Новые марсианские хроники

Легенда о марсианских ангелах

Симонсен открыл глаза.

В чёрном небе над ним высветились неправдоподобно яркие переливчатые звезды. Среди звёзд стремительно катилась белёсая тень.

Лейтенант лежал посреди холодной пустыни, и вокруг до самого горизонта расстилались едва видимые в полумраке тёмные песчаные барханы с редкими изумрудно светящимися веточками бориветра. В отдалении от астронавта ещё чадили обломки, разбрасывая редкие фонтанчики искр, что-то ворчало недовольным великаном, которого внезапно настигла Смерть. Искры постепенно успокаивались, уносились в пространство, рея над барханами свободными светляками. Редкое пламя опало, растекаясь таинственно вдоль искорёженного стабилизатора с республиканской эмблемой.

Ракета погибла, а с ней погибли товарищи Симонсена, и это означало смерть самого Симонсена, ибо до Марс-Сити отсюда было не менее тысячи миль по прямой.

Над пустыней дули пряные коричневые ветры, неся запахи корицы и таинственных марсианских пряностей. Ветры уносились к пустым хрустальным городам, чтобы звенеть в голубые колокольчики и стучаться в створки окон, которые никогда уже не раскроют нетерпеливые руки навсегда покинувших комнаты жителей этих городов.

Лейтенант попробовал сесть.

Острая боль в позвоночнике безжалостно бросила его лицом на наждак марсианского песка.

И Симонсен разрыдался.

Он был молод, ему едва исполнилось двадцать пять лет, а жестокая планета отбирала у него будущее.

Симонсен плакал под неподвижными глупыми звёздами, заманившими его в эту безвыходную космическую западню. Он оплакивал своих погибших товарищей, останки которых сейчас догорали среди безжалостно искорёженного металла. Он оплакивал свои несбывшиеся мечты, которым суждено было теперь навсегда затеряться среди холодных и безжизненных марсианских песков, над которыми печально свистел ветер. Он плакал, уткнувшись лицом в песок, морозящий щеки и душу, оплакивая свою короткую жизнь, свою невесту, отца и мать, седеющих медленно на другом конце Вселенной. Родители смотрели на него сейчас из бездонной глубины марсианского неба, они видели, как мучается их сын, но были бессильны помочь ему, отделённые миллионами томительных километров.

Миллионы километров…

— Ладно,— сказал он себе, сплёвывая кислый, пахнущий железом песок с разбитых губ.— Я ещё не кончился!

Он поднял голову.

Серебряный Фобос белёсой тенью катился в высоте, распугивая звезды и неясным молочным светом освещая пустыню. Рядом с ним в песке что-то зашуршало. Симонсен опустил взгляд и увидел перепуганную мордочку марсианской песчанки. Мгновение астронавт и зверёк смотрели друг на друга. Потом взметнулся фонтанчик песка, мелькнули забавные перепончатые ножки песчанки, и только песчаные струйки, побежавшие вдоль бархана, указали, куда держит путь лохматый обитатель пустыни.

Симонсен стиснул зубы в ожидании боли и сделал первое движение. Растревоженный песок остался за ним. И Симонсен пополз, обдирая мундир о наждак пустыни и оставляя за собой раздавленные кустики бориветра. Он полз, жадно хватая холодный марсианский воздух, полный пряного запаха коричневой корицы и осеннего сладковатого тлена.

Космос — это осень человечества.

Начав своё существование в зимнюю стужу неприспособленности, одиночества и бессилия, пройдя через розовую весну первого познания, первого умения, через весну каменного, бронзового, железного веков, ощутив испепеляющую беспощадную жару лета электричества и атома, висевшие на волоске, но не рухнувшие в пропасть, мы вступаем в свою осень, осень зрелого познания окружающего нас мира, открывая космические просторы и космические законы, а силы природы надвигаются на нас, обещая новую зиму с неизбежной весной впереди.

Симонсен полз по пустыне, и холодные алмазы звёзд вспыхивали в высоте, словно глаза неведомого существа, радуясь неудачам и удивляясь маленьким невероятным победам искалеченного человека. Звезды мрачно предрекали человеку неизбежное приобщение к вечности. Лейтенант полз по холодным немым пескам, оставляя за собой извилистый след, который тут же заметала слепая марсианская позёмка. И наступало время, когда усталость железными тисками стискивала плечи, вдавливая астронавта в кислый марсианский песок, и бессилие торжествующе шептало: «Всё! Всё! Незачем сопротивляться! Пора осыпаться павшей листвой в тёплые ладони ждущей тебя Вечности!», и золото смерти звенело в ушах, но Симонсен из последних сил вскидывал голову, усилием воли удерживая меркнущее сознание, яростно хрипел непристойные слова и вытягивал руку, впиваясь изодранными пальцами в жёсткие края барханов. Всё новые метры пути ложились за измученным телом. А над горизонтом уже вновь всплывал призрачный марсианский спутник, догоняя другой, и изломанные бойкие двойные тени бежали по пустыне, делая её страшной и непостижимой.

Где-то впереди вонзилось в усыпанные разноцветными звёздами небеса серебристое тело ракеты, оставив у горизонта багряную полоску надежды. Симонсен увидел ракету. Ему показалось, что он энергичнее заработал руками и ногами, стал ползти ещё быстрее, но это только казалось ему. Лохматая марсианская песчанка, прорыв туннель в бархане, выскочила рядом с лицом астронавта. Лейтенант был неподвижен, и звёздные отблески холодно лежали на серебристых переплетениях офицерских погон. Ошарашенный зверёк застыл, ожидая нападения, но человек не шевелился. Зверёк успокоенно умыл мордочку передними лапками, скачками пробежался вдоль неподвижного тела и нырнул в бархан, энергично выбрасывая назад фонтаны песка.

Мимо астронавта прокатились песчаные шары — явление не столь уж и редкое, но экзотичное. Позёмка усиливалась, срывая с барханов пригоршни песка, шары подхватило ветром, завертело, закружило и понесло туда, где серебристо струилась вода в ночных каналах.

Что наша смерть? Мы вечно спешим, стремимся куда-то, верим в лучшее для нас. Оттого мы так далеки мыслей о смерти. Нам некогда уделять ей внимание. Неподвластно нам в глубине наших душ рождается невероятная вера в исключительность нашего существования в мире. Когда мы умираем, рушатся звонкие замки нашего воображения, пересыхают волшебные ручьи нашей фантазии, опадают в прах наши неосуществлённые помыслы и сбываются самые горькие опасения. Со смертью каждого из нас мир становится беднее на единицу человеческой души. Но остаётся прежним. Светит солнце, и идут дожди, грустят и радуются знавшие нас люди, всё продолжает своё движение под солнцем, нет только нас, мы становимся легендой для тех, кто идёт вслед за нами. Потому так фантастична судьба каждого, кто прожил срок, отмеренный ему судьбой.

Когда Симонсен открыл глаза во второй раз, звезды раскачивались над ним, вокруг метались тени, тело его плыло над темной холодной пустыней. А вокруг стоял удивительный звон, словно тысячи колокольчиков, собрав воедино сладкую нежность своих голосов, навевали астронавту растянувшийся до вечности сон. Лейтенант лежал на белоснежной пуховой постели, и ангелы в хрустальных одеждах, взявшись за углы постели, уносили его к престолу Всевышнего. Симонсен устало закрыл глаза, предчувствуя бесконечность дороги. Он ощутил покой, сквозь который пробивались досада на себя и сожаление о непрожитой жизни.

«Почему? — спросил он себя.— Почему я готов променять вечное блаженство на беспокойное бытие с его непрекращающимися огорчениями, обидами и болями? Не потому ли, что моя жизнь, сливаясь воедино из предначертанных судьбой ручейков, становится моей жизнью, не похожей ни на чью иную и доступной лишь мне одному? Может, это в природе человека: прожить жизнь — стремительную, как космическая пушинка,— чтобы потом полным воспоминаний и бесконечности вариантов прожитого тобой войти в райское безличие, где нет горя и радость одинакова для всех?»

Ему вдруг стало жалко безгрешных, умерших в младенчестве и оттого обречённых на райские муки безликого наслаждения. От этой жалости лейтенант снова очнулся, открыл глаза, измученные болью и ожиданием. Открыл и увидел ангелов, сторожащих его сон.

Это были не ангелы. Это были марсиане. Четверо безмолвных марсиан, гибко склоняясь от тяжести его тела, несли Симонсена куда-то на белоснежном покрывале. Он видел их светящиеся одеяния, тонкие коричневые руки, украшенные фантастическими браслетами, серебряные маски вместо лиц. Израненный и умирающий, он был бессилен и не мог помешать им. И астронавт снова заплакал, теперь уже от собственного бессилия, чувствуя, как ручейки слёз обжигают его обмороженные щёки.

Марсиане остановились. Снова зазвенели вокруг тысячи колокольчиков. Огромные и прекрасные глаза соприкоснулись с взглядом землянина. Глаза излучали тепло и ласку, им хотелось верить, ведь они не казались лживыми. Они были зеркалами, в которых отражалась душа марсианина.

Эта душа была прекрасна.

Мысль эта обожгла сознание Симонсена, выметая из памяти обломки Корабельного Кодекса, уставов и наставлений, которыми его пичкали в Звёздной школе, страх и недоверие уступили место неожиданному восхищению, и Симонсен безбоязненно глотнул из протянутой ему голубовато светящейся шарообразной бутылки. И это было как восхитительный сон — в бутылке оказалось то, что всего дороже измученному человеку, что он никогда бы не променял на горы золота и толпы красоток, на власть или славу. В бутылке была вода!

Лейтенант пил, вытягивая коричневую от песчаной пыли шею, подставлял под ледяную серебряную струю небритое измученное лицо и смеялся, смеялся, смеялся, ведь тело, кроме радости утоления жажды, вновь ощущало боль, а это значило, что он возвращался к жизни из своего грозившего вечностью сна.

Что сладостнее возникновения из небытия? Когда отступает чёрная пелена, закрывающая глаза и память, уходит прочь холод, сжимающий твоё сердце, когда костлявый безносый демон неловко ударяет косой по собственной ноге и с хриплыми стенаниями оставляет тебя наедине с миром живущих,— может ли что-нибудь сравниться с этим прекрасным мгновением?

Симонсен умиротворённо закрыл глаза.

И вновь марсиане в хрустально звенящих одеждах, похожих на туман, и сами похожие на туман, на фата-моргану, живущую среди мёртвых песков, несли его, покачивая в белоснежной колыбели в такт своим мерным шагам. Сознание исчезало и возвращалось, и звезды медленно бледнели, и ночь уступала место багряному неровному рассвету, и две луны, похожие на призраков, высвещали неведомую дорогу.

Пулемёты ударили неожиданно. Фигуры марсиан, идущих впереди, согнулись под тяжестью смертельных ударов. Разжались в бессилии коричневые пальцы, сжимавшие края белого полотна. Симонсен рванулся, закричал, замахал руками, призывая прекратить стрельбу, но всё это только почудилось ему в забытьи, и лейтенант застыл на розовеющем полотне. А пулемёты гулко били от купола поселения, и пули с тяжёлым шмелиным гудением проплывали над неподвижными белыми фигурками, застывшими на тёмном песке, уже обозначившими свою багряность под первыми лучами встающего солнца. На серебряных одеждах марсиан расплывались красные пятна, серебряные маски, что закрывали их лица, укоризненно смотрели на бледнеющие звезды. А от купола уже слышались надвигающийся топот множества ног и азартные хищные голоса.

Кто-то склонился над лейтенантом, вокруг заговорили.

Молодой резкий голос изумлённо произнёс:

— Да ведь это Симонсен, ребята!

— Не может быть. Симонсен должен прилететь на базу сегодня утром!

— А я тебе говорю, это Симонсен! — горячился молодой задиристый голос.— Мне ли его не узнать! Я с ним учился. Точно он!

Грубые руки тревожно затормошили лейтенанта. Кто-то бубнил ему в ухо:

— Узнаёшь? Симонсен, узнаёшь? Да открой ты глаза!

А вокруг радостно и облегчённо смеялись, слышались возгласы:

— Вот чёрт! Я думал, они его утянут!

— Значит, это не сказки? А, ребята? Выходит, они и в самом деле нападают на землян?

— А ты думал, наставления от нечего делать пишут?

— Э‑э, Том! Выходит, однокашника спас? Должок за ним!

— То-то парень натерпелся страха!

— Нет,— сказал Симонсен, но это ему только показалось, ведь глаза он открыл только на третий день в ослепительно белой палате, и медсестра с подкрашенными губками, похожая на грешного ангелочка, тихо улыбалась, глядя в его измученное лицо:

— Очнулись, сэр? А мы так боялись за вас! Ах, эти проклятые марсиане!

И она щебетала что-то ещё, кукольно улыбаясь и моргая накрашенными ресницами. Симонсен вглядывался в её лицо, и болезненная волна раздражения и гнева всё разрасталась в нём, пока не выплеснулась ненавидящим криком, заставив медсестру испуганно отшатнуться.

Так началось его выздоровление.

Спустя два месяца лейтенант Симонсен был представлен директору департамента по случаю присвоения внеочередного капитанского звания. Директор долго тряс его руку, благодарил за проявленное мужество, упоминал о верности долгу и патриотизме, вглядываясь в лицо лейтенанта острыми прощупывающими глазами. У директора было пухлое измученное лицо пьющего человека, склеротические жилки на щеках, проникновенный взгляд, но слова, что он произносил, были похожи на пулемётную очередь, и снова белые фигурки с неподвижными сияющими масками вместо лиц падали на ржавый марсианский песок.

— Так вот какого молодца чуть не сожрали марсианские ублюдки! — раскатисто пробасил появившийся в кабинете человек, и Симонсен мгновенно подобрался, ведь вошедший был командующим Марсианской группой космофлота, о чём свидетельствовали золотые ракеты над шевронами.

— Ну, рассказывай, мой мальчик! — командующий грузно плюхнулся в кресло.— Повезло тебе! Если бы не десантники, вряд ли ты сейчас сидел бы здесь и уж конечно не примерял бы капитанские шевроны!

Он захохотал.

— Нет, сэр! — сказал Симонсен вежливо, и в душе его ожили тысячи серебряных колокольчиков. Душа ощутила покой и торжество человека, говорящего неожиданную правду.— Всё было иначе, сэр! Меня спасли именно марсиане, сэр. Ведь вы нашли место аварии, а это в стороне от поселения, верно, сэр?

— Марсиане? — командующий засмеялся и значительно посмотрел на директора департамента.— Что за нелепость, капитан? Да если бы не десантники, эти «спасители» уже изготовили бы из вашего черепа какой-нибудь тотем!

— Но, сэр, они несли меня! — снова возразил Симонсен.— Они поили меня водой!

— Чушь! — отрезал директор департамента.— Чушь, капитан! Эти дикари кровожадны. Мы для них захватчики. Вымирающая раса, которая не имеет никаких понятий об этике и гуманности! Запомните раз и навсегда, вас спасли не какие-нибудь вонючие марсиане, вас спасли ваши соотечественники. Ваши соратники! — Директор сделал паузу, выразительно окидывая Симонсена, и закончил: — Капитан!

Он раздражённо поднялся, нетерпеливо махнул рукой. Аудиенция закончилась. Симонсен вяло козырнул командующему и вышел из кабинета, чувствуя на спине два пристальных колющих взгляда.

Прямо в дверях его атаковали журналисты.

— Господин капитан! Мистер Симонсен! Сэр! Что вы можете сказать по поводу вашего пленения марсианами? Что вы испытывали, находясь в плену, сэр? Признательны ли вы десантникам, которые так своевременно вырвали вас из марсианских лап?

Астронавт остановился. Опустив голову, он смотрел на капитанские шевроны, упакованные в прозрачный пластик. Оторвавшись от них, он увидел ждущие жадные взгляды. Он должен был сказать то, что от него ждали. Если собаки ждут костей, бесполезно и глупо швырять им мясо.

— Это было страшно, господа! — хриплый голос Симонсена постепенно набирал силу.— Я очень признателен нашим доблестным десантникам. Когда я очнулся, и меня коснулись вонючие марсианские лапы…

Серебряная мелодия, звучавшая в его душе, стала тише и вскоре умолкла совсем.

Посмотрите в свои телескопы. Приблизьтесь глазами к маленькой красной звёздочке, ползущей в космической тьме. С облегчением убедитесь, что планета Марс всё-таки необитаема, что великие каналы с голубой студёной водой и хрустальные города, похожие на груду драгоценных камней, скатившихся откуда-то с вершин стылых гор,— легенда, не более. Убедитесь, что багряные пески Марса полны одиночества, над ними лишь бездушный ветер, вздымающий бурую позёмку на многие мили.

Пусть этот рассказ останется просто страшной и грустной сказкой, живущей при зыбком свете свечи.

Старый Марс не вынес бы такой правды!

Царицын, январь 1983, 25 июня 2002 года.

Марсианский сирин

Небо быстро темнело, яркие звёзды усеивали небосклон, мутной молочной полосой вытянулся с запада на восток пояс астероидов, а внизу под этим космическим великолепием просыпался и пробовал свои силы робкими неуверенными порывами ночной ветер. Он врывался на пустые улицы, кружился вокруг голубых хрустальных минаретов, трогал невидимыми лапами изящные башни, стучался в закрытые окна пустых домов, ерошил спокойные холодные воды приготовившихся ко сну каналов, поднимал в пустыне песчаные облака и вёл себя домашним зверьком, решившимся немного порезвиться в отсутствие своего хозяина.

Некоторое время капитан Уильяме и Джонатан Купер ждали: не мелькнёт ли в мёртвом городе какое-то движение, не появится ли какая-нибудь неясная фигура, не промчится ли галопом через пустое морское дно этакий призрак из седой старины верхом на закованном в латы древнем коне невозможных кровей, с небывалой родословной.

