О войнах

Кульминацией вспышек XVI века стала Тридцатилетняя война 1618-1648 годов. Правители не выходили на поле боя, за исключением шведского короля Густава Адольфа, а генералы оставались вне пределов досягаемости пушек. Армии состояли из призывников и наемников и обычно превышали 100 тыс. человек, хотя на одно сражение можно было мобилизовать не более 30 тыс. человек. Хотя основными непосредственными мотивами была религиозная ненависть, именно характер войны приводил к наибольшим потерям. Пехота и большинство кавалерии были вооружены мушкетами, которые поддерживались артиллерийскими батареями. Поскольку в бою солдаты все еще стояли на ногах, потери росли. Но потери среди гражданского населения были еще хуже. Армии жили за счет земли, грабя огромные территории, чтобы выжить. По мере того как война затягивалась и в нее вступали новые армии, земля не могла обеспечить всех солдат и мирных жителей, поэтому мирные жители гибли. Голод и чума, а также разграбление деревень и городов приводили к массовой гибели мирного населения. Основным театром военных действий стала Германия. В ней погибло, возможно, 20% всего населения, а в провинциях, оказавшихся в зоне боевых действий, эта цифра достигла 60%. Общие потери составили около 8 млн. человек. Знаменитые эпизоды усугублялись религиозной ненавистью, например, резня, устроенная католической армией в Магдебурге в 1631 году и протестантами Кромвеля в Дрогеде в 1649 году. В более ранние периоды спорадические вспышки ереси приводили к отдельным ужасам, но в этот период наблюдалась постоянная жестокость, отчасти религиозная, отчасти направленная на выживание, отчасти продиктованная жадностью.

Второй причиной войны стал геополитический сдвиг внутри континента. В войну была вовлечена практически вся Европа. Война включала в себя геополитическое балансирование против другой предполагаемой попытки гегемонии со стороны императора Священной Римской империи, чья династия Габсбургов в тот момент также управляла католической Испанией, большей частью Италии и испанскими Нидерландами. Шейдель утверждает, что любая попытка гегемонии была обречена на провал, но другие государства воспринимали ее иначе. Габсбурги представляли особую угрозу для немецких князей федеративной империи. Сопротивление началось в Богемии, а затем перекинулось на протестантских князей северной и западной Германии, которым затем оказали помощь крупные протестантские государства - Голландия, Дания, Швеция и Англия. Этим государствам помогли два экономико-экологических сдвига. Сельскохозяйственные технологии теперь позволяли осваивать более тяжелые, орошаемые дождями почвы северо-запада, а морское судоходство открыло торговлю из Атлантики и Балтики, которая соперничала со средиземноморской. Протестантские правители и знатные клиенты также извлекали выгоду из захвата монастырских владений. По эколого-экономическим причинам геополитическая власть перемещалась из Средиземноморья на северо-запад Европы. Это оказалось устойчивой европейской тенденцией.

Имели значение также убеждения и династические проблемы правителей. В Англии Генрих VIII из-за своих браков и репродуктивных проблем не смог произвести на свет наследника мужского пола. Это вынудило его перейти в протестантизм, так как папа не хотел аннулировать его серийные браки. Генрих был колеблющимся протестантом, вызывавшим жжение как у ревностных католиков, так и у протестантов. Во время недолгого правления его сына, мальчика Эдуарда VI, католики были сожжены на короткое время. Его преемница Мария сжигала протестантов, а Елизавета покончила со всеми католиками, кроме тайных. Все это было приверженностью ценностной рациональности, которую сегодня сочли бы неразумной.

Геополитическое балансирование пересекало религиозные границы только в двух случаях. Во-первых, протестантская Венгрия вступила в союз с мусульманской Османской империей, чтобы противостоять католическим австрийским и польским нападениям. Впоследствии армии Габсбургов сражались на стороне католиков, а шведские, датские, голландские и английские войска по геополитическим и религиозным причинам выступали на стороне протестантов. Геополитическая цель английских правителей заключалась в том, чтобы не допустить союза двух крупнейших католических держав - империи Габсбургов и Франции. Когда эта политика срабатывала, потребность англичан в участии в войнах уменьшалась. Поскольку империи Габсбургов противостояли ее протестантские князья, она создавала большие армии. А поскольку это угрожало и французским правителям, то союз, которого так боялись протестанты, так и не состоялся, и католическая Франция, решив внутреннюю проблему гугенотов (протестантов) путем компромисса, отдала предпочтение геополитике, а не религии. Чтобы противостоять власти императора, французский король помог финансировать протестантские армии, а затем в 1630-х годах французские войска сражались вместе с ними. Эта коалиция переломила ход событий, и гегемония Габсбургов была прервана. Французские правители, очевидно, просчитывали шансы альтернативных вариантов. Другие правители тоже не были лишены расчета, но они заключали союзы с единоверцами.

Таким образом, война имела несколько причин: взаимно враждебные религиозные идеологии, смена экономической эксплуатации различных экологий, геополитические сдвиги, внутренняя политика правителей. Война усугублялась военными и экологическими факторами, но теперь Европа оставалась многогосударственной системой. Рим не мог вернуться, считает Шайдель.

Три договора, подписанные в 1648 г. делегациями 109 европейских государств, закрепили, по сути, победу протестантов и французов. Эти договоры, известные как Вестфальский мир, создали прецедент прекращения войн путем дипломатического конгресса. Теоретически теперь существовало мирное сосуществование суверенных государств, подкрепленное балансом сил и нормой о недопустимости вмешательства во внутренние дела друг друга. Эти принципы стали нормами современного международного права, хотя на практике они часто нарушались. Договоры подтвердили латинский тезис Cuius regio, eius religio - "чье царство, того и религия" - каждый правитель мог выбирать религию для своих земель, что укрепило монархическую власть и способствовало развитию лютеранской и англиканской версий протестантизма. Европа оставалась христианской, но это уже не означало единой веры. Большинство пунктов договора подтверждали суверенитет множества мелких государств Германии. Урегулирование вызвало массовую миграцию меньшинств в государства, контролируемые их единоверцами, что повысило однородность государств, облегчило создание протонациональных армий и снизило зависимость от иностранных наемников. Многие превозносят "Вестфальскую систему" как новорожденную геополитическую систему, но это преувеличение. Это также не было переходом от гоббсовской к кантовской форме анархии, как утверждает Вендт. Это был возврат к ограниченным войнам, пусть и между более крупными армиями. Действительно, консолидация государств и их финансов в военные машины продолжалась на протяжении веков до и после 1648 года.

Калеви Холсти и Эван Луард показывают, что в период с 1648 по 1789 год количество войн несколько уменьшилось. Большинство войн велось между крупными державами, обычно длилось несколько лет и было безрезультатным. Основными вопросами были спорные границы, затем контроль над морской торговлей и стратегическими военно-морскими портами; династические вопросы отошли на третий план. Теперь войны не велись из-за религии. Войны стали более капиталоемкими, поэтому государства стали больше заботиться о доходах и централизоваться. Меркантилизм рассматривал мировое богатство как конечное, и все больше войн велось ради экономических целей. Правители считали, что приобретение большей территории обеспечит большее количество солдат и налогов, а мореплавание - большее богатство за счет экспансии в мире. Государи и их советники инициировали действия, а народ не играл никакой роли, за исключением того, что более процветающие классы, представленные в английском парламенте, и голландская торговая элита сыграли важную роль, способствуя формированию военно-морской политики "голубых вод", в меньшей степени ориентированной на европейские обязательства. Это должно было сыграть на руку островным англичанам в их глобальной борьбе с Францией, поскольку Франция была расколота на "две Франции": одна, обращенная к континенту, призывала к расширению армии, другая, обращенная к Атлантике, - к расширению флота. Французским правителям никогда не удавалось справиться с обеими задачами одновременно.

В ответ на религиозные войны война стала более регламентированной. Уменьшилось воздействие на гражданское население. Численность армии увеличилась, поскольку она обзавелась собственными складами и системами снабжения, перестав жить за счет земли. Аристократическая честь и правила войны сдерживали дикость. Города не разграблялись, их жители не уничтожались. В среде интеллигенции велись дискуссии о причинах и ведении войн, заключались многочисленные договоры об их прекращении, а международные соглашения о выкупе пленных распространялись как на простых солдат, так и на аристократов. Эмерик де Ваттель, один из первых теоретиков международного права, утверждал, что "европейские народы почти всегда ведут войну с большой терпимостью и великодушием". Войны XVIII века обычно велись для достижения четких и ограниченных целей и заканчивались заключением договоров. Войны планировались, они редко возникали в результате недоразумений, путаницы или случайностей. Этот период действительно напоминал реалистский рациональный расчет средств. Однако война не приносила людям особой пользы.

Войны считались справедливыми, если они велись легитимным правителем по законной причине, которая не могла быть достигнута с помощью институциональных правовых средств. Гуго Гроций провозгласил: "Где прекращается власть закона, там начинается война". Однако война по-прежнему считалась нормальным явлением, и геополитические амбиции правителей не ослабевали: Шведские и французские монархи стремились к региональной гегемонии, а крупные правители замышляли расчленение мелких государств. Для "Людовика XIV и его двора война, по крайней мере в первые годы его правления, была не более чем сезонной разновидностью охоты", - отмечает Говард. Сам Людовик говорил: "Я не буду пытаться оправдаться. Честолюбие и слава всегда простительны для принца". Материальные соображения не были первостепенными для знатных офицеров. Они сами собирали свои полки, и расходы обычно перевешивали полученные трофеи. Дворяне и монархи стремились к la gloire, чтобы продемонстрировать свою честь и статус. Монтень писал: "Правильная, единственная и необходимая жизнь [для] дворянина Франции - это жизнь солдата". Храбрость ценилась, но ее нужно было наглядно демонстрировать, поэтому процент потерь среди офицеров был высок.

Солдаты набирались из низших слоев населения за плату. Офицеры считали их людьми без чести, без стремления к социальному статусу и преданности делу, отбросами общества. Они попадали туда по призыву или из-за нищеты и редко проявляли инициативу в бою. Только принуждение могло заставить их повернуться лицом к врагу. Поэтому в XVII-XVIII веках в европейских армиях господствовали интенсивное обучение и жесткая дисциплина, прекратившие крики, которые поднимали дух солдат в прежних сражениях. Солдаты должны были слышать приказы офицеров. Дисциплинированные, повторяющиеся, ритмичные коллективные движения укрепляли сплоченность полка за счет "мышечной связи", что помогало солдатам противостоять смерти как единому физическому целому. Многие предпочитали дезертировать.

Правители крупнейших держав пытались рассчитать шансы на победу, но в условиях примерного равенства сил ошибки были обычным делом. Мало что можно было предсказать относительно поведения союзников, согласия на уплату налогов на войну в течение длительного периода времени или приверженности солдат. Посредничество не использовалось для предотвращения войн, но если войны затягивались безрезультатно, оно становилось способом их прекращения. Это была ограниченная рациональность.

Третий этап: Колониальная и буржуазная революционные эпохи

После 1500 г. появился заморский империализм. Конфликты между первыми двумя империалистами, Испанией и Португалией, были урегулированы папским вмешательством (см. следующую главу). Позже морские войны велись между Испанией, Францией, Голландией и Британией, частично за торговые права и монополии, частично за колонии. Хотя в Европе теперь было много великих держав и их клиентов, их войны можно было перенаправлять на более слабые колониальные народы, что снижало их нулевой характер. Успех в войне в Европе переплетался с военно-морскими технологиями, создавая трансокеанские империи. Европейским державам повезло во всемирно-историческом плане, поскольку крупные азиатские империи находились в состоянии стагнации или упадка, а империи в Америке и Африке еще не успели далеко подняться.

Неоднократные войны в Европе воспитывали вооруженные силы, способные вести интенсивный огонь по противнику. Совершенствование орудий и боевой подготовки позволило морским батареям вести скоординированный и непрерывный огонь, а объединение пехоты, кавалерии и артиллерии стало превосходить неевропейские войска. Новые вооружения и формирования подкреплялись реорганизацией государственных финансов с опорой на частный капитал. Те, кто давал деньги в долг государству, могли получить прибыль с небольшим риском. При этом степень военного превосходства сильно различалась. Оно было быстро достигнуто на побережье Африки и в Америке (см. следующую главу). Но в Азии превосходство достигалось медленно и неравномерно: европейцы столкнулись с пороховыми империями и королевствами, мобилизовавшими крупные, достаточно хорошо обученные армии, правители которых быстро адаптировались к западным способам ведения войны. Европейские флоты, иногда государственные, иногда частные, а иногда каперы-пираты, доминировали на морских побережьях, оказывая давление на местных правителей, чтобы те стали их клиентами. Некоторые правители были не прочь получить статус клиента. Например, в Индии в последнее столетие существования империи Великих Моголов было много военного насилия и политического хаоса, так как шли споры о престолонаследии, в которые вмешивались персидские и маратхские военачальники и бандиты. Этот хаос привел к тому, что гораздо более стабильное политическое правление и фискальная надежность Британской Ост-Индской компании показались привлекательными для многих индийцев, особенно тех, кто занимался производством и торговлей. Действительно, пишет Далримпл, способность компании получить доступ к неограниченным кредитным ресурсам в конечном итоге "позволила ей вывести на поле боя самую большую и лучше всего обученную армию в восточном мире" и разгромить даже относительно хорошо организованные индийские государства. Европейские войска составляли их военное ядро, но они не смогли бы завоевать такие большие империи без более многочисленной армии, которую обеспечивали их туземные солдаты.

