информацией. Так, во всяком случае, рассчитывали. На деле же получалось, что, во-первых, такой работы на всех не хватало, во-вторых, не каждому игроку дано быть тренером, и, наконец, в-третьих — готовящиеся к новым засылам люди оказывались какими-то не такими: рыхлыми, неопределёнными, ненадёжными, что ли, и к тому же ни черта не понимающими, им всё приходилось разжёвывать и вкладывать в клювики — а это быстро приедалось людям, там, наверху, привыкшим воспринимать слова ещё раньше, чем они были произнесены собеседником. И сколько ни убеждай самого себя, что, отправляясь туда, ты и сам был точно таким же придурковатым разгильдяем, — не помогало. По этим вот причинам и приходилось ареитам вновь и вновь слышать: ещё и вон кто заглох, махнул рукой, ушёл на заслуженный отдых, ловит рыбу или кинулся по бабам, растит розочки, а то и просто пьёт проклятую, вспоминая собачьи времена на собачьем Марсе, туда его и обратно, гори он своим красным огнём. Сердце, выходит, оставалось там, с теми местами и теми людьми. Понаслушавшись такого, немало ареитов совершенно сознательно оттягивали свой рестарт — до поры, когда все возможные сроки его истекали и главный коновал планеты, разводя руками, с понимающей усмешкой заявлял: «Должен сообщить вам пренеприятное известие: возврат на Землю для вас закрыт навсегда, поскольку допустимый срок пребывания в условиях Марса вы превысили на (числа варьировали), и ваш организм не способен более к нормальному функционированию в физических условиях, существующих на Земле. Но ничего — и тут, как вы знаете, люди живут». Сам доктор Штиль, главный коновал, был из первых, оставшихся на пожизненное пребывание совершенно сознательно. И, кстати, очень походило на то, что земные власти — в данном случае, ИКОМ — интернациональный комитет по освоению Марса — не только не возражал против такой практики, но, похоже, на нечто подобное изначально рассчитывал; недаром сюда посылали или одиночек, не обзаведшихся семьёй, или же семейные бездетные пары. И с недавнего времени пошла информация, что предстоящее расширение состава освоителей — а оно происходило постоянно, хотя и в небольших масштабах — на этот раз окажется куда более многочисленным, и в основном — за счёт прекрасного пола. И более того, что некоторым — и чем дальше, тем больше — будет предоставлено право персонального приглашения на Марс дамы сердца — если она, конечно, будет обладать всеми личными и рабочими качествами, какие обязательны для всякого обитателя этих мест; экспорт домохозяек никак не предусматривался. То есть подходила, видимо, пора, когда начнётся формирование новой — ареитской — нации.

Так или иначе, двое из трёх Джокеров, лениво крутивших педали самого популярного тут средства передвижения, принадлежали к одному из первых поколений невозвращенцев, и именно той их категории, какая называлась «Одиночки» и состояла из людей, превыше всего ценивших возможность, являясь членами общества, тем не менее по какой-то причине изолироваться от него. Такие бирюки на Марсе ценились высоко, потому что на достаточно широко разбросанных по планете первичных постах человек с подобным характером годами не требовал ни замены, ни напарника. В случае же надобности охотно входил в состав группы для выполнения какой-то конкретной задачи, чтобы, сделав дело, насытить заодно свою небольшую потребность в очном общении с другими людьми и в полном спокойствии вернуться к своим автоматам и прочему.

Группа состояла именно из этих троих не потому, что у них был такой уж большой опыт работы именно в этом составе. Просто их посты оказались самыми близкими к той точке, на которой надо было осмотреться и разобраться: к пещерам. Суть дела была изложена каждому в отдельности по связи, так что, встретившись в Северном Ските, они были не только в равной мере осведомлены о новом задании, но и успели уже снестись между собой, распределить предварительную работу и в основном выполнить её — всё с помощью тех же средств связи, конечно. Связь была, пожалуй, единственной отраслью техники, в которой Марс был обеспечен не хуже, но скорее даже лучше, чем Земля, — хотя бы потому, что на Земле связь прежде всего — условие эффективной работы, на Марсе же — условие выживания каждого в отдельности и всего проекта «Освоение» в целом.

Каменистый, не очень крутой внешний склон кратера, образовавшегося многие миллионы лет тому назад, уводил группу в нужном вроде бы направлении, тонкие полутораметровые колёса марсбайков сейчас катились без всяких усилий со стороны седоков — достаточно было лишь пошевеливать рулём: тяготение — оно и на Марсе тяготение, хотя земному, понятно, не чета. Только изредка приходилось поработать педалями. Вокруг — камень, камень и ещё раз камень. Мрачновато, как всегда. И немного тоскливо.

— Унылые края, очей очарованье,— сказал Усяго, чтобы не было ко всему ещё и молчания. Раз уж сошлись втроём — хоть мембраны потрясём вволю.

— Не насилуй классика,— откликнулся Голенах — наверное, из тех же соображений.— Если не хочешь спать — давай попробуем посращивать нитки. Может, что-нибудь и образуется. У тебя была последняя связь с таможней. Что-нибудь полезное?

— Выдали официальную информацию: Худог притаранил с Земли два контейнера с образцами одежды, пригодной, как полагают конструкторы, для обменных операций с Нижними на произведения местной культуры,— если она когда-нибудь тут имела место.

— О да,— сказал Тендер, сарказм клокотал в интонациях.— Культуры здесь полным-полно. Одна только она тут и есть. Их бы сюда, придурков. Своими боками почувствовали бы, что такое — здешняя культура. Знаешь, будь моя воля — я бы никому не показывал ни эту их жизнь, ни… вообще ничего. Потому что это ведь и наше будущее — наших потомков. Когда тут была жизнь на поверхности, они, наверное, тоже мечтали обжить Вселенную, и всё такое прочее…

— А может, они так и сделали? — подумал вслух Усяго.

— Так что же контейнеры? — вернулся к теме Голенах.

— Да всё, по их словам, в порядке. Тряпки как тряпки. Да ты и сам должен был видеть этот груз — там же, где и самого Худога: он ведь с той базы как раз и собирался выходить к пещерам. Кстати, лицензия у него была в полном порядке. Предусмотрительный паренёк.

— Знаешь, чем-то он мне нравится,— сказал Голенах.— Люблю влюблённых людей. От них всегда дождёшься чего-нибудь нетривиального.

— При чём тут любовь, хотел бы я знать? — поинтересовался Тендер.— Ещё один миф?

— Ничуть не бывало. Скорее — слух, но правдоподобный.

— Распространи.

— Слух прилетел с тем же кораблём, что привёз самого Худога. Вроде бы парень по уши влюбился в Рамиру, но к ней так просто не подъедешь. И вот он поклялся, что в знак серьёзности своих чувств сделает ей такой подарок, какой не под силу окажется никому другому из её хахалей. А какой именно — об этом умолчал. Она, конечно, заинтересовалась: женщины обожают таинственное, особенно такие избалованные вниманием, как она. Тут пошли всякие гадания. Хотя серьёзный человек решил бы задачку за пару секунд. Вот ты, например.

— Очень возможно,— согласился Тендер.— Простая логика. Что труднее всего найти на Земле? Ответ прост: то, чего там нет и быть не может. Вопрос второй: что это такое, чего там нет? Разбуди меня среди ночи, и я скажу: марсианские раритеты. А что является самой большой редкостью на Марсе? Тут не может быть двух мнений: конечно, марстекло и подлинные изделия из него. Вот и решение задачки. Я прав?

И Тендер удовлетворённо нажал на педали, вырываясь на несколько метров вперёд. Беседы это, однако, не нарушило, поскольку разговор всё равно шел по связи.

— Так-то оно так,— сказал внимательно слушавший Усяго.— Однако, если твою логику продолжить, придётся прийти к уже не столь бесспорным выводам.

— Например?

— Судя по тому, что мы об этом парне знаем — довольно много,— он, при всей его ковбойской репутации, на самом деле человек расчётливый и осторожный, с хорошей интуицией. И если о нём покатились такие слухи, я не верю, что это случилось без его ведома. Потому что ведь по сути дела это вызов: «Внимание, ареиты, я приехал к вам, чтобы провести самую дерзкую и незаконную операцию в вашей хилой истории: вывезти на Землю некоторое количество ваших сокровищ — реликтовых марстеклянных фигурок. Теперь вы это знаете, и попробуйте-ка поймать меня за руку!» Ручаюсь, что на Земле он заключил не одно пари, что у него всё получится, а мы останемся с носом.

— По-моему,— проговорил Тендер,— это было бы необычайно глупо. Не говоря уже о том, что — нахально. Что же, он нас ни во что не ставит?

— А он об этом просто не думал,— предположил Голенах.— Он любит эффектные заявления, если даже они сильно усложняют задачу.

— Вот уж не считаю,— сказал Усяго.— Если хотите знать моё мнение — это очень изящная дезинформация. Запущенная им, чтобы направить нас не по той тропе.

— Не понял,— отреагировал Тендер.

