Обворожительно жестокий

∙ ГЛАВА 6 ∙ Тру

Мне снится, что я бегу по ночному густому лесу. Лунный свет струится сквозь ветви высоких деревьев, пятная темную лесную подстилку призрачной белизной. Массивные корни вьются сквозь груды опавших листьев, которые я подбрасываю на бегу. Мои волосы развеваются, а сердце бешено бьется в груди.

Вой доносится со всех сторон, поднимаясь ввысь жутким эхом по холодному воздуху.

Вокруг тишина, слышен только вой, звук моего затрудненного дыхания, глухой стук моих ног по земле и хруст сухих листьев. Я обнажена, но не стыжусь этого. Удобно, что тело не сковывает одежда. Мой разум свободен, будто ветер.

Я пытаюсь догнать большое темное животное, которое бежит между деревьями далеко впереди меня.

Оно поворачивает голову и смотрит на меня глазами, которые горят в темноте. Животное обнажает острые белые зубы в волчьем оскале, затем опускает свою большую морду почти до земли и бросается вперед, убегая прочь, оставляя меня кричать в отчаянии, потому что исчезает в темноте.

Я резко просыпаюсь и рывком поднимаюсь в постели, морщась от боли, которая пронзает мое тело.

— Страшный сон?

Лиам спокойно сидит в кресле у моей кровати с книгой в руках, закинув ногу на ногу. Настолько красивый, что не может быть настоящим.

Я сглатываю, желая, чтобы мое сердце перестало быть отбойным молотком.

— Нет. На самом деле, мне снился ты.

Он пристально смотрит на меня.

— Тогда точно кошмар, — шепчет он.

Сейчас уже вечер: мир за окном погружен во тьму. Свет в комнате приглушен, а шум дневной больницы превратился в тишину.

Либо Лиам уходил, пока я спала, либо кто-то принес ему свежую одежду, потому что красноречивая точка на воротнике его рубашки исчезла.

— Ты всегда носишь костюм и галстук?

Его губы кривятся. Мне кажется, он наслаждается моими случайными сменами темы в разговоре. Не то чтобы он когда-нибудь признался бы в этом.

— Я спрашиваю только потому, что твоя борьба с преступностью, вероятно, была бы намного более комфортной, если бы ты прикупил спортивные штаны.

Он захлопывает книгу и сурово на меня смотрит.

— Разве я похож на человека, который ходит в спортивных штанах?

Ответ настолько очевиден, что я даже не утруждаю себя произношением его вслух.

— Неужели тебя не раздражает галстук?

— Нет.

— А как насчет дома? Ты же не можешь спать в этом костюме. В чем ты спишь?

Удерживая мой пристальный взгляд, он говорит:

— Ни в чем.

Матерь божья. Внутри моего тела напрягаются мышцы, о существовании которых я даже не подозревала.

Он кладет книгу на тумбочку и складывает руки на коленях, смирившись с моим допросом по поводу его гардероба. Но я не хочу быть предсказуемой, поэтому решаю обсудить другое.

— А что ты там читал?

— Пруста.

Я на минуту задумываюсь.

— Я знаю, что это мужчина, но не более.

Он молча протягивает мне книгу. Обложка изношена. Страницы внутри пожелтели, многие из них потрепаны. Я подношу ее к носу и принюхиваюсь, перелистывая страницы, чтобы уловить приятный книжный запах. Затем возвращаюсь к первой странице и смотрю на титульный лист.

Французский.

— Называется «В поисках утраченного времени», — сообщает Лиам.

— О чем она?

Он задумывается.

— Жизни. Смерти. Любви.

— Хм. Не слишком подробно.

Он крепко сжимает губы. У меня сложилось отчетливое впечатление, что он старается не рассмеяться.

— Это четвертый том из семи.

— Семи? — Я с новым уважением таращусь на книгу. — Это немного пугает.

— В английском переводе всего шесть, если тебе станет от этого легче.

