Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

Глава 17 И Ленин, такой молодой

Практически весь сентябрь 1908-го Федотов крутился, как бес. А началось все с майского запроса бельгийцев о поставке им пробной партии возимых радиостанций. Тот заказ был выполнен, пожелания заказчика учтены и не далее, как на прошлой неделе, Федотов подписал контракт на продажу в бельгийскую армию основной партии комплексных узлов связи. Рубка за контракт вышла серьезная. По договору с «Сименсом», Австро-Венгрия и Швеция являлись зоной исключительных интересов немцев, Италия и Франция русских. Бельгия с Нидерландами вошли в зону равных интересов, поэтому конкурировали без дураков. Ну, как без «дураков», чтобы не обрушить рынок, в последний момент перетерли — рации и «мототелеги» российские, а телефония от дойчей. Бельгийцы все поняли «правильно» и заплатили достойно. Еще бы им не заплатить, коль бельгийские генералы без бутерброда с икрой просто спать не могли.

Едва Федотов надумал ехать домой, как «проснулись» французы. Прижимистые лягушатники дождались-таки окончания всех испытаний и решили прикупить для своей армии такие же станции. Прижимистые то они прижимистые, но куда им деваться, коль скоро на этой территории фрицы играли за русских. Вот и образовался второй договорок, на полсотни станций, а это уже совсем не шуточные деньги, это вам не крохотная бельгийская армия.

Ко всем радостям зашевелились и французские мореманы. Им понадобилась дальняя связь. Вот и пришлось Федотову всю последнюю декаду сентября мотаться между Брюсселем, Парижем и Тулоном с заездом во французский Брест, а спать по преимуществу в поездах.

Зато, как хорошо солнечным сентябрьским утром бездумно бродить окраинными улочками Женевы. Тихо, никто не орет, не сплевывает под ноги семечную шелуху. Очередная улочка полого спускалась к Роне. К Роне, так к Роне, там можно прокатиться на яхте или просто посидеть на набережной. Сегодня можно.

«Эх и хорошо же здесь», — мысль эта, в который уже раз посетила путешественника во времени, но сейчас следом ей всплыла возвышенная рифма:

«Золотые слова, ни убавить, ни прибавить. Надо бы напеть Звереву, в его время такие шедевры уже вышли из моды», — эта мысль только еще формировалась, как слева призывно потянуло сытным бульоном, оттененным запахом сдобы и хорошего кофе. Здесь, на возвышении в две ступеньки открытая веранда небольшого кафе. Мысль пропустить чашечку ожидаемо толкнула переселенца на поиски свободного места. Собственно, а что его искать, коль вокруг полно свободных столиков. На солнышке обосновались две преклонного возраста дамы, старые косточки не греют и солнце им только в радость. Слева у стены секретничают три господина. Самый удобный столик занят, за ним вполоборота к улице уткнулся в газету коренастый господин в черном сюртуке.

«Вот же, черт лысый, занял мое место», — игривая мыслишка мелькнула и тут же забылась, а взгляд нашел по соседству такой же удобный столик, даже лучше. Три шага, отодвинутый стул и уверенная посадка заставила грамотея бросить укоризненный взгляд на посетителя.

Странно устроена наша память. Порою ломаешь голову — где ты видел этого человека? Но чаще достаточно услышать интонацию или заметить мелькнувший профиль, чтобы немедленно получить целый пласт воспоминаний.

Вот и сейчас — темные глаза, колючий взгляд исподлобья и газета в руках, вызвали из памяти фотографию вождя мирового пролетариата. На ней Ленин в своем кабинете читает Правду.

— Владимир Ильич! — возглас суматошно вскочившего переселенца прозвучал чуть-чуть на распев и почти шепотом. — Извините, совсем не ожидал вас здесь увидеть, — растерянность перла из каждого слова и жеста, вдобавок в сознании переселенца грянул гимн, в котором Ленин такой молодой и юный октябрь впереди, а губы сами собой растянулись в нелепую, в пол-лица улыбку.

На извечный русский вопрос: «Что делать?» — ответ последовал мгновенно: «Черта с два я упущу случай потрепаться, хрен ты от меня отделаешься», — и опять последняя мысль отразилась на лице, теперь, правда, не растерянностью, а лихой уверенностью.

Прошло два года, как отгремели последние битвы Первой Русской революции, но последние ли? Ничего подобного! Борьба продолжалась, и накал ее оказался ничуть не слабее, полыхнувшего в январские морозы на Красной Пресне. Зато кардинально изменились формы. Сегодняшние сражения протекали в тиши правительственных кабинетов, на тайных сходках и на газетных полосах. Битва велась за умы. Правительство приняло дерзкое решение — изменить выборный закон и ради этого пошло на прямое нарушение 87-й статьи гос. закона. Победа? Да, безусловно, ведь третья дума стала послушным инструментом. Но побед без потерь не бывает, и на третьеиюньский переворот Россия откликнулась бешеной яростью и презрением к «заботливым творцам», и неизвестно, кто в конечном итоге выиграл, ведь протестный потенциал имеет свойство накапливаться, а накопившись, выплескиваться, сметая на своем пути и правых и виноватых.

Поражение в открытой борьбе отразилось на умонастроениях самых надежных и преданных товарищей. Некоторые марксисты ударились в мистику, другие стали строить сомнительные модели мироздания, соединяющие в себе черты материализма и идеализма. Все это подрывало единство и требовало немедленного ответа. Одним из таких стал недавно законченный Лениным труд: «Материализм и эмпириокритицизм», сейчас он готовился к печати.

Вчера Ильич допоздна работал над письмами к товарищам и окончанием статьи «Толстой, как зеркало русской революции». Лег поздно, а после утренней прогулки заглянул в недорогое, но уютное кафе. Здесь вдали от бушующей страстями Росси он иногда просматривал периодику. Завсегдатаи заведения давно примелькались и раскланивались. С излюбленного места на открытой веранде хорошо просматривалась часть улицы.

На необычного пешехода он обратил внимание, когда тот, внезапно прервав фланирующий шаг замер, а его нос уверенно повернулся в сторону кафе. Со стороны смотрелось комично, но никак не вязалось с дорогим, тонкой шерсти пальто и возрасту — незнакомцу было явно за сорок.

«Наш купчишка или преуспевающий буржуа, — привычно отметил Владимир Ильич, — держится нахальненько, по-американски, но все одно, русского видно за версту».

Покрутив головой, незнакомец уверенно сел за ближайший столик и… и тут все пошло кувырком.

Изумление на лице посетителя полыхнуло, едва только Владимир Ильич бросил на того взгляд. При этом Ленин ни мгновения не сомневался — этих глаз, и этой придурковато-радостной улыбки он никогда не видел.

Чего только стоило его шипящее: «Владимир Ильич! Извините, совсем не ожидал вас здесь увидеть», — будто это чучело здесь ждали.

Сильные лидеры обладают мгновенными реакциями и звериным чутьем на людей. Это не раз выручало Владимира Ильича в трудные минуты, но сейчас опасностью от посетителя не веяло, зато вслед за изумлением отчетливо потянуло бесшабашной удалью, что полностью выпадало из стереотипа. Столь стремительный переход в настроении наводил на размышления.

«Странный тип. Выглядит состоявшимся буржуа, судя по дорогому платью, — Владимир Ильич хладнокровно оценивал незнакомца, — но без роскоши, что выделяет в нем европейских дельцов, которые выдвинулись на технических продуктах. Русский — речь правильная, без акцента. Эмигрант? Не из аристократов, скорее из разночинцев. Я его определенно не знаю. Откуда он знает меня? Сейчас он видел только мое лицо, значит опознал по фотографии? Такие есть в жандармерии».

Своим шипящим оправданием, незнакомец лишил себя возможности навязать направление разговора. Упускать такой возможности Ленин не собирался:

— К вашим услугам, однако, мы не знакомы, — прищурюсь, Владимир Ильич сложил пополам газету, тем самым обозначив вежливое внимание. Правда, оставшаяся в руках «L'Humanite» давала понять: сначала, уважаемый, вы должны пройти тест на искренность. Понял ли его визави язык жестов? На этот вопрос у Ильича были сомнения.

— Федотов, Борис Степанович, инженер из Чили, до недавнего прошлого из Чили, — тут же суетливо поправился посетитель, — а теперь из России.

— Присаживайтесь, согласитесь неудобно вести беседу, когда один стоит, а второй сидит. Больше похоже на отчет перед начальством, — забросил первую удочку Владимир Ильич и тут же продолжил, — и будьте любезны, удовлетворите мое любопытство: откуда вы меня знаете?

— Э-э-э, — начал было тянуть, присевший на краешек стула Федотов, но тут же, словно махнув рукой: «была, не была», выпалил, — я вас видел на фотографии. Читая газету, вы подняли голову и этот миг запечатлел фотограф. Ракурс совпал идеально, поэтому и узнал, — слегка запинаясь вначале, окончил посетитель вполне бодро, одновременно плотно усевшись на стул.

«В речи появились техницизмы, но это ни о чем не говорит, зато соответствует легенде об инженере, из которой, надо заметить, выбивается дорогое платье. Принадлежность фотографий сомнения не вызывает, несомненно охранка! — Ленин скрупулезно анализировал ответ. — Между тем, предпочел ответить прямо, что явно указывает на желание поговорить. Вербовка? Вполне возможно. Методы полиции бывают разнообразны, и иногда приводят к обратным результатам, — от последней мысли Владимир Ильич почувствовал азарт, — будем говорить!»

Откинувшись на спинку стула, Ленин дружелюбно окинул взглядом Федотова, а отложенная в сторону газета продемонстрировала готовность к разговору. И опять странность — не реагируя на символический язык жестов, посетитель интуитивно почувствовал готовность к общению. Такая неосведомленность удивляла.

— На представителя охранки вы мало похожи. Смею предположить, вам фото показывали во время… официальной беседы?

— Представитель охранки? Официальная беседа? — изумленно переспросил инженер, и тут же вспыхнул, — Владимир Ильич, да делать мне больше нечего, как бегать за вашими подпольщиками! Своих дел выше крыши, — посетитель почему-то чиркнул себе ладонью по горлу, — из меня охранник, как из балерины рогатый римский папа, блин.

«Разозлился, и считает себя правым, и мы этим воспользуемся. В конце речь стала стремительной, пересыпанной прибаутками. Даже, кажется, промелькнул мат. Между тем беседа с жандармами не равнозначна обвинению. Эти господа сами назначают время и место для разговора. Зачастую добиваясь его силой. Но то, что разозлился — хорошо, значит, заинтересован в разговоре», — отметил про себя революционер, а вслух произнес:

— Борис Степанович, во лжи я вас не обвиняю и не подозреваю даже. Однако, первое мое любопытство вы удовлетворили.

— Извините, надо было сразу предъявить, — буркнул посетитель, и на стол легла тисненая золотой вязью визитка.

Взяв ее, Владимир Ильич вслух прочитал: Федотов Борис Степанович, директор товарищества «Русское Радио».

Отложив, внимательно посмотрел в глаза Федотову. Сложившийся план беседы ломался.

Кто перед ним? Провокатор, талантливый агент охранки или действительно директор успешного российского предприятия? Могла охранка решиться на такой подход к нему? Маловероятно, слишком ненадежно, но проверить стоило.

Успехи новоявленного товарищества с завидным постоянством дебатировались в европейской и российской прессах. Недавно ими была построена первая Североамериканская вещательная радиостанция, аналогичная вот-вот должна открыться в Париже. Не ускользнула от внимания Владимира Ильича и новинка печати — издаваемый РР научно-популярный журнал «Радиоэлектроника». Ильича заинтересовало сугубо техническое приложение журнала. В нем регулярно печатались работы за подписью российских и зарубежных ученых. Среди российских отметились господин Попов и профессор Московского университета Умов. Мелькала там и фамилия Федотов.

По информации из России эти «радисты» финансировали новоявленную социалистическую партию, но социалистическую ли? Слишком у них размытая программа. Финальным аккордом прозвучало предложение этих «социалистов» обсудить взаимодействие в Думе. Инициатором выступил лидер партии, Зверев Дмитрий Павлович, по слухам имеющий в РР свой пай.

«Зверев, Зверев», — произносил про себя Владимир Ильич, и тут вспомнил мелькнувшую недавно мысль, от которой сейчас напрягся и даже подался навстречу Федотову.

— Где то я читал, что ваше товарищество участвовало в строительстве Североамериканской радиостанции? — Ленин бросил вопросительный взгляд на переселенца.

— Ну да, мы ее строили и стали совладельцами, с оттенком гордости подтвердил гость.

— Даже так?! — Владимир Ильич был удивлен таким откровением. — И сколь вы вольны высказывать свои взгляды, м-м-м по радио? — немного споткнулся о новое словцо Ильич.

— Вот вы о чем, — Федотов посмотрел на Ильича, с едва заметным скепсисом, — должен вас огорчить: в самой свободной стране мира пропагандисты социалистических идей долго не живут. Даже мы поостереглись говорить о социализме, хотя, чего скрывать, очень хотелось.

— Вы себя относите к социалистам? — с сарказмом переспросил Ленин.

— Хм, а кто же мы, как не социалисты? От каждого по способностям, каждому по труду, строго по Марксу. Да будет вам известно, в нашем товариществе половина заработка работники распределяют между собой сами, — начало фразы прозвучало шутейно, но в конце мелькнула заметная гордость.

На самом деле Федотов сейчас основательно привирал — такой подход практиковался только в коллективах разработчиков и далеко не всегда, но кто же откажется от похвалы себе любимому? Особенно если тебя невозможно проверить.

— И прибавочный продукт, вы себе присваиваете так же по Марксу! — тут же щелкнул по носу зазнавшегося «директора-социалиста» вождь мирового пролетариата.

— Нет, в точности по заветам товарища Энгельса, — нахально парировал переселенец, — и еще долго будем присваивать, ибо инерция общественного сознания имеет размерность смены поколений, а торопливость нужна при ловле блох. Кстати, Владимир Ильич! — было заметно, что в этот момент Федотов что-то вспомнил. — Если вас не затруднит, растолкуйте мне один казус из положения о пролетариате.

Просьба заинтересовала, хотелось понять, что могло в марксизме заинтересовать капиталиста. Именно капиталиста, ибо в его приверженность социалистическим идеалам Ленин не верил ни на грош, зато все больше считал шутом гороховым. Одновременно тема о проблемах марксизма была для Владимира Ильича болезненна — после поражения революции, марксистские социал-демократические партии стали делятся почкованием, стремясь пожрать друг друга в жарких и непримиримых спорах. И этот туда же?

Но здесь не спор, сейчас от оппонента важно получить его позицию — Владимир Ильич вспомнил программу новых «социалистов» — противоречивый набор лозунгов, за которыми вкупе с деловой хваткой (а теперь он в этом не сомневался), угадывалась целенаправленность и готовность манипулировать общественным мнением ради достижения своих целей. Тем более непонятно, зачем им союз с его крылом социал-демократов?

Маскируя азарт, левая рука уцепилась за жилетку, а правая непроизвольно стала отстукивать пальцами по столешнице. Еще сильнее откинувшись на спинку стула и рассматривая Федотова чуть сверху, Ильич с ободряющей улыбкой произнес:

— Что ж, буду рад помочь вам в этой беде.

«Ага, в моей беде, это в твой беде, товарищ Ленин», — пробурчал про себя переселенец.

Здесь и сейчас рабочие Федотова приятно удивили. Образования мизер, зато мозги на месте, а их владельцы не развращены «гегемонизмом» по самые макаронины. Достаточно внятно поставить задачу и за дело можно не волноваться.

Борис с грустью вспомнил свое время и опытное производство при конструкторском бюро. Среди сотни рабочих только трое возвышались над «общепролетарским» уровнем. Не случайно все они вполне прилично содержали семьи в лихие девяностые, а Мишка Войнило даже открыл свою фирму.

Остальные оказались трухой. К двухтысячному половина подохла от водки, четверть едва сводила концы с концами, и только последняя четверть подавала признаки жизни. Редкие уличные встречи тяготили. Всякий раз хотелось, задрав к небу глотку, во всю мощь рявкнуть: «Что же вы натворили, господа демократы, это же люди!». Одновременно в душе поднималась ярость: «А вы чем думали, пролетарии недоношенные? Разве вас не предупреждали?!»

Ярость помогала. Правда, ненадолго — после таких встреч, ночами преследовали взгляды, о которых говорят: «как у побитой собаки». Увы, всем помочь Федотов был не в силах.

Причина явления, в принципе, была понятна — из выпускников одиннадцатых классов, институт закончили все мало-мальски способные к обучению, а остальные шли в работяги. Отсюда росли ноги интеллектуальной стерилизации рабочего класса позднего СССР. Процесс закономерный и естественный. Неестественными становились лозунги о ведущей роли рабочего класса и опять хотелось рявкнуть: «Эй, вы, там, на полубаке! Совсем берега потеряли? Козлы трахнутые! Оглянитесь — нет такого класса! Был, да растаял, как айсберг в океане. Теперь вместо него люмпены с протухшими мозгами и алчными харями».

Естественно, процесс проходил не столь пессимистично. Производства, требующие рабочих с настоящим интеллектом, втягивали в себя толковых людей. Человеку, попавшему в такие бригады, становился понятен вывод классиков о гегемонии пролетариата, но тенденции не радовали.

— Владимир Ильич, чтобы не тратить время, я изложу только суть, — и, увидев согласие, продолжил, — сегодня процентное соотношение людей интеллектуально одаренных, середнячков и не способных к серьезному обучению, одинаково для всех слоев общества. Прошу заметить, под интеллектом в данном случае я подразумеваю только потенциальную способность к обучению, безотносительно фактических знаний.

Мысль о такой трактовке интеллекта вождя слегка удивила, но была принята к сведению.

— Одновременно, мы наблюдем, — продолжал Федотов, — как развитие машинного производства повсеместно стимулирует получение образования. Экстраполируя это явление в будущее, можно предположить, что все способные усвоить знания, перекочуют в инженеры и управленцы, а рабочий класс ждет интеллектуальная деградация и, как следствие, о его осмысленной борьбе за свободу можно будет забыть.

Тезис о забвении пролетариатом борьбы за свободу вызвал заметное недовольство, но опять был принят к сведению.

— Отсюда, товарищ Ленин, мне представляются интересным рассмотреть два варианта развития событий, — «товарищ» вылетело привычной скороговоркой, но видимой реакции не вызвало. — Предположим, что через одно-два столетия, к власти придут сторонники коммунистической идеи, но на какие слои общества им опереться? На рабочих? По Марксу да, но их малочисленность и интеллектуальная нищета вызывают сомнение в весомости поддержки. На многомилионный инженерный корпус? Опять да, и опять массовой поддержки не получить — эти и так неплохо живут. Не следует сбрасывать со счетов и активную контрпропаганду со стороны капитала. Отсюда следует, что для серьезного изменения мирового уклада поддержки у наших левых не окажется.

Борис вновь оценил состояния клиента: «Хм, улыбается, по-ленински, значит придушит».

— Теперь рассмотрим вариант взятия власти в недалеком будущем, когда рабочий класс уже мощная сила, но еще не потерян интеллект. В этом случае со стороны рабочих мы получим ожидаемую поддержку, но через два-три поколения, внизу останется все то же шлам, а умницы пополнят армию инженеров, вечно скулящих интеллектуалов и прочей шушеры, отнюдь не поддерживающей идеи социальной справедливости. На мой взгляд, при таком развитии событий реставрация капитализма неизбежна.

«В принципе, главное сказано, и услышано», — облегченно вздохнул Федотов, — «осталась концовка».

— Обвинять товарища Энгельса в намеренном нежелании учесть указанный процесс, не продуктивно. Но если я в своих выводах прав, то теория требует корректировки, в противном случае реализации коммунизма нам не видеть, как дохлому ослу морковки.

Чем дольше Владимир Ильич слушал, тем больше наклонялся к посетителю. Ему было по-настоящему интересно. Поднятая тема была не нова, но дефиниции и аргументация заметно отличались от общепринятых. Собеседник был очевидным сторонником философии Аристотеля. Понятийный аппарат несомненно марксистский, но приспособленный «под себя» и далеко выходящий за рамки Маркса. Напрочь исчез шутовской тон, а свежестью и бессистемностью суждений Федотов напоминал сейчас Бакунина, но думал совершенно иначе.

Речь стала четкой, компактной, а слово товарищ вылетало, как если бы его произносил кто-то из близкого круга. И непривычная манера держаться — во всем сквозила несвойственная русским раскованность, которую он поначалу принял за американизм и шутовство.

«Странно, он явно опирается на Аристотеля, но почему отсутствуют ссылки на великого грека или на его противников из мыслителей Нового Времени. Такое впечатление, что он этого просто не знает или пользуется суждениями никому не известных философов. Говорить об этом мы пока не будем, зато проверим реакцию. Чтобы с ним сейчас сделали наши марксисты-начетчики!?» — развеселился Владимир Ильич.

— Интересная концепция. В первую очередь тем, что вы рассматриваете классы в динамике, обосновывая ее техническим прогрессом. Абсолютно с Вами согласен! — говоря о согласии, вождь хитро улыбнулся. — Однако, вы забываете и тот факт, что с этим прогрессом на пролетариат давит и требование качественного интеллектуального роста. Вы промышленник. Ответьте мне, отличается ли рабочий на технологическом производстве от разнорабочего? Явственно! Уже сейчас квалифицированный рабочий не уступает зачастую заводчику, и тем более помещику, в знаниях. И хотя часть из таких рабочих переходит в управление, становясь пособниками эксплуататоров, большая часть остается пролетариями. Больше того, сама природа капиталистических отношений требует от исполнителей все меньшей привязанности к имуществу, все больше расслаивает общество на имущих и эксплуатируемых наемных рабочих, не имеющих ни кола ни двора. Посмотрите на инженеров. Значительная доля их уже сейчас имеет лишь движимое имущество, довольствуясь съемными квартирами. В то время, как в 80-е годы прошлого века любой имел свое жилье, а часто и оборотный капитал. И получается, что технический специалист все более приближается в своем состоянии к пролетариату, смыкается с ним. Да, не везде. Но в динамике это именно так. Таким образом, интеллектуальный уровень пролетариата будет расти вместе с техническим прогрессом. — Ленин завершил фразу тычком указательного пальца в сторону Федотова, но тут же продолжил:

— Меня вот что заинтересовало. Когда вы говорили про скорое взятие власти рабочими и через несколько поколений откат к капитализму… — он отвел взгляд, — скажите, насколько вы знакомы с теоретической дискуссией в кругах социал-демократов?

Федотов вслушивался в знакомую по хроникам, слегка картавую и логичную речь. Подмечал штришки не самого большого достатка. Тщательно вычищенный, но не первой свежести сюртук. Аккуратно повязанный галстук и идеально выглаженная рубашка, которую пора было бы поменять на новую.

Во всем сквозил не свойственный русской душе педантизм и бережливость. Странно было видеть перед собой еще совсем не старого «дедушку Ленина» и сравнивать его с выступающим на митингах человеком в зимнем пальто с неизменной кепкой в руке. Сегодня он на десять лет младше Федотова. Вместо привычной ленинской бородки тщательно выбритый подбородок и аккуратные усики. Вместо кепи на вешалке висит котелок.

А вот сказанное не радовало. Размышляя, Федотов отпил глоточек кофе. Сморщился — напиток давно остыл. Дал знак принести новую чашку.

Несколько минут назад перед ним сидел задумавшийся Ильич, теперь пришел его черед.

Вместо по-ленински яростной атаки, Федотов получил легкую похвалу, сменившуюся невнятным опровержением. Почему невнятным? Потому, что переселенец говорил о состоянии интеллекта рабочего класса в будущем, а Владимир Ильич, заговорил о причинах, толкающих рабочего к знаниям здесь и сейчас. Не понимает? В такое Федотов не верил, значит, его попросту послали в эротическое путешествие.

Бредовая мысль о «переводе» инженерных кадров в категорию пролетариев явно из того же путешествия, зато догмат о пособниках прозвучал вполне отчетливо.

«Пособников, блин, нашел. А подумать, что десятники здесь и мастера участков в моем времени одни и те же люди, вам слабо, товарищ Ильич? А еще пальчиком сделали. Ты бы еще средний палец показал, точно бы в ухо схлопотал», — ярился про себя Федотов.

Одновременно до него, наконец-то, стало доходить, что вопрос о пролетариате оказался совсем не частным, как ему изначально показалось, но ставящий под сомнение саму идею основного противоречия между рабочим классом и буржуазией. Получалось, что он замахнулся на святая святых марксизма и теперь оставалось только материться: «И нахрена я задал такой вопрос?!»

Федотов рассеянно помешал кофе: «А разве марксисты не обмусоливали эту тему? Наверняка, и не по одному кругу. Это у них называется дискуссия, но священную корову так и не тронули. Догматики хреновы».

Вспомнилось, как на похожую мысль высказал его давнишний приятель: «Марксисты знали о такой опасности, но корову сперва нужно купить, а потом думать, что делать с ещё не родившимся теленком». Получалось, что эту проблему сознательно не стали разрабатывать до взятия власти?! Но, почему тогда об этом отсутствуют упоминания в послереволюционный период?

«Нет, ребята демократы, не вырастает каменный цветок — не стали вы всерьез пахать над теорией. Почувствовали, что при реальном положении дел с пролетариатом легкого перехода к коммунизму не получится, и сложили крылышки. Кстати, налицо параллель с эсерами — те вообще приняли теорию, что социализмус наступит сам собой, нам и делать ничего не надо. Дебилы, блин».

Федотов впервые внимательно посмотрел на безмятежно ожидающего ответа Ленина. Получалось, что тот развел переселенца, как последнего лоха на привозе. «Ну, силен, зараза! — по достоинству оценил вождя мирового пролетариата человек из „светлого“ завтра. — Понятно, что я расслабился, но так попасться! А вот за базар придется ответить. И что в этом самое главное? Правильно! Не дать клиенту схватить мешки, но продолжать треп мы не будем, и нехрен так загадочно улыбаться, и пальчиком делать свой пф-ф-ф», — таков оказался вывод переселенца.

— Владимир Ильич, не хотите анекдот про Ленина? — Федотов отзеркалил улыбку, и тут же без паузы зачастил:

— Представьте себе московский дворик. Играя в мяч, дети разбили товарищу Ленину окно. Виновник стучится в дверь и на пороге появляется Ильич:

— Мальчик это твой мяч?

— Ой, это я случайно, дедушка Ленин.

— Ничего страшного, мальчик, но постарайся в окна больше не попадать, — с ленинской улыбкой, вождь мирового пролетариата вернул сорванцу мяч.

— А ведь мог и бритвой по глазам! — рявкнул в конце переселенец, едва не показав Ленину жест из своего времени.

— До встречи, Владимир Ильич, — резко вскочивший Федотов дружески приложил немного ошарашенного Ильича по плечу, — а о концепциях Роулза и Валлерстайна перетрем позже. Если доживем, конечно.

Не оглядываясь, Федотов сбежал на тротуар и так же беззаботно порысил вниз к реке. Сегодня был воистину замечательный день! С Бориса наконец-то спал муар пропаганды. Он давно понимал, что Ленин здесь и сейчас, совсем не тот Ильич, что сложился в его сознании. Понимать, то понимал, но окончательный перелом произошел только сейчас и это радовало.

Ленин оказался Лениным. В чем-то близким к привычному образу, но, по сути, совсем другим. Главное, теперь он стал просто человеком, а иметь с ним дело или объезжать на кривой козе, отныне вопрос тактики. Федотов порадовался, что Зверев так и не окончил очередной «пасквиль» под названием: «Что думает Железный Дровосек о русской революционной интеллигенции». Теперь Федотову было, что добавить об этой братии.

В Женеву можно было бы и не заезжать, но вот уже полгода главным инженером завода ламповых индикаторов трудился Михаил Витальевич Карасев. Тот самый Миша «Карасик», который помогал организовать самую первую радиосвязь между Питером и Москвой. Вчера Карасев с гордостью показал Федотову цех цифровых индикаторов. Новое изделие внедрялось трудно, и из Женевы шли панические сообщения. Кто бы сомневался, это «Карасику» казалось, что причина в его неумении наладить технологический процесс. На самом деле, любое новое изделие проходило эту стадию. Будь у Карасева больше опыта, он бы спокойно ждал положительного результата, но тем неопытный и отличается от опытного, что начинает яростно исправлять ситуацию. Сейчас было приятно убедиться, что выбо. р технического руководителя был сделан правильно — брак снизился до нормы примерно на три месяца ранее ожидаемого.

Михаил немного раздобрел, в глазах появилась уверенность, ему уже почти тридцать.

— Думаешь, ты здесь будешь долго прохлаждаться? — прихлебывая чай, насмешливо спросил Федотов.

— Борис Степанович, — догадался о готовящейся «подлянке» Михаил, — ну нельзя же так, только начал втягиваться, и на тебе.

— Полгода, максимум год и поедешь в Америку.

— А там что? — клюнул на заманчивое предложение Михаил.

— Надо дать отдых господину Лодыгину, старик давно просится в Россию. Годик походишь у него в замах, и вперед, на амбразуры.

— Борис Степанович, вы у меня забрали Ивана Никитича, а другого конструктора взамен так и не дали, — Михаил тут же постарался решить наболевший вопрос.

— Замену мы тебе подберем. Будешь его готовить, но на конструктора не рассчитывай — разработка пока в России. В Америке наберешь людей и ваяй что хочешь.

«Что хочешь», конечно, преувеличение, но в силу отдаленности пришлось пойти на разработку второстепенных частей силами американских инженеров. Основная разработка велась в России, но чем дальше, тем больший вклад делали амеры. Анализируя, Федотов стал приходить к выводу о целесообразности такого порядка работ. Запад тратится на обучение, а прибыль оседает в России. Главное, оставить за собой опережающие технологии. Но обнадеживать Карасева пока рано.

С Виноградовым было сложнее. Всех тонкостей Карасев не знал, и знать ему о таких делах пока рано. Покрутившись в Думе, Зверев понял, что наладить эффективную работу без знаний эмигрантской кухни не получится. Идеалом представлялся человек, работающий на женевском заводе и имеющий время для общения с эмиграцией. С человеком проблем не было. Но тут третьим лишним оказался Иван Никитич — о таком сотруднике РР информация через Виноградова гарантированно утечет к «поднадзорным».

В итоге брата Катерины вернули в Россию тем же порядком через Финляндию. У полиции материалов на Ивана не было, а пострадавший «мент» давно получил отступного.

Решив насущные вопросы, Федотов отбыл через Берлин в Россию. В поезде появилось время поразмыслить.

При Советском Союзе руководители только из штанов не выпрыгивали, выбивая себе вакансии. Капитализм показал ту же тенденцию. Этой прелести Федотов насмотрелся, мотаясь по объектам нефтяной империи Ходорковского. Не был исключением и царизм, что доказал господин Карасев. Незамысловатый мотивчик противников строя всегда звучал одинаково — свергнем, и число дармоедов станет меньше, и вааще все будет пучком.

Как стал догадываться Федотов, для демократов всех времен и народов нужен был лишь предлог для обличения строя, все остальное их волновало постольку-поскольку.

Увы, не стал исключением и Владимир Ильич. В своих статьях он обвинял режим во всех мыслимых и немыслимых грехах.

У вождя, как того Януса, оказалось два лика: одно — редкостный догматик, стирающий в порошок своих соратников за малейшее отступление от догмата, второе — гибкий политик, готовый отринуть любые основы. Его знаменитое: «Вчера было рано, завтра будет поздно» показало и гениальность, и умение идти наперекор положениям марксизма. Ведь в учении прямо говорилось о переходе к социализму как минимум калганом развитых странах одновременно. Россия была отсталой и одинокой. Налицо двойное, если не квадратичное нарушение «заповедей».

Фраза классиков: «Марксизм не догма, а наставление к действию», многократно повторенная Лениным, вошла в анналы. Понять бы еще, куда эти анналы заныкались, смотришь, и нам бы перепало.

Ответ на вопрос — как в Ильиче могли уживаться два, казалось бы, противоположных начала, дал Зверев. Он предположил наличие у Ленина сильных лидерских задатков. Скорее всего, бета-типа, переходящих в альфу. Отсюда мгновенная и острая критика в адрес «отступников» — их надо было держать в узде, отсюда способность принимать нетривиальные решения, как это было с решением взятия власти в семнадцатом.

Благодаря лидерским, Владимиру Ильичу удалось создать монолитную группу единомышленников. Это подтвердил Октябрь семнадцатого.

Относительно недавно, особенно после общения с Зензиновым и его коллегами, Федотову стало очевидно, почему эсерам взятие власти не грозило. И это несмотря на очень приличное финансирование и почти миллионную поддержку сторонников. Центральный комитет партии социалистов революционеров мало чем отличался от кружка по интересам, и этим все было сказано.

А какова была цель взятия большевиками власти? Да все та, единственная, которую человечество лелеяло всю свою историю, и имя ей — справедливость.

Громко звучит? Да, и громко, и пафосно, но с этим ничего не поделаешь. Ни о чем ином наш вид не мечтает.

В этом смысле, Владимир Ильич был сторонником предельно принципиальной позиции. Что касается оценок потомков, то они варьировались в пределах от обожествления, до крайне негативных. Что характерно, особо лютые отнюдь не полыхали праведным гневом на «высокогуманное» предложение мадам Хакамады — воркутинские шахты закрыть, а шахтерам собирать в тундре грибы. Это, чтобы те не подохли с голоду. Так прямо с революционной принципиальностью и саданула.

Борис вновь вернулся к разговору с Лениным. Сердитый взгляд, когда Федотов плюхнулся за свой столик, сменился едва заметной подозрительностью с толикой удивления. Первые дежурные фразы окончились отложенной газетой, будто что-то закрепилось, решилось. Недоверие полностью не пропало, а как-бы перетекло в другую форму.

Вопрос о пролетариате Ленина реально заинтересовал. К сожалению, как энтомолога на пенсии — полюбовался и… выкинул. Конечно, не совсем так. Федотову было показано, что о проблеме эксплуатируемых (в широком смысле этого понятия) они, марксисты, в курсе. В подтверждение Ленин даже привел статистику обеднения инженерного корпуса, начиная со средины XIX века. Вот только одна незадача — Федотов показал грядущие проблемы с рабочими-пролетариями, а ему подсунули куклу с пролетариями-инженерами, но здесь и сейчас. Как в анекдоте: летят две вороны — одна серая, другая стальная, и обе серут. И где тут смеяться?

Зато о «приспешниках» было сформулировано предельно четко: будем гноить! И ведь гноили. Всех «бывших» так или иначе преследовали до их ухода из жизни, фактически до конца шестидесятых годов XX века.

По сути, Федотова просто послали, сделав на прощанье пальчиком.

Это задело. И прежде всего тем, что к Ленину Федотов относился как к своему, от которого не ждал подлянку. Не случайно в какой-то момент захотелось от души врезать по этой лукаво улыбающейся физиономии.

И этот дурацкий анекдот выскочил из той же кошелки. Увы, сказанного не вернуть, впрочем, не очень и хотелось, а при случае можно и использовать. Мало ли как все сложится.

Уже задремывая, Федотов вспомнил, как они с Димоном ломали себе голову над вопросом, что надо подправить в консерватории, чтобы мог реализоваться коммунизм. Собственно, ломал голову в основном Федотов. Звереву были до лампочки коммунизм с социализмом, но из чувства солидарности он составлял Старому компанию. В качестве оппонента, конечно. Увы, получилось «не очень».

Сформулированный классиками набросок светлого будущего, отчетливо пованивал райскими кущами. В нем не оставалось места жадным и властным, но разве они перестанут рождаться?

Об этом в учении молчок, а несколько невнятных фраз о воспитании «нового человека» убедительными не казались. Тем паче, что кому, как не переселенцам был известен итог этого воспитания — страна попросту развалилась. В их родном мире многие возражали — причина в «плохих» пропагандистах, не сумевших противостоять изощренной пропаганде запада. Ага, три раза. Если бы в теории не было ошибок, то черта с два нас развалили. Скорее бы, супостат сам склеил ласты.

Главное даже не в этом. Как может развиваться общество, коль в нем нет противоречий, а именно таким представлялся Федотову коммунизм. Вечное ням-ням и трах-трах? Об этом в учении опять ни гу-гу, если, конечно, не брать во внимание мыслишку о свободе полов и отмирании семьи.

Тогда звиняйте граждане, но про накопление энтропии мы в курсе. Нас этому учили в школе, зато родитель-1 и родитель — 2 в иных мирах уже стали реальностью.

А вот в грязненькой сути капитализма классики не ошиблись. Мерзейшее обустройство, скоренько низводящее человека до животного состояния. Полное управление общественным сознанием. Клиповое мышление. Главное, никакого смысла в жизни. Описанный Ильичом империализм, скоренько перетечет в следующую стадию, в корпоративизм. В том смысле, что появятся надгосударственные образования. Цель же у этих контор одна — любой ценой заставить людей трудиться, чтобы покупать, а покупать, чтобы требовалось трудиться. Бег по кругу бессмысленный, зато общеукрепляющий.

А вот куда двигаться социалистам, Федотов с Димон так пока и не допетрили. Не этим ли неосознанно продиктован вопрос Федотова к вождю? Скорее всего, да.

Уже засыпая, Борис в который раз попытался найти ответ на все вопросы и подарить их вождю мировому пролетариата. На грани сна и яви показалось, что он наконец-то нашел тот самый единственный ответ, и завтра он его непременно вспомнит. Последней была мысль, что ему в этом году стукнул полтинник, а дома ждет малой Федотов, Нинель и Ванька, и всем им по фигу какой-то там Ульянов-Ленин.