— Несложное рассуждение. Известно, чего он хочет: раздобыть реликты. И точно так же известно и другое: где можно до них добраться? На планете таких мест, как все знают, два: губернаторские сейфы, где хранятся те фигурки, какие уже удалось выменять у Нижних,— и сами Нижние пещеры, куда любому из нас доступ закрыт не только решением властей, что несерьёзно, но самой природой,— и это уже существенно: в атмосфере и температуре Нижних пещер ни один из нас и нам подобных не может прожить и пяти минут, если только он не в таком костюме, как мы, со всем его жизнеобеспечением; но в костюме туда пробраться человеку, не имеющему нашего опыта, просто невозможно — он застревает уже в тех лазах, что соединяют Верхние пещеры со Средними,— а чем ниже, тем эти проходы становятся теснее. Люди ведь всё-таки в среднем в полтора раза крупнее местных, тяжелее, да и кислорода потребляют куда больше. У этих ребят было время приспособиться: как предполагают наши умники, отступление с поверхности в недра длилось сотни тысяч — если только не миллионы лет. Если помните, нашим удалось расширить только один ход к Нижним, которым может воспользоваться человек в костюме; но он оборудован так, что там любая муха будет замечена и остановлена.

— Господи, да это всем известно.

— Конечно; но существует предположение, что сами Нижние ребята — во всяком случае, некоторые из них,— могут беспрепятственно подниматься наверх и тут вступать в контакты с нашими. Так вот: это всё болтовня. Для любого Нижнего это ещё опаснее, чем для нас — оказаться внизу без жизнеобеспечения. Им и трёх минут не выдержать.

— Что-то я не пойму,— сказал Тендер, умело объезжая большой камень,— к чему ты всё это излагаешь.

— Только чтобы подготовить вас к тому,— ответил Усяго, следуя за ним,— что сейчас мы наматываем эти километры зря. И тратим время. Потому что мы не найдём никаких следов, никаких признаков того, что Зеро Худог там был, с кем-то договаривался и что-то оттуда вынес. Это пустой номер, господа.

— Очень интересно,— с иронией молвил Голенах.— Непонятно только, почему ты решил объяснить всё это сейчас, когда мы уже почти подъехали, а не тогда, когда мы ещё не трогались в путь. Сэкономили бы и время, и ресурсы…

— Я тогда промолчал потому,— ответил Усяго,— что поездка эта была необходима. Какие-то, на мой взгляд, полпроцента вероятности всё-таки существуют — и мы едем для того, чтобы убедиться либо в том, что эти полпроцента ему удалось реализовать, либо же — и я в этом уверен — у него ничего не получилось. Только когда мы это установим, можно будет подумать о дальнейшем: где и каким образом Худог рассчитывает добраться до цели своего визита. Вы скажете, что об этом можно бы подумать уже сейчас. А я полагаю, что мы к этому ещё не готовы. Сперва нужно убедиться в том, что тот вариант никак не проходит; только тогда наше подсознание начнёт работать в нужном направлении.

С минуту все трое молчали, усердно нажимая на педали и внимательно следя за тем, что даже при желании нельзя было назвать дорогой.

— Слушай,— заговорил затем Голенах,— а ты не допускаешь, что этот самый Зеро вовсе не нас хочет надуть?

— Развей свою мысль.

— Всё очень просто. Даже наши таможенники едва не клюнули на его уловку, на какое-то время приняв имитации за оригиналы. А если так, то много ли окажется на Земле таких специалистов, кто сможет с уверенностью утверждать, что это не марстекло, а всего лишь продукт земной технологии? Если такие и найдутся, то Рамира к их числу явно не принадлежит. А ведь ему нужно убедить именно её, верно?

— Вряд ли.

— Почему ты так считаешь?

— Если бы речь шла только о ней, он взял бы одну, две, ну, от силы три фигурки; это, кроме всего прочего, лишний раз свидетельствовало бы о том, что привезены действительно редкости. А когда счёт идёт на дюжины… Не станем забывать, что, влюблённый или нет, Худог прежде всего деловой человек. И потому, даже решая важнейший личный вопрос, он не забудет об интересах дела. Конечно, ей он не предоставил бы права выбирать из дюжин; но на остальные нашёл бы покупателя — а скорее всего, он получил заказ ещё до полёта. Деловой подход? Да. Но — рискованный. Хотя бы потому, что вывезти две-три фигурки куда проще, чем такое количество. Не хочу сказать, что он не собирается вывезти имитации: ни один закон при этом не нарушается. Но для неё он, я уверен, хочет добыть именно настоящую редкость. Подлинник.

— Хотя только что мы вроде бы сошлись на том, что это ему не по силам. А впрочем, хитрить он умеет.

— И ни фига у него не выйдет,— произнёс Тендер с немалой долей злорадства в голосе.— В таких делах одних кудрей мало.

— Как знать. Вот доберёмся до пещер — попробуем в этом убедиться.

— Или разочароваться, — проворчал Голенах.

— Совершенно верно: или разочароваться. И начать с начала,— скептически заявил Тендер.

— Слушай, я забыл: сколько тебе ещё осталось до Земли? — как бы невзначай задал вопрос Усяго.

— Две недели. На «Цандере». Последний борт в этом сезоне.

— Ага, это хорошо, — сказал Усяго таким тоном, что непонятно было, к чему это слово относилось: к тому ли, что Тендер вернётся на родную планету, или к тому, что здесь они с Голенахом избавятся наконец от занудливого соседа. Не было, правда, гарантии, что новый окажется лучше, что его странности будут более благоприятными для общения. Люди без странностей на Марс вообще не прилетали, нормальные спокойно жили на Земле.

— Что именно хорошо? — не без подозрительности в голосе спросил Тендер.

— Полетишь в хорошей компании. Худог отправится тем же бортом, так что заведёшь полезное знакомство.

— Я тоже так думал,— согласился Тендер и поджал губы.— Не тут-то было. На базе я краем уха услышал, что он пытается заказать чартер, маленький кораблик придёт специально за ним.

— А вот если у нас не будет никаких накладок,— предложил Усяго,— может, ты успеешь попросить его, чтобы он взял тебя с собой. Выиграешь неделю времени. В такой ситуации это немало, помню, как у меня это было в своё время.

— К сожалению,— хмыкнул Тендер,— это вряд ли реализуемо. Борт за ним должен сесть через неделю, мы же просто не успеем вернуться. Конечно, если бы вместо этих велосипедов у нас были нормальные средства передвижения…

Со средствами передвижения на этой планете дела обстояли хуже, чем предполагалось при подготовке проекта «Освоение». Конечно, заранее было ясно, что двигатели внутреннего сгорания совершенно непригодны из-за отсутствия в атмосфере кислорода, да и тащить топливо в такую даль никак не окупалось. Отменялся весь воздушный транспорт: пока ещё не было таких летающих машин, которые могли бы уверенно опираться на слабую марсианскую атмосферу, для этого несущие поверхности на единицу веса должны были вдесятеро превышать по площади те крылья, что годились для Земли. Правда, масса самолёта могла быть значительно меньшей: нормы прочности тут были куда ниже.

Но ни одна из земных фирм не согласилась на разработку и постройку такой машины, поскольку речь шла о единичных экземплярах, иными словами — о производстве, убыточном по определению. Заинтересованные государства — спонсоры «Освоения» — начали переговоры о создании совместной транснациональной компании, которая взяла бы на себя решение транспортных проблем соседней планеты; проекта этого никто не отклонял, но переговоры шли ни шатко ни валко, поскольку денег на это у правительств не было, а частные инвесторы предпочитали вкладывать средства в куда более прибыльные проекты. Так что и по сей день марсбайк — тот же велосипед, по сути дела, только с повышенной проходимостью — оставался единственным транспортом, которым можно было пользоваться без особых сомнений, хотя ограниченность его возможностей была ясна всем заранее.

Однако даже при его малой скорости механизм этот в конце концов добирался до конца пути; так что к вечеру три ареита достигли наконец первой цели своей операции, иными словами — территории, обозначенной на картах как «Карст» — тот участок поверхности, где и находились входы в страну пещер, в самой глубокой части которых обитали ухитрившиеся выжить потомки древней цивилизации Марса — Нижний Народ.

Их ожидали: охрана входа была предупреждена по связи. И едва трое успели спешиться и — просто так, на всякий случай — запереть педальный механизм (опыт подсказывал, что дуреющие от скуки сторожа не прочь бывали прокатиться по окрестностям, пока владельцы находились в пещерах), как из-под входной арки, которую создала сама природа, люди лишь немного подправили для большего удобства, показались охранители, тоже втроём: правила предписывали встречать прибывающих равными силами — хотя до сих пор никаких осложнений посетители охране не доставляли. Навстречу Джокерам вышли поэтому начальник смены и два стража. Они были вооружены, как и полагалось, но оружие к бою не изготовили: все шестеро встретившихся знали друг друга давно и хорошо. Поздоровались. Перекинулись несколькими словами — о здоровье, о погоде, о последних новостях — местных и с Земли. И, не откладывая, перешли к делу.

— Мерс,— обратился Усяго к начальнику смены.— Сориентируй нас: кто и когда навещал вас последними?

— Штатная экскурсия — восемь землян и наш пещерник.

Пещерниками на местном жаргоне называли гидов, без которых никакая экскурсия не могла бы состояться.

— У вас должен был остаться список участников.

— Так и знал, что он тебе потребуется. На, держи.

— Дай-ка сюда,— сказал Тендер, считавшийся старшим патруля. Развернул сложенный вчетверо листок вечной бумаги: на этой планете бумага была высокоценным материалом, и каждый листок её использовался многократно — кроме разве что туалетной. Внимательно, неспешно прочитал. Поднял глаза на охранника:

— Не вижу тут имени «Зеро Худог».

Начальник смены пожал плечами:

— Значит, такого не было — вот и весь сказ.

— Вот как. А предпоследний заход?

— Три недели назад. Сам понимаешь: сейчас не туристический сезон. Вот через месяц…

— Через месяц пусть хоть потоп,— пробормотал внимательно слушавший Голенах, и все невольно усмехнулись: чего-чего, но потопа ожидать на Марсе уж никак не приходилось.

— Три недели назад его на Марсе просто не было,— пояснил Усяго охранникам.— Ладно, теперь подумайте серьёзно: а помимо экскурсии, индивидуально, кто-нибудь мог проникнуть в пещеры?

Ответ прозвучал не сразу, что уже само по себе указывало на отсутствие у охраны полной уверенности.

— А зачем бы кому-то это могло понадобиться? — как бы подумал вслух начальник.— Разве что ради спорта? На пари, что сходит и вернётся?

— Ну, скажем, хотя бы для встречи с Нижними.

Охранник покачал головой:

— На это даже никто из нас не отважился бы — а мы тут, сам знаешь, давно. Посуди сам: система ходов тут — самому хитрому лабиринту не сравниться, света — никакого, зато звук разлетается по всей Пещерии, словно она — единый мощный усилитель, если камешек падает даже в Нижних коридорах — звук такой, что кажется, что упало тут, в соседнем колене. Тут каждый костюм слышен за версту, каждый моторчик в нём поёт, так что если даже один из нас выходит на очередной обход, мы тут сидим и слушаем, как концерт. Да нет, попробовал бы кто-нибудь — мы его засекли и спеленали бы за несколько минут.

— И всё же,— сказал Усяго,— ты на вопрос не ответил. Ты объяснил, что такого происшествия не было — или, во всяком случае, вам об этом неизвестно. А ведь спрашивали тебя не об этом, а о том, возможно ли это в принципе. Итак?

Начальник смены пожевал губами, как бы пробуя предстоящий ответ на вкус.

— Ну знаешь, если говорить откровенно… Наверное, зависит от уровня мотивации. Это как арестант в тюрьме: теоретически оттуда сбежать нельзя, но он всё время только об этом и думает, его мотивы куда сильнее, чем у надзирателя, у которого много и других тем для размышления — и в конце концов практика опровергает теорию… Скажу тебе, Усяго, так: я не стал бы присягать в том, что такого не могло произойти. Хотя практически уверен: не было. Потому что не могу представить, как такое могло бы получиться. А почему, собственно, это вас так волнует? Вроде бы никаких ЧП тут не происходило, никого не убили, ничего не похитили, и так далее. Что — может, ожидается высокая инспекция? Так предупредите — мы тут наведём полный лоск.

— Да нет, об инспекции ничего сказать не можем,— ответил Тендер, и трое гостей переглянулись.— Ладно, если так. Пойдём вниз, на встречу с хозяевами, вас об этом должны были предупредить.

— Со связью у нас перебоев нет. Предъяви только лицензию: порядок есть порядок.

— Само собой,— согласился Тендер. Осторожно извлёк из внешнего кармана блестящую карточку. — Вот тебе документ.

Охранник кивнул, карточка прошла надлежащую проверку и исчезла в наружном кармане костюма, заключавшего в себе старшего смены.

— Надолго вы туда? Мне для журнала посещений нужно.

— Ну, точно сказать никто из нас не может,— ответил вместо Тендера Усяго.— Сейчас мы тут у вас немного пополним ресурс — чтобы вы за нас не беспокоились. Значит, предельный срок у нас будет — сам понимаешь, какой.

— Не могу же я записать, что вы ушли на две недели!

— Нет, конечно; Тендеру через две недели надо будет уже сидеть в корабельном салоне — у него истекает последний срок.

— Что, решил возвращаться на Землю? — с сомнением спросил охранник.— В эту чёртову суету? — Он покачал головой.— Я вот остался — и не жалею. Тут одни зори и закаты чего стоят!..

— Дело вкуса,— ответил Тендер хмуро.— В общем, отметь, что предполагаемое возвращение — через шесть часов. Но если и задержимся, паники не поднимайте: вы нас знаете. При возможности будем выходить на связь.

При последних словах возникло сразу шесть усмешек: всем было известно, что радиосвязь в пещерах не работала — глубоко под карстом залегал, видимо, магнитный железняк, и помехи превращали волны в неразложимый шум.

— Разве что голосом,— сказал страж.— В тех ходах, что в базальте.

— Веди,— ответил ему Тендер.— Где у вас тут зарядка? Я уже позабыл — за давностью лет…

— Отвык я от этих мест, даже не ожидал, что так всё позабылось,— бормотал себе под нос Усяго, осторожно, боком протискиваясь через узкую щель.— Ребята, берегите свои наряды: тут стены словно из кактусов сложены.

Они за первые полтора часа успели уже миновать Верхние пещеры и теперь пробирались ходами, соединявшими между собой залы и зальчики Среднего уровня. Трасса, по которой водили экскурсии, была куда удобнее — но и вдвое длиннее, так что Джокеры пошли предполагаемым коротким вариантом, полагаясь на удачу. Сейчас не было полной уверенности в том, что они идут нужными коридорами. В общем-то схема уровней была заложена во внутренний компьютер каждого костюма; однако было известно, что страна пещер не была чем-то раз и навсегда застывшим: сейсмографическая служба Освоителей нередко отмечала какие-то не очень сильные, скорее локальные, смещения грунта, обрушения одних ходов и возникновение других, так что гарантии в том, что группа идёт правильно, ни у кого не было.

— На какой глубине мы сейчас? — поинтересовался Голенах, замыкавший процессию.

Альтиметр был только у Тендера. Тендер включил подсветку.

— Две тысячи пятьсот.

— Выходит, центральный цирк должен быть где-то рядом. А не чувствуется.

Чем глубже они погружались, тем быстрее оживали в каждом ощущения, выработавшиеся ещё тогда, когда такие походы Джокеры совершали ежедневно; тогда все трое входили в состав исследовательской группы, деятельность которой прекратилась сразу же после того, как было обнаружено совершенно неожиданное: Нижний Народ. В число приобретенных тогда свойств входило и ощущение близости пустот. Сейчас его не было, ход, то немного расширяясь, то резко сужаясь, уходил всё дальше.

— Впечатление такое, что мы попали в кишечник папы-Марса,— сказал Тендер.— Пора бы оказаться и в желудке — пока нас совсем не переварили.

— Там как раз и пойдёт переваривание,— откликнулся Усяго.— Но только я в это не верю. Там не может быть так красиво.

И в самом деле: длинные конусы костюмных фар чуть ли не на каждом шагу заставляли низкие своды вспыхивать всеми цветами радуги, словно ход был усеян драгоценными камнями. Впрочем, может, оно так и было — но убедиться в этом не представлялось возможности: в местах обитания Нижнего Народа какие-либо исследования, не говоря уже о разработке, были строго-настрого запрещены. Хотя — годы тому назад нашлись охотники рискнуть. Большая часть их была поймана на месте преступления, скрыться от охраны удалось лишь двоим — но на поверхности планеты они никогда больше не появились; об их судьбе пытались навести справки у Нижних, однако их переговорщики неизменно выражали лишь полное неведение и вообще непонимание вопроса, так что в конце концов пришлось махнуть рукой.

— Ну что, не пахнет ещё пустотой? — спросил Тендер Усяго, чьё восприятие недр было развито сильнее, чем у его коллег.

— Пустотой — нет,— ответил тот после паузы.— А вот жизнью — определённо. Мне кажется, они нас пасут ещё с верхнего уровня. Но почему-то до сих пор не проявляются, раньше они так не поступали.

— Ввязались мы в приключения на свою голову,— пробормотал Голенах.— Может, у них выработалась способность к людоедству?

— Не хотелось бы,— откликнулся Тендер.

— Тихо! — скомандовал Усяго, к которому здесь, в карсте, как-то само собой перешло руководство группой.— Они рядом.

— Ну, наших частот им не услышать,— возразил Голенах.

— Я сказал — тихо!

И после коротенькой паузы:

— Гасим огни. Включаем инфрасвет. Вот они.

Прошла всё же секунда-другая, пока зрение людей не переключилось полностью на ночное видение. Но и за эти мгновения трое представителей Нижнего Народа оказались рядом, совсем вплотную, так что их характерное излучение стало восприниматься даже через костюмную изоляцию.

Как и всегда, даже при таком свете обитатели Нижних пещер воспринимались, как белесые и не очень чётко очерченные фигуры, ростом и сложением уступающие людям, но обладающие той быстротой плавных движений, которая заставляла порой терять их из виду, даже когда они находились рядом — вот как сейчас. Впрочем, эти трое были видны более чётко, чем обычно, — потому, вернее всего, что были одеты в земные костюмы, только без шлемов. Костюмы выглядели совсем новыми — значит, недавно был произведен очередной обмен? А облачились в них Нижние, конечно, потому, что здесь, в Средних пещерах, хотя и в нижней их части, обитателям Глубины было холодно, очень холодно.

Несколько секунд хозяева и гости безмолвно и бездвижно стояли друг против друга; такие секунды полного покоя были предусмотрены выработавшимся за годы ритуалом общения — они показывали, что ни одна из сторон не расположена к применению силы, но хочет лишь переговоров. Причём право открытия их всегда принадлежало хозяевам.

И они им воспользовались. Послышалось лёгкое стрекотание, без труда уловленное внешними микрофонами костюмов и тут же пропущенное через программу перевода. В ее разработке Усяго принадлежала немалая роль; музыкант в своей прежней, земной жизни, он обладал абсолютным слухом, необходимым для понимания языка Нижних, где едва заметное изменение тона порой переворачивало весь смысл фразы. Он единственный смог бы понять сказанное и без компьютерной помощи; но для верности позволял программе работать параллельно с его собственным восприятием.