— О, намного, — усмехаюсь я. — Как только избавлюсь от этого платья с открытой спиной, обязательно сгоняю за ними в книжный. — Я кладу книгу на тумбочку и снова смотрю на него. — Кстати говоря, я уже готова вернуться домой.

Выражение его лица мрачнеет, исчезает веселье.

— Больницы напоминают мне о страданиях, — тихо поясняю я.

Когда он сосредотачивает свое внимание на мне, я отворачиваюсь и сглатываю.

— Долгая история. В любом случае, я хочу вернуться домой.

В комнате воцаряется тишина. Я чувствую, как он смотрит на меня, чувствую его пристальный взгляд на моем лице, но не поднимаю глаза, потому что уже поняла, что он умеет видеть вещи такими, как они есть.

— Когда я отвезу тебя домой, это будет конец всему. Понятно?

Под «всем» он имеет в виду «нас». Не то чтобы «мы» были, но он явно решил, что это даже не вариант.

Мне не хочется на это обижаться, но я обижаюсь. Не хочу быть настолько заинтригованной этим опасным незнакомцем, но я заинтригована. В глубине души я понимаю, что у нас с ним нет будущего и что мне лучше держаться от него подальше... но он — загадка, которую я так долго пыталась разгадать, что мне жаль все бросать, когда кусочки, наконец, начинают соединяться вместе.

— Тру. Посмотри на меня.

Вместо того чтобы повиноваться, я изучаю свои руки, почти такие же бледные, как и шершавые хлопковые простыни, на которых они лежат.

Мне необходим маникюр. Странно замечать подобное в такое время.

— Тру.

— Я тебя услышала. Ты больше не хочешь меня видеть.

— Я сказал не это. Посмотри на меня.

Его голос слишком соблазнителен, чтобы долго игнорировать. Я поднимаю на него глаза: он сидит в кресле, сцепив ладони на коленях и смотря на меня с той же обжигающей силой, что и раньше.

— Я тебе не подхожу, — мягко объясняет он. — У меня не обычная жизнь.

Лиам пытается сказать, что он не одомашнен, как будто это не очевидно. Он носит эти красивые костюмы только для того, чтобы отвлечь людей от острых клыков и когтей.

— Я в курсе, — сердито бормочу я. — Неужели ты думаешь, что я пропустила ту часть, где ты разбил морды двум парням и сломал шею другому, словно прутик?

На его челюсти напрягается мускул.

— Итак, мы пришли к согласию.

Пародируя его, чтобы он понял, насколько это раздражает, я говорю:

— Я сказала не это. — Когда он прищуривается, я чувствую себя вынужденной все пояснить. — Но раз уж мы об этом заговорили... — Я понизила голос. — Ты... тех троих... ну, ты понял.

Его ответ — это простая констатация факта.

— Да.

Я пытаюсь выработать соответствующую эмоциональную реакцию на его спокойное признание о том, что он убил трех человек прямо у меня на глазах (логический ужас или шок, которому следовало бы последовать), но меня лишь раздирает любопытство, которое даже при моем травмированном состоянии неправильно.

— Голыми руками.

Он производит впечатление сфинкса — его взгляд из обжигающего превращается в холодно-непроницаемый. Человек довел свою загадочность до совершенства.

Надеясь, что он даст мне хоть какой-то ключ к пониманию того, как он стал экспертом в надирании задниц, сворачивании шеи и похищении жизни, я подсказываю:

— Я о том, что тебе даже не нужно было использовать пистолет.

— Ненавижу оружие, — мгновенно жестким тоном говорит он. — И перестань казаться такой восхищенной.

— Извини, но так и есть. Я даже не могу открутить крышку с банки маринованных огурцов без посторонней помощи.

Он медленно выдыхает, как будто борется с противоречивыми желаниями: либо вскочить и встряхнуть в меня хоть немного здравого смысла, либо зацеловать до умопомрачения.

Я изучаю Лиама мгновение, поражаясь его напряжению и железному самоконтролю. Он как будто держит удавку на цепи, которая намотана на его собственную шею. Но под тщательным контролем скрывается смирение.

Он похож на вожатого, мчащегося на полной скорости товарного поезда, который понял, что тормоза отказали, а мост впереди рухнул, и у него нет времени, чтобы спрыгнуть в безопасное место.

— Вопрос, мистер Блэк: почему вы так стараетесь держаться от меня подальше?

— Я же тебе объяснил. Я тебе не подхожу.

— И все же ты здесь. Снова. У нас тут намек на амбивалентность².

Выражение его лица мрачнеет.

— Любишь немного поспорить?

— Я учусь на адвоката. Это хорошая практика. — Дабы это доказать, я продолжаю спор. — Для человека, который не терпит даже свитера, ты лжешь самому себе.

— Хотеть тебя и брать тебя — это две разные вещи, — резко заявляет он.

Брать тебя. От этих слов у меня перехватывает дыхание.

Но после глубокого вдоха практичная сторона моей личности решает сделать публичное заявление о том, что, как бы ни мучила его жажда, я не могу заставить его пить. Если он решил, что эта странная, опьяняющая химия между нами не нужна, так тому и быть.

Я не гоняюсь за мужчинами. Это недостойно.

Кроме того, в какой-то момент будущего, когда обезболивающие и вероятный посттравматический синдром исчезнут, меня охватит ужас, когда я пойму, что он убил троих мужчин, чьи тела таинственным образом пропали.

Я снова обращаю свое внимание на шершавые простыни.

— Дай мне минуту переодеться, пожалуйста, — тихо прошу я.

— Одеться?

— Я же сказала, что хочу вернуться домой.

— Считаю, тебе лучше остаться здесь до завтра.

Его тон тверд, но он мне не хозяин. Меня не волнует, что остальные преклоняются перед ним.

— Нет, не хочу.

— Решать не тебе.

На долгое, неловкое мгновение воцаряется тишина. Интересно, когда в последний раз кто-то бросал ему вызов, если вообще бросал?

Он все-таки встает и застегивает пальто.

— Это для твоего же блага.

Не оглядываясь, он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Тяжело вздохнув, я рассматриваю иглу, что воткнута в тыльную сторону моей руки. Кожа вокруг нее черно-синяя и болит, когда я к ней прикасаюсь. Я осторожно отлепляю пластырь, удерживающую пластиковую трубку на катетере, и делаю глубокий вдох.

На счет «три» выдергиваю иглу.

Небольшой щипок, появление капельки крови и все. Отбрасываю катетер в сторону и свешиваю ноги с кровати.

Встав с кровати, тихо стону. Волны боли расходятся от моих ребер, куда меня пнули. От этого колющего чувства приходиться стискивать зубы. Через мгновение боль затупляется, превращаясь в терпимую пульсацию. Я шаркаю по холодному линолеуму к шкафу рядом с ванной комнатой, где, как я предполагаю, находится моя одежда.

Когда я открываю дверцы шкафа, то с ужасом обнаруживаю, что там висят мои любимые джинсы, черное шерстяное пальто и черный кашемировый свитер, которые я надеваю только по праздникам. Также там мои ботинки, черные кожаные туфли на низком каблуке, носки и нижнее белье, которое висит на другой вешалке в прозрачном пластиковом пакете.

Одежды, которая была на мне во время нападения в переулке, нигде не видно.

— Интересно, — шепчу вслух, разглядывая свои вещи.

Волк побывал в моей квартире. Впустила ли его Элли или он дул на дверь, дул на дверь, да и сдул ее?³

Или, может быть, просто позвонил ей и попросил принести сюда мою одежду? Но как он мог узнать ее номер телефона? И если бы Элли пришла сюда, разве не осталась ждать моего пробуждения?

Я решаю оставить эти вопросы на потом, потому что мне надо заняться более важным делом — посещением туалета. Подробности я узнаю позже, не то мой мочевой пузырь вот-вот лопнет.

Включив свет в уборной, вижу свое отражение в зеркале, отчего мне хочется быстрее одеться и уйти.

Левая сторона моего лица покрыта уродливыми фиолетовыми и черными пятнами в форме подошвы ботинка. Левый глаз заплыл. Нижняя губа разбита. Волосы — крысиное гнездо, а белки глаз настолько красные, что кажется, словно я только что проснулась после девичника в Вегасе, не помня, откуда у меня огромная татуировка Элвиса.

Теперь я понимаю, почему Лиам решил, что я должна остаться в больнице.

Воспользовавшись туалетом, мою руки, чищу зубы щеткой и зубной пастой, оставленной кем-то на раковине, и пытаюсь разобраться с начесом на голове, проводя по волосам пальцами и приглаживая их. Но это не работает. Поэтому я сдаюсь и одеваюсь, двигаясь осторожно, потому что мое тело делает все возможное, чтобы убедиться, что я помню травму, которую оно недавно перенесло.

Хотя беспокоиться следует скорее о моем разуме.

Я видела, как в переулке, всего в нескольких футах от меня, погибли трое мужчин, но испытываю странное отсутствие эмоций по этому поводу.

Конечно, они мне не очень нравились.

Кроме того, я выросла на ферме с большим количеством скота, который регулярно становился моим обедом, поэтому пролитие крови для меня не новость. Я знаю, каково это, когда повседневная жизнь сопровождается насилием.

Но все же... Я должна что-то чувствовать. Раскаяние или отвращение, гадливость или неверие. Что-то.

Что-то еще, кроме тайного чувства удовлетворения.

* * *

Когда я открываю дверь комнаты, вижу Лиама, вовлеченного в разговор с двумя полицейскими. Стоя примерно в четырех с половиной метрах от сестринского поста, они не замечают меня, что дает мне прекрасную возможность наблюдать производимый Лиамом эффект в действии.

Даже разговаривая с ним, ни один из полицейских не смотрит Лиаму в глаза. Их взгляды не отрываются от мыса его туфель. Они похожи на двух хорошо обученных собак, ожидающих команды у ног своего хозяина.

Лиам замечает меня у двери. Он оглядывает меня, сверкая глазами, как волк в моем сне. Что-то тихо сказав полицейским, чтобы только они могли слышать, он отходит от них ко мне.

Хотя он оказывается к ним спиной, они оба склоняют перед ним шляпы, прежде чем повернуться и уйти.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, когда подходит ко мне. Его хмурый взгляд говорит мне, что он не одобряет мой план.

— Ужасно, но жить буду. Уже не терпится вернуться домой и принять душ. Вот, ты оставил это в палате. — Я протягиваю ему экземпляр книги «В поисках утраченного времени», которую схватила на выходе, но Лиам отрицательно качает головой.

— Оставь себе.

— Я не знаю французский.

— Еще нет.

Он говорит это так, словно пророчит мне миллион поездок в Париж в светлом будущем. Эх, знал бы он, что я никогда не выезжала за пределы Соединенных Штатов...

Он берет меня под локоть и мягко ведет к лифтам в конце коридора.

Часы на стене у сестринского поста показывают четверть первого ночи. По отвисшей челюсти, которую медсестра средних лет бросает на Лиама, когда мы проходим мимо, я понимаю, что ее трусики только что промокли.

— Разве нам не нужно дать им знать, что я ухожу? Дать мне рекомендации и все такое?

— Нет.

Разумеется, нет. Он ни на что не спрашивает разрешения.

— А как же мои обезболивающие?

— Все под контролем.

Я смотрю на его пустые руки и плоские карманы. Его костюм скроен настолько идеально и так хорошо на нем сидит, что можно было бы увидеть очертания скрепки, но никакие выпуклости не омрачают гладкие контуры его одежды.

Кроме той, что у него между ног (на которую я старательно не смотрю).

— Боюсь спросить, где же ты спрятал пузырек.

Он косо на меня смотрит. Мне казалось, это должно его развеселить, но вместо этого он испепеляет меня взглядом.

Этот человек ничего не может с собой поделать. Его настройки по умолчанию — бушующий ад. Даже когда он пытается быть осмотрительным, жар раскатывается от него волнами.

Мы молча спускаемся в лифте на первый этаж, молча идем к выходу, молча он помогает мне сесть в черный «Кадиллак-Эскалейд», ожидающий нас у обочины.

Только когда мы отъезжаем от больницы, он обращается к своему водителю... на иностранном языке.

Водитель — симпатичный тридцатилетний парень с плечами полузащитника, черными волосами и пронзительно-синими, как сосульки, глазами — смотрит на меня в зеркало заднего вида, прежде чем пробормотать ответ на том же языке.

Либо он страдает серьезным случаем застывшей скуки на лице, либо я ему не нравлюсь. Энергетика от него такая же холодная, как и его глаза.

Когда он снова переводит взгляд на дорогу, я чувствую себя кроликом, выпущенным из капкана.

Я обращаю свое внимание на туманную ночь за окном.

— Это был гэльский?

— Да, — тихо отвечает Лиам. — Но мы называем его просто ирландским. — Следующая пауза кажется тягостной. — Знаешь его?

— Нет. Но мой дедушка был ирландцем. Отец моего отца. Он был родом из Дублина. Дедушка дожил до ста четырех лет. Часто пел мне колыбельные, когда я была совсем маленькой.

Я отворачиваюсь от окна как раз вовремя, чтобы поймать, как Лиам и водитель обмениваются взглядами в зеркале заднего вида.

На этом разговор заканчивается. Лиам становится все более и более напряженным, когда мы приближаемся к моей квартире, взвинченным и беспокойным, время от времени он разминает руки, а затем сжимает их в кулаки.

Я хочу спросить его, что происходит, но понимаю, что не следует. Хочу спросить, откуда он знает мой адрес, но не стоит. Хочу спросить его о многом другом, но и на это не решаюсь. Если это конец наших «отношений», то эти детали не имеют значения. Во всяком случае, я слишком устала, чтобы сейчас иметь дело с тайнами вселенной.

Запишу все это под общим заголовком «Секреты, которые хранят волки» и уберу на дальнюю полку в шкаф.

Мы останавливаемся перед моим многоквартирным домом, Лиам выскакивает из машины и обходит ее.

Как только за ним захлопывается дверь, водитель говорит с сильным ирландским акцентом:

— Будь осторожна. Бостон — опасный город. Я бы не хотел, чтобы такая милая девушка снова пострадала.

Он сверлит меня своим ледяным взглядом.

Это была настоящая угроза. Он говорит мне держаться подальше от Лиама.

Ну что за мудила.

Я встречаюсь с его холодным взглядом в зеркале заднего вида, улыбаюсь и собираю все свое техасское очарование, на какое только способна.

— Да благословит Господь твое доброе сердце, господин Водитель. Но не нужно беспокоиться обо мне. Я беспомощна, только если лак на моих ногтях еще не высох, но даже в этом случае я все еще могу нажать на курок.

Наши взгляды встречаются, когда Лиам открывает мою дверь. Затем водитель отворачивается и качает головой.

Мне кажется, что там был намек на улыбку, но я могу ошибаться.

Я вылезаю из машины, расправляю плечи и смотрю Лиаму в лицо. Мы оказываемся на обочине. Он на голову выше меня.

— Итак, предполагаю, что это прощание. Спасибо, что спас мне жизнь. Я бы отплатила тебе, если бы знала, как это сделать, или если бы была уверена, что ты мне позволишь, что вряд ли. Спасибо еще раз. Надеюсь, у тебя будет хорошая жизнь.

Я протягиваю ему руку, извращенно радуясь тем, что бросила ему в ответ ту же реплику, что он использовал ко мне, когда пытался попрощаться в закусочной.

Он изучает мою протянутую ладонь. Что-то бормочет себе под нос по-гэльски, затем берет меня за руку и осторожно выводит на тротуар.

Потом наклоняется и поднимает меня.

Когда он направляется к входной двери моего дома со мной на руках, словно ребенком, я спрашиваю:

— Подожди, я запуталась. Что происходит?

— Я укладываю тебя и твой умный ротик в постель, вот что происходит, — рычит он.