Кавех Яздани анализирует падение индийских государств Майсур и Гуджарат.Правители Майсура осознали опасность, которую представляли англичане, и начали быструю военную модернизацию с помощью европейских наемных офицеров и этатистской индустриализации. Однако они находились под постоянным давлением англичан и имели слишком мало времени. Они выиграли первую войну с Ост-Индской компанией и вырвали победу во второй войне, но потерпели поражение в третьей, потеряв независимость в 1810 году. Еще через десять лет англичане подорвали промышленность Майсура. Гуджарат был в некотором смысле противоположным случаем: сильная купеческая олигархия, но слабое государство, и поэтому его было легче подчинить военным путем. Европейцы, как правило, переходили от смены режима к завоеванию территорий под давлением, по их словам, ненадежных и коррумпированных местных правителей, но, по сути, потому, что они могли это сделать, за исключением дальних пределов своего логистического охвата, когда им противостояли две крупные, хотя и стагнирующие державы - Китай и Япония.

Стимулировали ли войны экономическое развитие Европы, повышая рациональность войны? Для начала мы можем рассмотреть развитие европейской науки и техники с помощью списка изобретений Леонида Гринина и Андрея Коротаева. Они не обсуждают, совпадали ли инновации с периодами мира или войны, но характер инноваций может нам кое-что сказать. С 1100 по 1450 г. появились часы, зрелища, механизация водяных колес, конные бурильные машины, а свободный труд и автономный капитализм обеспечили рациональное извлечение прибыли, примером которого стали итальянские роскошные мануфактуры, методы бухгалтерского учета, художественные и научные достижения эпохи Возрождения. Ни один из этих процессов не был связан с войной или вызван ею. С 1450 по 1660 год темпы ускорились благодаря открытому мореплаванию, усовершенствованию артиллерии, более скоординированным вооруженным силам, ветряным мельницам, водной энергии, коммерциализированному сельскому хозяйству - все это опиралось на новый механистический взгляд на природу, то есть на смесь экономических и военных факторов. В XVII веке появились конституционные политические режимы, массовая грамотность, рационализация государственных финансов и банков, крупные механизированные верфи, глобальные торговые компании и военно-морское господство - реакция на давление всех четырех источников силы, но с существенными военными элементами. Но начиная примерно с 1760 г. в центре промышленной революции оказались экономические разработки машин, заводов, технологий использования ископаемого топлива, паровой энергии, химических процессов и революционного транспорта - все это имело в основном экономическую подоплеку. Гринин, Коротаев и многие другие подчеркивают, что конкуренция между европейскими государствами стимулировала инновации: сначала доминировали Италия, Испания и Португалия, затем Голландия и Англия, потом только Великобритания. Однако в значительной степени распространение технологий носило мирный и транснациональный характер. Научные идеи и технологические практики распространялись по континенту транснационально, как и сами изобретатели и ремесленники. Войне не было места в этом аспекте диффузии. Конкуренция между государствами и капиталистами принесла много креатива, но война принесла креатив в основном в связанные с войной отрасли экономики.

Были ли положительные, непреднамеренные побочные эффекты от военного строительства? Как мы с Чарльзом Тилли утверждали, затраты на ведение войны в виде налогов и задолженности привели к политическим уступкам в виде более представительного правительства, что оказалось полезным для выражения недовольства внутренней политикой. Это была первая положительная сторона темных туч войны, которая была обменена на вторую положительную сторону - реформы государственных финансов, которые позволили установить новые отношения с финансовым капитализмом, используя институционализированный долг для более надежного финансирования войн (основными прорывами были голландский и британский). Были и менее значительные экономические выгоды. Совершенствование артиллерийского вооружения давало металлургические и химические знания, необходимые для производства других металлических изделий, военная форма способствовала росту текстиля, а военно-морские разработки одновременно способствовали развитию войны и торговли. Однако первым стимулом для европейского экономического прорыва - "европейского чуда" - стала коммерциализация сельского хозяйства, которая в значительной степени не была связана с военными действиями или войной. Это привело к росту численности населения, увеличению заработной платы рабочих и прибыли фермеров, а также потребительского спроса на металлические, текстильные и гончарные изделия - три основные отрасли ранней промышленности. Продолжался значительный рост внутренней торговли, основанной на рыночных принципах. Росла и международная торговля, организованная в большей степени на меркантилистских принципах, направленных на силовое установление монополий. Это несло на себе отпечаток войны и порождало победителей, таких как британские капиталисты, и проигравших, таких как индийские производители текстиля. Европейская глобальная экспансия всегда порождала как проигравших, так и выигравших. Возьмем плантации и фабрики по производству сахара, ставшие образцом для фабрик промышленной революции, но на которых работали рабы. Сам империализм, хотя и был высокодоходным для немногих, убивал, порабощал и эксплуатировал гораздо большее число людей. Возможность того, что крупные инвестиции в военные отрасли экономики "вытесняли" частные инвестиции в более производительные отрасли, часто предполагается, но трудно доказуема. Однако до конца XIX века это не приносило особых выгод массе населения имперских стран. Не принесли пользы народу и войны между ведущими европейскими державами. Хотя войны и имели экономические побочные результаты, они не были главной причиной экономического прорыва к индустриализации. Война редко была рациональной с точки зрения целей для большинства людей в этот необычный период роста.

Вооружение милитаризма наукой и капиталистическими финансами и промышленностью обеспечило явное военное превосходство в конце XVIII - XIX веках, что привело к все более односторонним колониальным сражениям. Однако стабильное правление после завоевания оказалось более сложным, чем во многих империях более раннего периода истории. В зонах с умеренным климатом колониальные поселенцы могли заменить права туземцев на землю, а в донационалистическую эпоху они могли убедить некоторые туземные элиты покинуть своего прежнего правителя и сотрудничать, если они считали, что европейцы победят. Идеология как движущая сила войны перешла от религии к расе. Расовые убеждения были не новы для империалистов, как мы видели на примере Китая. Но европейский империализм предполагал трансокеанские путешествия и контакты с народами, которые внешне сильно отличались от европейцев. Сочетание якобы более низкой цивилизации и разных физиономий вызвало к жизни системную модель расового превосходства, которая процветает и по сей день. Это ослабило империи политически и идеологически, не позволив добиться той ассимиляции туземцев, которой добились Римская и Китайская империи. Расизм стал той идеологической дикой картой, которая сократила жизнь европейских империй. Кроме того, существовало множество соперничающих европейских империй, что было дополнительной слабостью, поскольку их существование способствовало войне между ними.

Войны между европейцами теперь включали в себя и колониальные театры. Габсбурги и Романовы нанесли удар по суше на востоке, в то время как португальские, испанские, голландские, французские и британские правители ушли за океан. Пруссия отклонилась от курса, став крупной державой за счет поглощения соседей в Европе (плюс позднее некоторые колонии). Но колоний хватало. Даже проигравшие в войне могли получить меньшие приобретения. Колониальное отклонение войны помогло державам отсрочить эндшпиль Китая и Японии, войну на смерть и только одно выжившее государство. Вместо этого происходило балансирование, возглавляемое Великобританией и Россией, против государств с центральным расположением - последовательно Габсбургов, Франции и Германии, стремившихся к континентальной гегемонии. Балансирование облегчалось географическими особенностями двух окраинных держав. Британия с ее островной защитой имела грозный флот и промышленный капитализм, а Россия - огромную территорию, численность населения и зиму. Ни одна из этих держав не могла быть легко захвачена, ни одна из них не могла соперничать с другой в Европе (хотя и в Центральной Азии), и, в случае союза, они могли удержать центральную державу от ведения войны на два фронта. В отличие от последних древнекитайские государства не поддались искушению заключить сделку с французами. Наполеон не смог преодолеть их союз, не смог впоследствии и Гитлер (хотя он тоже решил противостоять США).

Франция проиграла большинство своих войн XVIII века, долги и слабое налогообложение разрушили государственные финансы и подорвали монархию. Революция вызвала новую волну идеологических войн между абсолютной монархией, конституционной монархией и республиками. Абсолютные монархии правили в России, Австрии и Пруссии, конституционные монархии контролировали Великобританию и Голландию, республики в Америке свергли монархию, но контролировались рабовладельческой верхушкой по конституциям, призванным защитить их от монархии или толпы. Но во Франции собственники потеряли контроль над страной, что усилило идеологическую борьбу.

В период с 1770 по 1850 г. Оуэн выделяет шестьдесят две попытки смены режима в Европе. Двадцати восьми из них предшествовала гражданская война или менее значительные беспорядки в стране-объекте, а тридцать шесть, т.е. большинство, были французскими интервенциями. В 1790-х годах наблюдался резкий рост числа интервенций, который сохранялся в 1800-х годах, а после 1815 года пошел на спад, хотя и был кратковременно усилен революциями 1848 года. Европа вновь была ошеломлена идеологической войной. Потрясение было вызвано не только кровавыми жертвами войны, хотя их число составило от 2,5 до 3,5 млн. человек, а число погибших среди мирного населения - от 750 тыс. до 3 млн. человек. Шокировала также революционная и националистическая идеология, развязанная французскими войсками. Французские революционеры создали республику всеобщего избирательного права, казнили короля и всех аристократов, которых смогли поймать, подняли знамена классовой борьбы и организовали levée en masse - военную мобилизацию, пробуждающую национализм граждан.

Наполеон Бонапарт укротил эту революцию, вернул рабство в колонии и провел политическую реорганизацию Франции. Его попытка завоевания Европы продолжала реальную политическую борьбу между великими державами, но она была поднята на новую высоту националистической идеологией. Как воплощение одного из великих завоевателей истории, личность Наполеона имела большое значение. Гарольд Паркер выделил шесть основных мотивационных элементов: стремление быть хозяином в любой ситуации; благородная офицерская этика славы, ослепительной славы и почета; увлечение историческими личностями, олицетворяющими качества хозяина; собственные блестящие победы и достижения, рассматриваемые как часть этой линии; возможность сравняться с прошлым в глазах своих и будущих зрителей; непреодолимая вера в свое предназначение. Он заявлял: "Я из той расы, которая основывает империи", и поощрял представление о себе как о "новом Карле Великом", выставляя напоказ копии меча и короны Карла Великого и завоевывая Германию и Италию, как это делал Карл Великий. Он посвятил свою жизнь славе, доминированию как таковому. Его цели были не столько инструментальными, сколько ценностными. Напротив, в мобилизации средств он был в высшей степени рационален, способен управлять сложными и динамичными политическими и военными ситуациями, хотя не смог овладеть Англией и вторгся в Россию вопреки советам своих советников. Его безграничные цели и выдающиеся военные достижения, его русская глупость и отзыв Веллингтона о Ватерлоо как о "ближайшем беге, который вы когда-либо видели в своей жизни", не означали, что падение его гегемонии было неизбежным, но оно продолжалось всего около десяти лет. Многогосударственная система была восстановлена.

Масштабы военных действий резко возросли. В 1812 г. Наполеон мобилизовал 600 тыс. солдат для участия в русской кампании, а два года спустя германские государства и Россия объединили миллионную армию. Наполеон завоевал континентальную Европу, возведя простолюдинов в короли, его приветствовали либералы за рубежом, пока не наступило разочарование в господстве Франции. Свержение Бурбонов в Испании имело побочные последствия в Латинской Америке, где, как мы увидим в следующей главе, начались революции против испанского правления. Европейские короны затрепетали в страхе перед гильотиной. Поэтому Венский конгресс 1815 года был направлен на подавление радикализма, чтобы монархия могла спокойно жить. В расчетах участников конгресса присутствовал страх скорее перед внутренней классовой борьбой, чем перед межгосударственными войнами. Поскольку война могла привести к революции, лучше был мир. Франция лишилась только наполеоновских завоеваний, а в остальном была восстановлена так, чтобы укрепить власть восстановленной монархии. Авторитарные монархии разработали "нисходящие" версии массовых мобилизационных армий. Второй испуг, вызванный революциями 1848 года, привел к тому, что монархии ввели ограниченную степень представительного правления под контролем сверху вниз. Во второй раз трансцендентным идеологиям, возглавляемым потенциальным гегемоном, был дан отпор. Европа переживала циклическую череду войн.

В 1780-х годах в Германии еще существовало более трехсот государств, существование которых в значительной степени обеспечивалось Священной Римской империей Габсбургов. Но Наполеон сокрушил империю и упразднил церковные и многие светские государства, а также имперские вольные города. Большинство из них были поглощены конфедерацией, в которой доминировала Франция, но Венский конгресс отменил это решение и постановил, что Германия в 1815 году будет состоять только из тридцати восьми государств и четырех вольных городов, помимо великих держав Пруссии и Австрии. Затем победы Пруссии над Данией и Австрией в 1860-х годах позволили ей поглотить еще десятки государств, чаще путем военного запугивания, чем реальных сражений. Кульминацией стал последний акт - поражение Франции в 1870 г., когда Бавария и Вюртемберг "добровольно" вошли в состав Прусской федерации, увидев, что произошло с ганноверскими и саксонскими правителями, оказавшими сопротивление. К тому времени большинство немецких элит согласилось с необходимостью объединения, поскольку мелкие государства уже не могли их защитить. В Германии война стала главным разрушителем исчезнувших королевств. Италия тоже была объединена Сардинско-Пьемонтским королевством и республиканскими силами Гарибальди в результате серии малых войн против Австрии и других государств, хотя окончательная капитуляция папских государств произошла в результате запуганных переговоров. Государства продолжали исчезать насильственным путем.

В период с 1816 по 1992 г., по данным Таниши Фазал, 66 из 207 существовавших государств "умерли", т.е. потеряли контроль над внешней политикой в пользу другого правителя. Только 11 государств умерли после 1945 года. Из всех погибших 40% были буферными государствами, а 50 из 66 погибших (76%) произошли в результате военного насилия. Примерно половина из них впоследствии возродилась, как, например, страны, завоеванные немецкими войсками во Второй мировой войне. Но 35 (70%) окончательно исчезнувших государств погибли насильственной смертью, преимущественно Германия, Италия и Индия. Она нападает на такие модели ИК, как "балансирование", и не обнаруживает, что соперничающие крупные державы стремились сохранить буферные государства между собой, поскольку они с наибольшей вероятностью могли погибнуть. Напротив, крупный соседний правитель упреждал другого соседа, чтобы приобрести буферное государство, которое они оба хотели получить, даже если это означало, что они станут прямыми соседями без буфера между ними. Крупные правители были просто жадными, а война по-прежнему оставалась главной причиной исчезновения королевств.

Количество войн в Европе в период с 1815 по 1914 год сократилось под влиянием революционного периода, хотя и всего на 13%. Войны также были более короткими. Крымская война 1853-56 гг. была самой кровопролитной, поскольку в ней участвовало несколько держав. Произошло несколько стычек между Россией и Османской империей, а затем в Крым вмешались Великобритания и Франция из соображений баланса, чтобы поддержать Османскую империю и не допустить контроля России над Черным морем. В результате войны погибло более 500 тыс. военных, две трети из них - от болезней. Число погибших среди гражданского населения России и Османской империи неизвестно. Ни в одной из пяти других европейских межгосударственных войн этого столетия не погибло много мирных жителей. Австро-прусская война длилась всего семь недель, но в ней погибло более 100 тыс. солдат, в основном австрийских; в двух Шлезвигских войнах 1848-51 и 1864 годов, в которых Пруссия выступала против Дании (и ее союзников), погибло менее 3 тыс. солдат; во франко-прусской войне 1870-71 годов погибло около 180 тыс. солдат (три четверти из них - французы); захват Австрией Боснии и Герцеговины у османов в 1878 г. унес чуть более 3 тыс. жизней австрийских солдат, две трети из которых погибли от болезней, а о гибели османов ничего не известно; Балканские войны 1912-13 гг. унесли около 140 тыс. жизней. Это были довольно короткие войны с решительными победителями. За исключением Балканских войн, они не носили ярко выраженного идеологического характера и во многом объяснимы с позиций реализма. Тем не менее в течение XIX века гражданские войны в Австро-Венгерской и Османской империях, а также в Испании нарастали. Хольсти классифицирует войны по их доминирующей проблеме. По его мнению, наиболее частыми в эту эпоху были национально-освободительные войны против империй, которые доминировали в 37% войн. Территориальные вопросы сократились с 25 до 14%, а торговые и навигационные - с 14 до 4%. Регулируемая Великобританией свободная торговля в сочетании с прагматичным использованием тарифов другими государствами в значительной степени заменили протекционистские войны.

В дальнем зарубежье европейцы постоянно находились в состоянии войны, но редко друг с другом. Значительно, если не сказать больше, возросло число колониальных войн, которые велись против аборигенов других континентов. Оуэн не упоминает, что все три его идеологических соперника - авторитарные монархии, конституционные монархии и республики - вели одинаковые завоевательные войны, устанавливая репрессивное авторитарное правление над туземными народами. Он исключает смену режимов в колониях, говоря: "Я ограничиваю цели суверенными государствами, поскольку такие случаи наиболее релевантны для теории ИК". Это скорее соответствие академической дисциплине, чем объяснение природы войны. Он также исключает большинство ранних интервенций британцев в Индии и голландцев в Юго-Восточной Азии, поскольку они осуществлялись частными компаниями. В 1803 г., когда Британская Ост-Индская компания достигла своего расцвета, ее армия насчитывала 260 тыс. человек, что в два раза превышало численность британской армии того времени. Она вела многочисленные войны, в том числе крупные войны против гуркхов, Гуджарата и Майсура, навязывая им смену режимов. Оуэн не включает смену режимов, навязанную европейцами в Америке или японцами. Исключенные случаи - это идеологические войны, поскольку колониальные державы утверждали , что они возвысят дикие и упадочные расы, навязав им цивилизацию и истинное слово Божие. Таким образом, Оуэн упускает из виду самую продолжительную волну идеологической смены режимов - колониализм.

Экономическая выгода от большинства колоний оказалась невелика, но агрессоры не хотели оставаться в стороне от гонки - на всякий случай. Борьба шла и за имперский статус, за "место под солнцем". Перекладывание войны на туземцев позволяло избежать серьезных конфликтов с другими имперскими державами. "Схватка за Африку" могла бы поставить это под угрозу, но в 1885 г. четырнадцать держав - одиннадцать европейских государств, а также Россия, Османская империя и США - подписали Берлинский договор, который позволял подписантам претендовать на африканскую территорию, если они могли эффективно патрулировать ее границы. Это положило начало гонке держав, ориентированных на собственную экспансию, а не на оспаривание чужих границ. Несмотря на несколько инцидентов, связанных с MID, почти вся Африка была захвачена без межимперских войн. В самом конце XIX века к ним подключились две неевропейские державы: Япония напала на имперские зависимости Китая, а США присоединились к нападениям на Китай и уничтожили остатки Испанской империи. К 1910 году империализм, ценой огромных человеческих жертв, восторжествовал во всем мире. Затем он распался.

Две мировые войны

Кульминацией этого периода стало самоубийство империализма в двух самых смертоносных и наименее рациональных или выгодных войнах в истории. Как видно из табл. 10.1, Вторая мировая война имела самый высокий абсолютный уровень смертности и самый высокий годовой уровень смертности, а также самый большой геноцидный компонент среди всех войн в истории. Первая мировая война занимала второе место в истории по количеству погибших за год. Ни в одной из них рациональность не проявлялась. Об опыте солдат я рассказываю в главе 12, а здесь кратко остановлюсь на причинах.

В течение десятилетий, предшествовавших 1914 году, в Европе, как представляется, существовал стабильный геополитический порядок, в центре которого находились два союза великих держав: центральные державы - Германия и Австро-Венгрия - противостояли Тройственной Антанте в составе Великобритании, Франции и России. Баланс сил между ними, казалось бы, должен был обеспечить мир в Европе. Две Балканские войны 1912-13 гг. усилили амбиции Сербии, что вызвало тревогу Австро-Венгрии. Но великие державы делили между собой трофеи в Африке и Азии, англо-германская военно-морская гонка закончилась в 1912 г., а массовые армии могли сдержать войну. Но великие державы и их клиенты заполняли все пространство Европы так, что любая война между ними была бы катастрофической.

В июле 1914 года австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд был убит в Сараево ячейкой сербских националистов, которые провалили операцию, но почти случайно успели его убить. Неприятности между Австро-Венгрией и Сербией были предсказуемы и могли привести к третьей Балканской войне. Но кризис, связанный с убийством, в течение следующих тридцати семи дней перерос в Великую войну, охватившую почти весь континент плюс колонии в других странах. Два союза устояли, но в условиях войны, а не мира: Россия, Франция, а затем и Великобритания перешли на сторону сербов, а Германия - Австро-Венгрии. Реалисты расценили это как неудачу в балансировании союзов в условиях смены власти, неспособность справиться с дестабилизацией, вызванной усилением Сербии на Балканах, ростом военной мощи России, упадком Габсбургов и превращением Пруссии в глобально амбициозную Германию. Обычно в эскалации войны больше всего винят немецких правителей, особенно за то, что они подтолкнули Австро-Венгрию к войне. Однако тирания истории привела к тому, что война оставалась стандартным способом дипломатии для всех держав. Если переговоры срывались, война оставалась нормальным явлением. Культ наступательных действий, насаждаемый высшим командованием, таил в себе новые опасности. Так, как только разразился кризис в Сербии и нависла угроза войны, мобилизация России, Австрии и Германии, проведенная с большой скоростью, усилила друг друга, и дипломаты не успели открыть эффективные каналы переговоров, а ультиматум Великобритании Германии о недопущении вторжения в Бельгию поступил слишком поздно.

Почти все правители считали, что войну можно быстро выиграть за счет стремительного наступления. Никто из них не планировал масштабной промышленной и военной мобилизации, которая оказалась необходимой. Не было и плана "Б" на случай заключения мира путем переговоров: безоговорочная капитуляция или ничего, что предоставляло право принимать решения генералам. Конечно, война показала, насколько они ошибались, поскольку в сражениях 1914-18 гг. на Западном фронте оборона одержала верх над наступлением, что привело к огромным потерям, хотя передвижение фронтов было очень незначительным (см. главу 12). Это можно было бы считать понятными ошибками, если бы не пример кровавой Гражданской войны в США. Те, кто настаивал на войне, с высокомерной снисходительностью считали, что это произошло из-за того, что американцы были дилетантами в военном деле.

Во втором томе "Источников социальной власти" я предложил полусерьезную теорию вступления европейских государств в эту войну, подчеркивая просчеты всех сторон. Сейчас эта точка зрения кажется ортодоксальной, ее по-разному аргументируют Кристофер Кларк и Томас Отте. Кларк возлагает большую часть вины за войну на поспешную военную мобилизацию России. Но в основном он подчеркивает микропроцессы дипломатии всех держав. Он приходит к выводу, что действующие лица были "бдительными, но не видящими, преследуемыми мечтами, но слепыми к реальности того ужаса, который они собирались принести в мир". Они были лунатиками, ошибающимися, лишенными воображения, просчитывающими и неверно оценивающими ситуацию. Но, кроме того, это не были унитарные государства. Принятие решений во всех них было раздроблено между различными ведомствами, министерствами и посольствами. Полномочия монархов были неопределенными, их суды раздирались интригами, обман был обычным делом, а лидеры давали разную официальную и неофициальную информацию в прессу. Все это затрудняло оценку реакции других государств на происходящие события. Следует ли рассматривать заявления кайзера как политику Германии, или канцлера, или ведущих послов и генералов Германии, поскольку все они расходились во мнениях? Некоторые лица, принимавшие решения, действительно предупреждали о вероятности и тяжелых последствиях войны, но в ходе политических интриг оказались вытеснены.

Аналогичным образом Отте рассказывает о начале войны. Он заключает:

Абстрактные понятия, такие как "баланс сил" или "система союзов", не стали причиной впадения Европы в войну. Абстрактные государства также не подталкивали державы на путь войны. . . . Центральное место в развитии событий в июле 1914 года занимали отдельные люди, действовавшие в ответ на внешние и внутренние стимулы, на восприятие возможностей и угроз. Их ястребиные или голубиные взгляды на воспринимаемые реалии международной политики, а также то, как они маневрировали в пространстве, отведенном им в рамках существующих политических механизмов в их странах, дают ключ к пониманию того, как и почему Европа оказалась в состоянии мировой войны".

В его списке 160 человек (женщин нет), разбросанных по всей Европе - монархи, президенты, премьер-министры и министры иностранных дел, дипломаты, генералы, некоторые из их сотрудников, а также одна ячейка сербских террористов. Это достаточно большое количество людей, но из очень узкого социального слоя. Отте возлагает большую часть вины на их недостатки, изображая их как людей с ограниченным кругозором и способностями, неспособных справиться с поставленной перед ними задачей. Некоторые из них были бездельниками, другие - безрассудными. Как и Кларк, Отте считает, что решения принимались бессистемно. Как мы уже не раз видели в преддверии войн, то, чья политика победит в условиях быстро развивающегося кризиса, зависело в большей степени от политической власти в каждой столице, чем от расчетливой реальной политики. Грубые ошибки множились.

В Австро-Венгрии не было согласованных решений, а переговоры между двумя столицами - Веной и Будапештом - шли медленно. В Вене победила партия войны с концепцией балканской политики, ориентированной на наказание Сербии за убийство и ее претензии на Великую Сербию. Войной можно было спасти честь и статус монархии и подавить националистических повстанцев, а на более широкие последствия не обращали внимания. В Берлине это усугублялось фракционными разногласиями. Провоенные генералы, такие как Гельмут фон Мольтке и Эрих фон Фалькенхайн, имели привилегированный доступ к монарху, ненавидели Францию и считали, что война остановит рост капиталистического класса и социализма в Германии. Кайзером управляло желание утвердить германскую и свою личную честь и престиж. В результате несколько немецких лидеров по глупости дали Австрии карт-бланш в Сербии, пообещав ей поддержку, какими бы ни были действия Австрии. Однако австрийская агрессия против Сербии, вероятно, привела бы к появлению России. Но поскольку другие в Берлине опасались растущей военной мощи России, они считали, что противостоять ей следует до завершения ее военной модернизации, т.е. до появления "окна возможностей". Мотивация Германии была различной, как внутренней, так и внешней. Они проявились и позже, в ходе войны, когда победили сторонники неограниченной подводной войны, втянув в нее неохотно вступающего в войну президента Вудро Вильсона.

Отте также возлагает вину на Австрию, чья придворная военная партия стремилась наказать Сербию, чтобы сохранить престиж и даже выжить династии Габсбургов. Убийство эрцгерцога стало трагическим ударом, поскольку он был умеренным человеком в Вене, и его смерть фатально ослабила партию мира, реформы которой снижали этническую напряженность в империи. Теперь к войне вели сторонники жесткой линии, особенно генералы. Отте рассматривает их действия как первую большую провокацию. В Петербурге более оборонительный менталитет соперничал с теми, кто утверждал, что помощь сербам позволит поддержать престиж Романовых и, возможно, избежать революции. Некоторые стремились установить контроль над Черным морем и Босфором. Налицо был разрыв между политиками и генералами, а также глупая вера в то, что военную мобилизацию можно сохранить в тайне. Отте рассматривает русскую мобилизацию как вторую провокацию. Французская дипломатия была одержима идеей усилить приверженность России франко-русскому союзу, который мог бы сдержать нападение Германии. В Лондоне пацифистское крыло расколотого либерального кабинета угрожало отставкой в случае произнесения правительством военных угроз. Их отставка привела бы к падению позиций либералов и к выборам, которые они, скорее всего, проиграли бы. Этот внутренний политический страх не позволил министру иностранных дел Эдварду Грею выступить с угрозами сдерживания Германии.

Были ли все это просто "ошибки"? В совокупности они, конечно, ставят реалистическую теорию в тупик. Баланс сил казался рациональным в мирное время, когда в нем не было необходимости, но стремительное падение к войне оказалось для него слишком тяжелым испытанием. Сочетание страха и безрассудства среди тех, кто принимает решения в столицах, напоминало упадок китайских династий, развязывающих агрессивную войну. Ни один государственный деятель не отступал, руководствуясь соображениями статуса великой державы и личной чести. Это означало отсутствие тщательного просчета альтернативных вариантов политики и шансов на победу. Все правители были заперты в рамках своих государств и наций, преувеличивая национальную решимость и единство и преуменьшая шансы противника, особенно с другой политической системой. Они считали, что угроза войны удержит противника от войны. Поэтому они пытались с помощью бринкманшафт получить рычаги давления. Эта стратегия была иррациональной, потому что они все следовали ей, и поэтому никто не отступил.

Доминирующая точка зрения на развитие военного потенциала в истории видит все большую и большую сложность, управляемую бюрократическим государственным контролем. Действительно, вооруженные силы имели жесткую структуру командования (несколько размытую соперничеством между службами), но это не относилось к принятию решений правителями. Государства содержали множество институтов. Верховные командования армий представляли собой слаженные бюрократические организации, но некоторые из них обладали автономией от монархов и политиков, особенно в вопросах мобилизационной политики. Канцлер Германии, по-видимому, не знал, что "оборонительный" мобилизационный план Верховного командования предусматривает захват железнодорожных узлов в Бельгии, что, вероятно, заставит Францию и Великобританию объявить войну (что и произошло). Российские правители не знали о мобилизационных планах своего Верховного командования. В одних странах существовали враждующие суды и парламенты, придворные и политические деятели, в других - парламенты и кабинеты министров, состоящие из враждующих партий. Зарубежные службы имели свои собственные сети. Пять великих держав и несколько мелких держав с самыми разными конституциями мало понимали друг друга. 160 человек, которых выделил Отте, были разбросаны по разным учреждениям, и все они пытались формировать внешнюю политику - это лишь половина от числа римских сенаторов, принимавших военные решения, но и они собирались в одной палате для коллективного и открытого обсуждения политики. Китайский императорский двор имел два основных места принятия решений - внутренний и внешний дворы, часто раздробленные, но гораздо более сконцентрированные, чем в Европе в 1914 г. Абсолютные монархи, герцоги, даймё и диктаторы по всей Евразии имели небольшие государственные советы, возможно, с противоположными взглядами, но способные в одном помещении напрямую спорить друг с другом. Первая мировая война стала результатом множества взаимодействующих причин - структурных, личных и эмоциональных. Она не была случайной, поскольку эскалация была волевой или структурно обусловленной, но это была серия безрассудных реакций на страх, не принесшая никому пользы и уничтожившая все три монархии, которые ее начали, - триумф иррациональности целей, возможно, самый экстремальный из всех моих случаев.

Спуск ко Второй мировой войне был иным. Принятие решений было более последовательным, поскольку это была голая агрессия, столкнувшаяся с защитой от выживания. Но это была прежде всего идеологическая война. Ревизионистские требования Германии о восстановлении утраченных территорий были важны, они были следствием первой войны и необходимой причиной подъема нацизма. Но Гитлер и нацисты добавили к этому трансцендентное идеологическое видение Тысячелетнего рейха, простирающегося на всю Европу, а затем и на весь мир. Период с 1910 по 2003 год, по мнению Оуэна, содержит третью волну идеологических войн. Первая мировая война не очень подходит под его модель, поскольку идеологии в ней почти не фигурировали, хотя национализм был раздут войной. Но в период с 1917 по 2003 год Оуэн приводит семьдесят один случай войн, навязывающих смену режима. Соединенные Штаты вели двадцать пять из них, СССР - девятнадцать, Германия - шесть. Он практически не упоминает Японию, хотя она насильственно сменила режимы в семи странах. С 1918 по 1945 год почти все войны были в значительной степени идеологическими. Начиная с интервенции союзников против большевиков и заканчивая советскими вторжениями в Польшу и Иран в 1920-е годы, японскими вторжениями в Китай и Маньчжурию, гражданской войной в Испании, итальянской интервенцией на Африканском Роге в 1930-е годы и заканчивая Второй мировой войной, мотивы войн были обусловлены трансцендентными идеологиями. Государственный социализм, фашизм, японский милитаризм, капиталистическая демократия - все они побуждали правителей навязывать свои соперничающие формы мирового порядка. Затем "холодная война" свела конфликт к противостоянию государственного социализма и капиталистической демократии.

В преддверии Второй мировой войны идеологическая сила сыграла важную роль в предотвращении создания традиционного балансирующего союза между Великобританией, Францией и Россией, который мог бы сдержать нацистскую Германию. Были препятствия в Восточной Европе, в частности, несогласие Польши с прохождением советских войск через ее территорию в случае войны, да и капиталистические державы не были уверены в боеспособности Красной Армии вскоре после ее катастрофических чисток в 1937 году. Однако антисоциализм оказался для них более привлекательной идеологией, чем антифашизм, и это пересилило рациональную геополитику балансирования. Великобритания и Франция не смогли заручиться поддержкой советских в вопросе коллективного сдерживания Гитлера, что заставило Сталина, опасаясь отсутствия у них решимости воевать, заключить с Гитлером пакт о ненападении. Но затем Сталин упорно придерживался убеждения, что Гитлер не станет открывать войну на два фронта, вторгнувшись в Советский Союз, несмотря на горы донесений разведки о наращивании немецких войск на границе. Для Гитлера второй фронт имел смысл сейчас, пока Красная Армия не восстановила свою былую боеспособность и пока в войну не вступили США. Но Сталин "продолжал полностью отрицать", - говорит Кершоу. Даже когда вторжение началось, он считал, что оно было предпринято немецкими офицерами без разрешения Гитлера. По его словам, если бы он поговорил с Гитлером, то все было бы улажено. Кершоу называет это "самым выдающимся просчетом всех времен", хотя на эту честь есть много конкурентов. И все же Сталин был диктатором-убийцей, с которым никто не смел спорить - и это понятно, ведь он расстрелял восемь своих генералов после того, как фронт рухнул. Балансирующая коалиция возникла позже, по крайней мере, между Великобританией и Советами (поскольку Франция подчинилась) при поддержке США. Гитлер окончательно образумил Сталина в геополитическом плане. В 1943 г. Сталин вновь попытался заинтересовать Гитлера в заключении совместного пакта, но геноцидные планы Гитлера помешали этому.

Гитлеровское государство состояло из огромного количества институтов, разделенных между государственной бюрократией, нацистской партией и нацистскими военизированными формированиями, породившими конкурирующие сатрапии. Однако харизматическое доминирование Гитлера и "принцип лидерства" означали, что на практике они стремились "работать на фюрера", пытаясь предугадать, чего бы он хотел от них, а это всегда был самый "радикальный" вариант. Это создавало сплоченную среду, поддерживающую предрассудки и решения Гитлера. Муссолини и японские военачальники представляли собой более слабые версии этого. Однако средства, которые использовались, были иррациональными, поскольку доминировала фашистская идеология: война - это добродетель, а новая военная порода людей способна преодолеть все трудности. Свой беспощадный милитаризм нацизм стал применять и для истребления "низших" рас - евреев, славян, цыган и других. Муссолини пошел по этому пути и хотел получить имперский престиж от колоний в Африке больше, чем экономическую выгоду от них. Япония представляла собой наполовину фашистский, наполовину расистский вариант завоевательного империализма. Державы оси ценили военные ценности больше, чем либералы и государственные социалисты, и это заставляло их лидеров недооценивать воинственность противника в случае нападения. Гитлер полагал, что либеральные Великобритания и Франция не объявят войну в случае его вторжения в Польшу, поскольку они терпели его другие агрессии. Он был прав, что французские войска можно разбить, но эта победа была достигнута благодаря блестящей тактике его генералов. Все могло сложиться иначе. После падения Франции он ожидал, что Британия пойдет на уступки - действительно, некоторые британские историки-ревизионисты утверждают, что ее лидеры должны были сделать это ради сохранения империи. Однако в геополитическом понимании Британии главное внимание уделялось необходимости защиты имперской чести, и это неизбежно привело британских лидеров к войне. На важнейшем заседании кабинета министров в 1940 году, еще до того, как Черчилль приобрел значительный авторитет в качестве премьер-министра, даже такие умиротворители, как лорд Галифакс, пришли к мнению, что нужно воевать. Сохранение чести было доминирующим как в автократиях, так и в демократиях. Конечно, как отмечает Кершоу, это было противостояние двух политических крайностей, не характерное для других современных войн. Четыре автократии, о которых он рассказывает, наделяли одного лидера гораздо большей властью, чем две демократии - Великобритания и США. Однако не следует делать обобщение, что автократии чаще вступают в войну, чем демократии.

