ш

Города "от Немецкой украйны"

Из центральной полосы Московского государства перенесемся в за­падную его часть - в города "от Немецкой украйны": так называли моск­вичи старые области Великого Новгорода и Пскова с их пригородами. Область Пскова называлась просто "уездом"; область Новгорода дели­лась на "пятины", а пятины, в свою очередь, на "половины", представляв­шие собой самостоятельные "губные" округа. К тому периоду времени, который мы изучаем, ко второй половине XVI века, старая новгород­ская территория пережила уже много общественных перемен и потрясе­ний. Вековые порядки, сложившиеся в пору самостоятельного существо­вания Новгорода, были сломлены во время московского завоевания, во- первых, резким ударом, который был направлен на вершины новгород­ского общества и уничтожил крупное землевладение в крае и крупные капиталы на новгородском рынке, а во-вторых, рядом длительных меро­приятий, исподволь переделавших середину и низ новгородского общест­ва на московский лад. В течение столетия, прошедшего со времени при­соединения Новгорода к Москве, московские порядки в Новгороде стали крепки настолько, что никому и никогда не приходило в голову оправды­вать "разгром" Новгорода Иоанном Грозным как действительную поли­тическую необходимость. В XVI веке в Новгороде уже не было вовсе тех общественных элементов, которые могли бы вести Новгород к отпа­дению от государства в старую вольность; эти элементы были или ис­треблены или "сведены" в другие государевы города; напротив, высший слой новгородского населения, служилые землевладельцы, во множестве заменившие собой новгородских землевладельцев-бояр и "софиян", были опорою московской власти в крае и в значительной своей части даже происходили из Замосковья. Известно, как московское правительство образовало этот военный землевладельческий класс, на который была возложена обязанность защищать край от внешних врагов и поддержи­вать в нем авторитет и силу правительства. Из взятых на государя при покорении Новгорода земель боярских и церковных образован был зе­мельный фонд, из которого и были раздаваемы вотчины и поместья "де­тям боярским москвичам", переведенным из московского центра на нов­городские окраины. В то же время на государеву службу верстались и местные мелкие землевладельцы "земцы"; превращаясь в служилых вот­чинников, "детей боярских земцев", этот люд выигрывал в том отноше­нии, что менял низшее общественное положение на высшее, становился на вершине местного общества. На этот-то смешанный из туземных и пришлых элементов служилый класс и опиралась главным образом мос­ковская власть, имея в нем и военную силу и административный штат для местного управления. Лишенный всяких политических воспоминаний и аристократических традиций новгородских, привязанный к Москве про­исхождением или же обязанный ей карьерой, этот класс стал надежным слугой московской власти. Политическое торжество Москвы было, та­ким образом, полным и безусловным, и мы должны оставить всякую на­дежду отыскать в Новгородском крае второй половины XVI столетия сколько-нибудь верные и определенные признаки политического бро­жения и сепаратизма.

Но, уничтожив новгородский политический порядок и сломив соци­альный строй, на который он опирался, Москва не могла, да вряд ли и имела в виду изменять общие основания народнохозяйственной деятель­ности в Новгородской земле. Завися от условий природных и от геогра­фического положения страны, хозяйственная жизнь Новгородского края отражала, конечно, на себе последствия политических перемен, но про­должала в главном сохранять черты своего исконного склада. Под давле­нием политики изменялась организация хозяйственного труда, но не ме­нялись его орудия; изменялись формы и размеры торга, но не наруша­лось значение для края торгового движения. Именно этим последним определялось и в XVI веке, как раньше, расположение населенных мест в Новгородском крае: все крупнейшие новгородские поселки распределе­ны по главнейшим торговым путям, в местах их соединения и скрещения, и вообще население жмется по берегам рек и по сухопутным "горним" дорогам. При передаточном характере новгородской торговли и при сла­бом развитии местной промышленности во всем крае, кроме главней­ших городов, иначе и не могло и быть. Новгородское население если не кормилось от рыбной ловли или же (что было редко) от пашни, то жило на счет торгового движения, передававшего заморские товары на рус­ский восток и север и русские товары на Балтийское поморье. Вот поче­му изучение торговых путей при знакомстве с новгородской жизнью должно всегда стоять на первом месте. Эти пути естественно делятся на две группы: одни вели за рубеж, другие на восток - в Поморье, на С. Двину и в область верхней Волги. Из первых главное значение имели речные пути, и важнейшим был тот, который шел из Финского залива Невою, Ладожским озером в Волхов; на нем находились города Орешек, Ладога и сам Новгород. Другой путь от устья Наровы переходил в низо­вья Луги и шел или прямо к Новгороду или же через речку Мшагу (Пша- гу) в Шелонь и Ильмень. Третий путь из Пскова по р. Черехе и Узе выхо­дил на Шелонь и по Шел они в Ильмень. Наконец, четвертый вел от За­падной Двины по Ловати в тот же Ильмень. Сухопутные дороги шли от Новгорода на Нарву и Ревель, на Псков и Пернов или на Псков и Ригу. Города Ивань и Ям лежали на путях к гаваням Нарвской и Ревельской, Псков - на пути к Риге и Пернову; Старая Русса - в узле дорог, соединяв­ших Псков с Москвою и область 3. Двины с Новгородом. Вторая группа новгородских путей нам уже отчасти известна: мы говорили выше о реч­ных путях, ведших от Новгорода Волховом и Ладожским озером на север и восток. По Свири от Ладожского озера выходили к Белоозеру, к Кар­гополю и на С. Двину, по Сяси - на Мологу и верхнюю Волгу. Значение этих северных путей бесспорно; однако главная роль в сношениях Новго­рода с восточной Русью принадлежала дорогам более южным, связан­ным с течением Меты. Сама Мета представляла собою магистральный путь, на который можно было выйти с разных волоков. Главным обра­зом пользовались тем волоком, который получил имя Вышнего Волочка и соединял Мету с Твердою через р. Цну и'оз. Мстино. Название "вы­шнего" дано волоку в отличие от "нижнего", или Держкова, волока (вблизи г. Боровичей) на Мете, по которому выходили на мстинскийпуть из Устюжны с Мологи через р. Кобожу и волость Устреку. Между этими волоками существовал и еще один - у рядка Млево: он соединял Мету с верховьями Мологи и, в частности, с Бежецком. Со мстинским путем в Вышнем Волочке соприкасалась и главная сухопутная дорога из Замос- ковья в Новгород, шедшая на Тверь, Торжок, Валдай, Яжелбицы и Брон­ницы. Наконец южнее существовала и еще одна дорога - с верховьев Волги на озеро Селигер, городище Деман, Старую Руссу и Новгород. На всех этих восточных дорогах, особенно по Мете и между Метою и Мологою на волоках, жило сравнительно густое население, состоявшее из торговых и ремесленных людей. Городов здесь было мало; можно да­же сказать, что их не было здесь вовсе, если считать стоявшие на грани­цах Бежецкой пятины Торжок, Бежецк и Устюжну не новгородскими, а московскими городами. В пятинах Деревской и Бежецкой поселки го­родского типа, вообще не крупные по размерам, носили название "ряд­ков" и "посадов". Население их, торгово-промышленное и мастеровое, по роду деятельности ничем не отличалось от московских посадских лю­дей и даже звалось иногда посадскими людьми. Но отсутствие в рядках "города" и "острога", "осадных" дворов и служилых людей, частновла­дельческих слобод и частнозависимых лиц не дает возможности отожде­ствить рядок с городом: рядок был, по остроумному определению И.Д. Беляева, "предшественником, починком города" и только при ос­ложнении внутреннего своего состава мог превратиться в город. Из об­щего числа 40 торгово-промышленных рядков-посадов, известного в че­тырех пятинах, на долю прилегавших ко Мете пятин Бежецкой и Дерев­ской приходилось 27 рядков; таким образом рядковская форма поселе­ний процветала именно на восточных путях, тогда как все новгородские города стали на путях западных и южных.

Таково было распределение важнейших населенных пунктов в крае. Оживление заметно главным образом на торговых путях и в местах тор­га; остальная же страна не представляется наблюдателю ни особенно населенною ни промышленно развитою. Даже города новгородские, кро­ме самого Новгорода и Старой Руссы, не отличались ни размерами ни напряженностью торгово-промышленной деятельности. Все руководя­щие хозяйственною деятельностью края интересы и силы были сосредо­точены в немногих пунктах и прежде всего, конечно, в самом Новгороде. По числу дворов до 70-х годов XVI века Новгород превосходил все замо- сковные города, кроме разве самой Москвы: в 1545 году в нем насчиты­вали 4355 тяглых черных дворов, а общее число дворов (тяглых, белых и церковных) доходило до 5300. Грозный в 1570 году совершенно опусто­шил Новгород, уничтожив в нем более 90% жилых дворов. Но город стал быстро оправляться: в 1605 году в нем уже считали полторы тысячи жилых дворов. Оправлялся от погрома и торг новгородский. О нем есть данные от того же 1605 года, когда на одной Торговой стороне в пожар выгорели "все ряды" - 700 лавок; ими, разумеется, не ограничивалось число торговых помещений в Новгороде с его Софийскою стороною и гостиными дворами вне рядов. В Старой Руссе в 1545 году насчитывали до 1545 дворов, из коих 1473 было тяглых, а 63 принадлежали духовенст­ву. И Старая Русса таким образом подходит по числу дворов к крупней­шим московским посадам; в ней до самого конца XVI века процветало со­леварение и была обширная торговля. Тем разительнее цифры, относя­щиеся к прочим новгородским пригородам: из них только Корела имела в начале XVI столетия около 257 дворов, а в 1568 году до 482 дворов; Ям, Ивань и Орешек на всем пространстве XVI века не имели более 200 жи­лых дворов, Ладога имела около сотни, Порхов и Копорье не имели и ста. При этом ремесленно-торговая деятельность в этих городках разви­та была очень слабо и только во второй половине XVI века стала делать некоторые успехи; масса же "городчан" занималась или рыболовством или огородничеством и пашнею. Обращаясь от западных городов к бо­лее восточным рядкам и здесь видим слабое развитие поселков городско­го типа. В ртличие от рядков земледельческих и рыболовных, состав­лявших обычное явление в Вотской и Шелонской пятинах, в восточных пятинах Бежецкой и Деревской рядки имеют характер торговый. Но это очень мелкие поселения сравнительно с замосковными посадами; посто­янное население в них малочисленно, и рядки живут ярмарочным торгом в торговых рядах, от которых произошло и самое их название. Этот торг питается торговым движением, переносящим товары между Новгоро­дом и Московскою Русью, и замирает с прекращением или временным ослаблением этого движения. Поэтому и состояние рядков не отличается устойчивостью и постоянством. В рядке Млевском, например, в первой половине XVI века считали 225 лавок, в 1551 году "прибыло 107 лавок" и стало их 332, а в 1582 году осталось всего 96 лавок и 16 шалашей. Жилых же дворов во Млеве было всего 27, и те, так же как лавки, то пустели, то вновь заселялись. Другие заметные рядки данного района были немно­гим населенней: в Вышнем Волочке, Боровичах, Тихвине число дворов не превышало сотни на всем пространстве XVI века и падало до 23 (в Бо­ровичах). И только "Новый Торг", или Торжок, получил значение круп­нейшей ярмарки, точные размеры которой, к сожалению, не поддаются определению; но Торжок был оторван довольно рано от Новгорода тверским и московским влиянием и принял физиономию замосковного города: в нем был срублен "город", и в XVII веке было до 500 посадских дворов с населением (приблизительно) в 1000 человек мужского пола.

Итак, Новгородская земля в XVI веке отличалась неравномерностью в распределении населения: торговля в крае сосредоточивалась главным образом в самом Новгороде и в ярмарочных торжках по главнейшим торговым дорогам. Обрабатывающая промышленность держалась в тех же пунктах, где и торг, не выходя из зачаточного состояния в остальных местах. Земледельческий труд и рыболовство лежали в основании хо­зяйства не только в волостях, но даже и в новгородских пригородах. Та­кое положение дела приводило к тому, что главный город края - Новго­род - как бы монополизировал руководство хозяйственною жизнью края; являясь единственным центром, в который стекались товары и с ними население, он как бы вбирал в себя все силы своей земли, остав­ляя очень мало пятинам и пригородам. Такая централизация была очень характерна для политической жизни господина Великого Новгорода в период его независимости, и эту новгородскую особенность не успели искоренить московские порядки. В XVI веке обстоятельства слагались так, что, кажется, еще более увеличивали и без того резкую разницу между Новгородом и окружающими его поселениями. От Ливонской и Польской войны, от опричнины и других более скрытых причин в 70-х и 80-х годах XVI века новгородские пятины, кроме разве Вотской, обезлю­дели. По выражению покойного Ильинского, "население по реке Мете представляло в это время картину полного запустения". И в других менее бойких местах убыль населенных дворов весьма заметна. А между тем и самый Новгород, оправясь от погрома 1570 года, как и его пригороды, лежавшие у Финского залива и Ладожского озера, сохранял относитель­ную населенность, хотя транзитный торг, которым кормилось населе­ние Новгорода, и упал к концу царствования Грозного13.

