Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

Глава 12 Наши в Женеве

Июльское восстание в Свеаборге и Кронштадте Федотов благополучно не застал, зато по возвращению из Питера его закружил вихрь неотложных дел. Надо было контролировать выполнение огромного заказа от европейцев. Второй в очереди стояла разработка двигателя. С дизелем, который Борис упорно называл тринклером, дело сдвинулось, но с бензиновым мотором непрерывной чередой валились проблемы. А еще неоновая реклама и цифровые индикаторы, документацию на которые надо было передать Мишенину в Женеву, и многое, многое другое. Где-то на задворках телепался зверевский пулемет и звуковое кино. Не забывал Федотов и своего предка — дед Иван нагонял своих сверстников занятиями на дому, и его образование требовало немалого времени.

Как сказал один персонаж из мира переселенцев: «Здесь вам не тут». И верно, за полтора неполных года Федотову с Димоном удалось собрать штат толковых управленцев и инженеров. Все перечисленные задачи лежали на их плечах, но знания инженеров начала XX века оставляли желать лучшего, поэтому приходилось совать нос во все проблемы. А еще Борису категорически не хватало Катерины, которую Зверев за каким-то лешим вытребовал к себе в Штаты еще в августе.

На самом деле Борис немного лукавил. Компаньон «Русского Радио» Меллер Юлий Александрович, как-то высказал мысль, что он вряд ли сумел бы в такие сроки организовать дело, тем более так нацелить персонал на результат.

Возможно, он был прав, но все имеет свое начало и свой конец, и комплект документации на индикаторы для завода в Швейцарии Борис повез в первых числах декабря. Туда же должен был приехать из Америки Зверев. Пользуясь моментом, Борис взял с собой Ваню.

Женева встретила Федотовых промозглой сыростью. Нет, не так, на вокзале их встретил Мишенин, а погода слякотью. Мост «Монблан» через Рону. С него вид на Женевское озеро. На берегах парусные суденышки — Рону уже прихватывает ледок. Слева отель Плайнпалайс, справа университет, за ним собор святого Петра. Все в мороси, но купола Крестовоздвиженского собора русской православной сияют золотом. Мишенин успел доложить: в местном универе он «подрабатывает» профессором математики, а в русском соборе Достоевский крестил свою дочь. Здесь задержались. Главный четверик декорирован колоннами, кокошниками и завершён зубчатым карнизом. Вроде бы и не велики отличия от привычного взору русского человека, но выступающие архитектурные формы и паперть в виде крытой арочной галереи радуют глаз.

Глядя на форпост русской культуры, Федотов второй раз в жизни искренне перекрестился. Первый раз с ним такое случилось, когда он услышал о разгоне первой думы. Иван крутит головой на триста шестьдесят градусов. Для него все внове. Море вопросов, на которые Федотов-старший едва успевает отвечать.

Завод располагался на южной окраине Женевы. Неподалеку он него Мишенин снял особняк. Второй этаж оставил за собой, первый поделили между собой безопасник и главный инженер, поэтому встреча была многолюдной и по-доброму бестолковой.

В поезде Федотов позавтракал чаем с булочкой и не прогадал — русское застолье было представлено наваристыми щами, несколькими видами пирогов и картошкой с мясом. Ко всему этому роскошеству прилагался морс и сбитень, а для желающих на столе стоял запотевший графинчик.

Бориса расспрашивали о России. Как дома? Хороши ли морозы, и каковы цены. Что говорят крестьяне после указа о праве выхода из общины и кто он такой, этот самый Столыпин. Был вопрос и о Гришке Распутине.

Ну, что тут сказать. Первое покушение на Столыпина уже в прошлом, последнее еще не случилось, а о Гришке Борис и сам ничего толком не знал, но пристрелить хотел, правда, об этом он благоразумно промолчал. Живущие в Женеве соотечественники интересовались всем без разбора. Особенно это было заметно по женщинам.

В этот же день Федотов побывал в «заводских корпусах», что на деле представляли собой несколько арендованных помещений, по сути мастерских, но для этого времени вполне достаточных для выпуска двух моделей индикаторов. Индикатор настройки на волну уже выпускался, теперь появится индикатор буквенно-цифровых символов.

К вечеру распогодилось, а к полудню, когда Федотов с Мишениным встречали Зверева, вовсю засияло солнце. Поезд замедлил ход. В последний раз лязгнули сцепки. Открылись двери вагона и… встречающие увидели американца!

Высокий рост, светлая шляпа с мягкими полями. Под пальто костюм из твида. Во всех деталях, даже в нахальном выражении лица, угадывался выходец из Нового света.

— Вова, ты посмотри, чистый мафиозо. Димон, как там сухой закон? — задорный возглас Федотова был полон предвкушения прибыли от контрабанды спиртного.

— Привет соотечественникам! Закон еще не приняли, — выскочивший из вагона «американец» галантно помог выйти девушке, — знакомьтесь, Катерина Евгеньевна!

— Ну, дык, вроде понятно, здравствуйте Катя, — на рефлексах откликнулся Федотов, а мявший розы Мишенин и вовсе пробурчал что-то невразумительное.

— Мужики, вы что-то не въезжаете, перед вами Екатерина Евгеньевна!

— Ну, дык…, — вторично ляпнув «дык» и совсем не интеллигентно сдвинув котелок на нос, Борис озадаченно почесал затылок, — Катя, это он что, головой ударился?

— Госпожа Зверева! — голос, повернувшегося к девушке Димона, был полон патетики. — Я вам говорил, что от этих обалдуев повеет родной речью?

Упоминание о госпоже Зверевой, вызвало то ли когнитивный резонанс, то ли диссонанс, но дар речи встречающие потеряли окончательно.

— Вы что, того? — на этот раз первым опомнился Мишенин, — Но мы же не готовы.

Непонятно какую неготовность имел ввиду Ильич, но неготовой оказалась вся русская община в Женеве.

Сенсации среди соотечественников за рубежом имеют свойство распространяться стремительно, не стала исключением и новость о женитьбе Зверева. И пусть заместителя директора «Русского Радио» почти никто не знал в лицо, но о нашумевшей русской компании были наслышаны многие, а потому поданные империи считали своим долгом засвидетельствовать почтение. Заодно познакомиться, развеять скуку и себя показать. Таковы были традиции. Кто-то приходил со скромным букетиком и оставался допоздна, кто-то приносил дорогой подарок и вскоре покидал гостеприимный дом.

От обилия фамилий у приезжих «ехала крыша».

— Дмитрий Павлович, познакомьтесь, Савва Иванович Мамонтов, известный меценат и российский купец…

— Господа, позвольте вас представить друг другу: Русанов Сергей Николаевич, социалист, — и кивок в сторону Федотова, — директор «Русского Радио» Борис Степанович.

Борис хотел было перекинуться словечком со сторонником перемен, но усталость взяла свое и допрос «политзека» был отложен до лучших времен.

После встречи молодоженов день оказался наполовину пропащим. Ходили, отдыхали, любовались Монбланом, благо погода наладилась. До вершины восемьдесят километров, а кажется рукой подать. После обеда Борис погрузился в проблемы с новым индикатором, Ильич отправился в ратушу, а Димон с Катериной шлялись по городу. Им сейчас все можно. Федотов, правда, не постеснялся навялить им в компанию своего Ивана. Молодым полезно, а Ваньке не так скучно.

Поговорить удалось только к вечеру третьего дня.

— Уф! Наконец-то можно пообщаться. Ильич, тебе плеснуть? — Федотов повернулся к Мишенину.

— Символически.

— И мне на донышко, — Зверев подвинул свой бокал.

— Морпех, не тяни, как там?

По приезду в Америку Зверев встретился с Лодыгиным, что предопределило все последующие шаги. Пятидесятидевятилетний изобретатель оказался крепким и напористым мужчиной, но, самое главное, он не успел продать свое изобретение Эдисону.

Год тому назад Александр Николаевич собрался переехать с семьей в Россию. Средств явно не хватало, и изобретатель решил пожертвовать своим патентом на применение вольфрама в лампах накаливания. Именно в это время его разыскал представитель Русского Радио.

Получив заманчивое предложение, Лодыгин поначалу не поверил — судьба часто поворачивалась к нему своей изнанкой, а предложение было слишком соблазнительным, чтобы не заподозрить подвоха, но две тысячи рублей, половиной из которых он мог распоряжаться по своему усмотрению, лежали перед ним.

Потом пришла тревожная телеграмма с просьбой задержаться, якобы для консультации приезжающего в Америку соотечественника. По правде сказать, тревога длилась недолго — через неделю на банковский счет Лодыгина упали средства в качестве компенсации за задержку. Да и наведенные к этому времени справки о новой компании «Русское Радио» говорили о вполне преуспевающем товариществе. Если то, о чем писали газеты, соответствует истине лишь на треть, то его наниматели совершили потрясающее изобретение. Вот и господин Эдисон зашевелился — не случайно его подставная фирма пожелала вдруг выкупить у Лодыгина патент по цене на половину выше. Ой-ёй, какая пошла игра!

В конце девятнадцатого века Александр Николаевич перебрался из России во Францию, где организовал производство ламп накаливания, но жизненные неудачи погнали его за океан. В США он построил и пустил в ход завод по электрохимическому получению вольфрама, хрома, титана. Разработал электрические печи для нагрева металлов, меленита, стекла, закалки и отжига стальных изделий, получения фосфора, кремния. Работал на дядю Эдисона. Чего он только ни делал.

После приглашения от «Русского Радио» появилась конкретная цель — кому как не ему было известно, что надо брать с собой в Россию, и вдруг просьба задержаться.

Лодыгин рассчитывать увидеть инженера, но Дмитрий Павлович оказался управленцем без технического образования. На неучей Александр Николаевич за свой век насмотрелся до хохота, но Зверев в общие рамки не вписывался. Он действительно был гуманитарий, в этом Лодыгин убедился достаточно быстро, но одновременно Дима был осведомлен по большинству технических вопросов. Удивительно, но он неплохо, да какой-там неплохо, для управленца он великолепно разбирался в электричестве. Такое для гуманитария было категорически не характерно. Озвученная Зверевым задача строительства завода по производству батареек поставила Лодыгина в тупик. Зачем за океаном вкладывать средства в какой-то хилый заводик и тягаться с тем же Эдисоном? Вложенные средства, конечно, вернуться, но вкладываться надо в сулящее настоящую отдачу. Александр Николаевич навскидку предложил несколько таких объектов вложения средств, но Звереву зачем-то были нужны эти несчастные батарейки.

— Пришлось мне, господа, — Димон заговорщицки усмехнулся, — копнуть товарища Лодыгина поглубже. Крепкий дядька. Разоткровенничался только после второй пол-литры. Оказался наш человек. Тут я выложил ему, зачем мне нужны «батарейки» калибра 7,62. Сначала, конечно, поупирался, но идеей отработки технологии металлических гильз проникся. А когда я рассказал ему о твоей идее получения сверхмягкого железа, так и вообще ушел в аут. Неделю что-то там копал в книжках. Трындел про какой-то ледебурит, но тут я не копенгаген. Так ему и сказал. На «копенгагена» он почему-то обиделся, но когда мы еще разок посидели, успокоился и на неделю слинял в Ричмонд. Там у него завязки на сталелитейном заводе, зато потом затребовал на опыты пятьсот рублей, а через полмесяца заявил: «Ты, господин Зверев, человек хороший, но в металлургии и технике ничего не смыслишь, и вот тебе мой совет — назначаешь меня главным инженером, но директора ищешь сам. Желательно из местных немцев».

В общем, договорились. Он, правда, выдавил из меня согласие: после запуска завода приедет в Россию порешать вопрос с производством ламп по его патенту. Так что, через год жди.

— А как же заказанные материалы и технология герметичности ламп? — тут же вскинулся Федотов.

— Отправлено морем. Да ты не боись, он тебе написал целый трактат о твоей герметизации. Я попытался было разобраться, но, звиняйте, граждане — не мое. Зато одного алюминия едет почти две тонны, ох, и дорогой, зараза. Может, построим люминьтьевый заводик? — решил блеснуть предпринимательским талантом бывший морпех.

— Ага, на Ангаре, только перекроем и построим, — осадил товарища Федотов, — ты мне скажи, Зверев, ты зачем увел у меня тетку?

— Тут такое дело, Старый, я, конечно, понимаю, что Катерина секретарь вне конкуренции, но мне без нее в штатах стало было совсем туго, а потом оно само как-то так получилось. Батя мой говорил: «Если почувствуешь, что одолевают, то и не сопротивляйся — бесполезняк», а он по молодости был еще тот ходок, и я ему верю.

— Что, и детишки будут? — ехидно уточнил Федотов.

— А то!

— Димон, так мы же установили в Москве рентген, давай определим: мальчик там или девочка? Опять же реклама.

— Охренели! Вот вам во все на все рыло, — Димон с чувством изобразил крайне неприличный жест, — будет УЗИ, тогда поговорим. А что, в самом деле сделали рентген?

— Не поверишь, Мишенин так расписал, отчего наш рентген безопасней европейского, что второй аппарат запустили в Женеве, а Ильича назначили профессором местного универа. А еще мы ждем результат по антибиотикам. Представь, какие пойдут бабки. Кстати, опять Вова настоял.

— Ну, дела, Ильич, растешь!

— Предлагаю за Зверева, — торопливо вставил Ильич. Он слишком хорошо знал, к чему обычно приводят комплименты морпеха.

— Так, мужики, что это за вечер признаний? Ты, Вова, мне лучше скажи, что это за хмырь давеча нарисовался? — Бориса явно заинтересовал вчерашний социалист.

— А что? — с пол-оборота заершился Мишенин. — Ты с разными Зензиновыми водку хлещешь, а мне нельзя?

— Так Русанов социалист!? — Зверев мастерски изобразил искреннее удивление. — То-то я, под окнами нашел следы Владимира Ильича.

— Да зачем мне ходить у тебя под окнами?

— Дык, вроде бы понятно. Если в гости пришел сам товарищ Русанов, то, как же без следов Ленина?

Вовино: «Да ну вас» потонуло в гомерическом хохоте.

Потом друзья решали накопившиеся вопросы. Поговорить без Мишенина удалось только на ночной прогулке.

— Спрашиваешь, как в штатах? Представь, я за неделю открыл фирму, а в России меня наши твари месяцами долбали высочайшими соизволениями и разрешениями. Вове рассказал — впервые услышал от него мат. Там, Старый, действительно свобода предпринимательства, но проблемы есть. Сейчас штаты со всего мира тянут предприимчивых людей. Если ты открыл фирму и выпускаешь продукцию, то все пучком, а вот поставка зарубежных товаров не приветствуется.

Прямого запрета нет, и пошлины действуют в пределах нормы, но если твой товар начинает давить на внутренний рынок, то я тебе не завидую. Сначала о патриотизме начинают вякать газеты. Если не помогает, то о тебе вспоминают пожарники и профсоюзы. Прорваться можно или со специфическим товаром, как наши рации, или работай в убыток.

Об изоляционизме ты, конечно, в курсе, но по большому счету это и есть тот самый негласный протекционизм. Толково они это сделали. Провели компанию, типа, никуда не лезем, мир, жвачка, все свое, и в подсознании обывателя засело — шамкаем только американское.

Да, чуть не забыл, секреты хранить умеют. Этого не отнять. Мы с дури секретим все подряд, а они только главное. Оцени, во сколько раз им это дешевле обходится. Я с института помню, что тесты на проф. пригодность они закрыли секретами с двадцатых годов, а наработки у них есть уже сейчас. Представь, сунулся я к тамошней профессуре, вдруг, что интересное узнаю — хрен вам! Только то, что опубликовано.

Одним словом, серьезный противник, впрочем, кому я говорю, это ты знаешь лучше меня.

— А как гондурасня?

— Нормально, уже вовсю стреляют. Месяц провел в тропиках, зато мои парни получили хорроший заказ! Очень хороший. Договорились, что для спец операций мы поставим три роты. Кроме текущей оплаты, на спец счет кладутся очень не хилые деньги, которые заказчик не может вернуть себе до окончания контракта, а на это нужна моя подпись. Из них пойдет оплата за погибших, что, сам понимаешь, нашим парням придает уверенности. Латиносы сперва стали хорохориться, типа, да мы таких за пятачок мильен навербуем. Пришлось показать нашу подготовку. Тут они сдулись. Да и куда им деваться. В мире толковые бойцы, конечно, есть, но подразделений диких лебедей здесь еще не видели, а у местных одно пушечное мясо. Согласились.

— И на чьей мы, Димон, стороне? — ехидно поинтересовался Борис.

— На правой, конечно, — заржал Зверев, — сегодня платит сеньор Хосе Сантос, значит, мы за Никарагуа. Не боись, Степаныч, по контракту после падения столицы Гондураса, наши бойцы свободны, как ветер, а эвакуацию мои парни готовят второй месяц. Прорвемся. Посмотрел я на них — загорели черти, настоящие бандитос. Ты бы видел, как от них тащатся местные девки.

— Улучшать породу всегда полезно, — авторитетно согласился Федотов.

Думая каждый о своем замолчали.

Федотов размышлял, как они изменились за эти два года.

Мишенин стал крутить шашни с революционерами. Настасья Ниловна, простая душа, поплакалась — к ним на огонек заглядывает очень приличный господин, Георгий Андреевич, да вот беда, последнее время занемог. Вместо себя прислал Русанова.

И кто такой этот болезно-бесфамильный, что вместо себя прислал Русанова? И отчего Вован о нем ни словечка?

Димон внешне изменился мало, но его анализ по штатам говорит сам за себя. Своим решением оставил в Америке Лодыгина. Встретился с президентом Никарагуа и заключил с ним военный контракт. Вырос мужик.

Сегодняшний Дмитрий Павлович напомнил Борису вернувшегося из Чечни подполковника МВД. Был у него такой знакомый.

Не закостенел и сам Федотов. Изменения накапливались исподволь. Сначала встреча с Поповым и Эссеном, с Роговым и Дубасовым. Чуть погодя на горизонте нарисовались Васильев-Южин с Зензиновым. Последние — как в том анекдоте: «Идут по пустыне два негра Абрам и Сара, и оба евреи». Первый эсдек, второй эсер, но оба ему симпатичны. Хорошие и плохие встречались вперемешку, и с какого-то момента все они стали для него своими. Сегодняшний Федотов иррационально не хотел никого из них терять, а Россия представлялась ему сонной теткой. Правящий режим пребывал в нирване полного идиотизма, а активные люди из последних сил тянули державу из пагубной лени. Как это ни парадоксально, но в этой упряжке и тот же Дубасов, и его антипод Васильев-Южин. Каждый по-своему заблуждается и каждый тянул… ну, как на той картине с крылатым щуко-раком.

Борис представил себе плотно размерами три на четыре метра. Естественно, маслом и в богатом багете. На нем, упираясь карабасо-барабасовой бородой, Дубасов тянет в родную тину. В небесах мечтательно воспаряет двухголовая российская курица с лицами Васильева и Зензинова. Мысль Бориса: «А не поставить ли мне себя на место щуки, или эту роль отдать Звереву», была бесцеремонно прервана бывшим морпехом.

— Помнишь, мы трепались о подставных партиях и нашей подрывной литературе?

— Ну? — Федотов все еще грезил свой картиной.

— Дык, я первую брошюрку написал.

— Елки зеленые, Димон! — обрадованно воскликнул Федотов, — Ну, спасибо, а у меня все руки не дотягиваются.

— Вот! — Димон торжественно поднял указательный палец к сияющей в небесах луне. — Я же говорил, что если клоуна загрузить работой, то в цирке станет чище. Нужен пример? Да запросто — Катькиного братца запустили в труд по самое немогу, так он даже слово «революция» не вспоминает. Безопасник мне в первый же день доложил.

Упоминание о безопаснике вызвало естественный отклик:

— А новый Вовин друган?

— Ты о Гришке Гершуни?

— Охренеть, ты и это знаешь, а я прощелкал, а Ильич-то, Ильич! К нему сам Герш заходит!

— Эт точно, наши люди всегда отличались умом и сообразительностью, умом и сообразительностью, — радостно прокаркал Зверев.

Вся «мыслящая» Россия знала легендарного создателя боевой организации эсеров. Его фотография удостоилась чести стоять на столе министра внутренних дел фон Плеве. Зубатов называл его «художником террора». Когда Гершуни арестовали, на его спасение поднялось все сопротивление. Такого напора режим выдержать не мог. Из Акатуй-Тюрьмы особо охраняемого арестанта вынесли в бочке с квашенной капустой, а на всех ямщицких станциях от Сибири до Владивостока его ждали отдохнувшие лошади. Побег увенчался блистательным успехом, и только одному Господу ведомо, кто и сколько за это проплатил, но скинулись «мужики» не слабо.

Все эти подробности переселенцы узнали относительно недавно, поэтому Федотов понимал Мишенина — он и сам с удовольствием пообщался бы со звездой террора. Изумляло лишь одно — Мишенин и Гершуни! Совсем недавно такое не могло присниться в самом страшном сне.

— Старый, это все придумал Гегель в восемнадцатом году, — рифма Высоцкого прослушивалась в явном виде.

— Ну и?

— Ильич припомнил, что Герш в этом году склеит ласты, видать, стало жалко. Думаю, это все из-за Гегеля. Не хрен ему было выпендриваться со своим единством противоположностей, вот эти придурки и потянулись друг к другу.

Изумившись зверевской трактовке философского закона, Федотову оставалось только согласиться:

— М-да, чудны дела твои Господи, так что ты о подрывной литературе? — Федотов вернулся к главной интриге вечера.

— Ну, что тебе сказать, дорога была длинная, делать было нечего. Набросал один вариант, потом другой. Понемногу увлекся.

Кругосветное путешествие длилось без малого десять месяцев. Проездом от Москвы до Владивостока, судном до Сан-Франциско. Заезд в Никарагуа и через Нью-Йорк в Европу.

Самым долгим был рейс через Тихий океан. Деятельная натура всегда находит приключения на известно место. Вот и Димон решил просветить человечество. Авось, подобреет. На счастье, благая идея терзала выходца из светлого будущего не долго и приставив нос к пальцу, он решил ограничиться матушкой-Россией, что тоже не слабо, но все же… Как бы там ни было, но извечные русские вопросы: кто виноват и что делать, схватили просветителя за цугундер и не отпускали, пока он не накропал что-то более менее вразумительное.

А вот с «накропать» поначалу вышел облом. Первая попытка изложить свое понимание происходящего в России окончилась пошлой критикой «прогнившего царского режима». Этим мусором полит рынок был завален и без Димона. Подивившись такому конфузу, переселенец зашел с другой стороны, но итог оказался тем же. Получалось, куда не пойдешь, а все одно вляпаешься.

Неизвестно, в каком бы направлении вильнула мысль «просветителя», если бы не шторм. Семь баллов не так и много, но пыхтящему старенькой машиной пароходу досталось, хорошо хоть до Гонолулу он все же добрался.

Стоянка, она всякая бывает. Для команды ремонт такелажа, загрузка углем и провиантом, а для пассажиров твердь земная, женщины и фрукты.

Как говорится: «Jedem das Seine».

Пробормотав известное выражение, Димон естественным образом вспомнил свое мимолетное общение с нациками. На первом курсе Диме было девятнадцать лет. В таком возрасте сильные и категоричные парни привлекают, и какое-то время Димон ощутил себя приобщенным к братству сверхчеловеков.

По счастью, природа наделила Дмитрия критичным отношением к окружающим. Через полгода самые громогласные предстали прячущимися от собственных страхов ряжеными. С этой шушерой он порвал резко, а попытка его удержать окончилось для удержателей плачевно. Самый истинный «ариец», скулил со сломанной рукой, остальные отделались испугом.

Между тем, именно эти воспоминания подтолкнули Димона к мысли, примерить одежды национал-социализма на русского мужика.

Но начал Дмитрий Павлович с анализа.

Различий между конституционной монархией и буржуазной демократий Димон не видел от слова совсем, зато был в курсе художеств временного правительства. По большому счету, именно эти ухари привели страну к октябрьской революции и катастрофе на фронте.

Правильнее сказать, Коля II своей бестолковостью «организовал» в стране «февраль», а сменившие его думские либералы, углУбили его дело до полной невозможности, но октябрьского переворота таки добились. В этом смысле, не лучше выглядели и взявшие власть большевики. Их воззрения многим показались до такой степени неприемлемыми, что страна откликнулась ожесточенной гражданской войной. В этой войне победили большевики.

Что касается либералов, то Зверев и дома относился к ним критически, благо его батя в том немало поспособствовал, а пообщавшись с местными, и вовсе перестал считать их за людей. Сами по себе, они, конечно, были люди неплохие, но доверять им Россию… В родном времени переселенцев доверили и полстраны, как корова языком, кстати, и здесь они поют те же песни.

Когда в салоне княжны Н очередной обустойщик России с умным видом вещал о желательности лишить державу Польши, Финляндии и нацелить на это дело украинцев с прочими хазарами, Димон вспомнил рифму: «Либераст ты неплохой, только ссышься и косой». Вспомнил вслух, на что княжна сделала круглые глаза, даже сумела покраснеть, зато ночью долго пытала, как ее возлюбленному пришло в голову столь восхитительное словечко — либераст. Словечко, между тем, с тех пор вошло в моду, а господин Милюков перестал с Димоном здороваться.

Одним словом, буржуазная республика, по мнению Дмитрия Павловича, России была категорически противопоказана.

При реализации этого варианта из страны надо тикать в Европу, а лучше в Новый Свет и не тот, что в Крыму, а за океаном. Драпать, выкачав из России все сливки, что многие и делали.

А чем плох коммунизм? Да ничем он не плох. Мечта о подлинной справедливости живет с сотворения мира. В этом смысле христианство яркое тому подтверждение. Недаром в мире переселенцев неоднократно звучала мысль, что Йегошуа из Нзарета был первым коммунистом. Ясен пень, не первым, но с этим тезисом никто не спорил.

О коммунизме человечество мечтало, считай, с момента своего рождения, вот только для его реализации условия в России отсутствовали. Это строго по классикам, разъяснившим миру о развитии производительных сил и производственных отношений.

С классиками Димон спорить не собирался, зато отчетливо понимал, что к власти отчаянно рвутся только альфа самцы, а беты всегда уступают им дорогу. Хорошо, если взявший заветное «переходящее красное знамя» окажется прагматиком — такой начнет рулить, выбирая, где меньше колдобин. А если альфа, отягощен политическим догмами? Вот тут ничего хорошего ждать не приходится, а коммунист он или либерал — по фигу веники. По любому тут же начнет претворять в жизнь свои теоретические воззрения.

Начальный этап революции далеко не всегда возглавляют одержимые властью, зачастую это бывают сильные лидеры бета типа и повезет стране, если такие удержат власть относительно долго, но рассчитывать на такое не стоит — замена лидера бета на альфу вопрос только времени. Вынесенные из институтских стен знания давали Димону однозначный прогноз — если бы Владимир Ильич не заболел, то через несколько лет его перевели бы на почетный пост типа Всероссийского старосты — почет и уважуха прут изо всех щелей, но реальной власти нет и не предвидится.

Выслушав в свое время зверевские инсинуации, Федотов пробурчал о дебильности разных вульгаризаторов, и пригрозил заставить думать, но, видать, забыл, а Дима не напоминал, зато помнил о Ленине.

Владимир Ильич действительно был гением, коль так точно вычислил момент взятия власти: «Вчера было рано, завтра будет поздно». Ни прибавить, ни убавить.

Были у большевиков сомнения? А як же, но когда впереди маячит такая морковка, то ни один уважающий себя кролик не удержится.

Власть взяли и тут на кроликов обрушились все плюшки и дырки от бубликов. Эйфория от феноменального успеха, надежда на мировую революцию. Предвкушение халявы от величайшей производительности раскрепощенного труда и ненависть к носителям «отжившего» прошлого в сумме с опасениями расплаты.

Одним словом, все смешалось в одной большой кастрюле, и похлебка получилась отменная, но к управлению государством большевики оказались не готовы!

Нет, с интеллектом и образованием все у них обстояло зер гут, но люди, заточенные на уничтожение государственности, с созиданием справляются плохо. Это аксиома.

На перестройку осознания этого факта у большевиков ушло добрых десять лет, зато с 1928 года темпы роста промышленного потенциала страны Советов поразили воображение.

В чем же принципиальное отличие России 1917…1920-х годов от России 1928 года? Та же политическая система, те же люди, или почти те же, ведь знаменитые партийные чистки коснулись пока только самых одиозных.

Изменились два условия — среди большевиков обозначился сильный лидер, а компартии удалось консолидировать вокруг себя существенную часть общества. Самое главное, что товарищ Сталин до конца осознал, что с некоторыми товарищами ему не по пути. С этого момента в Советской России пошли реформы.

О том, что происходит и будет происходить с державой, Димон с Федотовым обмусоливали не один месяц. Иногда к этим дискуссиям подпускали Мишенина, но тот сразу сбивался на обвинения большевиков во всех смертных грехах. Можно подумать, что любимые Вовины либералы с эсерами нелюди и кровяку не пускали. Три ха-ха! Одним словом, выспросив нужные факты, Вову каждый раз мягко посылали, зато картина более-менее прояснилась.

Итогом стал тот факт, что на торчащей посреди Тихого океана островке, Дмитрий Павлович Зверев рискнул скрестить ужа и ежа, т. е. заразить Россию вирусом национал-социализма. Нет, конечно, не тем, от которого пострадала Германия и полмира, и даже не фашизмом макаронника, а своего, родного, доморощенного. Того, в котором доминантой станет реальное равенство возможностей для всех жителей державы. Держава же со своей стороны должна это самое равенство обеспечить. Всеобуч, социализация, госплан и индустриализация. Жесткий контроль за владельцами и прогрессивная шкала налогообложения. Социальные лифты вынесут на поверхность талантливых, а несогласных ждет знаменитая пятьдесят восьмая — вороги российского народа должны дрожать при упоминании НКВД.

По-другому, жесткое гос. управление при наличии частной собственности и существенного госсектора в экономике, и такого счастья лет на полста. Приобретет ли эта форма общественного устройства черты корпоративизма, Димон не знал, но полагал, что частично они бы не повредили. Потом неизбежная трансформация или в социализьму, или в капитализьму. По обстоятельствам.

Если сейчас такую идею по-умному протолкнуть в российское самосознание, то в час «Ч» это течение поддержат, а как брать власть в России не знали только… либералы.

Воодушевленный такими мыслями, Дмитрий Павлович накропал таки свой первый «теоретический труд». Название выбрал хлесткое: «Может ли власть поделиться властью?»

Вначале давалось четкое толкование используемых терминов, что само по себе являлось новаторством.

Первая глава раскрывала природу власти, как естественную созидательную силу. В принципе ничего нового, но отсутствовали восхваления и интеллигентские стенания. Все четко и деловито. Власть рассматривалась, как естественная вершина социума, со всеми ее ошибками и гениальными прозрениями. В понятиях жителя грядущего века раскрывалась существо элиты общества. Ей посвящалась добрая часть всей статьи.

Во второй речь шла об управленцах. Через набор черт характера Димон изложил образ толкового начальника в трех основных ипостасях: бригадир, руководитель цеха-завода, директор большого предприятия — лидер государства. Для всех трех типажей отчетливо просматривалась необходимость прохождения основных ступенек снизу доверху. Приводил убедительные примеры из отечественной и мировой истории.

А вот дальше шло то, за что эту брошюру власть бескомпромиссно должна была подвергнуть анафеме.

Анализируя реакцию на последние события, автор убедительно доказывал, что Николай II не обладал и половиной нужных природных задатков и практических навыков. Досталось в этом плане и российской элите. Да какой там досталось, ее просто размазывали, ибо было за что.

Общий вывод звучал приговором:

— сегодняшняя власть неспособна принимать управленческие решения адекватные вызовам истории;

— сегодняшняя власть не в состоянии уйти со сцены;

— с большой вероятностью Россию ждет катастрофа.

Трам-тарарам и тох-дибидох!

Беспристрастная критика дело, конечно, достойное, но без фонарика в конце прямой кишки не стоящая и ломаного гроша. В качестве «фонарика» Димон показал присущий любому социуму механизм самолечения. И опять перед Россией открылись два пути: или бунт дикий и беспощадный, или движение к сияющим высотам социального совершенствования. Естественно, с плюшками для всех слоев общества, ибо без пряника никто и ручкой не шевельнет.

Все это благолепие могло случиться только при наличии прагматичной и ответственной перед обществом элиты, подкрепленной партией «нового типа».

Интригу о партии Димон благоразумно не раскрывал — чем дольше поддерживается интерес, тем большим окажется эффект, а пока каждый видел то, что желал увидеть.

Морпех хотел было продолжить свою «подрывную деятельность», лупанув по болевым точкам российского самосознания, но вовремя остановился — вдруг его коллеги будут резко против, да и дел к тому моменту прибавилось.