Гитлер рассчитывал, что после вторжения в Россию "гнилой большевистский" режим Сталина рухнет, и тогда он сможет покончить с Британией. Разумеется, ничего подобного не произошло. Для того чтобы упорное сопротивление советских и британских войск превратилось в победу, потребовалось вступление в войну Соединенных Штатов. Хотя администрация Рузвельта уже оказывала помощь Великобритании до ее официального вступления в войну, она была незначительной и отвечала американским экономическим интересам, связанным с получением доступа на рынки Британской империи и истощением британских золотых запасов. Американское объявление войны в Европе произошло 11 декабря 1941 г., после того как ранее Гитлер объявил войну США, и через четыре дня после нападения Японии на американскую территорию в Перл-Харборе 7 декабря. Как мы уже убедились, идеология чрезмерного оптимизма ввела японцев в заблуждение, заставив поверить, что после Перл-Харбора у США хватит сил лишь на короткую борьбу. Здесь я рассматриваю рассуждения Гитлера.

Некоторые историки считают решение Гитлера объявить войну Соединенным Штатам абсолютно иррациональным. Брендан Симмс и Чарли Ладерман утверждают, что это была просчитанная авантюра. Кершоу предлагает более тонкую точку зрения. Эти авторы согласны с тем, что Гитлер считал войну с США неизбежной в определенный момент в будущем и полагал, что лучше начать ее упреждающе, в частности, отменив все ограничения для командиров подводных лодок при обнаружении американских кораблей. (Приказ о развязывании войны был отдан за два дня до объявления войны.) Однако его решение следует рассматривать в контексте его идеологии. Как утверждает Кершоу, Гитлер постоянно заявлял, что стремится к мировому завоеванию. Гитлер также считал, что его главным мировым врагом является еврейский капитализм, господствующий над американскими правительствами. Таким образом, "неизбежность" проистекала не из чисто геополитических расчетов, а из его идеологической приверженности завоеванию мира и уничтожению несуществующего еврейского мирового заговора. Победа над США также не была достижима. Гитлер не мог нанести ущерб континентальной части США, если не считать его подводных лодок на море. Но даже их угроза была ликвидирована в течение следующих двух лет. Объявление войны Рузвельтом лишь повысило вероятность того, что ему придется воевать как в Европе, так и на Тихом океане. По мере нарастания напряженности в отношениях с Японией Рузвельт уже переводил военно-морские части с Атлантики на Тихий океан, а нападение на Перл-Харбор могло заставить США пренебречь Европой, дав Гитлеру время добить Великобританию и Россию и смирившись с незначительным объемом американской помощи им в это время. Кроме того, заявление Гитлера сняло всю оппозицию в Конгрессе, который до этого момента сопротивлялся попыткам Рузвельта вступить в войну в Европе. Кершоу добавляет, что на Гитлера также повлиял его темперамент и диктаторский статус. Он принял решение "быстро и без консультаций"; он был "упрям", "бросился в объятия Японии", "был в восторге от Перл-Харбора". Иоахим фон Риббентроп, вторя Гитлеру, сказал: "Великая держава не позволяет объявлять себе войну, она объявляет ее сама". Гитлер был впечатлен японской "дерзостью"; это был его тип действий. Его коллеги в частном порядке критиковали его "дилетантизм" и "ограниченные знания о зарубежных странах". Они сказали о декларации: "Мы не могли быть более удивлены", и это была "политическая ошибка". Кершоу приходит к выводу, что с точки зрения Гитлера его решение было "рациональным", но не "разумным". Но мы не обязаны принимать гитлеровское определение рациональности. В этом случае мы также могли бы назвать Холокост рациональным, с его точки зрения. Его объявление войны имело сильные идеологические, импульсивные, иррациональные, ложные и даже самоубийственные течения. Его ошибочные представления были обусловлены идеологией "клетки": запертый в рамках мировоззрения собственного рейха, он не мог точно воспринимать внешнего врага.

Вторая мировая война была идеологической войной, подобно религиозным войнам. Агрессоры были иррациональны, а союзники, особенно советский народ, поначалу проявляли отчаянную оборонительную рациональность. Коммунистов и евреев после победы нацистов ожидали расправы, а всех славян - порабощение. Неудивительно, что они воевали как черти. Затем на земле развернулась очередная идеологическая борьба между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Это не было анархической геополитикой, ибо только две крупные державы столкнулись через конкурирующие идеологии, предполагающие противоречивые способы структурирования мира.

Наконец, мы можем спросить, много ли пользы принесли эти войны. В Первой мировой войне погибло около 20 млн. человек, во Второй - 75 млн. Вторая мировая война позволила победить фашизм, что является важным преимуществом. Макмиллан также выделяет значительные побочные выгоды от этих войн, утверждая, как и Артур Марвик до нее, что массовая мобилизационная война, требующая массовых жертв со стороны граждан, приносит им впоследствии выгоды. Но при этом игнорируется огромное разнообразие последствий, и неправильно понимается природа военной силы. Я уже отмечал, что военная власть сочетает в себе строгую иерархию с напряженным товариществом. Эти авторы акцентируют внимание только на товариществе. Но массовая мобилизационная война привносит в народные массы и иерархию, и товарищество. Последствия различались в зависимости от того, побеждали или терпели поражение вооруженные силы. В ходе первой войны рухнула одна армия - русская. Разрушилась иерархия, способность офицеров координировать действия и дисциплинировать солдат. Действительно, многие младшие офицеры объединились в товариществе со своими солдатами, чтобы совершить социалистическую революцию, которая обещала многое, всегда восхваляла товарищество, но принесла больше боли, чем пользы. В других побежденных державах были попытки революции, но они не увенчались успехом, поскольку военно-политическая иерархия в основном сохранилась. После войны произошло усиление левоцентристских режимов, они начали проводить реформы, но их захлестнуло фашистское возрождение, соединившее иерархию и товарищество. Ветераны армии составляли ядро всех фашистских движений, в которых также существовали крупные военизированные формирования. Фашисты тоже принесли гораздо больше боли, чем пользы.

В первой войне ситуация для стран-победительниц была лучше. Было меньше боли, были даны большие обещания, но иерархия осталась на месте. Макмиллан утверждает, что Первая мировая война привела к резкому росту избирательного права женщин. В Соединенных Штатах незначительное участие в войне действительно способствовало некоторому толчку в длинной череде побед женщин во все большем числе штатов, поскольку они добились принятия поправок о равных правах, хотя и не на федеральном уровне. А вот в Великобритании избирательное право было обещано правительством Асквита еще до войны и было отложено войной. Женщины-собственницы получили право голоса в 1920 году, другие женщины - в 1929 году. Но француженки получили право голоса только после Второй мировой войны, российские женщины получили право голоса с задержкой, а улучшения в положении женщин в Германии и Италии были подорваны фашизмом, более мощным наследием первой войны. Среди стран-участниц войны также не было много новых программ социального обеспечения . Обещание "домов, пригодных для героев" после войны было выполнено лишь для немногих. В Великобритании участие лейбористской партии в правительстве военного времени действительно привело к росту ее голосов, который продолжался на протяжении 1920-х годов. Но она мало чего добилась и была сильно подорвана Великой депрессией. Она вновь стала ведущей партией на выборах 1935 года. Повсеместно были нарушены обещания о предоставлении политических прав колонизированным народам, данные в 1914 году. Действительно, державы-победительницы получили новые колонии, ранее находившиеся под властью немцев и османов, переименованные в "подмандатные территории Лиги Наций". Победителям достаются трофеи.

Макмиллан более тверд в отношении Второй мировой войны, после которой некоторые народы увидели полную занятость, некоторое перераспределение богатства и реформы системы социального обеспечения. Однако эти достижения были менее вероятны в воюющих странах, чем в нейтральных или оккупированных скандинавских странах. Из воюющих стран Британия выиграла благодаря проницательному участию лейбористов в правительстве военного времени. Тори Черчилля руководили войной, а лейбористы управляли тылом и использовали свои министерства для разработки реформ после войны. Массовая победа лейбористов на выборах 1945 г. и последующие реформы обеспечили создание британского государства всеобщего благосостояния. Таким образом, это достижение было обусловлено не только войной, но и отношениями политической власти. Большинство американцев действительно получили экономические выгоды от военного бума, но впоследствии они меньше всего выиграли в плане социальных выплат (за исключением ветеранов). Советский Союз так и не смог восстановить темпы роста межвоенного периода. Колонизированные народы выиграли, поскольку в военное время они пользовались правом убивать белых людей, и они видели, что белые были ослаблены войной. Успешные движения за независимость, начиная с Индии, переросли в неудержимую мировую волну. Войны часто имеют для кого-то непредвиденные плюсы, но они редко учитывались в первоначальных расчетах на войну; индийские националисты были исключением, так как они присоединились к британским военным действиям с условием получения независимости впоследствии.

Макмиллан также приводит технологические инновации, опираясь на некоторые из них, стимулированные войной, и игнорируя те, которые не были стимулированы войной, такие как вакцины, антибиотики, рентгеновские лучи, кино и телевидение. Даже те из них, на которые она обращает особое внимание, такие как медицинская сортировка, компьютеры и реактивные двигатели, вероятно, были бы разработаны и без войны, хотя и несколько медленнее. Но кто знает, какие альтернативные технологии могли бы расцвести в мирное время? И оправдывают ли эти довольно разрозненные преимущества и изобретения почти 100 млн. погибших людей? Преимущества войны, даже те, которые изначально были непреднамеренными, сильно преувеличены.

Заключение

1.

Раннее происхождение Европы было аналогично происхождению республиканского Рима и Древнего Китая. Во всех трех случаях необходимость самозащиты в явно анархическом многополярном контексте привела к появлению милитаризованного правящего класса, осуществлявшего мафиозный протекционный рэкет, который заставлял низшие классы платить налоги и содержать солдат. Однако государства не заполнили все пространство региона. Эпидемические мелкомасштабные завоевательные войны безгосударственных и племенных народов со стороны основных государств были неизбежны.

2.

Таким образом, война была нормальным явлением, а воинственные идеологии коренились в кумулятивном эффекте прошлых исторических побед. Постоянные успехи крупных европейских государств способствовали формированию институтов и культуры милитаризма, которые, как в Риме и Китае, добавляли к мотивам материальной выгоды такие ценности, как честь, статус, слава и власть как таковая. Между правителями существовали значительные личностные различия - как, например, между Эдуардом II и Эдуардом III, - но их эмоции в большей степени проистекали из общей культуры чести.

3.

Христианство обеспечивало ограниченное регулирование войны в средневековой и ранней современной Европе. Аристократы разделяли транснациональную культуру и имели большое количество межнациональных браков. Церковные институты до XVI века были столь же могущественны, как и любое государство. Для аристократов и других родовитых людей война была нормативно регламентирована: она давала меньшую вероятность смерти, которая в любом случае была бы вознаграждена на небесах. Война казалась им рациональной. Но для большинства людей, особенно если война велась за их землю, это было не так.

4.

Ядерные державы расширялись за счет завоевания менее значительных народов и государств, сначала на западноевропейской периферии, затем по всему миру и в Центральной Европе. Акулы заглатывали мелких, "разворачивая" войны между собой с нулевой суммой на положительную для правителей. В ходе этих фаз колониальной экспансии господствующие классы крупных государств получили преимущества. Особенно охотно воевали младшие сыновья и бастарды. Экспансия на другие континенты происходила в тот момент, когда наиболее могущественные государства находились в состоянии стагнации или упадка, а Европа наполнялась государствами. Соперничество между крупными государствами стимулировало революции в военной организации и технологиях, которые позволяли контролировать морские побережья и колонии поселенцев, а также обеспечивать покладистые режимы туземцев. Кульминацией этого стал альянс милитаризованных государств, технологий и промышленного капитализма, который с конца XVIII века смог завоевать большую часть мира.

5.

Прорыв, завершившийся промышленной революцией, - "европейское чудо" - мало способствовал межгосударственным войнам. В любом случае, ни то, ни другое не принесло сиюминутной выгоды европейскому населению в целом, хотя и принесло ее в долгосрочной перспективе, но гораздо меньше - завоеванным колониальным народам.

6.

Чувство цивилизационного права на уничтожение, порабощение и эксплуатацию колониальных народов подкреплялось верой в то, что европейское население обладает единственным истинным словом Божьим, а также расовыми теориями превосходства, основанными на видимой физиономии. Это было самое стойкое идеологическое оправдание войны, найденное среди европейцев. Однако расизм ослабил империи, не желавшие аккультурировать коренное население, в отличие от Римской и Китайской империй.

7.

С XVI века начались три волны трансцендентных идеологических войн: религиозные войны, революционные и националистические войны, а также борьба XX века, которая зародилась в Европе, но затем распространилась по всему миру, между фашизмом, государственным социализмом и капиталистической демократией. Третья волна продолжилась после 1945 года (см. главы 13 и 14). Эти войны были особенно жестокими, поскольку трансцендентные идеологии претендовали на право навязывать определенные ценности врагу, которого называли злым или диким, хотя дикость в основном исходила от самого агрессора. Это вызвало кратковременные реакции в договорах и институтах, направленные на сдерживание войн, что привело на некоторое время к осторожным межгосударственным войнам, воплощающим более прагматичный рациональный реализм с отсроченной реакцией - правда, не в колониях. Подобные волны и реакции напоминают нам о том, насколько разнообразны причины войн даже в рамках одной цивилизации. Но межволновая геополитика была похожа на шахматную партию, где с доски можно снять только пешки: белые - в Европе, черные - в других местах.

8.

Войны против пешек были рациональны с точки зрения целей для господствующих классов и поселенцев крупных держав, хотя в таких однобоких войнах расчеты средств часто были излишни. Луард завершает свой обзор войн за шестьсот лет европейской истории категорическим отрицанием рациональности средств: "Не похоже, что в большинстве периодов предпринимались какие-либо серьезные попытки соизмерить возможные выгоды с вероятными затратами или даже точно оценить вероятность победы. Правительства, прибегающие к войне, обычно не настроены на подобные расчеты. Они часто полны страсти, негодования, мести или жадности, вдохновлены патриотическими оценками качества отечественных бойцов, оружия и стратегии, а потому раздувают слишком оптимистичные представления о перспективах успеха." Это кажется преувеличением, хотя и более верным для Западной, чем для Центральной Европы, где я отмечал расчетливый характер трехсторонней борьбы, которая велась за Священную Римскую империю.

9.

Как и в республиканском Риме, и в древнем Китае, и в средневековой Японии, поражение в войне умножило исчезнувшие королевства, хотя в центральной, а не в западной Европе это произошло с большим запозданием. Если выживание - основная цель правителей, как утверждают реалисты, то почти все они потерпели поражение. Возможно, их главной целью было выживание не государства, а самих себя. И все же они могли бы выжить, если бы безропотно отдавали дань сильным. Слабые государства поступали рационально, когда подчинялись угрозам сильных или добровольно соглашались на подчинение и поглощение, возможно, путем заключения браков. Однако те, кто выбирал войну слишком самоуверенно, действовали нерационально, и Луард и ван Эвера утверждают, что таких было большинство. Заблуждения подталкивали к войне друг с другом и государства с достаточно равными возможностями. В трех идеологических волнах европейские правители руководствовались как идеологией, так и геополитическим расчетом, хотя между этими волнами было больше осторожности и переговоров. Однако в целом милитаризм настолько прочно вошел в культуру и институты, что война становилась тем, что делали правители, когда чувствовали себя оскорбленными, обиженными, имеющими право или самодовольными, используя возможности, предоставляемые кризисами преемственности. Большинство войн не велось после тщательного рационального расчета средств и целей. Уравновешивание союзов редко оказывалось эффективным в долгосрочной перспективе, поскольку сильные державы постоянно поглощали более слабые. Однако некоторые успешные балансировки происходили между величайшими державами.

В большинстве стран Европы до 1945 г. война не была в первую очередь рациональным инструментом политики, за исключением тех случаев, когда акулы могли легко проглотить мелюзгу, что было сомнительным с моральной точки зрения и не требовало тщательного расчета шансов. В целом, наиболее яркой особенностью европейских войн является их различная последовательность во времени - от ограниченных, но импульсивных династических войн до войн в рамках более расчетливых систем великих держав, от идеологических войн до глобальных колониальных войн и двух самых разрушительных и наименее рациональных войн в истории человечества. От всех этих войн выиграли немногие.

ГЛАВА 9. Семьсот лет Южной и Центральной Америки

Доколониальные империи: Ацтеки

Постколониальная Латинская Америка отличается низким уровнем межгосударственных войн и хорошими источниками данных. Тем не менее период колонизации был чрезвычайно кровопролитным. В XVI веке португальцы и испанцы приплыли в Новый Свет и услышали достоверные рассказы о городах, обладающих сказочным богатством. Испанские конкистадоры, движимые жадностью и относительной бедностью (они были в основном выходцами из бедных регионов Испании), а также уверенными в себе в военном отношении благодаря успешному опыту испанских войн в Европе, приступили к завоеваниям - первой крупной попытке европейской державы создать заморскую империю. Цели были материальными - золото, серебро, земля и рабочая сила, хотя и узаконенные католическим христианством. Был риск погибнуть, но потенциальная выгода была велика. Священники, спасающие души, при необходимости насильственно обращенные в христианство, появились позже.

Они покорили многочисленные общины коренного населения. Я уделяю особое внимание ацтекам в Мексике и инкам, чья основная территория находилась в Перу. В этих регионах существовали и более ранние цивилизации - ольмеки, классические майя, теотиуаканцы, тольтеки и сапотеки в Центральной Америке, чавинцы, моче, уари и тиуанако в Андах. Они оставили после себя впечатляющие монументальные сооружения, особенно храмы, а также признаки государств, господствующих классов, профессиональной специализации, торговых и ремесленных сетей, религий с театрализованными публичными церемониями и сельского хозяйства, дававшего излишки для довольно плотного населения. Однако в Центральной Америке не было ни единого центрального региона, ни единой династической традиции, и государства неоднократно возникали и распадались.

Ацтеки были потомками народов чичимека, проникших в центральную Мексику с севера примерно в 1150 г. н.э., а инки населяли бассейн Куско с XI века. С XIV века наши сведения о тех и других начинают улучшаться, отсюда и семисотлетний период в названии этой главы. Ацтекская элита была грамотной, и профессиональные писцы создавали иллюстрированные книги, включавшие карты, истории, переписи населения, финансовые счета, календари, ритуальные альманахи и космологические описания. Почти все они были уничтожены после завоевания как "книги дьявола" по приказу католической церкви. Однако некоторые из них сохранились, дополненные кодексом, написанным вскоре после завоевания либо носителями языка науатль, либо испанцами, которые брали интервью у ацтеков.

Около 1325 г. был основан город Теночтитлан, ставший столицей народа, известного как науа или ацтеки. На протяжении долгого времени они служили наемниками в войнах других государств и в это время обратили свой милитаризм на собственные завоевания. Спустя столетие, в 1428-30 годах, был заключен Тройственный союз ацтеков между городами-государствами Теночтитлан, Тескоко и Тлакопан, соседствовавшими в Мексиканском бассейне. Тройственный союз остался ядром так называемой империи ацтеков, которой в течение девяноста лет, вплоть до прихода испанцев в 1519 г., правили девять царей из династии Теночтитлана. Молодая империя возникла в регионе небольших городов-государств с типичным радиусом около 10 км; некоторые из них, вероятно, были республиками с представительными учреждениями (возможно, с преобладанием олигархии), но большинство были монархиями. Правитель избирался четырьмя ведущими вельможами, которые выбирали в качестве королей людей, являвшихся близкими родственниками предыдущего правителя, проверенных воинов, но не слишком старых для участия в кампаниях, и имевших дочерей, которых можно было выдать замуж за других правителей для скрепления союзов. Брачные союзы и дань иногда предпочитались войне. Судя по всему, лишь немногие случаи престолонаследия были спорными. В этом отношении политическая система работала. Знатность достигалась военными успехами. Города спорадически воевали со своими соседями, иногда с целью завоевания, но чаще для получения дани от городов-придатков - преимущественно косвенная форма империи. Также были распространены союзы между городами для сдерживания более агрессивных группировок. Мексиканский бассейн был необычайно плодороден и обеспечивал плотное население; его великие озера также позволяли быстрее добираться по воде, чем по суше, что давало возможность увеличить территорию империи и численность армии по сравнению с соперниками Тройственного союза . Численное превосходство всегда было их главным военным оружием.

Возглавляемый ацтеками из Теночтитлана, Альянс разгромил множество городов-государств, сменив их правителей, изнасиловав женщин, захватив в плен мужчин и раздав поместья и рабочую силу своей знати и воинам. Таким образом достигались две главные цели - захват земель и рабочей силы и поклонение богам путем принесения в жертву пленников. Но в случае с более отдаленными полисами они все больше полагались на взимание дани и труда корвеев с городов, которые в противном случае могли бы управлять сами. Тройственный союз располагал грозной армией, основные дворянские части которой были хорошо обучены, а все молодые люди проходили военную подготовку. Но постоянной армии не было, и воинов приходилось мобилизовывать для каждого похода. Все ацтекские цари вели агрессивные войны, и все, кроме двух, очевидно, расширяли империю. Росс Хассиг утверждает: "Политически мир означал не дружелюбное сосуществование, а подчинение. По сути, для ацтеков каждый был либо подчиненным, либо целью. Мир достигался с помощью иерархии". Хотя они терпели поражения, в целом Тройственный союз побеждал за счет численности своих сил. Война была рациональной для них и очень расчетливой, но не для побежденных. Она была с нулевой суммой. В провинции Морелос, хотя война и дань положительно сказались на производстве текстиля (обмундирования) и, возможно, на производительности сельского хозяйства, они снизили общий уровень жизни. Неравенство усилилось, учитывая щедрость дани, которую правители отдавали своим вельможам-воинам.

Согласно принятым в регионе нормам, для оправдания мобилизации армии правителям требовался casus belli. Такой повод всегда можно было найти: плохое обращение с послами или купцами (часто их использовали в качестве шпионов), отказ в просьбе императора, неуплата установленной дани, плохое обращение с ацтекской невестой - да мало ли что может показаться. Затем правитель ацтеков проводил мобилизацию, созывал своих союзников, каждый из которых шел отдельно к условленному месту на границе противника, и они объединялись в битве, каждый контингент сражался отдельно под командованием своего повелителя, каждый из которых отдавал команды на своем языке. Армия, хотя и очень большая, не могла быть хорошо скоординирована.

Ацтеки щадили тех, кто быстро сдавался, довольствуясь данью. Они взимали ее с более чем четырехсот городов как в виде регулярных платежей, так и в виде дополнительных, предназначенных для особых нужд, например, для войны или строительства памятников. Некоторые из этих городов, в свою очередь, взимали дань с других городов. Правители должны были присягать на верность, платить дань и корвеи, а также обеспечивать сборы для ацтекских войн в своих окрестностях. В случае лояльности клиенты могли сохранить свою политическую автономию. В противном случае они уничтожались и заменялись людьми, выбранными из числа родственников побежденного правителя, которые для укрепления их верности женились на ацтекской принцессе. Это позволяло экономить военные ресурсы, и гарнизоны размещались только в небезопасных районах и за счет местных жителей. На континенте, где не было колеса и тяглового скота, логистические трудности препятствовали более прямому правлению. Однако ацтеки умели делать то, что умели.

Попытки аккультурации покоренных народов практически не предпринимались. Они не становились "ацтеками", а сохраняли свою самобытность, богов, языки и военные сборы. Взимание регулярной дани и поборов усиливало и рутинизировало подчинение, побуждая ацтекских правителей продолжать воевать. Это, конечно, вызывало недовольство правителей-клиентов. Они роптали, периодически бунтовали, но обычно подчинялись, поскольку ацтеки оставались сильными и выигрывали свои войны. Соперничающие города-государства всегда существовали за границами империи. Чтобы занять господствующее положение в центральной долине, необходимо было вести войны в других местах. Они знали, что должны получать материальное вознаграждение за своих последователей и клиентов. Полигинные браки обеспечивали рост царских семей и их требований, а также увеличивали опасность царской фракционности. Только победы закрепляли репутацию правителя и лояльность его последователей. Поскольку люди шли за успешным лидером, завоеватели оказывались в ловушке собственного успеха, вынужденные продолжать завоевания в силу дюркгеймовского понятия "болезни бесконечного стремления", необходимости продолжать вознаграждать последователей и родственных соперников, а также страха, что культивируемый ими амбициозный милитаризм может породить угрожающих родственных соперников в случае окончания завоеваний.

Власть легитимировалась с помощью интенсивных и эстетичных религиозных ритуалов. Ядром солидарности в каждом городе служили религиозные церемонии, в которых все социальные слои многократно исполняли ритуалы. Сама война была ритуализирована. Ацтекские воины в бою одевались и вооружались в соответствии со своим знатным рангом, который определялся количеством пленных, взятых в предыдущих сражениях. Испанские солдаты никогда раньше не видели, как враги исполняют ритуальные танцы, когда идут в бой, одетые в яркие цвета, покрытые краской, украшениями, перьями, сложными головными уборами и прическами, некоторые из которых напоминали ягуаров, орлов или других существ, имеющих религиозное значение. Воины стремились не только убивать вражеских воинов, но и ранить их и брать в плен, поскольку пленные приносились в жертву богам, что служило эффектным церемониальным и политическим доказательством господства ацтеков и давало славу и видимые символы достижений захватчику. При нападении целью был захват городского рынка , разрушение и сожжение главного храма. Защитники падали духом, когда их бог падал перед более могущественным божеством. Главным символом завоевания был горящий храм - "победа в символе и поражение в факте".

Испанцы были потрясены жестокостью одного из воинских ритуалов ацтеков. Ацтеки унаследовали от других народов веру в то, что бог солнца должен пить человеческую кровь, чтобы выжить. Если он умрет, то землю окутает тьма и все живое прекратится. Единственным надежным источником большого количества крови были военнопленные. Поэтому пленных доставляли богам, вырывая у них бьющиеся сердца, и их кровь выливалась на ступени храма в присутствии народа. Новый правитель должен был доставить большее количество пленных, чтобы показать, что он одобрен богами. Этот жестокий милитаризм был заложен в культуру и институты ацтеков. Случаи этого явления известны по крайней мере с 1199 года и вплоть до церемоний, увиденных испанцами в 1519 году. Камилла Таунсенд говорит, что мемуары науатлей свидетельствуют о церемониях, проводимых в атмосфере благоговения, а не дикости, но это говорит о том, насколько дикость была заложена в них. Конечно, испанцы были ужасны и по отношению к туземным народам, которые оказывали им сопротивление. Это были соперничающие отвратительные формы рациональности.

Ацтеки также вели более ограниченную и регламентированную форму войны, называемую "войной цветов". В случае конфликта с ацтекским союзом городов-государств, считавшихся относительно равными по силе, например с Тлакскалой, обе стороны могли договориться о том, чтобы послать равное количество воинов из своих элитных знатных подразделений на оговоренное поле боя. Эти воины вступали в бой, но стремились ранить и захватить противника, а не убить его - примерно как римские гладиаторы, за исключением того, что некоторые пленники впоследствии приносились в жертву богу солнца. Это был способ установления относительного господства без особых убийств. Кроме того, это была возможность обучить людей и перебросить основные силы в другое место, не рискуя напасть на этого противника. Одна война цветов длилась, предположительно, восемь лет, но эти войны могли перерастать в промежуточную форму, в которой участвовали простолюдины, которых можно было захватить и принести в жертву, как это происходило с пленными всех рангов в полномасштабных войнах.

В 1519-21 гг. ацтеки встретили свой бой. Столкнувшись с конкистадорами, они оказались ниже их по тактике и вооружению. Их открытое построение пехоты, позволявшее каждому воину вести бой самостоятельно, было разбито тесным строем испанских терсио, в котором смешивались пики, мечи, арбалеты и мушкеты при поддержке артиллерии и кавалерии. К тому времени кавалерия в европейских войнах уже теряла свою силу, но испанские лошади оказались устрашающими на открытой местности на континенте , где не было лошадей. Кавалерия превратила отступление ацтеков в кровавую бойню. Огнестрельное оружие и арбалеты превосходили стрелы и дротики ацтеков, а испанские стальные доспехи и оружие превосходили ацтекские доспехи из плотной ткани и деревянное оружие с обсидиановым наконечником. Но этого было недостаточно для победы. Ацтеки приспособились устраивать засады в скалистой или лесистой местности, не приспособленной для лошадей, разработали более длинные копья, пригибались и уворачивались, когда видели, что пули летят по прямой линии. Испанцев было очень мало, их численность была огромной. Они могли разбивать вражеские атаки и наносить тяжелые потери, но не добиваться завоеваний. Они могли добиться большего единства и ясности цели. Когда прибыли испанцы, коренные народы спорили, что с ними делать, но они считали, что их слишком мало для завоевания. В отличие от них, испанцы точно знали свою цель: захватить золото, серебро и землю.

Однако главная слабость ацтеков была политической: отсутствие контроля над союзниками и нейтралами. По иронии судьбы, Моктесума в момент прихода испанцев как раз начинал попытки контролировать захваченные города с помощью губернаторов и гарнизонов. Система ацтеков работала хорошо до тех пор, пока Тройственный союз оставался более могущественным, чем любой местный соперник. Но как только испанцы обнаружили военное превосходство, недовольные клиенты и соперники увидели возможность свергнуть своих деспотичных повелителей. Особенно это касалось Тлакскалы, давней соперницы ацтеков, но все еще независимой, но обедневшей. Как и некоторые другие города-государства, они имели более представительные политические институты, и мы знаем, что в них горячо обсуждался вопрос о том, воевать ли с испанцами или вступать с ними в союз. Решающим моментом, вероятно, стало обещание Эрнана Кортеса предоставить им равную долю в добыче. Их туземные союзники, включая 20-тысячную армию Тлакскалы, давали испанцам равные силы в бою и средства для завоевания. Но тлакскальцы заключили договор с дьяволом.

Моктесума, лидер ацтеков, сначала был озадачен действиями испанцев, а затем, похоже, осознал собственную политическую слабость, что, возможно, объясняет его отказ от войны в 1519 году. Его шпионы донесли ему, что к побережью прибывают новые испанские корабли, и теперь было ясно, что его войска понесут огромные потери, даже если им удастся одержать победу. Он подозревал, что это разрушит его репутацию как военачальника, и он, а возможно, и империя будут свергнуты. Без демонстрации неповиновения со стороны своего абсолютного правителя другие ацтеки не имели легитимности, чтобы командовать длительным сопротивлением. Моктесума был вынужден предложить испанцам огромную дань, если они только уйдут, недооценив их амбиции и скупость. Военное превосходство и отход элиты от туземных правителей стали повторяющимися чертами европейских завоеваний. Не имея уз национализма, местные элиты оценивали силу европейцев по сравнению с местными правителями и становились на сторону того, кто, по их мнению, победит. Если кто-то из правителей вставал на сторону европейцев, то победа была за ними.

Однако и в 1519-21 гг. не обошлось без непредвиденных обстоятельств. Испанцы были практически уничтожены при попытке бегства из Теночтитлана 30 июня 1520 г., когда Кортес потерял более шестисот испанцев и несколько тысяч своих местных союзников. Затем в сентябре 1520 г. оспа поразила коренное население, не имевшее иммунитета, которым обладали выжившие взрослые испанцы, что укрепило у местных жителей ощущение непобедимости испанцев. Эпидемии оспы, кори и гриппа, а также последовавший за ними голод в следующем году подорвали моральный дух и сопротивление ацтеков. Среди жертв оспы оказался и преемник Моктесумы, Куитлахуак, проявивший некоторую стойкость. Население страны продолжало сокращаться: с 10-15 млн. человек в 1519 г. до 1 млн. человек столетие спустя. Так что если не Кортес, то другой испанец, а если не испанец, то англичанин или француз. Отныне европейцы шли по пути убийств.

Испанское завоевание майя шло гораздо медленнее и продолжалось более двух столетий, что было связано с раздробленностью майяских полисов в этот период и их способностью отступать в местности, для которых испанские терции и лошади были непригодны. Были найдены союзники из числа коренного населения, но европейские болезни вновь оказались самым смертоносным оружием, поскольку у майя тоже не было иммунитета.

Доколониальные империи: Инка

В Южной Америке мы знаем об инках меньше, поскольку у них не было письменности, но устные предания, саги и ранние испанские источники дают много информации. Моими основными источниками были Мария Ростворовски де Диес Кансеко, Теренс Д'Альтрой, Гордон Макьюэн и Фернандо Сервантес. Инки возникли как крошечное королевство в бассейне Куско в XII веке, защищаясь от соседних чанка, затем перешли к набегам и, наконец, подчинили их. Затем они расширились. Каждый правитель, сапа-инка, должен был расширять империю и демонстрировать военные успехи как доказательство своей пригодности к правлению - обычная мотивация для монархов. Но более личная мотивация войны вытекала из обычая раздельного наследования при престолонаследии. Новый сапа-инка избирался теми, в ком было больше всего королевской крови по материнской и отцовской линиям, но он наследовал только должность, титулы и управление армией. Его предшественник, хотя и умерший, сохранил все богатства, приобретенные за время своего правления, которые теперь контролировались и управлялись его кланом. Поэтому новый сапа-инка был мотивирован и способен вести войну.

Примерно с 1438 г. сапа-инки одерживали победы в сражениях с другими народами, в частности с прибрежным королевством Чимор. Как и ацтеки, жившие дальше на севере, они были самым воинственным народом в своих окрестностях, но чаще всего запугивали противников демонстрацией силы, убеждая их выразить почтение без боя. Генералы инков обычно ставили противника перед выбором: покорность или смерть, и в сагах описывается, как народы сдавались без боя. По словам Ростворовского, на ранних этапах экспансии правители инков укрепляли связи с союзниками и покоренным населением с помощью щедрых подарков - роскошных и престижных вещей и женщин, закрепленных щедрыми банкетами. Правители, потерпевшие поражение в битве, казнились, но их дети могли получить образование в культуре инков и затем вернуться на родину в качестве правителей-клиентов. Правители, которые платили дань, оставались на своем месте. Восстание каралось жестоко, иногда истреблением или депортацией, захватом земель и имущества, сопровождавшимся многочисленными изнасилованиями. Один человек позже вспоминал: "Когда они сопротивлялись несколько дней, инки всех их, больших и маленьких, сажали на нож, и когда это видели и понимали остальные люди, они подчинялись из страха". Некоторых пленников бросали в подземелья с дикими животными, а оставшихся в живых обращали в рабство. По меньшей мере шесть правителей инков завоевывали новые территории, главным из которых был Тупак Инка Юпанки. Противники, как правило, имели меньшие армии, были хуже подготовлены к бою и, по-видимому, не могли создавать между собой балансирующие союзы - еще один случай, когда ядро зачищает периферию.

Перед битвой проводились сложные религиозные церемонии. Армия состояла преимущественно из подвластных народов, каждый из которых служил у своего повелителя и выполнял приказы на своем языке, хотя вначале была сформирована небольшая элита, состоявшая из чистокровных инков. Армии могли быть лишь слабо организованными, и основной тактикой, по-видимому, было подавление противника огромными силами, как у ацтеков. По оценкам исследователей, их численность составляла от 35 до 140 тыс. человек, иногда в поле одновременно находилось несколько армий. Большинство генералов были королевской крови инков, что заставляло правителей опасаться, что они могут бросить вызов их собственной власти. Для защиты от переворотов они увольняли слишком успешных генералов и пополняли элитные войска представителями якобы более лояльных этнических групп. В войнах за престолонаследие соперничающие сводные братья периодически претендовали на трон.

Империя инков была несколько опосредованной, однако существовала официальная административная иерархия, состоявшая из сапа-инки, его совета, состоявшего из членов королевской семьи и верховного жреца, затем правителей "четырех четвертей" империи, каждая из которых делилась на провинции, а затем на десятичную структуру местных управлений. Это государство могло собирать налоги, организовывать труд корвеев, проводить переписи населения, но неясно, насколько оно было единообразным, поскольку основная часть управления находилась в руках региональной и местной знати. Однако у них было серьезное коммуникационное преимущество: великолепная система дорог, покрывавшая длинный хребет империи. Они строились местным трудом корвеев, который наряду с военной службой был основной формой налогообложения. Две основные дороги проходили с севера на юг по территории империи, простиравшейся на пять нынешних стран Латинской Америки: одна - по побережью, другая - по высокогорью Анд. Общая протяженность дорог составляла около 40 000 км (современная французская система autoroute охватывает лишь 12 000 км). Ширина дорог составляла от одного до четырех метров, часто они были обнесены невысокими стенами. Некоторые участки представляли собой просто колею, другие были асфальтированы, на холмистой местности имелось множество мостов, дамб и ступенчатых участков. В отсутствие колесного транспорта ступени были удобны даже для перевозки грузов ламами и альпаками. В центральных регионах империи каменные террасы и гидротехнические сооружения повышали продуктивность сельского хозяйства. Качество сохранившихся дорог, террас и зданий вокруг Куско, построенных без цемента и железных инструментов, остается необыкновенным и сегодня.

Дороги отчасти компенсировали разрозненность политической структуры, обеспечивая быстрое перемещение дани, войск и информации. Круглосуточная система эстафет, каждая из которых пробегала 1,4 км, позволяла доставлять устное сообщение или "ципу" (цветные веревки, завязанные узлами, которые раскрывали информацию) со скоростью 240 км в день. Через каждые 30 км располагались постоялые дворы, продовольственные склады для войск, чтобы не приходилось жить за счет земли (и тем самым опустошать ее), а также сеть небольших крепостей. В некоторых регионах было найдено сравнительно немного каменных зданий в стиле инков, что говорит о существовании там непрямой империи. Тем не менее, в военной политике наметился сдвиг в сторону умиротворения, переселения непокорных народов, замены их на покорных и укрепления гарнизонами пограничных очагов. Тамара Брей считает, что инки использовали дороги "для подрыва ранее существовавших отношений обмена", пытаясь направить местную экономику в русло имперской модели, чтобы предотвратить местные союзы между другими народами, поощряя зависимость от государства инков. Инки вели меньше войн, чем ацтеки, монголы или римляне, после того как их империя была создана. Д'Альтрой утверждает, что в последние десятилетия существования империи угрозы исходили в основном от восстаний, а не от вторжений, о чем свидетельствует направление малых сил на периметр, а больших - на внутренние гарнизоны и армии умиротворения.

Испанские захватчики имели такое же превосходство в вооружении, как и в Мексике, хотя их численность была меньше. Однако им повезло в двух случаях. Во-первых, испанские эпидемии пришли раньше испанцев (распространившись из Мексики и Центральной Америки) и в 1528 г. унесли жизни правителя инков, его наследника и многих других людей. Не было ясно, кто из двух сыновей, сводных братьев Атауальпы и Уаскара, должен стать наследником. Было решено, что один из них займет север, а другой - юг. Оба они стали наращивать региональные силы, началась гражданская война, которая закончилась победой Атауальпы в 1532 г., в тот самый момент, когда прибыли испанцы под командованием Писарро - второй удар удачи. Две укоренившиеся в регионе группировки инков продолжали существовать. И снова разница между испанцами, движимыми неуемной жадностью, нацеленной на захват золота, серебра и земли, и разрозненностью и неуверенностью инков. Обе группировки инков пытались заручиться поддержкой Писарро, но он дважды обманул их обоих. Позаимствовав тактику Кортеса, он пригласил Атауальпу и его элитную гвардию на пир в честь инков на главной площади Кахамарки. Внезапно на площади появились вооруженные испанские солдаты и расправились с безоружными инками. Атауальпа был заключен в тюрьму, а затем убит. Затем Писарро взял в заложники своего преемника, убил оставшихся лидеров обеих сторон и, наконец, последнего инку Сапу. Он сверг империю инков, обладавшую большими административными ресурсами, чем ацтеки, не проведя ни одного серьезного сражения.

Сражения произошли позже, в 1536 г., когда зверства испанцев по отношению к коренному населению спровоцировали восстание. Но когда два последних сапа-инки были убиты, ни один из альтернативных лидеров не обладал освященным религией престижем, чтобы координировать крупное движение сопротивления. По словам Ростворовского, щедрая раздача подарков инками обернулась для них бедой, поскольку "по мере роста государства росло и число владык, которых нужно было удовлетворять". Новые завоевания приносили доходы, но и требования новых клиентов, ожидавших подарков. Поэтому правители инков вынуждены были увеличивать налоги на землю и рабочую силу. Однако это оттолкнуло тех, кто уже был союзником, и многие восстали, приняв губительное решение о союзе с Писарро. Затем эпидемии, переносимые испанцами, покончили с сопротивлением. Те, кто еще сопротивлялся, отступили в джунгли и горы, но конец был уже неизбежен. Инки были уничтожены в ходе периодических войн, продолжавшихся в течение сорока лет, их империя была разграблена, а золото и серебро переплавлено в слитки для конкистадоров и императора Священной Римской империи.

Завоевание пиренейцами империй Центральной и Южной Америки было практически неизбежным, учитывая их относительную молодость и политическую слабость. Вооружение и солидарность испанцев по сравнению с разрозненными тенденциями союзов ацтеков и инков, неуемная алчность волн колонистов по сравнению с неуверенной реакцией местного населения, а также скрытое оружие Европы - эпидемия - усугубили неравенство сил. Необычайные монументальные сооружения, в основном культовые, доколумбовой Америки, как правило, маскируют ее относительную политическую и военную слабость.

От завоевания выиграли немногие. Возможно, половина конкистадоров выжила и получила добычу или землю, а половина погибла или ушла разочарованной. Их предводители чрезвычайно разбогатели, а король Испании, имевший право на пятую часть всех трофеев, преуспел больше всех. Поскольку они не создали никаких богатств, много разрушили и убили сотни тысяч людей, их завоевания были достигнуты исключительно за счет коренного населения. Сегодня международные суды могли бы обвинить конкистадоров как военных преступников, но папство, жадное до душ, считало иначе. Папы организовали заключение договоров между двумя коронами - Испанией и Португалией - для урегулирования территориальных споров, в результате чего Бразилия досталась Португалии, а Испания - остальным странам. Это избавило Латинскую Америку от межимперских войн, от которых страдали Северная Америка и Азия. Две группы католических колонизаторов могли спокойно истреблять оставшееся коренное население, хотя в церкви и в Испании все чаще звучала критика их жестокости, доходившая вплоть до самого императора Священной Римской империи. Как и в других случаях, моральные угрызения совести возникли позже, слишком поздно.

Постколониализм

"Бог на небе, король далеко, а я отдаю приказы здесь", - говорили колонисты. Как и в Северной Америке, они росли в недовольстве своим монархом, подстегиваемые новой либеральной республиканской идеологией. Испанская империя распалась, когда Наполеон вторгся в Испанию и сверг короля Бурбонов. В образовавшемся вакууме власти в Америке креольские поселенцы (уроженцы этих стран) попытались перехватить королевскую администрацию у правящих полуостровов (уроженцев Испании), что привело к вспышке гражданских войн. В 1815 г. на испанском престоле были восстановлены Бурбоны, и Фердинанд VII объявил себя абсолютным монархом. Это подтолкнуло большинство колонистов к требованию независимости, хотя некоторые роялисты держались до 1833 года. Десять испанских государств-наследников были признаны суверенными церковью и двумя соответствующими великими державами - Великобританией и США. Два из этих государств, Гран-Колумбия и Центральноамериканская федерация, вскоре распались на несколько более мелких. Португальская Бразилия, напротив, осталась целой. Португальский король бежал от Наполеона и теперь правил в Бразилии как император. Не считая крошечных британских, французских и голландских колоний, в Латинской Америке было пятнадцать суверенных государств. О них и пойдет речь.

Объяснения войны в постколониальной Латинской Америке

Все эти страны, за исключением Коста-Рики и Панамы, обладают армиями, но их основной деятельностью не является ведение межгосударственной войны. Как отмечал Станислав Андрески: "Милитаризм в латиноамериканских республиках приобрел интровертный характер: имея мало возможностей воевать за свои страны, солдаты оставались заняты внутренней политикой, поиском личных и коллективных преимуществ. Вместо межгосударственных войн появилось военное насилие внутри государств, во внутренней политике." Он утверждал, что вооруженные силы слишком велики для полицейских функций и слишком малы для межгосударственных войн. Роберт Холден утверждает, что в регионе было много насилия: "убийства, увечья и другие акты разрушения, совершаемые соперничающими каудильо, партизанскими "освободителями", эскадронами смерти и государственными агентами, такими как вооруженные силы и полиция". Латиноамериканцы не являются более миролюбивыми людьми, но они редко развязывали межгосударственные войны. Данные о коррелятах войн с 1830 г. свидетельствуют лишь о нескольких, в основном в XIX в., хотя эти данные не учитывают большинство войн, которые велись против коренных народов. К середине 1880-х гг. власть коренных народов была уничтожена, хотя кастовые войны в Юкатане продолжались и в XX в. Последующее насилие в основном обеспечивалось гражданскими войнами между политическими группировками, регионами и классами, а в последнее время - войнами банд, связанных с наркотиками.

Сравнивая этот регион с другими регионами мира в период с 1816 по 2007 год, статистические данные по КС, предоставленные Дугласом Лемке, Чарльзом Гохманом и Зеевом Маозом, а также Тассио Франки и его коллегами, показывают, что уровень межгосударственных войн в Латинской Америке в три-пять раз ниже, чем в Европе, и значительно ниже, чем в Азии. Дэвид Марес утверждает, что после Второй мировой войны Латинская Америка была лишь "в середине стаи" по количеству войн, поскольку три войны в ней были выше двух войн в Африке, одной в Северо-Восточной Азии и нуля в Северной Америке. Но абсурдно говорить, что в США не было войн, и Марес также разделяет Северо-Восточную и Юго-Восточную Азии, утверждая, что у них нет общих проблем безопасности. Это не так. Корейская и Вьетнамская войны были противостоянием между коммунистическим и капиталистическим авторитарными режимами, в них участвовали США, Советский Союз, Китай, Южная Корея и Франция. Их следует объединить в единый региональный пример. Исправление этих упущений приводит к тому, что только постколониальная Африка уступает Латинской Америке в межгосударственных войнах, а в Африке гражданских войн было гораздо больше. Кроме того, большинство латиноамериканских войн велось небольшими армиями в течение коротких периодов времени и с небольшими затратами, финансировалось в большей степени за счет долгов, чем за счет налогов, и оказывало меньшее влияние на общество. По данным Всемирного банка за 2020 год, расходы на оборону в Латинской Америке составили 1,2% ВВП, что вдвое меньше, чем в среднем по миру (2,4%). Военные расходы были направлены на модернизацию, а не на поиск превосходства над соседями.

Латинская Америка практически не участвовала в войнах за пределами своего континента. Во Второй мировой войне бразильские солдаты сражались в Италии, понеся почти тысячу потерь. Когда в 1942 г. немецкие катера потопили мексиканские корабли, президент Мануэль Авила Камачо объявил войну, видя в этом решение внутренних социальных противоречий, но его попытка ввести воинскую повинность была встречена социальными волнениями, и Мексика не послала ни одного солдата. В 1944 г. она направила одну эскадрилью ВВС на Тихоокеанский театр военных действий. Летчики были недорогими национальными героями, так как самолеты поставляли США, и только пять пилотов погибли в бою. Наконец, Колумбия отправила на Корейскую войну 5100 солдат, и 163 из них погибли. По всем этим причинам историю Латинской Америки часто называют "долгим миром".

Маоз предпочитает называть ее зоной "насильственного мира", отмечая, что простая дихотомия между войной и миром не учитывает промежуточные MID - от простого блеяния до применения силы в небольших столкновениях. Используя данные CoW, Гохман и Маоз предполагают, что с 1816 по 1976 год на всей территории Северной Америки, включая Северную Америку, произошло 183 MID. Но эта цифра намного меньше, чем в Европе, где их было более 500. В период 2002-10 гг. только в Западной Европе было меньше MID. В Западной Европе - ноль, в Латинской Америке - пятнадцать, в Центральной Европе - тридцать пять, а на Ближнем Востоке, в Южной Азии, на Дальнем Востоке и в Африке - сорок и более. За два периода, по которым у нас есть данные, - 1816-1976 и 1993-2010 годы - в десятку стран-инициаторов MID не вошла ни одна латиноамериканская страна. Поэтому я не соглашусь с Маресом, если только он не включит сюда также гражданские войны и войны между бандами.

Треть всех ОДР в регионе приходится на пограничные споры, которые редко разрешаются одним вооруженным столкновением. До 1980-х годов во всех странах Латинской Америки существовали неурегулированные мелкие пограничные споры, которые иногда становились причиной ОДР, но редко приводили к войне. В настоящее время большинство из них урегулировано. Из недавних примеров можно привести спор между Никарагуа и Колумбией по поводу двух небольших островов, урегулированный в 2012 году Международным судом ООН; спор между Перу и Чили о морских границах, урегулированный Международным судом ООН в 2014 году; спор между Боливией и Чили, урегулированный Международным судом ООН в 2018 году; спор между Коста-Рикой и Никарагуа по поводу района Исла-Калеро, урегулированный Международным судом ООН в 2018 году. Также был спор между Колумбией и Венесуэлой по поводу колумбийских партизан, действующих из-за венесуэльской границы. Только разногласия между Великобританией и Аргентиной по поводу Фолклендских (Мальвинских) островов привели к войне - небольшой, необъявленной - и не были урегулированы. Хорхе Домингес и Дэвид Марес лаконично резюмируют это: "Территориальные, пограничные и другие споры продолжаются. Межгосударственные конфликты из-за границ происходят довольно часто. Споры иногда перерастают в военные конфликты, поскольку государства постоянно применяют низкие уровни силы для формирования тех или иных аспектов двусторонних отношений. Такая эскалация редко доходит до полномасштабной войны. Межгосударственные войны случаются нечасто." Таким образом, возникает два основных вопроса: Почему в Латинской Америке было так мало войн и почему милитаризованные межгосударственные споры в конечном итоге разрешались дипломатическим путем?