Новые марсианские хроники

Владимир Ильин Последний гвоздь

Так, а теперь мне нужен гвоздь… Где же он, гад?.. А, вот, в дырку за подкладку кармана провалился. Иди-ка сюда, мой драгоценный!..

Я поднёс его к самому носу и оглядел со всех сторон так, будто никогда в жизни не видел гвоздей. Хм, гвоздь как гвоздь. Трёхдюймовый, с массивной шляпкой, из нержавеющей стали. Из тех, что на любой стройке буквально валяются под ногами. Потому что стoят они — копейки.

Но для меня данный экземпляр представлял особую ценность. И не потому, что стоимость его многократно возросла в результате транспортировки на расстояние в десятки миллионов километров.

Им я должен был закончить работу длиной почти в десять лет.

Десять лет адского труда в стоградусные морозы, в песчаные бури, почти без отдыха и выходных — и всего один гвоздь.

Сто с лишним человек, полегших костьми на этой проклятой стройке,— и всего один гвоздь.

В моей жизни было немало моментов, когда душа выворачивалась наизнанку, но никогда я не распускал нюни. А сейчас, вертя в сведённых судорогой пальцах этот последний гвоздь, я чувствовал, как на глаза мои сами собой наворачиваются слезы.

Неужели сейчас всё закончится и больше не надо будет думать о том, чтo предстоит сделать завтра?! И неужели только этот тонкий кусочек стали отделяет меня от свободы, от Земли, от жизни?!..

Ладно, расслабься. А то, чего доброго, от предвкушения счастья отбросишь копыта. Как наркоман, дорвавшийся до «травки» после долгого воздержания.

Я не глядя нашарил рукоятку молотка и принялся за дело. Последнее моё дело на Марсе.

Как всегда, пришлось попотеть. Вбивать гвозди в условиях малой силы тяжести — занятие, подходящее только для мазохистов. Потому что даже самый могучий удар молотком (а точнее, кувалдой, с учетом размеров) продвигает гвоздь не больше чем на миллиметр. Вот и прикиньте, сколько ударов потребуется, чтобы вогнать в металлопластовую плиту трёхдюймовый гвоздь, даже если все эти удары придутся именно по гвоздю, а не по вашим пальцам…

Конечно, если бы мы были обычными работягами, то те, кто снаряжал нашу бригаду, наверняка позаботились бы включить в комплект оборудования всякие крутые инструменты. Например, монтажные пистолеты. Чтобы мы тут не махали кувалдой до умопомрачения, словно дистрофики, вознамерившиеся стать здоровее Шварценеггера.

Но пистолетов нам не дали. Видно, побоялись. Пистолет — он ведь и на Марсе пистолет, а что монтажный — так это ещё с какой стороны посмотреть… А вдруг нам пришло бы в голову выстреливать гвозди не в стройматериалы, а друг в друга?

И возмущаться этим — голяк. Спасибо, что хоть молотки да лопаты доверили. Хотя и младенцу ясно, что в качестве оружия может служить любой инструмент. А в отсутствии такового — кулаки, когти, зубы и прочие части тела. И если бы, например, мне вздумалось замочить своих коллег по строительству, то мне не потребовались бы ни кувалды, ни отвёртки, ни, тем более, электропилы. Я обошёлся бы и своими штатными кулаками, и действовал бы ими без особых ухищрений. По принципу: один удар — один труп. Просто надо знать те точки на теле, попадание в которые надёжно отделяет душу от тела. А ещё для этого требуются молниеносная реакция и хладнокровие.

Всего этого мне когда-то было не занимать. И промахов у меня никогда не было, и добивать никого не приходилось.

Вот поэтому-то я сейчас и забиваю здесь свой последний гвоздь…

Чтобы отвлечься от тошнотворно-однообразной работы, лучше всего думать о чём-нибудь своём. За десять лет я этому успел научиться.

Но сейчас, осыпая свирепыми ударами непослушный гвоздь, я не мог ни на чём сосредоточиться. Мысли мои плясали, как руки у конченого алкаша. Слишком долго я запрещал себе думать о том, что будет через полгода, через год, через пять лет. Какой смысл было бы загадывать так далеко, если каждый день было не известно, выживешь ли ты сегодня или сдохнешь?! Зато теперь, когда туманное будущее стало реальностью, ранее задушенные мечты и желания нахлынули и затопили меня с головой…

А гвоздь, как назло, не хотел влезать в плиту.

Словно не хотел, сволочь, чтобы я считал себя победителем.

Мало того, что он отказался лезть в плиту, так ещё и посмел гнуться то в одну, то в другую сторону, как пластилиновый.

Что за чёрт? Бракованный он, что ли?

Отложив кувалду, я вновь принялся придирчиво изучать стального бунтаря.

И тут в моей голове вдруг сверкнула блестящая идея.

А может, ну его к черту, а?

В конце концов, что такое — какой-то несчастный гвоздь? Можно подумать, что без него крыша рухнет. Между прочим, в эти плиты вбито уже несколько десятков таких гвоздей. Так что никто и не заметит нехватку одного из них. А дырку в плите можно замазать термостойкой мастикой — и всё будет шито-крыто.

Так что ж я долблюсь с этим гвоздём, словно на нём белый свет сошёлся клином?

Пора бросить молоток и спускаться вниз. Ребята, наверное, уже вовсю празднуют окончание пахоты.

Тут я вдруг обратил внимание, что в посёлке не слышно ни скрежета пил, ни ударов молотком, ни других звуков, свидетельствующих о том, что, кроме меня, кто-то ещё работает.

Интересно, а почему тогда никого не видно? Куда они все подевались после того, как сделали последний мазок кистью, вбили последний гвоздь, закрутили последний шуруп? Не телепортировали же их отсюда на Землю?!..

Я повертел головой в разные стороны.

Пусто.

Только ровные ряды новеньких крыш, уходящие к самому куполу. Да покатые, блестящие на солнце спины оранжерей.

А ещё повсюду — нагромождения всякого строительного мусора. Вот, кстати, чем ещё придется заняться напоследок. Прораб наверняка заставит всё убрать и вообще навести порядок на «объекте», как он до сих пор по привычке называет возведённый нами поселок.

Ну, да это уже не работа, а баловство будет. Ликвидировать последствия строительного аврала, даже длиной в несколько лет,— это не строить. За несколько часов можно управиться.

Главное — что каторжный труд, от которого остаются лишь кровавые мозоли на ладонях, непроходящая боль во всём теле и отупляющая пустота в мыслях, уже позади.

Вот если бы мне ещё последний гвоздь забить, то тогда с чистой совестью можно было бы доложить Прорабу, что я выполнил свою задачу.

Но если сейчас всё бросить и сдаться этому кусочку стали, то придется соврать. А чтобы врать нашему Прорабу, надо быть или заскорузлым наглецом, или наивным дурачком. Потому что он глянет пронзительно на тебя из-под своих тяжёлых, набрякших век, а потом перекосится всем своим лицом и выдаст неповторимым хрипловатым голосом одно только: «Э‑э‑эх!..» — и тебе вдруг, непонятно почему, станет так стыдно, как не бьвало никогда раньше, хотя поводов для стыда в твоей жизни было больше, чем блох в бродячей собаке…

Трудно всё-таки обманывать человека, которому ты обязан жизнью. А Прораб — именно такой человек для каждого из нас. И хорошо, что мы десять лет назад поверили и подчинились ему. Не все, конечно. Такие, как Скворешник и его дружки, так и не смогли врубиться, что в нашей ситуации работа — это жизнь. «Это западлo! — орали они, брызжа слюной, в лицо Прорабу.— Никогда мы не мантулили и мантулить не будем, как какие-нибудь дурдозели вшивые! Козырные не горбят, понял?»…

Ну и чего эти фраеры добились своими воплями? Лежат теперь под толстым слоем оранжевого песка и не увидать им уже никогда ни Земли и ни Марса…

Ну всё, хватит о покойниках… Надо про что-нибудь более весёлое шевелить рогами. Например, куда мне податься, когда нас привезут на Землю. И как жить дальше?

А чёрт его знает! Один ведь я, и нет у меня во всей Солнечной системе ни родни, ни корешей. Нет, знакомые-то, конечно, есть, только вот дружбанами их никак не назовешь. Работодатели бывшие, мать бы их за ногу!.. Да и где они сейчас? Половина из них, наверное, очередной срок мотает. А другая половина, естественно,— на том свете. В нашем деле долгожительство не светит. Не всё же только тебе других заземлять. Рано или поздно, и тебя грохнут. Причём, как правило, свои же. И совсем не обязательно в качестве наказания. Иногда это делается чисто ради профилактики. В целях обновления и ротации кадров, так сказать…

Не-ет, вот вернусь на Землю — и с меня хватит. Пошлю подальше все эти прелести преступной жизни в виде прокуренных кабаков, где раскрашенные шлюхи трясут со сцены голыми сиськами, все эти малины с их наркотой и вечным страхом шухера, всех этих проституток, сутенёров-гомиков, крёстных отцов с золотыми зубами, угнанные тачки, липкие от чужой крови бабки, сволочей-ментов, не считающих тебя за человека…

Завяжу с прошлым так, что никому не развязать.

Буду жить, как все нормальные люди живут. Теперь-то мне нечего бояться, что работу не найду. Спасибо Прорабу — многому научил. Десять строительных специальностей — это вам не по чужим карманам шарить и не фраеров в темных подворотнях пришивать. А строители на Земле всегда были и будут нужны…

Да и семьёй обзавестись пора. Найду себе женщину, пусть не обязательно красивую, но душевную, скромную, без выпендрёжа. Лет-то мне, слава богу, ещё не так много. Можно сказать — вся жизнь ещё впереди. Не то что, скажем, у Папаши Глаубера — а ведь и он на что-то надеется…

Я распрямил затёкшую спину и огляделся.

С крыши было отлично видно всю долину. С одной стороны — изломанные зигзаги чудовищных гор на самом горизонте, с трёх других сторон — только песчаные барханы неестественно-красного цвета. И тоже — до самого горизонта.

Никто из нас не знал, как называется эта местность. Да и какая нам разница?.. Наверное, какое-нибудь море липовое. Прораб говорил, что тут везде — одни сплошные моря, проливы и каналы. Много лет назад нашёлся на Земле умник, которого звали Скипи… Скапи… В общем, типа скипидара, только на итальянский лад… Так вот, если верить названиям этого самого Скипидара, то мы сейчас просто купались бы в воде. Нет, вода на Марсе есть, но только в виде льда и глубоко под поверхностью. В своё время нам пришлось попотеть, прежде чем мы пробурили в мёрзлом грунте скважину и установили на глубине нескольких километров плазменную горелку, растапливающую лёд, да насос, чтобы выкачивать получившуюся воду на поверхность…

Да чёрт с ними, с названиями. На Земле они всё равно не будут иметь никакого значения. Разве что перед девицами можно будет хвастаться по пьяни: вот, мол, перед вами — человек, который побывал в Море Бурь… «Ой, а где это?», запищат они. «Да есть такая планета,— небрежно скажу я.— Марс называется — не слышали?»…

Фу-ты, и что за околесица в голову лезет? От радости, наверное…

И погода сегодня, как по заказу, великолепная. Даже за куполом, наверное, не меньше двадцати градусов на солнце. Это потому, что сейчас лето да ещё день. А вообще морозы тут всегда — хоть зимой, хоть летом. Одно отличие только: зимой мороз лютует круглые сутки, а летом — только по ночам. Откроешь рот, чтобы зевнуть,— и язык примерзает к нёбу. Я никогда не был в Антарктиде, где, говорят, самые страшные холода на Земле. Но если сравнивать марсианские морозы с земными, то даже Антарктида останется в глубокой заднице. Что такое сто двадцать ниже нуля, представляете? Нет? Ну и лучше вам этого никогда не испытать на своей шкуре. А мы вот испытали сполна.

Конечно, защитные комбинезоны у нас были. Почти как скафандры космонавтов. Иначе мы бы в течение первого же часа пребывания здесь превратились в ледышки. И дело не только в холоде. Воздуха здесь почти совсем нет, хоть ртом дыши, хоть задним проходом — всё равно задохнешься.

Но даже и в комбезах холод проникал в самые печёнки. Тем более, что в перчатках много не наработаешь. То шуруп какой-нибудь надо ввинтить, то ещё что-нибудь тонкое сделать… Крючок стал первой жертвой марсианского колотуна: передержал руки на холоде, а потом гангрена началась. Даже неумелая ампутация, к которой пришлось прибегнуть с помощью электропилы, не помогла…

Я вздохнул и опять взялся за молоток.

Проклятье! Ну никак этот чертов гвоздь не хочет лезть в плиту!

Только зря он надеется, что я оставлю его в покое.

Ну, сейчас ты у меня узнаешь, что такое настоящий удар сплеча! И никакая слабая сила тяжести тебя не спасет!..

Проклятье!.. Что ж это получилось-то, а? Я и не подозревал, что гвозди толщиной с палец могут ломаться. А этот возьми да и хрумкни. Причём чистенько так и ровно пополам. Как молочный зуб у ребенка, вздумавшего перекусывать стальную проволоку. И обломки впридачу улетели вниз.

Ну вот, сам сломался и мне весь кайф сломал — я ж с таким душевным трепетом его воспринимал…

Что ж, значит, не судьба. Значит, придётся тем, кто поселится в этом аккуратном домике, обойтись без одного гвоздя в крыше. Ведь гвоздь этот у меня действительно был последний.

Может, спуститься и попросить у кого-нибудь из ребят? Не может же быть, чтобы ни у кого ни единого гвоздочка лишнего не осталось!..

Да ну его к чёрту, в самом деле!

Ты ещё детский стишок вспомни про то, что стало с миром из-за того, что в кузнице не было гвоздя!.. Подумаешь, одним гвоздём больше, одним меньше. На доме же это никак не отразится. И потом, если уж на то пошлo, сюда что — одни белоручки и беспомощные маменькины сынки заявятся, что ли? Хочешь жить на Марсе — будь готов к любым лишениям и трудностям. В том числе и к тому, что в крыше великолепного, благоустроенного пятикомнатного коттеджа, который своими руками, от начала до конца, построил для тебя бывший зек Бар Липски по кличке Ударник, не окажется одного несчастного гвоздя! Ну, а если сильно захочешь — возьми да и забей сам недостающий гвоздь. Не обломишься, небось. И так на всё готовое прибудешь, так разве имеешь ты право придираться к мелочам?..

Договорились? Вот и славно.

А я буду считать, что свою работу закончил.

И так — сколько же можно?..

Десять лет непрерывной каторги.

Первое время, когда нас доставили сюда, мне казалось, что лучше отпахать здесь десять лет, чем всю оставшуюся жизнь провести за решёткой в вонючей зоне. Ничего другого-то мне не светило. Всё-таки десять мокрух за спиной, причем два последних — из разряда так называемых тяжких. Убийство по заказу, да еще и десятое по счёту — сам по себе большой грех (не зря прокурор назвал меня «серийным убийцей», хотя какой из меня маньяк, если убивал я не ради удовольствия, а за деньги?), а тут ещё оказалось, что последние мои жертвы — супружеская пара, вставшая поперёк горла моим заказчикам, — глухонемые. Но откуда я мог об этом знать? Меня же никто не предупредил!.. Даже когда расправлялся с ними, мне и в голову не пришло, что молчат они, как рыбы, вовсе не от страха, а потому, что говорить в принципе не могут!.. Но суду было на моё незнание, равно как и на искреннее раскаяние, наплевать. И в принципе, правильно. Ну, предположим, знал бы я, что буду иметь дело с ущербными инвалидами — и что? Отказался бы? Ха, ты себе-то самому веришь? Взаимоотношения с теми, на кого я работал, были простые, как букварь: или ты убираешь других, или убирают тебя.

В общем, отвалил суд мне по полной программе. Высшая мера наказания. В современном цивилизованном обществе это пожизненка. Причём без права на амнистию, пересмотр дела и помилование. Братва в СИЗО, когда узнала про приговор, твердила мне: «Вешайся, Ударник, вешайся!»… И ведь на самом деле нет ничего хуже, когда тебя приговаривают к жизни. Раньше-то было проще и лучше: к стенке мерзавца — и все довольны. В том числе и сам мерзавец. А как же? Меньше мучиться придется. А теперь таким, как я, суждено было заживо гнить за колючей проволокой. Та же смерть, только с агонией, растянутой на многие годы, и без единой надежды на спасение…

Вешаться, однако, я не стал. Что я, слабак, чтобы руки на себя накладывать?

И вот сижу я в спецзоне год, другой — в одиночку сижу, потому что «пожизненным» общение даже с себе подобными мерзавцами не полагается. Хотя прочие условия, в принципе, неплохие, ведь на работу тебя никто не гонит. Хочешь — весь день читай книжки, хочешь — мемуары пиши, если считаешь, что в этом есть смысл. А всё прочее — ни-ни!.. На прогулку только раз в день выводят. В коробку из колючей проволоки под током, где ноги предыдущих десятков поколений зеков утоптали землю до твердости асфальта.

А самое главное — никому ты не нужен в мире, который остался за забором зоны. И неважно, есть у тебя родственники или нет: рано или поздно, даже самые преданные и родные люди перестают писать «пожизненнику». А уж про свидания вообще нечего говорить. И это можно понять: какой дурак (или дура) попрется за тридевять земель ради каких-то двух часов свиданки (которая разрешена раз в год!), да и то через стеклянный барьер?!..

Поэтому, когда меня вызвали к начальнику тюрьмы, и тот спросил небрежно: «Хочешь освободиться через пять лет?» — я подумал сперва, что ослышался. «Правда, для этого придется немного поработать,— так же небрежно продолжал наш главный тюремщик, носивший красноречивую кликуху Губастый.— Причём в самых суровых условиях».

Тут я насторожился. Упоминание об условиях мне совсем не понравилось. Не хотел я почему-то ковыряться лопатой в радиоактивных отходах, чтобы через пять лет, а скорее всего намного раньше, обрести волю на том свете.

Однако Губастый, видя моё замешательство, снизошёл до того, чтобы просветить меня по-крупному. Оказывается, работать придётся на Марсе. И не в ядерных отходах копаться, а строить нормальные здания — небольшой городок для будущих первопоселенцев.

От астрономии я был так же далёк, как от свободы. И вообще, книжками я мало увлекался. Моя специфическая профессия всю тягу к знаниям отбивала. Нет, кое-что печатное я осилил, был такой грех. Но читал я больше то, что мне по жизни могло пригодиться. Уголовный кодекс, скажем. Или пособия по рукопашным единоборствам…

Но я всё-таки не был последним лохом, чтобы смекнуть, что лучше пахать где-то на другой планете (всего каких-нибудь пять лет!), чем кормить вшей и крыс на Земле.

Короче, вцепился я в предложенную мне возможность скостить высшую меру, как карманник в чужой кошелёк. Тем более, что родителей мне господь Бог не послал, и всё моё несознательное детство сгорело мутным пламенем в сиротском приюте. А обзавестись женой и отпрысками и не успел, и не хотел в принципе.

Словом, подписали мы с Губастым контракт. Всё чин по чину, с государственной гербовой печатью и отпечатками пальцев в доказательство подписей.

Потом вернулся я в камеру и стал к Марсу готовиться. Морально. Заказал в библиотеке книжки про Марс, а там ничего путного не нашлось. Лишь одну затрепанную книженцию наша тюремная библиотекарша смогла откопать, да и та не научной, а художественной оказалась. Под названием «Марсианские хроники». Написал её ещё в прошлом веке один американец по фамилии Бредбери.

Проглотил я залпом этот томик, и на душе у меня сразу полегчало. Всё-таки не такие уж хреновые условия на Марсе там описывались, как мне раньше казалось. Ну, песок, ну, горы высоченные, ну, воды там нет — аж каналы все позасыхали — так что ж в этом смертельного? У нас ведь в Сахаре или в Каракумах — та же песня. Зато там, если верить этому Бредбери, должны сохраниться остатки марсианских городов — причём из чистого хрусталя. И деревья там растут, как в какой-нибудь нашей сельской местности, и зверей диковинных полно…

В общем, жить там можно и даже есть на что посмотреть, решил я и с лёгким сердцем стал ждать отправки.

Думал я, что это случится как-то по-особому, а вышло совсем не так. Если кто в зоне когда-нибудь сидел, то тот знает, как этап отправляют. Так и тут: разбудили среди ночи, не дали ни умыться, ни нужду справить толком, всё быстро-быстро, без базара и объяснений. Даже смену чистого белья и зубную щётку не дали, сволочи, с собой взять — мол, там вам будет предоставлена и одежда, и жратва, и прочее барахло.

Запихнули меня в стандартный «воронок» без окошек, долго куда-то везли, потом на спецсамолёте — тот же «воронок», только воздушный — несколько часов в воздухе трясли. В конце концов, доставили меня прямиком к месту старту ракеты на космодром. Завели внутрь, заставили лечь в позе покойника в какую-то ванну с прозрачной крышкой, подсоединили к руке всякие причиндалы, которые только в больнице можно увидеть: капельницы, аж несколько штук, да шланги с раструбами. И крышку закрыли. Даже до свидания не сказали, гады. Хорошо ещё, что наручники не забыли снять.

Не успела крышка над моей мордой захлопнуться, как из шлангов в ванну хлынул какой-то вонючий газ, и я только успел подумать: «А не кинули ли меня с Марсом? Может, в награду за примерное поведение в зоне, мне решили заменить пожизненку на казнь в газовой камере?».

Испугаться, правда, от этой мысли я не успел, потому что внезапно упала на меня тьма кромешная.

А очнулся я уже на Марсе.

Причём не один. Оказывается, в трюм ракеты «пожизненников» больше сотни напихали. И после посадки на Марсе все проснулись, из «ванн» повылезали, оделись (в шкафах каждой кабинки действительно имелась вся необходимая одежонка, включая антивакуумные комбинезоны с приложенной инструкцией), а что дальше делать — никто не знает.

Ну, первым делом, конечно, выяснили, что ракета пуста, как обчищенный сейф, и нет в ней ни крошки съестного. Потом убедились в том, что ракета одноразовая, как презерватив. Потому что даже пульта управления в ней не было предусмотрено. Видно, летела она все это время по инерции, автоматически. Как пуля, выстреленная из ружья.

Наконец, сошлись мы в центральном отсеке трюма да знакомиться друг с другом стали. Кто где сидел да за что да в который раз… Будто мы не на другую планету, а на очередную пересылку по этапу прибыли. А потом вступили в действие неписаные законы зоны. Дошло дело до выяснения, есть ли среди нас паханы и кто самым главным паханом будет. Потому что беспредел никому не по душе, все хотят по понятиям жить, хоть и на Марсе…

Паханы среди нас действительно были, причем у некоторых каким-то образом шестёрки успели образоваться. Шестёрки, они всегда самыми первыми проявляются. Что в зоне, что на воле…

Паханы были солидные, самые настоящие авторитеты в законе. И у каждого — гора «заслуг» за плечами, так что добровольно уступать первенство никто не желает.

А поскольку определение пахана номер один всегда означает грандиозную разборку, то в ракете запахло неизбежным кровопролитием.

И самое главное — некому предстоящий беспредел остановить. Нет в ракете ни надзирателей, ни охранников, ни ментов.

А атмосфера всё накалённее становится, уже пошли в ход оскорбления и угрозы, уже шестёрки зашныряли по ракете в поисках предметов, которые можно было бы использовать в качестве оружия в случае всеобщего мочилова…

И тут, откуда ни возьмись, протиснулся в круг, в котором авторитеты отношения выясняли, какой-то лысый, пузатый человечек возрастом этак под полтинник, причём совсем не криминального вида, и тихо так, не повышая голоса и не брызгая слюной, сказал сиплым, хрипловатым тенорком:

— А ну, кончайте, ребята, спорить. Что это вы разошлись? Если начальника ищете — так теперь я у вас вместо начальника буду.

Неизвестно, что в этом заявлении нас больше всего поразило: поползновение на пост пахана со стороны этого недомерка или непривычное обращение «ребята». В любом случае, паханы язык прикусили на добрых пять минут. За это время они человечка с его лысиной и животиком успели изучили вдоль и поперек. И ничего такого, что могло бы оправдать его борзость, не обнаружили.

А потом почти в один голос спросили:

— А ты кто такой, в натуре? Неужели тоже из блатных?

Человечек скромно потупился.

— Да нет, прораб я,— признался он.

— Это что, погоняло такое? — поинтересовались паханы.

— Какое еще погоняло? — обиделся человечек.— Это должность такая, ребята. Дело в том, что назначили меня руководить вашей работой.

На этот раз пауза поменьше была, чем в первый раз.

Но зато и мнения паханов относительно будущего этого мужичка теперь прозвучали вразнобой. Одно только общее во всех высказываниях и было, что сулили лысоватому недолгую жизнь и очень страшную смерть.

Кое-кто из паханов уже вознамерился эту программу действий на практике реализовать, мигнув своим шестеркам, но тут назвавшийся прорабом пояснил:

— Кстати, ребята, тут тонкость одна имеется. Без меня-то вы не сможете вернуться на Землю.

«Это еще почему?», недобро прищурились паханы, жестом останавливая шестёрок.

— Всё очень просто,— продолжал толстячок.— Если вы внимательно читали контракт, — (Ха, кто же из нас его вообще читал? Так, пробежали по диагонали, не вникая в мудрёные канцелярские обороты,— и всё. Для нас ведь главное было — что через пять лет мы вновь станем вольными людьми!),— то должны были усвоить, что возвращение на Землю вам гарантировано не просто через пять лет, а только в том случае, если вы выполните свои контрактные обязательства. То есть, если построите объект, что называется, «под ключ»…

«Ну и что? Подумаешь — обязательства!.. Да фуфло это! Да мы можем просто просидеть здесь пять лет и пальцами ног не шевелить, а потом, когда ракета за нами прилетит, взять её штурмом — и все дела. Да как они там, на Земле, узнaют, что мы здесь груши околачиваем?», загомонили со всех сторон.

— Отвечаю,— кротко опустил на свои выпуклые глаза белёсые веки человечек.— Во-первых, эти самые «они» не на Земле, а гораздо ближе. Прямо над нами на марсианской орбите висит корабль-база, где находится штаб строительства. Во-вторых, ракета за вами прилетит только в том случае, если будет построен объект. В-третьих, узнaют они об этом очень просто — от меня… вернее, через глаза мои. Шрам на голове видите? — Он наклонил голову и крутанулся на триста шестьдесят градусов, блистая лысиной.— Это не просто шрам, ребята. Это мне в башку миникамеру с автоматическим передатчиком вставили, а вместо объективов глаза приспособили. То есть, всё, что я вижу, и в штабе видят…

Секунду среди урок царила недобрая тишина, а потом кто-то зловеще осведомился:

— А если ты, скажем, того… ослепнешь?

Прораб махнул своей мозолистой короткопалой пятернёй.

— Тогда — пиши пропало,— горестно сообщил он.— Тогда каюк вам всем будет, ребята, потому что никто за вами не прилетит. И вот что я вам ещё скажу: продукты, одежду, лекарства и всё прочее, что нужно для жизни, вы ведь тоже благодаря мне будете получать. Каждый день нам с орбиты будут спускать на парашюте контейнер. И порций там будет ровно столько, сколько человек отработало дневную норму. Потому что в конце каждой рабочей смены, я должен представлять отчёт в штаб. То есть, своими глазами запечатлеть, насколько продвинулся фронт работ. И кто из вас действительно работал, а не делал вид, что трудится. Не будет этого отчёта — не будет и контейнера. Значит, если меня не станет — то и вы все от голода загнетесь… Так что, ребята, судите сами: беречь вам меня теперь надобно как самую великую драгоценность!..

«Да туфту он нам гонит! — вдруг заорал один из претендентов на звание главного пахана, известный всем земным зонам по кличке Скворешник. Страшный тип. Его уже не раз приговаривали к вышке, но он умудрялся убегать из-под стражи и опять гулял на свободе, оставляя за собой реки крови — чужой, конечно. Его снова ловили и снова судили, но он опять убегал даже из таких тюрем, откуда сбежать в принципе невозможно.— Неужели вы поверите этому чмошнику?!.. Он же, гад, специально к нам приставлен, чтобы стучать и закладывать нас! Раздавить его сразу, как клопа — и все дела!»…

Он замахнулся, но Прораб не испугался. Он даже глазом не моргнул, этот маленький лысый толстяк, хотя невооружённым глазом было видно, что Скворешник настроен очень серьёзно.

— Ну-ну,— с насмешливой хрипотцой протянул Прораб.— Что ж, давайте, давите меня… Только позвольте сначала одну справочку вам дать. Человек без пищи может прожить месяц, ну, два месяца от силы. А без воды и того меньше. Дней десять… А без воздуха… Да,— спохватился он,— я же вам ещё не сказал, что установка для получения кислорода тоже в контейнере должна прибыть. Воздуха-то в ракете хватит только на сутки, не больше,— вон, сколько нас тут — а потом придётся углекислым газом и собственными испарениями дышать. А без воздуха на Марсе делать нечего, ребята. Нет тут кислорода в атмосфере, чтобы нормально дышать.

Скворешник тяжело дышал. Так, будто ему уже не хватало воздуха. Глаза его налились кровью, жилы на мощной шее напряглись, превратившись в верёвки, кулаки были сжаты. Он был явно оскорблен тем, что какой-то чмошник вздумал ему свои условия диктовать. К этому моменту другие паханы уже перестали перебивать Скворешника, так что он как бы от их имени солировал.

«Ладно,— сказал Скворешник Прорабу ласково-зловещим голосом.— Допустим, мы тебя сейчас не тронем, гнида. Пока… Но ты зря думаешь, что для нас бугром станешь, понял? Ты будешь жить — но погонять ты здесь не будешь. Наоборот, самая последняя шестёрка будет погонять тобой, как ей вздумается. Ты у меня ещё узнаешь… есть ли жизнь на Марсе!»…

Шестёрки загоготали придурочно, с повизгиваниями — в знак поддержки настоящего пахана.

Но Прораб и глазом не моргнул.

— Хорошо,— кротко сказал он.— Согласен. Только кто строить объект будет?

— Какой ещё объект, придурок? — окрысился Скворешник.

— Обыкновенный,— пожал плечами Прораб.— Городок для первопоселенцев. Почти сотня жилых модулей со всеми удобствами. Под ключ.

Скворешник смотрел сверху вниз на своего лысого оппонента долго-долго, и морда его корявая, испещрённая жуткими шрамами, с каждой секундой становилась всё страшнее.

— Как это — кто? Ты! — наконец, прохрипел он.— Ты и будешь строить свой объект, понял? А нам он — до фени!..

— Я один? — уточнил Прораб.— Тогда мне не пять, а пятьдесят лет потребуется. Боюсь, вы здесь столько не проживёте, ребята…

Скворешник с едва сдерживаемым бешенством сплюнул под ноги.

— Хрен с тобой! — сказал он.— Возьмешь человек двадцать самых опущенных шестёрок — и вкалывайте до потери пульса! А не управитесь в срок — хана вам будет!..

— Конечно, не управимся,— мирно согласился Прораб. Он даже глаза к небу возвёл, словно подсчитывая что-то в уме.— Двадцать человек… Сто домов… Да ещё с предварительной подготовкой стройплощадки… да в таких условиях… Не, за пять лет не управимся. Лет десять, как минимум, нужно будет…

— А вы будете пахать днём и ночью! — свирепым шёпотом сообщил Скворешник.

— Тогда нас надолго не хватит,— развел руками толстяк.— И кстати, я ещё кое-что забыл сказать. Продпайки, одежда и прочее матобеспечение будет выделяться только работающим.

— Ничего, вы с нами поделитесь,— отмахнулся Скворешник.

И вот тут Прораб перешел все границы допустимого, с точки зрения паханов, нахальства. Как говорят в таких случаях в зонах, борзометр у него зашкалил.

— Нет уж, парень,— сказал он, часто моргая своими белёсыми ресницами.— Ты про такой принцип когда-нибудь слыхал: «Кто не работает, тот не ест»? Я вот думаю, что это должен быть наш общий девиз…

Мы думали, что Скворешника инфаркт хватит — так он позеленел и затрясся. Просто на Земле его никто ещё так не оскорблял. Даже тюремное начальство всех мастей. Даже самый беспредельный вертухай знал — Скворешник из-под земли достанет, чтоб отомстить за обиду.

— Да ты что, сявка? — просипел с трудом пахан, горой надвигаясь на Прораба.— Ты думаешь, мы все до одного горбатиться под твоим началом будем? Домики-гномики строить? За пайку вонючую раствор месить и лопатами махать?

Прораб невозмутимо пожал плечами.

— Кто захочет жить — будет,— объявил он.

— И я тоже?! — взревел львиным рыком Скворешник, рвя на груди робу стандартного типа, похожую на те, которые мы носили в зонах на Земле.

— А почему бы и нет? — удивился Прораб.— Или ты не такой, как все? Не умеешь — научим, а не хочешь — воля твоя, насильно заставлять не будем…

Скворешник кинулся на своего противника, и в правой руке пахана, откуда ни возьмись, возникла типовая заточка из напильника. И как он ухитрился пронести её в ракету, когда нас перед стартом догола раздевали и рентгеном просвечивали — одному богу известно.

Самое интересное, что даже в столь критический момент, когда мы все думали, что борзому толстяку пришла крышка, Прораб не шевельнулся и в лице не изменился. Словно знал, что с ним ничего не случится.

Так оно и произошло.

Не добежав до Прораба двух шагов, Скворешник вдруг наткнулся с размаху на невидимый барьер, выронил заточку и остановился как вкопанный. А потом, не издав ни звука, рухнул под ноги собравшихся, судорожно подёргивая ногами, и, вытянувшись во всю длину, застыл.

Все, не веря глазам, уставились на него, а потом перевели взгляд на меня.

Я, в свою очередь, изумленно воззрился на свой правый кулак.

Рефлекс сработал помимо моей воли. Словно рука сама знала, что ей делать, и ударила Скворешнику в висок, не запросив предварительного разрешения у мозга.

Я покрылся холодным пoтом.

Но не из-за того, что нарушил неписанные законы зоны, посмев поднять руку на признанного авторитета — хотя за это полагалась немедленная смерть.

Просто до меня дошло, на каком волоске висела вся наша шатия-братия. Ведь если бы Скворешник убил Прораба, то все мы были бы обречены на гибель на чужой планете. И не то чтобы я сразу поверил словам Прораба. Но это был наш единственный шанс спастись и вернуться на Землю.

Пусть даже через пять лет.

Пусть даже для этого придется вкалывать, как каторжным.

И в первый раз в своей жизни я облегченно вздохнул, убив человека.

Дальше было то, что и должно было произойти.

Конечно же, остальные паханы и часть шестёрок пошли на меня стеной, чтобы исполнить автоматически вынесенный мне приговор.

Если бы не Прораб, лежали бы сейчас мои кости в песках Марса. Он заслонил меня собой, предупредив:

— Если тронете его, я сделаю всё, чтобы вы остались на Марсе навсегда.

А потом повернулся ко мне и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Ты… это… ты больше ни на кого руку не поднимай, ладно? На Марсе нельзя убивать. Мертвецов и так ещё будет — хоть отбавляй. А у нас теперь каждый человек — на вес золота…

Насчёт мертвецов он как в воду глядел.

Пока мы обустраивали местность вокруг ракеты для предстоящей работы, на тот свет отправилась добрая треть нашей стройкоманды. И откуда только этот Бредбери взял, что на Марсе сносные для жизни условия? Нет, ребята, я вам так скажу: все писатели — фантазеры, и ни одной книжке верить не надо…

Самым паршивым в нашем положении было то, что мы даже отдохнуть не могли по-настоящему. Ещё в самом начале нашей трудовой деятельности Прораб поставил этот вопрос на голосование общественности. И все, естественно, проголосовали за двухчасовой рабочий день, за три выходных в неделю и прочие поблажки. Не враги же мы самим себе, чтобы вкалывать без отдыха и выходных!..

Прораб пожал плечами и прокомментировал наше решение в том духе, что общественность может голосовать за что угодно, но с такими темпами в установленный срок мы нипочём не управимся. Его дружно осмеяли.

Что тут делать целой сотне здоровых мужиков, пусть даже не соображающих ни бельмеса в строительных делах, на протяжении пяти лет?

Да мы эти несчастные вигвамы для будущих марсиан за год сшабашим!

Но вскоре от обморожений, разных производственных травм и от ран, полученных в ходе внутренних разборок, которые, несмотря на старания Прораба, всё же случались (особенно на первых порах), наши ряды стали редеть.

И неожиданно обнаружилось, что с каждым новым покойником темп работ, который мы поначалу взяли очень даже бодро, всё больше замедляется. За первых два года мы сумели только возвести воздушный купол диаметром в километр и высотой в пятьдесят метров, да установки микроклимата собрать и отладить так, чтобы даже в самые лютые морозы под куполом поддерживалась комнатная температура.

Зато насчет посылок в контейнерах Прораб не соврал. Каждую ночь в окрестностях стройплощадки падал со звёздного неба контейнер, похожий на миниатюрную ракетку, и в нём содержались брикеты пищевых концентратов, медикаменты, бельё, бытовые принадлежности. Причём в расчёте на количество наличных голов.

Здоровенный негр по кличке Бегемот однажды решил проэкспериментировать и всю очередную смену просачковал, посиживая в сторонке на пустых ящиках. Прораб посматривал на него искоса, но с воспитательными беседами не приставал. А на следующий день в контейнере обнаружилось на одну порцию концентрата меньше, чем следовало.

Бегемот попытался решить проблему с помощью мускулов и отобрал брикет у тщедушного парня по имени Нэгл, приговорённого к «вышке» за неоднократные изнасилования старушек. В этой, казалось бы, тупиковой ситуации Прораб поступил очень просто. Когда Бегемот наотрез отказался вернуть Нэглу концентрат, наш «строительный пахан», как мы его звали, повернулся и пошёл в ракету, предварительно объявив во всеуслышание, что сегодня никакой работы не будет.

Не будет — так не будет, пожали плечами мы. Подумаешь, напугал ежа голой задницей!.. Мы разбрелись кто куда и весь день балдели кто как мог.

Однако на следующий день мы остались без еды уже в полном составе, потому что контейнера вообще не получили!

Большинство из нас сделали правильный вывод из преподнесённого нам урока. В тот же день Бегемот, под угрозой быть изгнанным без комбеза в безвоздушное пространство за пределы купола, дал честное пионерское, что никогда больше не будет обижать товарищей по работе. Ни больших, ни маленьких. Он даже прощения попросил. Трижды. Сначала — у Нэгла, потом — у Прораба, а в заключение — у всей бригады. Представляете, до чего нас Прораб и Марс довели? Серийный убийца, который прославился на весь мир тем, что вырывал у своих жертв (иногда ещё живых) печень и пожирал её, который на суде только усмехался, слушая, как прокурор перечисляет его подвиги, просит прощения у таких же, как он, отщепенцев за то, что сожрал не свою пайку!..

Зато отныне Прораб беспрепятственно инспектировал в конце каждой рабочей смены наши неумелые, скособоченные сооружения, похожие больше на детские постройки, чем на дело рук взрослых мужиков, вздыхал грустно и горестно качал головой. Потом строил нас, едва державшихся на ногах, в одну шеренгу, и шёл вдоль строя, вглядываясь в наши лица.

Мы не протестовали — знали, что от этого зависит количество порций пищевых концентратов, которые нам доставят ночью в очередной мини-ракете.

Еда эта была не деликатесной и росту жировых складок на теле не способствовала. Но, видно, содержались в концентратах какие-то энергетические добавки, потому что, умяв на завтрак свои брикеты, пахали мы почти без перерыва весь день, как роботы, чтобы рухнуть без сил как раз к сигналу окончания работы.

Со временем мы разбили оранжереи и теплицы, где посадили всякую всячину, начиная от пшеницы и картофеля и кончая зеленью. И опять не кто иной, как Прораб сделал вывод, что пора бы нам перестать зависеть от подачек с орбиты. Мол, у них там, в штабе, запасы тоже не вечные, к тому же переход на самообеспечение был предусмотрен проектом.

И опять он оказался прав.

В один прекрасный день — у нас как раз тогда первый урожай поспел — доставка контейнеров прекратилась. И больше уже не возобновилась. Пришлось нам всем в вегетарианцев превращаться. Хорошо ещё, что в числе семян была соя — из неё можно было, если постараться, изготовить нечто вроде мяса. Да и число едоков резко уменьшилось: всего сорок человек нас осталось.

К тому времени Прораб как-то незаметно настоящим паханом для нас стал, хотя он не только руководил нами, но и сам пахал, как проклятый — так, что от его былого животика только складки кожи остались. Первое время мы частенько пререкались с ним по любому поводу. А потом поняли: правда почему-то всегда за ним остается. Что в отношении строительных работ, что вообще по жизни…

И если хочешь вернуться на Землю живым и относительно здоровым — надо во всём его слушаться.

Что мы и делали.

О том, что мы когда-то были преступниками, убийцами, что за каждым из нас, как тень, кровавый след по Земле тянется, мы постепенно стали забывать, а если и вспоминали иногда, то как какой-то кошмарный сон. Работа по десять часов в день высасывала из нас все соки, и на всякие глупости сил уже не оставалось. Какие там карты после ужина, какие наркотики, какие драки?!.. Успеть бы помыться кое-как, добрести до постели да забыться тяжёлым сном.

И вот пять лет истекли, а конца строительству ещё не видно.

Приуныли мы, а Прораб нам говорит: «Ребята, а вы контракты свои внимательно читали?».

Ну, читали, и что дальше?

А то, говорит он, что в контрактах ваших указано: пять лет. А каких: земных или марсианских — сказано?

А мы и знать не знали, что какая-то разница есть.

Эх вы, говорит Прораб. Небось, в школе по астрономии у вас одни двойки были. Марсианский год-то двум земным равен.

Ну, тут мы вскинулись, забурлили.

Это что же получается — обвели нас вокруг пальца, как лохов? И нам ещё, значит, пять лет корячиться?

Выходит, так, подвёл черту Прораб. Тем более, что работы ещё — непочатый край.

Ну, покуролесили мы ещё, поорали, злость свою выплеснули кто как сумеет, да и опять за работу взялись.

Тем более, что работать под куполом стало одно удовольствие, не то что под открытым небом. И морозы уже не страшны, и тяжёлый скафандр не надо таскать на себе. Оказалось, что втянулись мы уже в этот нечеловеческий темп, и даже во вкус вошли.

И ведь вот какое дело прояснилось.

Никому из нас на Земле за всю жизнь не пришлось что-то строить. Наоборот, своими поступками мы постоянно что-то разрушали: замки, двери, чужое имущество, семейное благополучие, счастье и жизни других людей… А тут нам впервые довелось создавать. И, в принципе, для тех самых людей, которым мы всю свою жизнь пакостили.

И почему-то это так на нас повлияло, что мы и сами изменились коренным образом. Строя этот посёлок, мы одновременно ломали своё никчёмное прошлое и закладывали фундамент для чего-то нового. Даже свои клички, от которых несло вонью тюремной параши, мы всё больше стали заменять нормальными именами. Человеческими именами, которые обычно даются человеку при рождении.

Получается, что все мы как бы заново родились на Марсе.

Вот только Прораб так и оставался для нас Прорабом.

⁂

Ну, вот и всё.

Я оглядел прощальным взглядом скудный интерьер домика. Кровать-лежак, стол, шкафы — здесь всё было сделано моими руками.

Да что там говорить! Это был мой дом, и покидать его было всё равно что расставаться с родным человеком.

Вторые пять лет, когда коттеджики стали расти под воздушным куполом, как грибы, один за другим, мы всей бригадой перебрались в посёлок из старой, проржавевшей ракеты. Так было, во-первых, удобнее — не надо каждый день терять время на перемещения туда-сюда, а во-вторых, приятно. Ведь в душе-то каждому из нас хотелось хоть на время ощутить себя хозяином своего дома. И кстати, мы не поселились все вместе или по несколько человек. Каждый выбрал себе отдельный коттедж. Видимо, проведя на Земле немало времени в камерах-одиночках, мы не только привыкли, но и стали стремиться к одиночеству…

Интересно, а что со всей этой неуклюжей, но сделанной на совесть утварью будут делать новые хозяева? Поймут ли они, каких трудов мне, бывшему киллеру, стоило изготовить её или нет? Будут ли они пользоваться этими вещами или пустят их на дрова для камина (который я тоже, кстати, сложил своими руками, пользуясь скудными указаниями Прораба)?

Что ж, дело хозяйское. Пусть распоряжаются всем этим как хотят. Меня все равно уже здесь не будет.

Я поднял с пола тяжёлую сумку с инструментами и шагнул через порог, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я шёл по улице поселка, ревностно оглядывая коттеджи, которые построили другие. Глаз у меня уже был намётан и теперь я замечал огрехи и недостатки, на которые десять лет назад просто не обратил бы внимания. Вот тут кто-то недокрасил крыльцо, а вон там, в соседнем домике, едва заметно увело в сторону один угол — видимо, при заливке фундамента в своё время не проверили откосом…

Но это всё ерунда, главное — что люди, которые вскоре прилетят сюда, смогут жить хотя бы в таком уюте, а не под открытым звёздным небом. Главное — что им не придется начинать с нуля, потому что мы сделали самое основное — подготовили для них плацдарм, с которого начнется завоевание и покорение всего Марса.

Так куда же все подевались, чёрт подери?

Может, уже отмечают окончание работ? Но тогда почему никто меня не позвал? Ну, если так, я им покажу!.. Как любит говаривать Прораб, как дам по шее зонтиком!.. Будут знать, как забывать товарищей!..

Домики стояли более-менее стройными шеренгами, как вольнонаёмные на вечерней поверке. Всего в поселке их было четыре ряда — два по одну сторону «центрального проспекта», два — по другую. В поперечном направлении тянулись аккуратные проулочки: чтобы в будущем, когда на Марсе появятся транспортные средства, к любому дому можно было подъехать на машине.

В одном из переулков я и увидел толпу наших. Все шестнадцать человек были тут.

Гордон Портер, бывший Бегемот. Нэгл Сентебов, бывший Обмылок. Папаша Глаубер, единственный, кто не открыл народу своё настоящее имя. Зафар Хайдакин, которого почему-то раньше звали Чёрный Хрен, хотя эта кличка больше подошла бы негру Гордону. Крус Эдвабник, когда-то откликавшийся только на прозвище Гоблин. Радомир Панкрухин, бывший Чмут. И другие, каждого из которых я теперь знаю лучше, чем самого себя…

Только от того, что я увидел, у меня похолодело всё внутри.

Ребята не пили самодельное вино из ягод, выращенных в оранжереях. Они не горланили песни от восторга и радости. Они вовсе не праздновали завершение работы.

Сомкнувшись тесным кругом, они сосредоточенно пинали ногами что-то тёмное, свернувшееся клубком на горячем оранжевом песке. Лица их были угрюмыми и озлобленными. Давненько я не видел мужиков такими.

Самое страшное было в том, что они трудились молча, не издавая ни звука. Видно было, что они не остановятся, пока клубок под их ногами не перестанет шевелиться.

Мысли в голове сразу куда-то пропали, и, бросив сумку на землю, я кинулся к месту избиения.

И уже на бегу понял, чтo — а вернее, кого — они пинают.

Это был наш Прораб.

Это он валялся в пыли, скрючившись в три погибели, истекая кровью, которая текла с разбитого лица, и тщетно стараясь уберечь от ударов лысую голову, живот и пах.

— Стойте! Вы что — с ума сошли?! Да перестаньте же, мужики! — крикнул я.

Мужики молча оглянулись на меня, но никто из них не прекратил пинать Прораба.

Мне пришлось растолкать ребят в разные стороны, чтобы они опомнились и прекратили зверствовать.

— Что случилось? — задыхаясь, спросил я.— За что вы его так?..

— Да его убить мало! — вскинулся Зафар, сверкая своими раскосыми глазками.— Ты знаешь, чтo он нам сказал?!..

— Что?

— Что никто за нами не прилетит! — выпалил Нэгл.— И что это заранее было предусмотрено — оставить нас на Марсе навсегда!

Внутри меня что-то оборвалось и рухнуло в бездонную пропасть.

— Как это — оставить? — непонимающе повторил я.— Зачем?

— А за тем, что мы на хрен никому на Земле не нужны! — рявкнул Бегемот.— Ты что, Ударник, не врубаешься? На кой им тратить деньги, чтобы вывозить с Марса ту кучку дерьма, которым они нас до сих пор считают?!..

Это утверждение звучало, как смертный приговор, но в нем был определённый резон.

Мужики вокруг что-то возбуждённо тарахтели вразнобой, их словно прорвало, и энергия, не растраченная на удары и пинки, уходила в слова — но я их не слышал.

Словно тяжёлая ватная пелена опустилась на меня, отрезав от всего остального мира и оставив наедине с человеком, который одной фразой перечеркнул наши десятилетние мечты и надежды.

— Прораб,— позвал я его, не слыша своего голоса,— а почему ты нам раньше не сказал?..

Он наконец сумел сесть, скривившись от боли. Потом поднял ко мне своё изуродованное ударами лицо. Как ни странно, но в глазах его, опухших до узких щелочек, не было ни вины, ни раскаяния. Впрочем, обиды и злости в этом взгляде тоже не было.

— Я хотел…— он закашлялся и выплюнул на песок кровь и обломки зубов.— Я хотел, чтобы вы выжили, Бар. Вот и всё.

Прораб всегда отказывался называть меня по кличке. Как и остальных, но меня — особенно. «У нас, строителей,— ворчал он,— ударником совсем за другое называют. Не дорос ты еще до этого звания, Бар».

— Выжили? — повторил я.— Но для чего? Чтобы оставаться в этой пустыне до самой смерти?

— Ты ошибаешься, Бар,— качнул лысой головой он.— Теперь это уже не пустыня. Благодаря вам, Марс никогда уже не будет прежней пустыней. Ведь пустыня там, где нет людей. А теперь здесь есть вы, и вы — молодцы. Вы сами создали себе условия для жизни, а этим может похвастаться не каждый из тех, что называют себя людьми.

— Но ведь этого недостаточно,— сказал я.— Чтобы жить, человеку нужны не только воздух, вода, пища и дом. Ему нужно иметь семью, детей, людей вокруг себя…

— Ты забыл самое главное, Бар,— вновь скривился Прораб не то от боли, не то от несогласия со мной.— Чтобы жить, человеку прежде всего нужна цель. И вы можете и должны жить, потому что перед вами стоит очень большая цель. Превратить Марс из мёртвой планеты в мир, где смогут жить люди. Конечно, вам одним не справиться до конца с этой задачей, но вы должны попытаться сделать хоть то немногое, на что способны… А люди…— Он вдруг опустил на щелочки глаз набрякшие веки, словно прислушивался к чему-то внутри себя.— Рано или поздно, люди ещё придут к вам. Только неизвестно, будет ли вам от этого лучше…

Внутри меня постепенно поднималось тёмной волной отчаяние. То, что говорил Прораб, было красиво, но легче от этого мне не становилось.

— Ты с самого начала знал, что мы обречены остаться здесь навсегда?

— Знал.

— Значит, ты врал нам целых десять лет,— сказал я.

— Да,— согласился Прораб.— Тут я перед вами виноват, ребята.

— А твои глаза-телеобъективы? А контейнеры, которые нам спускали с орбиты? Про них ты тоже соврал, да?

— Конечно,— усмехнулся он. Вернее, попытался усмехнуться превращенными в лепёшку губами.— Шрам на лысине — это у меня с молодости отметина. Кирпич из кладки вывалился, а я без каски был… Никто за нами не следил — ни с орбиты, ни с Земли. Потому что мы с самого начала были отрезанным ломтем. Басню про глаза и летающий штаб я ещё на Земле заготовил. Попросил руководство проекта, чтобы весь запас пищи спрятали в ракете в потайном отсеке и чтобы установили там катапульту. Закладка пайков в контейнер выполнялась автоматами, мне достаточно было ввести количество порций на дистанционном пульте управления и нажать кнопку пуска…

— Зачем? — спросил я. И тут же увидел ответ на свой вопрос.— Чтобы взять власть в свои руки? Чтобы мы слушались и повиновались тебе, да? Ты хотел сделать из нас своих рабов, не так ли?

Прораб опустил глаза, а когда поднял их вновь, взгляд его стал стеклянным от выступивших слёз.

— Эх ты,— с укоризной сказал он.— Я-то думал, ты всё поймёшь… А ты…— Он всхлипнул и отвернулся.

Да нет, тут он ошибался. Наоборот, теперь я всё понял.

С внезапной четкостью я разглядел каждую деталь, каждый винтик той мышеловки, в которую нас заманили десять лет назад.

Да, человечеству требовался Марс. Но не как новое место жительства, а как сырьевой придаток, где можно было бы добывать всякие полезные ископаемые. Как гигантская свалка, куда можно было бы эвакуировать с Земли радиоактивные отходы. Как полигон для испытания новых видов оружия массового уничтожения. Да мало ли для чего ещё в том же духе?..

Однако, чтобы реализовать эти планы, нужна была хотя бы минимальная база — фундамент, на языке строителей. Кто-то должен был жить и работать здесь — и на роль переселенцев выбрали тех, от кого человечество давным-давно избавилось бы, если бы не всеобщее вето на смертную казнь. Тех, кого обычно не считают за людей. Опасных преступников, отребье, всякую шваль… Не удивительно, что какая-то сообразительная сволочь смекнула: такой вариант освоения Красной планеты — самый дешёвый, а значит и целесообразный.

Нас использовали так же, как во время второй мировой войны использовали штрафников — говорят, были такие подразделения, целиком составленные из бывших заключённых. Человечеству был нужен плацдарм на Марсе — и наш штрафной батальон бросили закрепиться на пятачке диаметром в километр и удержать его до подхода основных сил. Мы не знали, не должны были знать, что никакие основные силы к нам не подойдут. Что потом, когда мы все погибнем, нас заменят другими осуждёнными на жизнь за решёткой. Недостатка в кандидатах не будет, если вселить в обречённых и изуверившихся надежду на избавление от пожизненных мук.

И даже если когда-нибудь не найдётся больше идиотов, готовых добровольно отправиться на чужую планету, то можно будет высылать их на Марс с Земли принудительно. Наручники — на руки и ноги, кляп — в глотку, укол какой-нибудь снотворной пакости — в вену, и порядок! Главное — доставить ссыльных на космодром и погрузить их в ракету…

С приговорёнными к высшей мере можно не церемониться. Их можно обманывать, их можно посылать на верную смерть, потому что они всё равно обречены на медленную гибель в тюремных камерах. Бесполезный балласт для общества. Корми их, понимаешь, пои, одевай — а от них взамен никакой отдачи? Так пусть эта обуза человечества послужит на благо Земле! Хоть что-то сделают — и то, глядишь, польза будет. А вот обратного пути им не будет. Даже если отдельные ухитрятся выжить.

Но главное — чтобы они ни на минуту не усомнились в том, что насквозь лживый, фальшивый контракт, который с ними заключили, будет выполнен. Иначе не оправдаются затраты средств, вложенных в их отправку на Марс.

И тогда организаторы этого гнусного проекта решили, что вместе с зеками нужно отправлять человека, который до самого конца поддерживал бы в мерзавцах веру в возвращение на Землю. Кто каждый день заманивал бы их на стройплощадку словами: «Хотите вернуться на Землю, ребятки? Тогда вперёд, на работу!»…

И этим человеком был Прораб.

Я перевёл взгляд на неуклюжую фигуру, скорчившуюся у моих ног.

— Да что ты с ним разговариваешь?!.. Убей его, Ударник! — донеслись до меня сквозь пелену чьи-то знакомые голоса.— Ты же это умеешь! Прикончи гада!.. Он заслужил это!..

Чёрная волна, наконец, накрыла меня с головой.

И зачем только они вспомнили мою кличку, от которой я успел отвыкнуть, зачем?!..

Правая рука вдруг стала тяжёлой, словно в ней опять оказалась кувалда, которой я ещё недавно пытался забить непослушный гвоздь.

Всего один удар — и я накажу Прораба за его ложь. Высшей мерой наказания. Ведь люди — не гвозди. Им хватает и одного удара.

Но откуда-то издалека я вдруг услышал знакомый, хрипловатый голос:

«Ты больше ни на кого руку не поднимай, ладно? На Марсе нельзя убивать».

И ещё какая-то неясная мысль неустанно царапала мой мозг.

И когда я осознал её, то, стиснув зубы, спросил в наступившей тишине:

— Послушайте, мужики, ни у кого случайно не осталось лишнего гвоздя-трёхдюймовки?

— А зачем тебе гвоздь? — обалдело спросил Зафар.— Ты что, разучился голым кулаком мокрушничать?

— Разучился,— кивнул я.— А гвоздь мне надо забить в крышу дома.

— Какого ещё дома? — удивился Крус, растерянно косясь на остальных.

Я мотнул головой в том направлении, откуда пришел.

— Вон того,— сказал я.— Моего дома. Ты же знаешь, где мой дом, Крус.

Потом повернулся к Бегемоту.

— Скажи-ка, Гордон,— попросил я, прикрывая глаза от слепящего солнца козырьком строительной каски,— а что ты собирался делать на Земле?

— Как это — что?… — растерялся негр.— Жить, конечно!

— Ну, это и козе понятно,— усмехнулся я.— А конкретнее?

— Что ты ко мне прицепился? — угрюмо пробурчал Гордон.— Я — как все…

— Вот именно,— сказал я.— Как все. А я тебе скажу, что вы все будете там делать. И ты, Гордон. И ты, Зафар. И ты, Нэгл. И все остальные… Сначала вы будете балдеть и ловить кайф. Жрать от пуза, лакать водку и пиво. Одноразовых девок или баб трахать. По кабакам из города в город шляться. Но однажды у вас кончатся бабки, и вам придётся искать работу. Но везде, куда вы ни сунетесь, вас будут бортовать: где — вежливо, а где — грубо, как и положено обращаться с бывшим зеком. И когда вы окончательно дойдёте до ручки, то у вас останется выбор: или вспомнить свои прежние промыслы, или окончательно опуститься и стать бомжом… Так ответьте мне: вы хотите этого? Устраивает вас такая жизнь? Не лучше ли всем нам начать новую жизнь?

— Я не понял,— пробасил тугодум Панкрухин.— При чем здесь наша жизнь, Ударник? Ты лучше вот что скажи: Прораба-то нам стoит забивать или как?

— Конечно, стoит,— с серьёзным лицом сказал я.— Это же он виноват во всём. В том, что добровольно отправился на другую планету с убийцами и ворами. И чего ему не сиделось дома, а? Жил бы как все, строил бы до самой пенсии один объект за другим, а то понесло его куда-то за миллионы километров, спасать от неминуемой смерти какой-то тюремный сброд, отрыжку общества! Зная, что ни для него, ни для них никогда не будет обратного пути на Землю. Зная, что, возможно, не сумеет спасти ни себя, ни их — по той простой причине, что они окажутся недальновидными болванами или неблагодарными скотинами… Разве не заслуживает такой тип, чтобы мы его казнили, мужики?

Ребята молчали. Но не враждебно, а, скорее, пристыжённо.

Вот и хорошо. Значит, десятилетние усилия Прораба сделать из нас людей не оказались напрасными.

А то я уж было испугался — и за них, и за себя.

— И вот ещё что. Если мы не нужны Земле, то и нам больше не нужна Земля,— твёрдо сказал я, обводя взглядом своих товарищей.— И никакие мы не ссыльные и не смертники, а самые счастливые люди. Вы только подумайте: именно с нас на Марсе начнется жизнь. И только от нас зависит, какой она будет. И лично я не хочу, чтобы когда-нибудь она стала такой же, как на Земле. А вы? Вы этого хотите?

Они опять не ответили мне. Но не потому, что не знали, как ответить. Просто стеснялись высоких слов, вот и всё. Я-то их знаю.

Потом Папаша Глаубер звучно сморкнулся и как ни в чём не бывало сказал:

— А гвозди у меня есть, Бар. Сколько хочешь, приходи в любое время…

А бывший Гоблин-Эдвабник вдруг стукнул себя по морщинистому лбу:

— Что ж я тут торчу-то, мужики? У меня ж там первач цедится!.. Настоящий, сорокоградусный, из бурака!..

Через несколько секунд всю толпу будто ветром сдуло.

Я наклонился и подал Прорабу руку, помогая ему подняться на ноги.

Спросил, стараясь, чтобы голос мой звучал так, будто ничего не произошло:

— Ты уже решил, чтo мы будем строить дальше?