Город был пуст.

Город был мёртв. Он не способен был родить чудо. Где-то в глубине гулкого чрева города ещё бродили редкие марсиане, которые не способны были что-то изменить в мире. Они были беззащитны и бесполезны, как индейцы, когда-то продавшие белым свой континент.

Марсианская почва, окутавшись трепетным маревом, пыхтела подобно доисторическому грязевому вулкану. Вдали одиноко белел ледяной шапкой Олимп, который марсиане называли Повелителем звёзд — Маго маги.

— И всё-таки я его поймаю,— упрямо сказал Джонатан Купер.

— Это просто легенда, не более,— возразил капитан Уильяме.— Ты бродишь в погоне за сказкой. А сказки никогда не даются в руки, они подобны миражу, они способны только манить и заставлять тосковать о несбыточном. Помнишь Спендера? Он убил несколько человек именно потому, что поверил в сказку. Джонатан, мифы чаще всего бывают опасными.

— Я его поймаю,— сказал Купер.

Долгое время он собирал марсианские легенды, потом однажды в тонком серебряном фолианте вычитал историю о марсианском Сирине и заболел ею. Отныне его помыслы были направлены на то, чтобы найти Сирина, но это было недостаточным для него,— Джонатан Купер хотел не просто увидеть Сирина, он хотел его поймать. Сказочная птица, чарующая слушателей своим фантастическим пением. Необыкновенное существо с белоснежным оперением, и в каждом пере сверкал изумруд или аквамарин, соперничающий блеском со звёздами. Птица, обещающая богатство и жизнь, полную довольства и праздного ожидания конца.

— Не знаю,— с сомнением сказал капитан Уильямс.— Не знаю, будет ли это хорошо. Если история перестаёт быть мифом, она всегда становится заурядным событием нашего прошлого. Великое будущее всегда только у мифов.

— Сирин,— не слушая его, пробормотал Купер.— Говорят, его пение очаровывает, его можно слушать часами. Если это так, наверняка найдётся немало людей, готовых заплатить деньги, чтобы послушать Сирина. На этом можно хорошо заработать. Я выберусь из этой ямы, я отправлюсь со своим Сирином на Землю, там мне будут платить, чтобы послушать моего Сирина,— в глазах у Купера был лихорадочный блеск человека, внезапно познавшего истину.

— Не думаю, что это будет совсем уж лёгкой задачей,— с сомнением сказал капитан Уильяме.— С тех пор, как из посаженных Дрисколлом деревьев на Марсе взошли и подставили солнцу ветви огромные леса, можно потратить жизнь и не найти Сирина. Думаю, добыча не дастся вам слишком легко. Нет, Купер, удача не для вас. Если бы это было возможным, я не сомневаюсь, что Сирина давно бы уже поймали сами марсиане. И это они сейчас бродили бы с птицей по площадям своих городов, заставляя нас платить деньги для того, чтобы послушать его сказочное пение.

Купер поморщился.

— Марсияшки,— с отвращением сказал он и сплюнул на лунно-белоснежную поверхность улицы.— Марсияшки! Не говорите мне о них, капитан. Нынешние марсияшки деградировали, они уже совсем не похожи на своих предков. Где им ловить за хвост птицу удачи, если они уже не образуют народ и просиживают свою жизнь, вдыхая дым керловых палочек. Много ли вы видели в жизни наркоманов, способных на решительные действия? А мне это важно, мне это очень важно, а потому я обязательно поймаю Сирина. Слышите, капитан Уильяме, я обязательно его поймаю! И не будет его в лесах. Легенды говорят, что Сирин чаще всего появляется на городских окраинах.

— Дай бог,— сказал капитан.— Только не надо истерик. Копите эмоции внутри себя. Разве я возражаю? Я готов даже помолиться за вашу удачу, если только это может помочь.

Они брели по пригороду. Башенки и минареты были соединены друг с другом различными переходами, всё было занесено песком, и на домах лежала печать запустения и смерти. Город был загадкой, которую загадывает смерть.

Во мраке двора сидел одинокий мужчина. Из его рта вырывалось голубое пламя, которое обратилось в маленькую нагую женщину. Она плавно извивалась в воздухе, что-то шепча, вздыхая. Она была живой и вместе с тем походила на фантомное изображение, на странную тень, живущую в памяти марсианина. Мужчина судорожно вдохнул её обратно, на мгновение взметнулись её огненные волосы, и до астронавтов донёсся запах тлеющего керла.

Марсианин вздохнул, потом снова выдохнул воздух, любуясь своим творением, и это было действительно так — на женщину стоило смотреть, она была драгоценным произведением искусства, которого земляне так и не приняли, а оставшиеся в живых марсиане уже неизбежно начали забывать.

Они прошли мимо марсианина, прошли по гулкому пустому переулку, окружённому похожими на белые льдины домами, углубляясь на самое марсианское дно, где между зубами спящих золотокожих мужчин струились чёртики из красного песка, а женщины превращались в лоснящихся змей, которые покачивались над землёй, разглядывая пришельцев жёлтыми глазами с узкими вертикальными зрачками. Над городом призрачной молочной тенью беззвучно катился тонкий серп Деймоса, струились разноцветные сплетения звёзд, и где-то у горизонта вставало бурое облако пылевой бури, которая гнала перед собой узкие полоски песчаных кораблей, стремящихся вернуться в город до начала гремящей вакханалии, в клочья рвущей паруса и путающей хитрую оснастку мачт.

Город тихо постанывал, он собирался с силами, ещё раз проверяя на прочность свои минареты, башни и узорчатые крыши домов.

— Пожалуй, нам не стоит здесь задерживаться,— озабоченно сказал капитан Уильяме.— Я слышал, что с людьми, которые остаются в марсианском городе в разгар ненастья, иногда случаются диковинные и страшные вещи.

— Я останусь,— сказал Купер.— Если верить легендам, Сирины появляются именно в периоды ненастья. Стоит рискнуть, капитан. Кто не рискует, тот никогда не срывает джек-пот.

— Рискуй,— Уильяме с сожалением посмотрел на товарища.— Это верно, кто не рискует, тот никогда не выигрывает. Но справедливы и другие слова. Покойнику не нужны слава и богатство, и богатство, и слава поражают воображение только живых.

Ночью, вытянув ноги к электрокамину, он размышлял об оставшемся в городе Купере. И ещё он пытался представить себе Сирина, прилетающего в город и завораживающего своим дивным голосом собравшихся в нём существ. Купера он представлял себе хорошо, Сирин ускользал от его воображения, которому не мог помочь даже добрый выдержанный ром.

Эта ночь была порой печали и превращений.

Чудеса и диковины с шелестом кружились над глубокими водами каналов, окружавшая город пустыня пульсировала подобно живому телу, люди и марсиане вслушивались в шелест звёзд, пытаясь не пропустить мгновения, когда запоёт Сирин. Тишина стояла над разграбленным Марсом, тишина эта нарушалась редким пением ракет, несущих на Красную планету новых поселенцев. Марсианам опять приходилось потесниться. Марс оказался слишком мал для того, чтобы две не понимающие друг друга расы могли существовать бок о бок, не раздражая друг друга самим фактом своего существования. Где-то далеко у горы Олимп светились огоньки нефтеперерабатывающего завода. Чуть в стороне, левее холодного марсианского города, светилось зарево земного поселения Литл-Рок. Там сейчас плясали разноцветные огни рекламы, гремели дискотеки, пугая пылевых чудовищ, расхаживающих по пустыне на десятках голубоватых молний. Пылевые чудовища не боялись марсианских городов, где во сне и наяву грезили золотолицые и золотоглазые марсиане, но они всё-таки опасались кружить у земных поселений, обитатели которых были ещё бо́льшими хищниками и в любой момент могли выпить из голубых артерий чудовищ их пульсирующую электрическую кровь.

Сирин казался капитану Уильямсу ещё более фантастическим существом, капитан никак не мог представить себе птицу, способную парить в разреженном до земного высокогорья воздухе. Теперь, с каждым добрым глотком рома, он чувствовал себя всё более и более виноватым, что не сумел отговорить Купера. Тот искал птицу, но скорее мог обрести смерть в марсианском городе, где нет развлечений, а каждое существо способно произвести чудо.

Капитан не спал всю ночь. Под утро уже он тяжело подумал, как там, в марсианском городе, пахнущем корицей и сладковатой лакрицей, чувствует себя Купер. «Буря пошла на убыль,— сообщило равнодушное радио.— Разрушения минимальные. РадиоМакс приветствует жителей Литл-Рока. Передаём инструментальную музыку для тех, кто встаёт слишком рано. Поздравляем вас с началом нового марсианского дня».

В это время, когда капитан Уильямс думал о нём, Джонатан Купер вышел на окраину города и увидел Сирина. Сирин сидел на минарете, распустив перепончатые зелёные крылья, и смотрел на человека оранжевыми глазами, в которых отражалось ядрышко встающего солнца, почти неразличимое в бездне зрачков Сирина.

— Черт! — с досадой вскричал Купер.— Ящерица с крыльями! Вот так всегда, ищешь белоснежного Сирина, а находишь уродливую зелёную ящерицу с перепончатыми крыльями. После этого сразу понимаешь, что ты не рождён для удачи.

И тут Сирин запел.

Легенды не врали относительно его пения, легенды заблуждались относительно облика Сирина. Но, черт нас всех побери, какое нам дело до внешности того, кто чарует нас своим голосом? Не важно, как выглядит тот, кто умеет извлекать из своих голосовых связок завораживающие звуки, способные заставить нас грустить и плакать, смеяться и ощущать полет души, предвидеть прошлое и вспоминать будущее.

Купер сел на белый камень площади, закрыл глаза. Чарующая мелодия кружила на площади, она была похожа на тоненькую балерину, осторожно трогающую носочком пуанта незнакомую сцену, она была похожа на ребёнка, который, оборвав плач, вспомнил, что умеет смеяться, а окрепнув, песня Сирина стала похожа на мускулистого героя, взявшего за глотку ненавистного врага, на вышедшую из берегов реку, на бесконечный космос, смеющийся над бессилием человека.

Сирин пел. Купер слушал его с блаженной улыбкой на устах и не видел, как редкие марсиане торопились прочь из города, затыкали уши, чтобы не слышать чарующего пения.

Купер сел удобнее, прижимаясь спиной к холодному камню здания.

Он слушал Сирина.

Через две недели капитан Уильямс пришёл в марсианский город опять. Он долго бродил по пустынным улицам пока не наткнулся на марсианина. Огненный хоровод кружился вокруг марсианина. На лице марсианина была ритуальная маска из белого серебра, из прорезей которой смотрели безразличные золотые глаза, в которых медленно растворялся окружающий мир и огненные косматые шары, рождённые его собственным воображением.

— Кул фу,— произнёс капитан Уильяме традиционное марсианское приветствие.— Кул фу, дооминго!

Марсианин оставил своё странное занятие. Огненный хоровод погас, на белой маске из серебра проявились чёрные причудливые узоры, а в глазах марсианина засветился мимолётный интерес, как если бы песок пустыни или бесконечные воды канала заговорили с марсианином на его родном языке.

— Кул фу, магомат! — скрипуче сказал марсианин.

— Я ищу землянина, который оставался в этом городе,— сказал капитан Уильяме.— Ты не можешь мне помочь в поисках?

Марсианин подошёл ближе.

— Зачем он нужен тебе? — спросил марсианин.

— Он мой мунгу,— сказал капитан.

В глазах марсианина мелькнул непонятный огонёк.

— Пойдём,— скрипуче сказал марсианин.

Купер сидел на площади, украшенной причудливыми фонтанами, которые продолжали столетиями выбрасывать в воздух холодные голубые струи. Капельки воды, оторвавшиеся от струй, быстро застывали, превращаясь в маленькие шарики льда, которые с хрустальным звоном падали на мрамор площади, таяли на нём, падая через узкие решётки обратно в водостоки. Джонатан Купер был всё в том же десантном комбинезоне — груда высохших костей, обтянутых коричневой от морозов и ветра кожей. Джонатан Купер улыбался. Улыбка его белоснежных зубов выглядела жутковатым оскалом. Впавшие пустые глазницы были обращены к изящному минарету.

— Ты не знаешь, что случилось с ним? — спросил капитан Уильямс.

— Люди с Земли глупы,— сказал марсианин.— Глупы и самоуверенны. Ты знаешь, что он искал Сирина?

— Да,— сказал капитан, стараясь не смотреть на белый блеск зубов мёртвого человека.

— Он его нашёл,— сказал марсианин.— И Сирин спел ему. Тот, кто ищет Сирина, всегда ищет смерти. Найдя Сирина, ты слушаешь песню смерти. Ты будешь слушать её вечно.

— Я заберу его, чтобы похоронить,— сказал Уильямс.

Маска марсианина отрицательно качнулась.

— Не делай этого, магомат,— проскрипел марсианин.— Его нельзя трогать, он слушатель. Сирин прилетает, чтобы петь ему. Если ты заберёшь мунгу, Сирин станет искать его. И тогда его услышат многие, даже ещё не готовые к смерти. Оставь его, магомат. Он принадлежит Сирину.

Некоторое время капитан Уильямс стоял в нерешительности рядом со смеющимся трупом. Потом посмотрел на марсианина и согласно покачал головой.

Неторопливо они пошли прочь, оставив за собой нетерпеливого охотника, которому уже никогда не удастся расстаться со своей добычей. По крайней мере, он будет с ней, пока высохшая плоть его не рассыплется в коричневый прах, пока атомы его тела не станут достоянием пустынных ветров, с хриплыми стонами кружащихся над бурыми равнодушными песками, пока не возвестят трубы дня Страшного суда, не призовут на суд Божий людей и марсиан.

Услышавший Сирина однажды, будет слушать его вечно. На том всегда стояли и будут стоять марсианские пески, в которых живёт Сирин, на том стояло и будет стоять фиолетовое марсианское небо — вечная обитель равнодушных звёзд.

Сирин — птица печали. Он всегда поёт о том, что каждое существо тайно жаждет услышать.

Сирин разгадывает загадки, которые загадывает смерть.

Царицын, 3 июля 2002 года.

Варвар

Город был красивым и удивительным, но это было самое последнее место на Марсе, где сейчас хотелось бы быть Биггсу.

Плевать ему было на белые набережные, протянувшиеся вдоль каналов с синей водой. Нет, в другой день он бы с удовольствием отправился с девочками на пикничок в место, подобное этому. Но сейчас, когда сломался вездеход и перед Биггсом замаячила перспектива заночевать в заброшенном марсианском городке, он приуныл, и острое лицо его стало тоскливым и желчным. Радости в подобной ночёвке и в самом деле не слишком много. Ночью в город могли прийти марсиане справлять свои непонятные обряды. Они терпеть не могли землян, глазеющих на их тайны. Могли прилететь красные драконы, которые появлялись всегда ночью и были похожи на языки пламени, оторвавшиеся от костра. Но в пустом городе можно спрятаться от драконов и марсиан, в пустом городе с ними легко играть в прятки, Биггс в лучшие дни не раз проделывал подобные фокусы. Не страшно играть в прятки с марсианами, если ты вооружён и всегда можешь отправиться восвояси. На этот раз ситуация была иной. Он остался без транспортного средства, и он был без оружия. Последнее особенно удручало. Без пистолета Биггс чувствовал себя беспомощным, как марсианская песчанка. Пистолет всегда вселял в него уверенность. Но и это не было самым страшным. Страшнее всего на Марсе ночной холод. Ночью на Марсе лучше сидеть в тепле со стаканом виски в руках, слушать рассказы товарищей и смотреть в окно, как в ночи проносятся стремительные тени. Смотреть и слушать, как звенит марсианская ночь.

Вечерело. Светлая фиолетовость марсианского неба начала стремительно густеть, словно искры костра, на небе высыпали звёзды, а Биггс ещё не нашёл пристанища на ночь. Помощь могла прийти только утром, а до утра надо было выживать самому. Капитан Уайлдер осторожный человек, он не станет напрасно рисковать. Особенно из-за него, из-за Биггса.

В просторном зале с причудливыми готическими окнами, украшенными разноцветными стёклами, было гулко и пусто. Биггс прошёлся по соседним комнатам, натащил из них ворох бумаг и развёл костёр. Неяркое и неровное пламя придало уверенности. Биггс сел на пол рядом с костром и следил за огнём, не забывая дать пламени немного еды. Такой костёр мало грел, но он не давал уснуть и внушал надежду на то, что утро наступит.

Пламя плясало на полу, извивалось полуобнажённой танцовщицей, змеино стелилось по полу, оставляя на белизне камня следы копоти. Оно умирало и возрождалось и снова едва не обращалось в искрящийся тлен, чтобы, накормленное досыта, вновь осветить причудливые потолки с цветными картинами на них, изображающие марсиан и их чуждую Биггсу жизнь. В который раз он задавал себе вопрос, что он, собственно, делает на Марсе? Зачем прилетел сюда? Разве мало было дел на Земле? Какого черта он пронёсся на сияющей ракете миллионы миль? Не для того ли, чтобы замёрзнуть в одиночестве в пустом гулком зале чужого мира, который никогда ему не станет своим?

Осталось три года. Через три года он вернётся домой, получит всё, что ему причиталось по контракту, и тогда уж оттянется всласть на морском побережье в объятиях знойных мексиканских красавиц, будет пить обжигающую текилу, требуя в баре лимонный сок и соль, а по утрам, когда не будет болеть голова, он будет плавать в океане. Да, он станет плавать в океане.

Он представил себе, как вздымает волны Тихий океан, как в стеклянной глубине его колышутся водоросли, среди которых стремительно суетятся бесчисленные разноцветные рыбки. А если опустить голову вниз и смотреть на морское дно, можно увидеть неторопливого краба или пышную актинию, увидеть, как плывёт неведомо куда медуза, лениво перебирая своими многочисленными щупальцами. А потом можно лежать на песке, смотреть на ночное небо, искать взглядом Марс и горделиво повторять раз за разом, что ты там был, что ты видел марсианские пески и марсианские города, гордиться тем, что убил несколько марсианских тарантулов, вспоминать жутковатые сказки о коварных обитателях Красной планеты и тихо радоваться тому, что остался жив.

Ближе к утру прилетел красный дракон, шуршал за окнами крыльями, заглядывал в стёкла светящимися оранжевыми глазами, неохотно улетал и снова возвращался, заставляя Биггса цепенеть в ужасе. С рассветом дракон понял, что добычи здесь не будет, суматошно захлопал крыльями и унёсся в тёмные ледяные пески, над которыми горели звёзды.

А на улице послышался заливистый женский смех, который выманивал Биггса из дома, заставлял терять голову, будоражил и заставлял испытать несбыточное желание. Биггс едва сдерживался, но вспоминал змеиные тела и ужасные лица тех, кто смеялся на улице. Фантазии ужасов и страхов жили в ночи, нельзя было поддаваться им, и Биггс продолжал упрямо сидеть, швыряя в костёр всё новые и новые порции пищи для огня. Он не собирался стать чьей-то добычей, он твёрдо решил дожить до возвращения домой.

К утру, когда начали гаснуть глаза звёзд, а заливистый женский смех начал удаляться и затих на окраине, Биггс понял, что победил.

И когда за окном зарычали моторы, он вышел к товарищам не спасённым, а спасшимся. Он никому и ничего не был должен. Он сам вступил в единоборство с марсианской ночью и победил. Прямая спина и лёгкое пренебрежение к людям, всю ночь сидевшим в тепле и безопасности.

— Извини,— виновато сказал капитан Уайлдер.— Мы всю ночь искали тебя в другом городе. Эти марсианские города так похожи друг на друга.

— Могли бы поторопиться,— без тени злорадства, но с видимым превосходством отозвался Биггс.— Если бы не костёр, мне пришлось бы туго.

— Костёр? — удивился капитан.— Ты нашёл дерево для костра?

— Похоже, капитан, он нашёл главную марсианскую библиотеку,— хмуро сказал Мервин, идущий за ними вслед.— Всю ночь он жёг древние марсианские рукописи.

— Плевать,— равнодушно сказал Биггс.— Тебе бы, конечно, хотелось, чтобы я здесь околел от холода. Между прочим, прилетал красный дракон. Костёр его отпугнул.

Острое лицо его сморщилось, и он неприязненно посмотрел на Мервина.

— Ты что-то имеешь против? — с вызовом спросил он.

— Хватит,— оборвал их капитан.— Достаточно ссор. С нас хватит Спендера. Нельзя допустить, чтобы мы здесь все передрались. На Марсе уже и без того достаточно наших могил.

— Плевать я хотел на этих марсиан,— сказал Биггс.— Подумаешь, искусство. Найдутся другие книги, а вот другого Биггса найти будет намного трудней. Своя жизнь дороже чужой мудрости.

Он шагнул на выход.

Капитан Уайлдер смотрел в прямую спину своего подчинённого.

— Вы повторили поступок завоевателей прошлого, Биггс,— сказал он.— Все завоеватели всегда сжигали библиотеки завоёванных народов.

— И правильно делали,— не оборачиваясь, сказал Биггс.— История всегда пишется победителями. Побеждённые же обречены на забвение. Мы — победители, капитан. Сначала мы победили пространство, теперь мы обязательно покорим Марс.

Он шёл, задрав подбородок,— жалкий в своей глупой гордости победитель. Капитан Уайлдер не мог с ним спорить, дело капитана поддерживать мир и согласие среди членов команды. Биггс уже ушёл далеко вперёд, а потому не видел, как капитан брезгливо сморщился и сочно плюнул ему вслед.

Царицын, 9 июля 2002 года.

Пёс и его тоска

Он долго привыкал выть на луну.

Обычно он это делал с тоски, но здесь долго недоумевал. Лун на небе было две. Очень часто они появлялись над красными курящимися песками одновременно, и он долго недоумевал, растерянно прикидывая, на какую из них надо выть.

Он был вольным псом, не привязанным к дому, поэтому часто убегал в пески, оставив людей с их заботами, привязчивых и надоедливых детей, неприветливых стариков и опасных непредвиденностью своих поступков пьяных. Ему было скучно сидеть в поселении, и пёс убегал в пустыню, где среди прилизанных ветром барханов можно было увидеть, как стремительно несутся к горизонту под разноцветными парусами горделивые песчаные корабли, где стоят над барханами, вытянув свои морщинистые шипастые шеи, молчаливые семилапки, где кружит разбойником такой же вольный ветер, принося незнакомые и манящие запахи, от которых нервно трепетали ноздри и хотелось бежать неведомо куда и неведомо зачем, в восторге валяться в рыжем песке, над которым бежали неяркие, почти незаметные всполохи бледной Авроры.

Привезённый с Земли, пёс быстро освоился на Марсе, научился охотиться на семилапок, научился хрипло лаять в разреженном воздухе на незнакомых людей, привык бегать по холодным пескам, не обжигая подушечек лап ледяными кристаллами, таящимися среди песчинок. Он бегал наперегонки с колючими шарами бориветра и возвращался в посёлок усталый и довольный доставшейся свободой, которую может оценить только вольный пёс.

Однажды хозяева взяли его в марсианский город. В городе псу не понравилось, он был каким-то стерильным, холодным, как льдина, и сам был похож на льдину своими лунно-белыми домами, башенками и ажурными мостами, встающими над каналами, в которых текла холодная и не пахнущая едой вода. Странные существа, встречавшиеся им в городе, тоже не понравились псу — от них странно пахло, совсем не по-человечески, так могли пахнуть людские тени. Пёс долго смотрел, как один из марсиан выдыхает в воздух непонятное видение, в котором изящество линий мешалось с грубой прямотой откровенности. Не выдержав, пёс залаял, он хорошо знал, что всё непонятное всегда грозит неприятностями. Самая страшная опасность — неведомая.

Больше его люди в чужой город не брали, но это не слишком обижало пса. Его освободили ещё от одной не слишком приятной обязанности, дав взамен ничем не ограниченную свободу. Что могло быть слаще для пса?

Поэтому суматоху, начавшуюся однажды среди людей, он воспринял с равнодушием. Что ему было до людских забот? Где-то опять случилась война, но она не пугала пса. Что войне было до него, что ему было до этой войны, которую люди придумали, чтобы получить возможность охотиться друг на друга?

Люди собирались и спорили, люди были мрачны, и псу стало скучно среди них. Он подумал немного и вновь убежал в пески. Вечером, поужинав добытой среди песков семилапкой, пёс лениво лежал на холодном песке, прикрыв мохнатым хвостом мёрзнущий нос, и смотрел на посёлок, где оставались люди. Нет, пёс их не понимал, как не может понять солдата охотник, как не понимает городского жителя обитатель лесов, как не понимают друг друга мужчина и женщина, которые живут бок о бок тысячи и тысячи лет.

Ближе к полуночи он увидел огненные свечи, встающие там, где находилось поселение. Люди это называли ракетами, на них они прибыли на Марс в поисках лучшей жизни. Пёс встревожился. Он вспомнил, что в поселении остался хозяин. А это могли прилететь люди, которые решили поохотиться на себе подобных, поэтому хозяину грозила опасность. Было так сладко лежать под накренившимся, словно морская волна, барханом, спрятав нос в тепло, но закон, живший в крови, заставил пса подняться на крепкие лапы и побежать к посёлку. Хозяину грозила опасность! Хо-зяину гро-зила опасность! Мысль эта пульсировала в крови пса, заставляя его ускорять и ускорять бег. Разреженный воздух с хрипом врывался в его лёгкие, лапы кровоточили, ведь сейчас было не до осторожности. Как-то неожиданно обнаружилось, что любовь к хозяину просто дремала в крови пса, хотя он никогда не испытывал к человеку нежности, заставлявшей сунуть морду человеку под мышку или просто завилять хвостом, чтобы выразить свою любовь.

Изнемогая от усталости, он добежал до посёлка и увидел посёлок тёмным и опустевшим. Двери круглых куполов были закрыты, в воздухе пахло поспешностью, человеческим горем и слезами. Пёс долго кружил среди куполов, пока не сообразил, что всё понял неправильно. Когда ракеты прилетают с людьми, они спускаются, эти же устремлялись вверх. Он поднял морду и увидел удаляющиеся огоньки.

С этого дня он жил в одиночестве. Казалось бы, что в том особенного? Он и сам всегда стремился к одиночеству. Разве не в поисках одиночества он стремился в красную пустыню? Разве не из-за одиночества он уходил далеко-далеко, на расстояние бега до самого рассвета?

Оказалось, что нет. Легко стремиться к одиночеству и бегать по пескам, глазея на марсианские парусные корабли, зная, что по возвращении тебя ждёт молчаливый и неразговорчивый хозяин, подобравший тебя ещё щенком. Легко играть в самостоятельность, если у тебя есть дом, где тебе всегда нальют в миску похлёбки или бросят специально припасённую аппетитную кость, которую можно глодать не спеша до самого заката, когда в пустыне загораются синие огни и звёзды молочной рекой, в которую вливаются многочисленные крутящиеся притоки, разливаются на небесах.

В эту ночь он лежал около купола, бывшего когда-то его домом, и злобно выл на молочные тени марсианских спутников, выплёскивая из души тоску, стоящую в ней комом. Он выл, пока не потерял голос. Потом снова начал кружить среди куполов, убил марсианского тарантула, на которого никогда не рискнул бы напасть в прежние дни, пытался сделать подкоп под купол, разрывая лапами тронутый морозом песок, а под утро понял, что люди ушли навсегда, по крайней мере, до конца своей жизни он их уже не увидит.

Странным было, что все они собрались и улетели туда, где на них будут охотиться. Семилапки никогда не селились там, где пролегали его владения, поэтому каждую охоту приходилось уходить всё дальше и дальше, иногда даже добираясь до отрогов гор. Люди всегда поступали неправильно. Вот и хозяин, он тоже поступил неправильно, бросив его. Так думал пёс, наклонившись над каналом и видя в зеркале воды своё отражение. Он не осуждал хозяина, просто теперь он понимал, как с хозяином было хорошо. Даже когда хозяин его наказывал за что-то.

Несколько дней он жил около куполов, уходя в пустыню только для того, чтобы поохотиться.

На исходе десятого дня в наступивших стремительно сумерках над горизонтом вспыхнула ослепительная звезда. Она горела всю ночь, она была видна на небосклоне весь следующий день, она полыхала неистово ещё одну ночь и только под утро начала стремительно бледнеть, превращаясь в рядовую искорку, ничем не выделяющуюся из множества подобных, ещё сияющих на небосклоне.

Пёс встал.

Некоторое время он нюхал воздух, потом решительно направился через пески туда, где бледной тенью вставал в ночи марсианский город, который так не нравился ему, но где всё ещё жили непонятные ему существа, с которыми надо было попытаться всё-таки найти общий язык.

Он шёл, крепко ступая мускулистыми лапами на песок, время от времени оглядываясь на покинутое им поселение. Казалось, вот сейчас вспыхнут огни, распахнутся двери и на пороге появятся люди. Но купола постепенно скрывались во мраке стремительно надвигающейся ночи, и поплыл в звёздном небе призрачный серп луны. Стало слышно, как, скребясь о песок когтями, нервно поскуливая и тяжело дыша, вслед за псом в холодный марсианский город крадётся его тоска, от которой псу уже не дано избавиться и которая будет его сопровождать до самой смерти.

Всему своё время. Время разбрасывать кости и время собирать их, время весело махать хвостом и время выть на луну, время ждать и время уходить,— истины эти просты и однажды их понимает даже бездомный пёс, который увидел из бесконечной космической глубины яркую гибель родимой планеты.

Царицын, 5 июля 2002 года.