УШ

Восстание против Вора в области р. Клязьмы; особенно­сти этого края. Значение Нижнего-Новгорода для этого края. Войска от Ф.И. Шереметева в Нижнем-Новгороде. Действия "мужиков" на p. Jlyxe и Тезе против Суздаля. Действия нижегородцев и ."понизовой рати" на Оке и против Владимира. Ф.И. Шереметев на Волге, Оке и Клязьме; состав его войск и их успехи. Общая характе­ристика движения в области Клязьмы. Результаты зем­ского движения и его конечный исход

На Клязьме, между Волгою и Окою, народное движение против Вора имело несколько иной вид. В этом краю, как нам уже известно, города не были ни крупны, ни цветущи; между посадским и сельским населением не было такого единства, как на севере за Волгой, потому что развитие част­ного землевладения в крае подчинило крестьян вотчинной власти, чуждой городскому населению. Город здесь не мог иметь сильного влияния на уезд, да к тому же все главнейшие города - Владимир, Муром, Суздаль, Юрьев - находились в Тушинской власти и уже потому не могли руково­дить народным восстанием в пользу царя Василия. Зато волостные миры Клязьменского края отличались развитием торгово-промышленной дея­тельности. В больших селах по pp. Тезе и Духу и на ближних к ним волж­ских пристанях Балахне, Городце, Юрьевце, Решме, Кинешме издавна об­разовались бойкие центры народнохозяйственной жизни, которые и мог­ли принять на себя руководство народным движением против Тушина. Когда здесь начались тушинские поборы и насилия, то "от великих денеж­ных сборов учинилась смута великая" и "мужики заворовались" против Вора. Их вражда к Вору была тем упорнее, что Шуйские, как мы уже ви­дели, сохранили вотчинные связи с Клязьменским краем. Кругом Шуи были их старинные земли, население которых становилось против ту- шинцев, за своих привычных господ. Иногда во главе восставших "мужи­ков" в роли их воинских предводителей появлялись даже частные "холо- пи" Шуйского, в роде Семейки Свистова, который с поволжскими мужи­ками участвовал во взятии от Вора Владимира. К концу 1608 года восста­ние охватило уже весь Клязьменский край. "Мужики", т.е. крестьяне дворцовых, боярских и монастырских сел, стали собираться в своих воло­стных центрах и, выбрав себе вожаков, начали борьбу с тушинцами. Со­единившись всеми отрядами из Юрьевца, Решмы, Городца, Балахны и Холуя в городке Духе, мужики пошли из Духа на Шую, но здесь они на­шли воровского воеводу из Суздаля Ф. Плещеева, который, как кажется, в самой Шуе наголову разбил мужиков; он взял Шуйский острог, а посады сжег "и с мужиками, которые сели по дворам". Это было в ноябре 1608 года. Через несколько дней после поражения восставших тушинцы явились уже в Балахне и оттуда посылали советы Нижнему-Новгороду скорее целовать крест Вору, "не дожидаяся больших ратных литовских и русских людей"14°.

Таким образом, около Шуи, как и за Волгой, "мужицкое" восстание на первый раз привело к неудаче. Но оно успело для обеих враждующих сторон обнаружить одно важное обстоятельство. Как мужики поняли, что для них естественным опорным пунктом служит сильный Нижний- Новгород, и потому пленных воров, "поймав, ссылаху в Нижний", - так и воры, одолев мужиков, сообразили, что им необходимо овладеть Ни­жним, чтобы удержать в повиновении возмутившийся край. И в самом деле, Нижний, находясь в узле дорог, шедших в Понизовье, был связан со ъсеми местами по средней Волге, Оке и Клязьме. В его каменных стенах был надежный приют от врагов, а его значительный гарнизон мог под­держать восставших. В данный же момент Нижний ожидал к себе из-под Астрахани воеводу Ф.И. Шереметева и уже благополучно встретил его передовой отряд, предусмотрительно высланный Шереметевым из Че- боксара. Не зная об этом последнем обстоятельстве, тушинцы спешили с двух сторон к Нижнему, чтобы захватить его до прихода "понизовой силы" Шереметева. От Балахны шли посланные, очевидно, от Ф. Плеще­ева дети боярские, даточные люди и казаки с головами и атаманом Тимо- хой Таскаевым. От Мурома пришли под Нижний сначала головы Степан Сурвотцкий и Андрей Подбельский, а затем воевода князь Семен Вязем­ский, подняв с собою "понизовых людей" - мордву и черемису. Нижний, таким образом, стал центральным местом действий, где должна была ре­шиться ближайшая судьба всего Клязьменского края. К несчастью для се­бя, тушинцы не успели предупредить под Нижним авангарда Шереметева: 1 декабря он пришел в Нижний, а 2 декабря нижегородцы всем городом "приговорили" воеводе Андрею Алябьеву идти на воров. Рать Алябьева состояла из местных детей боярских и нижегородских посадских людей и из присланных от Ф.И. Шереметева стрельцов, казаков и инородцев. Аля­бьев сперва разбил воров на Балахонской дороге и взял Балахну, затем разбил "понизовых людей" на Муромской дороге и взял большие села Ворсму и Павлово. Это происходило в первой половине декабря 1608 го­да, а 7 января 1609 года на той же Муромской дороге произошел реши­тельный бой Алябьева с Вяземским, причем Вяземский был с прочими воровскими воеводами взят в плен. Нижегородцы круто поступали с вора­ми: они вешали их вожаков (атамана Таскаева, князя Вяземского), жгли и грабили стоявшие за воров села, но обещали, что тем, кто обратится к ца­рю Василию, не будет "убийства и грабежу и никакого утесненья". Весь край после нижегородских побед начал отпадать от тушинской власти и, опираясь на нижегородскую рать, возобновлял борьбу с ворами. В Ни­жний мужики присылали захваченных ими тушинских агентов, "воров, которые смуту чинили - ко кресту за вора приводили"; в Нижний писали они "повинные челобитные" и посылали с ними к нижегородским воево­дам "лучших людей, сколько человек пригоже"

С середины декабря перед нижегородцами были открыты оба пути к главному городу Клязьменского края Владимиру: путь на Шую и путь на Муром. Но нижегородцы не сразу могли ими воспользоваться по не­достатку ратных людей. Войска Алябьева были необходимы для охраны самого Нижнего от нападения со стороны находившегося в бунте Пони­зовья и потому не могли рискнуть на далекий поход. А у мужиков на Ду­хе и Тезе не хватало сил справиться с тушинскими отрядами, занимав­шими их край. Эти мужики тотчас после побед Алябьева во второй раз поднялись на Вора. В качестве воеводы появился у них костромской сын боярский Федор Боборыкин. Ему удалось разбить 11 февраля 1609 года в селе Дунилове суздальского воеводу, тушинского окольниче­го Федора Плещеева. Но через неделю под Суздалем Плещеев в свою очередь побил Воборыкина, гнал его мужиков до самой Волги и взял го­родок Плес. Положение Суздаля стало от того не лучше: многие "мужи­ки в сборе" стояли "в Холуе на посаде и в иных местах" и угрожали во­рам, занимавшим Суздаль. Плещеев в начале марта направил на них присланных от Сапеги литовских людей и казаков; они разорили Холуй и Клязьменский городок, разогнали мужиков и отошли к Ярославлю. Тогда мужики собрались снова и против них снова надобно было посы­лать войска. Тушинцы заняли постоянными отрядами и Шую и Лух, бывшие центром крестьянского движения. Пока тушинская конница стояла в этих городах, мужики не отваживались на бой, но как только тушинцев отозвали под Владимир, мужики пошли на "достальных лю­дей, дворян и детей боярских", служивших Вору, выбили их из Луха и Шуи и снова засели там. Так шло дело до лета 1609 года. Если у мужи­ков не было ни уменья, ни средств сладить с врагами, то и у воров нехва­тало сил подавить восстание. Лисовский, вызванный со своими полчана­ми из Галича к Суздалю в феврале 1609 года, уже в марте был спешно направлен к Угличу и Ярославлю, а к апрелю снова переброшен в Суз­даль и Владимир. На быстрых переходах он мог только грабить край, но не покорять его прочно. Плещеев же с мелкими отрядами бросался из Суздаля во все стороны и один не мог удержать за тушинским Вором все те места на севере от р. Клязьмы, которые были вверены его попече­нию. Вор мог поставить ему в заслугу одно то, что Плещееву удалось удержаться в Суздале даже и тогда, когда Муром и Владимир отпали к царю Василию150.

Нижегородцы не могли поддерживать мужиков на левых берегах Клязьмы и Оки прежде всего по той причине, что все свои силы направи­ли к Мурому. В январе 1609 года они занимали почти всю Муромскую до­рогу по правому берегу Оки; их передовой отряд стоял тогда в селе Яков- цове, всего в 20-30 верстах от Мурома. В марте Алябьев придвинулся уже к самым стенам Мурома. Однако штурмовать Муром нижегородцы не решались и, вероятно, позаботились о том, чтобы вызвать восстание против Вора в самом городе. Около 18 марта оно вспыхнуло; литовская рота А. Крупки была выбита из города, и Алябьев занял Муром. Немед­ленно послал он свои войска ко Владимиру, и они были уже там 27 марта. Увидя их, владимирцы убили тушинского воеводу М. Вельяминова, отво­рили ворота нижегородцам и присягнули царю Василию. Все усилия ту­шинцев возвратить Владимир остались безуспешны. Однако и Алябьев, задержавшийся в Муроме до 11 мая, чувствовал себя не вполне прочно в завоеванных местах. Он, сидя в Муроме, не мог послать владимирскому гарнизону никаких подкреплений и не решался сам уйти далеко от Ни­жнего и ради Владимира покинуть Муром, пока в Нижний не придет по­низовая рать Ф.И. Шереметева151.

Так обстояло дело в изучаемом теперь районе до той поры, когда ру­ководство операциями перешло в руки самого Шереметева. Нет точных сведений о том, с какими войсками направлялся он на помощь к Москве; ясно только одно, что эти войска были невелики. Сами тушинцы, склон­ные вообще преувеличивать силы врага, считали у Шереметева всего "с три тысячи" или "три тысячи пятьсот человек" в то время, когда он к лету 1609 года пришел из Чебоксара в Нижний. Мы знаем, что в 1606 году с Шереметевым в Астрахань были посланы стрельцы московские и рязан­ские, из Переяславля-Рязанского и Ряжска. Под Астраханью к Шеремете­ву присоединились конные астраханские стрельцы; были у него и казаки. С этой силой он пошел из-под Астрахани в Казань. По дороге, на Волге, привлекал он к себе отряды татар, башкир и прочих инородцев и, вероят­но, "вольных охочих новоприборных казаков". Были у него и "немцы" и "литва", неизвестно каким образом попавшие на Волгу. Что у царя Васи­лия бывали на службе наемные европейские отряды, вряд ли требует до­казательств, но затруднительно представить себе путь, каким могли бы они попасть на московский восток. Всего вероятнее, что Шереметев за­хватил с собой в поход тех "полоняников", литву и немцев, которых еще со времен Ливонской войны принудительным порядком селили в понизо­вых городах и обязывали гарнизонной службой. В одном маленьком Лаи- шеве было поселено в XVI веке 150 таких полоняников152. Таков был со­став разномастной рати Шереметева, когда он пришел в Казань, осенью

года. В это время "в черемисе", по обоим берегам Волги, уже "учало оружье говорити" и запылала во всем разгаре инородческая смута, о ко­торой мы уже вели речь выше. Она грозила прекратить сообщение меж­ду Казанским краем и прочими областями государства. Овладев берегами Волги, мятежники уже ловили гонцов Шереметева и посылали их в во­ровской лагерь. Они могли и вовсе закрыть путь по Волге, захватив на ней укрепленные пункты. Вот почему Шереметев не остался на зимовку в Казани, а подвинулся в самый центр черемисских земель и стал в Чебок­сарском городе. Впереди себя в Нижний он послал "для береженья" "два приказа" стрельцов московских и астраханских, казачьи станицы, ино­родцев, немцев и литву. Этот авангард участвовал во всех походах Алябь­ева: он содействовал тому, что после поражения под Нижним князя С. Вяземского арзамасские дворяне перешли на сторону Шуйского; он участвовал во взятии Мурома; он вместе с арзамасцами составил гарнизон Владимира. "А сидят казаки и стрельцы во Владимире астраханские и московские, которые были под Астраханью на Балчике с Федором Шере­метевым, - писал Ф. Плещеев Сапеге, - "сидят их семьсот человек вогне- ного бою". В это время сам Шереметев сидел в черемисе, бил восставших и "приводил их к шерти". Не сладив с черемисою и не очистив волжского пути, он не мог идти далее: иначе он рисковал бы отдать все "Казанское государство" во власть мятежников и в подданство Вора. Только весной

года пришел Шереметев в Нижний, а затем, отделив часть войска к Юрьевцу и Кинешме, сам пошел за Алябьевым в Муром. Отсюда ему ле­жал открытый путь на Владимир, но он почему-то нашел нужным обра­титься в сторону и взять Касимов, служивший Вору, за что и получил вы­говор от царя Василия. Направившись затем во Владимир, Шереметев пытался оттуда взять Суздаль, но был отбит, отступил опять во Владимир и здесь ожидал соединения с войсками Скопина, которое, наконец, и про­изошло в Александровой слободе153.

Таким образом, в клязьменских местах еще ощутительнее, чем за Вол­гой, сказывалось в земском движении участие и руководство правительст­венных лиц. За Волгой Скопин в первом периоде движения ограничивал­ся увещаниями и указаниями и не сразу мог прислать городам своих вое­вод и голов. Здесь же, на Оке и Клязьме, стрельцы и казаки Шереметева, с его "головами" А. Микулиным, Б. Износковым и другими, с первых же шагов составляют главное ядро действующих сил, к которому примыка­ют местные дружины, например, арзамасские дворяне с Ф. Левашевым и "поволжских городов многие мужики", "датошных людей" семьсот чело­век с губным старостою Б. Ногавицыным и с холопом Шуйского Семей­кою Свистовым. Если на севере взятие от воров Галича и Костромы бы­ло делом чисто земским, местных "мужичьих" ратей, то на Клязьме у му­жиков не хватало сил не только для того, чтобы брать большие города, но даже и для того, чтобы отсиживаться в мелких городках от воровского натиска. Самому Шереметеву уже после соединения всех его войск во Владимире не удалось овладеть Суздалем, представлявшим собой послед­ний оплот тушинцев в области Клязьмы: так мало сил мог почерпнуть Шереметев в местном населении для подкрепления своей небольшой "по­низовой рати". В разоренном и ослабевшем краю, под угрозой суздаль­ского гарнизона, ему оставалось только копить средства и собирать лю­дей в ожидании Скопина. Несмотря на все призывы царя Василия, ни Ше­реметев, ни другие воеводы и головы его войска не решились "идти под Сергиев монастырь на воров, не мешкая". Соображая все это, вряд ли решимся повторить Шереметеву сказанный ему царем Василием упрек, что он "идет мешкотно, государевым делом не радеет". Шереметев понимал, на какой зыбкой почве он должен был "радеть" государю и с каким искусным врагом ему предстояло встретиться под Сергиевым мо­настырем154.

Соединение в Александровской слободе войск Скопина и Шереметева в исходе 1609 года было большим успехом правительства Шуйского. Ту- шинцы, перенесшие свои действия из-под Москвы в северные области Замосковья, были оттуда выбиты и возвращены на старые позиции кру­гом самой Москвы. Втянутое в борьбу население севера не только объя­вило себя за царя Василия и против Вора, но собственными силами нача­ло борьбу с Вором и, вытеснив тушинцев из своих волостей, посылало за­тем своих людей и свои средства в распоряжение Скопина и царя Василия. Последний получал, казалось, твердую опору в тяглых "мужичьих" мирах, успевших организоваться для боевых целей и доказавших свое политиче­ское постоянство и материальную крепость. Можно было быть уверен­ным, что дальнейшая война Москвы с Тушином окончится поражением Вора и его сторонников, московских мятежников и польско-литовских авантюристов. Как и в пору Болотникова, оказывалось, что протестую­щая сторона московского общества, несмотря даже на существенную под­держку из-за литовского рубежа, не была в силах одолеть тот обществен­ный строй, который она стремилась поколебать вооруженною рукой. Правда, второй натиск на государство враждебных ему сил был для них успешнее в том отношении, что увлек в измену не одну крепостную массу, но и служилый люд. Присутствие в Тушине у Вора рядом с русскими "бо­ярами" зарубежного рыцарства решительно действовало на настроение московских детей боярских. Польская конница пугала их своим боевым превосходством, а польская культура увлекала внешним блеском. Всем "городом" следовали дети боярские за тушинцами против мужиков и в Галиче, и в Костроме, и в Ростове, и по другим местам. Царь Василий не мог теперь рассчитывать на своих служилых людей в такой степени, в какой это было возможно в борьбе его с Болотниковым. Тогда именно дворяне и дети боярские, отшатнувшись от казачьих дружин, всего бо­лее содействовали торжеству Шуйского. Теперь же этот общественный слой, деморализованный Тушином, уступает свое значение другому слою. Побеждают тушинцев главным образом замосковные и поморские му­жики. Их силами крепок стал Скопин; их деньгами содержались наемные шведские отряды; их сочувствие доставило скорый и решительный успех А. Алябьеву и Ф.И. Шереметеву. Новая общественная среда в виде город­ских ратей сознательно вступала действующей силой в политическую и общественную борьбу. Принимая строну московского государя и под­нимаясь на охрану старого порядка, она давала в руки Шуйского новую победу, которая, казалось, упрочивала его положение на московском пре­столе155.

Однако эта новая победа царя Василия оказалась столь же мимолет­ной, как и первое его торжество над Болотниковым. Еще раньше, чем Скопин и Шереметев начали из Александровской слободы наступление на тушинцев под самой Москвой, король Сигизмунд открыл военные дей­ствия под Смоленском, и для московского государства стала неизбежна борьба с новым врагом. С другой стороны, прежде чем северные "мужи­ки" успели осмотреться в освобожденной от Вора Москве и определить свои отношения к руководящим слоям московского населения, их вождь, которого они знали и чтили около двух лет, погиб загадочной смертью, а затем вскоре и сам царь Василий стал жертвой общественного недо­вольства. Он был лишен власти теми общественными кругами, которые захватили в свое распоряжение руководство собственно московскою жиз­нью, хотя и не имели большой силы и влияния в прочей стране^Таким об­разом замосковной и поморской рати не удалось ни умиротворить госу­дарство, ни укрепить излюбленное ими правительство, ни получить, нако­нец, должное влияние на ход дел в столице и государстве. Придя под Москву для восстановления и утверждения государственного порядка, "мужики" стали невольными свидетелями его окончательного потрясения и разрушения. Представляя собой сильнейшую в материальном отноше­нии и духовно сплоченную среду, они, однако, не приобрели еще полити­ческого веса; оставаясь пока орудием, которым могла овладеть всякая умелая рука, они не сумели взять в свое распоряжение московские дела и отношения.

IX

Пятый момент Смуты - падение тушинского и москов­ского правительств. Падение Тушина и его причины. Настроение казачьего и польско-литовского войска после побед Скопина и вторжения Сигизмунда. Тушинский "па­триарх" и тушинская знать. Состав тушинского прави­тельства. Его сношения с Сигизмундом и договор 4 (14) февраля 1610 года о призвании Владислава на мос­ковский престол. Характеристика этого договора

Победа Скопина над тушинцами и вторжение короля Сигизмунда в Московскую землю повели к падению обоих враждовавших прави­тельств: олигархическо-боярского в Москве и русско-польского в Туши­не. Это падение совершилось всего в какие-нибудь шесть-семь месяцев 1610 года и доставило полное, хотя и скоропреходящее торжество коро­лю Сигизмунду, успевшему добиться полного уничтожения государствен­ного порядка во враждебном ему Московском царстве. Не вдаваясь в ме­лочное изучение фактов этого момента Смуты, мы должны, однако, про­следить, хотя бы в главных чертах, общую последовательность событий, приведших к временному падению политической самостоятельности Москвы.

Когда Александровская слобода была занята войсками Скопина, туда пришли, кроме войск Шереметева, и войска из самой Москвы с князьями Ив. Сем. Куракиным и Б.М. Лыковым. Слобода стала, таким образом, средоточием всех сил Шуйского. Под главным начальством Скопина на­чали воеводы очищать от врагов подмосковные города и дороги и подви­гаться к самой Москве. Этот поход по необходимости был медлен, потому что тушинцы оспаривали у Скопина каждый шаг. Скопин прибегал систе­матически к одному и тому же приему на всех дорогах, которыми овладе­вал: он строил на них острожки и сажал в них гарнизоны, которые и дер­жали данный путь в своем распоряжении. Поляки приписывали изобрете­ние этой меры шведским военачальникам, но это был чисто московский прием, нашедший себе наилучшее выражение в известных "гуляй-горо- дах". Он применялся не только на Троицкой и Стромынской дорогах, где действовал Скопин, но и на Коломенской дороге, где царь Василий "пове- ле острожки поставите для проезду хлебу". С помощью таких острож­ков московская рать выбила тушинцев из всех их позиций кругом Моск­вы, за исключением одного Суздаля, где укрепился Лисовский, и достигла самой Москвы. Москва была освобождена от давнишней блокады156.

Случилось это раннею весною 1610 года. В эту пору Тушинский стан уже утратил значение воровской столицы: в начале января его оставил Вор, а в начале марта покинуло его и все войско Вора. Кроме военной опасности, были и другого рода причины, отнимавшие у Тушина его пер­воначальную важность. От московских стен оно отстояло слишком дале­ко для того, чтобы играть роль осадной позиции. Между Тушином и Москвою Шуйский создал на Ходынском поле постоянный лагерь - "обоз" или "полки", по московским выражениям. Тушинцы потеряли воз­можность нечаянного и быстрого нападения на московские стены и счи­тали своим успехом уже то, что они в боях гнали врага "до самых стен го­рода" ("az pod mury"). Только измена московских казаков помогла им од­нажды ночью подойти к самой стене так называемого "деревянного горо­да", или Скородума, и спалить эту стену на пространстве сорока сажен, но этим и окончился ночной приступ. Таким образом из Тушина оказыва­лось трудно добыть Москву. Когда же главные военные операции сосре­доточились в северных местах Замосковья, стан Сапеги под Троицей и ближайшая к нему крепость Дмитров стали главными опорными пункта­ми тушинцев, а само Тушино обратилось в своего рода резиденцию. Но и в такой роли Тушино не представляло удобства даже для Вора. Уже вес­ною 1609 года ходил слух, будто Вор желал найти себе новое жилище, бо­ясь, что в Тушине "на весне смрад и воня войско подушит". От большого съезда ратных и торговых людей там было грязно и тесно и было очень мало удобств для постоянного житья; "у таборех будки покрыты соло­мою, а (всего) двои ворота - въехати и выехати; и ужо им скучилося у войску, и Вору платить нечим", - в таких словах отзывались о Тушине в начале 1609 года литовские купцы. Итак, еще не начинался поход Скопи­на, а уже можно было предчувствовать запустение Тушинского стана. Когда же победы Скопина прогнали тушинцев с верхней Волги, а восста­ние мужиков выживало их изо всех замосковных областей, Тушину стала грозить прямая опасность. Стоило врагам занять Дмитров, и Тушинский стан оказался бы между двух огней, подвергаясь ударам от Москвы и с севера157.

Опасность от Скопина надвинулась на Тушино особенно с того време­ни, когда Скопин занял Александровскую слободу, т.е. в первой половине октября 1609 года. Как раз в те же самые дни пришло в Тушино известие и о том, что король Сигизмунд прибыл под Смоленск и осадил его. С двух сторон сразу грозила беда. Решаясь на войну с Москвой, Сигизмунд не на­мерен был делать различие между Шуйским и Вором, между людьми и землями того и другого. Вор имел полное основание считать короля столько же своим врагом, сколько и врагом Шуйского. Он окончательно в этом убедился, когда королевские послы, приехавшие в его стан к его польско-литовским "товарищам", отказались вступить с ним в какие-либо прямые сношения. Живя в недостатках и тревоге от Скопина, видя всю шаткость своего войска, и "бояр", готовых его бросить в беде, терпя, на­конец, оскорбления от Рожинского, Вор решился уйти из Тушина в более надежное место. Таким местом была Калуга: она лежала на той дороге, по которой Вор пришел к Москве, была в прямом сообщении с казацким югом и обладала сильною крепостью. Вместе с безопасностью она сулила материальное изобилие и стратегические выгоды. Туда тушинцы еще ранее отправляли для береженья жен и детей своих; туда скрылся и сам Вор158.

Удаление Вора в Калугу, происшедшее около 6 января, повело к очень быстрой ликвидации отношений в Тушине. Казачество московское, слу­жившее Вору, оставалось ему верно и стало тянуть к Калуге. Между каза­ками и "рыцарством" открылась не только "рознь", но и прямая вражда. Всего неделю спустя после ухода Вора из Тушина известный нам атаман

Беззубцев, служивший Вору, разгромил в Серпухове поляка Млоцкого за то, что тот "направлял дело в королевскую сторону". Месяцем позднее, когда казаки всею массой решили перейти из Тушина в Калугу к Вору, Рожинский напал на них открытою силою и, как говорят, много их побил. Это, однако, не удержало казачества от службы Вору. За исключением немногих, и в том числе Заруцкого, все казаки отстранились от короля и держались прежнего "царика". Зато обращение Сигизмунда к тушинцам очень повлияло на настроение польско-литовских людей в Тушине и на тех русских людей, которых зовут "тушинскими боярами". Литовские лю­ди после долгих переговоров с королем разделились на две стороны: одна желала служить королю, другая же, понимая невозможность оставаться в Тушине, не желала, однако, подчиниться ни королю ни Вору и думала выждать. Всем войском вышли ратные люди из Тушина 6(16) марта и от­ступили к Волоку-Дамскому, где они могли считать себя в безопасности от войск Шуйского. Отсюда они положили разойтись, кому куда угодно. Лучшие из них готовились идти под Смоленск, другие отправились к Во­ру. Сапега держался в Дмитрове особняком, выжидал и не желал отста­вать от Вора. Польское войско тушинского царика, словом, распалось. Если приближение Скопина заставило его отступить из Тушина, то коро­левские воззвания уничтожили его внутреннее единство и разделили его на разрозненные и даже взаимно враждебные части159.

Вмешательство короля в московские дела и бегство Вора из Тушина столь же решительное влияние оказали и на русских служилых людей, бывших в лагере Вора на его воровской службе. Очень трудно точно оп­ределить эту среду высших слуг Вора со стороны ее состава, обществен­ного положения и политического настроения. Во главе русских тушинцев больдшх чинов и высокой породы стоял митрополит ростовский и яро­славский, "нареченный" патриарх Филарет Никитич. Его взяли в плен и доставили в Тушино войска Вора, занявшие и разграбившие Ростов в ок­тябре 1608 года. С тех пор Филарет пребывал в Тушине, по одним извес­тиям как пленник, а по другим как добровольный обыватель Тушина и глава той стороны духовенства, которая признала "царя Димитрия Ивано­вича". Официальное жизнеописание Филарета, составленное по поводу его поставления в патриархи в 1619 году, вовсе умалчивало о тушинском периоде его жизни. Грамоты Гермогена, писанные в 1609 году, упоминая о Филарете, называли его не изменником, а "пленником": "а которые взя­ты в плен, как и Филарет митрополит и прочие, не своею волею, но ну- жею, и на христианский закон не стоят и крови православных братий сво­их не проливают, на таковых мы (писал Гермоген) не порицаем". Вполне доверяя искренности слов Гермогена, слушатели и читатели его грамот могли, однако, соображать, что для московского правительства было бы совершенно невозможно отозваться о Филарете иначе, как о пленнике Вора. Если бы оно объявило его добровольным приверженцем "царя Ди­митрия", то этим самым сильно подняло бы шансы своего тушинского противника. Признание Вора Романовыми было бы тяжким ударом Шуй­скому. Впрочем, заявлениям Гермогена русские люди позднейшего време­ни охотно давали веру: трудно было подозревать в добровольном служе­нии Вору того иерарха, который при первой возможности отстал от Вора, желал на московский престол Владислава и, возвратясь в Москву из Ту­шина весной 1610 года, стал затем в рядах правительства, безусловно враждебного Вору. Авраамий Палицын с уверенностью писал, что Фила­рет, будучи окружен в Тушине знаками патриаршеского сана, "разумен сый и не преклонися ни на десно, ни на лево, но пребысть твердо в правой вере". Тонко сплетенная фраза Палицына способна навести читателя на справедливую, по всей видимости, догадку, что, попав поневоле в Тушино, Филарет и в самом деле не намерен был преклониться ни пред Вором ни пред Шуйским, а терпеливо выжидал. Враждебное отношение к олигар­хии Шуйского должно было сложиться у Филарета еще в первые дни цар­ствования царя Василия, когда вопрос о патриаршестве Филарета полу­чил такое неприятное для Романовых направление. В самые первые дни борьбы с Вором, когда тот еще только подходил к Москве, люди рома­новского круга, именно Иван Никитич Романов и князья И.М. Катырев и И.Ф. Троекуров, женатые на Романовых, вместе с князем Юрием Тру­бецким были посланы против Вора на речку Незнань и там едва не увлек­ли войско к отпадению от Шуйского, за что и были почти все сосланы Шуйским. Впоследствии и Троекуровых и Трубецких видим в тушинских таборах, куда они явились отчасти из ссылки, отчасти из Москвы. В раз­ное время в Тушино приехали и другие лица, близкие по свойству к Фила­рету. Там видим князя А.Ю. Сицкого, князя Д.М. Черкасского, Ив. Году­нова - людей, связанных с Романовыми по брачным отношениям. Всеми указанными обстоятельствами достаточно освещаются отсутствие соли­дарности и согласия между Шуйскими и романовским родом. Филарета нельзя заподозрить в том, чтобы он когда-нибудь желал поддержать власть именно Шуйского, а при таком отношении его к царю Василию по­нятно, что он не пожелал купить себе свободу от Вора ценою такого рис­ка, как тверской архиеписком Феоктист, который был ворами убит "на пути ко царствующему граду в бегстве". Филарет не пытался бежать из Тушина и жил там как бы на свободе, окруженный почестями, владея штатом слуг - "рабов", которых ему там даровали, "яко же и прочим свя­тителем". Он не устранялся от официальных сношений с Вором и его правительством. Представляясь Вору при своем приезде в Тушино, он поднес ему по обычаю подарок. Живя в Тушине, он принимал визиты ту­шинской знати; так, Сапега, приезжая в Тушино, бывал у "патриарха" с парадным визитом. Именем "нареченного патриарха" Филарета писа­лись грамоты, например, к Сапеге, под Троицу, также в Ростов и в Юрьев- Польский к тамошним протопопам. Скреплял эти грамоты дьяк Григорий Терпигорев; печатались они особой патриаршей печатью. Ниоткуда не видно, чтобы такие грамоты составлялись и рассылались без ведома са­мого Филарета; напротив, когда Вор уже утратил свою власть в Тушине и бежал оттуда, а Филарет стал во главе самостоятельной группы москов­ских людей, бывших в Тушинском стане, то он продолжал именоваться нареченным патриархом и посылал с этим титулом грамоты королю Си- гизмунду. В это тревожное время Филарет обнаружил полное отчуждение от Вора и решительно склонился на сторону Владислава, вступив, вместе с прочими русскими тушинцами, в особые переговоры с королем. Таким образом, если только возможно вообще характеризовать поведение Фи­ларета, оно скорее всего заслуживает названия оппортунизма и политики результатов. Нареченный патриарх не связывал себя ни с какою сторо­ною борцов и действительно не преклонялся ни на десно, ни налево, хотя далеко не всегда держался и прямо160.

Прочие русские лица из тушинской правительственной среды не более определенны, чем тушинский патриарх, со стороны их взглядов и стрем­лений. По грамотам мы можем назвать кое-кого из высших советников Вора, его бояр и "думных людей" русского происхождения. На первом месте среди них стоял давнишний "всей крови заводчик" князь Гр.П. Ша­ховской; он явился в тушино в ноябре 1608 года из галицких мест и полу­чил от Вора высокий сан "слуги и боярина". За ним к Вору перешли и другие Шаховские. Отъехали в Тушино и князья Трубецкие, Дмитрий Ти­мофеевич и, кажется, Юрий Никитич; первый из них был сказан Вором в бояре. Другими боярами у Вора были известный Михайло Глебович Салтыков-Морозов, затем захудалые князья С.П. Засекин и Ф.П. Боря- тинский; далее - вовсе не родословные люди Иван Мартынович Заруц- кий, из казаков, и Иван Федорович Наумов, о роде которого говаривали, что "они исстари живали на пашне и велися они на Рязани". Боярство Вор сказал и нескольким Плещеевым, которые все стали против Шуйско­го по той причине, что в 1606 году, после убиения родного им Петра Бас­манова в Москве, они "все того же над собою убивства ячаяли" от захва­тивших власть бояр-князей. Дворецким у Вора был князь С.Г. Звениго­родский, из захудалых черниговских князей. Саном окольничего были почтены князь Данило Ив. Долгорукий, свияжский сын боярский Федор Андреев Киреев, Михайло Молчанов и знакомый уже нам бывший дьяк Богдан Сутупов, носивший у Вора титул "дворецкого казанского, астра­ханского и нижегородского", иначе говоря, управлявший воровским Ка­занским дворцом. Думным дьяком и печатником числился Денисей Игна­тьев Сафонов; другими думными дьяками были Петр Третьяков, Иван Чичерин и Нехорошей Лопухин. Таков был состав воровской думы; опре­деляем ее, конечно, приблизительно, потому что подлинных боярских списков из Тушина до нас не дошло. В числе прочих сторонников Вора, бывавших на воеводствах и украшавших его двор, видим людей столь же разнообразного происхождения. Рядом с князьями Д.М. Черкасским, Сиц- ким, Шаховскими, Троекуровыми-Ярославскими, Масальскими встреча­ются люди без титула, но "с отечеством" - Плещеевы, Волынские, Вель­яминовы, Годуновы, и люди "худые", вроде стряпчего Путилы Рязанова и Тимошки Бьюгова161.

Просматривая список как приведенных здесь, так и других, встречае­мых в грамотах имен тушинцев, можем прежде всего заключить, что у Вора были представители очень высоких слоев московской знати. Не счи­тая Филарета Никитича, имена Трубецких князей, Ярославских князей, Салтыковых, Годунова с его "братьями" Вельяминовыми и других подоб­ных вводят нас в ту среду, которая первенствовала в московском дворце в эпоху опричнины и могла назваться новою дворцовою знатью в противо­положность прежней родовой знати. Если царь Василий в Москве пробо­вал собрать и поставить у власти княжат, терпевших от опричнины, то Тушино давало приют и опору тем, кто терпел от олигархов княжеской "породы" и терял от их торжества в Москве. Правда, не все решались со­единять свою судьбу с судьбою безвестного Вора, и поэтому перешла в Тушино далеко не вся дворцовая знать предшествовавших Шуйскому царствований. Мало того, даже не все то "боярство", которое обстоятель­ства приводили в подчинение Вору, желало ему служить и оставаться в Тушине. Яркий пример тому представляет сам нареченный тушинский патриарх, которого в Тушино привезли как пленника, без всякого почета, надев на него татарскую шапку, "ризы язычески" и "несвойствены сапо­ги", и который с охотою променял Вора на Владислава при первой к тому возможности. Подобно Филарету, и шурин его Ив. Ив. Годунов не по любви к Вору держался в Тушине. По его рассказу, он был "разорен до основанья" от Василия Шуйского, жил в ссылке "в деревнишке за приста­вы" и там "скитался меж двор с женишком и с людишками". Когда он све­дал, что Вор "пришел под свою государеву отчину под Москву", то "при­брел пеш в Володимер и ему, государю, крест целовал". Годунов увлек к отпадению от царя Василия всех владимирцев и муромцев и затем был вызван Вором из Владимира в Тушино. Очевидно, что он стал служить Вору, еще не зная, кто взял на себя имя Димитрия, из одной вражды к со­славшему его московскому боярскому правительству. Ссора с тем же пра­вительством заставила бежать в Тушино вместе с другими "перелетами" и князя Романа Гагарина, но он скоро явился обратно в Москву и стал гово­рить против Вора, потому что горько в нем разочаровался. Всего вероят­нее, что и большинство высокородных тушинцев ценило Вора лишь в той мере, в какой он казался им удобным орудием для борьбы с царем Ва­силием. Когда они увидали, что это орудие стало непригодно, они легко его бросили и обратились в польский лагерь за Владиславом162.

Рядом с дворцовой знатью в Тушине был очень заметен и влиятелен кружок совсем не родовитых людей, увлеченных на службу Вору лич­ным честолюбием или случайными невзгодами и опасностью гонений и опалы в Москве. Виднее прочих в этом кружке известный Михалка Мол­чанов, который еще при Борисе (1604-1605 гг.) заслужил от знавших его кличку "государева изменника", был затем в числе убийц семьи Годунова, находился при Самозванце в почете и близости, после же его смерти был бит кнутом, бежал в Польшу, оттуда, кажется, снова пробрался в Москву, а в марте 1609 года прибыл уже в лагерь Сапеги, отдаваясь на милость Вора. Молчанов был одним из самых типичных авантюристов изучаемой эпохи: личная история его начинается еще с "угличского дела" 1591 года, в котором ему довелось играть маленькую роль пристава, и связана с ря­дом дальнейших политических катастроф и интриг. В том же роде были тушинские дьяки Ив. Грамотин, "попович" Васька Юрьев и другие подоб­ные, а рядом с ними знаменитый Федька Андронов, торговый мужик, ко­жевник, который в дневнике Я.П. Сапеги уже в начале 1609 года называ­ется в числе "думных бояр" (т.е. думных дворян) Вора. Вся эта компания "самых худых людей, торговых мужиков, молодых детишек боярских" при нормальном ходе дел в государстве оставалась бы в полной безвест­ности, не имея возможности даже мечтать о влиянии на дела и прави­тельство. Но в Тушине она была в исключительных условиях. Родови­тые слуги Вора бывали обыкновенно на воеводствах в городах и войсках; по актам видно, что очень немногие из них жили при самом Воре, во гла­ве его центральной администрации. Именно потому эта администрация оставалась по преимуществу в руках незнатных дьяков, и они приобрета­ли важное значение в Тушине, так как составляли в нем правящий делами кружок. Можно думать, что в дни распадения Тушинского стана этот кру­жок целиком завязал сношения с Сигизмундом. По крайней мере, в лето­писи и в ряде грамот члены этого кружка поименовываются в одной и той же привычной последовательности5 . Одни и те же лица сперва, "не по- помня бога", бьют челом королю, чтобы он дал на Московское царство своего сына, затем получают от короля грамоты на земли, наконец, от короля же получают грамоты на должности в Московском государстве и лично появляются в Москве, чтобы ею править163.

Вступая в сношение с Тушинским станом, Сигизмунд имел в виду не од­но польско-литовское войска Вора, но и московских людей, служивших Вору. Королевская инструкция, данная комиссарам, посланным в Тушино, предписывала им склонять тушинского патриарха и прочих русских ту­шинцев отдаться под власть короля. Король обещал московским людям сохранение всех их прав и новые льготы и пожалования. Комиссары завя­зали сношения с Филаретом и тушинскими боярами и передали, им обе­щание короля. По рассказам комиссаров, русские люди с живейшею радо­стью приняли милости Сигизмунда и желали его власти. Но подлинный текст того ответа, который был дан королевским комиссарам от Филаре­та и бояр, гласит не то: русские люди, благодаря короля за милостивое к ним обращение, представляли ему, однако, что при всем желании видеть на Московском государстве его величество с его потомством, они не мо­гут решить столь важного дела без совета всей земли. Прося не поставить им во зло, что они "такое великое дело скоро не постановили", Филарет с прочими тушинцами в сущности уклонились от изъявления подданства Сигизмунду. Но они не затруднились скоро решиться на другой не мень­шей важности политический шаг. Когда Вор убежал из Тушина, русские люди немедля укрепились договором, "вошли в конфедерацию" между собою и с польским войском в том, что им не отъезжать "к Василию Шуйскому и Михайле Скопину", а также Шуйских и "из них бояр москов­ских никого" на государство не хотеть. А затем они завели переговоры с Сигизмундом о том, чтобы он пожаловал на Московское государство сво­его сына. От русских тушинцев было отправлено к Сигизмунду посольст­во, которое прибыло в королевский стан под Смоленском в середине ян­варя 1610 года и договорилось там об условиях, на которых мог бы Владислав занять русский престол. Воспользовавшись старою мыслью о династической унии Москвы с Речью Посполитой под властью Влади­слава, - мыслью, которая высказывалась московскими княжатами еще при первом Самозванце, - русские тушинцы постарались найти для этой унии наиболее подходящую форму. В так называемом договоре 4 февра­ля 1610 года ими была предложена первая редакция политического трак­тата, имевшего целью соединение двух доселе враждебных государств164.

Этот договор 4 (14) февраля создался таким образом. Русские послы, приехавшие от тушинского населения к королю, именно М.Г. Салтыков с сыном Иваном, князья Юрий Хворостинин и Василий Масальский, Лев Плещеев, дьяки и дворяне, представились королю 21 (31) января. Прося королевича на Московское государство, оба Салтыкова в своих речах и в грамоте, которую они читали от всего русского народа, их пославшего, представляли королю о необходимости сохранить в целости православие и стародавний московский порядок. Старший Салтыков "с плачем" повто­рял просьбу о нерушимом сохранении православной веры, а сын его вы­ражал надежду на то, что король не только обеспечит, но и увеличит "права и вольности" московского народа. Таким образом с самого начала переговоров русские люди указывали королю, как на основание предла­гаемой унии, на неприкосновенность религии и государственного строя. М. Салтыков просил короля как можно скорее назначить сенаторов для того, чтобы обсудить условия унии; действительно, в течение двух недель обсуждение было кончено, и король 4 (14) февраля мог уже дать свой "отказ", т.е. ответ на статьи об унии, предложенные ему русскими посла­ми. Только этот королевский ответ и известен нам, так как подлинные статьи тушинских послов не сохранились. Свой же "отказ" или, по мос­ковскому выражению, "лист статейный" король распространил немедля не только в Речи Посполитой, но и в Московском государстве: он его да­же в Москву "за своею рукою и за печатью к боярам прислал". Судя по королевскому ответу, основанием для унии принято было сохранение полной автономии Московского государства и тесный военный союз Москвы и Речи Посполитой. В определении тех основных черт москов­ского общественного и политического порядка, которые король и коро­левич должны были блюсти и охранять, в договоре допущены были мно­гие любопытные особенности. Они настолько характеризуют людей и положение, что на них надлежит несколько остановиться165.

Прежде всего надо заметить, что договор отличается вообще нацио­нально-консервативным направлением. Он стремится охранить москов­скую жизнь от всяких воздействий со стороны польско-литовского прави­тельства и общества, обязывая Владислава блюсти неизменно правосла­вие, административный порядок и сословный строй Москвы. Ограниче­ние единоличной власти Владислава думою и судом бояр и советом "всея земли" вытекало в договоре не из какой-либо политической теории, а из обстоятельств минуты, приводивших на московский престол иноземного и иноверного государя. Это ограничение имело целью не перестройку прежнего политического порядка, а напротив, охрану и укрепление "звы- чаев всех давных добрых" от возможных нарушений со стороны непри­вычной к московским отношениям власти. Договор определяет "стародав­ний звычай" московский довольно полно и настолько вразумительно, что мы можем с уверенностью сказать, к какой политической партии при­надлежали его московские редакторы. Они, во-первых, были так далеки от московских княжат-олигархов, что ни разу даже словом не упомянули в своем договоре о "московских княженецких родах" при определении со­словных льгот и преимуществ. Этот тенденциозный пробел был немед­ленно восполнен, когда после свержения Шуйского московские княжата приняли участие в призвании на царство королевича Владислава. Тогда, в московской редакции договора, было высказано требование "московских княженецких и боярских родов приезжими иноземцы в отечестве и в чес­ти не теснити и не понижати". Во-вторых, составители февральского до­говора, достигшие власти и положения личною выслугою Вору, ставили эту выслугу рядом с "отечеством", говоря, что Владислав обязан "великих станов (stan - чин, звание) невинне не понижати, а меншей стан подносити подлуг заслуг" (т.е. повышать сообразно с личными заслугами). Очевид­но, что с Сигизмундом договаривались враги княжеской реакции и пред­ставители тех дворцовых порядков второй половины XVI века, при кото­рых московские государи в своем новом "дворе" малых чинили великими. С этих страниц февральского договора веет духом опричнины и годунов- ского режима, теми новшествами правительственного обихода, которые сочетались с новшествами житейскими. Грозного упрекали тем, что "вся внутренняя его в руку варвар быша"; Бориса называли "добрым пота- ковником" для тех, кто изменял старому благочестию. Подобным же культурным либерализмом отличались и составители февральского дого­вора. Указывая, что Владислав "никого поневоле" не должен "водить" из Московского государства в Литву и Польшу, они оговаривались при этом, что "для науки вольно каждому" ездить из Москвы в другие христиан­ские государства и что "купцам русским для торгов" будет открыт путь "до чужих земель через Польшу и Литву". Эти новшества также исчезли из договора, когда он получил новую боярскую редакцию под стенами Москвы. Таким образом, поскольку дело касалось будущего политичес­кого порядка, договор 4 февраля старался определить его в том виде, в каком он существовал до воцарения Шуйского с его реакционною про­граммою. В отношении же общественного строя составители февраль­ского договора стояли в той же мере, как и царь Василий, за сохранение и утверждение крепостного порядка в Московском государстве. Они обес­печивали за землевладельческими слоями населения не только их права на "денежные оброки и поместья и отчизны", но и право на их "мужиков- крестьян" и "холопов-невольников". Крестьянское "выхожденье" не допу­скалось; холопы должны были служить господам на старом основании, и предполагалось, что "вольности им господарь его милость давать не бу­дет". Сложный вопрос об отношениях государства к казачеству, которое по преимуществу и полнилось крепостными людьми, был не решен в до­говоре, а отложен до обсуждения его в думе. Но самая постановка этого вопроса в договоре указывает на настроение людей, писавших договор: они хотели рассуждать не об устройстве казачества, а о том, нужно ли са­мое его существование на Волге, Дону, Яике и Тереке.

Таков характер февральского договора. Его не могли бы подписать политические единомышленники и сторонники Шуйского; не могли бы принять и сторонники казачьего Вора. Ни родовая знать, ни протестую­щая казачья масса не находили в нем своего признания. Зато московская дворцовая знать позднейшей формации, образованная на принципе лично­го возвышения и хорошо знавшая силу придворного влияния, вполне мог­ла принять условия договора, выработанные М.Г. Салтыковым и тушин­скими дьяками. Первый человек в среде этой знати, Филарет Никитич Романов не только согласился вступить в сношение с королем, но после февральского договора собирался даже переехать из воровского стана в королевский. И другие представители тушинской власти стали на почве февральского договора с полным убеждением, начиная самим Салтыко­вым и кончая "самыми худыми людьми" - тушинскими дьяками, кото­рые в чаянии личного возвышения "приехали к королевскому величеству и почали служити преж всех"166.

Итак, под ударами Скопина и королевской политики Тушино распа­лось. Враг царя Василия, томивший Москву в течение полутора года, бе­жал от столицы и его рать рассеялась по всему государству, разделяясь, как и во времена Болотникова, на те сословные слои, из которых была сложена. Воры-казаки ушли в Калугу за своим воровским царем. Тушин- цы более высокого общественного положения обратились к Сигизмунду. Польско-литовские отряды после многих колебаний в большинстве пош­ли туда же. От распадения Тушина король выиграл гораздо больше, чем царь Василий, которому предстояла теперь борьба с двумя врагами вмес­то одного.

X

Власть и общество в Москве во время тушинской блока­ды. Проявление общественной распущенности: отъезды, неустойчивость политического настроения и тайная из­мена: открытые беспорядки и мятежи. Политическое положение первых месяцев 1610 года. Смерть Скопина и возвращение в Москву Филарета Никитича; значение этих событий для царя Василия. Разлад в правительст­венном круге княжат. Клушинская битва и ее военные по­следствия. Руководители московского возмущения про­тив Шуйских 17 июля 1610 года. Исход этого возмуще­ния, низложение и пострижение царя Василия. Значение переворота 17 июля

Рассказанные события происходили в то время, когда царь Василий торжествовал освобождение Москвы от долгой и тяжелой блокады и предвкушал окончательную победу над ворами и литвою. В первые дни марта 1610 года Тушино было покинуто его разнопленными жителями с такою спешностью, что там был "оставлен большой запас муки и зерна, который и был отправлен в Москву". В те же дни (12 марта) совершился, наконец, давно желанный въезд Скопина в Москву. Москва ожила и "из всех городов к Москве всякие люди поехали с хлебом и со всяким хар­чем". В Москве начались пиры и веселье167.

Все это было резким контрастом тому, что пришлось увидеть москов­скому населению в дни осады. Нам уже известно сплошное бегство из Москвы служилых людей при первых же неудачах царя Василия под сте­нами столицы и на Ярославской дороге. Одни бежали к Вору, изменяя царю Василию; другие не думая ни о какой измене, спешили домой, к сво­им семьям и хозяйствам из боязни, что воры их захватят и погубят. В сто­лице оставались только чины "государева двора" да из южных городов, по преимуществу рязанских, те служилые люди, которые еще до прихода Вора с семьями и людьми съехались в Москву, избегая опасности осады от владевших южными уездами воров. Однако и эти постоянные "жиль­цы" столицы не всегда хорошо служили Шуйскому. Царь Василий стоял во главе олигархического круга, которому не все сочувствовали и кото­рый не все уважали. Самовольный захват власти, самоуправство и жесто­кости вопреки торжественным обещаниям в подкрестной царской записи, личные слабости Шуйского - все это лишало его правительство необхо­димой нравственной силы. По словам И. Тимофеева, "скоропомазанием" царя Василия "вси людие о нем предкнушася". По отзывам того же Тимо­феева и других писателей, личная жизнь царя Василия соблазняла народ, потому что он был "нечестив всяко и скотолепен", правил "во блуде и пьянствах и кровопролитии неповинных кровей"; он занимался ворож­бою, "оставя бога, к бесом прибегая"; "во дни его всяка правда успе, и суд истинный не бе, и всяко любочестие пресякну" (слова князя И.А. Хворос- тинина). По мнению толпы, шумевшей на улицах против Шуйского, "он человек глуп и нечестив, пьяница и блудник"; он не достоин царства, по­тому что "его ради кровь проливается многая"; в народе говорили, что "он государь несчастлив": "глад и мечь царева ради несчастия". Вместе с самим царем Василием осуждению подвергались и его братья, особенно Димитрий. Именно ему молва приписывала большое влияние на дела и даже виды на престол: служилые люди "ненавидяху его гордости, сего ради и нелюбезен бяше во очию их"; ему приписывались самые незавид­ные качества ума и сердца. Олигархический кружок близких к Шуйскому "его бояр" представлялся москвичам далеко не дружным: в нем "друг дру­га ненавидяху и друг друга завидоваху". Шуйский не доверял своим боя­рам, "двоемыслен к ним разум имея", и "первоначальствующие державы его" в свою очередь были с ним не прямы. В тяжелых условиях междоусо­бной войны Шуйский напоминал Палицыну гонимого зверя, который "ха­пал обоюду, не ведая что": без разбора хватал он и правых и виновных, "убивая" их, предавая "смертному суду", никому не доверяясь, но время доносам и слушая тех, кто хотел служить ему языком. Боясь потерять власть, Шуйский, однако, не умел ею владеть и не казался ее достойным. Его энергия и ловкость не могли укрепить его на престоле, потому что представлялись средствами, направленными прежде всего на достижение личных и партийных целей168.

Москва помнила, что Шуйский был "самоизбранным" царем, видела, что он "погрешительну жизнь царствуя преходил", знала, что у него нет сил прогнать Вора, и потому Москва не почитала и не боялась своего пра­вительства; она держалась его лишь потому, что считала тушинское пра­вительство Вора еще более плохим, уже прямо воровским. Между двумя сомнительными властями во время тушинской блокады москвичи дошли до полного упадка политической дисциплины и нравственности. Давно втянутый в смуты и интриги, высший слой московского населения - при­дворный и служилый люд - легко изменял царю Василию и отъезжал в воровские таборы, но так же легко оттуда возвращался и вновь начинал служить в Москве с тем, чтобы при случае опять уйти в Тушино. Эти всем известные "перелеты" могли безнаказанно или с малым риском за­ниматься своим позорным изменным промыслом лишь потому, что оба соперника - и Шуйский и Вор - одинаково нуждались в людях и в равной степени ими дорожили. Дешевое раскаяние в измене спасало перелетов от казни, а легкая возможность уйти из незапертых ворот Москвы или из по­движных станов тушинцев побуждала к новым переездам "в покой теле­сных, в велику же работу вражию". Если служивых людей влекло в изме­ну чувство ненависти к господствовавшим олигархам или честолюбивое желание получить "болыии прежнего почесть и дары имения", то москов­ские торгаши везли "кривопутством" товары в Тушино из-за одного пре­зренного барыша, желая "десять гривен на шти сребреницах принята". Они продавали "на сребро отцов своих и братию", так как доставляли из Москвы в Тушино даже порох на погибель своих же близких. В Москве, словом, научились пользоваться политическим положением для частных целей и не сознавали еще, какую пагубу готовили этим родной стране.

Отъезды в Тушино были первым, и не самым худшим, видом общест­венной распущенности. Вторым ее видом была необыкновенная неустой­чивость политического настроения, ведшая к постоянному двуличию, к тайной измене тому, кому явно служили и усердствовали. Такое "ползкое естества пременение" сознавали сами современники и крепко осуждали "лукавствующих сердцем". Но от этого зло не слабело. Московское насе­ление, одинаково во всех слоях, делило свое сочувствие между боровши­мися сторонами: не оставляло Шуйского, но втайне радовалось его не­удачам; не останавливало тех, кто уезжал к Вору или прямил ему, и не их осуждало, но тех бранило, кто на них доносил. Многие жители Москвы находились в постоянных сношениях с тушинцами и добывали им вести. Не говоря о "лазучниках" простого происхождения, вроде попа Ивана Зубова и служилого человека Кирилла Иванова Хвостова, которые слу­жили Я.П. Сапеге в Москве, - даже лица видного общественного положе­ния могут быть заподозрены в предосудительных отношениях с тушин­скими властями169. Известна, например, записка от князя Ф.И. Мстислав­ского к его "другу и брату", Яну Петру Павловичу Сапеге с одною лишь просьбою, чтобы Сапега велел к нему "писать о своем здоровье", и с на­деждою, что князю Мстиславскому "даст Бог очи твои (т.е. сапегины) в радость видети". Если даже не соглашаться с издателями записи в том, что она относится к 8 июня 1609 года, если даже относить ее к лету 1611 года, когда Сапега спешил к Москве на помощь Гонсевскому и боя­рам, все же дружеская записочка боярина к гетману выдает их доброе знакомство, которому начало положено было, разумеется, не этим пись­мецом. Не меньший интерес возбуждает другое письмо к Я.П. Сапеге - именно то, которое писал из Москвы, в конце 1609 или начале 1610 года, "нищей царской богомолец" архимандрит Авраамий, "обещание живона- чальные троицы и преподобнаго отца нашего Сергия игумена постриже­ник". Нищий богомолец, очевидно, был очень влиятельный человек: че­рез своего ходока, попа Ивана Зубова, Сапега "царским словом" пригла­шал "архимандрита" Авраамия приехать их Москвы в стан Сапеги под Троицу, "чтобы земля умирити и кровь крестьянскую утолити". Авраа­мий на это отвечал, что в Москве уже все в нужде, "всем щадно, всяким людям", и потому "седенья на Москве будет не много", "обряд будет Шуй­скому скоро". Этими фразами Авраамий намекал на то, что уже недолго ждать умирения земли, конечного торжества Вора и свержения Шуйско­го, а стало быть, ему, Авраамию, нечего было и покидать Москву. А впрочем, он обещал выехать под Троицу, когда для него будет возмож­ность, "когда будет мой довол". Прося посылать к нему "бережно и нео- гласно" попа Ивана Зубова "для ради царьского дела", прося также не казать никому его грамотки, "старец архимандрит" смягчал свой осто­рожный отказ ехать к Сапеге ценным для тушинцев указанием на то, ког­да и какими дорогами приходят в Москву "станицы" от Скопина; в за­ключение от сообщал Сапеге, что из Москвы посылают к Скопину детей боярских, "чтоб он шел ранее, а москвичи сидеть не хотят долго в осаде". По актам того времени видно, что в Москве тогда было два архимандрита Авраамия - чудовской и андроньевский, но оба они, насколько знаем, не имели отношения к Троицкому монастырю и не могли влиять на троиц­кую братию, чтобы она подчинилась Сапеге ради умирения земли и уто­ления христианской крови. Мы не удивились бы, если бы в данном случае "старцем архимандритом" оказался знаменитый Палицын. К нему Сапега легко мог обратиться после неудачного приступа к монастырю в конце июля 1609 года, когда, потеряв надежду взять монастырь силою и боясь приближения наступавшего Скопина, тушинцы искали всякого рода средств овладеть поскорее монастырем. Присутствие монастырского ке­ларя в лагере осаждающих было бы для Сапеги очень важно. Сапега про­бовал склонить братию к сдаче монастыря с помощью русских людей, и в том числе М. Салтыкова и Ив. Грамотина, которые подъезжали к стенам обители и убеждали гарнизон признать царя Димитрия, потому что его уже признала будто бы и сама Москва. Братия не поверила обманным речам тушинских бояр, но она не могла бы не поверить своему келарю, если бы он решился вести такие речи. Вот почему для Сапеги имело смысл обращение к Палицыну. Нашей догадке о сношении Палицына с Сапегою не противоречит то соображение, что Авраммий Палицын не имел сана архимандрита и не был постриженником Сергиева монастыря. Автор письма завет себя "старец архимарит Авраамей", как бы намекая на то, что он еще не совсем превратился из простого "старца" в архиманд­рита. В Тушине могли произвести его в архимандриты, как произвели, например, старца Иова в архимандриты Суздальского Спасо-Ефимьева монастыря. Такого же повышения "в которой монастырь ему, государю, бог известит" просил себе у Вора чернец Левкий Смагин, знавший, что в Тушине не стеснялись раздавать и церковные саны и должности. Старец Авраамий мог быть в одной иерархии "старцем келарем", а в другой "старцем архимандритом" совершенно так же, как Филарет был в одной иерархии патриархом, а в другой митрополитом. С другой стороны, во­прос о месте и обстоятельствах пострижения Авраамия Палицына до сих пор еще темен. Свидетельства о том, что "обещанием" Авраамия были Соловки, идут не от самого старца и не из официальных документов, а из монастырских записей неизвестного времени и происхождения. Сам же Авраамий просил в 1611 году троицких властей его "покоить, как и про­чую братию", в Троицкой обители, покамест ему бог живот продлит. Очевидно, в то время вспоминая о смертном часе, он не вспомнил о Со­ловках, и это дает нам право сомневаться, чтобы свое "обещание" безыс­ходного пребывания Палицын дал именно в Соловецкой обители. Проис­ходя сам из близких к Сергиеву монастырю мест ростовских, дмитровских или переяславских, Авраамий вместе с прочими своими родичами приле­жал к Троицкой обители: ей передавал свои родовые земли; ей отдавал свои силы и таланты; ее же, наконец, славил в литературных писаниях170.

Переписка князя Мстиславского и "старца архимарита" с Сапегою мог­ла остаться тайною для Шуйских и населения Москвы, как много и других измененных дел оставалось без обличения и наказания со стороны слабой московской власти. Но не могла для народа оставаться тайною общая шаткость политического настроения в знати, раздвоение в среде боярства и высшей администрации, вражда "бояр царя Василия" и "иных бояр". По Москве ходили рассказы о том, какие бояре стоят за Шуйского, а ка­кие прямят Вору. В 1609 году говорили, например, что против царя Васи­лия настроены князья Б.М. Лыков, И.С. Куракин, Голицыны и Хворости- нин. В 1610 году шел слух, что В.В. Голицын желал для себя царства и по­тому принял участие в свержении Шуйских. Такого рода слухи подрывали авторитет царя Василия и уничтожали страх перед ним в московской тол­пе. Истомленная дороговизною и голодом, раздраженная лишениями бло­кады, эта толпа не раз поднимала шум и бросалась к Кремлю. "Дети бо­ярские и черные всякие люди приходят к Шуйскому с криком и вопом, в говорят: до чего им досидеть? хлеб дорогой, а промыслов никаких нет и нечего взяти негде и купити нечем!", - так описывали московские волне­ния выходцы из Москвы в Тушинском стане. Такого же рода сведения находим и в летописи московской и в польском дневнике Я.П. Сапеги. Царь Василий, привыкший с первых же дней своей власти считаться с настроением уличной толпы, успокаивал подданных надежда­ми на скорую помощь и освобождение, указывая народу даже вероятные сроки, когда в Москву должны были придти войска Скопина и Ф.И. Ше­реметева. Народный шум возникал обыкновенно тогда, когда с потерею Коломенского пути Москва на время попадала в полную осаду и останав­ливался подвоз хлеба и других припасов с Оки. Но условия московского рынка были таковы, что иногда хлебные цены в Москве поднимались ис­кусственным путем вследствие знакомой уже нам в эпоху голодовки при царе Борисе так называемой "вязки" хлеботорговцев. Попытки царя Ва­силия установить таксу на хлеб не имели никакого успеха: житопродавцы не желали держаться таксы, хотя царь Василий в данном,случае не заду­мывался наказывать ослушников, "градским законом смирити сих". Цар­ское наказание вело лишь к тому, что купцы сами останавливали движе­ние в Москву своего товара: "в протчих градех и селех закупленная ими сташа недвижима", на прочие же грады и села власть царя Василия тогда уже не простиралась. Таким образом, московское население, недовольное Шуйским за его "несчастие" и политическую слабость, имело все основа­ния быть недовольным и хозяевами своего рынка. Оно "шумело" не толь­ко против властей, но и против толстосумов. Поэтому агитация тушин­ского Вора с ее "воровским" и казаческим характером всегда имела неко­торый успех в московской толпе, угрожала междоусобием самой столице и пугала руководящие верхи московского населения171.

Постоянная возбужденность москвичей делала возможными самые острые проявления политической распущенности - открытые мятежи против царя Василия отдельных слабых и незначительных кружков слу­жилого люда. Они желали произвести переворот с помощью уличной толпы, которую думали увлечь в восстание нечаянным на нее воздействи­ем. Первый мятеж такого рода умыслили московские дворяне, князь Ро­ман Иванович Гагарин и Тимофей Васильевич Грязной да рязанец Григо­рий Федорович Сумбулов "и иные многие". Они вошли толпою в Кремль, "в верх к бояром", и стали говорить, чтоб "царя Василия переменити". Бо­яре "отказали" им и разбежались по своим дворам. Мятежники между тем захватили в Успенском соборе патриарха и повели его на Красную площадь "на Лобное место и ведуще ругахуся ему всячески, биюще соза- ди, инии песок и сор и смрад в лицо и на главу ему мещуще; а инии, за пер­си емлюще, трясаху зле его". Гермоген, не сочувствуя им, едва ушел от них на свой двор. Только князь В.В. Голицын, один из всех бояр, приехал к мятежникам на площадь; остальные бояре сидели по домам. Те же из них, которые были "в полках", т.е. в подмосковном лагере на Ходынке, успели придти на помощь к царю Василию "собрався", иначе говоря, с от­рядами войска. Поэтому, когда мятежники с Красной площади пошли к царю Василию, чтоб "переменить" его, он уже имел возможность встре­тить их "мужественно и не убоявся от них убивства" Потерпев в Кремле неудачу, мятежники разбежались, и много их, "человек с триста", уехало в Тушино. Дневник Сапеги отметил это крупное московское происшест­вие и отнес его, по новому стилю, к 7 марта 1609 года, т.е. к 25 февраля по московскому счету. Это число приходилось в 1609 году на маслянице в субботу, называемую в те времена "сырною" или "сыропустною" суббо­тою. Именно про этот день толковал патриарх Гермоген в своих грамо­тах, обращенных к тушинцам. Он напоминал врагам царя Василия о не­удаче, постигшей " в субботу сырную" восставших на царя. В одной из грамот патриарх увещевал тушинских мятежников добить челом царю Василию и обещал им, что они будут прощены, как и те, "которая ваша братья в субботу сыропустную восстали на него государя". В другой гра­моте писанной вообще ко всем, которые "отъехали изменив" из Москвы, патриарх рассказывает обстоятельства бунта 25 февраля. Восставшие объявили патриарху, что они встали на Шуйского за его тайные казни: "и топере де повели многих, нашу братию, сажать в воду, за то де мы ста­ли", говорили они. "И учали (по словам патриарха) честь грамоту, писано ко всему миру из литовских полков от русских людей"; в этой грамоте ту­шинцы приглашали москвичей свергнуть Шуйского. Так из слов Гермоге­на обнаруживается важное обстоятельство, что движение князя Гагарина и его друзей было не без влияния тушинской агитации. Можно, кажется, указать на весьма вероятного заводчика этой смуты в лице известного Михаила Молчанова, который на другой же день после бунта выбежал вместе с князем Федором Мещерским из Москвы в лагерь Сапеги под Троицу. Большую мягкость, с какою Шуйский отнесся к мятежникам, можно считать указанием на то, что московское правительство видело в них легковерных жертв вражеской агитации. По уверению грамоты Гер­могена, мятежники получили амнистию: царь "тем вины отдал"; действи­тельно, даже князь Р. Гагарин, один из главных вожаков бунта, счел воз­можным не позднее мая того же 1609 года вернуться из "таборов" в Моск­ву вместе с подобным ему "перелетом", московским служилым литвином Матьяшем Мизиновым172. Не успел Шуйский сладить с одним заговором, как созрел другой: "хотели Шуйского убить на вербное воскресенье", 9 апреля, очевидно, в то время, когда он по обычаю должен был вести "осля" под патриархом. Заговор открылся по доносу В. Бутурлина. Боя­рин Иван Федорович Крюк-Колычев был сочтен главою заговорщиков, пытан и казнен на Красной площади, а сообщники его были посажены по тюрьмам. Однако, по слухам, не всех заговорщиков обличили: в мае 1609 года в Москве шли разговоры о том, что "бояре и дворяне и дети бо­ярские и торговые люди", которые "были в заговоре" с Колычевым и уцелели, "тем же своим старым заговором умышляют и хотят его (царя Василия) убить на вознесеньев день из самопала". Однако и в день возне­сения, 25 мая, Шуйский остался цел. Интересно, что московские люди все предполагаемые покушения произвести переворот приурочивали к празд­ничным дням, когда можно было ожидать скопления народных масс в храмах и церковных процессиях. На эти праздничные сборища возлагали свои надежды не одни московские заговорщики, но, кажется, и тушин­ские главари. Зная о волнениях в Москве на маслянице и о замыслах на вербное воскресенье, они имели какие-то сведения и о том, что в Москве будет "замятия" на николин день, 9 мая, потому, будто бы, что Шуйский, теснимый толпою голодающих, "у них упросил сроку до николина дни". После николина дня, принесшего тушинцам разочарование, они стали рассчитывать на троицын и духов дни, 4 и 5 июня, и в один из этих дней решились даже штурмовать "обоз" царя Василия и московские стены. Потерпев большую неудачу и потеряв много людей убитыми и пленными, "после того бою поляки и литва и русские изменники большими людьми не приходили на Москву"; но теперь они перенесли свои надежды на пет­ров день. Все эти расчеты на восстание против Шуйского праздничной толпы поддерживались тем обстоятельством, что весною и летом

года Москва была отрезана от Коломны войсками тушинца Млоцко- го и потому голодала: многие люди помирали голодною смертью; дров не было, жгли "опальные дворы"; стрельцам и пушкарям из казны не давали ни хлеба ни денег; "людие же на Москве в те поры быша в великой шато- сти, многие хотяше к тушинскому вору идти". Подобные смуты, ослабев­шие с первыми известиями об успехах Скопина и Ф.И. Шереметева, во­зобновились в Москве в конце 1609-го и начале 1610 года, когда тушинцы делали последние попытки не допустить Скопина к Москве. Они снова осадили Коломну, взяли Красное село под Москвою, пытались зажечь стены Деревянного города в Москве и отняли у москвичей на время все дороги. В Москве в ту пору цена хлеба дошла до семи рублей за четверть, т.е. стала в три с половиною раза выше обычных цен осадного времени и в 24 раза выше той указанной цены "за четь по 10 алтын", по которой казна рассчитывала служилым людям денежное жалованье за хлеб. В нужде и унынии московские люди впадали "во многое неверие" и дума­ли, что им "лгут будто про князь Михаила" о скором его приходе к Моск­ве. Всем "миром" снова приходили они в Кремль к царю Василию, "шуме­ли" и начинали "мыслити опять к Тушинскому вору". В эту пору, в начале

года, раздражением московской толпы против царя Василия стали пользоваться уже не воеводы Тушинского вора и не случайные компании москвичей, "шумевших" от голодов и тайного сажанья в воду, а люди большого влияния и большой политической ловкости. Они подготовляли падение царя Василия в то самое время, когда он светлыми пирами празд­новал свое торжество над Вором и его поляками и готовился торжество­вать над Сигизмундом173.

Переходя теперь к самому факту низложения Шуйского, припомним вкратце политическое положение первых месяцев 1610 года. Царь Ва­силий в это время, дождавшись полного освобождения от блокады, ожидал в Москву своих воевод из Александровой слободы. Его преж­няя опора, ненадежная по "Изменчивости настроения масса столичного населения, теперь теряла в его глазах свое значение, уступая первенст­во мужицким ратям северных городов, ставших за царя Василия. Эти рати разогнали тушинцев из-под Москвы и должны были содейство­вать отогнанию поляков от Смоленских стен. Им, казалось, принадле­жала теперь решающая роль, а их вождь, популярный и способный князь Скопин, получал значение распорядителя главной силы в царст­ве. Сломленная успехами Скопина, партия Тушинского вора распалась, и входившие в ее состав московские люди разделились. Так называе­мые "воры", казаки и боярские люди с немногими из дворян сели с Во­ром в Калуге и других южных городах. Высшие же слои тушинского населения, знать и дьяки, оставили "царика". Они прежде всего услови­лись не служить Шуйским и не выбирать на престол никого из бояр, а затем вошли в сношения с Сигизмундом и установили с ним условия соединения Москвы с Речью Посполитою под единою властью Влади­слава. Василию Шуйскому предстояло теперь не только ловить Вора, убежавшего из-под Москвы, не только сражаться с поляками, осадив­шими Смоленск, но и бороться с тою стороною московского общества, которая предпочитала боярской олигархии унию с иноверным государ­ством. Если верить М.Г. Салтыкову, мысль об унии возникла у русских тушинцев не без ведома врагов Шуйского, живших в самой Москве. Так обстояли дела, когда Филарет был захвачен московскими войсками на пути к королю и доставлен в Москву, а в самой Москве скончался, нео­жиданно для всех, князь М.В. Скопин-Шуйский. Эти два случайные факта имели для царя Василия роковое значение174.

Скопин умер, по наиболее вероятному показанию, 23 апреля 1610 года. Филарет прибыл в Москву в середине мая, тотчас после боя под Иосифо- вым монастырем 11 (21) мая 1610 года, когда он был пленен войсками Гр. ВалуевадСмертью Скопина, как справедливо выразился С.М. Соловь­ев, "порвана была связь русских людей с Шуйским", и олигархический круг властвовавших бояр в лице Скопина лишился своей нравственной опоры. В лице же Филарета в Москву явился влиятельный и умный враг Шуйских, уже признавший в Тушине власть Владислава и располагавший в Москве целым кругом родни и клиентов.^Впоследствии бояре говорили о Филарете, что "он был тогда в Москве самою большою властью под па­триархом, а братья его и племянники (были) бояре большие же". Потеряв Скопина, царь Василий утратил верность рязанских дворян, которые до тех пор хорошо ему служили; в князе Михаиле лишился он и посредника между его правительством и северными "мужиками", которых собрал и привел к Москве этот "страшный юноша". Без привычного и любимого руководителя земские рати теряли устойчивость своего настроения; их одушевление потухало, потому что гасла вера их в царя Василия и в его правительство, обвиненное в отравлении их любимца. Наоборот, с приез­дом Филарета получала руководителя враждебная княжатам и Шуйскому сторона некняжеского боярства. Кандидатура Владислава с ее условиями, принятая Филаретом и заявленная московскому населению задолго до па­дения Шуйских грамотами Сигизмунда, была для враждебных царю Васи­лию бояр своего рода программой: она подавала надежду на замену оли­гархии княжат определенным государственным строем, в котором для княжат не было оставлено места, но боярам вообще дана была деятель­ная роль. Таким образом с кончиною Скбпина и с появлением в Москве Филарета Шуйский проигрывал: уменьшались его шансы на поддержку тех общественных сил, которые шли за Скопиным, и увеличивались силы враждебной ему боярской стороны175.

Если бы царь Василий и его партия, близкие к нему княжата, умели ис­толковать себе роковое для них значение происходящих событий, они по­няли бы необходимость для себя держаться "заодин" против общих врагов в защиту благоприятного им правительственного порядка. Но именно со­гласия и не было между ними. В самом роде Шуйских была свара, которая достигла большой огласки и, по общему мнению современников, свела в могилу Скопина. Дяди Шуйские, по словам летописи, держали на племян­ника Скопина "мнение: и "рень" по такому случаю: в Москве узнали, что Прокопий ЛяпуноЁ, рязанский воевода, в письме к Скопину бранил "укор- ными словами" В.И. Шуйского, а самого Скопина "здороваше на царстве" еще в то время, когда тот был в Александровой слободе; Скопин, получив грамоту Ляпунова, смутился и рассердился, но не донес о ней царю Васи­лию. Выходка Ляпунова была лишь отражением того, что думалось и го­ворилось во всем войске Скопина. Поляки имели известия, что в войске, шедшем со Скопиным к Москве, звали князя Михаила "царем". Василий Шуйский получал доносы "с клятвою", что вся земля желала видеть Скопина "скипетроносцем". Когда Скопин вступил в Москву, москвичи встретили его с великою честью и благодарили за избавление Москвы. На В.И. Шуйского с братьями горячее выражение народной любви к кня­зю Михаилу произвело впечатление не в пользу Скопина: узнав, что он не донес на Ляпунова, они его подозревали в том, будто он не прочь пойти навстречу народным желаниям и принять царство. \Будем ли мы или не будем верить тому, что Скопина отравили завистливые родичи, все-таки мы не можем сомневаться в существовании крупных недоразумений и не­удовольствий между Шуйскими. Безвременная погибель князя Михаила была истолкована московским обществом как естественное последствие семейной розни. К беде Шуйских рядом с семейною рознью разгоралась и партийная - в среде олигархического кружка между Голицыными и Шуй­скими. Уже в 1609 году В.В. Голицын не скрывал своих дурных отноше­ний к царю Василию: он один изо всех бояр приехал "к дьявольскому со­вету" заговорщиков, собравшихся против Шуйского на Лобном месте. Есть данные для того, чтобы подозревать этого князя, старшего из Голи­цыных, в стремлении стать на место царя Василия и взять в свои руки ру­ководство княжатами и государством. Еще за полгода до свержения Шуй­ского, в январе 1610 года, шел определенный слух, что в Москве сущест­вовала сильная партия среди дворян и тяглого мира, желавшая воцарить Голицына вместо Шуйского, и что эта партия воздержалась от действия лишь потому, что узнала о нашествии Сигизмунда. Далее будет видно, что во дни свержения царя Василия князь В.В. Голицын держался так, как будто бы желал престола для себя. Присутствуя при этой глухой распре из-за власти, другие княжата, не имевшие претензии захватить первенство себе, были одинаково холодны и к Шуйским и к Голицыным. Они в лице князей Мстиславского и И.С. Куракина мало-помалу склонялись к мысли о том, что всего будет лучше иметь государя не из равной себе братьи, а из иноземного державного рода176.

Взаимное недружелюбие и холодность в отношениях лиц правящего кружка обнаружились так давно и для царя Василия составляли столь обычное явление, что, к его несчастью, не внушали ему должных опасе­ний и не мешали ему заниматься очередными делами. Главным из таких дел был поход на короля под Смоленск. К нему и готовились Шуйские, продолжая то, чем}' начало положил покойный Скопин. Еще при его жиз­ни отряды его войск действовали на путях к Литовской украйне: около Белой стоял князь И.А. Хованский, в Можайске были с авангардом глав­ной армии князья А.В. Голицын и Д. Мезецкий. После кончины Скопина царю Василий передал высшее начальство над войсками своему брату Димитрию, который и выступил из Москвы против короля, - "изыде со множеством воин, но со срамом возвратися", по выражению Палицына. Известны обстоятельства его похода. Захваченный врасплох гетманом

Жолкевским, он должен был принять бой там, где не ожидал, и 24 июня при селе Клушине (верстах в 20 от Гжатска) был разбит наголову. Одним из самых существенных последствий Клушинского боя было то, что шведские войска, находившиеся в армии Дм. И. Шуйского, оказались от­резанными от путей к Москве и частью передались полякам, частью же ушли к шведским рубежам в Новгородскую землю. Таким образом, царь Василий остался без союзников, а собственные его служилые люди, раз­бежавшись с бою по своим городам и деревням, не явились более в Моск­ву, хотя царь и посылал за ними. Рязанцы же - те самые рязанцы, кото­рые высидели с Шуйским всю московскую осаду, - прямо "отказаша" ему в службе, т.е. подняли мятеж и оказали открытое неповиновение177.

Критическая минута для Шуйских наступила. Безотрадно было время их власти. Царь Василий, "седя на царстве своем, многие беды прия, и позор, и лай", отзывалась позднейшая летопись; "его, государя, зашли многие скорби и кручины", говорили о Шуйском московские дипломаты XVII века. Дорогою ценою купил Шуйский свой решительный успех над Вором в начале 1610 года. Собственною энергиею и счастьем своего пле­мянника, казалось, он упрочил свое положение во власти, но этот племян­ник так внезапно умер, а личная энергия "несчастливого" государя приве­ла Москву лишь к Клушинскому погрому. Разоренной стране предстояли вновь смуты и ужасы новой войны. После Клушина в Москве не осталось годных к полевому бою войск, собрать же отряды из городов не было времени, а сами по себе городские люди не спешили идти к Москве. Зная это, Жолкевский решился из Можайска идти на столицу со своим малым войском; он звал и самого Сигизмунда к московским стенам, понимая, по его выражению, что Бог широко отверзает королю двери своего мило­сердия. С своей стороны, и Вор из Калуги нашел уместным подвинуться к Москве. Через Медынь и Боровск, кружным путем, подошел он к Серпу­хову, имел здесь на р. Наре счастливый бой с крымскими татарами, при­шедшими на помощь к Шуйскому, а от Серпухова пошел к Москве и стал в Николо-Угрешском монастыре, верстах в 15 на юго-восток от Москвы. С ним было, говорят, всего до 3000 московских людей и казаков, да вой­ско Я.П. Сапеги, но для испуганной столицы и это было опасною силою. Итак, москвичи должны были вновь готовиться к осаде и ждать Жолкев- ского по Можайской дороге, а Вора по дорогам Серпуховской и Коломен­ской. Терпение московского населения истощилось; москвичи восстали на царя Василия и свели его с царства178.

Руководство этим восстанием исходило из двух общественных цент­ров. В одном главою был князь В.В. Голицын, а самым видным деятелем Пр.П. Ляпунов. В другом первое место принадлежало Филарету Никити­чу Романову, а деятельная роль - тем людям, которые, живя в Москве, были в сношениях с тушинцами, признавшими Владислава, и получали от них письма и королевские листы в пользу королевича. Среди таких вид­нейших был, кажется, Иван Никитич Салтыков, один из старших пле­мянников М.Гл. Салтыкова, впоследствии хорошо служивший Сигизмун­ду. Давно работая против Василия Шуйского и сходясь в желании ли­шить его власти, люди двух названных сторон преследовали разные цели.

Голицын хотел власти для самого себя. Ляпунов на Рязани мечтал о воца­рении Скопина; когда же Скопин умер, он начал агитацию против Шуй­ских и всюду посылал грамоты, чтобы были с ним "в совете" и "чтоб ему мстити смерть царю Василию князь Михаила Васильевича". Поздней­шая летопись уверяет, что он даже начал "ссылаться с Вором" в Калуге и что одно лишь стойкое сопротивление зарайского воеводы князя Дм.М. Пожарского, ставшего на сообщениях Калуги с Рязанью, застави­ло Ляпунова прервать сношения с казачьим "цариком" и обратило его в другую сторону. Тогда же стала "дума у него большая на царя Василья с боярином со князь В.В. Голицыным". После Клушинской битвы эта ду­ма перешла в определенный умысел "как бы царя Василья ссадити". Подняв на Шуйских свой край, Пр. Ляпунов прислал в Москву какого-то Олешку Пешкова к Голицыну и к своему брату Захару Ляпунову с по­нуждением, чтоб Шуйского "с государства ссадить". Это понуждение за­ставило действовать Захара Ляпунова и его "советников". Если мы вспомним, как много рязанцев с семьями жило в Москве в продолжение всей осады 1608-1610 гг., то сообразим, что этих "советников" было очень значительное число и что они действовали в данном случае целым "городом". Дума Ляпуновых с князем В.В. Голицыным ведет к тому за­ключению, что рязанцы скорее всего имели в виду передать власть имен­но Голицыну, и, наоборот, нет ни малейшего основания думать, чтобы Ляпуновы были причастны к агитации в пользу королевича179. За Влади­слава были другие люди. Мы уже знаем, что договор 4 (14) февраля был немедленно по заключению послан Сигизмунду в Москву "к бояром". Тушинцы, заключившие этот договор, говорили, что они сносились по этому делу "с теми своими братьями, что были в столице". Наконец, Жолкевский свидетельствовал, что после Клушинской победы сам он много писал в Москву частных писем и подметных грамот, возбуждая Москву против Шуйских и подготовляя признание Владислава. Вместе с ним писали москвичам и русские люди, бывшие в лагере Жолкевского, именно Ив.Мих. Салтыков и Гр. Валуев. Сохранились даже некоторые документы из этой переписки, именно письмо из Москвы смоленских де­тей боярских к Жолкевскому и ответ на него гетмана. Все эти указания говорят о деятельном и систематическом воздействии на москвичей со стороны тех, кто стоял за воцарение Владислава. Мы не можем назвать имен главных лиц, хлопотавших в Москве об осуществлении унии с Ре­чью Посполитою, потому что документы о них молчат. Одни только на­меки современных писателей дают повод назвать в их числе "изменника Московскому государству" Ивана Никитича Салтыкова, да косвенные соображения заставляют к той же стороне отнести Филарета Никитича, который был одним из создателей кандидатуры Владислава в начале 1610 года, и князей Мстиславского и И.С. Куракина. Первого из этих бояр зачисляет в сторонники королевича Жолкевский, а второго при ца­ре Михаиле Федоровиче официально считали "советником" польских и литовских людей и приверженцем Владислава. Эта сторона готова была действовать против царя Василия, опираясь на подходившие к Москве войска Сигизмунда180.

Ближайшим поводом к низложению Шуйского послужило приближе­ние к Москве отрядов Вора. Его "правители" вошли в прямые сношения с жителями Москвы, предлагая им свергнуть Шуйских. Они говорили москвичам: "вы убо оставите своего царя Василия и мы такожде своего оставим, и изберем вкупе всею землею царя и станем обще на Литву". Та­кое преложение сулило внутренний мир и единение измученной смутами земщине; москвичи, не предвидя "обманки", увлеклись лукавым "сове­том", и 17 июля подняли мятеж. Вожаками мятежной толпы были Захар Ляпунов и какой-то Федор Хомутов, а с ними открыто стал против Шуй­ского и Иван Никит. Салтыков. Народное скопище с Красной площади перешло за черту города, за Арбатские ворота, и там, несмотря на проти­водействия патриарха, решило просить Шуйского, чтобы он "царство ос­тавил". К царю Василию от народа был послан его свояк князь И.М. Во­ротынский с теми "заводчиками", которые руководили толпою. Они вы­везли Шуйского из дворца на его старый боярский двор и арестовали его братьев. Правительство Шуйских пало, и многие из москвичей верили, что Вор так же легко будет свергнут казаками, как легко москвичами был "ссажен" царь Василий. Они отправились 18 июля за Москва-реку, за Серпуховские ворота, к Даниловскому монастырю на переговоры с ту- шинцами, но там узнали, что обмантуы: "воры" предлагали им признать царя Димитрия181. Тогда лишь поняли в Москве, что "Московскому госу­дарству с обеих сторон стало тесно" и что падение Шуйского не только не предупредило бедствий, но само еще стало тяжелым политическим ос­ложнением. Под влиянием такого сознания патриарх Гермоген начал ду­мать о восстановлении Шуйского и даже "молить весь народ, дабы паки возвести царя". В то же время и сам Шуйский принимал меры к тому, чтобы с помощью стрельцов вернуть себе власть. Все это заставило "заводчиков" мятежа 17 июля довершить начатое дело. Они силою пост­ригли царя Василия в иноки и заточили его в Чудове монастыре. В то время шел слух, что это было сделано не по приказу патриарха и "утаясь бояр". Однако ни патриарх, ни бояре не могли противодейство­вать той силе, которая тогда господствовала в Москве и желала низвер­жения Шуйских. Если один из представителей этой силы, именно князь В.В. Голицын, не скрываясь, действовал против царя Василия и был лич­но в народном скопище 17 июля, то другой влиятельнейший враг Шуй­ских, Филарет, умел вести закрытую игру и, держась в стороне от пло­щадной суеты, сохранял вид спокойного наблюдателя им самим вызван­ных событий182.

Свержение московского государя было последним ударом московско­му государственному порядку. На деле этого порядка уже не существова­ло, в лице же царя Василия исчезал и его внешний символ. Страна имела лишь претендентов на власть, но не имела действительной власти. Запад­ные окраины государства были в обладании иноземцев, юг давно отпал в "воровство"; под столицею стояли два вражеских войска, готовых ее оса­дить. Остальные области государства не знали, кого им слушать и кому служить. С распределением и свержением олигархического правительства княжат не оказывалось иного кружка, иной среды, к которым могло бы перейти руководство делами. Голицын действовал в личном интересе и не имел за собою определенной партии в боярстве. Романовская семья, во главе которой стоял еще не осмотревшийся в Москве после тушинского плена и связанный монашеским саном Филарет, не была готова к дейст­вию. Прочие тушинские "бояре" еще не прибыли в Москву. В Москве, словом, не было элементов, из которых можно было бы скоро образо­вать прочное правительство. Боярская дума, к которой переходило пер­венство, не могла, как увидим, стать политическою руководительницею московского общества, потому что, по общему строю московских отно­шений, сама нуждалась в руководителе.

Таким образом в 1610 году Смута достигла еще большей сложности, чем в 1608 году. Социальное междоусобие, приведшее тогда к победе по­литической реакции и общественного консерватизма в 1610 году разре­шилось совсем иначе: реакционное правительство княжат было низверг­нуто и самый кружок их распался, а консервативно настроенные слои московского населения хотя и на этот раз не были побеждены восстав­шим на старый порядок казачеством, однако не владели более положени­ем дел в стране. Утратив политическую организацию, московское обще­ство пока не находило руководящих сил в себе самом и становилось жерт­вою иноземных победителей, своевременно и удачно вмешавшихся в мос­ковские дела. Не свободная деятельность народной мысли, а гнет ино­земной силы, казалось, должен был определить будущее политическое устройство Москвы.

19 С Ф Платонов

ГЛАВА ПЯТАЯ

третий период смуты: попытки восстановления порядка

Важнейшие из этих попыток

Москва лишилась правительства в такую минуту, когда крепкая и дея­тельная власть была ей очень необходима. Враги подходили к стенам са­мой Москвы, владели западным рубежом государства, занимали города в центральных и южных областях страны. С этими врагами необходимо было бороться не только за целость государственной территории, но и за независимость самого государства, потому что успехи врагов угрожали ему полным завоеванием. Нужно было скорее восстановить правительст­во: это была такая очевидная истина, против которой никто не спорил в Московском государстве. Но большое разногласие вызывал вопрос о том, как восстановить власть и кого к ней призвать. Разные круги общества имели на это разные взгляды и высказывали разные желания. От слов они переходили к действию и возбуждали или открытое народное дви­жение или тайную кружковую интригу. Ряд таких явных и скрытых попы­ток овладеть властью и создать правительство составляет главное содер­жание последнего периода Смуты и подлежит теперь нашему изучению.

Среди многих попыток этого рода три в особенности останавливают внимание. В первую минуту после свержения Шуйского московское насе­ление думало восстановить порядок признанием унии с Речью Посполи- тою и поэтому! призвало на московский престол королевича Владислава. Когда власть Владислава выродилась в военную диктатуру Сигизмунда, московские люди пытались создать национальное правительство в лагере Ляпунова. Когда же и это правительство извратилось и, потеряв общезем­ский характер, стало казачьим, - последовала новая, уже третья, попытка создания земской власти в ополчении князя Пожарского. Этой земской власти удалось, наконец, превратиться в действительную государствен­ную власть и восстановить государственный порядок. Истории этих трех эпизодов и посвящена, главным образом, настоящая глава. В ней мы бу­дем избавлены от необходимости задерживаться на подробностях как по­тому, что строй общественных отношений в последний период Смуты проще и яснее сам по себе, так и потому, что нам уже известны все обще­ственные элементы, принимавшие участие в московской Смуте, и нет нужды их вновь определять и характеризовать.

I

Шестой момент Смуты - установление королевской дик­татуры. Решение народного совещания 17 июля 1610 го­да. Группировка лиц во временном московском правитель­стве. Состав правительства: "седмочисленные" бояре; земские представители. Порядок избрания Владислава и договор 17 августа 1610 года

Было показано, что при низложении царя Василия 17 июля 1610 года московским "вечем" за Арбатскими воротами руководили люди двух кру­гов. С одной стороны, действовали против Шуйских Ляпуновы, имея за со­бою князя В. Голицына, с другой - действовал Ив.Н. Салтыков, имея за собою, как "начального человека", тушинского патриарха Филарета. Об­ращаясь, по естественному ходу мысли, к вопросу о том, кому следует передать отнятую у Шуйских власть, 3. Ляпунов со своими рязанцами ста­ли "в голос говорити, чтоб князя Василия Голицына на господарстве по- ставити". У Салтыкова же и прочих связанных с Тушином русских людей, до Филарета включительно, был иной взгляд на дело. Он ясно был выра­жен в известной нам тушинской "конфедерации" - договоре, которым взаимно обязались русские тушинцы после побега Вора из Тушина, в ян­варе 1610 года. Они условились жить в мире, держаться заодин, не приста­вать к Шуйскому, "равно и бояр его и племянника и из иных бояр москов­ских никого на государство не хотеть". Оставаясь верными этому принци­пиальному решению, Салтыков и вся его сторона не могли допустить во­царения Голицына. Они уже избрали в Тушине Владислава, иноземного королевича, и теперь должны были противопоставить его имя имени Го­лицына. То же самое народное сборище, которое свергло Шуйских, было вовлечено и в суждение о том, кому наследовать престол царя Василия. Оно слушало крики рязанцев в пользу князя Василия Васильевича; оно знало, разумеется, об избрании Владислава тушинскими боярами. Но оно не приняло сразу ни того ни другого имени, а остановилось на том, что ус­воило принцип тушинской конфедерации: "никого из Московского госпо- дарства на господарство не избирати".

Это среднее решение было принято народным "вечем", как кажется, не вполне сознательно и единодушно. Одно современное известие гово­рит, что крестным целованием утвердились на том, чтобы не выбирать своего, именно "лучшие люди" - бояре и придворные дворяне. По друго­му известию, патриарх с московским духовенством и московская толпа и после решения 17 июля продолжали думать о "своем" государе из москов­ских родов, голицынского или романовского. Соображая все эти данные, можно догадаться, в чьи руки попало руководство делами в то время, ког­да ни Голицын ни тушинская сторона не могли возобладать друг над дру­гом на московском "вече". Их разлад выдвинул вперед третью группу лиц, принадлежавших к высшему боярскому кругу, во главе которых бы­ли князья Ф.И. Мстиславский и И.С. Куракин. Именно эта группа бояр скорее всех прочих московских деятелей могла настоять на том осторож­ном решении, чтобы принять принцип тушинской конфедерации, не при­нимая пока тушинского договора с Владиславом 4 февраля183.

Настроение этого боярского круга можно определить только наугад, однако же без большого риска впасть в грубую ошибку. Надобно по­мнить, что Куракин и Мстиславский входили в состав олигархического правительства, с которым Шуйские думали произвести в государстве кня­жеский, реакционный переворот. Они были ближайшими свидетелями постоянных неудач Шуйского и тех вопиющих злоупотреблений властью, перед которыми не останавливался царь Василий, обещавший стране справедливость и законность. Лучше других могли они понять, как слабо и неустойчиво было господство боярина, не имевшего в стране иной опо­ры, кроме родословных притязаний; как мало могло оно обеспечить по­рядок и охранить интересы населения; как мало, наконец, представляло оно гарантий для сохранения единства и согласия в самом правительстве. Чувство глубокого разочарования должны были вынести эти княжата из допущенного ими опыта боярского государствования. Естественно, что они не желали его повторения и не допустили провозглашения царем кня­зя Голицына. Они должны были признать справедливой и правильной высказанную в Тушине мысль о том, чтобы не избирать на царство нико­го из бояр; эта мысль была им тем ближе, что сами они не искали царст­ва, - Мстиславский по внутреннему убеждению, а Куракин потому, что не принадлежал к старшим ветвям своего рода. Более того, московские кня­жата, получив от Сигизмунда в его редакции статьи договора 4 февраля, не только знали об избрании Владислава, но и имели время обсудить эти статьи, оценить как условия предположенной унии с Речью Посполитою, так и основания того правительственного порядка, какой желали создать для Москвы тушинские политики. Кандидатура Владислава, речи о кото­рой шли между московскими боярами уже в 1605 году, не пугала княжат и они охотно склонялись в ее сторону; по словам Жолкевского, князь Мсти­славский был даже весьма расположен к Владиславу. Но статьи февраль­ского договора не могли нравиться московским княжатам. Мы видели, что, при общем национально-охранительном характере, эти статьи носи­ли на себе отпечаток определенной политической тенденции против мос­ковской княжеской знати и в пользу новой аристократии дворца и прика­за. Февральский договор вовсе не помнил о "московских княженецких родах", но очень заботился о людях "меншаго стана". Уже потому княжа­та не могли принять договора без дополнений и оговорок. А кроме того, несовместно было с высоким положением московских думных людей, представлявших собою правительство всей страны, принять документ, со­ставленный "воровским" боярством в королевском стане. Избрание Вла­дислава Москвой должно было совершиться вне всякой зависимости от тушинских соглашений и на условиях, редактированных самим москов­ским правительством. Вот почему на сборище за Арбатскими воротами князья-бояре, не допустив до власти Голицына, не провозгласили сразу и Владислава. Они лишь подготовили избрание королевича тем, что насто­яли на решении избрать государя из иноземных родов. Одна интересная подробность указывает на то, что такое решение было проведено очень видными и влиятельными людьми: сам князь В.В. Голицын, который не прочь был взять царство себе, был вынужден "укрепиться крестным це­лованием" с прочими "лучшими" людьми на том, чтобы не выбирать на царство своих московских людей184.

Такова была группировка лиц в московских руководящих кругах во время низвержения Шуйских. Познакомясь с нею, не повторим, вслед за С.М. Соловьевым, его мысли, что "тотчас по свержении Шуйского самой сильной стороной в Москве была та, которая не хотела иметь государем ни польского королевича, ни Лжедимитрия, следовательно, хотела из­брать кого-нибудь из своих знатных людей". Напротив, сильнейшей была та сторона, которая желала королевича при условии заключения с ним нового договора. Люди этой стороны и стали во главе временного мос­ковского правительства, именуя себя обыкновенно общей формулой "бо­яре князь Ф.И. Мстиславской с товарищи". Можно думать, что они немед­ля занялись обсуждением тех оснований, на каких могло бы произойти признание Москвой Владислава; по крайней мере, когда Жолкевский на­чал переговоры с боярами под Москвой, бояре в первом же совещании с ним показали ему "большой свиток" (wielki zwitek) приготовленных ими заранее "статей" об условиях избрания королевича. При обсуждении этих статей в думе и на соборе с княжатами стали в единомыслии и другие из старейших московскию бояр, например, стороны Романовых, и таким об­разом создалась та знаменитая "семибоярщина", состав которой, до сих пор еще не вполне выясненный, нам предстоит определить185.

О том, как должно сложиться управление государством до избрания нового государя, у москвичей было вполне ясное представление. Они ду­мали, что до царского избрания страной будут править "бояре", т.е. госу­дарева дума. Боярам они и целовали крест, прося их "за Московское госу­дарство стояти и нас всех праведным судом судити и государя на Москов­ском государстве выбрати с нами, со всякими людьми, всей землей, со- слався с городы". Что эти слова "всею землею, сослався с городы" не совсем были пустым звуком, можно убедиться из некоторых боярских грамот 1610 года. Извещая города о перевороте 17 июля, бояре писали в некоторые города, чтобы оттуда "прислали к Москве изо всех чинов, вы­брав, по человеку и к нам отписали". Спустя же месяц, когда Москва, не дождавшись выборных из городов, приняла в цари Владислава, в бояр­ских грамотах выражалось как бы сожаление о том, что в Москву "из го­родов посяместа никакие люди не бывали". Мысль об общем земском со­вете, стало быть, обращалась тогда в умах, и боярское правительство признавалось лишь за временную власть, экстренные полномочия кото­рой ограничивались только тем, чтобы созвать собор и устроить царское избрание. Обстоятельства не допустили точного исполнения подобных предположений. Выборные люди из городов в Москву не были собраны;

земский собор, хотя, по-видимому, и был составлен, не имел желатель­ной полноты и тотчас после избрания Владислава Москвою перестал су­ществовать, так как его члены в большом числе были посланы с князем В.В. Голицыным под Смоленск. Оставшаяся в Москве дума "седмочислен- ных бояр" долго считалась во главе текущего управления, а действитель­ная власть перешла от думных людей к людям совершенно случайным. Оглядываясь на эту темную эпоху номинальной власти бояр и действи­тельного господства "самых худых людей", современники иронически от­носились к боярскому правительству. Один из лучших наблюдателей того времени, именно автор хронографа 1616-1617 года, говорит, что после ца­ря Василия "прияша власть государства Русскаго седмь московских бояри- нов, но ничто же ни правлыпим, точию два месяца власти насладишася". Они умыслили отдать государство Владиславу, пустили в Москву поля­ков, и поляки завладели царством; "седмочисленные же бояре Москов­ские державы всю власть Русские земли предаша в руце литовских вое­вод". Немного неясные фразы хронографа выражают, однако, определен­ную мысль: после Шуйского власть перешла к боярской думе из семи бо­яр; дума не сумела удержаться на высоте достигнутого ею положения и ус­тупила место иноземным воеводам и "русским мятежникам": Как это слу­чилось, хронограф не объясняет; кого он разумеет под "седмочисленными боярами", он не говорит. Но он, во всяком случае, правильно и точно рису­ет нам судьбы боярского правительства под польским авторитетом186.

Имена "седмочисленных бояр" можно восстановить. Для этого нам по­служит, во-первых, боярский список 1611 года, из которого возможно вы­брать, - конечно, с известной осмотрительностью, - семь имен первенст­вовавших в тот момент в Москве бояр. А во-вторых, сохранился и совре­менный перечень тех семи бояр, которые под стенами Москвы в сентябре 1610 года обсуждали с Жолкевским вопрос о введении в Москв'у поль­ских войск. Это были князья Ф.И. Мстиславский, Ив.М. Воротынский, Ан.В. Трубецкой и Ан.В. Голицын, далее Ив.Н. Романов, Ф.И. Шереме­тев и князь Б.М. Лыков. Сопоставив эти семь имен с боярским списком, заметим, что они и в списке занимают высшие места; только между ними в списке помещены имена других бояр, так что имя князя Б.М. Лыкова находится не на седьмом, а только на четырнадцатом месте, имя же И.Н. Романова поставлено даже на семнадцатом месте. Стало быть, необ­ходимо для того, чтобы примирить показания обоих документов, объяс­нить, почему некоторые из первых семнадцати лиц боярского списка не вошли в "семибоярщину". Эти лица - князья Василий и Иван Голицыны, князья Андрей и Иван Куракины, князь Ю.Н. Трубецкой, князь Ив.Н. Одоевский, М.Г. и И.Н. Салтыковы, М.Б. Шеин и князь М.Ф. Кашин. О них есть кое-какие известия, за исключением одного очень старого и ничтожного князя Андрея Петр. Куракина. О нем не знаем, где он был, когда съехал с воеводства из Великого Новгорода; всего вероятнее, что, смененный в Новгороде князем Ив.Н. Одоевским, он после службы, по обычаю, был в своих вотчинах и еще не являлся в Москву. О прочих боя­рах можем сказать следующее: князь В.В. Голицын был послан в послах к Сигизмунду, а о брате его, князе Иване, сами родные в то время не имели "слуху" где он; заключаем это из письма князя Андрея Голицына к брату Василью от 20 сентября 1610 года. Князь И.Н. Одоевский и М.Б. Шеин сидели на воеводствах в Новгороде и Смоленске. Князь Ю.Н. Трубецкой и М.Г. Салтыков не принадлежали к числу московских бояр, а были из тех, которые, по выражению В.В. Голицына, "за Москвою в бояре ставле­ны", т.е. у короля и Вора. Далее будет видно, что М.Г. Салтыков стал в Москве отдельно от "седмочисленных бояр". Наконец, известно, что в то время, о котором идет речь, Ив.Н. Салтыков еще не был сказан в бояре Сигизмундом. Остаются князья М.Ф. Кашин и И.С. Куракин. О первом из них знаем, что он умер в 1611 году и что сам он не подписывал грамот, шедших от боярской думы в начале этого года. За него рукоприкладство­вал князь Б.М. Лыков. Ничтожность и безвестность М.Ф. Кашина позво­ляет думать, что он не играл роли в современных боярских кругах и по этой причине не попал в среду седмочисленных правителей. Не то пред­ставлял собой талантливый и прославленный боевыми успехами князь И.С. Куракин. В указанный нами современный перечень "семи" бояр, ведших переговоры с Жолкевским за стенами Москвы, Ив.С. Куракин не включен, потому что он, кажется, вообще не выезжал в те дни из города, начальствуя московским гарнизоном "для береженья" от Вора. Принадле­жал ли он к "седмочисленным" боярам? Если да, то мы получим с ним не семь, а восемь имен, и должны будем кого-либо выбросить из указанного выше перечня. Но, кажется, в этом нет нужды. Современники, при царе Михаиле вспоминавшие обстоятельства Смуты, резко выделяли князя Ив.С. Куракина из прочих бояр и официально указывали на то, что он "с польскими и литовскими людьми на разорение Московскому государст­ву советник был". Он по воцарении Михаила даже "послан был на служ­бу", иначе говоря, сослан в Сибирь. Его поведение в Смуту, "в московское разоренье", почиталось впоследствии гораздо худшим, чем поведение даже князя Ю.Н. Трубецкого, который открыто служил Вору, а потом и Сигизмунду. Все это заставляет думать, что И.С. Куракин после сверже­ния Шуйских стал решительно клониться в сторону Сигизмунда, отошел от "седмочисленных бояр", стоявших на почве договора с Владиславом, и соединился с "русскими мятежниками", упразднившими власть семи бояр187.

Если эти соображения соответствуют действительности, то ясно, что в современном перечне семи бояр мы имеем точный состав "семибоярщи­ны" в тот момент, когда ее власть уже кончалась, именно в конце сентяб­ря, через два месяца после свержения царя Василия, пред занятием Мо­сквы гетманскими войсками. В начале же того двухмесячного срока, в течение которого бояре, по выражению хронографа, "наслаждались" вла­стью, т.е. летом 1610 года, в состав боярской думы входил, без сомнения, и князь В.В. Голицын. Был ли он восьмым, или же при нем не бывал в ду­ме кто-либо из "семи" прочих, мы не знаем, но во всяком случае, от пере­мены одного-двух имен в среде "седмочисленных" бояр общий характер этого правящего круга в наших глазах не изменится. Он таков, как выше мы его определили. В семибоярщине соединились остатки олигархическо­го круга княжат времени Шуйских (Голицыны и Воротынский с близкими к ним Мстиславским и Трубецким) и сторона Романовых (Ив.Н. Романов и князь Б.М. Лыков с близким к ним Ф.И. Шереметевым). Семибоярщина явилась как бы компромиссом между двумя слоями старого боярства, со­шедшимися в одном намерении посадить на царство чуждого обоим слоям иноземца.

Современник говорит, что боярам не удалось править страною и что они должны были передать власть в руки "литовских воевод". Он не объ­ясняет, как это произошло, но самый краткий обзор событий за конец ле­та и осень 1610 года удостоверит нас в том, что седмочисленные бояре не сумели или не смогли удержаться на вершине московского порядка и дей­ствительно попали в позорную зависимость от польских людей и москов­ских "мятежников".

Уже было упомянуто, что в июле 1610 года бояре заботились о созва- нии в Москву выборных от городов для царского избрания и что потом они сами открыто сознавались, будто на их зов из городов в Москву "ни­какие люди не бывали". Попытка созвать выборных представителей от местных миров, если бы даже велась энергичнее, чем взялись за нее боя­ре, вряд ли могла бы привести к успеху в те тревожные дни. Южная поло­вина государства давно не слушалась Москвы; центр его был ареною сму­ты, а северные города слишком далеко отстояли от столицы, чтобы по­спеть в короткое время прислать в Москву выборных. Москва же не мог­ла ждать, потому что находилась между двух огней. Вор присылал в сто­лицу своих агентов, а гетман писал боярам о Владиславе и спешил сам от Можайска к Москве. Бояре не могли на долгое время оттянуть начало пе­реговоров с гетманом, тем более, что сами они уже предрешили не только выбор Владислава, но и самые условия этого выбора. К тому же они, очевидно, желали придать делу такой вид, как будто Москва по доброй воле сама пришла к мысли о Владиславе; этого требовало чувство нацио­нального достоинства. Вот почему дума почин в переговорах взяла на се­бя. По летописи выходит, что бояре первые "послаша к гетману о съез­де". По словам Жолкевского, бояре, назначив время для съезда с гетма­ном, при первом же свидании с ним объявили ему, что имеют полномочие (potestatem statuendi) от всех "чинов" и действуют "именем всего царст­ва". Они говорили, что Владислав избран всем государством, и сразу же предъявили гетману условия избрания, которые вслух читал ему думный дьяк Василий Телепнев188.

Таким образом, на первый взгляд представляется бесспорным, что бо­ярская дума обстоятельствами была приведена к некоторому самоуправ­ству и объявила за собою такие полномочия, каких, пожалуй, и не имела. С нашей точки зрения, она не могла действовать именем государства, ес­ли не собрала в Москву выборных из городов, а она сама, уже совершив избрание королевича, признавалась, что "из городов посяместа никакие люди не бывали". Однако приложимы ли наши мерки к понятиям того времени и можно ли обвинить бояр, безо всякой оговорки, в том, что они пошли на открытую ложь, когда говорили и писали, что королевич из­бран не ими одними, а "всякими людьми"? Думаем, что нет. Сохранились некоторые указания на то, что бояре не были столь легкомысленны и лживы в деле такой исключительной важности, как избрание царя. Если им и не удалось собрать в столицу выборных представителей земщины, они все-таки сохранили возможность прибегнуть к старому порядку со­ставления "совета всея земли" на начале представительства не по зем­скому выбору, а по правительственному избранию. Можно не сомневать­ся, что они так именно и поступили. В грамотах из Москвы, которыми объявлялось избрание королевича, находим заявление, что бояре, князь Мстиславский "с товарищи", действовали "всем Московским государст­вом, советовав со святейшим с Ермогеном патриархом всея Русии, с мит­рополиты и с архиепископы и со всем освященным собором, с бояры и с окольничими и с дворяны и с дьяки думными, и с стольники и с стряпчими и с дьяки, и с дворяны и с детьми боярскими, и с гостьми и с торговыми людьми, и с стрельцы и с казаки, и со всякими служивыми и с жилецкими людьми всего Московского государства". Такой перечень московских чи­нов, обычно призываемых на земские соборы, приводится не в одной, а во многих грамотах семибоярщины; некоторые же грамоты составлялись прямо от лица этих чинов, в числе которых были называемы не один раз и "дворяне из городов". Можно даже утверждать на основании одной ча­стной разрядной записи, что эти городские дворяне были из тех, "которые служат по выбору", т.е. принадлежа к городскому списку, служили, одна­ко, не со своим "городом", а с московскими дворянами в самой Москве. Так обнаруживается возможность существования в Москве совета всех чинов, своего рода земского собора, которому седмочисленные бояре предъявили дело о царском избрании и об условиях принятия королевича на московский престол. Но эта возможность станет для нас действитель­ностью, если мы вдумаемся в состав посольства, отправленного в сентяб­ре 1610 года из Москвы к Сигизмунду по Смоленск по делу об избрании Владислава. Известен список лиц, вошедших в свиту главных послов. Соб­ственно прслами были от освященного собора митрополит Филарет и от думы по человеку из каждого думного чина, - боярин князь В.В. Голи­цын, окольничий князь Д.И. Мезецкий, думный дворянин В.Б. Сукин и думный дьяк Томило Луговский. Это были послы от высшего московско­го правительства. С состоявшим при них дьяком Сыдавным Васильевым они представляли уполномоченную для переговоров коллегию, на имя которой были составлены верительные грамоты к королю и королевичу. При послах состояли: представители московских придворных чинов и московских дворян, всего семь человек; затем "дворяне с городов", всего около 40 человек из 34 уездов (от Галича до Орла и от Великого Новго­рода до Рязани); стрелецкий голова и семь стрельцов московских; не­сколько "приказных людей", подьячих; один гость и пять торговых лю­дей; наконец, "дворцовые люди", чарочник и сытник. Это был как бы маленький земский собор. Если бы к данной наличности городских дво­рян, стрельцов и торговых людей присоединилось то число духовных лиц, думных и придворных людей, дворцовой служни и гостей, какое обыкно­венно созывалось в XVI веке в царские или патриаршие палаты на зем­ские соборы, то образовался бы нормальный состав тогдашнего земского собора. Это обстоятельство позволяет высказать мысль, что в 1610 году в Москве действительно существовал организованный для царского из­брания земский собор, хотя, быть может, и не такого состава, какой был желателен боярам. От этого собора "от всея земли", как выражался под Смоленском князь В.В. Голицын, были отправлены под Смоленск, во- первых, поголовно малочисленные сословные группы и, во-вторых, по выбору представители групп многочисленных. Таким образом, к королю поехала значительная часть земского собора - факт, повторение кото­рого наблюдается в 1613 году, когда избравший царя Михаила собор пере­ехал почти весь к новому государю и был с ним и на его "походе" к Моск­ве. Эта мысль о соборе 1610 года не кажется нам окончательно доказан­ною, но предпочтительнее верить ей, чем тому, что бояре, громко ссыла­ясь на общий "совет и приговор", брали на душу ничем неприкрытую ложь. Такое толкование было бы не только легко, но, пожалуй, и лег­комысленно189.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги