Охотник

13

В эту ночь дом тих: после вчерашних треволнений все крепко спят. Трей ложиться не хочет. Ее жизнь перестала казаться ей нормальной, в ней слишком много людей и слишком много желаний, Трей не чувствует, что можно безопасно отвести от нее взгляд, даже чтобы поспать. Остается на диване — ей жарко, она смотрит ночную программу по старенькому телику в свете грязно-желтого света торшера. Какой-то чернявый обсос пытается уговорить несчастную с виду парочку построить флигель, похожий на ящик, хотя это им и близко не нравится. Такие типы Трей сейчас не под настроение. Она надеется, что парочка даст ему пинка под зад и построит то, что сама хочет.

Когда снаружи вспыхивает свет, мощный, как дневной, и проливается сквозь занавески, Трей не двигается. В уме у нее пусто, ничего в ответ на это не возникает. На дикий миг появляется мысль, что НЛО Бобби Финни — всамделишные, и вот они приземлились, хотя в такую херню она не верит. Следующий проблеск мысли: она уснула, и сейчас утро, но по телику продолжает лопотать все тот же задрот. Трей выключает его. Во внезапной тишине слышит рев моторов — громкий и низкий.

Она стоит посреди комнаты, слушает. В доме ничто не движется. Банджо, устроившийся в углу дивана, мирно сопит. В бело-голубом сиянии комната похожа на нечто из кошмаров, знакомые предметы вдруг ослепительно сияют и гудят угрозой. Снаружи все накатывает и накатывает шум моторов.

Трей идет — очень тихо — по коридору к себе в комнату. Думает об окне, но не успевает подобраться к двери, как видит тот же бело-голубой свет, льющийся из окна. В этом сиянии спящее лицо Мэв лучисто и неестественно, словно она глубоко под водой, недосягаема.

— Мам, — говорит Трей, но недостаточно громко, чтобы ее услышали. Не представляет, хочет ли, чтоб мать проснулась. Не представляет, каких действий от нее ждет.

Мэв резко поворачивается на постели и выдыхает что-то возмущенное. Разбираться с Мэв, если та проснется и потребует объяснений, Трей не хочет.

— Мам, — говорит она громче.

В комнате родителей шорох, бормотание, а затем быстрые шаги. Шила в цветастой ночнушке открывает дверь, взлохмаченные волосы падают ей на плечи. У нее за спиной Джонни в трусах и футболке натягивает брюки.

— Там что-то снаружи, — говорит Трей.

— Ш-ш-ш, — говорит Шила.

Взгляд ее мечется по коридору. Мэв садится на постели, разинув рот; подает голос Лиам.

Джонни протискивается мимо Шилы и Трей и топает по коридору к входной двери. Встает неподвижно, прижав ухо к двери, слушает. Остальные собираются за ним.

— Папа, — говорит Мэв. — Что это?

Джонни не обращает на нее внимания.

— Иди сюда, — говорит он Аланне, выпрямляясь, но та пятится, сдавленно тоненько поскуливая. — Тогда ты, — говорит он, ловя Лиама за руку. — Не ной, бля, никто тебе больно не сделает. Иди сюда. — Выталкивает Лиама перед собой, открывает дверь и встает в проеме.

Свет лупит ему в лицо со всех сторон. Ночной воздух превращается в белое марево. Рев двигателей делается громче — низкий рев на полную катушку. Со всех сторон в этом мареве, слишком ослепительном, впрямую не глянешь, круги сгущенного света, попарно, как глаза. Трей не сразу, но понимает: фары дальнего света.

— Что за дела, ребята? — бодро выкликает Джонни, вскидывая руку, чтобы прикрыть глаза. Тон его голоса в диком разладе с происходящим. — Что ли вечеринка, а мне никто не сказал?

Молчание, лишь рык моторов и странный хлопающий звук, будто белье плещется на веревке. Трей, тяня шею из-за отцова плеча, видит пламя. Посреди голого двора оцинкованная металлическая бочка. В ней огонь. Пламя вскидывается жадно, на целые футы ввысь, высокий иззубренный столп качается на беспокойном ветерке.

— Ай да ладно, ребята, — продолжает Джонни, добавляя в голос ноты долготерпения и раздражения. — У меня тут дети спят. Езжайте и вы спать. Если хотите что сказать мне, приходите завтра и потолкуем как приличные люди.

Ни слова в ответ. Ветер выхватывает из бочки пылающий обрывок и несет его прочь, пока он, поморгав, не гаснет высоко в небе. Трей прищуривается, пытается увидеть людей или даже машины, однако свет слишком яркий, позади него все стирает тьма. Воздух лихорадочно жарок.

— Закрой дверь, — отрывисто говорит Шила. — Хоть изнутри, хоть снаружи.

Джонни к ней не повертывается.

— Я сказала, закрой дверь.

— Да бля, ребята, — укоризненно выкликает Джонни. — За ум возьмитесь. Валите отсюда трезветь. Завтра потолкуем.

Они толпятся в коридоре босые и растрепанные, облаченные в то да се, в чем спят. Никто не желает двинуться. Вокруг них в каждый дверной проем прет бело-голубое сияние.

— Кто там? — шепчет Аланна. Вид у нее такой, будто она того и гляди заплачет.

— Ребята балуются, — говорит Джонни. Взгляд у него бегает, оценивает положение. Увечья на лице смотрятся как бреши в плоти.

— Почему огонь?

— Они хотят сказать, что спалят нас, — говорит Шила. Говорит она это Джонни.

— Что такое «спалят нас»?

Джонни похохатывает, запрокинув голову.

— Христос всемогущий, да ты послушай себя, — говорит он Шиле. — Во драмы-то в тебе, боже святый. Никто никого не спалит. — Он садится на корточки, чтоб положить одну руку на плечо Аланне, а вторую — Лиаму, лыбится им в остановившиеся лица. — Мамка ваша дурит просто, солнышки, как и ребятки те. Немножко перебрали пинт, вот что с ними такое, и решили, что смешно будет над нами чуток подшутить. Вот какие они глупые дядьки, шалят в такую-то поздноту.

Улыбается Лиаму и Аланне. Ни тот ни другая не откликаются, и тогда он говорит:

— Я вам скажу, что мы сделаем. Мы тоже над ними подшутим, а?

— Постреляем их из моей воздушки, — говорит Лиам.

Джонни вновь хохочет, хлопает его по плечу, но с сожалением качает головой.

— Ай не. Я б и рад, да только мы их можем напугать, а такого нам не надо, правда же? Нет, я вам скажу, что мы сделаем: мы вернемся в постели и перестанем обращать на них внимание, совсем. Они тогда почувствуют себя идиётами, а? Приперлись в такую даль без всякого толку?

Все взирают на Джонни.

— Идите в постель, — говорит Шила. — Все разом.

Секунду-другую никто не шелохнется. Рот у Аланны открыт, у Мэв такое лицо, будто она хочет поспорить, но не находит доводов.

— Пошли, — говорит Трей. Подталкивает Аланну и Лиама к их комнатам, Мэв берет за руку. Та руку выдергивает, но, глянув на Джонни и Шилу, преувеличенно жмет плечами и идет вслед за Трей.

— Ты мне не указ, — говорит Мэв уже у них в комнате. Родители в коридоре не разговаривают.

Трей забирается в постель полностью одетая и поворачивается к Мэв спиной, натягивая простыню на голову, чтобы укрыться от света из окна. Некоторое время чувствует, как Мэв стоит неподвижно, глядя на сестру. Наконец сдается, шумно выдыхает и плюхается на кровать. Двигатели снаружи продолжают реветь.

Много времени спустя, когда дыхание Мэв наконец замедлилось до сонного, свет ускользает из окон и в комнату приходит темнота. Трей повертывается на постели и смотрит, как гаснет и коридор — лучи в окнах гаснут один за другим. Трей слушает, как двигатели медленно удаляются вниз по склону.

— Что случилось ночью? — спрашивает Аланна Шилу за завтраком. Отец все еще в постели.

— Ничего не случилось, — отвечает Шила. Ставит перед каждым по чашке молока.

— Кто там был?

Лиам тоже смотрит на Шилу, отрывая от тоста корочку.

— Никого там не было, — отвечает Шила. — Ешьте.

Шила говорит, что в доме нужна приборка и никто никуда не пойдет, пока все не будет сделано.

— Мне не надо, — говорит Лиам, взглядом ища поддержки у Джонни. — Мальчикам можно не прибираться.

Джонни, только что вылезший из постели, помятый, пахнущий потом, смеется и ерошит Лиаму волосы, однако говорит:

— Помоги мамке.

Шила отправляет Мэв наводить порядок в гостиной, а Трей и Аланну — мыть уборную, сама же берется с Лиамом за кухню. Мэв врубает телик на полную громкость — какое-то дурацкое ток-шоу улюлюкает и хохочет — в отместку за то, что ей не дали пойти к друзьям.

— Вот, — говорит Трей, прыская чистящей жидкостью раковину. — Тут протри.

Аланна берется за губку.

— Там снаружи были люди, — говорит она, косясь на Трей, чтоб получить ее отклик.

— Ага, — говорит Трей. Ждет дальнейших расспросов, но Аланна просто кивает и принимается мыть раковину.

Джонни в основном торчит в спальне. По временам общается по телефону; Трей слышит, как он, разговаривая, ходит по комнате, иногда горячится, но быстро сам себя гасит. Беседует он с Рашборо, и Рашборо недоволен. Трей пытается прислушиваться, уловить, насколько крепко англичанин бушует и чтó Джонни говорит ему, чтоб успокоить, однако стоит ей подобраться к двери родительской спальни, как из кухни появляется Шила и возвращает Трей к работе.

Джонни приходит в уборную, когда Трей оттирает стены. Стены, на ее взгляд, и так были ничего, но если она скажет, что тут все доделала, Шила найдет ей еще задачу. Аланне стало скучно, она сидит в ванне и что-то поет сама себе — выдуманную песенку без начала и конца.

— Как у вас дела? — спрашивает отец, прислоняясь к дверному косяку и улыбаясь им.

— Шик, — отвечает Трей. Разговаривать с ним она не хочет. Так или иначе, он все проебал. Они втроем — Трей, отец и Рашборо — держали всю Арднакелти на крючке, можно подсекать, а отцу как-то удалось все это упустить.

— Классно смотрится, — говорит Джонни, одобрительно оглядывая уборную. — Боже всемогущий, мы это жилье не узнаем, когда вы все доделаете. Покажется, что в люксовой гостинице живем.

Трей продолжает тереть.

— Иди-ка сюда, — говорит Джонни. — Ты у нас мозг, это точно, уж если кто знает, так это ты. Кто там был ночью?

— Не знаю, — говорит Трей. Аланна все еще поет, но Трей, в общем, уверена, что сестра слушает. — Не видать было.

— Сколько их, как прикидываешь?

Трей пожимает плечами.

— Восемь, может. А может, меньше.

— Восемь, — повторяет Джонни, задумчиво постукивая пальцами по дверному косяку, будто Трей сказала что-то глубоко значимое. — Не очень плохо, верно же? Остается еще жуть сколько народу, кому оно на дух не надо было. Знаешь что… — Голос у него делается громче, проясняется, Джонни наставляет палец на Трей: — Оно, может, нам и на руку в конечном счете. Публика тут упертая, в этих краях. Если несколько стариков-ворчунов талдычат, до чего это все ужасная затея, найдется прорва таких, кто спишет это на зависть и свое будет гнуть еще пуще.

Он это говорит так, что оно кажется более чем возможным, мало того — очевидным. Трей хочет ему верить и сама на себя за это злится.

— Нам только и надо, — говорит Джонни, — что разобраться, кто есть кто. Завтра пойдешь в деревню, разведаешь. Поотираешься у Норин, посмотришь, кто с тобой приветлив, а кто чуток так себе. К Лене Дунн зайди. Поговори с янки своим, может, он чего слыхал.

Трей прыскает на стену очистителем.

— Только не сегодня, — продолжает отец, в голосе у него ухмылка. — Пусть пыль уляжется. Пусть поварятся в своем, верно, а?

— Ну, — говорит Трей, не глядя на него.

— Там вон наверху пропустила чуток, — говорит ей отец, показывая пальцем. — Отлично справляешься. Так держать. Прилежание — добродетель, а?

После обеда Шила с Трей и Мэв выходят во двор разбираться с остатками поджога. С собой выносят ведро для мытья полов и кастрюлю для рагу, полные воды. Во дворе шумно от кузнечиков, солнце лупит словно чем-то плотным. Шила велит малышне оставаться в доме, но они выбредают на крыльцо и болтаются в дверях, наблюдают. Аланна посасывает печенье.

Оцинкованную бочку набили тряпками и газетами, теперь они черные и хрупкие, по кромкам осыпаются сами собой. Над кострищем все еще курятся прядки дыма. Трей прикасается к бочке — та до сих пор горячая.

— Шевелитесь, — велит Шила. Тяжко покряхтывая от натуги, вскидывает ведро, пристраивает его на край бочки и выливает воду. Из бочки рвется зверское шипенье, вздымается облако пара. — Еще, — говорит Шила.

Трей выливает в бочку воду из кастрюли. Содержимое бочки оседает мокрой дрянью.

— Несите грабли, — говорит Шила. — И лопату. Любое, у чего ручка длинная.

— Зачем? — спрашивает Мэв. — Все погасло.

— Одна искра — и у нас вся гора будет в огне. Тащите.

В сарае на дальнем краю двора хранятся инструменты еще с тех времен, когда детей не народилось, — Шила тогда пыталась превратить двор в сад. Трей с Мэв топают по разлетевшимся лохмотьям черноты, она распадается у них под ногами.

— Бесят мужики те, — говорит Мэв. — Стадо вонючих уродов.

— Им насрать, бесят они тебя или нет, — говорит Трей. Они с Мэв друг другу никогда толком не нравились — уж точно с тех пор, как начали это понимать, а нынче-то ни той ни другой толком не нравится вообще никто.

Трей с усилием отодвигает опутанную паутиной лестницу и поеденную ржавчиной тачку и вытаскивает грабли, тяпку и лопату.

— Папа тут ни при чем, — задиристо говорит Мэв, когда они возвращаются к бочке. Ни Трей, ни Шила никак на это не отзываются.

Трей сует ручки инструментов в бочку и перемешивает, гася последние скрытые угольки. Из бочки прет густой едкий смрад.

— Вонища, — говорит Мэв, морща нос.

— Заткнись, бля, — говорит Трей.

— Сама, бля, заткнись.

Шила разворачивается и обеим отвешивает по физиономиям, одним движением, ни та ни другая не успевает отскочить.

— Обе заткнулись, бля, — говорит она и вновь подступается к бочке.

Дрянь в бочке сопротивляется, наматывается на ручки инструментов, облепляет их. Наконец Шила вытаскивает грабли и отступает, тяжко дыша.

— Выбросьте это, — говорит она, кивая на бочку. — И следом сразу домой, а не то ввалю обеим. — Забирает ведро и кастрюлю и возвращается в дом.

Трей и Мэв обнимают бочку за бока и волокут ее за дом и вверх по склону. Там есть овраг, куда они сбрасывают ненужные крупные вещи, сломанные велики и детскую кроватку, из которой выросла Аланна. Бочку неудобно держать, она тяжелая, скребет по двору с громким назойливым хрустом, оставляя за собой широкую полосу разодранной почвы и след черной жидкости. Оказавшись в зарослях, они вынуждены поминутно останавливаться, перетаскивая бочку через корни и колючки.

— Ты про себя думаешь, что вся такая крутая, — говорит Мэв. Голос у нее такой, будто вот-вот разразится слезами. — А посмотри, что наделала.

— Ты вообще не врубаешься, — говорит Трей. От таскания бочки плечи у нее ломит, мухи шумно клубятся у потного лица, но свободной руки, чтоб от них отмахнуться, у нее нет. — Тупая ты корова.

Горный склон обрывается оврагом с убийственной внезапностью. Крут он и каменист, в смазанных пятнах мускулистых живучих кустов и мешанине высокой травы. На дне, среди поросли в пересохшем речном русле, Трей видит, как солнце блестит на чем-то выброшенном раньше.

— Ты это все запорола специально, — говорит Мэв. — Никогда не хотела, чтоб он вернулся.

Вдвоем они сбрасывают бочку в овраг. Та скачет вниз, к руслу, громадными зигзагами, исторгая зловещее «бум» при каждом ударе о землю.

— Я пошла, — говорит Трей, пока они убирают со стола после ужина. У Шилы ничего не было приготовлено, поэтому ужин свелся к унылому рагу из картошки, моркови и бульонных кубиков. Джонни устроил целый спектакль, восхваляя вкус блюда и рассуждая о том, что в фасонных ресторанах традиционная ирландская кухня — последний писк. Никто, кроме Лиама, не голоден.

— Никуда не пойдешь, — говорит Шила.

— Я погулять.

— Нет. Помой младших.

— Потом помою. — Трей не в силах смотреть на эти лица ни секундой дольше. Кажется, будто вокруг нее смыкается воздух. Ей нужно подвигаться.

— Сейчас помоешь.

— Конечно, нельзя тебе, по-любому, — говорит Джонни тоном миротворца. — Я сам собираюсь чуток размяться, погодя, а ты оставайся, поможешь мамке, пока меня нет.

— Не хочу я, чтоб ты уходил, — говорит ему Мэв, надувая губы. — Останься. — Ластится к Джонни сбоку. Он улыбается и приглаживает ей волосы.

— Ведешь себя как маленькая, — говорит Трей.

— Нет, не как маленькая! — огрызается Мэв. — Я хочу папочку!

— Тебе одиннадцать.

— Мне страшно!

— Я с тебя сблевану.

Мэв пинает Трей, попадает ей в голень. Трей толкает Мэв так сильно, что ту отбрасывает на кухонную стойку. Она визжит и бросается на Трей, тянется ногтями ей в лицо, но Трей перехватывает ее запястье и лупит прямиком под дых. Мэв сипит и лезет схватить Трей за волосы, но роста не хватает. Где-то рядом слишком громко хохочет Лиам — фальшиво, но остановиться не может.

Между ними встает отец. Он тоже ржет как ненормальный.

— Тихо, тихо, тихо, осадите коней-то, — говорит он, взяв каждую за плечо и разводя по сторонам. — Боже святый всемогущий, вы гляньте, какие у нас тут злюки! Отставить мне тут. Этим пусть большие пацаны-петухи занимаются. Вы-то слишком красотки обе, чтоб такие личики портить. Все хорошо, Мэвин, любушка?

Мэв разражается слезами. Трей сбрасывает с плеча отцову руку и идет к мойке сполоснуть лицо. Ей кажется, будто она тонет, с каждой секундой все глубже в болоте, будто гора засасывает ее в себя.

По дороге из дому Джонни сует голову в комнату к Трей, где та закрылась, чтоб убраться ото всех. Мэв — в душе и торчит там уже какое-то время. Трей готова спорить на деньги, что Мэв расходует всю горячую воду нарочно.

— Вот ты где, моя женщинка-дикарка, — говорит отец. Навел сплошной марафет — свежая рубашка, волосы уложены привлекательной волной; Трей улавливает его лосьон после бритья. Вид у отца такой, будто он собрался на свидание. — Так, делай как мамка велит, пока меня нет, и присматривай за малышней. И не цапайся с Мэв. Она чуток нервная, ну. Она ж не виновата, что не такая взрослая и храбрая, как ты.

Трей пожимает плечами. Вычесывает Банджо. Обычно он упивается вниманием и повертывается и так и эдак, чтобы Трей не пропустила лучшие места, но сегодня псу слишком жарко и он в силах только лежать, будто расплавленный. Трей прикидывала, не сложить ли вычесанную шерсть к Мэв в постель, но подобная детсадовская херня не по делу в том положении, в каком они оказались.

— И не морочь себе голову, вот что, — говорит отец, грозя ей пальцем. — Никто ничего сегодня ночью не устроит. Они все разошлись хорошенько отсыпаться — после вчерашних-то проказ. И ты давай тоже.

— Почему мне-то нельзя на улицу?

— Ну чего ты, — укоризненно говорит Джонни. — Я понимаю, ты по своим приятелям скучаешь, но тебе чуток ответственности не повредит. Всего на один вечер, а завтра уже гуляй сколько влезет.

Трей не откликается. Джонни меняет тон.

— Ай солнышко. Жуть как трудно быть старшей, а? Вот классно-то будет, когда Брендан набродится вволю и вернется домой. Опять в младших станешь, пусть у парня-бедолаги голова болит.

Думать о Брендане Трей не желает. Не отрывает взгляда от Банджо.

— А пока, — говорит Джонни, — ты остальным говори, что все шик. Потому что так оно и будет. Я сегодня свою часть дела сделаю, а ты свою — завтра, и все у нас покатится дальше как по писаному, и глазом моргнуть не успеешь.

— А твоя часть какая? — спрашивает Трей.

— Ай, — отвечает Джонни, постукивая себя пальцем по носу, — так тебе все и скажи. То-сё, пятое-десятое. Ты, главное, отдохни, у тебя завтра денек плотный. — Подмигивает Трей, показывает ей большой палец и удаляется.

Укладываться Трей не хочет, но после прошлой и позавчерашней ночи по-другому не в силах. Вплывает в потную дрему и выплывает из нее, вздрагивая, настораживается, улавливая звуки то ли наяву, то ли во сне — закрывается дверь, чужой голос говорит ей на ухо: «Стоп», — вспышка света, настойчивый овечий клич — и опять ее утаскивает в дрему, где все это гаснет. Мэв ворочается и горестно бормочет.

В десятый раз полупроснувшись и разглядев по краям занавесок рассвет, Трей заставляет себя сесть. В доме тихо. Когда все проснутся, быть дома она не желает — чтобы отец приобнимал ее за плечи и отдавал приказы, а Мэв дулась и ныла, чтобы он обратил на нее внимание. Трей выносит ботинки в кухню, кормит Банджо и, пока он ест, мажет себе маслом несколько ломтей хлеба. Найдет себе место в теньке, где поесть и подождать, когда проснется Арднакелти, чтоб начать оценивать ущерб.

Ее все еще не оставляет проблеск надежды, что отцу действительно удастся вернуть план в нужную колею. Как она и говорила Келу, плести небылицы он мастак, и подстегивает его отчаяние — может, у него и впрямь получится. Проблеск тусклый и делается все блеклее, стоит Трей вспомнить столп огня во дворе, но ничего другого у нее нет, а потому она его бережет.

Блеяние, что она слышала в ночи, — настоящее: несколько черномордых овец, у каждой на правой ляжке клякса красной краски, топчутся по двору, жуют что удается найти. Отара Малахи Дуайера опять нашла брешь в загоне — или проделала новую. Под счастливое завывание Банджо овцы торопеют и устремляются к деревьям. Трей пересматривает свой план. Малахи ей нравится, он всегда слал ее с поручениями, когда была мелкой, и держится правила горных жителей: не задавать вопросов. Не херней страдать она будет, пока все спят, а сходит на гору и скажет Малахи, что у него овцы разбежались. К тому времени, как поможет ему их согнать, уже будет в самый раз идти к Норин.

Она и за ворота не успевает выйти, как потеет. Солнце только-только встало, но сегодняшний горный ветерок едва шевелится, а небо такое тяжкое, что Трей чувствует, как оно давит ей на барабанные перепонки. Гроза — вот что всем необходимо, но небеса всё так же бездумно пусты, как и все последние недели напролет.

По мере того как они приближаются к развилке, где их дорога сливается с той, которая вьется вверх в гору, Банджо напрягается и тянет нос вперед. Затем скачет галопом за поворот и исчезает.

Трей слышит, как его сиренный вой — он означает, что Банджо что-то нашел, — взмывает над деревьями и паутиной солнца. Она свистит ему на тот случай, если он набрел на очередную овцу Малахи, но Банджо не возвращается. Она заворачивает за поворот — на дороге, преграждая Трей путь, лежит мертвец.