Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

Глава 19 Сколь веревочке не вейся

Прибывшая на завод группа Василия Птицына заняла заранее оговоренные позиции. Высокий и внешне флегматичный Гриша Пилюгин с позывным «Фаза» сменил охранника на проходной. Старшего смены, представительного сорокалетнего брюнета Евгений Верховского, тщательно проинструктировали. Оконце в его комнатенке позволяло наблюдать зону перед турникетом. Сам Птиц скромно примостился на одной из лавок в фойе. Там же сидела закутанная в шаль тетка в потертой овчинке.

Когда на двух пролетках подкатила полиция, на часах уже было без малого два часа пополудни. В проходную вломились двое городовых во главе с урядником, с ними прилично одетый господин, который тут же присел на лавку.

«Концерт по заявкам» развивался в лучших традициях жанра. Попытка нагло пройти проходную была пресечена Фазой, благо, что проход перекрывался мощным турникетом. Вопли полицейского: «Как ты смеешь, молокосос, не пускать полицию!?» успеха не возымели. На угрозы следовал ответ донельзя «перепуганного» охранника: «Господин урядник, я к вам со всей душой, но без пропуска не велено, а нарушу — тут же вылечу с волчьим билетом». На требование, подать сюда самого главного, последовал ответ, что всенепременно, уже вызвали, надо подождать, господин старшина смены уже спешит.

В общий бедлам свои пять копеек вносила тетка, постоянно дергающая Фазу за рукав:

— Милок, ну когда мой Колька-то придет, беда у нас, Марфа отравилась, а у ей дите вот-вот полезет.

— Мамаша, да сколько тебе раз говорить, придет твой Колька, сейчас со старшиной придет.

Появившийся старшина начал было строить своего подчиненного, но увидев полицию, тут же стал заискивать, мол, мы с полным к вам уважением, но без пропуска пустить никак не можно, а господин начальник службы безопасности, он вот-вот подъедет, а чтобы господам полицейским не терять время, им надо получить пропуск в бюро пропусков. Без докУмента все одно ни кого пускать не велено.

В бюро разъяренному полицейскому грамотно вынес мозг хмурый дедок: «С какой целью, и в какой цех господам требуется пройти? А может, господам вызвать кого? Тут ведь у нас такие секреты, такие секреты, что ого-го!»

При этом дедок постоянно путался и начинал записывать заново. Когда выяснилось, куда надо пройти гражданскому, дедок тут же заявил, что к инженерам никак невозможно — там сейчас идут секретные испытания. И вообще пропуск выдается только на следующий день.

— Господин хороший, — дедок обратился к прилично одетому господину, — полицейским я так и быть пропуск на завтрева выпишу, а вам надобно показать пачпорт.

То ли у гражданского не было с собой документа, то ли еще какая причина, но что-то буркнув, он круто повернулся и вышел на улицу. Зато практически в этот же момент в помещение влетел запыхавшийся Тарханов.

Боевое братство таковым было, есть и будет, поэтому, после мата разъяренного урядника, предложение бывшего городового заскочить в комнату для переговоров, было принято с пониманием. Тут же появилась запотевшая беленькая с нехитрой закуской, и перед полицейскими открылась нелегкая судьба-судьбинушка их бывшего коллеги.

— Платят мне, Кирилл Николаевич, неплохо, но строго тут у них. Ты прикинь, в прошлом месяце мастер цеха провел своего племяша, и где теперь тот мастер, и где тот писарь из бюро пропусков? Вот и посадили нам этого ирода. Все жалуются.

Разливая по второй, Тарханов вспомнил о «гражданском»:

— Кирюха, а что не зовешь своего, — Егорыч кивнул на деверь, — мерзнет, поди.

— Да ну его, — махнул рукой урядник, — немчура поганая. Ты Сосновского помнишь?

— Как такого не упомнить?

— Его человек. Пристал как банный лист — проведите его к инженерам, дальше он сам найдет, что ему там надо. Да нешто я не понимаю, что так дела не делаются? — теперь полицейский обрушился на свое начальство. — Мне же никакой бумаги не дали.

Разговор этот закончился ближе к полуночи. Зато с утра урядник со своими орлами грозно стучал в двери особняка Федотова.

Открывший дверь дворник тут же отгреб оплеуху от мающегося похмельем городового. Когда выяснилось, что хозяев нет, «дворецкому» был предъявлен ордер на обыск.

Кроме троих полицейских и вчерашнего «немца», группа была усилена двумя чинами из третьего отделения. Оба были в цивильной одежде, а командовал всеми усатый тип в коверкотовом пальто, представившийся Синеглазовым. Слугу и дворника шуганули, чтобы не путались под ногами, а одного полицейского поставили у входа.

Обыск длился вот уже четвертый час. Ну, как длился? Бегло осмотрев кухню, гостиную и комнаты домочадцев, полиция уверенно направилась в кабинет хозяина, но тут случилась первая заминка — кабинет оказался заперт.

— Открывай! — голос Синеглазова не предвещал ничего хорошего.

— Ваше благородие, — заскулил «дворецкий», — не велено мне сюда заходить, а ключи только у дворника.

— Дворника сюда, каналья!

— Да вы же его сами выперли, дабы под ногами не мельтешил, — Львов старательно изображал из себя простака-увальня.

— Митяй, вышибай эту дверь к чертовой матери, — окончательно разъярился жандарм.

Ничего хорошего из этой затеи не вышло, а Митяй, держась за разбитое плечо, поскуливал на хозяйском диване в гостиной. Да и как могло быть иначе, коль дверь оказалась из четвертьдюймовой стали. Проникнуть в кабинет через окна второго этажа так же не удалось — их закрывала толстенная решетка.

Поиски дворника затянулись на добрых полтора часа. Искали бы дольше, если бы тот сам не заглянул посмотреть, не окончен ли обыск.

Дворник, жилистый чернявый парень, оказался не робкого десятка и сходу учинил скандал, заявив, что эту пьянь, — дворник едва только не плюнул в сторону понятых, — он даже на порог не пустит, не то, что в кабинет хозяина.

— Ищите из порядочных соседей, чтобы я их знал, — нагло заявил возмутитель привычного порядка, т. е. легкого полицейского произвола.

Не помогли ни ругань, ни пара оплеух, а карманы «дворника» оказались девственно чисты. Деваться было некуда, пришлось искать правильных понятых, на чем потеряли еще почти час.

— Ключи! — Синеглазов требовательно протянул открытую ладонь к строптивому дворнику.

— Подвинься, ваше благородие, — дворник решительно оттер плечом жандарма.

Дальше произошло чудо — дворник приложил ладонь к двери, что-то скрипнуло и дверь сама собой приотворилась.

Много повидавшие на своем веку полицейские, на этот раз были изрядно ошарашены. Вновь взятый в оборот дворник упорно мочал, а повторный обыск ничего не дал. Да и не было у Петра Локтева никакого ключа, зато в кармане у Львова лежал примитивный радиобрелок.

В кабинете обыск пошел по всем правилам. Синеглазов со своим напарником бегло просматривали бумаги. Часть передавали «немцу», часть оставляли без внимания, а часть стоявший до того у входа полицейский убирал их в объемистый баул коричневой кожи.

На шум внизу внимания поначалу не обратили, зато, когда на второй этаж ворвалась орава репортеров с фотоаппаратами, выгонять их было поздно. Попытались, конечно, но много ли навоюешь, если тебя со всех сторон слепят вспышками десяток пройдох из газетной братии? И ладно бы только репортеры! В дом ввалилась невесть откуда взявшаяся толпа по виду студентов, которая на все лады стала галдеть о распоясавшихся полицейских, которые под шумок воруют ценные вещи.

Апофеозом стал дикий рев дворецкого: «Держи вора!» Это Николай Львов ломанулся за ускользающим «немцем». И ведь почти нагнал, стервеца, но споткнувшись, скатился по лестнице, сметая всех на своем пути.

Пока растаскивали помятых «студентов», пока укладывали на второй диван пребывающего в полуобморочном состоянии «дворецкого», и все это под аккомпанемент магниевых вспышек и воплей журналюг, вора и след простыл.

Какой уж после этого обыск. Выгнав всех из дома и прихватив баул с бумагами, полиция удалилась.

Московский генерал-губернатор был в бешенстве. Вчера он выслушал неудовольствие из канцелярии Е.И.В, а сегодня с утра премьер министр, настоятельно попросил его как можно скорее замять разрастающийся скандал.

И все это от чрезмерного усердия стоящего перед ним навытяжку полковника третьего отделения столицы.

— И что вы мне на это скажите? — Владимир Федорович в ярости швырнул на стол стопку газет.

— Виноват, ваше высокопревосходительство, но я по-прежнему уверен в виновности подозреваемого, — полковник Чернышев больше всего напоминал упрямого бычка.

«Господи, за что мне такие испытания, — мысленно взмолился Джунковский, — вот ведь действительно, бодливой корове Бог рогов не дает», — хозяин кабинета брезгливо скривил губы в адрес столичного гостя.

Позавчера в вечерних газетах проскочили скупые сообщения об аресте директора Русского Радио и обыске у него дома. Зато утренние разразились шокирующими подробностями. Известного во всем мире изобретателя и почетного члена многих академий Европы, как последнего татя хватают на улице и бросают в застенки. Полиция пытается проникнуть на принадлежащий изобретателю завод, но получает укорот, после чего полицейскому обыску подвергается дом господина Федотова, и везде замечен неизвестный иностранец, которому удается скрыться вместе с федотовскими бумагами. На газетных фотографиях перекошенные яростью лица агентов третьего отделения. На цветных рисунках залитый кровью дворецкий из последних сил тянется к убегающему иностранцу, но подло подставленная нога в сапоге не оставляет ему шансов. И вот, шельмецы, каждый читающий понимает — подножку ставит полицейский, но придраться не к чему. Странно, но фотографий таинственного иностранца нет. Зато есть хлесткие фразы: «Так полиция отплатила верному сыну отечества, за подаренную Державе славу. И где теперь тот иностранец, и кто будет оплачивать многомилионные убытки, понесенные господином Федотовым?»

Непривычно прозвучала мысль о налогах, взимаемых с заводов господина Федотова, идущих на нужды школ, больниц и той же полиции. «И что будет, — восклицали газеты, — если Федотов решит покинуть Россию?» Намек на дурачка, рубящего под собой сук, был более чем прозрачен. Такого скандала полиция давно не помнила.

Утренний тираж московских газет успели арестовать. В продажу ушел самый мизер, но московский губернатор не всесилен и день спустя завопили газеты Санкт-Петербурга и губернских городов державы. Им с издевкой вторили газеты Лондона и Парижа: «Русский царь, вновь проявил свою азиатскую жестокость, зато добропорядочные европейцы всегда готовы приютить у себя изобретателя».

Реакция канцелярии Е.И.В. и премьер-министра, была более чем понятна. Московский губернатор был человеком опытным и по получении первых утренних газет, отдал распоряжение немедленно выяснить всю подноготную этого дела. Увы, полученные из третьего отделения Москвы сведения не радовали.

По информации он агента в Русском Радио, господин Федотов пропагандировал социалистические идеи, и внедрял их на своем предприятии.

Не поленившись лично прочитать показания, Джунковский только выругался: агент охранки докладывал, что в канун событий на Пресне Федотов перед своими инженерами утверждал, что на его предприятии соблюдается социалистический принцип: от каждого по способностям — каждому по труду. Если это считать социализмом, то всех директоров и управляющих заводов империи следовало немедленно отправить на каторгу. Губернатор был далеко не глупым человеком, и, перечитывая написанные агентом показания, буквально видел, как директор издевается над агентом, и как потешаются над неудачником его коллеги-инженеры.

Последнее сообщение от агента было о финансировании Русским Радио новоявленной социалистической партии и участии работников предприятия в распределении части оплаты труда.

С основаниями для преследования по политическим мотивам было не густо. Это Джунковский почувствовал, когда из столицы прозвучала настойчивая просьба всемерно содействовать направленному из столицы полковнику третьего отделения. При столь куцем компромате, Владимир Федорович ни за какие коврижки не согласился бы на арест уважаемого человека, да московская жандармерия этого и не предлагала. Другое дело, когда на себя все взяли из столицы. И ведь были у него сомнения, ох, были, но недавно назначенный губернатором, он позволил пошерудить в его вотчине, и это оказалось ошибкой.

Сейчас, после разразившегося скандала, стало окончательно ясно — этот Федотов кому-то наступил на больную мозоль, а задержание и обыски, лишь средство поприжать удачливого изобретателя. Упоминания о таинственном иностранце косвенно указывали на заинтересованную сторону.

Самое скверное, что крайним оказывался он, московский генерал-губернатор, так как ссылаться на интересы высокого начальства категорически не приветствовалось. Во-первых, все и так все понимали, во-вторых, никто его силком действовать не заставлял. Мог бы мягко спустить на тормозах. Он бы и спустил, но не хотелось выслушивать неудовольствие от высоких столичных персон.

Владимир Федорович в присутствии столичного гостя демонстративно вызвал секретаря и потребовал немедленно и со всем почтением доставить к нему в кабинет господина Федотова.

— А вас, господин полковник, я больше не задерживаю и приказываю немедленно удалиться из Москвы.

«С вами же, господин Федотов, мы еще разберемся!» — мстительно произнес про себя хозяин кабинета.

Из тюряги Федотова выпустили 21 февраля. Встреча бывшего арестанта была обставлена в лучших традициях века грядущего — недавнего зека ждал автомобиль представительского класса, а два качка профессионально оттерли жадных до сенсации репортеров. За рулем сидел Зверев, который отвез Федотова в баню, после чего доставил на расправу к Нинель. Справедливо опасаясь попасть в немилость, сам он заходить не рискнул.

Пятую, юбилейную февральскую встречу друзья планировали провести у лесного озера. Того самого, на берегу которого они устроили первую ночевку после десантирования из вагона-столовой в далеком уже феврале 1905-го года, но наезд полиции спутал все карты.

Последняя встреча проходила при пасмурной погоде. Как бы в компенсацию за такое безобразие сегодня природа решила подарить крепкий мороз и полыхающую в полную силу луну.

Традиционно постояв на улице, а чуть позже потоптавшись у оконца, Федотов уселся в свое кресло.

— Ну что, господа вольнонаемные моряки, за успех нашего безнадежного? — Федотов, как и во все эти встречи, поднял предмет своей гордости — старенькую эмалированную кружку на 0,25 литра, с загадочной надписью на тыльной стороне донца — Ц52к.

И опять глухой стук металла об глиняную посуду, напомнил им кто они, и откуда здесь появились.

Вопрос — ответ, ничего не значащие замечания.

— А знаете, — задумчиво протянул Мишенин, — каких бы глупостей я натворил, не окажись вас рядом со мной. За нас!

— Думаешь, ты один такой? — откликнулся Зверев. — Спроси Степаныча, куда бы он без нас вляпался.

— Точно?

— Точнее некуда, — авторитетно подтвердил Димон.

— Эй, народ, Мишенин, между прочим, предложил тост! — Борис вернул спорщиков к главному. — Ильич, поддерживаю!

Качественный коньяк и приличная закуска всегда способствуют правильному течению мысли. Друзья вспомнили, кем они были в своем мире. Поделились соображениями, кем бы могли стать спустя четыре года. Математик попытался было перечислить, сколько всего они успели в этом времени наворотить, но бросив это бесперспективное дело, заявил:

— Вот что, господа хорошие, вы тут решайте свои вселенские проблемы, а я пошел спать.

— А на посошок? — тут же подхватился Димон.

— Только по чуть-чуть.

Когда два полуночника выбрались во двор, луна уже склонялась к западу, а мороз заметно усилился, но накинутые на плечи овчинки в купе с жаром от потрескивающих в костре сосновых поленьев, создавали непередаваемое чувство защищенности и тепла. Все способствовало философскому течению мысли:

— Дим, ты только представь! — наши первобытные предки точно так же сидели у костра.

— Эт, точно, — согласился морпех, — только у них коньяка не было, а у меня из головы не выходит местный менталитет.

Собираясь с мыслями Димитрий примолк. Федотов не торопил, хотя про себя позлословил: «Хм, менталитет у него из головы не выходит, а нечего было его туда заталкивать».

— Помнишь, ты рассказывал, как в нашем времени тебя доставало преклонение перед западом?

— Хочешь сказать, что теперь оно достает тебя?

— Не то слово, — тяжко вздохнул бывший морпех, — если бы не общение с этими долбаными думцами…

Общаясь со своими однопартийцами, Дмитрий Павлович напоролся на их стойкую убежденность в превосходстве западной культуры. Страдали этим делом не все, но достаточно многие. Казалось бы, что в этом нового? Россия не первое столетие грешила своим преклонением перед заграницей. Так-то оно так, но в какой-то момент Дмитрий Павлович с изумлением ощутил, как эта зараза стала входить в противоречие с реализацией программных целей думской фракции СПНР.

На словах никто из новых социалистов не возражал против приоритетного обеспечения заказами российских предпринимателей. Естественно, в ущерб иностранных капиталов. Но это на словах. В глубине души эти доброхоты не могли согласиться с таким подходом, и неосознанно тормозили внедрение принятых решений. По существу Зверев на своей собственной шкуре испытал эффективность агентов влияния. Вроде бы как свои в доску, а вредят словно рота диверсантов.

«Если это так, — рассуждал про себя „социалист“, — то партийные чистки выправят положение».

Увы, проблема оказалась глубже — в той или иной мере этим вирусняком болели все партии, кроме, может быть, самых черносотенных.

Сомнений в порочности такого состояния у Зверева не было. Слишком убедителен был пример развала Российской Империи и Советского Союза. И опять же не все в этом процессе было однозначно. Развал Империй произошел далеко не по одной причине. К счастью Зверев это понимал, но проблема либерального скулежа о величии запада, была отнюдь не безобидной.

Покуривая свой любимый «Каприз», Борис про себя усмехался. Димон впервые столкнулся с проблемами, стоящими перед каждым управленцем и то-то еще будет! Можно сколько угодно талдычить о единоначалии, но в реальности каждый директор, будь он хоть сто раз собственник, вынужден учитывать интересы основных игроков. И тут главное понять — если постоянно лавировать, то ни черта у тебя не получится, точно так же порочна абсолютно «несгибаемая» воля. Примеры эпох Петра I и Николая II, а также периода руководства Сталина и коллективного политбюро были тому яркой иллюстрацией.

Зверев говорил, а Федотова разбирало любопытно — куда вывернет мысль бывшего морпеха и сегодняшнего лидера Социалистической Партии Народов России. Именно так, все с большой буквы! Всех Народов России! Это вам не вшивые кадеты или какие-нибудь октябристы.

— Степаныч, поставим мы своего диктатора, объясним политику партии и правительства по искоренению, а проникнется?

— Об этом пущай думает поп-толоконный лоб, — возразил, пребывающий в прекрасном расположении духа Федотов, — а я наслаждаюсь ходом твоих мыслей.

— Поп, говоришь? — задумчиво произнес Зверев. — А что, это идея, и за это надо выпить.

— Э-э-э, ты о чем? — протянув кружку, Борис изумленно уставился на товарища.

— Как о чем, об идее, конечно. Скажи, в чем суть айкидо? — Зверев требовательно посмотрел на Бориса.

— Ну-у-у, — стал вспоминать переселенец, — это как-бы использование его силы, т. е. инерции, а что?

— А то! Вместо драки с попами, поднимем их на борьбу с либерами!

— Ха-ха-ха, — заржал, утирая слезы Федотов.

— А что тут смешного? — набычился бывший морпех.

— Представил себе проповедь: «Братья и сестры, сегодня мы вспомним, что сказано в Священном Писании о либерастии головного мозга, поразившей часть наших прихожан».

— Вечно ты все опошлишь, — обиделся Зверев, — между прочим, если попам грамотно втюхать мысль о связке католичества с либерализмом, то их потом за уши не оттащишь толкнуть проповедь против этой заразы.

— Что-то в этом есть, — резонно согласился Федотов, — но это в будущем, а что мы будем сейчас делать с нашим итальянцем?

Обыск кабинета Федотова едва не привел к крупным неприятностям. Рукописи «подметных статей» хранились в тщательно спрятанном сейфе, там же лежали черновики федотовских фантастик. Тайник полиция так и не обнаружила. Да и вскрыть его без автогена было проблематично. А если бы Федотова к этому принудили, то таким ушлым достались бы одни угольки — термитная шашка горит прекрасно.

Собранные полицией бумаги оказались заранее заготовленной макулатурой: внешне подозрительны — в реальности бытовуха. По первой тревоге люди Самотаева все аккуратно разложили по полочкам и ящикам. Другое дело, эскизы и расчеты по стержневой лампе. Тут Федотов дал маху. Кое-что в сейф он таки не убрал. Бойцы добавили технической туфты, и на этом успокоились. Откуда им было знать, что на столе лежали документы по новой лампе.

Трудно представить, во что бы обошелся обыск, не перехвати самотаевские бойцы «немца».

«Немец» оказался итальянцем, что указывало на заказчика. Это же подтвердил и сам Альберто Кавалли. Толком и пугать не пришлось — зимний погреб и звероватого вида выводящий в драном зипуне подействовали не хуже сыворотки правды.

Казалось бы, угроза ликвидирована, и дело можно тихо положить на полку. Почему тихо? Да потому, что в таких сражениях полицию привлекать не принято. Больше вреда, нежели пользы. Главное отбиться и дать противнику понять: «Все парень, тут тебе больше ловить нечего».

Так бы все и произошло, не вселись в Зверева дух наставничества:

— Самотай, помнишь, что мы говорили об операциях прикрытия?

— Помню, но ты же сам сказал — тут все путем.

— Мало ли что я сказал, а может это нам показывают?

И ведь проверили, и оба потом долго чесали репу — не окажись рядом Самотаева, не стал бы Зверев копать глубже. После пары затрещин и демонстрации зубоврачебных инструментов ниточка от фирмы «Маркони К°» потянулась к германской конторе AEG, которая предложила этого эксперта третьему отделению.

Картина нарисовалась примерно следующая. В какой-то момент то ли Маркони вышел с предложением к фрицам объединить усилия против зарвавшихся русских, то ли это сделали немцы. Этой тонкости Кавалли не знал, зато «дознавателям» стало понятно — немцы светиться категорически не желали, и на запрос от русской полиции предложили обратиться непосредственно к итальянцу: «К нам сейчас прикомандирован специалист от самого Маркони, рекомендуем обратиться к нему. По-русски говорит неважно, но специалист первостатейный».

Казалось бы, что в этом особенного? Снюхались два промышленных крокодила грабануть третьего и по-братски разделить барахлишко. Есть такая забавная дележка: брату меньше — себе больше. Все так, но пряталась в этом деле одна особенность — в 1903-ем году товарищ Кайзер заставил двух непримиримых противников, AEG и Сименс-Гальске, учредить дочернюю фирму Телефункен. Этим решением главный «фриц» снял нежелательную для Германии проблему честной конкуренции, а у переселенцев не осталось сомнений, что из этого болотца выглядывают ушки если не самого господина Сименса, то, как минимум, его управляющего российским отделением в Санкт-Петербурге. А учитывая недавнюю службу Германа Осиповича Герца в компании AEG, последние сомнения в информированности «Сименс и Гальске» отпали сами собой.

В тени оставалось влиятельное лицо. Надо отдать должное этому деятелю. Он таки убедил столичное руководство жандармов в необходимости наезда на руководителя фирмы Русское Радио и привлечения в качестве эксперта инженера из иностранцев, и наверняка не за красивые глазки. Кому-то было обещано повышение по службе, кто-то мог рассчитывать на более весомые преференции.

Вряд ли Кавалли об этом хоть что-нибудь слышал, да его и не спрашивали: меньше знает — больше шансов оставить в живых. Зато сейчас итальянец клял себя последними словами, что согласился на заманчивое предложение оценить, нет ли среди технических документов господина Федотова крамольных записей.

А вот перед переселенцами вставала сразу прорва вопросов. Первый, как реагировать на действия Сименса? Второй, что делать с итальяшкой? Третий касался полковника Чернышева. А ведь были и четвертый, и пятый, и шестой.

Как это ни странно, но с ответкой на действия Сименса торопиться не следовало. Надо было выждать, и в правильно выбранный момент нанести «визит вежливости» с доказательствами. Но и этого мало. Представьте себе, вы представили документы, а вам отвечают: «Это не мы, это совершил Вася Пупкин. Затмение на него нашло, но мы его покараем». И что? Обращаться в арбитражный суд с требованием наказать партнера? Можно, но тогда раскроются некоторые подробности, о которых сейчас говорить преждевременно. И что, просто утереться?

Для капитализьмы вопросов чести или совести не существует в принципе. Вместо этих благородных субстанций у представителей этой экономической формации существует опасение потерять нажитое честнейшим разбоем. Не случайно формула: «Боливар не выдержит двоих», в будущем трансформировалась в сентенцию: «Извини, дружище, ничего личного, просто бизнес».

Между тем, наказать можно любого капиталиста, было бы желание и время, тем паче, если это твой «деловой» партнер.

— Димон, как только подготовим очередную новинку, тут-то и придет к фрицам северный зверек и вежливо так спросит: «Ну чё, товарищи фашисты, платить будем или пролетаете?»

Мысль Федотова выглядела вполне мирной, чего нельзя было сказать о Зверевской относительно судьбы Альберто Кавалли:

— Ножки в тазик с цементом и в прорубь. Обувь можно не снимать.

— Не смешно.

— Согласен, тогда трехведерную клизму.

— Теплее, но чтобы память стерла.

— Отлично! Клизма с раствором серной кислоты самое то.

Злодеем Федотов не был, но и ситуация с итальянцем к благодушию не располагала, кроме того нельзя было не учитывать разговор с московским генерал-губернатором.

Резиденция главного начальника Москвы и ее окрестностей располагалась в трежэтажном здании на Тверской. Федотов это заведение знал, как московскую мэрию, а до этого Моссовет. Правда, в его время домик был шестиэтажным, что говорило о среднем приросте по одному этажу каждую треть столетия.

Эти расчеты переселенец провел, пока его вели от тюремной кареты до приемной губернатора. Долго ждать не пришлось, и вскоре он внимательно рассматривал Джунковского, правильнее сказать, оба изучали друг друга. Федотов стоя, генерал-губернатор сидя. Показатель, однако.

Из «объективки» на Джунковского Борис знал, что его собеседнику еще нет сорока пяти. Будучи убежденным монархистом, в октябре 1905-го года Владимир Федорович вместе с демонстрантами под красным флагом ходил от тюрьмы к тюрьме. Революционеры в тот день добивались освобождения политзаключенных. Джунковский, скорее всего, был с ними солидарен, хотя наверняка не во всем, иначе не видеть ему кресла политического лидера второй столицы. О будущем генерал-майора переселенцы ни чего не помнили, зато им было известно о его фанатичном увлечении фотоделом. Была в этом человеке яркая индивидуальность, что редко встречается в чиновном мире. Это отмечали многое, в том числе его честность.

Широкий овал моложавого лица. Тщательно выбритый подбородок, густые усы и аккуратный тонкий нос. Спрятанные в глубине орбит внимательные глаза полыхали серо-голубым, и, казалось, жили своей жизнью. Общий вид портили жидкие русые волосы. В целом создавалось впечатление, что перед Федотовым одновременно два человека: первый — бесшабашный, пышущий здоровьем гусар, второй — осторожный чиновник, готовый в любой миг высокомерно хлестнуть или ободряюще улыбнуться. А еще в глубине глаз пряталась зависть. Нет, не та, что выворачивает человека наизнанку, а другая, которой Федотов не мог дать определения.

Джунковский сидел, Федотов стоял.

— Вы всегда не здороваетесь? — фразу генерал-майор произнес, выйдя из-за стола и став напротив Федотова. При этом оба про себя отметили — они одного роста.

— Меня сюда доставили под конвоем, — «арестант» дал понять, что в его положении приветствия не уместны.

— Сами виноваты, — жест в сторону стоящего у стола стула с резной спинкой, — или вы считаете виновными всех кроме собственной персоны?

— Сначала надо определиться с моим статусом, — гнул свою линию переселенец.

— Хм, мне говорили, что вы человек своевольный, — скривился губернатор, — впрочем, извольте — все обвинения против вас сняты.

— В таком случае, здравствуйте Владимир Федорович, — широко улыбнувшись, Федотов нахально протянул хозяину кабинета руку для крепкого мужского рукопожатия.

Проверка реакций прошла не без шероховатостей (так здороваться, здесь было не принято), но в целом успешно. Остались вопросы, которые обычно выясняются во время пустячного разговора ни о чем.

Джунковский полюбопытствовал, а на самом деле попенял, отчего Федотов не является на благотворительные мероприятия.

И в самом деле, почему? Ответ в стиле: «А хрен ли я там забыл», не годился, — Джунковский не вызывал у него неприязни, не говоря уже о неуместности хамства по отношению к генерал-губернатору второй столицы империи.

В мире Федотова «меценаты» реализовывали один из самых отвратительных способов заработка. Оплачивая «благотворительные» проекты, они выигрывали на будущих заказах и налоговых послаблениях. От этих тварей и телевизионных сучек, ахающих по поводу «неслыханной щедрости», Федотова тошнило. Этот стереотип он не мог не проецировать на этот мир, хотя и понимал, что далеко не всегда прав. А еще он доподлинно знал, что и в его времени были люди, действительно безвозмездно тратящие свои деньги на благое благо, но процент таких был исчезающе мал, и на благотворительных тусовках такие люди не светились.

Но разве это можно объяснить московскому генерал-губернатору образца 1909-го года? Нет, конечно. Пришлось вспомнить о стипендиях Русского Радио. Оказалось, что об этом хозяин кабинета в курсе, зато он впервые услышал о финансировании переселенцами школ для одаренных подростков из беднейших слоев населения.

Две из них функционировали уже второй год. Самое большое сопротивление вызывала программа обучения. Земства, на территории которых находились школы, упорно не соглашались с подходом переселенцев, а те не собирались оплачивать «слово божье» больше минимально необходимого объема и принимать в школу посредственностей. Тем более слабоумных.

— Борис Степанович, что же вам мешает обнародовать сей факт? — будучи отнюдь не кабинетным администратором, Джунковский мгновенно оценил масштаб затрат.

— А зачем? — последовал естественный для жителя будущего века вопрос.

— Как зачем? Во-первых, исчезнет царящее в московском высшем свете недопонимание в ваш адрес, во-вторых, я с чистой совестью буду ходатайствовать о присвоении вам подобающего чина.

Для полного «счастья» Федотову не хватало только чина и мундира с блестящими пуговками по фасаду. Желательно и на ширинке. Черт бы с ним, с чином, но довеском к нему пойдут обязанности, которые, как известно, всегда не ко времени.

— Не стоит оно того, Владимир Федорович, — небрежно махнул рукой Федотов, — другое дело получить от вас помощь в организации школ. Вы же знаете, как у нас любят командовать на местах, а чин от сегодняшней неприятности не спасет. В таких коллизиях можно полагаться только на свои силы.

Вроде бы невинное объяснение, отдающее излишней бравадой богатенького Буратино, но это как посмотреть. По сути Федотов сказал, что в гробу он видел навяливаемые господином губернатором обязанности. При этом призывает того к сотрудничеству, тем показывает, что не считает своего визави замешанным в жандармском наезде. Концовка же прямо говорила — эту проблему мы решим сами.

— Можно и так считать, но чин обеспечит вас законными привилегиями, коих вы пока лишены и не всегда можете постоять за свою честь. Особенно в газетных баталиях, — при этом Владимир Федорович по-особому взглянул на Федотова. — Любые вопросы можно решить к взаимному удовольствию, было бы желание. Тем паче, если в этом замешаны иностранцы. Надеюсь, вы меня понимаете? — Джунковский вновь внимательно посмотрел в глаза переселенцу. — Так, что, Борис Степанович, в среду к десяти жду вас с предложениями по работе ваших школ, — с этими словами губернатор сделал пометку в большом блокноте.

Переводя этот спич на нормальный язык, Федотову дали понять, что все их «проказы» с газетчиками из лагеря кадетов властям известны. За руку никого не хватили, но при большой нужде дело с «патриотами от казачества» легко повернуть в нужную сторону. Было бы желание.

Точно так же власти догадываются об истинных виновниках скандала, связанного с арестом уважаемого господина директора. Защищаться от провокаций третьего отделения не грех, но обороняться надо изящно, не подставляя власть предержащих. А вот тут переселенцы круто лопухнулись, серьезно обидев самого главного московского начальника. Да, классический путь дорог, но от этого он не менее действенен, так что, в следующий раз раскошеливайтесь, но чтобы все было тихо.

Намек на итальянца был прозрачен, как утренняя роса молодого поросенка — делайте что угодно, но чтобы даже тень не упала на наше достоинство и никаких заявлений о пропаже итальянца на Российских просторах.

Прощаясь с «арестантом», губернатор дал понять, что тот все еще узник, упаковав это в обертку из слов о бюрократических особенностях системы, мол, только завтра утром. Чего-то подобного Федотов ожидал, поэтому не расстраивался — власть физически не могла не попытаться указать ему на его место, а губернатор был всего лишь человеком своей эпохи.

Глядя на закрывшуюся за господином Федотовым дверь, Джунковский размышлял. С самого начала он не чувствовал ни обиды, ни высокомерия, но не было в Федотове и пренебрежения.

Да, посетитель настоял на точном определении своего статуса, но сделал это спокойно, как само собой разумеющееся условие.

Немного резануло непривычное рукопожатие. Говорят, так вульгарно здороваются в Северной Америке. Более того, его явно по-доброму провоцировали. Зато поразили масштабы затрат на организацию школ. Странно, что эти заведения раскиданы по провинциям. Пока их четыре, но планируется увеличение. Может, попросить открыть в Москве?

Джунковский знал, что Федотов из мещан, откуда же в нем такая уверенность в собственном праве? Уверенность, которую не надо доказывать, к которой ты привык с детства, с пеленок.

«А ведь Федотов действительно не нуждается в чине, более того, ему это почему-то неприятно», — такова была финальная мысль губернатора.

К несчастью для Альберто Кавалли, основание для его «безвременной пропажи» было более чем серьезное. Инженер держал в руках рисунок стержневой лампы с полем распределения электронов, а толковому специалисту достаточно одного взгляда, чтобы ухватить идею. Если бы не это, Борис с удовольствием бы дал бы ему пинка под зад.

— Старый, все мы расслабились. Лучше скажи, ты этого итальянца можешь загрузить работой?

— А если сбежит? — Борис сообразил, к чему клонит Зверев.

— Есть одна мыслишка, но обдумать надо. Вот что, — принял решение Зверев, — я пока организую фиктивный выезд этого придурка из России, а там посмотрим. Кстати, о полковнике.

Покрутившись в коридорах Таврического дворца, Димон стал иначе оценивать сегодняшнюю монархию. Теперь она напоминала ему триединую сущность. Первая — это до икоты перепуганная бабища, в упор не понимающая происходящего. Вторая напоминала слона в посудной лавке, которому отчаянно хотелось всем настучать по голове, но было боязно порушить хозяйский сервиз. Третья пребывала в нирване беспросветной лени — авось обойдется. Триста лет нас все боялись, так и на наш век хватит.

Если говорить о ярких личностях, то среди царского истеблишмента были умные люди, искренне болеющие за державу, но таких явно недоставало, чтобы кардинально переломить ситуацию. Хуже другое — Николай II излишне доверял окружающим его «небесным» старцам. К советам умудренных возрастом прислушиваться, безусловно, следует, но именно прислушиваться, а не следовать им в большинстве случаев.

В итоге, Дмитрий Павлович опасений Бориса не разделял, и намеки Губернатора воспринимал как отголоски прошедшей грозы — она еще громыхает, вдали даже видны всполохи разрядов, но над головой уже синее небо.

Наглеть, конечно, не стоило, но и переоценивать не следовало. Другое дело, как именно разобраться с ретивым полковником. Проще всего «сделать заказ» местным бомбистам, и, как говорится: «Нет человека — нет проблем». Даже если исполнители попадут в лапы охранки, не беда — ничего вразумительного они сообщить не смогут.

А если полкана вербануть? Перспективы открывались приличные, но в положительный исход верилось с трудом — слишком тот был уперт. Самое главное, а существует ли «проблема Чернышева»?

— Знаешь, Степаныч, — задумчиво протянул бывший морпех, — а чем, собственно, нам может помешать это крендель? Ему дали приказ, он его выполнил, а что озлобился, так это пройдет. Думаешь, сам, по своей инициативе полезет в дела наших питерских фирм? Ох, сомневаюсь я. Кукловоды его теперь и близко к нам не подпустят, ибо самим может прилететь. Осторожность, конечно, не повредит, но и торопиться смысла не вижу.

Время близилось к двум часам ночи, а друзья так и не заикнулись об окопавшемся в их рядах стукаче. Не тронули они и темы с попавшем в лапы охранки бойце. Вот что значит редко собираться.

— Димон, по последней?

— Эт, точно. На все проблемы никакой водки не хватит, кстати, не забудь посмотреть плеер.

— А что с ним?

— Барахлит малеха, а мне надо срисовать с него пару вещичек.

Ни одно доброе дело безнаказанным не остается. В полном соответствии с этим «законом», Федотову на пару со Димоном пришлось долго и нудно объяснять московскому генерал-губернатору, почему Русскому Радио взбрело в голову открыть институт управления. Почему на пару с Димоном? Потому, что таково было требование губернатора.

А началось все с разговора о школе для одаренных подростков. К той беседе Джунковский, надо отдать ему должное, тщательно подготовился. В целом Владимир Федорович против концепции не возражал, но у него, как и у представителей земского самоуправления, возникло непонимание — зачем администрацию школ наделять правом отчислять подростков, по каким-то непонятным для окружающих критериям. Ведь среди отчисленных оказались не только отстающие, но и получившие отличные оценки.

Когда Борис, будучи еще студентом последнего курса института, зашел в свой будущий сектор конструкторского бюро, то застал поразившую его картину. Большая комната, почти зал. В центре пара кульманов, по периметру десяток столов с таинственно мерцающими шкалами приборов. В обеденный перерыв народ отдыхал. Обратил на себя внимание молодой человек, читающий Флеминга на языке Шекспира. Виталий с отличием окончил техникум связи, затем с красным дипломом ЛЭТИ. Диплом, кстати, он защищал на английском, что в восьмидесятые годы было редкостью. Позже выяснилось — Виталий обладал уникальной памятью. Он по памяти шпарил страницы из учебников. В этом было его счастье, и его беда — при такой памяти ему не приходилось фантазировать и… разработчика из него не получилось от слова совсем. Благо, что в девяностые Виталий радикально поменял профессию на законника, и на своих бывших коллег смотрел из-за руля навороченного мерса.

Поясняя суть проблемы, эту историю Федотов переиначил на здешний лад.

— Владимир Федорович, юноши с уникальной памятью являются подлинным сокровищем, но сегодня нас интересуют будущие изобретатели. В такой среде подростки с блестящей памятью попросту потеряются. И зря наши земцы мутят воду, никто эти таланты не закапывает. По нашей рекомендации их с удовольствием берут в гимназии на казённый кошт.

С таким подходом генерал-губернатор согласился, но за содействие «предложил» открыть школу в Москве. Вымогатель.

Окончив с первой проблемой и памятуя о железе, которое надо ковать не отходя от кассы, Федотов рискнул поднять вопрос об институте управления. Джунковский не возражал, но потребовал явиться вместе с Дмитрием Павловичем.

Идея создания такого заведения сначала пришла в голову Звереву, когда тот начал задумываться над вопросом — кто и как будет управлять новой Россией. Силовой блок из подготовленных бойцов у Зверева в общем-то уже был, но кого ставить на управление регионами? Тут нужны люди преданные и знакомые с наукой управления.

Не то, чтобы о воспитании элиты в Империи не задумывались. Задумывались, конечно, но шли в кильватере общемировых практик. Будущая элита воспитывалась в привилегированных военных училищах. Их образование продолжались в гвардейских полках, из которых выходили будущие генерал-губернаторы.

Такое положение дел было вполне приемлемым для начала века девятнадцатого, но с началом двадцатого эта плеяда высших военных управленцев с задачей менеджмента усложнившегося общества не справилась и Российская Империя из списка империй на время исчезла.

Не спасло положение и то обстоятельство, что к «эффективным менеджерам» из среды вояк в последние десятилетия прибавились правоведы. Увы, студентов университетов управлению гражданским обществом точно так же не учили, а одних знаний законов для этого, как оказалось, недоставало.

Ясен пень, что это была не единственная причина распада империй в начале XX столетия, и то ведь, как посмотреть. Если управление рассматривать, как систему, эффективно отвечающую на вызовы истории, то на нем сходятся все успехи и неудачи государства. Можно сколько угодно нести высокопарный бред о неизбежном отмирании империй, но суть остается одна-одинешенька — при правильно выполненном прогнозе развития общества и корректно принятых управленческих решениях, такое образование будет существовать сколь угодно долго. Собственно, именно это история человечества и демонстрировала. Менялись названия, создавались и распадались альянсы, а если посмотреть на ту же европейскую история со стороны, то зачатки Евросоюза можно увидеть еще в конце XIX столетия в виде Тройственного союза. Чуть позже он оформится в «кружок» Центральных держав. Противостоять ему взялась Антанта. По сути, к началу первой мировой войны образовались два «Евросоюза». Подрались, конечно. Помирившись и вновь подрались, после чего, убедившись в бесперспективности военного доминирования, мирно слились в контору под названием Евросоюз. Чем это не новая империя, впитавшая в себя Германскую и Австро-Венгерскую империи с примкнувшей к ним островной державой?

Аналогично дело обстояло и с Россией, которая, потерпев поражение ввиду неэффективности своего менеджмента, возродилась под коммунистическими управленцами, и вновь, как только протухла система управления, потерпела поражение, чтобы вновь возродится под новым именем. Так было, так есть, и так будет, если, конечно, банально не переколошматить подавляющую часть ее населения.

Зато сейчас, чтобы в предстоящем преобразовании Российская Империя пострадала по минимуму, переселенцы озаботились проблемой подготовки будущих высших начальников.

Это большевики с эсерами могли себе позволить биться в экстазе от осознания образованности первого Совнаркома! Проку-то, коль никто из этих высокообразованных ухарей так и не разобрался в причинах замедленной реакции государства на их управленческие решения. Знай себе, квохтали о царской бюрократии, а об инерции системы подумать было слабо. Похоже, до начала тридцатых годов никто из истинных революционеров так и не разобрался с причиной этого явления, может только кроме Красина. Зато это явление было понятно любому администратору из бывших.

Конечно, ничего этого переселенцы говорить губернатору не собирались. Товарищ Джунковский услышал о нужде отечественного бизнеса в грамотных управленцах. Узнал об эффекте от внедрения системы управления господина Фредерика Тейлора на заводах Форда. Зато ни словечка не услышал о французе Анри Файоль, в ближайшие годы готового существенно дополнить Тейлора. Тем более не узнал он о системах планирования ресурсов предприятий, о которых Федотов слышал на лекциях по современному менеджменту.

— Владимир Федорович, внедренная на наших предприятиях система управления превосходит даже американцев, и это не пустые слова. Посудите сами, много вы знаете в России предприятий с иностранным капиталом, на которых бы не вспыхивали волнения? — Зверев победно посмотрел на генерал-губернатора. — А у нас не было ни одной забастовки даже в самые трудные годы.

— Положим, в так называемые «трудные годы», господин Зверев, у вас с вашим компаньоном завода еще толком не было, — проявил завидную осведомленность Джунковский, — да и Бог с ними, с забастовками. Будем считать, что ваша система управления действительно перспективна, но что вы хотите от меня?

— Содействия, только содействия в продвижении прошения на Высочайшее Имя, — тут же оттарабанил бывший морпех, преданно смотря в глаза одному из высших сановников Империи.

— Лукавите, господин Зверев, — с нажимом произнес Джунковский, — свои курсы синема вы открыли без всякой протекции, или я что-то путаю?

— Никак нет, ваше превосходительство, но то курсы, а открытие института требует несравненно больших усилий. Без вашей помощи, мы рискуем получить разрешение не ранее, чем через год.

— Или вообще не получить, — дополнил за Димона губернатор. — Не прибедняйтесь, господин Зверев, когда надо, вы бываете весьма настойчивы. Особенно там, где настойчивость может выйти вам боком. Надеюсь, вы понимаете, что нам известно о ваших контактах с неблагонадежными лицами?

А разве вы, Борис Степанович, этим не грешите? — генерал-губернатор всем корпусом повернулся к Федотову. — Или, полагаете, что у третьего отделения не было никаких оснований для разбирательства?

Говоря на жаргоне из будущего, к переселенцам прилетела крутая ответка. Вовремя с точки зрения губернатора, и ох, как не ко времени с позиции переселенцев.

— Вот что, судари мои, свою задумку оформляйте в виде курсов, а лет через пять получите статус института, и не вздумайте кочевряжиться насчет присвоения вам чина. В противном случае я могу вам обещать большие неприятности. Да-с, именно так. Большие неприятности. Кстати, за свои художества вы откроете в Москве две школы.

— Ну, и чё скажешь, — спросил товарища Федотов, когда изрядно обалдевшие переселенцы отъехали от резиденции?

— Силен гад. Развел нас, как лохов на привозе — в голосе морпеха звучало неподдельное уважение.

— Вот и я о том же, но ты заметил, как он нам помог выкрутиться?

— Дык, генерал, однако. Степаныч, ты, когда мне отремонтируешь плеер?

— Сегодня пропаяю у наушника провод.

— Старый стал, ленивый стал, да?