Новые марсианские хроники

Индрек Харгла Перевод Николая Речкина Сёстры

Мерседес Оберхайм нажала на кнопку, и подъёмник беззвучно взлетел по шлюзу хабитата на марсианскую поверхность. Даже на таком расстоянии от Земли пожилая дама не в силах была отказаться от давным-давно приобретённых привычек.

Она отправилась на свою ежедневную прогулку.

Она обожала гулять уже в далёкой и радостной молодости, и немудрено — ведь на землях Оберхаймов в достатке имелись и воздух, и деревья. Отец Мерседес, купив в Южной Америке дождевые леса, перенёс их вместе с почвой в Массачусетс, позже то же самое проделал её муж. И Линкольн, её сын, пытался продолжить родовую традицию Оберхаймов обзаводиться кусочком живой природы, однако загрязнение окружающей среды заставило его искать более практичное решение. Оберхаймы приобрели земли в Боливии и Танзании. Позднее Линкольн вынужден был и вовсе перенести семейное дело в Боливию, поскольку в Массачусетсе стало невозможно дышать без термомаски. Только вот Мерседес тамошний климат пришёлся не по нраву. Тогда сын купил ей два острова в Тувалу, на которых можно было помереть со скуки.

А о смерти пятидесятилетняя Мерседес, естественно, и не помышляла. Долгие часы она проводила в личной клинике, где её оперировали по меньшей мере раз в год. В Тувалу раздобыть органы для пересадки было сравнительно легко, и по мере того как соседние острова заселялись знакомыми Мерседес, клиники Азии отвечали на спрос всё лучшими предложениями. Конечно, немного странно было знать, что твои печень и почки раньше принадлежали какой-то пятнадцатилетней индонезийской девчонке, семье которой позарез требовались деньги — для того, чтобы выжить…

Впрочем, Мерседес всё это не особенно беспокоило. И что с того, что грязные, необразованные туземцы всё ещё искренне верили в спасение через наличные? Эта их надежда была даже смешна, поскольку, даже продав сердца всех своих детей, они не выручили бы и процента от той суммы, что могла бы существенно продлить их безнадёжную жизнь.

На Тувалу Мерседес тоже не отказывалась от пеших прогулок. На океанском пляже ей построили персональную травяную тропу — ведь ей так нравилось ходить босыми ногам по настоящей траве. Песок она не выносила, он её подавлял.

Здесь, на Марсе, Мерседес продолжала прогулки с прежним упорством. По крайней мере, она называла путешествия на подъёмнике из хабитата на поверхность пешими прогулками. И гуляла она точно так же, как во владениях Оберхаймов в Массачусетсе, Боливии, Танзании или Тувалу — двигаясь медленно, обозревая окрестности, сосредоточась на своих мыслях, погрузившись в себя, размышляя о своей семье и обо всём мире.

Ни дня своей жизни ей не пришлось потратить на работу. Верно, именно эта свобода и подарила ей рассудительный ум, пытливый взгляд, много времени на книги и на внутреннюю жизнь. Мерседес нравилось находить в окружающем мире логику, и, раз забыв выученные в школе премудрости, она обосновывала эту логику жизненным опытом и женским чутьём. В конце концов, Вселенную тоже создал Бог, у которого, по всей вероятности, не было докторской степени по физике.

Сегодняшняя прогулка Мерседес Оберхайм началась так же, как и всегда: поначалу жидкокристаллические мониторы ничего не показывали (в шлюзе их не включали), затем подъёмник достиг марсианской поверхности, и Мерседес всмотрелась в Марс со стометровой вышки под стеклянным куполом.

Купол она ненавидела, ибо учёные в один голос твердили, что он — временный. Мерседес надеялась умереть на свежем воздухе, окружённая зеленью. И именно купол, которому давным-давно полагалось сгинуть, подумалось Мерседес, виноват в том, что её жизненный путь завершается столь трагично. Скончаться здесь, на этой строптивой, каменистой и песчаной планете, в холодеющей пустыне, сделать последний глоток воздуха — искусственного, сухого, безвкусного? Её-то заверяли, что всё будет по-другому. Хотя Мерседес должна была бы уже свыкнуться с тем, что неважно, куда привезёт её сын, всё равно ничто не изменится к лучшему, и она должна бежать…

Ну ладно, сейчас-то она на прогулке. Сидит в своём подъёмнике, смотрит и думает. Она — снаружи. Купола не видать, хоть она и знает, что он там, прямо над её головой, стесняет её и давит. Она сидит, то есть, значит, гуляет и смотрит на Марс, планету, которая, с одной стороны, оправдывает своё имя, а с другой — олицетворяет всё же нечто иное, чем злобного бога войны. Если в имени «Марс» есть хоть капля логики, Земля должна была бы зваться «Рея Сильвия»[2], хоть вскоре в этом, как ни крути, не будет никакого смысла. Да… но сейчас она сидит и гуляет.

Марсианская поверхность покрыта грубой острой щебёнкой и красно-жёлтым песком. В точности, как и двадцать лет (земных лет, напомнила себе Мерседес) назад, когда она прибыла сюда на первом корабле. Поверхность под хабитатом была пологой, она отвечала всем рекомендованным учёными параметрам, именно здесь вроде бы когда-то находился океан, отсюда, полагали учёные, наиболее благоприятно начинать переделывать, терраформировать эту планету. Сейчас на Марсе не было человека, который не разбирался бы в мелочах нанотехнологического терраформирования, не исключая и Мерседес, полагавшей себя экспертом в этом вопросе. За двадцать лет ты чему-то да научаешься, даже если первые годы проходят в экстазе, а последующие — в горьких разочарованиях. Несмотря ни на что, ты надеешься. Надеешься, что учёные ошиблись, надеешься на случайную неудачу или просчёт, потом надеешься, что нанотехнология ещё разовьётся до необходимого уровня, лишь дайте ей срок…

А позже надеешься на то, что твои собственные жизненные наблюдения, твоё непонимание происходящего — ложны.

А ведь сначала всё было так просто! Не было ресурсов (кроме чистого воздуха и природы, разумеется), которыми не обладали бы «Оберхайм Корпорейшн», «Технологии Мидзигура-Уильямс» и «МакДауэлл и Горкин», не было такой нанотехнологической машинерии, которую правящие миром суперфирмы не могли бы изготовить. И вот когда Антарктика растаяла и сравнялась размером с Мадагаскаром, когда океанские волны погребли Мексику и Ближний Восток под массой погибших рыб и морских животных, когда среднезападные равнины превратились в безжизненные пустыни, когда Европы не осталось более средств для переработки нанотехнического мусора, когда стало понятно, что Земля обречена на гибель, и на ней можно в лучшем случае прибирать, но не жить,— как раз в это время космонавты Оберхаймов принесли радостные известия. В коре и на полюсах Марса безумно много диоксида углерода, воды, и, главное, азота. Нанотехнология может обратить замёрзшую пыль в почву, вырастить в ней бактерии, полюса можно растопить… Нужно лишь принять твёрдое решение. Три корпорации это решение приняли. Угасающая Земля сделалась складом, с которого их корабли привозили имевшееся в наличии сырьё. Мерседес смутно помнила, как десяток лет назад на Земле вспыхнула война… ей было всё равно, кто кого атаковал,— ведь марсианский триумвират пока что продолжал существовать. Нанотехнология должна была сделать из человека бога Марса.

Но кто смог бы стать богом бога войны?

Мерседес оглядела безрадостные ландшафты внизу. На песчаном полотне до горизонта тут и там можно было угадать коричнево-серые ростки деревьев и горелую траву — воспоминания о первом порыве энтузиазма, которым человек благословил марсианскую поверхность. Где-то здесь, прямо под Мерседес, примерно на километровой глубине скрыта паутина каналов, в которых располагались комбинаты нанотехбиосинтеза, призванные оплодотворить такую зовущую и такую строптивую, предательскую почву и создать здесь жизнь, воздух и воду.

Ха! Пустые надежды!

Мерседес посмотрела наверх. Покрывающий хабитат Оберхаймов стеклокупол на экране был не виден, ни единый обманный блеск не выдавал то обстоятельство, что ты смотришь на звёздное небо изнутри искусственного прозрачного шара. Ясно как Божий день, что это серое враждебное небо будет вечно наводить порчу на открывающийся с поверхности Марса вид. Никто и никогда не сможет проплыть по волнистым облачным кручам Марса, несущим влагу буйным субтропическим леса. Никто и никогда!

Экран слева от Мерседес внезапно включился, и на нём появилось лицо врача Барца, умеющего излучать притворную радость. Впрочем, на Марсе доктор и не пытался казаться счастливым.

— Госпожа Оберхайм, мой пациент хочет с вами пообщаться.

— Федди? Конечно, конечно… Как у неё идут дела?

Доктор Барц пожал плечами.

— Федди… она полна сил. Сегодня она чувствует себя очень хорошо.

— А больше вы мне ничего не хотите сказать, доктор?

— Мы надеемся, что… Просто её нервные клетки не выдерживают. Сами понимаете — сто пять лет. Я ведь не бог, госпожа Оберхайм…

— Да уж, вы, ясное дело, не бог. Соедините нас.

Мерседес повернула стул так, чтобы перед ней оставался экран с видом на хабитат «МакДауэлл — Горкин», располагавшийся по ту сторону Тирренского моря. На боковых экранах она по-прежнему могла видеть скорбные марсианские равнины.

На экране появилось лицо Федоры МакДауэлл — такое старое, несмотря на нанотерапию и косметику. Господи, подумала Мерседес с испугом, она же дряхлеет с каждым днём!

— Мерси, ты видишь меня? — прошептала её подруга с той стороны Тиррении.

— Хей, привет, Федди. Ты сегодня так хорошо выглядишь!

— Они говорят то же самое… Я на самом деле хорошо выгляжу — или?..

В голосе старушки сквозила лёгкая как воздух надежда.

— Конечно. Знаешь, я сказала Линкольну, что хотела бы проветриться и сходить к тебе в гости.

— Ты придёшь сюда? Придёшь? Я так жду тебя, Мерси. Мы могли бы пойти…

— В часовню, да? Да, мы пойдём в твою часовню, и преподобный Гибсон произнесёт проповедь, конечно… Помнишь, как это было в прошлый раз? Знаешь, этот Гибсон такой забавный, он всё время заикается и шепелявит… когда я прихожу в часовню и вижу его, то каждый раз вспоминаю то время, когда я была ещё молода и красива и в Монпелье за мной ухаживал один молодой священник — хотя общего между нами только и было, что два клубничных мороженых да пешая прогулка в Альпах…

— Да, я помню, ты рассказывала. Ты и сейчас ещё красивая,— морщинистое лицо Федоры МакДауэлл исказил лёгкий спазм,— я это точно знаю. А мой дорогой Гибсон читает проповеди только двум людям, да и тем — очень редко, потому он и нервничает…

— Конечно, Федди, конечно. Только вот сейчас… боюсь, что в течение ближайшего месяца я к тебе прийти не смогу. Хотя мне очень этого хочется.

— Песчаная буря, да? Говорят, что скоро грянет буря. Они по-прежнему столь же красивы, сестричка?

Мерседес не помнила, кто впервые прозвал её и Федору «сёстрами», очевидно, это было очень давно, в первые годы на Марсе, когда две пожилые дамы были почти неразлучны. Позже у Федоры начались серьёзные проблемы со здоровьем. Её лейб-медик Барц стал очень важной персоной в хабитате «МакДауэлл — Горкин»,— именно он изо дня в день следил за здоровьем родительницы хозяина корпорации. Корабли привозили с Земли донорские органы, однако от пересадок Федора не поправлялась. Временами она превращалась в растение. И чем более печальными были результаты второго этапа терраформирования, тем хуже чувствовала себя Федора МакДауэлл. И зрение к ней уже не возвращалось.

— Красивы. Теперь-то я к ним привыкла,— отвечала Мерседес.— Ты словно в рыжеватом тумане, он с безумной скоростью накатывает на тебя и обволакивает, образуя причудливые формы. А когда туман рассеивается…

— Да, когда он рассеивается?..

— Тогда воздух становится таким прозрачным, что кажется, будто вон те две горные вершины совсем близко.

— Как там сейчас, Мерси? Он зелёный?

Мерседес позволила взгляду скользнуть по покрытому острыми камнями пустырю и редким чахлым росткам в ледяной пустыне.

— Да, почти,— вымолвила она.— Старый добрый Марс ты бы ныне не узнала.

— Они сказали, что скоро мне сделают новую операцию, и я опять смогу видеть. Я так хочу посмотреть на наш зеленеющий Марс…

— Конечно, Федди, ты его увидишь.

— Этот твой гость уже приехал?

В голосе Федоры слышалась ревность? Нет, Мерседес не могла в это поверить.

— Он прибудет следующим кораблём. Довольно скоро. Когда нас выпустят, мы непременно придём тебя проведать… Твой врач делает мне знаки, что тебе пора отдохнуть. Я позвоню тебе сама через несколько дней, когда буду точно знать, когда рассеется песчаная буря, ладно?

Федора вздохнула, и её холодные, тёмные глаза моргнули Мерседес в знак прощания.

— До свидания, сестричка. Зелёный, говоришь?

— Да… более-менее… до свидания…

Мерседес сама прервала соединение, она не могла больше видеть лицо слепой и бестолковой старухи, в которую вскоре суждено превратиться и ей. Они с Федорой были самыми старыми людьми под тремя куполами Марса, их на этой планете холили и лелеяли более, чем кого-либо. Однажды они торжественно поклялись друг другу, что не умрут здесь первыми.

Зрение у Федоры начало пропадать ещё в то время, когда первые результаты терраформирования подавали большие надежды; когда триумвират окончательно решил, что Марс ему нужен, и поселил колонистов под стеклокуполами, защищавшими от климата, астероидов и прочих неблагоприятных внешних условий всех обитателей подземных хабитатов, включая важнейших учёных и персонал корпораций с их семьями. Триумвират смотрел в будущее человечества и переселил на Марс его лучшую часть, в надежде передавать надежду эстафетой дальше. Первые родившиеся на Марсе дети были уже другими. И пока здесь никто ещё не умер.

Дети смотрели вместе с родителями на то, как восстанавливалась марсианская атмосфера, как первые струйки воды текли из расплавленных полярных шапок. Вечная мерзлота, этот неиссякаемый источник воды, двуокиси углерода и азота, казалось, пала под натиском первых всемогущих нанолабораторий. Планета, которая не дышала целую вечность, теперь, казалось, сделала первый вдох, и первые нежные струйки оранжерейного газа поднялись вверх. Газы, уничтожавшие жизнь на Земле, порождали её на Марсе. Планета начала согреваться. То были времена счастья и ликования, под тремя куполами проводились банкеты, устраивались приёмы. Потепление марсианского климата сделало возможным претворение в жизнь экологической мечты. Здесь, на Марсе, могло осуществиться новое начало. Хватка корпораций на Земле стала лишь жёстче — десять лет добросовестной работы, и у тебя в руках билет на Марс… желающих податься сюда было много.

Мерседес глубоко вдохнула, и её руки заскользили по экрану, который передавал теперь грустную, безнадёжную картину результатов второго этапа терраформирования. Марс повернулся к ним спиной. Но говорить об этом Федди было нельзя!

Пожилая дама оставила себе на прогулку ещё примерно час; время от времени она, онемев, смотрела в одну точку, регулировала резкость и фокус, вглядывалась в ледяную крошку и зубчатые булыжники, потом направляла взгляд к горизонту, к возвышавшимся вдалеке двум горным вершинам, которым никогда не стать зелёными холмами. Иногда она убирала экран и смотрела с высоты подъёмника на реальный Марс. Однако сквозь трёхмерную оптику планета выглядела куда более большой и интересной. Мерседес оставалась в подъёмнике несколько часов. Гулять так гулять…

Она уже собралась было уйти, вернуться к своей обычной рутине, посмотреть несколько голофильмов о романтических приключениях на зелёной Земле, поесть здоровый, приготовленный из генетически изменённых продуктов завтрак, подобного которому на Земле давно уже не ели миллиарды людей… и тут её тело пронизала омерзительная дрожь. Накатил страх, все экраны начали мигать багровым, запищал неприятный зуммер-тон. Затем кабину подъёмника наполнил мягкий женский голос:

— Внимание. В щите хабитата произошла авария уровня А‑7. Просьба ко всем немедленно вернуться в свои стационарные комнаты. Транспортные системы откажут через семь минут. Внимание…

Вряд ли читавшая текст заторможенная девушка вообще понимала, о чём говорит. А вот Мерседес знала значение каждого произнесённого слова. Щитом называли стеклокупол, авария на А‑7 означала серьёзное механическое повреждение; под стационарным помещением понимался закреплённый за каждым человеком жилой корпус. Её собственный, например, находился в приватном жилье Оберхаймов, прозванном «Дворцом».

Мерседес Оберхайм провела на Марсе двадцать лет. Щит купола никогда ещё не получал механического повреждения. Она бросила взгляд в небо, но не заметила на незримом щите ничего особенного. Да, разумеется, она знала, заметить повреждение щита невооружённым глазом почти невозможно…

Подъёмник опустил её ниже уровня поверхности за две минуты, оттуда, сталкиваясь по пути с нервными, суетящимися учёными в костюмах и функционерами в комбинезонах, она успела «пройти» по освещённой галогеновыми лампами движущейся дорожке во Дворец. Мерседес стояла на дорожке, горделиво держа осанку и с чувством превосходства взирая на суетящихся вокруг людей. За всю свою жизнь она ни разу не поддалась панике.

— Мама! — Линкольн Оберхайм протянул к ней руки. Верхняя пуговица у сына была расстёгнута — то был знак спешки.— Ты была наверху? Я уже начал беспокоиться.

— Разве там со мной могло что-то случиться?

Меседес уселась в кресло, которое беззвучно приняло идеальную для её тела форму и подобрало оптимальную температуру.

— Разумеется, нет, все системы работают нормально. Но компьютер не ошибается — со щитом всё же что-то случилось.

— Кто-нибудь уже выяснил, что именно? Тебе доложили? Я не хотела бы отказываться от своих прогулок.

— Надеюсь, в этом не будет необходимости. А теперь извини меня…

И сын Мерседес, президент и владелец «Оберхайм Корпорейшн» в одном лице, испарился. Впрочем, она к этому уже давно привыкла.

Правление хабитата доложило совету корпорации о поломке щита через два часа. Мерседес сидела рядом с сыном в ярко освещённом зале, не скрывая хандры и того, что он выше длинных учёных объяснений. Когда собрание перешло на обсуждение совсем уж заковыристых технических подробностей, она нажала на кнопку, автоматически блокировавшую микрофоны других выступающих.

— Простите, но у меня здесь есть всё же какое-никакое право слова,— сказала Мерседес и, не дождавшись реакции слушателей, продолжила.— Ваши длинные объяснения делу не помогают, и если вы не осмеливаетесь сказать правду моему сыну, скажите её по крайней мере мне. Доктор Стэнли, я правильно поняла из речей собравшихся, что вы не знаете, что стало причиной трещины в стеклокуполе?

— Трещина в щите, госпожа Мерседес, поистине микроскопическая, однако наша система безопасности, которая отрегулирована таким образом, чтобы регистрировать даже мельчайшие математические отклонения, что для обеспечения безопасности всех жителей хабитата, конечно…

— Хватит городить чушь, доктор, отвечайте на мой вопрос! Трещина возникла не от песчаной бури, астероида или сдвига в марсианской коре?

— Нет, в самом деле нет. Сейчас мы взвешиваем возможность того, что трещину в щите мог обусловить износ какой-то детали конструкции… то есть усталость.

— Нанотехнологический щит устаёт, доктор? Мы что же, на пороге нового открытия?

Под столом Линкольн дотронулся до её руки. Мерседес и вправду зашла слишком далеко,— доктор Стэнли не был ни в чём виноват.

— Мы просто должны учитывать все возможности, госпожа,— пожал плечами доктор.— Это наша обязанность.

— Трещина возникла от какой-то аномалии, разве нет? — всё же осведомилась Мерседес.

— Наука такого слова не знает.

— Тогда науке нужно его выучить. Хорошо, уважаемые, я вас покидаю.

И Мерседес удалилась с совещания, на котором ей было более нечего делать. Она услышала всё, что должна была услышать. В стеклянном куполе появилась микроскопическая трещина, и лучшие учёные мира не могли объяснить причину её возникновения. Кончилось совещание, кик Мерседес и предполагала, тем, что до выяснения причин все шлюзы закрыли. Теперь из хабитата на поверхность не ходил ни один подъёмник.

— Ты можешь гулять по виртуальному саду, мама,— предложил Линкольн позже.

— Спасибо, на Марс я прибыла не за этим,— ответила Мерседес дерзко. По виртуальным садам она могла вдоволь гулять и на Земле.— Я надеюсь, что когда они выведут формулу подлиннее и объяснят трещину, шлюзы снова откроют.

— Конечно же. Это вопрос нескольких дней.

Он ошибался, то не был вопрос дней или даже недели. Вскоре Мерседес узнала новости, которые населению хабитата не сообщали: в щите возникали всё новые и новые микротрещины. Сами по себе они не представляли особой опасности, однако тенденция была пугающей. Стеклокупол должен был выдерживать попадание метеоритов и песчаные бури. Без щита на согревание хабитата пошло бы куда больше топлива, случайный метеорит, попади он прямиком в оборудование, мог вывести его из строя, а песчаные бури нагромоздили бы вокруг хабитата горы крошки, отняв у его обитателей возможность видеть, что происходит на поверхности, ультрафиолетовое излучение превратило бы простейшую работу вне поселения в пытку. Стеклокупол (так звала его Мерседес, хотя купол, конечно, был сделан не из стекла) был синтезирован на основе последних достижений нанонауки, он мог сдержать даже мощную среднестатистическую атаку,— при создании купола учитывалась малая вероятность того, что на Земле случится переворот или война и орды завистников решат завоевать марсианские базы триумвирата. В истории человечества бунты случались даже в периоды господства демократии, в том числе — против сильных мира сего.

Мерседес должна была оставаться внутри хабитата. Почти каждого из тысяч его обитателей она знала в лицо, однако говорить ей было интересно лишь с единицами из них. В основном здесь жили инженеры, учёные, чиновники корпораций, охранники, прислуга — обычный контингент, на который она вдоволь насмотрелась на Земле. Притом все они вечно спешили, все должны были действовать эффективно, отдавать каждую минуту своего рабочего времени на благо корпорации. Возникшие на Земле корпоративные обычаи необходимо было сохранять и здесь — не просто как ритуал, но как способ существования. Им приходилось демонстрировать свою лояльность и признательность корпорации, этому оазису жизни. Разумеется, никто из деловито суетящихся людей не мог показать своей удрученности происходящим. Мерседес понимала, что паника и отказ от работы — это худшее, что может случиться в хабитате. Они же все верили в то, что, покуда стоят на Земле небоскрёбы корпорационных штаб-квартир, средние этажи которых заволакивают грязные облака, покуда работают выжимающие из планеты последнее нанозаводы, у них есть надежда. «Оберхайм Корпорейшн» не знала, что такое «спад», в истории фирмы негативный опыт отсутствовал. Когда система работает во имя общей цели, дело просто не может потерпеть неудачу. Всегда было только так, и не иначе.

Разница заключалась в том, что тут был Марс.

Приближалась песчаная буря. Из подъёмника, с поверхности стеклокупола этим зрелищем можно было наслаждаться. На Земле стихии никогда не порождали ничего похожего. По масштабам и исступлённости свирепая марсианская песчаная буря была наивысшим театральным представлением природы, перфомансом, характер и необъятность хаоса которого неповторимы. Буря как таковая — это произведение искусства, она сама себя создаёт и сама же всё завершает. Для археологов и инженеров буря означала начало периода сумасшедшей деятельности. Обычно Мерседес и другие обитатели хабитата направлялись в подъёмники и оттуда наблюдали за представлением «вживую», наслаждаясь припасёнными в ложах едой и питьём; теперь же Мерседес вынуждена была довольствоваться видеокартинкой, которая не была и вполовину так увлекательна. Она знала, что шторм бушевал высоко наверху, и эффекта присутствия не возникало.

Из-за шторма задерживалось и прибытие очередного земного корабля, которого Мерседес так ждала. «Золотой крыс» должен был доставить на Марс очередную партию работников корпорации, новые нанотехнологии, провиант и, конечно, заказанные марсианами товары. Мерседес ждала именно этого — она выписала с Земли гостя, гуру Сингхасатхитха.

За день до прибытия «Золотого крыса» Мерседес связалась с доктором Барцем из хабитата «МакДауэлл — Горкин».

— Доктор,— решительно начала она,— я уже давно ничего не слышала о своей сестре. Отсутствие новостей — новость хорошая или плохая?

— И то, и другое,— ответили ей с того края Тирренского моря.— Она жива, но слепа. Мы попробуем сделать ещё одну операцию.

— Я хочу с ней поговорить.

Лицо Федоры на экране было ещё более измождённым, чем в прошлый раз, более усталым и грустным. Она уже совершила прогулку по своим больничным палатам — ультразвуковой имплант позволял слепым легко ориентироваться в пространстве, хотя Федди, очевидно, могла бы пройтись по своим апартаментам и без него.

— Хей, Мерси,— вздохнула Федора как-то апатично.— Как тебе шторм?

— Ничего особенного… Я смотрела на него снизу, было лень подниматься.

— А «Золотой крыс» с твоим гостем?

Неужели в голосе Федоры вновь слышалось ожесточение?

— Должен бы успеть к завтрему. Поскольку буря миновала, я подумала о том, что мы сможем прийти повидать тебя. Вдруг он сможет тебе помочь…

Федора помотала головой.

— Не думаю, что доктор Барц даст разрешение. Он в таких случаях всегда твёрдо стоит на своём, ты же знаешь.

— Но мы всё же попробуем. Если ты не против.

Они поболтали ещё, вспомнили старые времена; Мерседес всё время пыталась увести беседу от темы Марса. Она не хотела лгать своей «сестричке», подсознательно чувствуя, что любая ложь однажды аукнется бедой. И когда она ослепнет и будет лежать без движения, ей тоже придётся слушать горькую неправду. Этой неправдой люди хотят спасти самих себя — но не других…

— Так буря была всё-таки красивой? — спросила Федора как-то вдруг и со строптивостью в голосе.

— Ну да, как всегда, хоть я особенно и не всматривалась…

— Знаешь, Мерси, о чём я думаю? — промолвила Федора.— Я думаю, что если там наверху всё такое зелёное, почему буря не потопила зелень в песке?

Слова прозвучали придирчиво и упрямо.

Мерседес прикусила губу и подумала, что даже хорошо, что Федди не может её увидеть.

— Все эти наноштучки… они очищают все от песка,— пробормотала она.— Но точно я не знаю… А на южном полушарии песчаных штормов и вовсе не бывает. В любом случае, здесь…

Больше она ничего сказать не смогла — даже о том, что однажды Федди всё увидит своими глазами. И Федди это, видимо, поняла.

— Всего доброго, Мерси,— сказала она холодно.

— Всего доброго… мы обязательно придём тебя проведать.

И связь прервалась. Мерседес вспомнилась давно прочтённая книга, в которой говорилось, что перед смертью чувства человека вновь обостряются, пусть даже он до того долго страдал от старческого одряхления.

Огромный беспилотный транспорт-корабль «Золотой крыс» прибыл на марсианскую орбиту точно по расписанию. На космовокзале пассажиры вместе с багажом переместились с гигантского жёлтого круглого судна, борта которого украшали эмблемы трёх корпораций, на три челнока которые тут же рванулись в направлении поверхности Марса. В прошлом прибытие транспорт-кораблей было для хабитата великим событием, теперь это была часть рутины, придававшая обитателям Марса дополнительную уверенность в завтрашнем дне.

Мерседес двинулась прямо к своему гостю, непокорному гостю, которого она столь долго уговаривала приехать. В конце концов ей не пришло в голову ничего лучше, кроме как поднять сумму гонорара до астрономических высот (деньги она предлагала, конечно, с самого начала) — и гуру согласился. Почему-то Мерседес казалось, что Сингхасатхитх не потратит эти деньги на себя, поскольку у известнейшего сенситива и знахаря где-то на тибетских плоскогорьях вроде бы уже имелось застрахованное поместье с личным аэродромом. В Азии его влияние было почти так же велико, как и влияние корпораций. В Сингхасатхитхе видели нового бодхисаттву, мессию, посланника, пророка, которому предназначено спасти мир накануне гибели. Сам он это категорически отрицал, однако снова и снова появлялся в местах, где происходили катастрофы, лечил пострадавших, делал предсказания, творил чудеса.

Здесь, на Марсе, Мерседес впервые увидела знаменитого гуру вблизи. Она предполагала, что Сингхасатхитх прибудет в сопровождении большой свиты (на расходы Мерседес не поскупилась бы), и потому немного боялась момента встречи. Своим охранникам Мерседес крайне доходчиво объяснила, что гуру — её личный гость на особом положении. В случае необходимости — например, если гуру захотел бы выступить с пророческой речью,— руководство хабитата должно было напомнить ему о том же самом.

Но нет, Сингхасатхитх прибыл незаметно, вряд ли хоть кто-то на «Золотом крысе» догадывался, в компании какого человека пассажиры корабля пересекали космическую пустоту.

И вот чудотворец, которого на Земле почитали полубогом, стоял перед Мерседес — маленький смуглый человек средних лет с курчавыми волосами, белоснежные глаза моргают как-то измождённо. На нём был обычный темно-синий костюм пассажира «Золотого крыса». Мерседес не объясняла ему, как её узнать, пообещав, что сама об этом позаботится, и тем не менее гуру, выбравшись из толпы, подошёл именно к ней и просто поклонился. Никаких пустых восточных фраз или церемоний.

— Гуру Сингхасатхитх? Я действительно очень рада, что вы приняли моё приглашение…

— Сумма была слишком большой, чтобы отказаться,— сказал чудотворец.— Вы же меня купили.

— То есть вы всё-таки продаётесь? — ухмыльнулась Мерседес.— А я считала, что вы презираете деньги.

— Я не презираю деньги,— ответил гуру, спокойно глядя пожилой даме в глаза.— Я не презираю и не ненавижу никого и ничто.

— Ну, раз так… Пойдёмте за мной, я проведу вас в ваши апартаменты, вы наверняка желаете отдохнуть.

И они тронулись в путь. Мерседес подобрала гуру большую и удобную квартиру неподалёку от своей. Там в его распоряжении имелись автоматическая кухня, лучшие возможности для гигиены, голотеатр — одним словом, все удобства, какие только мог предоставить хабитат. В течение первого дня пребывания гуру на Марсе Мерседес в какой-то мере пересмотрела своё представление об этом человеке. Сингхасатхитх, как выяснилось, ни в коей мере не был аскетом. Это Мерседес осознала, придя «вечером» в комнату своего гостя. Все лампы горели, на огромной стенной панели голотеатра крутилась спрограммированная в хабитате героическая сага о терраформировании Венеры, а сам гуру лежал в джакузи, наполненной водой с экстрактами лечебных трав, пил биоклюквенный ликёр и попыхивал трубкой.

— Я вижу, вы очень удобно устроились? — заметила Мерседес с порога, не в силах скрыть своего изумления.

— Вы удивлены?

— Не буду отрицать — да.

Гуру выбрался из ванной и, облачившись в халат, сел на диван. Мерседес последовала его примеру.

— Позвольте мне объяснить вам пару вещей,— сказал Сингхасатхитх.— Я не знаю, для чего вы меня купили и доставили сюда, если помните, я о том и не спрашивал. Да, вначале я проявил строптивость, поскольку до того никогда не был в космосе и понять не мог, что мне делать на Марсе. Я согласился из-за денег, которые мне самому не нужны и превращаются просто в накопления. Согласился я ещё и потому, что в конце концов ваше предложение было, что называется, из ряда вон. И на Марсе живут люди, сказал я себе. И я им нужен…

— Вы нужны мне,— уточнила Мерседес.— Других вы тут не интересуете. Никто не верит в ваши провозвестия и…

— Я никогда ничего не предсказывал,— гуру грустно потряс головой.— Я — не верующий, я просто очень одинокий и несчастный человек, которому дана возможность видеть и чувствовать больше, чем на то способны другие,— и помогать этим другим. Если я во что и верю, то в судьбу и предопределённость. Наиболее достойно удивления при этом то, что люди считают, будто я живу по каким-то определённым правилам, соответствующим их представлениям о пророках. Я не пророчествую, госпожа, я просто вижу. Ничего личного. Я могу помочь — и я помогаю. И у меня болит сердце за всё, что происходит на Земле.

— Всё сказанное убеждает меня, что вы и есть тот самым человек, который мне нужен.

— Зачем вы позвали меня сюда?

— Вы можете сделать слепца зрячим?

— Если так предначертано — да, могу.

— Так вы можете сделать зрячими — слепцов?

— Госпожа, я не бог.

Три дня понадобилось Мерседес на то, чтобы убедить руководство хабитата в том, что ей нужно совершить один рейс на подъёмнике на поверхность Марса. В противном случае, пригрозила она, Марс её лишится. Линкольн отказывался верить в её решимость уехать, и правильно делал, поскольку Мерседес, само собой, блефовала, но цели своей пожилая дама добилась. Своего сына он знала как облупленного.

Гуру Сингхасатхитх, Мерседес и Линкольн Оберхайм вошли в подъёмник и в полной тишине поднялись по шлюзу хабитата наверх. Гуру видел Марс в первый раз, он взирал на него безгласно, как-то отстранённо и без интереса. Лицо Линкольна выражало хандру и безразличие, он был здесь лишь ради того, чтобы удовлетворить каприз своей матери, прогулявшись с ней и её гостем. Однако сама Мерседес выглядела довольной и даже торжествующей.

Подъёмник достиг пункта назначения. Дальше были только купол и непокорная марсианская атмосфера.

— Садитесь,— предложила Мерседес.— Садитесь и смотрите.

— Я всего этого уже насмотрелся, мама,— сказал Линкольн.

— Я сказала это нашему гостю,— произнесла Мерседес степенно.— Я делаю то, что тебе следовало бы сделать уже давно, тогда, когда Марс нас предал.

Линкольн тяжело вздохнул и взглянул на гуру. Тот уселся в роскошное, удобное кресло и стал смотреть на планету.

— Видите вон те замёрзшие саженцы? — спросила Мерседес.— Воспоминания о терраформировании. Мёртвые воспоминания. Я хочу, чтобы вы сказали мне, что вы чувствуете. И что вы видите.

Гуру не реагировал. Спустя какое-то время он повернул голову к пожилой даме.

— Вы мне не мешаете, я так и работаю… можете говорить свободно.

— Послушайте, что это за комедия? — не понял Линкольн.

— Это не комедия,— отрезала Мерседес.— Пусть наконец хоть один человек почувствует и поймёт эту планету. Пусть он скажет тебе, что она скрывает. И если ты сейчас в это не поверишь, то начнёшь верить по прошествии лет. Тогда, когда Марс осуществит свой план.

— Мама, что ты хочешь этим сказать?

— То, что мы все пойманы в ловушку. Вы в своих кабинетах с машинами этого не видите, и мне ты не веришь. Гуру прибыл сюда, чтобы превратить одного слепого в зрячего, и я попросила его сделать так, чтобы прозрели наконец все обитатели хабитата. Не только моя сестрица Федора слепа — слепы вы все, приходящие сюда гулять, верящие лишь в свои экраны и нанотехнологии.

Сингхасатхитх вдруг закрыл глаза, откинулся на спинку кресла и с трудом сделал вдох.

— Вам плохо? — поинтересовался Линкольн.

— Конечно, ему плохо. Ему и должно быть плохо. Он увидел и почувствовал то, что скрыто в Марсе, то, что правит бал на этой планете. В точности, как в тех старых ужасных историях, когда во время раскопок на Марсе обнаружили нечто таинственное. Того, Кто Ждёт. Он пребывал в спокойствии — до тех пор, пока не пришли люди, враги. Он убил своих врагов…

— Мама, ты говоришь что-то не то…

— Я хочу, чтобы ты увидел это, мой мальчик. Возможно, это моя вина, ведь ты — мой единственный ребёнок, у тебя нет братьев-сестёр, а у меня они были. И есть. Федора…

Побледневший Сингхасатхитх вскочил на ноги. Он затрясся, по тёмному лбу скатились холодные капли пота.

— Сёстры,— прошептал он.— Они же сёстры…

— Конечно! — почти закричала Мерседес.

— Ну да, мою маму и Федору называют сёстрами,— согласился Линкольн.— Но я не возьму в толк, при чём тут это.

— Он заманил вас сюда,— промолвил гуру тихо.— Чтобы здесь убить.

— Марс соблазнил нас обнадёживающими результатами анализов,— продолжила Мерседес.— Он сделал всё для того, чтобы завлечь нас сюда. И мы пришли, потому что больше нам было просто некуда идти. Землю мы уже убили. Это — месть, мой мальчик. Гуру, скажите ему!

— Этот купол,— забормотал Сингхасатхитх,— он скоро упадёт. Его… его разрушают. Приближается большая буря, которая сдвинет с места горы. Горы прилетят… похоронят… могила.

Не в силах более произнести ни слова, он упал обратно в кресло, прерывисто вздохнул, его руки затряслись.

— Мама,— угрожающе сказал Линкольн, сдвинув брови.

— Что бы ты сделал,— обернулась к нему Мерседес,— если бы кто-то убил твою сестру? Ты бы отомстил. Позвал бы душегуба к себе, заманил его, приручил, пообещал бы всё, что он пожелает. И потом — убил бы. Медленно, наслаждаясь его мучительной смертью…

Линкольн Оберхайм, нанотехнологический властитель, безмолвно взирал на свою мать, которую он теперь считал сумасшедшей. Считал ещё около минуты, пока все экраны подъёмника не начали мигать красным светом опасности и в его уши не проник неприятный сигнал. А потом мягкий женский голос сказал:

— Внимание. В щите хабитата произошла авария уровня А‑9. Трещина в защитном щите. Просьба ко всем немедленно вернуться в свои стационарные комнаты. Транспортные системы откажут через семь минут. Внимание…