Совершенно подобную картину представлял и Псков с пригородами в конце XVI века. Сам Псков, несмотря на осаду Батория, сохранил свое население и свой торг и быстро оправился от бедствий войны. Как ка­жется, этому помогло одно обстоятельство, отмеченное мимоходом в описании Пскова у немца Кихеля, видевшего Псков в 80-х годах XVI ве­ка. Кихель говорит, что к его времени во Псков перешла торговля из Нарвы. Упадок русского отпуска из Нарвской гавани отмечен был Флет- чером, который совершенно правильно указал и причины упадка - в Ли­вонской войне. Известно "чисто международное", по выражению Г.В. Форстена, значение вопроса о нарвской торговле во вторую половину XVI столетия: шведы и поляки требовали закрытия торга с Москвою в Нарве, через которую шли русские товары в Ревель; датчане и Любек желали торговать в Нарвской гавани. Успехи шведов на Финском побе­режье помогли им настоять на своем, отрезать русских от Нарвской гава­ни, и вот русские товары находят выход на Балтийское море через Псков. Потеряв лужский путь, новгородская торговля усиленно пользу­ется шелонским, и Псков, бывший во все времена посредником между Новгородом и Рижским заливом, только выигрывает. Всякая перемена в новгородском рынке должна была чувствительно отзываться на Пско­ве особенно потому, что все торговые сношения Пскова с Московскою стороною обязательно должны были производиться "не объезжая" Нов­города. Так, по крайней мере, было при Иване Васильевиче Грозном, и эта связь псковского рынка с новгородским сослужила Пскову добрую службу в изучаемую нами пору. Мы не знаем точно количества псков­ского населения в XVI веке и не сможем заключить о нем по той цифре 6500 дворов в "старом Застеньи", которую дает псковская летопись для 1500 года, но можем составить себе некоторое представление о населен­ности Пскова косвенным путем - по состоянию псковского торга, о кото­ром есть интересные сведения. Псковский торг заключал в себе, кроме гостиных дворов, до 1300 торговых помещений в самом городе, не считая небольшого числа лавок в Завеличье; из этого числа 1010 (80%) принад­лежали черным тяглым людям, до 200 лавок (15%) - церквам и духовен­ству и только 48 лавок - ратным псковским людям. Из общего числа владельцев лавок было тяглых людей 773 (81,8%), ратных людей 42 (4,5%), духовных 97 (10,6%) и, наконец, церквей 28. Эти данные достаточ­но ярко рисуют размеры псковской посадской общины и в то же время указывают на ее целость и крепость в исходе XVI столетия. В то время когда в ближайших к Москве городах тяглые люди уступали служилым и свои дворовые места и свой торг, во Пскове тяглый мир был многочис­лен и крепок; он удерживал в своих руках псковскую торговлю и обладал достаточною силою, нравственною и хозяйственною, для того чтобы стойко переносить не только военные невзгоды, но и все беды Смутного времени, вплоть до междоусобий в самих городских стенах.

Иной вид имели псковские пригороды перед эпохою смут. Известно, что эти пригороды не получили большого значения в Псковской облас­ти. Они были крепостными сооружениями, обращенными против немцев и Литвы, и имели сравнительно ничтожное население. Из 14 пригородов, о которых есть у нас сведения от середины XVI века, только в четырех образовались сколько-нибудь значительные посады: в Опочке было 180 черных дворов, в Острове - 204, в Гдове - 290, в Вороноче - даже 371 двор, несмотря на то, что он, по словам Гейденштейна, был уже в упадке. В остальных десяти (Велье, Володимерце, Вреве, Выборе, Вышгороде, Дубкове, Изборске, Кобыльем, Красном и Себеже) было гораздо меньше тяглых дворов. Население этих городков жило по пре­имуществу земледельческим трудом, мало отличаясь от подгородного крестьянства. Ливонско-польская война губительно отозвалась на хозяй­ственном благополучии этого мелкого люда, и он покинул свои места, ус­тупив свою землю вновь водворенным в пригородах московским гарни­зонам. По описи 1585-1588 гг., посадских людей здесь уже нет почти сов­сем; больше всего их, если не ошибаемся, в Гдове - 14 человек. Их сме­нили стрельцы (обыкновенно по сотне в городе), казаки (в Себеже), пуш­кари и т.п.; весь этот народ принялся за оставленные жителями огороды и вместе с крестьянами, приходящими в городки, пахал их из оброка. Но эти новые жильцы не наполнили старой "пустоты". Всего в 1585-1588 гг. в псковских пригородах насчитывается 75 посадских людей, 66 крестьян, 890 ратных людей, 108 духовных, всего же, с лицами прочих состояний, до 1250 человек, да сверх того указано 1686 пустых дворов черных посад­ских и 108 дворов пустых на церковной земле. Из прежде бывшего числа 246 лавок осталось пустыми 160 и только в 86-ти торговали. Таковы бы­ли здесь последствия военных бедствий. Не только имущественное разо­рение, но и перемены в самом составе городского населения последовали за войною. Сплошное мирное население пригородов, лишенное всякого влияния на жизнь и торговлю Пскова по своей бедности и маломочности, сменилось здесь населением военным; оно было столь же бедно, но обла­дало зато военною организациею, которая помогла ему в Смутную пору сыграть заметную роль в псковских междоусобиях и даже на время взять в свои руки руководительство Псковом в союзе с "мелкими" псковскими людьми14.

IV

Города "от Литовской украйны"

Южные псковские пригороды, обращенные против Литовско-Поль­ского государства, по военным обстоятельствам второй половины XVI века связаны были с тою группою городов, которая на официальном языке носила название "городов от Литовской украйны". Область этих городов (если включать в нее южные псковские города) занимала верхо­вья рек Великой (Себеж, Заволочье, Опочка), Ловати (Великие Луки, Торопец, Невель), Западной Двины (Велиж, Белая), Днепра (Красный, Смоленск, Дорогобуж, Вязьма), Сожа и Десны (Рославль). За обладание этими верховьями шел спор между Литвою и Москвою во весь XVI век, поэтому города, возникшие к тому времени на спорной территории, при­обретали значение крепостей и не раз переходили из рук в руки. Но в то же время, несмотря на боевую обстановку жизни и на частую опасность военного погрома или же простого пограничного насилия, столь обычно­го в ту пору, через пограничные места совершался торговый обмен меж­ду Литвою, Псковом, Новгородом и Москвою. Можно наметить и пути, которыми по преимуществу пользовались для этого обмена. От 3. Дви­ны ко Пскову ездили, пользуясь течением р. Великой, через Заволочье, Опочку и Остров: здесь, по свидетельству Гейденштейна, шла "главная дорога" на Псков, и с Двины выходили на нее от Дриссы и Десны. На этой дороге около г. Острова, на Балабановском лугу, бывал ежегод­но очень большой ярмарочный торг, который давал одного "корчемнаго прикупа на наместника сто пятьдесят рублев". На тот "торг великой" съезжались "многие люди московских городов и Великого Новгорода и Пскова и литовские и немецкие люди". Великие Луки открывали собою идущему от Полоцка два пути: на Великий Новгород по Ловати через Холм и Старую Руссу и на верхнюю Волгу и Москву через Торопец; этим последним путем воспользовался, например, Дж. Тедальди для по­ездки в Москву. Можно было от Полоцка подняться по 3. Двине до р. Межи, а по Меже до р. Обши, на которой лежал г. Белый (или Белая), и оттуда выйти к Зубцову и Ржеву на Волгу. По словам того же Тедаль­ди, на этом самом пути суда "можно было найти в изобилии": стало быть, этим путем не избегали пользоваться. Именно по этому пути царь В. Шуйский выслал из своего государства в Польшу Марину Мнишек и тушинцы перехватили ее в Бельском уезде. Наконец, существовала и прямая дорога сухопутьем из Литвы (от Орши) на Москву через Крас­ный, Смоленск, Дорогобуж и Вязьму. Существовала дорога и вдоль мос­ковско-литовской границы от Смоленска к Великим Лукам, имевшая преимущественно военное значение и описанная Гейденштейном именно с этой стороны. Пограничные места, по которым проходила эта дорога, были покрыты густыми болотистыми лесами, составлявшими первое препятствие для вторжения неприятеля в Московское государство. У ли­товцев и поляков было мнение, что москвичи нарочно развели эти леса с целями стратегическими; мы думаем, что русские люди только умели пользоваться этою естественною защитою, ища в лесах убежища от вра­га и видя в непроездном лесу первую линию укреплений, которую можно было еще усилить засеками. Но за этой линией они созидали новые ряды искусственных крепостей. Все города, названные нами выше, были силь­но укреплены именно в виду войн с Литвою. Летописи наши от середины XVI века сохранили известия о систематических работах по укреплению литовского рубежа, о постройке и обновлении Себежа, Велижа, Заволо- чья, Холма на Ловати. Известно, что этому рубежу существовал в XVI столетии специальный план - "чертеж Лукам Великим и псковским пригородком с литовским городом с Полотцком". Сохранились до нас и некоторые акты, относящиеся к постройке каменного города в Смолен­ске в последние годы XVI века; делали Смоленск "всеми городы", и при­давали новой крепости большое значение: это видно как из летописного повествования о каменном Смоленском городе, так и из анекдота об ост­роумной выходке князя Фед. Мих. Трубецкого, направленной против Бо­риса Годунова при том случае, когда Борису вздумалось сравнить Смо­ленск с ценным ожерельем. К сожаленью, Смоленск строили "наспех", и один из "дворян честных", бывших на постройке, А.И. Дедевшин, объ­яснил полякам в 1611 году, где "град был худо сделан в осень"; это по­могло королю Сигизмунду овладеть Смоленском.

Из всех крепостей, расположенных по литовской границе, наибольшее значение имели Смоленск и Великие Луки. Значение Смоленска общеиз­вестно. В XVII веке его звали ключом Москвы (clavis Moscuae - у Танне- ра); с равным правом можно было назвать его и ключом Литвы, потому что тот, кто им владел, получал возможность распоряжаться и в области 3. Двины и в области верхнего Днепра, если целью операций была Литва. Если же Смоленск становился операционным базисом против Москвы, то из него можно было итти не только на самую Москву, но и на Тверь и на Северную Русь. Такое положение Смоленска в центре многих сообщений придавало ему важность и в торговом отношении. Через Смоленск шли су­хопутьем товары в Москву из Литвы и стран, лежавших за нею, и в Смо­ленске был особый "гостин литовский двор" на посаде. Особенно выраста­ло значение этого двора в то время, когда стеснялся доступ литовского и польского купечества внутрь Московского государства. Так, в конце 1590 года по государеву указу запрещено было пускать из Литвы далее Смолен­ска "с невеликими товары" простых "торговых людей", а пропускались в Москву лишь "именитые гости с большими товары с узорочными, с каме- нием с дорогим и с жемчугом и с сукны скорлаты". Во время таких стесне­ний московские гости и купцы, если желали поддерживать торг с Литвою, должны были ездить в Смоленск, и Смоленск из передаточного пункта обращался в торговый центр. Местные смоленские промыслы не отлича­лись большим развитием. Сплав леса по Днепру и 3. Двине составлял вид­ное занятие в лесном Смоленском крае; конопля и пенька, посуда глиняная и деревянная, сало, воск и мед, пушные товары - вот предметы местного отпуска. Пограничное положение края и первостепенное стратегическое значение Смоленска мешали правильному развитию хозяйственной жизни в самом городе и вокруг его: на первом месте был здесь военно-политиче­ский интерес, и ему подчинились все прочие.

4 С.Ф. Платонов

Подобное Смоленску положение занимали и Великие Луки. Очень хорошо объяснено их значение Гейденштейном и Гиуланом: они пишут, рассуждая с литовско-польской точки зрения и, как кажется, повторяя официально принятое мнение, что область Великих Лук "открывала до­ступ в самое сердце России". По словам Гейденштейна, "Луки находятся как бы в предсердии Московского княжества, представляя пункт, удоб­ный для нападения на другие области, на какие только угодно будет по­том направиться... Отсюда открыта одинаково дорога к Смоленску и ко Пскову". Через Торопец открыта она была и на верхнюю Волгу, в твер­ские места и на самую Москву через Волоколамск. И для московских войск Луки имели большую важность и бывали сборным пунктом: Гей- дениггейн знает, что московский "великий князь обыкновенно стягивает сюда свои войска, потому что, при одинаковой близости окрестных вла­дений, он отсюда может самым удобным образом напасть на ту область, которая покажется ему всего более подходящей". Для Литвы всего па­мятнее в этом отношении, был, конечно, знаменитый полоцкий поход 1563 года, когда сборным местом московских войск послужили именно Великие Луки: отсюда начался поход к берегам 3. Двины и здесь же он был закончен распущением служилых людей "во-свояси". Таким образом среди московских крепостей, выходивших на литовский рубеж от Новго­рода и Пскова, Луки занимали первое место. Завладев ими в 1580 году, Стефан Баторий вполне оценил их важность: по словам Гейденштейна, "видя, что никоим образом нельзя без этой крепости удержать в своей власти взятую у ненриятеля страну, король решил употребить самое большое старание, чтобы возобновить и укрепить оную". Во время оса­ды Баторием Великие Луки представляли собою людный, богатый и хо­рошо укрепленный город. За крепостным валом великолуцкого "города" не было видно даже верхов многочисленных церквей: так высок был этот вал. Хорошая артиллерия Батория не могла ни разрушить ни за­жечь на большом пространстве, достаточном для приступа, прочную кре­постную стену, покрытую толстым слоем дерна. Нужны были особен­ные хитрости и большое мужество со стороны врага, чтобы зажечь са­мый город и сломить сопротивление гарнизона. Во время приступа этот гарнизон почти весь погиб в резне, а остатки его ушли из города. С тех пор Луки долго не могли оправиться: еще раз разоренные в Смуту Про- совецким и Валуевым, они в XVII веке, не потеряв военного значения, не восстановили хозяйственного. Хотя и пробовали при царе Михаиле Фе­доровиче собирать луцких посадских из окрестных городов в старый по­сад "на вечное житье на Луки по старым печищам", однако во весь XVII век в Великих Луках не насчитывали и двухсот тяглых хозяйств.

Вокруг обеих крепостей, Смоленской и Великолуцкой, группирова­лись второстепенные города. Себеж, Заволочье, Невель, Усвят и Велиж составляли первую боевую линию, прикрывавшую подступы к Великим Лукам; это были хорошо поставленные на естественных твердынях, но сравнительно небольшие замки, которые в Ливонскую войну не могли долго задерживать хорошо устроенное баториево войско. За ними Опоч- ка и Остров, уже известные нам, закрывали дорогу ко Пскову; Торопец и

Холм, не считая самых Великих Лук, защищали переход с верховьев 3. Двины на Ловать к Ильменю. Тот же Торопец, вместе с Великими Луками, был защитою и волжских верховий от Полоцка и Вильны; этот город слыл чрезвычайно сильною крепостью; по крайней мере, таким считал его знаток дела Александр Гонсевский. В древнейшую пору Торо­пец имел большое торговое значение, находясь на пути от Новгорода к Смоленску в системе "великого" водного пути. В изучаемое время, с упадком сношений между Новгородской Русью и Днепровскою, Торо- пецкий посад имел средние размеры и не отличался процветанием торга. В 1540-1541 гг. в нем было всего 402 тяглых двора и около 80 служилых нетяглых, а на торгу описано было 79 лавок; по вероятному счету, общее число жителей Торопца в середине XVI века не превышало 2400 чело­век. Область только что названных городов отличалась сравнительно большою населенностью и высокою хозяйственною культурою. Об этом положительно свидетельствует не раз упомянутый нами Гейденштейн, находивший, что после лесных болот, удручавших войско Батория на границе, плодородные и населенные места Великолуцкой области до­ставили "не малое удовольствие всем". Есть много и русских известий, рисующих юго-западную часть старой Новгородской земли и южную по­ловину Псковской, как плодородный и возделанный край.

Уединенно стоявший в лесах и болотах город Белый (или Белая) под­держивал, вместе с Велижем, связь между великолуцкими и смоленскими местами. Сам он стоял при начале сплавного двинского пути, о котором уже была речь, и в этом заключалось его хозяйственное значение; а с точки зрения стратегической Белый был удобен для действий на линии сообщений Москвы с Торопцом и Великими Луками. По этой причине, когда по Деулинскому перемирию Белый остался за поляками, устроена была "новая" обходная дорога из Москвы на Торопец через Селижарово длиною в 547 верст вместо старой дороги на Белый в 440 верст. Другие два города, близкие к Смоленску, Красный и Дорогобуж, были весьма незначительны; Красный рисуется нам простою деревнею, где едва раз­местилась свита Марины Мнишек в 1606 году. Около того же времени ехавший мимо Дорогобужа Тентандер назвал его только "блокгаузом", а не городом или замком. Большее значение и большие размеры имела Вязьма. В 1594-1596 гг. в ней насчитывали 500 тяглых дворов, платив­ших в казну около 234 руб. ежегодно. Через Вязьму шел путь из Смолен­ска не только на Москву, но и на Оку, в Калугу и на верхнюю Волгу, в Старицу и Тверь (этим последним путем ехал в Старицу Поссевин). Положение в узле дорог придавало Вязьме стратегическую важность. Когда Смоленск бывал в литовских и польских руках, именно к Вязьме переходило от Смоленска значение центральной крепости в этой части литовско-московского рубежа, и Вязьма становилась главным прикрыти­ем дорог, идущих в Замосковье. Наконец, на пути от Смоленска к Север- ской земле, к Брянску, лежал Рославль, с деревянною крепостью, кото­рая, по словам Маскевича, имела много пушек и немалый гарнизон. При­крывая от Литвы так называемые заоцкие города, Рославль в то же вре­мя защищал и Северу от покушений со стороны Смоленска. В лагере

Батория существовало мнение, что обладание Смоленском отдает в руки короля и Северскую землю; если признавали справедливым это мнение, то должны были признать и важность Рославля, стоявшего между Смо­ленском и Северскою землею. В 1610 году король Сигизмунд, осадив Смоленск, захватывает и Рославль, воевода которого Ив. Ив. Безобразов сдал город полякам при первом их натиске.

Итак, города от Литовской украйны имели два военных центра: Вели­кие Луки, к которым тянули все места по верховьям р. Великой и иль­менских рек, и Смоленск, около которого группировалось население вер­ховий Днепра и 3. Двины. В основании военного разделения полос вели- колуцкой и смоленской лежали не только географические условия, но и исторические традиции. Великолуцкая полоса из старины была связана с Великим Новгородом и Псковом; Смоленск давно был предметом спо­ра между Москвою и Литвою. Плодородие почвы и развитие торгового оборота, руководимого новгородцами и псковичами, благотворно повли­яли на успехи хозяйственной жизни в первом из описанных районов; вто­рой район, занятый сплошь болотистыми лесами, не отличался оживле­нием и населенностью. Военные условия жизни на границе содействова­ли распространению в крае служилого землевладения. Известно, что Москва систематически водворяла своих помещиков в пограничных мес­тах подчиненной ею Новгородской земли, обращая в поместные дачи взятые на государя новгородские земли. Совершенно такое же система­тическое водворение помещиков на взятых от неприятеля землях мы на­блюдаем в изучаемом нами теперь пограничном крае. Незадолго перед нашествием Батория на великолуцкие места, в 1571-1572 гг., были розда­ны детям боярским Обонежской и Бежецкой пятин в поместное пользо­вание земли кругом Озершц и Усвята на местах, взятых у Литвы. Эти по­местные владения оказались недолговечными, потому что отошли к Лит­ве. Немногим пережили их и владения смоленских, дорогобужских и вя- земских помещиков. В Смуту они подверглись польской оккупации, а их владельцы были выбиты вон и долго не могли устроиться, блуждая по всему Московскому государству. Подобные указанным условия не могли содействовать успехам землевладения и вообще хозяйства в погранич­ных местах. Вот почему мы почти не видим здесь, рядом с мелким искус­ственно насажденным поместным владением, ни крупной боярской ни монастырской земельной собственности15.

V

Города заоцкие, украинные и рязанские "Поле" и Севера.

Характеристика южной окраины Московского государства

Города "от Литовской украйны" Московского государства были рас­положены на верховьях Днепра и Десны. Переходя с этих рек на р. Угру, мы вступаем в новую область - так называемых "заоцких" городов, бывших старинным достоянием южнорусского княжеского рода, подпав­ших затем литовской власти и перешедших к Москве на рубеже XV и

XVI вв. Вместе с городами украинными и рязанскими эти города в XVI веке обращаются уже не против Литвы, а против татар. С успехами Москвы на западной границе против литовских князей в XV и начале XVI века, с приобретением Москвою Смоленска берега Угры и верхней Оки стали безопасны от нападений со стороны Литвы, но в то же время не были хорошо закрыты от нападений татар. Здесь страх от литовцев сменился боязнью крымцев, и в глазах московского правительства заоц- кие города входили в ту полосу земли, которую надо было укрывать с юга. Поэтому и мы соединяем эту группу городов в одном очерке с го­родами "от Поля". Как увидим ниже, есть для этого и некоторые другие основания в условиях быта изучаемого пространства.

Под именем заоцких городов разумелись города, расположенные меж­ду верхним течением Оки и р. Лужею (приток Протвы), Угрою и Жизд- рою; с запада их район ограничивался левыми притоками верхней Десны (точнее, р. Болвою). В этом неправильном пятиугольнике, кроме главно­го и крупнейшего города Калуги, находились города Воротынск, Ко­зельск, Кременеск, Лихвин, Медынь, Мещовск (Мезецк), Мосальск, Опа- ково городище (с Юхновым монастырем), Перемышль, Серпейск. Все это были небольшие городки, но они лежали в краю давно населенном, довольно плодородном и не лишенном торгового оживления. Через Сер­пухов и Боровск было сухопутное сообщение с Москвою; по Оке и при­токам Десны возили товары и сплавляли лес в Замосковье и на Северу. О торговле Калуги и о торговом речном движении в крае находим не одно известие от XVI-XVII вв. В военном же отношении большое число заоцких укрепленных городов объясняется тем, что они прикрывали со­бою подступы к р. Угре и переход на линию р. Поротвы (или Протвы). Значение р. Угры в защите московского центра бесспорно было очень велико: стоит только вспомнить, что именно здесь решился исход татар­ских нашествий 1480 и 1571 гг.: в первом случае татар успели отбить на Угре, во втором - татары, перейдя Жиздру и Угру, дошли до самой Москвы. Недаром русский писатель XVI века, говоря об Угре, решился "нарещи ту реку - пояс самые пречистыя богородицы, аки твердь от по­ганых защищающу Русскую землю". При таких условиях понятно, что заоцкие города сохраняли в продолжение всего XVI столетия свое воен­ное значение; понятно затем, что те из них, которые были обращены на запад, к литовской границе, именно Медынь, Опаков и Кременеск, ско­рее перестали быть "городами" и обратились в "городища", чем крепос­ти, обращенные на юг: с запада уже не ждали вражеской грозы, с юга она не затихала.

Берегами Оки и Жиздры ограничивалась с востока область заоцких городов и начинались тульские места - область украинных городов. Эта последняя область лежала по самой Оке, выше впадения р. Жиздры, и по р. Упе с ее притоками. Она представляла собою узкую полосу земли, протянувшуюся с северо-востока на юго-запад, от Серпухова и Каширы до Карачева и Кром, и прикрывавшую от Поля верхнее и среднее (до Ка­ширы) течение Оки. Здесь были города Алексин, Волхов, Белев, Деди- лов, Карачев, Крапивна, Мценск, Новосиль, Одоев, Орел, Таруса, Тула и

Чернь. Сюда же впоследствии причислили и г. Кромы, выстроенный в 1595 году на левом берегу Оки, на р. Кроме, на месте старого "Кром- ского городища". Как среди заоцких городов первое место принадлежало Калуге, так среди украинных главное значение имела Тула. Через нее шла большая дорога от Москвы на Северу и в Киев, через Волхов и Ка- рачев; так называемая "московская", иначе "посольская", дорога направ­лялась от Тулы же на Мценск, Кромы и Курск; мимо Тулы на Оку про­ложен был и знаменитый Муравский шлях, поднимавшийся от Дивен по водоразделам к Костомарову броду на р. Упе. Находясь на линии важных сообщений, Тула была торговым городом: значение ее рынка на мос­ковской украйне было велико не для одного местного населения, но и для временно приходящих на украйну войск, которые являлись сюда еже­годно для обороны южных границ. В изучаемое нами время, в середине и конце XVI столетия, украинные города, можно сказать, только еще уст­раивались: Волхов и Дедилов были укреплены в 50-х годах XVI века, Крапивна и Орел - в 60-х. Существовавшие за эти годы в Поле сторожи были "поустроены", т.е. упорядочены и преобразованы в 70-х годах, по­сле татарских нашествий 1571-1572 гг. Все предпринимаемые здесь пра- вдтельством меры клонились к тому, чтобы запереть для татар пути в центр Московского государства как по левому, так и по правому берегу Оки: Волхов, Орел и Кромы охраняли левый берег, Крапивна и Дедилов усиливали оборону правого берега.

Тем же целям должны были служить и рязанские города. Старинным центром рязанских поселений было пространство между р. Окою, Осет­ром и Пронею. Здесь находились города Переяславль-Рязанский, За­райск, Михайлов и Пронск. С запада близки были к этому пространству городки Венев, Гремячей и Печерники. На юг от Прони в "Ногайскую сторону" смотрели Ряжск, Сапожок и Шацк. Наконец, к Рязани, по ста­рой традиции, тянули места по верховьям Дона, где в XVI веке были го­рода Епифань и Донков. Все эти города и обозначались общим именем рязанских. Если украинные города служили оплотом от крымцев, дороги которых лежали на запад от Дона, на "Крымской стороне" так называе­мого Поля, то рязанские города охраняли Русь по преимуществу от "Но­гайской стороны", против нашествий с юго-востока ногайских отрядов. В тех же случаях, когда предполагалось нападение крымцев через дон­ские верховья на Рязань и далее на Коломну или Владимир, рязанским городам выпадала главная роль и в борьбе с крымцами. По этой причине в продолжение всего XVI века Рязанский край имел характер военного округа. Главный город края - Переяславль-Рязанский - представлял со­бою сильную крепость; Зарайск с 1533 года имел каменные стены, и все прочие города были укреплены. Чернозем, доходящий с верховьев Дона через Проню почти до Оки, способствовал широкому развитию земледе­лия на Рязани, и украинные рязанские места, несмотря на военные опас­ности, слыли за обильный и богатый край. По Оке и Москве-реке через Коломну к столице "добре много" шел из Рязани хлеб и другие припасы; в Смутное время на продовольствие из Рязани рассчитывали все сторо­ны, действовавшие под Москвою. Были у Рязанского края и торговые сношения с южными местами, причем, разумеется, главное значение имел донской путь. На Дон ездили из рязанских мест или по р. Проне, Ра- нове и Хупте на Ряжск и Рясское поле в р. Рясы и Воронеж или же сухим путем на донскую пристань Донков. От Донкова через веневские места на Каширу существовал еще особый путь, которым могли пользоваться и жители Рязани16.

Вот, в кратком очерке, состав той части Московского государства, которая находилась на юге от Оки и Угры и еще в начале XVI века счи­талась как бы за рубежами государства. Если на востоке и западе изучае­мой нами теперь полосы под прикрытием старинных крепостей "верхов- ских" и рязанских население чувствовало себя более или менее в безопас­ности, то между верхнею Окою и верхним Доном, на реках Упе, Проне и Осетре, русские люди до последней трети XVI века были предоставлены собственному мужеству и счастью. Алексин, Одоев, Тула, Зарайск и Ми­хайлов не могли дать приюта и опоры поселенцу, который стремился поставить свою соху на тульском и пронском черноземе. Не могли эти крепости и задерживать шайки татар в их быстром и скрытном движении к берегам средней Оки. Надо было защитить надежным образом и насе­ление окраины и дороги внутрь страны, в Замосковье. Московское пра­вительство берется за эту задачу в середине XVI века. Оно сначала ук­репляет места по верховьям Оки и Дона, затем укрепляет линию реки Быстрой Сосны, переходит на линию верхнего Сейма и, наконец, занима­ет крепостями течение р. Оскола и верховье Северного (или Северского) Донца. Все это делается в течение всего четырех десятилетий, с энерги­ческою быстротою и по известному плану, который легко открывается позднейшему наблюдателю, несмотря на скупость исторического мате­риала для изучения этого дела.

Очень известен и не один раз излагался порядок обороны южной гра­ницы Московского государства. Для отражения врага строились крепос­ти и устраивалась укрепленная пограничная черта из валов и засек, а за укреплениями ставились войска. Для наблюдения же за врагом и для пре­дупреждения его нечаянных набегов выдвигались в Поле за линию ук­реплений наблюдательные посты - "сторожи", и разъезды - "станицы". Вся эта сеть укреплений и наблюдательных пунктов мало-помалу спуска­лась с севера на юг, следуя по тем полевым дорогам, которые служили и отрядам татар. Преграждая эти дороги засеками и валами, затрудняли доступ к бродам через реки и ручьи и замыкали ту или иную дорогу кре­постью, место для которой выбиралось с большой осмотрительностью, иногда даже в стороне от татарской дороги, но так, чтобы крепость ко­мандовала над этою дорогою. Каждый шаг на юг, конечно, упирался на уже существовавшую цепь укреплений; каждый город, возникавший на Поле, строился трудами людей, взятых из других украинных и "поль­ских" городов, населялся ими же и становился по службе в тесную связь со всею сетью прочих городов. Связь эта поддерживалась не одними во- енно-административными распоряжениями, но и всем складом полевой порубежной жизни. Между военными городами более старыми украин- ными и новыми "польскими" - нельзя провести определенной границы и очень трудно подметить существенное различие в складе жизни. Это один военный округ: части его лучше изучаются в их совокупности и становятся понятнее тогда, когда будут поставлены изучающим в связь с направлением полевых дорог, по которым московские люди сознатель­но располагали группы укрепленных городов, "помысля (по словам лето­писи) поставить по сакмам татарским городы".

Нельзя сказать, чтобы вся сеть полевых дорог была нам одинаково хорошо известна. Муравский шлях и его восточные ветви - Изюмская и К ал миусская сакмы, соединявшиеся с главным шляхом недалеко от Ли- вен, изучены хорошо. Менее обращалось внимания на западные ветви, которые отходили от Муравского шляха южнее р. Сейма и направля­лись через Сейм на верховья Оки, на ее левый берег: это - дорога Пах- нутцова (или Пахнуцкова) и Бакаев шлях, севернее носивший название Свиной дороги. Не вполне ясно и направление восточных путей, которы­ми от Муравской и Калмиусской дорог, через р. Красивую Мечу и Вязов- ню, выходили к Донкову по дорогам Турмышской, Дрысинской и др. На­конец, на востоке от верхнего Дона мы только в некоторых пунктах для XVI века можем указать так называемую "Ногайскую" дорогу, которая шла с юга на верховья Воронежа по верховьям р. Битюка и Цны. Она или пересекала р. Воронеж на Торбеевом броде (у нынешнего Козлова) и шла на Ряжские места или же оставляла р. Воронеж влево и выходила на Шацк и Сапожок. Все эти дороги с многочисленными их разветвлени­ями имело в виду московское правительство, подвигаясь на юг по "дико­му полю".

Выше мы уже указали на важное значение р. Угры, к берегам кото­рой много раз в XVI веке подходили татарские войска. В 1571 году хан, идя Пахнутцовою дорогою, "перелез" Оку через Быстрый брод, верст на десять выше впадения в нее р. Цона (Оцона), и направился на Болхов, а оттуда на Угру. В этот год хана" просто не устерегли, хотя и знали о суще­ствовании дороги, которою он шел, знали, что близко верховья Цона, на водоразделе между р. Цоном и Навлею (притоком Десны), на Молодовой речке "сошлись с Семи и из Рыльска все дороги". Это были по определе­нию "Книги Большому Чертежу": "Свиная дорога от Рыльска до Волхо­ва", "дорога Бакаев шлях", которая "на Свиную дорогу пришла из-за Се­ми реки", и "Пахнутцова дорога промеж (рек) Лещина и Хону от реки Семи в Мелевой брод". Насколько можно сообразить по беглым упоми­наниям документов, Бакаев шлях, идя на восток между р. Сеймом и Пслом, на их верховьях сплетался своими сакмами с Муравским шляхом. На их соединении впоследствии стояла сторожа, "а видеть с тое сторожи по Муравскому и по Бакаеву шляху в поле верст с семь и до реки до Пела". Но здесь же дороги и расходились, почему место их соединения и называлось "на Ростанех". Бакаев шлях отходил от Муравского на севе­ро-запад, и его направление в этой части определялось так: "сакма татар­ская лежит с Изюмской и с Муравской сакмы промеж Думчей курган и реки Пела к Семи пузатой в Курские места". Приблизительно здесь же отделялась от Муравской дороги и Пахнутцова дорога, а именно на вер­ховьях Донецкой Семицы, по левому берегу которой она и уходила на се­вер к р. Сейму. Идя по Бакаеву шляху на Свиную дорогу, переходили через р. Сейм "под Городенским городищем ниже Курска верст с 40", а идя Пахнутцовою дорогою, переходили Сейм выше Курска тоже вер­стах в 40 от него. Располагая такими данными, московское правительст­во устраивает надзор за всеми этими дорогами из Мценска, Карачева, Рыльска и вновь устроенного в 60-х годах XVI века города Орла. Из Ор­ла сторожи стерегут и узел дорог на Молодовой, и известные нам броды на Сейме, и Быстрый брод на Оке. Не довольствуясь этим, к концу XVI века на дорогах ставят города Кромы, Курск и Белгород. Кромы по­строены были между Свиной (Бакаевой) и Пахнутцовой дорогами впере­ди соединения их на Молодовой; новый город прикрывал собою и под­ступы к Молодовой и дальнейшие пути от Молодовой к Карачеву и Вол­хову; в этом было его военное значение. Задачею Курска, поставленного среди тех же татарских дорог, было защищать переправу через Сейм, а Сейм был главною естественною преградою на этих дорогах. Нако­нец, Белгород был поставлен вблизи тех мест, где отходили от Мурав- ского шляха дороги и Бакаева и Пахнутцова; закрывая Муравскую доро­гу, он закрывал и переходы с нее на две прочие, служа таким образом ключом ко всем им. С построением Белгорода путь к заоцким городам, можно сказать, был совсем заперт: все сакмы с Поля к верхней Оке пе­решли в черту государства.

Главная полевая дорога, Муравский шлях, пройдя с юга между верхо­вьями Ворсклы и Северного Донца, а затем между верховьями Сейма и Оскола, направлялась к р. Быстрой Сосне, которую и.переходила близ впадения в нее речки Ливны с притоком Ливною же. Далее, идя между р. Зушею и Красивою Мечею, Муравская дорога подходила с запада к верховьям Упы, пересекала Упу на Костомаровом броде и уже по пра­вому берегу Упы подходила к Туле. От Тулы же можно были итти в лю­бое место на среднем течении Оки. Почти до конца XVI века московское правительство не занимало крепостями Муравского шляха южнее Ту­лы. Оно предпочитало прикрывать крепостями берега Упы (Крапивна, Одоев) и Зуши (Новосиль, Мценск, также Чернь), чтобы не допустить врага с Муравской дороги подойти к Оке и ворваться в область заоцких городов; с другой стороны, не решаясь еще занять постоянными укрепле­ниями течение Красивой Мечи, оно более близкими крепостями - Епи- фанью, Веневою и Дедиловым - закрывало рязанские места и дорогу на Каширу и Коломну от нападения со стороны Муравской дороги. Эти чи­сто оборонительные линии укреплений создаются между 50-ми и 70-ми годами XVI века. В последней же четверти XVI столетия решаются на более смелую меру - укрепить течение Быстрой Сосны, представляв­шей природную преграду на татарских путях. К этому решению привело, как кажется, открытие новой татарской сакмы, именно Калмиусской, шедшей с юга на север восточнее р. Оскола, параллельно его течению, и выходившей на Быструю Сосну в тех же приблизительно местах, где и Муравская дорога. Если бы, как принято думать, Калмиусская дорога соединялась с Муравской у Лйвен на переправе через Быструю Сосну, то она не имела бы никакого значения для более северных местностей за Сосною. Но дело, кажется, было не так. "Книга Большому Чертежу" дважды отмечает направление Калмиусской дороги в стороне от Ливен, на восток: она говорит: "на устье реки Чернавы на (Быстрой) Сосне брод: Калмиюсская дорога"; и в другом месте: "на реке Сосне на усть-ре- ки Чернавы в городке стоят заставные головы, сотнями переменяясь, на Калмиюсской дороге". Из этого заключаем, что на Ливнах Калмиусская дорога лишь одним своим отрогом связывалась с Муравскою, другими же продолжала итти на север восточнее Муравской дороги и особо от последней переходила через Быструю Сосну на Усть-Чернавском, Та- лицком и других бродах. Перейдя Быструю Сосну по Калмиусской сакме, неприятель мог итти через речки Красивую Мечу и Вязовню, на кото­рых не было городов, а только сторожи, прямо на рязанские места, к Донкову, Ряжску и Пронску. Но он мог держаться западнее и выйти на Куликово поле, к истокам Упы и Непрядвы, на "верх Непрядвы на большую дорогу", а отсюда были открыты пути и на Рязанский край, и на Каширу через Венев. Для того чтобы оборонить все эти места со стороны новой дороги, надобно было защитить броды на Быстрой Со­сне. В 1586 году и следующих возникают на Быстрой Сосне города Лив- ны и Елец и "Чернавский городок". Ливны стали на соединении старой Муравской и новой Калмиусской дорог; Елец стал на восточных бродах через Быструю Сосну, прикрывая собою Красивую Мечу; в Чернавском городке была промежуточная застава.

Занятие Быстрой Сосны сопровождалось занятием некоторых пунк­тов и по среднему течению Дона. Один и тот же государев указ предпи­сал (в 1586 году) построение Ливен и города Воронежа "на Дону на Воро­неже". Назначение нового донского города было стеречь не только "Но­гайскую сторону" на восток от Дона, но и "Крымскую" на запад от него. Воронеж высылал сюда сторожи именно для наблюдения за новою Кал- миусскою дорогою, которая шла "меж рек: правые речки впали в Дон, а левые в Донец". Через несколько лет, в последнее десятилетие XVI века (в 1593-1600 гг.), наблюдение за новою дорогою было еще уси­лено. Московские гарнизоны перешли на р. Оскол в новые города: Ос- кол, Валуйки и Царев-Борисов, поставленные на местах прежних сто­рож. Отсюда они могли действовать не только на Калмиусской дороге, но и на Изюмской, так как эти города стали между обеих дорог. В то же время основан был южнее Ливен, на Муравском шляхе, и Белгород, упо­мянутый нами выше. Совершенно ясна цель, с которою так быстро за­хватывалось течение р. Оскола. По этой судоходной реке всего легче было дойти до Северного Донца и на его бродах пересечь татарские пути Изюмский и Калмиусский. Но обстоятельства показали, что тогда с этим делом чересчур поспешили: Царев-Борисов, выдвинутый слишком впе­ред, не устоял и был в Смутное время запустошен. Судьба Белгорода была счастливее благодаря тому, что он не был так удален от Сейма и Быстрой Сосны и был поставлен на удачном месте. Опираясь на города, защищавшие течение Сейма и Быстрой Сосны, Белгород был вне опас­ности от Поля, а в то же время он стоял на Донце на таком месте, кото­рого татарам нельзя было миновать, идя по Муравской дороге. В одном документе, современном основанию Белгорода, говорится, что "опричь Муравской дороги меж Донца и Ворскла обходу царю крымскому и большим людем (т.е. значительному войску) иной дороги нет, опричь Изюмской и Калмиюнской дороги". Уклониться на запад за Ворсклу бы­ло нельзя, потому что по Ворскле здесь "пришли леса большие, и ржав- цы и болота есть", а идти восточнее мешал Северный Донец. В этом-то тесном месте и построили Белгород. Закрывая выход на север из этого пространства между Донцом и Ворсклою, он, как мы уже указали, не позволял пользоваться ни Муравскою дорогою ни дорогами, шедшими от нее на северо-запад, с верховьев Ворсклы и Пела через Сейм.

Так к исходу XVI столетия московское правительство овладело гро­мадным пространством "дикого поля" между Доном, верхнею Окою и левыми притоками Днепра и Десны.

На Ногайской стороне Поля, на восток от Дона, не было такой нужды в крепостях, как на Крымской стороне: здесь были природные "крепос­ти". По рекам Цне и нижней Мокше залегали такие леса, которые не имели нужды в искусственных укреплениях и отлично прикрывали с вос­тока шацкие и рязанские места; а доступ сюда с юга между Доном и Цною затруднялся течением р. Воронежа, Битюка и Вороны. По доку­ментам XVI века можно проследить, кажется, только одну "Ногайскую дорогу" на Рязанский край. Она шла через верховья Битюка к водоразде­лу между Мотырем (или Матырою - приток Воронежа) и Липовицею (приток Цны) и отсюда или направлялась на Торбеев брод на Воронеже (около г. Козлова) и далее на Донков и Ряжск или же шла между р. Польным Воронежем и Челновою (приток Цны) на Шацк. На этой дороге в XVI веке не ставили городов, а ограничивались только сторожа­ми, которые либо стояли на самой дороге либо наблюдали за нею со стороны, с берегов Дона и Воронежа. На самой дороге были сторожи на Битюке у впадения в него Чамлыка, наблюдавшие "сакмы, которыми сакмами ходяч заволжские ногаи из Казыева улуса и азовские люди на государевы украйны, на Рязанския и на Ряжския и на Шатцкия места". Эти сакмы предполагались от верховья Цны через Битюк до верховьев Гавы (или Хавы), впадающей в Усмань. Вторые сторожи были на р. Ли- повице между Цною и Мотырем; третьи на Торбеевом броде и на восток от него до р. Челновой. От Торбеева брода Ногайская дорога круто по­ворачивала на запад к Дону, и здесь на ней стояли сторожи на р. Сквирне (скверне) и р. Рясах, уже недалеко от Ряжска и Донкова.

