Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

Глава 16 Агенты влияния и дела сердечные

— Как тебе показался «Правитель Юга России»? — разливая Бастардо, задал вопрос Федотов.

— Ожидал большего.

— Хочешь сказать, не оправдал твоих ожиданий?

— Ну как бы да. Слишком он, — подбирая сравнение, Димон покрутил в воздухе бокал с тягучим напитком, — слишком он правильный. Сказали не надо писать о тактике и ведь почти не возражал. Своего мнения не изменил, но писать точняк не будет.

— Вот! — Федотов торжественно поднял указательный палец. — В самый скворечник, и потому в нашей истории он встал на сторону закона.

— Эт точно. Знаешь, а вот Брусилов мне показался зашуганным. Поначалу вид нормального вояки, но постепенно стал проступать испуганный мальчик.

— Угу, или обиженный, и вот смотри: оба потомственные военные, оба не лишены таланта, но Деникин пробивается сам, а Брусилову, считай, подарили дивизию. В час истины Деникин пойдет к белым, Брусилов к красным.

— Хочешь сказать, про укус руки дарящей?

— Димон, не упрощай, — поморщился Борис, — лучше скажи, как тебе Бубнов.

— По-моему клиент для разговора дозрел, жаль при мне не раскроется.

С марта контакты с подводниками не прерывались. Зверев фактически отснял свой фильм и сегодня ехал в Либаву для «последнего мазка». На самом деле «для поболтать» с командиром отряда подводного плавания, контр-адмиралом Щенсновичем. Командующий наконец-то выбрал время дать консультацию киношнику. Без этого разговора вполне можно было бы обойтись — посеянные Зверевым бациллы тактики подводного флота и так прорастут, но игнорировать офицера, закладывающего основы подводного флота было, по крайней мере, нецелесообразно.

Федотов плотно опекал Бубнова. Месяц назад товарищество «Русское Радио» передало в КБ Балтийского завода усилители для переговорного устройства. Тогда же завязался интересный разговор. Бубнова заинтересовали перспективы развития радио. Тема была под стать футуристическому прогнозу, так отчего бы не просветить аборигена на популярном уровне, тем более, если тот дал понять, что болтать не собирается.

В итоге перед Иваном Григорьевичем развернулась эпическая картина развития гигантской отрасли.

Первые результаты на поприще ламповой техники, мгновенно отзываются колоссальным коммерческим успехом — после военного применения в каждом доме появляется приемник. Тут же открывается приложение в навигации, начиная с радиокомпаса и кончая импульсно-фазовыми системами. Для массового потребителя всходит заря телевидения, с многомилионными телешоу. Наука и вояки получает сверхчувствительные приборы. Многоканальные системы связи опутывают земной шар.

Первые шаги применения электроники в автоматизации приводят к появлению вычислительных устройств, а миниатюризация дает массовому потребителю неслыханные возможности в виде полноценных компьютеров.

Сомнения не высказывались — Бубнов держал слово, но без сомнений не бывает и по мере изложения Федотов давал пояснения. Конечно, далеко не все — давать физику p-n перехода не следовало категорически. В подобных случаях делалось утверждение: «Миниатюризация приведет к созданию сотен тысяч и даже миллионов логических устройств, на миллиметре поверхности, но как это будет выполнено — no comment. Зато разъяснил значение булевой алгебры и показал устройство элементарных логических ячеек на существующих лампах. Последнее впечатлило, и естественным образом всплыл вопрос о расчетчике для торпедных стрельб. Товарищу пришлось объяснить, отчего, такое изделие на сельсиновом аналогом вычислителе будет на порядки миниатюрнее и надежнее. И опять клиент согласился, хотя и вырвал обещание сделать ему такую „считалку“».

С перерывами «лекция» длилась дня три, хотя все можно было бы изложить за сутки. «Торопиться не надо» — произнес в фильме «Кавказская пленница» товарищ Саахов. Помня об этом, не спешил и наш переселенец, зато полученные знания прочно улеглись в голове аборигена, но, главное, были проверены не логику. Опять же и Федотов ни разу не работник «просветкульта», чтобы сходу все изложить без сучка и задоринки.

Был риск? Ни малейшего. Когда надо, люди договариваются, не произнося названия предмета договора. Сейчас был именно такой случай. На крайняк все можно свалить на футуристические изыски полоумного фантазера — вишь, сколько книжек накарябал. Делать ему больше нечего.

В разгар лета погода в Питере меняется, как настроение у ветряной девки. При выезде с Охтинской базы стрешара рассчитывали на удушливую жару, но едва потянуло с северо-запада, как пледы пошли в дело. Зверев прямиком отправился в Либаву, а Федотов на завод к Бубнову. Совещание по монтажу шумопеленгатора и эхолота шло полдня, а по дороге к дому главного чертежника Федотова промочил дождь. После такого «удовольствия» горячий грог показался нектаром, хотя обычно в таких случаях Борис предпочитал глинтвейн.

— Рецептом, Иван Григорьевич, не поделитесь?

— С удовольствием. Единственное правило — для грога берите только белый ром и не переусердствуйте с количеством, все остальное по вкусу. Со своей стороны должен вас сердечно поблагодарить. Я таки добился проверки самодвижущихся мин. Снаряды Уайт-Хайда испытания выдержали, а вот с изготовленными на Обуховском завода история странная. Сначала удалось проверить мины из последней партии. На них потекли сальники, но эти мины еще не переданы флоту, а сделанные по старым чертежам испытания прошли успешно.

Из сказанного следовало, что отмазка Федотова об английском следе в его знаниях, откровенная туфта.

— Сделанные по лицензии? — на автомате уточнил Федотов, ожидая развития разговора.

— Нет, это мины по чертежам Фуинского завода, — в интонациях Бубнова не было и намека на упрек, — после испытаний, дефектные стали рыскать, как козы в чужом огороде.

— Интересное сравнение, — представив себе эту картину, Борис непроизвольно улыбнулся.

— Почему?

— Никогда не видел много коз.

Рогатая скотина Бубнова не интересовала, зато его взгляд как бы случайно упал на подшивку журнала «Россия» за 1900 год с романом Уэльса «В глубь веков». Позже этот роман автор назовет «Машина времени».

Двумя пальцами Федотов подвинул к себе журналы. Под русским названием надпись на английском: «The Time Machine». Ниже аннотация и изображение сфинкса — чудовища из Гизы, пережившее все времена.

— Представьте себе, Иван Григорьевич, вселенную, — не торопясь начал переселенец, — бездна пустого пространства и мириады звезд. Во всем этом невообразимые энергии. Теперь попытаемся спрогнозировать, что произойдет, если привнести в эту вселенную один единственный атом, — сложив пальцы щепоткой, Борис «бросил» в бокал воображаемую песчинку. — В итоге мириадов соударений в невообразимом будущем, мы получим иной рисунок мироздания. Кто-то не родится, где-то вспыхнет новая звезда. По сути, вбросив один атом, мы создадим новую вселенную, но если это так, то на вброс нам потребуется энергия, равная энергии всей вселенной. Сами понимаете, такое под силу только Творцу.

Припоминая диспуты переселенцев двухлетней давности, Борис примолк. Иван Григорьевич не торопил.

— В этом смысле перенос во времени ничем от описанной картины не отличается, а потому машина времени невозможна.

— Интересный подход, я больше привык к аргументации через нарушение принципа причинности, — Бубнов показал, знание тематики.

— Причинность само собой, но мне больше импонирует подход через энергии.

— Это ваше?

— Нет, конечно. Читал где-то, — махнул рукой переселенец.

— А если это Творец?

— Творец всемогущ, — усмехнувшись, Борис сделал вид, что не заметил прозвучавшего в вопросе утверждения о его нездешнем происхождении, — а потому все знает наперед и переигрывать игру ему нет смысла. Между тем, кто сказал, что надо обязательно шнырять по векам? Кто сказал, что нет иных способов прознать прошлое или будущее? Никто этого не говорил.

— Вы…предполагаете, — Бубнов почти по слогам выговорил «предполагаете», — что можно посмотреть на события в ином времени?

— Нет, Иван Григорьевич, это те же грабли, только вид в профиль. Через такую скважину к нам просочится хоть и крохотная, но энергия. Мы-то с вами ее назовем информацией, но по физической сути это та же самая материальная субстанция. В таком случае этот опыт ни чем не отличается от примера с атомом.

— Должен признать, что ваша версия с энергиями корректнее принципа причинности, — Бубнов признал правоту гостя.

— Знали бы вы, как я вас понимаю. Ведь так хочется, если не чуда, то чего-то близкого. По моему разумению, какую-нибудь щелку человек обязательно найдет и тут же сунет в нее свой нос. Что из этого выйдет, не ведаю. Может всемирный армагедонец, а может и нет, но за такое любопытство по ушам нам надают основательно. А что касается машины времени, то по большому счету каждый из нас и есть та самая машина. Другое дело, сколь далеко мы способены заглянуть в будущее.

— В принципе согласен, и каким вы видите подводный флот? — судя по вопросу, Бубнов понял, что большего ему не раскроют, и тут же воспользовался предложением узнать «личное мнение» гостя о будущем подводного флота.

В принципе, ничего нового Федотов не сообщил, точнее, почти ничего, хотя даже это «почти» выглядело весьма солидно. О многом они со Зверевым уже говорили, о многом писалось в военной периодике. Безусловной ценностью таких откровений являются общие тенденции. Если не отмахиваться, то такие знания сэкономят колоссальные ресурсы.

К концу второй мировой войны воюющие страны пришли к трем основным типоразмерам по водоизмещению, а раньше других это осознали в Советском Союзе. Малютки, тип «М», можно было транспортировать по железной дороге. Основу флота Союза составили средние лодки тип «Щ», у немцев тип XII. Крейсерские лодки тип «К», могли действовать на океанских просторах. Близкие к ним корабли типа «Л» применялись для постановки мин и параллельно имели торпедное вооружение.

Типоразмеры водоизмещения крутились вокруг трех цифр:

Малые — 300 тонн.

Средние — 800 тонн.

Крейсерские — 1500 тонн.

Эти размерности уже вычислены и обоснованы без всякой помощи из будущего. Сейчас во всем мире идет их практическая проверка, но подтверждение дорогого стоит. Теперь можно смело проектировать «Барс» не ломая голову над типоразмером. Конечно, всего не предусмотреть, но спущенная на воду «Акула» позволит выявить отдельные дефекты.

О том, что подлодки смогут ходить на глубинах до двухсот метров, иногда погружаясь до трехсот, Бубнов давно просчитал и сам, но услышать подтверждение было приятно. А еще «чилийцы» слишком настойчиво упоминали о тактике засад на коммуникациях противника, чтобы не понять — автономность надо существенно повышать.

— Есть еще важный параметр — скорость погружения должна быть минимизирована, — прозвучало почти в приказном тоне.

— Поясните, — об этом еще не говорили, а новое воспринимается в штыки.

— Для поиска лодок все страны начнут привлекать цеппелины и аэропланы. Понимаю, что для вас это проблемы, но погружаться надо максимум за минуту, иначе лодку утопят глубинными бомбами с самолета.

На вопрос: «Как, и что это за бомбы?», отвечать пришлось обстоятельно. Порадовало, что в отличии от Деникина, Бубнов, в техническую составляющую въехал без раскачки, а идею использования аэропланов принял без особых возражений.

Не понравилось главному чертежнику упоминание о необходимости переборок, зато идея раздельной постройки секций и их соединение сваркой на стапеле вызвала заметно оживление. В самом конце ВМВ, эту технологию успешно использовали фрицы на своем типе XXI. Темпы строительства кораблей выросли в разы, а себестоимость снизилась.

Борис вновь задумался: «Изложено практически все. Если что-то упущено, то позже вспомнится. Главное, что Бубнов согласился слушать без отрицания, зато с многочисленными просьбами пояснить и обосновать. Считать, что все будет воплощено, мы не будем — в отличии от нас, главный чертежник Балтийского завода знает реальные возможности сегодняшней технологии. Главное, он в курсе всех подковерных обстоятельств. Удастся ему убедить не педалировать надводную скорость в ущерб мореходности и автономности? Не факт, но некоторый положительный результат достигнут будет. Так что же я упустил? — эта мысль сверлила, не давая закончить разговор. — Вспомнил!»

Это случилось в самом конце девяностых, в зимнем восхождении. Предвещая снежную бурю, погода стала портиться, когда группа вышла на отметку трех тысяч семисот метров. До вершины Мангун-Тайга оставалось менее полукилометра. С нее, как на ладони Монголия. Завтра со свежими силами, да по утреннему морозцу, группа взлетела бы на вершину за пару часов, но природа поломала все планы. Времени для установки лагеря хватало с лихвой, а ситуация требовала неординарных решений. Самодельную ветроустойчивую палатку типа «Шатер», конечно, не снесет. Восемь оттяжек гарантированно выдержат штормовой ветер, но пережидать непогоду на открытом всеми ветрами склоне удовольствие ниже среднего. Почесав репу, командир решил копать снежную пещеру. Всю ночь и половину следующего дня ревела пурга, но в пещере буйство природы не ощущалось. Отражающийся от белых стен свет свечи и шумящий примус создавали ощущение полной защищенности, а вот «поход» в туалет становился подвигом. Благо, что выход из пещеры был предусмотрительно огорожен снежной стенкой.

Чем в такой ситуации могут заниматься семеро крепких тридцатилетних парней? Ну, если, спирта немерено, то набулькаются, конечно, но спирта по пятьдесят грамм на рыло в сутки, а неприкосновенный запас может быть выпит только в последний вечер. За этим твердо следит завхоз группы. Остается травить анекдоты и вспоминать занятные истории. Когда дежурные анекдоты кончились, кто-то зацепил Николая Поповкина, мол, расскажи-ка ты нам страшную военную тайну. Хорошо ли ты ремонтируешь наши атоммарины на СРЗ «Нерпа» — самый молодой член команды окончил судокорпусной факультет ленинградской корабелки. Сколько времени прошло, а вот надо же, как вовремя вспомнилось.

— Иван Григорьевич, дело не сиюминутное, но подумать стоит. Сегодня вы устанавливаете шпангоуты, а поверх крепите изогнутые листы прочного корпуса. Подумайте, что если сначала прихватить сваркой листы корпуса, а поверх приваривать шпангоуты. Такая технология позволит производить раскрой листов встык, а сам процесс сварки пойдет быстрее и качественнее. Плюс экономия герметичного объема.

Проблема рационально использования внутреннего объема для строителей подлодок всегда головная боль, а тут такое оригинальное решение. Бубнов невольно заерзал.

И было от чего — ему сегодня прямым текстом сообщили обо всех перспективных решениях на полстолетия вперед. На самом деле человек такое существо, что, сколько ему не дай, ему всего мало. Вот и Иван Григорьевич задал давно мучавший его вопрос о реакторах. О тех самых, которые кварковые.

— Во многих знаниях многие печали. Это я к тому, что откуда же мне такое может быть известно? — Федотов посмотрел на конструктора, как патологоанатом на будущего клиента, — С дизелюхами картина более-менее ясная, но все остальное надо относить к фантазиям.

Осознав, что своим вопросом он нарушил негласный договор, Бубнов смешался, но тут его выручил гость:

— Все мои домыслы, Иван Григорьевич, верны процентов на девяносто, но в деталях могу и ошибиться. Так что, если появятся вопросы — с удовольствием готов к обсуждению.

Разговор подлился еще часа два. Собеседники рассуждали о лодках и тактике их использования, как водится, сетовали на инертность командования.

— Иван Григорьевич, я сделаю все возможное, чтобы в самый крайний срок к лету четырнадцатого года вы могли установить мои двигатели на новые лодки, но постараюсь хотя бы на год раньше.

Фраза прозвучала в прихожей, когда выражение глаз московского гостя было уже не разглядеть.

Когда за гостем закрылась дверь, Иван Николаевич не стал ломать себе голову. К осмыслению «прогнозов» он вернулся спустя неделю. Идея герметичных переборок не нова. За их отсутствие ему постоянно пеняли, но стоимость — вот вечная проблема любого проектировщика. Бубнов был реалистом, а потому исходил из возможного, но сейчас… Порою достаточно толчка, чтобы не задачу посмотреть под иным углом.

В воображении конструктора российских субмарин появились четыре цилиндра, выполненные по технологии изготовления обечаек паровозных котлов. Это решение давно отработано, и стоимость ожидается отнюдь не запредельной. Два цилиндра большего диаметра. В первом центральный пост и с рубкой субмарины. Во втором моторы с аккумулятором.

Пока не установлены торцевые оконечности с люками, открыт доступ для внутреннего монтажа. Господи, как же все удобно! Бубнов буквально физически почувствуй, как упрощается и удешевляется работа. Позже секции проверят на герметичность и соберут в единое целое. Поверх смонтируют балластные цистерны и обошьют листами легкого корпуса. На этом этапе уместно применить сварку — результаты испытаний сварных соединений, проведенные ведущими университетами Германии и Франции, позволяют применить сварку на прочном корпусе, но с этим без проверки спешить не надо.

Покрутив в воображении свой корабль, Иван Николаевич с удовлетворением отметил, как улучшилась мореходность. Одновременно мелькнула мысль, о том, как к этой конструкции его последовательно подводил Федотов. Одновременно стало окончательно ясно, зачем в испытаниях сварных швов, такое значение уделялось проверкам на герметичность. Вспыхнувшая было ревность, тут же угасла — идея раздельного изготовления герметичных отсеков, была его собственной.

«Теперь аккумуляторные ямы, а к идее наружного расположения шпангоутов мы еще вернемся».

Оформить эскизом, увиденное в воображении, задача не самая простая. На этом этапе всплывают многочисленные «подводные камни», но сейчас Иван Григорьевич был уверен — он сможет представить свой проект в самом выигрышном виде. А откуда свалился сам Федотов — да какое это имеет значение. Русский он, и этим все сказано.

Вид на небольшой по парижским меркам храм, открылся едва Федотов со своим малолетним дедом отошли от площади Терн на триста метров. Белый тесаный камень и русский стиль грели душу.

— Церковь Александра Невского в Париже, относится к Константинопольскому Патриархату. На ее строительство Александр II выделил сто пятьдесят тысяч рублей. Церковь освещена в 1861 году, а ее архитектура включает в себя русский и византийский стили, и эта, как его, — на мгновенье подросток смешался, но тут же вспомнив, оттарабанил, — византийский стиль ощущается во внутреннем убранстве и росписи храма. Снаружи она, как наши церкви, — последнее предложение было явной отсебятиной.

— Ванька, да откуда ты все это знаешь? — Федотов с оторопью уставился на своего предка.

— От Ивана Петровича, он сказал, что мимо этой церкви в Париже не пройдет ни один русский и заставил выучить наизусть.

— Хм, может он тебе и про улицу «Красных фонарей» рассказал? — с подозрением спросил Федотов?

— Нет, про блядскую улицу я слышал от дяди Димы, он тоже сказал, что мимо не пройдет ни один русский.

— Этот мог, — с тоской прокомментировал Федотов.

— Дядя Борис, а мы туда сходим?

— Рано тебе на блядей засматриваться. Ты, кстати, знаешь, что французская кокотка это наша блядь?

— Знаю, — потупившись, Иван стал что-то чертить носком ботинка на мостовой.

— И опять от дяди Димы?

— Нет, от учителя французского.

— Правильный учитель, — вынес вердикт переселенец.

За образование своего предка Федотов взялся сразу по его переезду в Москву и сейчас пожинал первые плоды. Возникшая было идея, подтянуть деревенского паренька и отдать в гимназию, натолкнулась на непреодолимый барьер из латыни, греческого, закона Божьего и прочей требухи, которой забивали головы здешним подросткам. Закон Божий и церковнославянский язык, были не самыми сложными предметами — их Иван худо — бедно, но проходил в земской школе. Задавшись целью, за пару лет Ивана можно было бы подтянуть и запузырить в гимназию, но зачем? До обязательного среднего образования здесь еще, как до луны раком. Достойные знания Иван получит и без здешних глупостей, а наследством Борис своего деда обделять не собирался, тогда зачем ему официальное образование? Нужды в этом не было, зато вред мог образоваться не малый — при «стандартном» подходе на усвоение нужных знаний просто не оставалось времени, да и здоровья такая нагрузка подростку не прибавляла.

Желающих дать знания за денежку хватало, но и тут не обошлось без борьбы — любой учитель свою науку считает «самой-самой», с чем выходец из будущего был категорически не согласен. Так или иначе, но консенсус был достигнут и знания Ваня поглощал только в разумных объемах, а главным оценщиком стал Федотов. Упор, естественно, был взят на точные науки, но и те без фанатизма, зато крепко, с закреплением в мастерских и даже в КБ федотовских заводиков. Так или иначе, но через два года, четырнадцатилетний Ваня Федотов в меру знал и латынь, и бином ньютона, и физику с химией. Знал он и о строении атома, но с пониманием — об этом распространяться не следует. Не обошлось и без влияния Дмитрия Павловича — последние полгода Ваня редко когда появлялся со двора с фингалом, чаще со сбитыми костяшками на руках — такова проза московских двориков. Что до бранных слов, то их Иван знал с детства, хотя в деревне редко кто из взрослых ругался. Зато теперь он точно знал, когда нельзя, а когда можно и нужно говорить на военно-матерном. Эту науку ему преподал Дмитрий Павлович.

Европу Ивану показали без прикрас, и витрину, и изнанку. Чуть позже те же люди провели экскурсию по блистательному Петербургу и Москве. Это был тактически правильный подход — московская «Хитровка» чем-то особенным подростку не показалась, а смог лондонских окраин оказался гуще питерского.

В итоге такого образования Ваня врывался в жизнь трезво смотрящим на мир человеком и в то же время не циником.

Напряженный график, обычно не позволял Борису брать с собой Ивана, но отчего бы в марте не сделать исключения? Вот и прогуливались в это погожее мартовское утро 1908 года по улочкам Парижа оба Федотова.

Начали с Эйфелевой башни, когда солнце едва только подсвечивало небо из-за горизонта, а мостовые были пустынны. Грандиозное сооружение, построенное к началу всемирной выставки 1889 года, твердо опиралось на все свои четыре размашистые лапы. Арочный свод под опорами вел на территорию вставки.

— Ты, Иван, представь, башня планировалась, как временное сооружение, а простояла уже почти двадцать лет и никаких нарушений в конструкции. Попомни мое слово — быть ей вечным символом Парижа.

— А башни господина Шухова, легче и прочнее.

— Прочнее это вряд ли, а так да, согласен, стали господин Эйфель не пожалел, зато простоит не одно столетие. Он был первым, а первому всегда труднее всех.

От башни до Триумфальной арки тридцать минут неспешного шага, за ней площадь Терн, откуда до церкви Александра Невского рукой подать. Конечный пункт сегодняшнего променажа парк Мансо.

Красивое место. Извилистые дорожки, искусственные скалы и водопады. Копии египетской пирамиды и китайской крепости. Машет лопухами-крыльями голландская мельница. Правда, только в ветреную погоду, сейчас у мельников позорное безделье.

Там и сям по территории разбросаны «греческие» и «римские» колоннады, аналогично обстоит дело со статуями. Новодел, конечно, но мило. Два года назад в парке поставлен памятник Шопену, говорят, заслуживает внимания.

В начале XXI века по утренним дорожкам парка мчались любители бега трусцой, сейчас степенно прогуливаются прилично одетые господа и выгуливающие своих чад матроны.

С Нинель Федотов столкнулся, на развилке к памятнику Шопена.

Как при взгляде со стороны перед Федотовым предстала вся сцена. Впереди Нинель, слева и чуть отстав, служанка ведет коляску с младенцем. Расширившиеся глаза Нинель полыхнули узнаванием с затаенной надеждой, которая мгновенно сменяется паническим страхом. Ее взгляд падает на Ивана, и вновь все меняется — паника уступает место холодной неприступности, лишь в уголках губ появляются горькие складочки. Теперь перед переселенцем, сама неприступность.

В сознании Федотова столь же стремительно мелькают мысли-образы: узнавание откликается ответной радостью, страх вызывает изумление, а наряд снежной королевы все расставляет по своим места — в коляске его ребенок и мгновенно, без перехода включается разум.

«Сокровище мое, ну что ты себе надумала, — против воли в глазах переселенца заиграли смешинки, — забеременев, наверняка боясь сглазить, потом ждала родов, и тут тебе стало совсем не до писем. Сама запретила мне тебя искать и сама… Женщина, просто женщина и этим все сказано, а раз женщина то и материальное тебе не чуждо. Вот не поверю я, что сейчас ты не в курсе моего состояния, так что, черта с два я тебя отдам! Такова, блин, проза жизни, данная нам в ощущениях», — Федотов и сам не понял, как встретились руки.

— Отдать такое сокровище? — кивок в сторону коляски, — Никому я вас не отдам. Ты единственная и других таких нет, и не будет, ты…, — казалось, слова сами слетали с языка, и с ними таяло сопротивление.

— Федотов! — руки Нинель бессильно упали, одновременно с этим подал голос предок:

— Дядя Борис, можно я куплю мороженое? — обращаясь к родственнику, Ванька насуплено смотрел на незнакомую женщину.

— Можно, теперь нам все можно!

Потом было много слов. Ванька немилосердно сопел, когда его представили домашним именем: «Дед Иван». Такое было допустимо только при своих. Женщина Нинель с укоризной смотрела на дядю Бориса, мол, почему мальчика называют «дедом», а дядя в ответ извинялся, потом он ей все объяснит, но не сейчас, а позже. Потом взрослые опять что-то обсуждали, смотрели на едва ковыляющего мальца.

«Вот еще, родинка у него, эка невидаль, у всех Федотовых такая».