— Мы рады видеть другую жизнь,— так перевелась первая фраза Нижнего — традиционное приветствие, с которого неизбежно начиналось любое общение между Верхом и Низом, Землёй и Марсом.

— Мы рады видеть вас в благополучии,— не замедлил Усяго с ответом.

— Если вас постигла беда и вы ищете помощи и спасения, мы готовы сделать для вас хорошее.

И это тоже был ритуал — но уже более близкий к реальности. Нижний народ верил, издавна и непреклонно, что поверхность планеты была местом, где постоянно возникали угрозы, происходили несчастья, где нельзя было жить из-за невозможности дышать, смертельного мороза и солнечного излучения, которого они совершенно не переносили. Что удивительного: они обходились без светила уже сотни тысяч лет, было время утратить способность противостоять ультрафиолету.

— Мы бесконечно благодарны вам за участие и сочувствие. Но нас не постигала беда, и мы не ищем спасения. Однако нуждаемся в вашей помощи, которая, мы уверены, не доставит вам никаких затруднений.

После едва уловимого молчания (Усяго знал, что за эти мгновения между тремя хозяевами произошёл оживлённый обмен мнениями — без единого звука, разумеется: способностью к телепатическому общению Нижние обладали, надо полагать, уже очень давно) их главный переговорщик заговорил снова:

— Почему вы не пришли за нашей помощью широким путём, а двинулись Тропой немногих?

Ответ был готов заранее:

— За много лет мы никогда ничего не слышали об этой тропе. Вы только что дали нам первое знание о ней.

Снова пауза — обмен мнениями. И вопрос:

— Куда вы хотели прийти этой тропой?

— Мы просто заблудились. Не понимаете? Где-то свернули не туда. И сами не знали, где находимся…

Очертания трёх фигур чуть завибрировали, силуэты слегка размылись. Это было равнозначно земному смеху, даже хохоту.

— Как можно свернуть не туда? Ходы меняются нечасто, так что заранее известно, куда приведёт каждый из них. Верхний свет лишает вас памяти и сообразительности.

«Верхний свет» — Солнце, иными словами.

— Я уверен, что ты прав, человек тепла. — Именно таким было самоназвание Нижних — в буквальном переводе; «Нижние» — так они себя никогда не называли, потому что не воспринимали место своего обитания как низ: для них это был главный, единственно нормальный уровень. — Но я свидетельствую: у нас не было желания идти именно по этой тропе. Так получилось.

— Обитающий в Центре покарает тебя, если ты кривишь душой…

Ну, да. «Обитающий в центре планеты». Источник тепла, а также наверняка — воды и воздуха, которым можно дышать. Для землян в недрах — ад и сатана. Для Нижних — податель всего, Бог.

— …но мы верим тебе. Теперь расскажи, какая вам нужна помощь, и мы решим, куда будет лучше направиться.

Наконец-то дошло до дела.

— Мы решим, куда направиться, после того, как ты позволишь мне задать вопросы — и ответишь на них.

— Спрашивай.

— На вас новые костюмы. Они у вас недавно?

— Я не понял, о чём ты спрашиваешь.

Да, конечно. Вот что значит — надолго выпасть из общения. Мы ведь и по сей день не знаем, как Нижние воспринимают время, если воспринимают вообще. Это и естественно: у них нет смены дня и ночи, нет времён года, счёт времени — если он ведётся — не может быть привязан ни к каким внешним точкам отсчёта, устанавливающим периодичность. А где нет циклов — там можно обходиться и без Хроноса… Разве что у них есть какой-то внутренний ритм, как и у всего живого. Когда-то они ложатся спать, когда-то, в соответствии с ним, пробуждаются — хотя эти, условно говоря, ночи и дни для разных особей могут иметь различную протяжённость. Ну ладно, сейчас не до этого.

— Я неправильно спросил. Сколько раз вы ложились спать и вставали после того, как эти костюмы у вас появились?

— Кто из нас? Нас тут трое, и каждый ложится и встаёт по-своему — когда ему нужно. Я — так, он — иначе, другой — ещё иначе.

А, вот! Сообразил, наконец, к чему привязаться.

— Скажи мне: едите ли вы сейчас живущих в воде?

— Сейчас? Едим.

— Сколько хотите — или их осталось уже мало?

— Сколько хотим. После лова ещё не съедено и половины.

Вот он — отсчёт. Лов — не занятие одиночек, на него выходят все, кто способен принять участие.

— Эти костюмы вам принесли до лова — или уже после него?

Пауза: вспоминают.

— После. Да, да, после. Или до. Нам трудно ответить.

Вот и пойми. Но всё равно, думай дальше. Ты знал когда-то, надолго ли им хватает одного улова. Да, вспомнил: на две недели. Во всяком случае, так было тогда. Но за минувшие годы они не могли ни заметно размножиться, ни сократиться — если бы их посетил, скажем, мор, до нас бы это дошло. Значит, так: неделю назад у них этих костюмов ещё не было? Ну что же, вполне может быть…

— На лов вы ходили уже в этих костюмах?

— Там нет холода. Ходим, как живём.

Голяком, значит. Мог бы и сам сообразить.

— Скажи: костюмы вам принесли те Верхние, кто всегда приносит что-то для обмена?

Силуэты хозяев снова стали расплываться: похоже, человек сказал что-то, нелепое до смешного.

— Как мне знать это? — был ответ.— Вы все одинаковы.

Фу. Действительно, вопрос глупый. Они ведь видят только костюмы, а слышат — или как-то по-другому воспринимают, всё равно, — лишь голоса компьютерных переводчиков, то есть по сути — один и тот же голос. Вернее, имитацию голоса.

— Значит, не знаете. Тогда скажи вот что: вам принесли только костюмы? Или ещё и еду?

— Костюмы, да. Еда — нет.

Ага, уже теплее: нормальный ареит обязательно прихватил бы хоть немного еды. Она всегда радует Нижних больше, чем костюмы, хотя бы потому, что наверх, ближе к холоду, они поднимаются редко, а есть желательно каждый день — во всяком случае, периодически.

Есть надо периодически. Вот тебе и основа цикличности!

— Сколько раз ты ел после того, как получил костюм?

— Сколько хотелось.

Снова сорвалось. Какой-то этот Нижний уж слишком тупой. Или наоборот — ушлый? Хитрит — потому, что понимает или хотя бы чувствует: что-то в этой последней их сделке, принесшей им новые костюмы, сделано неправильно. Но признавать не хочет; может быть, боится, что полученное надо будет отдать, а то, что за него заплатили, уже не вернуть?

— Но ты должен знать: что вы отдали в обмен за костюмы?

Ответ оказался совершенно неожиданным:

— Верхний, вам больше нельзя быть здесь. Идите туда, откуда пришли.

Вот тебе раз!

— Почему? Что случилось?

— Нам уже нехорошо здесь. Пора в тепло.

— Постой! Последний вопрос: тот Верхний принёс костюмы по широкой дороге? Или по другой тропе?

— Пришёл, как знал. Тихо.

— Так всё-таки…

Усяго не сразу понял, что обращается к пустоте: только что перед ними стояли трое — и вот уже никого. Как растаяли. Словно их и не было.

— Знает кошка, чьё мясо съела,— как бы подводя итог, проговорил Тендер.

— Ничего. Отрицательный результат тоже важен для науки,— ответил ему Усяго.— И кое-что мы всё же установили. Первое: мы оказались на какой-то тропе, а всякая тропа куда-то да ведёт. Второе: партнёр по последней сделке вряд ли пришёл по широкой дороге — то есть не так, как обычно ходят наши торговцы. Почему? Скорее всего, не хотел лишних встреч и вообще огласки. И третье: почему Нижние предположили — или поняли, — что в этой сделке что-то не так? Пока на ум приходит только одна причина: контрагент попросил их не рассказывать об этом обмене. Наши этого никогда не делают — хотя бы потому, что любая их операция известна в Губернаторстве заранее, с момента, когда выдаётся лицензия. Они пообещали молчать — и честно выполнили обещание. Потому и ушли.

— Жаль,— сказал Голенах,— что не успели задержать их.

— Скорее наоборот,— не согласился Усяго.

— Почему?

— Они ведь хотели нас выпроводить. Когда это сразу не удалось, предпочли исчезнуть. Потому что боялись новых вопросов: видишь ли, врать они не привыкли — разучились, наверное, за тысячелетия, поскольку тут им такое искусство не нужно: все всё видят, этнос малочисленный, и жизнь происходит на глазах всего общества.

— Ну, и какой от этого для нас прок?

— А такой, что мы получили фактическую свободу действий. И вместо того, чтобы возвращаться наверх, пойдём по этой самой тропе дальше.

— Но они наверняка будут и дальше следить за нами.

— Пусть себе. Но они постараются избегать контактов с нами — чтобы снова не пришлось отвечать на вопросы.

— Они просто пошлют нас подальше, если мы продолжим спрашивать.

— Нет — потому что этого они просто не умеют. Видимо, какие-то правила не позволяют им оставлять вопросы без ответов — потому, быть может, что сами они не задают пустых вопросов, а только по делу. Так что уверен: останавливать нас они не станут. Тем более применять силу: если бы у них сила была аргументом, этнос давно вымер бы. Так что мы спокойно пойдём дальше.

— А смысл?

— По сути, для этого мы сюда и пришли. Прикинем: семьдесят шансов из ста — за то, что участником последней сделки был Зеро Худог: мы ведь знаем, что никто из постоянных обменщиков за последние две недели сюда не ходил и сделок не заключал. Тем более что сделка должна храниться в тайне. Дальше: пришёл он сюда не обычным путём — иначе охрана была бы в курсе. Вывод может быть один: существуют и другие входы с поверхности, о которых нам официально ничего не известно, но кто-то их знает. Теперь давайте вспомним, что для Зеро это второе посещение Марса; первый раз — полгода назад — он приезжал сюда как свободный исследователь. И накрутил в этом районе немало километров на марсбайке. Почему бы ему не найти один из неизвестных нам входов?

— Возможно,— согласился Тендер.— Но откуда у тебя уверенность в том, что именно эта тропа приведёт нас к тому, который мы хотим найти?

— Меня убедили в этом встреченные нами Нижние.

— Каким образом?

— Именно тем, что они сразу вышли на нас. Оказались поблизости. Почему? Это не грибные места, здесь, как все мы видели, никакой живности нет. А они вышли в эти коридоры — к тому же, поднялись в костюмах, то есть не случайно забрели, так высоко они вообще забираются только по серьёзной необходимости — ещё до того, как мы начали спускаться. Значит — ждали чего-то. Или кого-то.

— Но Зеро сейчас на Базе…

— Не забудь: представление о времени у них весьма слабое. И они наверняка стали поджидать его сразу же после того, как он поднялся после той сделки, и будут ждать до следующего прихода. А следовательно — он обещал прийти.

— Ну и что — мы тоже станем ждать его? — спросил Тендер.

Голенах усмехнулся:

— Репатриант боится просрочить медвизу.

— Может быть, и боюсь,— хмуро ответил Тендер.

— Ты бы тоже боялся, если бы тебя на Земле ждала любимая женщина,— уверенно сказал Усяго.

— Ну, я-то жду, когда они станут прилетать сюда,— сказал Голенах.— Надеюсь дожить до этих светлых дней.

— Ну, пошёл трёп,— констатировал Усяго.— Пошли. Мы-то знаем, почём нынче время. Включаем свет.

Они двинулись в том же направлении, в каком шли до встречи с Нижними, продолжая разговаривать на ходу.

— Зачем ему приходить ещё? — подумал вслух Голенах.— Если они уже сторговались…

— Сторговались — не значит «завершили сделку»,— заметил Усяго.

— Ты думаешь? Но костюмы у них, мы видели…

— Конечно. Не таскаться же ему было с ними туда-сюда-обратно. Но это вовсе не значит, что он уже получил за них то, что хотел. Нижние ведь не ожидали этой сделки. А у них не скапливаются большие запасы их изделий: наши бизнесмены уже уловили ритм, у них-то с восприятием времени всё в порядке, они появляются тут тогда, когда очередная партия должна быть готова — и давно уже ни разу не ошибались. Так что здешним мастерам нужно было ещё поработать, чтобы набрать нужное количество фигурок. Он прикинул, сколько времени им на это потребуется.

— И сколько же, по-твоему?

— Если исходить из рыночной цены одного костюма, меновую стоимость трёх они могут произвести за неделю — ну, за десять дней. А до отхода борта — две недели.

— Вчера было две,— поправил Тендер.— Сегодня — тринадцать дней.

— Пусть так. Значит, до его второго визита — от недели до декады. И за это время мы должны со всем разобраться и решить, что и как будем делать.

— Вязать — чего же ещё,— заявил Голенах.

— Может быть, и так… Но эту проблему решим, когда она возникнет. А пока нам нужно найти выход. И по ощущениям — он не так уж далеко.

— Вряд ли,— не согласился Тендер.— Мы всё ещё спускаемся — а к выходу должен начаться подъём, разве не так?

— Не обязательно,— сказал Усяго.— Я не думаю, что выход этот лежит на поверхности.

— Где же ещё?

— В этих окрестностях, как ты должен помнить,— два глубоких кратера, и один из них — тот, что в километре от ближнего,— имеет глубину около километра. А тропа если и пойдёт вверх, то, думаю, непосредственно под ним — и круто.

— Ты считаешь, что выход именно там?

— Вот дойдём — увидим. Чем быстрее дойдём, тем скорее убедимся. Так что прибавим ходу.

— Что, у нас времени мало, что ли? — спросил Голенах, не любивший ходить быстро.

— Думаешь, там, у выхода, всё закончится? — спросил Усяго.— Скорее всего, только начнётся. А мы там окажемся без транспорта — во всяком случае, на первое время. Поэтому давайте поторопимся. Ничего, там отдохнём.

Голенах недовольно проворчал что-то под нос, однако зашагал быстрее, поспевая за успевшими уйти вперёд коллегами.

— Пророк ты никудышный,— сказал Голенах Усяго.— «Там отдохнём»! Тут, что ли, ты собирался?

Но в голосе говорившего не прозвучало неудовольствия. Скорее наоборот.

— А невысоко он нас ценит,— заметил Тендер.— Иначе зарыл бы поглубже, и следы позаботился замёсти.

— Что удивительного: на Земле принято считать, что здесь оседает только то, что для Земли непригодно,— откликнулся Усяго.— И мы в том числе.

— Ну, Тендер-то не осядет,— сказал Голенах.— Он уже не днями, а часами считает, сколько ему здесь осталось терпеть.

— Что вы ко мне привязались? — спросил Тендер мрачно.— Давайте-ка займёмся делом.

Здесь — на поверхности, пусть и на дне глубокого кратера, но всё же при дневном свете, видя небо над головой, он снова почувствовал себя старшим.

— Да,— согласился Усяго.— Найти мы нашли. Теперь надо решить — что с этим делать.

Они стояли, образуя как бы равносторонний треугольник, в центре которого лежал только что извлечённый из неглубокой расселины контейнер, как две капли воды похожий на тот, что был оставлен Зеро Худогом на таможенном складе и должен был в скором будущем улететь на Землю вместе с его владельцем.

— Посмотреть, что там внутри,— сказал Голенах.— Чего же ещё?

— Ну,— возразил Тендер,— тут-то он подстраховался куда как серьёзно. А?

Спорить было не о чем: два кодовых замка можно было бы открыть только при помощи соответствующих карточек, которых у патруля, естественно, не было; кроме того, на крышку был выведен, как у большинства ёмкостей этого класса, индикатор отпираний-запираний; возможно, существовала и сигнализация против взлома, но здесь она вроде бы не являлась серьёзным препятствием. Хотя — если сигнал пойдёт в эфир и владелец примет его, то будет, самое малое, предупреждён о том, что спрятанное им имущество обнаружено. И поведёт себя соответственно, иными словами — в очередной раз выскользнет из рук, хотя бы отказавшись от продолжения задуманной им операции.

— Твоё мнение, Ус? — поинтересовался Голенах.— Похоже, мы попали в цугцванг?

— М-м…— промычал Усяго.— Пожалуй, не совсем так. Гол, тебе эта сторона ближе: какие батареи у него тут стоят для питания всего этого? Какой у них ресурс?

Настала очередь Голенаха размышлять.

— Самое малое — неделя,— наконец уверенно заявил он.— К концу её может возникнуть опасность, что замки не сработают при отпирании: не будет энергии.

— Значит,— заключил вместо него Тендер,— Зеро явится сюда до конца недели. Логично?

— Нет,— ответил Усяго.— Скорее — наоборот.

— Это ещё почему?

— Давай порассуждаем. Мы предполагали, что Зеро ещё не получил условленной платы за свои костюмы и поспешит сюда, чтобы с ним рассчитались побыстрее. Контейнер был у него с собой, и он, уходя, укрыл его здесь, чтобы использовать, когда вновь явится и получит своё. Потому что, кроме всего прочего, ему нужно было бы, чтобы ёмкость исправно открывалась и запиралась.

— Разве не так?

— Может быть и другой вариант. А именно: условленную плату он получил сразу.

— Думаешь?

— Попробуй поднять эту штуку.

Тендер приподнял контейнер. И сказал:

— М-да. Можно поручиться, что он далеко не пустой.

— Вот-вот. А ты ведь не думаешь, что он таскает с собой балласт?

— Он не идиот. Но если ты прав — почему он оставил это здесь, а не забрал сразу с собой?

— У него, в лучшем случае, был только марсбайк, а на нём если и можно увезти такой груз, то укрыть его от взглядов уж никак нельзя. Ну, а он, понятно, очень не хотел засвечивать эту свою добычу.

— Предположим, так оно и было. Но для чего ему дожидаться, пока не сядут окончательно батарейки? Не лучше ли…

— Не лучше.

— Объясни.

— Слушайте внимательно… Оставляя эту ёмкость здесь, Зеро наверняка подсчитал, какой ресурс ещё оставался у батарей. И получалась неделя, верно, Гол? Но вот тут он совершил ошибку. Не обратил внимания на индикатор полей, а может быть, просто не запасся им для этого похода. А я сразу обратил внимание вот на что: здесь, на дне кратера, уровень совсем другой. И батареи садятся раза в три, а то и в четыре быстрее, чем при нормальном фоне.

— Я об этом подумал,— кивнул Голенах.

— Значит, по моим прикидкам, они уже на последнем издыхании.

— А вот мы сейчас замерим,— сказал Голенах, открывая левый, инструментальный карман своего костюма.

— Только осторожно! — предупредил Тендер.— Чтобы он не засигналил!

— Не впервой с трубкой на крыше,— не очень понятно откликнулся Голенах, налепляя на крышку контейнера электроды. Потом с минуту колдовал с кнопками на поясе.

— Так и есть. Но ещё часов на двенадцать их хватит.

— А можешь ты простимулировать их разрядку?

— Стоп, стоп,— поднял руку Тендер.— По твоей же гипотезе получается, что мы этим ему только поможем!

— Но он не будет об этом знать.

— Ты уверен? А если контейнер постоянно информирует его о своём состоянии?

— Конечно, его компьютер это делает. Но, я думаю, Зеро успел уже убедиться, что помехи тут, в кратере, с которыми он вовремя не посчитался, забивают любую информацию, исходящую отсюда. И даже… Вот как вы меня слышите?

— Фильтры на пределе,— откликнулся Тендер.

— Присоединяюсь,— согласился Голенах.

— Ну вот. А ведь мы — в шаге друг от друга, да и кваркотроника у нас в костюмах помощнее. Так что он не услышит, а и услышав, не поймёт. Так что — давай, Гол, работай. Мне не терпится заглянуть, чем же ему заплатили.

— Как будто мы не знаем! — сказал Тендер.— Марстеклом, конечно. Да он ничего другого и не взял бы.

— Что же, полезно бывает и убедиться в том, что заранее известно. Давай, Гол. Потому что у нас могут возникнуть непредвиденные расходы времени. Не медли.

Голенах и не собирался медлить; и всё же прошло полчаса, прежде чем он проговорил, снимая электроды с крышки:

— Ну вот, сейчас в нём напряжения меньше, чем в любом булыжнике.

— Теперь моя очередь,— сказал Усяго, вынимая свои инструменты и склоняясь к замкам настолько, насколько позволял костюм.

Но и ему пришлось повозиться больше двадцати минут, прежде чем удалось откинуть тяжёлую крышку без всяких возражений со стороны контейнера.

— Ну вот,— сказал Усяго.— Любуйтесь.

Минуты две все трое молчали, не отрывая глаз от увиденного. Потом переглянулись, и Усяго осторожно опустил крышку.

— Поняли? — спросил он и, не дожидаясь ответов, продолжил: — Теперь, когда мы понимаем, что к чему, нам придётся сделать вот что: ты, Гол, на пределе сил беги к нашим марсбайкам. Оседлай один и спеши на Базу. Там без лишнего шума подъедешь в артель «Ареопаг»…

Усяго объяснял никак не меньше трёх минут. За это время выражение лиц двух его спутников изменилось от недоверчиво-иронического до уверенно-весёлого. Хотя лиц их никто не мог видеть.

— Ну, что же,— откликнулся Тендер, когда Усяго завершил длинный монолог.— Приходится признать, что Голенах прав.

— В чём бы это, интересно? — Похоже, Усяго обиделся всерьёз.

— Он ведь сразу сказал, что обещанный тобой отдых здесь проедет мимо. Разве так не получилось?

— Это относится только лично к нему,— не согласился Усяго.— Что делать, быть самым младшим всегда тяжело. А нам с тобой останется совершить последнее на данном этапе усилие: вернуть эту штуку на место и подняться на гребень кратера. Там и устроимся для ожидания гостя.

— Разве здесь не надёжнее? Никто нас не видит, и…

— Здесь мы и сами через час-другой можем остаться с пустыми батареями. Тебе не терпится испытать спасательный комплект?

— Ох, нет, конечно.

— Значит — делаем, как я сказал.

Голенах вернулся даже раньше, чем ожидалось: к вечеру. Усяго вздохнул облегчённо:

— Я тут подумал: Зеро всё-таки человек с интуицией; значит, не станет выжидать до последнего, может даже и этой ночью нагрянуть. Покажи-ка, чего ты там насобирал?

— Всё, что мог,— ответил Голенах кратко, с некоторым усилием снимая с багажника марсбайка объёмистый и, видимо, тяжёлый ящик.

— Открой.

Привезенное внимательно осмотрели Усяго и Тендер, покинувший на краткий миг наблюдательный пункт.

— Годится,— решил Усяго.— Если только по весу приблизительно соответствует.

— Обижаешь,— оскорбился Голенах.— Ручаюсь — совпадает в пределах десяти граммов.

— Это я для порядка сказал. Новости есть на Базе?

— По нашему делу? Одна. Но интересная. Чартер за Худогом не придёт: на Земле нет сейчас свободных бортов, все в разгоне. Так что отсюда он улетит общим порядком.

— Хорошо: не придется корректировать наши планы. Ну что же, приступим?

И он вытащил из расселины криминальный контейнер.

Справились быстро, никаких осложнений не возникло. Снова водворили контейнер в то, что очень условно можно было назвать тайником. Привезенный ящик снова водрузили на багажник.

— Ну что, репатриант, твоя очередь везти? — полувопросительным тоном проговорил Усяго. — И сюда можешь не возвращаться. Зафиксировать его мы и вдвоём сумеем, а тебе, пожалуй, пришло время укладываться, настраиваться на дальнюю дорогу. Только перед тем не забудь навестить таможню, предупредить, чтобы они там не стали поднимать шума. Успокой их: все меры приняты, и никакого ущерба Марс не понесёт.

— А по-моему, его брать надо,— не согласился Голенах.— Если будет видимость, что он всё провернул удачно, найдётся немало охотников повторить. Нам это нужно?

— Этого нам не нужно,— ответил Усяго сразу же,— и потому такой видимости не будет. Чем это всё завершилось, станет известно сразу же после того, как земная таможня досмотрит его багаж — и убедится… Если его вязать — всё равно, тут или на Матушке, кое у кого он выйдет в герои. Кстати, Тендер будет на том же борту; он нам потом сообщит, как это всё произойдёт. Сообщишь?

— Ещё неизвестно…— проворчал Тендер.

— Ты это о чём?

— Да так просто.

— Если так просто, то садись в седло и крути педали. И выбирай дорогу потщательнее. Что с твоим грузом делать — сам знаешь. Не пожалей только времени, чтобы всё оформить как положено. Иначе сюда уже следующим рейсом доставят целую собачью стаю — чтобы на нас понавешать.

— Не учи учёного,— ответил Тендер, но как-то без обиды и без энтузиазма. Сел в седло. Со вздохом сказал: — Ну, счастливо оставаться, эмигранты. Может, ещё увидимся.

— На экране,— откликнулся Голенах.— Передавай привет Земле. И твоей даме сердца, конечно. От одиноких и тоскующих по женской ласке марсиан.

И даже помахал рукой вслед удаляющемуся марсбайку, который в наступающих сумерках уже трудно было различить.

— Ступай на пост,— распорядился Усяго, теперь уже бесспорный командир.— И включи инфрасвет, иначе прозеваешь.

— Да не явится он сегодня,— уверенно сказал Голенах.— да и насчёт завтра я не уверен. Нам тут ещё придётся поскучать.

— Хорошо бы,— откликнулся Усяго едва ли не мечтательно.— Но чудится мне, что на этот раз нам такое не светит. А светит нам…

— Чёрт! — пробормотал Голенах.

— Ты о чём?

— Да Зеро нам светит. Вижу его. Давит на педали, как слон. И ещё с прицепом на буксире. Двуколка. На жёсткой сцепке.

— А я что говорил? — откликнулся Усяго удовлетворённо.

— Слушай, мне вдруг пришло в голову: а замки-то мы заперли?

— Я сам запирал.

— Камень с души. А я уже испугался было.

Нечего было и думать взобраться по внешнему склону кратера на марсбайке, да ещё с прицепом; впрочем, даже удайся такое — спускаться по куда более крутому склону внутрь кратера было бы просто опасно.

Так что было заранее ясно: свой транспорт Зеро оставит внизу, дальше двинется пешком. И обратно — тоже; интересно, а как у него получится обратный подъём с весьма увесистым контейнером в обнимку?

Усяго был уверен, что получится нормально: Зеро всегда и все свои операции технически обеспечивал безукоризненно. И сейчас, когда он возвращался по внутреннему склону кратера, включив механику костюма на полную мощность, так что передачи порой даже поскрипывали при критических усилиях, Усяго убедился, что груз не покоился в объятиях своего владельца, с ним и в самом деле было бы невозможно одолеть склон даже на пределе усилий; тяжёлый контейнер был укреплён — надёжно, видимо — на приземистых салазках, так что на долю Худога оставалась лишь роль тягача, с которой он более или менее успешно и справлялся. Вжавшимся в каменную россыпь наблюдателям осталось только проследить за тем, как осторожно — на этот раз уже пустив салазки перед собой — Зеро спустился, перевалив через гребень, и по внешнему склону без приключений добрался до марсбайка; там он — не сразу, правда, но только со второй попытки — перегрузил контейнер на прицеп, закрепил, поверх положил салазки и закрепил их тоже. Минуты три отдыхал, одновременно внимательно оглядывая местность. Когда его инфрафара на секунды задержалась, а её незримый луч оказался направленным в сторону затаившихся Джокеров, те непроизвольно даже затаили дыхание; тревога, однако, была напрасной — камни укрывали их надёжно. Когда выглянули в следующий раз — Зеро со своим транспортом был уже едва различим на каменистой равнине.

— Ну, всё,— сказал Усяго, поднимаясь.— Теперь единственное, что нам остаётся,— это оказаться на Базе прежде, чем там появится он.

— Были бы наши марсбайки при нас… Ему нормальной скорости не развить, мы бы обогнали его вдвое.

— Но их нет. А пешком нам его не обставить — даже если побежим. Вывод?

— Очевиден: возвращаться тем же путём, каким пришли. Или ты думаешь иначе?

— Других решений просто нет. На этот раз пойдём быстрее: мой комп записал маршрут на фоне общего плана.

— Я тоже догадался сделать это.

— И всё равно — придётся бежать везде, где трасса позволит. Ты готов?

— Жду только команды.

— Бегом — марш!

Зеро Худог перевел дух только тогда, когда смог с уверенностью сказать: до сих пор всё прошло благополучно. И когда он уезжал с Базы, и теперь, когда возвращался, никто не остановил его, даже вообще не заметил. Марс хорош тем, подумал он, что здесь не бывает праздных гуляк — слишком дорогое удовольствие — и никаких наружных работ не ведётся по ночам: правила безопасности совершенно исключают такую возможность. Так что обитатели планеты, и постоянные, и временные, с наступлением темноты залезают под свои колпаки и колпачки, где обедают или ужинают, смотрят записи, а если повезёт — то и прямые трансляции с Земли (впрочем, местные этого не любят), играют кто в карты, кто в шахматы, меньшая часть исчезает в тренировочном зале, чтобы наработать обязательный балл активности,— одним словом, поверхность пустеет, и это очень хорошо.

Остановившись на стартовом поле, он ещё несколько минут пребывал в неподвижности, внимательно оглядываясь и ожидая, когда дыхание придёт в норму. Странно: работает ведь главным образом костюм, а не ты, и всё же — устаёшь как собака. Почему бы? А, впрочем, какая разница?

Он попытался даже вытереть проступивший на лбу пот. Естественно, шлем не позволил этого. Могли бы придумать что-нибудь… Хотя теперь это уже всё равно: скоро он снимет костюм в последний раз, сдаст его местному агенту — это случится уже на борту готового к старту корабля — и сможет на долгие годы, а может и навсегда, забыть и о самой этой планете, и о ненормальных условиях жизни на ней.

Но до этого придётся сделать ещё кое-что. Самое, может быть, трудное, чтобы не сказать — опасное во всём его плане. И выполнить эту заключительную фазу операции надо именно сейчас. Хотя всё идёт вроде бы нормально, однако не следует полагаться на внешнее благополучие; есть благоприятный момент — используй его, другого может и не быть.

А сейчас момент был именно благоприятным: ещё до похода к кратеру Зеро узнал (это обошлось не очень дёшево), что нынче вечером генерал-губернатор собирает совещание руководителей проекта «Освоение». Там будет и директор таможни, естественно. Значит, на дежурстве останется один только инспектор. А к концу дня они расслабляются, клиентура иссякает, и дежурный, вместо того чтобы совершать регулярные обходы служебных помещений (как полагается по правилам) сидит в зале и что-нибудь читает, слушает или просто дремлет. Лучшего нельзя придумать при всём желании.

Размышляя так, Зеро осторожно снял салазки, затем перегрузил на них контейнер, закрепил. До нужного места оставалось не более тридцати метров, и поверхность стартового поля была — для удобства и космического, и местного транспорта — тщательно выровнена. Так что не придётся даже серьёзно напрягаться.

Он расстегнул левый поясной карман костюма. Вынул «Сезам» — так называлось у профессионалов устройство, отпиравшее практически все современные запоры. Осмотрел, вернул на место. Впрягся в салазки и медленно, по сантиметру, стронул их с места. Салазки заскользили без скрипа, даже без шороха: таким был сплав, из которого изготовлялись полозья. Очень хорошо.

Тридцать метров. Две минуты.

Без происшествий. Вот и ворота таможенного склада. А в одной их створке — небольшая калитка. Для него — вполне достаточная.

Он остановился. Извлёк «Сезам». Нашарил выход замка. И включил.

Прибор возился с запирающей системой почти целую минуту. Это долго. Но всё же отпер совершенно бесшумно.

В складе было темно. Однако дорогу к своему контейнеру Зеро помнил. Ещё в первое посещение склада были скрупулёзно подсчитаны шаги и намертво вписан в память каждый поворот.

Салазки скользили за ним по-прежнему бесшумно. Слава их изготовителям.

Наконец он остановился. Контейнер должен был находиться тут — на стеллаже, на уровне пояса. Зеро не включал света: дежурный в зале мог — чёрт его знает — случайно заметить.

Он осторожно повёл рукой. Сделал ещё полшага и снова пошарил. А внутри уже ёкнуло: а если его всё-таки переложили?

Не переложили, нет. Вот и он, знакомая на ощупь крышка. И таможенный ярлык на месте — тот самый, удостоверяющий, что багаж досмотрен и его разрешается без проволочек грузить прямо в трюм.

«Ура!» — мысленно прокричал он. А руки, тренированные профессиональные пальцы, вооружённые ножичком с лезвием толщиной едва ли не в одну молекулу, осторожно отделяли ярлык от крышки, прихватывая с ним и тонкий слой краски. Зеро недаром позаботился, чтобы крышки его контейнеров были выкрашены как следует.

Готово. Всё сделано по высшему классу.

Теперь: снимаем первый контейнер. Прямо на пол. На его место водворяем только что доставленный сюда. Дальше: первый — на его место, на салазки. Из кармана извлечён маленький, меньше мизинца, тюбик с клеем. Пара капель (сила движения заранее рассчитана) выдавлена на обратную сторону бандероли. И вот багажный пропуск уже наклеен на второй контейнер — с точностью, Зеро готов поручиться, до миллиметра. Хотя и в темноте.

Почти всё. Осталось только исчезнуть — так же деликатно, как он и появился здесь. Вместе с салазками и контейнером, разумеется.

Снова — отсчёт шагов и поворотов. Ворота с калиткой. Высунув голову — осторожно осмотреться, включив на мгновения инфрасвет. Всё чисто, и байк по-прежнему в трёх десятках шагов.

В двух. В десятке. Рядом.

Контейнер — в багажник. Салазки — поверх. Самому — в седло. Осторожно сдвинуться с места. Покинуть стартовое поле…

Это тоже прошло наилучшим образом. Уф.

Всё-таки зря они не придумали такой штуки, чтобы вытирать пот, не снимая шлема. Зря.

— Почему бы нам было не взять его сейчас? — спросил директор таможни.— С поличным, на месте преступления. Со всеми доказательствами. Запись получилась образцовой — прямо для учебника.

Он всё ещё смотрел на экран инфрамонитора, на котором теперь воспроизводилась только что законченная запись. И в самом деле, каждый шаг, каждое движение Зеро Худога были зафиксированы отчётливо и недвусмысленно.

— Да,— поддержал его инспектор.— Очень хотелось бы полюбоваться выражением его лица, когда мы… В самом деле, ребята — почему?

— Губернатор позволил мне отсутствовать на совещании только потому,— продолжил директор,— что я пообещал повязать ловкача и дать власти возможность устроить хорошенький процесс — в назидание всему жулью, которого становится всё больше.

— Вот в следующий раз и устроите,— сказал Усяго.— Это не последний жулик на Марсе.

— Но такого материала нам больше не видать! Подумайте только: удалось предотвратить попытку лишить Марс его самого ценного исторического и культурного достояния: вывезти не какие-нибудь изделия из марстекла — новоделы, произведенные хотя и уцелевшими от вымирания туземцами, но сделанные в наше время, всего несколько дней тому назад; но украсть — иначе не назовёшь — то, что мы называем подлинниками, предметы, изготовленные вымершей расой, может быть, десятки или даже сотни тысячелетий тому назад! Представляете, какой резонанс получил бы судебный процесс?!

— Может быть, такого громкого дела и правда не удастся состряпать,— кивнул Усяго.— Однако есть у этой медальки и оборотная сторона. Вы её пока просто не заметили, а если и заметили, то не приняли во внимание. А между тем это дело, получи оно огласку, могло бы обернуться совсем другой, неожиданной для вас стороной.

— И неприятной,— добавил Голенах с усмешкой.

— Для нас? — директор покачал головой.— Таможня, я считаю, была на высоте. Мы ведь только действовали по предложенной вами схеме — с первой минуты до последней.

— Претензии будут не к вам. А к власти и лично к губернатору. Полагаете, ему это понравилось бы?

— Не понимаю, какие к нему могут быть претензии? — несколько встревожился директор.

— Самые простые. Вот обстоятельства дела: выжившие аборигены планеты, в какой-то мере наследники и, бесспорно, хранители памятников исчезнувшей культуры, обладают набором предметов, представляющих колоссальную ценность не только для них, но и для земной науки. Вы ведь не хуже моего знаете: подобно тому, как из клетки можно клонировать целый организм, так из крохотного осколка погибшей культуры можно постепенно восстановить, шаг за шагом, весь её облик — особенно если учитывать, что предметы эти относятся не к одному и тому же времени, но, по-видимому, к разным эпохам; во всяком случае, так мне показалось, хотя осмотрели мы их весьма бегло, как вы понимаете. Руководству «Освоения», то есть губернатору с его командой, известно, что эти реликты существуют; им даже удалось однажды их увидеть — но на этом всё и кончилось. Были попытки купить, выменять их у обладателей, но они кончились почти полным крахом: получили, как вы знаете, всего шесть раритетов, но после этих переговоров весь набор был Нижними спрятан в каком-то тайнике, обнаружить который нашим следопытам не удалось. А ведь условия, которые предлагались Нижним, были для них весьма привлекательны; и тем не менее — полный отлуп. И вот на этом фоне появляется некий жулик, которому удаётся если не в одно, то в два касания и за ничтожную по сравнению с предлагавшейся властями плату получить бесценный клад из рук в руки. Доброжелатели губернатора и всего «Освоения» на Земле немедленно истолкуют ситуацию таким образом: можно ли вообще говорить об успешной реализации проекта, а в частности — о компетентности губернатора и его соратников, если один жулик оказывается и умнее всех их, и удачливее — одним словом, со всех точек зрения бьёт их, как маленьких? Не пришла ли пора, по меньшей мере, заменить всю эту бездарную компанию? Ну, и так далее. Думаете, директор, губернатор был бы благодарен за такой подарок?

— М‑да. Думаю, что это ему не понравилось бы,— признал директор.— Но послушайте, Джокеры… А и в самом деле, как это ему удалось? Вы не пытались понять это?

— Нет, не пытались,— сказал Усяго.— Потому что понимать тут нечего. Мы просто знаем, как ему это удалось. Это очень простая технология. Если, конечно, хоть сколько-нибудь разбираться в Нижнем Народе — в характере их духовности. Она, кстати, не составляет никакого секрета: первые исследователи, наши предшественники, в этом разобрались достаточно быстро, их выводы были опубликованы. Но, как это у нас бывает, не привлекли к себе внимания. Вернее, почти не привлекли. Потому что самое малое одного человека они заинтересовали. Зеро Худога. А он, паренёк сообразительный, сразу понял, как можно этими данными воспользоваться.

— Ну, и вы, похоже, тоже сообразили? — спросил директор.

— Мы скорее сначала почувствовали это на себе; текст мы нашли уже после первых контактов с ними. Кстати, этот факт тоже не получил правильного истолкования: то, что из всех разведывательных групп лучшие результаты при общении с Нижними были именно у нас троих. Все решили, что мы просто более профессиональны. Хотя на самом деле суть не в этом.

— Очень интересно. А в чём же, если не секрет?

— Я вам настоятельно советую прочесть ту работу — там изложено лучше, чем я смогу объяснить вам сейчас. Но если коротко… Как вы думаете, что должно являться и действительно является доминантой в психологии, в мировоззрении такой вот реликтовой — даже не расы, а этнической группы? Благодаря чему им удалось, отступая всё глубже и глубже, лишившись практически всего, дожить до наших дней?

— Гм,— сказал директор.— Ну, прежде всего, конечно — уровень организованности. Иерархия и дисциплина. И реальное мировосприятие, конечно.

— А я с вами не соглашусь. В любой группе иерархия и дисциплина порождают неизбежные внутренние напряжения. И в условиях постоянного риска и нужды — а именно так они живут — да ещё при реалистическом, то есть логическом восприятии окружающего мира такая группа изначально обречена на распад и, следовательно, гибель. Потому что теоретически у неё нет ни одного шанса на выживание даже в пределах десятилетий, не говоря уже о тысячах лет. Нет, директор, их психика не рациональна, она эмоциональна. А доминанта их характера не что иное, как любовь. Нет, это не смешно, это прекрасно. Потому что без этого чувства они быстро поняли бы, что продолжать существование в этих условиях, когда можно ожидать изменений лишь к худшему, но никак не к лучшему, — производить потомство не имеет смысла. И то, что мы встретились тут с ними, а не с отпечатками костей в осадочных породах, свидетельствует, что всё обстоит именно так.

— Ну, допустим,— сказал директор, который вообще обожал дискуссии.— Но если так — почему же тогда они предпочитали и предпочитают вас другим?

— Потому что для них любовь, живущая в другом существе, не только в них самих, но даже в инопланетном человеке, как вот в нас, является ясным и недвусмысленным признаком, они, можно сказать, буквально видят её без всяких усилий — как мы без малейших трудностей определяем, скажем, рост или цвет волос собеседника. Психики, ментальности их и наши различаются практически во всём, и это понятно: иной возраст расы, иной исторический пройденный путь; мы никогда до конца не поймём их, они — нас. И единственное, что является для нас общим,— это любовь.

— Вы хотите сказать, что…

— Я, может быть, совершенно не хочу говорить этого, но вынужден. Да, мы, наша группа — все трое — именно такова. Как вы думаете, почему каждый из нас оказался здесь? Никто из нас не был на Матушке лишним, невостребованным, неудачником. Но, директор, бывает такое состояние души, когда вы всё на свете посылаете подальше — карьеру, уровень жизни, всю цивилизацию — и бежите куда глаза глядят, и это состояние называется — безответная любовь. Это — единственное, с чем ни одному из нас не повезло на старой родине; во всяком случае, так мы полагали до последних дней, но вот коллега Тендер решился на ретерризацию — значит, у него появилась надежда…

— Тут не обо мне речь,— проговорил Тендер негромко.— Давай по делу.

— Ты прав. Мы на Земле не знали друг друга, встретились только здесь. И быстро ощутили то общее, что было у каждого: то, о чём я уже сказал. А едва мы впервые спустились в карст — уже на уровне Средних пещер Нижние заметили нас. И ощутили, как своих,— со всеми выводами.

— Допустим, так оно и было,— проговорил директор, хотя были в его голосе и обертоны сомнения.— Но какое отношение всё это имеет к Зеро Хулогу?

— Господи, директор,— удивился на этот раз Голенах,— неужели вы этого не поняли? Вы же только что наблюдали за ним, видели его, пусть и на мониторе — но это же так очевидно! Вы думаете, чего ради он всё это затеял? Чтобы крупно заработать? Я тоже так думал, но сейчас, увидев его, готов держать пари: если бы ему удалось действительно вывезти на Землю оригиналы — а ему удалось бы, не подмени мы вовремя содержимое второго контейнера,— всё равно ни единого экспоната не появилось бы на рынке. Ему они нужны были не для торга. А для того, чтобы бросить их к ногам его любимой женщины, Рамиры, и сказать: «Вот, я сделал для тебя то, чего не смог бы никто в обоих мирах и никогда больше не сможет — потому что такого больше не существует во Вселенной!» Какая женщина устоит перед этим? Он любит, директор, всем своим существом, сильно, очень сильно — и Нижние ощутили это ещё тогда, когда он только приближался к пещерам в первый раз. И они просто не могли не сделать для него всего, что было в их силах; а отдать клад было как раз в их силах — и они это сделали. Вот и всё.

Директор только покачал головой.

— Таким образом,— снова вступил в разговор Усяго,— какие обвинения можно было бы выдвинуть против него на этом самом процессе? Состав какого преступления определит суд? Жульничество? Нет: он ни в чём их не обманывал. Хищение? Ничего подобного: они отдали ему всё по своей доброй воле и без малейшего принуждения. Остаётся разве что преступное намерение: вывезти с Марса то, что к вывозу запрещено. Однако намерения не караются, всё, что лежит сейчас в подменённом контейнере,— те же ремесленные фигурки, изготовленные нашими соотечественниками вовсе не из природного марстекла, иными словами, то же самое, что он тут предъявлял вам. Конечно, замысел его был изящен — но это вряд ли подсудно. С другой же стороны, власть у него в долгу: это ведь он — пусть и против своего желания — передал бесценный клад властям. Теперь понимаете, почему мы были против его задержания?

— Ну, а вы, Тендер, тоже придерживаетесь такого мнения? — обратился директор к молчаливому сегодня третьему члену группы. Тот пожал плечами, прежде чем ответить:

— Я не понимаю, почему вы считаете, что Зеро, если мы его сейчас не задержали, ускользнул от наказания. По-моему, наоборот: оно неизбежно постигнет его, и такое, какому вы не могли бы подвергнуть его, даже применив самые жесткие санкции. Тягчайшее, какое я только могу представить.

— Не очень понятно. Объясните, пожалуйста.

— Да. Предпосылка ясна: Зеро хотел устроить так — а мы немного помогли ему в этом,— чтобы открыть контейнер, лишённый энергии, было невозможно, пожелай вы ещё раз произвести досмотр. Но тем самым он лишил и себя самого такой возможности. И он благополучно улетит в уверенности, что увозит для своей дамы сердца то, что он хотел — может быть, даже обещал — бросить к её ногам. Он — любитель эффектов и наверняка постарается обставить всё как можно пышнее. А она, между прочим, дама неглупая — во всяком случае, так о ней говорят. И — будьте уверены — с первого взгляда отличит халтуру от подлинников, поскольку их изображения и описания были сделаны уже при том единственном осмотре, который разрешили Нижние. Увидит и поймёт, да. И если вас интересует моё мнение, то я предпочёл бы встретиться лицом к лицу с палачом, чем с пережившей жестокое разочарование, а значит — обманутой и оскорблённой женщиной. Не дай Бог! Знаете, в чём я совершенно уверен, директор? В том, что в скором будущем мы вновь увидим Зеро здесь — ведь несчастливые влюблённые бегут именно на Марс, пока не начато освоение хотя бы Титана. И на этот раз он осядет здесь надолго. Может, и навсегда.

— Ну, ты-то его тут не увидишь. Зато сможешь сообщить нам с Земли, произойдёт ли всё так, как ты только что описал,— улыбнулся Усяго.

Тендер покачал головой:

— Нет. Я только что сдал билет.

— Ты?!

— Я получил ответ; не такой, какого ожидал.

— От неё?

— От кого же ещё? Так что на Земле мне делать нечего. А на этой планете, при всех её недостатках, хотя бы понимают, что такое любовь. Пусть и в Нижних пещерах. Но это уже всего лишь детали.