Таковы были результаты работы московского правительства на "ди­ком поле". Можно удивляться тому, как много было здесь достигнуто в такой короткий срок; но для объяснения дела следует помнить, что быс­трое движение на юг было возможно между верховьями Оки и средним Доном лишь потому, что с обеих сторон фланги боевых линий были на­дежно прикрыты. Слева сам Дон с притоками и заросшие лесами Цна и Мокша служили таким прикрытием; справа опорою была так называе­мая "Севера" - старые города по р. Десне и нижнему Сейму. Эти города и составляли последний район московского юга. Приобретенные в нача­ле XVI столетия от Литвы, не раз бывшие ареною борьбы, они носили определенный отпечаток боевой жизни.'Занимая течение двух крупных рек, Десны и Сейма, они делились естественным образом на две группы: городов по Десне и городов по Сейму. На Десне стояли: Брянск, Труб- чевск, Новгород-Северский, Чернигов и Моравск. Все они имели значе­ние крепостей, обращенных на Литву. Впереди их, еще ближе к литовс­кому рубежу, расположены были Мглин, Почеп и Стародуб, а также мелкие острожки и замки вроде Дрокова (Дракова) и Поповой горы. Это была одна группа городов. Другую составляли Путивль и Рыльск, распо­ложенные на Сейме и обращенные к Полю, на которое они высылали сторожи против татар. На татар же был обращен и Севск с Комарицкою волостью, ему принадлежавшей; хотя он находился в области Десны, а не Сейма, но он был укрыт от Литвы лесами, шедшими по Десне от Брян­ска, и смотрел на Свиную дорогу, которой пользовались татары. Об­ласть северских городов отделялась от Смоленской большими лесами. Сообщение Северы со Смоленском было через Брянск и Рославль; но тот же Брянск близок был к Козельску, Карачеву и Белеву и связывал Северу с заоцкими городами. В этом заключалось его значение. Южнее первое место принадлежало Путивлю: в XVI веке он был одинаково бли­зок и к "дикому полю" и к литовско-польскому рубежу. Почти у стен Путивля сходились московская и польско-литовская границы и между ними клином к Путивлю врезывалось Поле, еще не освоенное ни тем, ни другим государством. Такое положение, лицом к лицу с двумя врагами, придавало Путивлю особенную военную важность: недаром он имел ка­менную крепость и считался главным городом края. Из прочих городов крупнейшими были Чернигов, Стародуб и Новгород-Северский. Через Северу пролегали дороги, соединявшие московский центр с Киевом и Польшею; Севера имела некоторое торговое оживление, так как была богата лесом и медом, торговала коноплею, имела каменоломни по р. Нерусе, Усоже и Свапе, где добывался "жерновой камень"17.

Мы закончили обзор южной части Московского государства XVI века и представили перечень областей, на какие она делилась. Не один раз мы называли все это пространство "военным округом". Действительно, по­требностями народной обороны обусловливались здесь все правитель­ственные действия и определялся склад общественной жизни и хозяйст­венной деятельности. Свойства врага, которого надлежало здесь осте­регаться и с которым приходилось бороться, были своеобразны: это был степной хищник, подвижной и дерзкий, но в то же время нестойкий и неуловимый. Он "искрадывал" русскую украйну, а не воевал ее откры­тою войною; он полонил, грабил и пустошил страну, но не завоевывал ее; он держал московских людей в постоянном страхе своего набега, но в то же время он не пытался отнять навсегда или даже временно присво­ить земли, на которые налетал внезапною, но короткою грозою. Поэто­му столь же своеобразны были и формы украинной организации, пред­назначенной на борьбу с таким врагом. Ряд крепостей стоял на границе; в них жил постоянный гарнизон и было приготовлено место для окрест­ного населения на тот случай, если ему при нашествии врага будет необ­ходимо и по времени возможно укрыться за стены крепости. Из крепос­тей рассылаются разведочные отряды для наблюдения за появлением татар, а в определенное время года в главнейших крепостях собираются большие массы войск в ожидании крупного набега крымского "царя". Все мелочи крепостной жизни, все маршруты разведочных партий, вся "береговая" или "иольная" служба, как ее называли, - словом, вся сово­купность оборонительных мер определена наказами и "росписями". Са­мым мелочным образом заботятся о том, чтобы быть "усторожливее", и предписывают крайнюю осмотрительность. А между тем, несмотря на опасности, на всем пространстве укрепленной границы живет и подвига­ется вперед, все южнее, земледельческое и промышленное население; оно не только без разрешения, но и без ведома власти оседает на новых землицах, в своих "юртах", пашенных заимках и зверопромышленных угодьях. Стремление московского населения на юг из центра государства было так энергично, что выбрасывало наиболее предприимчивые эле­менты даже вовсе за границу крепостей, где защитою поселенца была уже не засека или городской вал, а природные "крепости": лесная чаща и течение лесной же речки. Недоступный конному степняку-грабителю лес для русского поселенца был и убежищем и кормильцем. Рыболовст­во в лесных озерах и реках, охота и бортничество привлекали поселенцев именно в леса. Один из исследователей заселения нашего Поля (И.Н.Мик­лашевский), отмечая расположение поселков на украйне по рекам и ле­сам, справедливо говорит, что "русский человек, передвигавшийся из се­верных областей государства, не поселялся в безлесных местностях; не лес, а степь останавливала его движение". Таким образом рядом с прави­тельственною заимкою Поля происходила и частная. И та и другая, изу­чив свойства врага и средства борьбы с ним, шли смело вперед; и та и другая держались рек и пользовались лесными пространствами для обо­роны дорог и жилищ; тем чаще должны были встречаться и влиять друг на друга оба колонизаторские движения. И действительно, правительст­во часто настигало поселенцев на их юртах; оно налагало свою руку на частнозаимочные земли, оставляло их в пользовании владельца уже на поместном праве и привлекало население вновь занятых мест к офици­альному участию к обороне границы. Оно в данном случае опиралось на ранее сложившуюся здесь хозяйственную деятельность и пользова­лось уже существовавшими здесь общественными силами. Но вновь за­нимаемая правительством позиция в свою очередь становилась базисом дальнейшего народного движения в Поле: от новых крепостей шли далее новые заимки. Подобным взаимодействием всего лучше можно объяс­нить тот изумительно быстрый успех в движении на юг московского пра­вительства, с которым .мы ознакомились на предшествующих страницах. В борьбе с народным врагом обе силы, и общество и правительство, как бы наперерыв идут ему навстречу и взаимною поддержкою умножают свои силы и энергию.

Однако быстрота, с какою правительство подвигало на юг свои бое­вые линии, стала к концу XVI века так велика, что предупредила свобод­ную колонизацию верховьев Сейма, Северного Донца и Оскола. За Быс­трою Сосною на рубеже XVI и XVII вв. еще не было сколько-нибудь за­метного населения вне новых, только что возникших крепостей; по край­ней мере, Маржерет, одаренный хорошей наблюдательностью, отметил, что в сторону Поля Россия обитаема только до Ливен, а далее "жители осмеливаются возделывать землю только в окрестностях городов". Чем южнее уходили в "дикое поле" московские войска, тем менее, разумеет­ся, правительство могло рассчитывать на поддержку вольных колонис­тов, которые за ним уже не поспевали, и тем искусственнее создавались штаты городских гарнизонов и пограничной стражи. Различие не только в степени населенности, но и в самых типах населения очень заметно между городами, ставшими на исстари населенных местах, и городами, построенными на новозанятых землях. Более северные города изучае­мой полосы приближаются, по составу своего населения, к военным го­родам, стоявшим на самой Оке и на литовской границе. В массе их жите­лей преобладает служилый люд со своими "дворниками"; но рядом есть посад и торг, есть люди, живущие от промысла и торговли. Город окру­жен густою сетью поместных владений, в которых видим обычную кар­тину хозяйстра, основанного на крестьянском труде и поверженного в кризис с его неустойчивостью. Поместья эти, судя по "окладам", принад­лежат не мелкопоместному люду; в его среде находим все "статьи": и "выбор", и "дворовых", и просто "городовых" детей боярских. Словом, в ближайших к центру государства городах мы попадаем в обстановку, заставляющую нас забывать, что мы уже на юге от Оки, в украинных местах. Не то в городах новых, основанных по стратегическим соображе­ниям на таких местах, где раньше не было прочных поселков и сколько- нибудь земетного оседлого населения. Здесь, на "диком поле", господст­вует - и в городах и вне их - та мало изученная, но очень интересная во многих отношениях среда, которую мы знаем под именем "приборных" людей: стрельцов, атаманов, казаков, ездоков, сторожей, вожей и т.п. Служилые люди по роду своих обязанностей, они были земледельцами не только на своих, от правительства им данных вблизи города землях, но и на казенной государевой "десятинной" пашне, которая иногда с лих­вою заменяла им боярскую пашню московского центра. Прикрепленные к государевой службе и к своей стрелецкой или казачьей слободе, эти люди вовсе не были похожи на служилых людей центральной полосы, детей боярских, ни родом службы, ни характером землевладения, ни вы­сотою общественного положения. Если дети боярские и являлись среди них, то в роли их начальников и руководителей, или же как высший при­вилегированный слой. Обыкновенные среднего разбора дети боярские были крупными и льготными землевладельцами по сравнению с украин- ными людьми, которых можно лучше всего определить как вооружен­ных земледельцев, обязанных государству не только ратною службой, но и земледельческим трудом. Между столь различными типами украин­ных городов наблюдается и промежуточный тип со всеми особенностями переходных форм. Старинные, привычные для московского человека элементы городского и уездного строя здесь налицо: есть и служилый люд, и посадский, и крестьяне. Но рядом с ними есть и новые слои - при­борный люд. При этом и старое и новое, влияя одно на другое, одинаково отступают от установившейся традиции или нормы. Дети боярские, вер­станные из казаков, выступают в качестве мелкопоместной крепостной пехоты. Служилые казаки, и не меняя своего названия, получают помес­тья. Между детьми боярскими и "поместными" казаками стоят доселе загадочные "беломестные атаманы", которые служат "атаманскую службу". Города переходного типа по составу жителей сложнее прочих и потому изучаются не с надлежащею отчетливостью и ясностью.

Далеко не обо всех южных городах есть у нас за XVI век такие сведе­ния, которые позволили бы дать полную и точную характеристику всех этих городов. Но тем не менее на основании данных, которыми мы располагаем, можно представить примеры всех трех указанных выше типов.

К типу старых городов, подходящих к городам центра, прежде всего принадлежат Калуга, Тула и Переяславль-Рязанский - главные города изучаемой полосы. В каждом из них рядом с "городом", т.е. цитаделью, существовал посад. В 1626 году, вскоре после Смуты и разорений, пере­житых Калугой в 1618 и 1622 годах от врагов и пожара, на Калужском посаде считали 171 двор тяглый, до 102 обнищалых двора; в 1654 году в мор, по официальному счету, в Калуге умерло 1836 человек, а осталось 930. Такие цифры рисуют нам Калугу со значительным населением в XVII веке и с развитым посадом (не менее 250-300 дворов) в XVI веке. От XVII века сохранились указания и на деятельность калужской тамож­ни, намекающие на существование торгового движения и товарных скла­дов в Калуге. Тула, уже с начала XVI столетия имевшая каменный кремль, была очень сильной крепостью. В ней в 1588-1589 гг. насчиты­вается не менее 440 дворовладельцев дворян и детей боярских, за кото­рыми было записано до 300 дворов и дворовых мест; на этих дворах жи­ло не менее 325 дворников. Сверх того, в тульских слободах были поме­щены ратные люди низших разрядов, числа которых точно определить нельзя. В тульской книге 1588-1589 гг. находятся упоминания приблизи­тельно о 50 стрельцах, 50 затинщиках, 23 пушкарях, 16 воротниках; но этим не ограничивалось число таких служилых людей. Была в Туле и особая слобода "черкас", т.е. выходцев из польско-литовской украины; московский обычай обращал таких выходцев в особый "чин" служилых же людей. Размеры тульского посада в XVI веке неизвестны; для 1625 го­да имеем цифры: 153 тяглых двора, 62 бедных дворишка и 33 пустых двора. На небольшую торговую силу тульского посада намекают дан­ные о состоянии тульского рынка: на нем около 300 лавок и до 150 мень­ших торговых помещений (скамеек, шалашей и т.д.); но из общего числа 450 помещений черным посадским людям принадлежит всего около ста: они владеют только 24% изо всего числа лавок и шалашей. Остальная же масса принадлежит ратным людям из слобод и дворникам. В руках дворников, а не посадских людей находилась и ремесленная деятельность Тулы: дворники в числе ремесленников в Туле составляли две трети, да­же более. Как ни приблизительны эти числовые данные, они, однако, убеждают в том, что тульский посад, безотносительно крупный, не был хозяином в торгово-промышленной жизни своего города. Он испыты­вал ту же участь, как и военные города на средней Оке, в которых воен­ная слобода угнетала и медленно уничтожала посад. Таково же было по­ложение дел и в Переяславле на Рязани. Здесь на торгу в 1595-1597 гг. было 150 лавок, более 100 "полков" и около 80 иных торговых помеще­ний, а с кузницами, харчевнями и т.п. всего до 400 торгово-промышлен­ных заведений. Из них только 65, т.е. 16%, принадлежало черным по­садским людям. Остальное сосредоточилось в руках или ратных людей, или же людей, зависевших от служилых и церковных землевладельцев: дворников и крестьян. Обилие ратных людей наблюдаем и в Переяслав- ле-Рязанском: здесь есть стрельцы, затинщики и пушкари; есть даже ка­заки. Словом, в больших городах на московской украйне мы видим то же, что в Коломне, Серпухове и Можайске: город служит одновременно целям военно-административным и культурно-хозяйственным. Обращая его в крепость, заботясь о ее усилении, правительство делает город сре­доточием военного люда, который, обживаясь в городе и входя в условия городской жизни, принимает участие в торгово-промышленной деятель­ности коренного посадского населения. При этом посадская тяглая об­щина или слабеет и никнет, не выдерживая конкуренции, или же играет в городе последнюю роль в ряду прочих существующих рядом с ней орга­низаций. Таков характер главнейших украинных городов. В их число можно включить и Зарайск с его каменным кремлем и значительным посадом. На этом посаде в 1595 году было более 200 тяглых и бобыль- ских дворов и несколько дворовых мест пустых; в двух монастырских слободках насчитывали 87 дворов; в крепости и на посаде сверх того бы­ло 169 дворов помещиков рязанских и "каширских", очевидно, помещен­ных здесь после разорения Каширы крымцами. В помещиковых дворах записано было 198 человек "дворников"; число это интересно потому, что оно почти равнялось числу тяглых людей, которых записали 208 (не считая бобылей: "бобыльские дворы в сошное письмо не положены"). К сожалению, нельзя точно определить, как распределены были между городскими жителями 326 торговавших лавок и скамей (из общего числа 400 торговых помещений в Зарайске); но, разумеется, и здесь посадские тяглые люди не пользовались исключительным правом на городской торг и промысел.

За этими сравнительно большими городами следуют менее крупные, сохранившие у себя остатки старых посадов или же образовавшие вновь небольшие посадские общины. Таковы Белев, Венев, Воротынск, Деди- лов, Епифань, Лихвин, Мещовск, Перемышль и Путивль. О Путивле, к сожалению, имеем сведения не ранее 1626-1628 гг. В это время в нем было всего 60 тяглых, да несколько обнищавших посадских дворов. Из 150 с лишком торговых помещений на путивльском рынке посадким принадлежало всего около 25; в остальных торговали ратные люди. По­сад путивльский был, таким образом, мал и слаб, но населенность Путив- ля была, несомненно, велика. Под стенами путивльской крепости, кроме значительного гарнизона в служилых слободах, жили монастырские лю­ди в своих слободках, в которых число дворов считалось сотнями. Как старый военный город Путивль, очевидно, испытал одну участь с ирочи- ми подобными: господство на рынке и в промыслах перешло в нем от по­садских к военным и частнозависимым людям. Из прочих названных го­родов только в Белеве был, кажется, значительный посад, от которого в 1620 году осталось 24 жилых посадских двора, да 88 пустых мест дворо­вых. Новый город "Городенск на Веневе", или Венев, в 1572 году имел 77 дворов крестьян и иных людей, "которые садилися на льготе ново" и должны были образовать посад. Почти столько же было жилых дворов черных людей и в другом новом городке - Епифани. В прочих число по­садских тяглых дворов не превышало трех-четырех десятков. Некоторые же старые города к середине XVII века уже вовсе лишились посадов. По воеводским отпискам 1651 года, в Алексине, Козельске и Мценске сов­сем не было посадских людей; в Пронске их не видно уже в конце XVI века. Зато вырастал в них служилый элемент. Во всех этих городах были стрельцы и прочие гарнизонные люди, а со времени переустройст­ва сторожевой службы на Поле, с 1571 года, в эти города усиленно вер­бовали казаков. По епифанской писцовой книге 1572 года и по дедилов- ской 1588-1589 гг. мы можем проследить, как это делалось: как образо­вывались казачьи слободы около крепостей и как дворы посадских лю­дей ради этого сносились с тех мест, где были, в "черную слободу". При­казная же справка 1577 года показывает нам, что для каждого города было даже определено необходимое число казаков: для Шацка 150, Ряж- ска 200, Епифани 700, Дедилова 500 и т.д. Таким образом происходило превращение старого города в постоянный лагерь пограничной милиции под давлением военных мероприятий, направленных на лучшее устройст­во народной обороны.

Что касается до уездов изучаемых теперь городов, то мы можем су­дить о составе землевладения и населения в них по изданным писцовым книгам XVI и отчасти XVII вв. белевским, медынским, тульским, кашир­ским, веневским, рязанским. На всем пространстве от верхней Оки и до Прони наблюдаем развитие поместного и вотчинного владения как на землях, давно занятых, так и на новых "займищах". На украинное хозяй­ство садятся здесь не одни мелкие люди, привязанные службой к южному городу, но и московская знать. В веневских и епифанских местах колони­затором является князь И.Ф. Мстиславский; в Зарайске помещиками си­дели князья Волконские и ^Кропоткины; тех же Волконских видим и в Тульском уезде; в Дедиловском уезде была вотчина князей Голицы­ных, в Ряжском - вотчина князя Т.Р. Трубецкого. Вообще же вотчинная собственность здесь мало заметна при широком распространении помес­тья. В Каширском уезде, большая часть которого лежала на правом бе­регу Оки, насчитывается 546 помещичьих дворов, в Тульском - 521; вот­чинные же земли встречаются в этих уездах в единичных случаях, и то более за монастырями. Монастыри здесь вообще не обладают такими пространствами земли, как в центральных и северных местностях. Крес­тьянство, не зависящее от помещика и вотчинника, заметно только в дворцовых селах и деревнях около Венева, но эти села и деревни взяты на государя из-за князя Мстиславского, из частной вотчины. Таким обра­зом как украинный город, так и украинный уезд были одинаково местом

5 С.Ф. Платонов развития служилого землевладения и дворовладения. Во второй полови­не XVI столетия служилое землевладение на украйне несомненно делает успехи: украинные места наполняются "приходцами" с севера и количе­ство запашки возрастает. Тульские писцовые книги дают нам интерес­нейшие в этом отношении показания: в Тульском уезде с 93 по 97 год (т.е. с 1585 по 1589-й) прибыло "из пуста в живущее" 9775 четей доброю землею. Значение этой цифры станет вполне ясно тогда, когда мы ска­жем, что в 1585 году было всего "пашни паханой" 7969 четей, а в 1589 го­ду стало ее 17744 чети. В этот счет не входит "посадская" пашня; монас­тырской земли кругом Тулы было мало; таким образом весь прирост мы в праве отнести на успехи служилого и по преимуществу поместного землевладения.

В названных уездах земельные дачи "приборных" людей, именно "де­ревни казачьи", едва заметны. Напротив, в городах на Поле господствую­щий вид землевладения, даже почти единственный, представляют собою поместья приборных людей и их свободные заимки, "юрты", приравнен­ные к известному поместному окладу. Трудами Багалея и особенно Мик­лашевского достаточно разъяснен порядок заселения новых мест на "польской" украйне, и нам остается только собрать их указания в краткий очерк. Мы уже отмечали не раз, что как движение правительственных отрядов, так и свободная заимка земли в Поле держались течения рек. Новые города возникали обыкновенно при реке, вблизи той же реки на­мечались и земли для служилых городских людей, так что область нового уезда совпадала с бассейном реки, на которой стал город. Московские воеводы с отрядом служилых людей являлись на место, где указано было ставить город, и начинали работы; в то же время они собирали сведения "по речкам" о том, были ли здесь свободные заимщики земель. Узнав о существовании вольного населения, они приглашали его к себе, "велели со всех рек атаманом и казаком лучшим быти к себе в город"; государе­вым именем они "жаловали" им, т.е. укрепляли за ними их юрты; затем они составляли список этих атаманов и казаков и привлекали их к госуда­ревой службе по обороне границ и нового города. Это и было первое зерно зарождавшегося здесь служилого класса. Вторым был пришлый гарнизон нового города. Меняясь в известные сроки в своем составе, он служил как бы кадром, с помощью которого устраивались понемногу по­стоянные группы городского населения: стрельцы, казаки, ездоки, вожи, пушкари и т.п. Все эти группы составлялись или путем перевода и пере­хода ратных людей из других городов на "вечное житье" в новый город или же путем "прибора" в службу свободных "гулящих" людей. Каждая группа устраивалась при крепости в особых "слободах"; слободы окружа­ли первоначальную крепость - "город", и сами бывали обнесены валом и стеною - "острогом". За пределами острога вырастали впоследствии та­кие же слободы, "новоприборные" и иные. Обеспечивался гарнизон но­вой крепости на первых порах готовыми запасами, доставленными с севе­ра, из других городов, а затем - собственною пашнею на земле, которую ратные люди получали кругом своего города. К пашням, отводимым в очень небольших количествах, присоединялись всякие угодья. Земли обыкновенно давались каждой группе служилых людей отдельно от про­чих групп, в общей меже, в количестве, равном для всех лиц данной груп­пы. По обстоятельствам пахотная земля этих горожан иногда бывала от­водима не близко от города, и тогда ее обрабатывали "наездом", выезжая из города. Пользование угодьями, особенно же лесными пасеками, также выводило служилых людей из городских стен. Город был устроен, сло­вом, так, что его население неизбежно должно было работать в его уезде и поэтому колонизовало места, иногда очень далекие от городской чер­ты. В свою очередь, насельники края со своими юртами обращались в по­мещиков, служивших со своей земли и тянувших службой и землей к то­му же городу. Наконец, высылаемые сюда из северных городов на сторо­жевую службу дети боярские обзаводились здесь поместьями и вотчина­ми и составляли малочисленную сравнительно группу высших по "чину" и крупнейших по количеству земли владельцев и собственников. Так сплеталась в уезде сеть земельных владений, или созданных военно-адми­нистративными мероприятиями правительства или же пересозданных из вольной заимки в условную форму служилой собственности. Попадав­ший в эту сеть крестьянин садился уже на частновладельческую землю, чаще же попадал в ратную приборную службу. Крестьянские дворы в некоторых уездах почти отсутствовали, а в Белгородском и Путивльском уездах, в которых наблюдалось в начале XVII века сравнительно боль­шое число крестьянских дворов, на одного помещика приходилось сред­ним числом не более одного крестьянского двора и одного бобыльского, и едва ли не большинство помещиков обрабатывало землю личным тру­дом. Вряд ли такое отношение было благоприятным для помещиков в XVI веке, когда на Поле только что возникали и устраивались города и шла усиленная вербовка в их гарнизоны ратных людей. На помещичью пашню здесь едва ли охотно садились люди, приходившие на украйну ис­кать землиц: им лучше было сесть на свою служилую землю, если не удавалось просто "погулять на поле" или "показаковать". Крупного мона­стырского или боярского землевладения на Поле в XVI веке не видим; здесь господствует мелкопоместное хозяйство, и есть только одна круп­ная запашка - на "государевой десятинной пашне", которую пахали по наряду, сверх своей собственной, все мелкие ратные люди из городов. Эта пашня была заведена для пополнения казенных житниц, из которых хлеб расходовался на разнообразные нужды. Им довольствовали тех гар­низонных людей, которые не имели своего хозяйства и состояли в гарни­зоне временно, "по годом". Казенный хлеб посылали, далее, в новые го­рода, военное население которых еще не успело завести своей пашни; так, Елец и Оскол снабжали хлебом Царев-Борисов. Донские казаки, не пахавшие земли, получали хлеб в виде "государева жалованья" из тех же казенных житниц. Крупные размеры запашки на государя, доходившие в некоторых городах до 200 десятин в поле, должны были обременять на­селение, принудительно работавшее на десятинной пашне, и возбуждать в нем недовольство условиями своего быта. Успех самозванческой агита­ции в южных городах в начале XVII века, без сомнения, следует поста­вить в связь с этим недовольством.

Таков состав южного московского уезда. Он так же однороден, как и состав северного уезда, только там население сплошь промышленное, а здесь исключительно служилое, военно-земледельческое. Южный уезд так же, как и северный, крепко связан со своим городом, но на севере эта связь основана на отношениях экономического порядка, а здесь - на во­енно-административных. На севере преобладающее значение имеют представители крупного земельного и торгового капитала, на юге, на Поле, - мелкопоместный люд, сильный военной организацией. Трудно представить себе что-либо более несоответственное одно другому, более далекое одно от другого по условиям общественным и хозяйственным.

Точно определить границы только что характеризованной полосы до­вольно трудно. Выше было замечено, что с 70-х годов XVI века не толь­ко в "польских", но и в более северных украинских городах, на их поса­дах, образуются слободы приборных людей и водворяется мелкопомест­ная форма служилого землевладения. Таким образом признак, по кото­рому всего удобнее можно было бы отличить новый военный город, именно, деление города на специальные военные слободы и отсутствие посадской общины, - этот признак усваивается путем правительственных мер, и старым городам, в уездах которых поселены дети боярские "боль­ших статей" и давно налажено традиционное поместное хозяйство. Во всяком случае к городам нового типа относятся Белгород, Воронеж, Ос- кол, Валуйка, Елец, Ливны, Кромы, Севск, также Сапожок, Печерники, Гремячей и другие острожки и городки на Поле.

К городам этого типа близко стоят и несколько других городов из числа старых, в которых мы встречаем формы служебной организации, так сказать, переходные. Уцелевшие от XVI века ряжские и епифанские десятни лучше всего знакомят нас с этими формами. В Епифани, по де- сятне 1585 года, было поверстано из "казаков" в "дети боярские" 300 че­ловек на поместья в 40 и 30 четвертей. Эти "дети боярские" делились в 1606 году на три сотни и служили с пшцальми под начальством голов, не принадлежащих к епифанской служилой среде, - порядок, напоминаю­щий обычаи приборной службы. А рядом с этими новопожалованными мелкопоместными служаками видим епифанских же детей боярских, по­лучающих в 1604 году новичные оклады в 200 и 150 четей. Таким обра­зом в Епифани как бы два разных слоя служилого люда: старый и но­вый. В Ряжске существует то же самое. Среди ряжских служилых людей обычных наименований, окладов и служеб видим детей боярских "ря- шан в служивых казацех" читаем, что один из них "на Поле казакуют", другие "у казаков в атаманех'", третьи сошли "на Дон безвестно". Мы готовы думать, что понимаем разницу между службою "в служивых каза­ках" и уходом на Поле и на Дон в вольные казаки. Но далее мы теряемся в догадках, что значит уйти "в охочих казакех с Ив. Кобяковым" или "сойти в вольные казаки с Вас. Биркиным", теряемся потому, что и Ко- бяков и Биркин - люди испытанные на государевой службе и не могут никого свести безвестно, тем более, что и сами они и шедшие с ними люди, по десятням, не считаются в бегах. Не вполне понятен для нас и тот служебный "чин", который называется "беломестными атаманами", служит "атаманскую службу", имеет значительные оклады - до 200 че­тей. Если не согласиться с указанием одной воронежской писцовой кни­ги, что атаманы это те, "которые взяты из детей боярских в ездоки", то вряд ли можно объяснить себе этот термин и самую службу.

Чтобы окончить нашу речь о южной окраине Московского государст­ва, нам остается сказать только об одной отмеченной современниками особенности этого края. Авраамий Палицын говорит, что в XVI веке для того, чтобы "наполнить воинственным чином" окраины земли, прави­тельство держалось обычая, "егда кто от злодействующих осужден будет ко смерти и аще убежит в те городы Польские и Северские, то тамо из- будит смерти своея". Это сообщение похоже на правду. Хотя в москов­ском законе мы и не находим выраженного так постановления, но встре­чаем зато указание, что правительству была не чужда мысль обратить украйну в место ссылки для неблагонадежных людей: в 1582 году было указано ябедников и клеветников, уличенных на суде, "казнити торговою казнию да написати в казаки в украйные городы Севск и Курск". Если правительство находило, что на украйне можно терпеть тех, кто неудо­бен в центре, то и сами те, кому становилось неудобно жить в государст­ве, уходили на украйну, где был еще слаб правительственный надзор и общественный порядок. Здесь была возможность или устроить свою жизнь по-новому, избегнув неудобных сторон установившегося в старом обществе режима, или же, если для этого не хватало сил и уменья, можно было итти на государеву "приборную" службу и успокоиться на мелком служилом поместье и в гарнизоне пограничного городка. Палицын гово­рит, что этим выходом пользовались холопи, страдавшие в тисках част­ной зависимости или прогнанные своими господами. Можно думать, что пользовались этим выходом и крестьяне, недовольные теми условиями, в какие становился в исходе XVI века крестьянский труд. Всегда и везде украйна дает приют обездоленному и недовольному люду; и в Москов­ском государстве на украйне ютились те, для кого московские порядки XVI века оказались бедственными и невыносимыми18.

VI

Понизовые города, или "Низ"

Под именем "Низа" или "понизовых городов" слыли, во-первых, го­рода, находившиеся на территории покоренного в 1552 году Казанского царства, на обоих берегах средней Волги и на правом берегу нижней Ка­мы и Вятки, а во-вторых, города, поставленные на нижней Волге, начиная от Самары, и на Каспийском побережье. Нас интересует здесь собственно первая группа городов с их "уездами". Она на самом деле вошла в состав государства после завоевания Йазани, тогда как города второй группы были скорее всего военными колониями, основанными вне государствен­ных границ правительственными силами и почином по соображениям по­литического порядка.

На среднем течении Волги, за исключением одного Васильсурска, ос­нованного в 1523 году, все прочие понизовые города поставлены были в эпоху покорения Казани и Астрахани и замирения вновь приобретенного края. И здесь, таким образом, мы находимся в области новых поселений и в обстановке военной, на украйне. Но здесь условия иные, чем на "диком поле". Московские войска и московские колонисты, оседая в казанских местах, по обоим берегам Волги, между нижним течением Вятки и Камы, с одной стороны, и Мокшею и нижнею Окою с другой стороны, попадали не на пустые угодья, а в области, занятые инородческим населением. Под властью татарскою в Казанском царстве было, по выражению Курбско­го, "пять различныхъ языковъ": мордва, черемисы, чуваши, вотяки и вос­точнее - башкиры. Сломив тяготевшую над ними татарскую орду, мос­ковское правительство должно было привести в послушание и эти племе­на, не сразу признавшие для себя необходимость и неизбежность подчине­ния Москве. Ряд походов в разные стороны от Казани по рекам, впадаю­щим в Волгу и нижнюю Каму, был предпринят в 50-х годах XVI века именно для подчинения не желавших московской власти "языков", в осо­бенности же черемисы. Во время этих походов и в следующие десятилетия возникла сеть крепостей, назначением которых было, с одной стороны, держать в повиновении окрестное инородческое население, а с другой - давать опору и защиту русскому населению, приходившему сюда на новые места из центральных и северных московских областей. Так, по самой Волге, между Нижним-Новгородом и Казанью, кроме Васильсурска (или "Василя") и Свияжска, были построены Козьмодемьянск, Чебоксары и Кокшага (Кокшайск). Будучи направлены, главным образом, против че­ремис, все эти города, кроме Чебоксар, стерегли устья рек, по которым была расположена "луговая" и "горная" черемиса и были также поселе­ния других инородцев, мордвы и чувашей. Василь стоял на устье Суры, Свияжск - Свияги, Козьмодемьянск - против устий Ветлуги и Рутки, Кок­шага между устий Большой и Малой Кокшаги. Чебоксары же, стоящие на устье маленькой Чебоксарки, и Цивильск на р. Цивиле должны были наблюдать за "горними людьми", т.е. за той же черемисою и за смирными сравнительно чувашами. В самой глубине черемисских и вотяцких земель за Волгою, на р. Кокшагах и Вятке, были поставлены города Царево- кокшайск, Царевосанчурск (Шанчурин), Яранск, Уржум и Малмыж. Два последние городка вместе с Арском были построены на старых городи­щах, существовавших еще в татарскую пору. Мордовские земли по р. Мокше и Суре были также обставлены крепостями. На Мокше стояли старинные города Кадом, Темников, Норовчатое городище и новый Мок­шан, на Суре - Ядрин, Курмыш, Алатырь. Наконец, если мы назовем еще Лаишев на Каме и Тетюшев на Волге, поставленные на нагайских пе­релазах чрез эти реки, то закончим перечень понизовых городов, извест­ных нам во второй половине XVI века в средневолжском крае. К их числу мы не решаемся присоединить городки Касимов и Елатьму, лежавшие уединенно на левом берегу Оки в Мещерской области, как бы на остров­ке между громадными лесами, раскинувшимися на болотистых низовьях окских притоков: Гуся, Мокши, Кокши и Теши: это была особая область, отграниченная от соседних не только географически, но и административ­но; здесь было Касимовское ханство, на землях которого кормились обыкновенно знатные татарские выходцы. Не присоединяем к низовым городам и Арзамаса, который был построен на север от линии засек по р. Алатырю и уже упомянут нами вместе с Муромом и Нижним.

Посредством всех указанных городов Москва быстро освоила инород­ческие земли бывшего Казанского царства; не говоря уже о том, что по­литическое подчинение края совершилось скоро и прочно, и мирная коло­низация в этом крае делала решительные успехи. По исследованию Г.И. Перетятковича о заселении Поволжья, можно удобно следить за тем, как нарастало здесь земледельческое население, стекавшееся из различ­ных местностей Замосковья и Поморья и умевшее ужиться и хозяйни­чать в тесном соседстве с туземными элементами. По известным изыска­ниям И.Н. Смирнова можно ознакомиться с тем, как изменялись условия инородческой жизни под влиянием русской колонизации и московского управления. Русский поселенец в этом краю был сравнительно безопас­нее, чем на "диком поле", а между тем по верхней Мокше, по Суре и Сви- яге залегал чернозем, отнюдь не хуже, чем на южной украйне Московско­го государства. Понятно, что сюда должно было с особенной силой потя­нуть не одно рабочее население, но и представители землевладельческих слоев. Что касается до служилого люда, то его здесь устраивало само правительство, сажая на поместья и вотчины "князей и детей боярских, которых государь послал в свою вотчину в Казань на житье". Духовенст­во же по собственному почину испрашивало себе, преимущественно близ самой Волги, как пахотные земли, так и разнообразные угодья; оно быст­ро овладело здесь значительными пространствами земли и стало в Повол­жье, как и в центре государства, едва ли не крупнейшим земельным собст­венником. Заметим, что после покорения Казани, при распределении кон­фискованных казанских земель между московскими светскими и церков­ными владельцами, не все татарские "царевы села и всех князей казан­ских" разошлись по частным рукам; значительная их часть была взята на государя и составила "дворцовые земли великого государя", сочтенные и описанные, кажется, раньше всех прочих земель, в 1563 году. Словом, в казанском Поволжье на первых же порах были водворены все формы землевладения, которыми характеризуется Замосковье XVI века.

Но московский земельный строй на средней Волге встретился с мест­ными земельными порядками, установленными в пору татарского гос­подства в крае. На мордовских и черемисских землях при татарах сло­жился свой землевладельческий класс из татарских мурз и собственных инородческих князьков, имевших власть над "ясачным" населением их вотчин. Руководившие политической жизнью страны вершины этого класса были уничтожены Москвою при замирении края, "все извелися", по тогдашнему выражению, а более мелкие замирившиеся мурзы и князь­ки были привлечены к государевой службе и, став служилыми инородца­ми, сохранили те права на свои земли и их население, какими пользова­лись раньше. На государеву службу попадали и представители мелкого землевладения, так называемые "тарханы". Остальная же масса инород­цев, обложенная ясаком, оставалась в прежних условиях общественного и хозяйственного быта; она получила московское название "черных лю­дей", но не могла, конечно, скоро получить московского устройства. Под­чинить эту массу русскому влиянию предоставлено было, во-первых, мос­ковскому духовенству, просвещавшему край своей проповедью, а во-вто- рых, московским переселенцам, служилым и тяглым людям, которые рас­селялись на инородческих землях и начинали здесь вести свое хозяйство в соседстве и при содействии туземного населения. Разумеется, сближение русских с инородцами и обрусение последних в XVI веке едва начиналось. В глубине своих лесов, вдали от главных рек, инородцы сидели сплошною массою, не зная и не видя московской власти; особенно вотяки, благодаря их удаленности, долго сохраняли свою обособленность и дикость. Мос­ковская колонизация захватывала пока только речные берега до окраины инородческих территорий, там, где эти территории соприкасались с ис­конными русскими заимками. Внутрь же страны московские люди еще не проникали или проникали очень мало. Таким образом инородческий мир, перейдя от татар к Москве, не сразу почувствовал смену власти, и в его тайниках, еще недоступных московскому наблюдению и вмешательству, шла своя особая жизнь. Одна из самых видных и важных частностей этой жизни заключалась в том, что татары, потеряв политическое господство в своем царстве, не потеряли экономической силы. Под кровом русской власти они продолжали, в качестве уже государевых помещиков, захват и закрепление за собою инородческих земель и их ясачного населения. Ус­пех их был тем вернее, что они еще сохраняли за собою престиж старых господ края, а затем они лучше русских знали самый край и строй инород­ческих отношений.

Таким-то образом в Казанском государстве во второй половине XVI века общественные отношения достигли значительной сложности. Над инородческими племенами тяготели две силы, с которыми инород­цам, при их разрозненности и слабости, невозможно было совладать. Как бы по инерции, применившись к новому московскому порядку, продолжал свое дело в крае татарский элемент: он захватывал в свои руки землю и узаконял этот захват, или представляя захваченное московской власти как татарскую вотчину или же выпрашивал занятую землю как поместье за службу великому государю. С другой стороны, сама московская власть передавала инородческие земли в обладание русским владельцам, и на этих землях их первоначальные собственники-инородцы становились "во крестьян место" и пахали землю на нового владельца. И частные мос­ковские переселенцы - "верховцы", как их называли писцовые книги, за­нимали инородческие же пустоши и угодья, оттесняя их обладателей на другие места или подчиняя их своему влиянию. Земля уходила из рук ко­ренного инородческого населения; с потерею прав на землю терялась и личная самостоятельность инородцев. С переходом Поволжья в русские руки процесс обезземеления усилился и ускорился, и это служило глав­ною причиною того недовольства, с каким мордва и черемисы, а за ними и чуваши и вотяки относились к московскому господству. У них не было сил для открытой борьбы за свою землю и не было центра, откуда исхо­дил бы почин восстания и руководство действиями; но при удобном случае то или другое племя готово было подняться на утеснителей. В Смутное время, как и раньше, бывали такие удобные случаи, и мы далее увидим значительные инородческие движения в Среднем Поволжье.

Вот обстановка, в которой приходилось действовать московскому пра­вительству и жить русскому населению в Понизовье. Если здесь не было так опасно, как на южной украйне, зато не было и спокойно. Укреплен­ный город здесь был безусловно необходим: на него опирается и москов­ская власть и мирный поселенец. "Достаточно взглянуть на карту Казан­ской и Вятской губерний, - говорит И.Н. Смирнов, - чтобы оценить зна­чение, которое имели в деле русской колонизации ничтожные уездные городки: чем ближе к городу, тем больше вокруг него мы встречаем рус­ских селений. Около Царевококшайска, Царевосанчурска, Яранска и Ур­жума мы на значительном расстоянии видим сплошное русское населе­ние; отсюда оно двигается уже в глубину черемисских лесов". Но это рус­ское население не представляет собою сплошь вооруженной погранич­ной милиции, как на юге; оно оседает и на городском посаде, и на речном берегу, и на лесной росчисти для торга, промысла и пахоты, сохраняя ту мирную посадскую и крестьянскую физиономию, которая знакома нам по Замосковью. Военным делом занят здесь присланный на годовую службу в город или на житье в поместье служилый люд; прочее же население не носит оружия и не "прибирается" на государеву службу. Таким образом общественный состав здесь отличается от украинного. Каков он всего лучше покажет нам разбор данных о городах.

Сохранились писцовые книги Казани, Свияжска и Лаишева от 60-х го­дов XVI столетия (7074-7076 гг.); из них мы узнаем много интересных частностей, позволяющих поставить Казань и Свияжск (о Лаишеве мень­ше данных) в особую своеобразную группу городских поселений Москов­ского государства. Казань - прежде всего военный город; в ней каменный кремль и деревянный дубовый "острог" кругом посада. Ворота, стены и башни этих укреплений, а также и самые городские улицы на посаде ох­раняются караулами и разъездами "всегда в день и в ночь"; правильность и исправность сторожевой службы тщательно проверяется воеводами и стрелецкими головами. Видно, что московская власть еще не считает Ка­зани замиренною и держит гарнизон города, так сказать, на военном по­ложении. Этот гарнизон очень велик: в его составе было до 200 детей боярских, более 600 человек стрельцов и до сотни людей специальных крепостных служеб. В составе детей боярских были дети боярские "жиль­цы", присланные в Казань на постоянную службу, и "годовалыцики", ко­торые "из верховных городов годуют в Казани", т.е. присылаются на вре­менное дежурство. Все они живут в самом городе, а не в уезде, и действи­тельно занимают свои дворы, а не оставляют их на попечении дворников, как это обычно бывало в других городах в мирное время. Казань, таким образом, была всегда готова в полном составе своего гарнизона встретить нечаянное нападение. Но вместе с тем Казань была и местом мирного торга и промысла. Она оставалась, как и раньше, привычным культурно- хозяйственным центром для обширной области ее прежних подданных. Перейдя в московские руки, она получила и новое значение; из Москов­ского государства через нее лежал путь на Каспийское море и на Каму с ее левыми притоками. В Казани образовался складочный пункт для аст­раханских и камских товаров - "на гостине дворе" и на судовых приста­нях. Благодаря этим обстоятельствам в стенах Казанского "острога" сформировался большой торгово-промышленный посад, в котором со­считано было переписью около 600 дворов тяглых, а "на Казанском тор­гу" - 365 лавок, да около 250 мелких торговых помещений (скамей, пол­ков и др.). В этот счет не входила еще особая татарская слобода, находив­шаяся за городскою стеною, вне "острога". Не сосчитаны были с посада­ми и дворы архиепископа, монастырские и церковные, которые, числом более 150, были разбросаны на посаде и по особым слободам. Можно по­дивиться тому, что в короткое время, - менее чем в 20 лет, - на далекой окраине вырос такой крупный русский город с монастырями, десятками церквей, тысячною массою населения и бойким рынком. Очевидно, что, укрепляя Казань, правительство опиралось здесь не на одинокие "юрты" дикого поля, а на обильный поток русского населения, стремившийся на волжское приволье из верховских городов. Этою же народною тягою на­полнялся и Свияжск, поставленный всего одним-двумя годами ранее рус­ской Казани и достигший также значительных размеров. В нем, как и в Казани, был сильный гарнизон из 26 детей боярских, нескольких сотен стрельцов (по итогам писцовой книги - 584 стрельца) и около 50 человек иных гарнизонных служеб. Посадских людей в Свияжске также довольно много: в городе и на посаде за ними было около 300 дворов. В Свияжске на торгу считали 254 лавки и с полсотни других мелких торговых помеще­ний, а сверх того был и "двор гостин", поменьше, чем в Казани. Словом, Свияжск очень походил на Казань по общему складу жизни. Оба города, бесспорно, относятся к разряду военных украинных городов, оба только что устроены и заселены и оба уже полны населением помимо прави­тельственных гарнизонов. Здесь, стало быть, было удобно селиться и тру­диться и не было той ежеминутно грозящей опасности вражеского набега, которая на юге превращала каждого поселенца в вооруженного сторожа границы. Если мы посмотрим на преобладающие в этих городах занятия населения, то увидим, что здесь мало пашут и огородничают, много торгу­ют и еще больше занимаются ремеслами: из числа посадских людей ре­меслами занимаются в Казани две трети (318 человек), в Свияжске чуть не половина (103 человека), а всего ремесленников насчитано в Казани 474 человека, в Свияжске 226. Ремесленная деятельность направлена, в громадном большинстве случаев, на производство предметов первой не­обходимости, а в составе ремесленников подавляющее большинство лю­дей "молодших", добывающих ремесленным трудом свое пропитание. Не­трудно, кажется, объяснить такое развитие торгово-ремесленной деятель­ности в рассматриваемых нами городах. С одной стороны, в этих городах почти все "приходцы" (о которых есть сведения, откуда они пришли) про­исходят из промышленных городов поморских и замосковных; оттуда принесли они привычку к торгу и промыслу. С другой стороны, не вполне еще была доступна инородческая земля, не сразу замиренная и успокоен­ная, для мелкой земледельческой заимки простого пахаря. Население еще жмется к городской стене и садится на пашню лишь там, где уже есть во- оружейный помещик или благоустроенная вотчинно-монастырская ад­министрация.

Если тяглые городские люди не имели здесь связи с уездом, то служи­лые люди, состоявшие в Казани и Свияжске на "житье", были устроены поместьями в уездах именно этих городов. В Казанском уезде сперва бы­ли поверстаны 155 старых "жильцов" детей боярских, затем 44 человека новых жильцов, и всем им было дано до 17 тыс. четвертей в поле пашни доброю землею с 575 крестьянскими дворами. В Свияжском уезде испо- мещено было 34 человека "жильцов" детей боярских с 5551 четью и 485 крестьянскими дворами. Для ратных приборных людей под городами были отведены обширные покосы. Эти-то служилые земли и станови­лись опорными точками для дальнейшей колонизации края так же, как и земли церковные, щедро отводимые здесь государством духовенству и монастырям.

Скудные данные о Лаишеве, сохранившиеся от той же поры, переносят нас в несколько иные условия заселения края. Лаишев был поставлен в Камском перелазе и представлял собою во время его описи, в 1566— 1568 гг., маленькую деревянную крепость еще в периоде образования. В Лаишеве нет воевод, а есть "головы", начальствующие над стрельцами, которых насчитано всего 25, и над "лаишевскими полоняниками", проис­хождение которых довольно-таки загадочно. Эти "лаишевские полоня­ники посадские жильцы" были устроены в числе 150 на Лаишевском "по­саде" на маленьких "поместьях" и, вероятно, зачислены в гарнизон нового городка. Как ни неопределенны эти указания, они, однако, дают нам пра­во сказать, что рядом с городами промышленно-торгового склада в По­волжье существовали и чисто военные поселки. К числу таких принадле­жали, вероятно, и все новые городки в инородческих местах. Они остава­лись военными до той поры, пока развитие хозяйственной деятельности в крае не превращало их в культурные центры или не ставило их на новых путях сообщения. Так, например, поставленные в последней четверти XVI века Козьмодемьянск, Шанчурин и Яранск были основаны для на­блюдения за черемисою, с целями военно-политическими; между тем очень скоро, уже с самого начала XVII века, через них пролегла дорога от Москвы и Нижнего на Хлынов и Соликамск и далее в новозанятую Си­бирь, и это обстоятельство, разумеется, изменило значение и характер новых городков. Они становятся, - как мы об этом сказали выше словами И.Н. Смирнова, - центрами русских селений, от которых русские люди двигались уже в глубину черемисских лесов. К сожалению, от XVI века не сохранилось точных данных о второстепенных городах "Казанского госу­дарства", а позднейшие сведения о них не пригодны нам потому, что здесь, в среднем Поволжье, при особой энергии колонизационного движе­ния городская жизнь изменяла свои формы быстро и существенно.

Нам нет нужды много останавливаться на характеристике более вос­точных и более южных местностей Понизовья. В XVI веке на Волге ниже Тетюшева была уже пустыня. Для того чтобы облегчить сообщение с Астраханью, на волжских берегах были основаны укрепленные сторо­жевые пункты: Самара, Саратов, Царицын. Для наблюдения за башкира­ми и ногаями построен был городок Уфа при слиянии р. Уфы и Белой. Политические отношения, завязавшиеся у московского правительства с Кавказом, в исходе XVI века, повели к построению городов на р. Тереке и Койсу. Все названные города вместе с Астраханью были военными по­стами, выдвинутыми далеко за черту народной русской оседлости. Эти посты имели гарнизоны, но, строго говоря, еще не имели русского населе­ния. Оно не могло держаться в пустынных местах, которые оживлялись лишь редкими кочевьями татар, ногаев и башкир да временными "стана­ми" и "кошами" полевых казаков. Только под стенами Астрахани образо­вались рыбный промысел и соляная добыча и шел торг с иранскими и среднеазиатскими купцами. Но торговые сношения Астрахани с "верховь­ем" в XVI веке не были правильны и производились караванным спосо­бом или по самой Волге или по ее пустынным берегам: московские люди еще не чувствовали себя хозяевами нижнего Поволжья19.

VII

Казачество на "диком поле" и украйнах

На среднем и нижнем течении Волги, Дона, Северного Донца и на всех левых притоках Дона так же, как и на нижнем Днепре, хозяйничала иная среда - загадочная, хотя и очень известная среда "польских", т.е. полевых, казаков. С государственных земель Москвы и Речи Посполитой на юг, к Черноморью, через линии пограничных укреплений постоянно просачи­валось население, выжимаемое тисками того общественного порядка, ко­торый в обоих государствах одинаково приводил к закреплению за льгот­ным землевладельцем земледельческого класса. Попадая на Поле, вы­ходцы из государства не бродили поодиночке, а соединялись в группы с вожаками во главе. Эти соединения совершались по известным, жизнью выработанным обычаям и обращали выходцев в военные товарищества, или бродившие по Полю с реки на реку и с дороги на дорогу или оседав­шие где-нибудь в безопасном и удобном месте на постоянное житье. Польско-литовское правительство еще в середине XVI века успело взять в свои руки часть таких казачьих поселений по Днепру; московское же правительство только к концу столетия стало твердою ногою на верховь­ях Дона и С. Донца - в области, где жили и действовали казаки. Но ни та, ни другая власть не были в состоянии ни остановить отлив населения из государства, ни распоряжаться его размещением на новых местах, ни на­правлять, наконец, в интересах государственных деятельность казачества. Неуловимые в необъятных пространствах "дикого поля" благодаря своей большой подвижности, казачьи отряды, "станицы" по тогдашним выра­жениям, "казаковали" или "гуляли", где и как хотели. Они искали себе пропитание охотою, рыболовством и бортничеством в своих хозяйствен­ных заимках, "юртах", или на временных остановках, "станах". Они дер­жались на речных путях и полевых сакмах с целью простого разбоя и грабили не только торговые караваны, но и государевых послов или по­слов иностранных, ехавших в Москву. Они проникали на юг и восток к границам ногайских, татарских и турецких поселений и грабили "басур- манов", уводя от них полоняников, за которых потом брали выкуп. Они, наконец, предлагали свою службу правительству и частным лицам, со­ставляя из себя особые отряды со своими атаманами и есаулами, которых они избирали сами из своей среды или к которым поступали под началь­ство по "прибору", т.е. по вербовке.

До половины XVI века вся эта масса гуляющего люда на московских окраинах пребывает в состоянии полного брожения: у казачества не за­метно ни внешних центров ни общей организации. Московское прави­тельство хорошо не знает, много ли "людей на Поле" и какие это люди, и можно ли безопасно ехать через Поле. В середине же XVI столетия на Поле происходит некоторый перелом: выселение из украйн на дикое поле принимает большие размеры, и казачество начинает скучиваться в неко­торых местах в значительные организованные скопища. В 1546 году из Путивля доносят в Москву: "ныне, государь, казаков на Поле много, и черкасцев, и киян (т.е. малороссийских), и твоих государевых: вышли, го­сударь, на Поле изо всех украин". В 1549 году обнаруживаются уже каза­чьи городки на Дону "в трех и в четырех местах", из которых казаки гро­мят ногайцев. В то же время они у ногайцев, по словам последних, "Волги оба берега отняли"; на Волге, - по крайней мере в 60-х годах XVI века, - действительно были казачьи городки. В 80-х годах казаки проникли и на Яик, где их считали сотнями. На Дону же в эти годы уже образовался по­стоянный центр низового казачества - так называемые Раздоры, городок на слиянии Дона с Сев. Донцом. Выше Раздор на Дону были и другие ка­зачьи городки, но они не пользовались таким значением, как городок в Раздорах. Они принадлежали "верховым" казакам, которые жили и бро­дили, так сказать, внутри Поля, питаясь мирным промыслом или случай­ными грабежами. Раздоры же были сборным местом "низового" казаче­ства, которое действовало главным образом против "басурман" и прежде всего против Азова. В сущности своей эти действия сводились к погранич­ной войне и к разбойничьим набегам, целью которых было взять "поло­няников" и пограбить "живот"; сами казаки говорили, что они живут вы­купом, который получают за пленных: "и нам вперед как на Дону жить, что уж вперед у нас полоняников окупать не станут?". Тем не менее низо­вые казаки считали себя защитниками государства и Русской земли от неверных и гордились такою своею службою пред верховыми казаками, говоря, что "верховые же казаки государевы службы и не знают". Со­блазняясь теми выгодами, какие получало государство от существования на его границах даровой стражи от татар и ногаев, московское прави­тельство поддерживало подобные взгляды низовых казаков. Оно вступа­ло с ними в сношения, посылало им даже боевые припасы и давало слу­жебные поручения, например, конвоировать государева посла от Азова "до Ряжскаго города меж себя город от города". Говоря им: "холопи вы государевы и живете на государевой вотчине", оно приглашало их к по­слушанию и порядку, требовало, чтобы они "жили в миру" с Азовом и чтобы "промышляли государевым делом" - охраняли украйну от татар­ских и ногайских набегов. В 1592 году правительство даже пыталось взять низовых казаков под постоянный надзор и послало в "головы" к "вой­ску" в Раздоры сына боярского Петра Хрущева, с которым казаки долж­ны были "послужить". Но казаки дали отпор этим покушениям на их вольность и не приняли Хрущева, говоря, что "прежде сего мы служили государю, а голов у нас не бывало, а служивали своими головами". Когда же в 1604 году тот же П. Хрущев вторично был прислан царем Борисом отговаривать казаков от соединения с самозванцем, то казаки просто- напросто отвезли его самого к самозванцу как своего пленника. И вообще низовые казаки мало повиновались московским внушениям, ибо Москва, еще не овладевшая "диким полем", не была страшна его вольному населению.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги