Охотник

20

Кел моет посуду после ужина, и тут стучат в дверь. На пороге Март, на пальце у него звякают ключи от машины.

— Седлай призовую лошадку, Миляга Джим, — говорит он. — Дело есть.

Кел ему:

— Какое такое дело?

— Джонни Редди злоупотребил гостеприимством, — говорит Март. — Собаку не бери.

Кел сыт по горло тем, что Март со своими затеями и уклончивыми мрачными предостережениями гоняет его, как овцу.

— А иначе что? — спрашивает он.

Март смаргивает.

— А иначе ничего, — мягко отвечает он. — Я не приказы отдаю, друже. Ты б нам там не помешал, вот и все.

— Я тебе говорил уже, — произносит Кел. — Джонни Редди — не моя печаль.

— Ох, да блин, — раздражаясь, говорит Март. — Ты одну из наших в жены берешь, братец. Дитенка нашего воспитываешь, помогай тебе Бог. Помидоры растишь на нашей земле. Чего тебе еще?

Кел стоит в дверях с посудной тряпкой в руках. Март терпеливо ждет, не торопит. У него за спиной молодые грачи, народившиеся в этом году, набирают уверенности в крыльях, сыплются с ветвей и играют в расшибалочку в теплом вечернем воздухе.

— Погодь, за ключами схожу, — говорит Кел и возвращается в дом отложить тряпку.

Из гостиной доносится глухая болтовня телика, но, несмотря на это, дом кажется тихим, глубоко погруженным в неподвижность. По духу в доме Трей расчисляет, что отец вышел, а не просто спит. Что это может значить, Трей невдомек. С того дня, как погиб Рашборо, отец со двора не выходил.

Мать обнаруживается в кухне. Шила сидит у стола, ничего не чистит и не латает, просто сидит и ест тост, густо намазанный ежевичным повидлом. Когда последний раз видела мать, не занятую никаким делом, Трей не упомнит.

— Захотелось сладкого, — говорит Шила. Где Трей была с Леной все это время, не спрашивает. — Хочешь кусочек? Ужин весь съели.

Трей ей:

— Где отец?

— За ним пришли. Сенан Магуайр и Бобби Фини.

— Куда забрали?

Шила пожимает плечами.

— Не убьют в любом случае, — говорит она. — Ну, может, если только заупрямится.

С уймой всякого на уме Трей толком не смотрела на мать уже невесть сколько дней. Поначалу не может разобрать, что в матери кажется ей странным, пока наконец до Трей не доходит, что Шила — первый человек за много недель, у кого умиротворенный вид. Голова чуть откинута, чтобы поздний теплый свет из окна падал прямиком на лицо. В крутом и жестком очерке ее скул и волне широкого рта Трей впервые видит красоту, о которой рассуждал Джонни.

Трей говорит:

— Я ездила в город с Леной. В Гарду. Сказала, что на горе никого в ту ночь не было, только отец выходил.

Шила откусывает от тоста и осмысляет сказанное. Чуть погодя кивает.

— Они тебе поверили? — спрашивает.

— Ага. Вроде да.

— Значит, его арестуют.

— Не знаю. Приведут туда и расспросят, по-любому.

— А сюда с обыском придут?

— Наверно. Ага.

Шила еще раз кивает.

— Найдут то, что ищут, — говорит она. — Ждет их в сарае.

В долгой тишине лопочет еле слышный телик.

Шила показывает подбородком на стул напротив.

— Сядь, — велит она.

Трей отодвигает стул, ножки глухо скребут по линолеуму. Садится. Ум у нее не в силах и шелохнуться.

— Я видела, чтó ты затеяла, — говорит Шила. — Сперва хотела только, чтоб отец убрался, — как того и я сама хотела. Верно?

Трей кивает. Дом кажется неким местом во сне: ряд облезлых кружек на крючках под навесным шкафом словно парит в воздухе, от сколотой эмали плиты исходит невозможное сияние. Того, что может ворваться малышня или явится и постучит в дверь Нилон, Трей не боится. Все останется неподвижным, пока они с матерью тут не закончат.

— Без толку, — продолжает Шила. — Я это сразу поняла. Никуда он не собирался, пока Рашборо на него наседает. Думать мог только о том, где добыть те деньги.

Трей говорит:

— Это я знаю.

— Я знаю, что ты знаешь. В ту ночь, когда они с Келом подрались, я с него смывала кровь, а он держался так, будто меня нету. Вообще меня не видел. Но я была. Я слышала, чтó он удумал. Он тебя в оборот взял.

— Он меня не брал. Я хотела ему помочь.

Шила смотрит на Трей.

— Нет пощады от этого места, — говорит она. — Заступи за черту — и они тебя живьем съедят. Тебе конец, хоть так, хоть эдак.

— Мне насрать, — говорит Трей. В уме у нее опять завозилось. Трей шибает со всей силы: мать для нее загадка. Внутри этого безмолвия может быть запрятано что угодно.

Шила коротко мотает головой.

— Одного ребенка я этому месту уступила, — произносит она. — Еще одного не отдам.

Брендан, сияющий, как сама жизнь, молниеносно рассекает воздух между ними.

Трей говорит:

— Поэтому я хотела помочь отцу. Чтоб им отплатить. Не он меня в оборот взял. Это я его.

— Знаю, — говорит Шила. — Ты такая же паршивая, как и он, — оба думаете, что я ничего не понимаю. Я все это знала с ходу же. И не допустила б.

— Надо было тебе не лезть, — говорит Трей. Замечает, что руки у нее трясутся. Еще миг требуется ей на то, чтоб осознать, что трясутся они от гнева.

Шила смотрит на нее.

— Ты отместки им хотела, — произносит она.

— И смогла. Все устроила. Добралась до них.

— Тихо, — говорит Шила. — Дети придут.

Трей едва слышит ее.

— Они прямо туда и катились. Ничего от тебя не надо было, только не лезть. Зачем ты вообще влезла? — Ярость вскидывает Трей на ноги, но, впав в нее, она не понимает, что там дальше делать. Когда была ребенком, она в таких случаях швырялась чем-нибудь, что-нибудь била. Вот это ей сейчас охота вернуть. — Ты все испортила.

Глаза у Шилы в солнечных лучах синие, как пламя. Она против света не смаргивает.

— Ты моя месть, — говорит она. — Угробить тебя я не дам.

От этих слов Трей прекращает дышать. Облупленная бежеватая краска на стенах мучительно лучезарна, а у испятнанного линолеума появляется зыбкая рискованная прозрачность, словно он того и гляди вскипит. Трей не чувствует пол под ногами.

— Сядь, — произносит Шила. — Я с тобой разговариваю.

Миг спустя Трей садится. Кладет руки на стол, они чувствуются по-другому, гудят странными новыми оттенками силы.

— Кел тоже знал, чтó ты затеяла, — говорит Шила. — Поэтому отлупил твоего отца: хотел не меньше моего, чтоб тот убрался. Да только не убирался он. В конечном счете Келу пришлось бы его убить. Или убить Рашборо, одно из двух.

Шила рассматривает свой кусок тоста и берется за нож, чтобы добавить повидла. Солнце ударяет в банку, озаряет насыщенный пурпур самоцвета.

— Он бы так и сделал, — продолжает она. — По твоему отцу я это видела — по тому, как он боялся: Кел еще в ту ночь чуть было не. В следующий раз или через один — точно.

Трей знает — так оно и есть. Все вокруг нее меняется, слоится так, что едва удержишь. Выскобленные прожилки столешницы кажутся чересчур резкими, ненастоящими.

— Кел — это твоя возможность, — говорит Шила. — Получить больше, чем вот это все. Не могла я допустить, чтобы он угодил в тюрьму. Без меня ты, если придется, справишься. — Голос у нее невозмутимый, будто она сообщает то, что обе они хорошо понимают. — Ну я и решила, что лучше сама все сделаю.

Трей говорит:

— Почему Рашборо? Почему не отца?

— Я за отца твоего замуж пошла. Обеты ему давала. А Рашборо мне никто.

— Надо тебе было отца моего убрать. Это он сюда Рашборо притащил.

Шила дергает головой, отметая сказанное.

— То грех был бы, — произносит она. — Я б и это сделала, если б надо было, но тут незачем. Рашборо годился. Может, устроила бы по-другому, знай я, что ты с этой херней вылезешь, насчет мужиков на горке. Не знаю.

Жуя, коротко осмысляет это и пожимает плечами.

— Поначалу меня одно останавливало, — продолжает она, — малышня. Тебя-то Кел забрал бы, окажись я в тюрьме, но всех вас — не, ему б не дали. Чтоб их в приют отдали, я б не допустила — и сестре твоей ломать жизнь, какую она в Дублине себе сделала, и сюда ее тащить, чтоб за ними смотреть. Тупик.

Трей думает о прошедших неделях: мать крошит картошку, гладит отцу рубахи, моет Аланне голову и все это время неотступно все это готовит. В доме все было нисколько не так, как Трей себе представляла.

— И тут, — говорит Шила, — пришла сюда Лена Дунн и сказала, что примет нас. Всех нас. Она последняя, от кого я б такого ожидала, но Лена всегда была верна слову своему. Если б меня за это загребли, она приняла бы малышей, пока я б за ними не вернулась.

Трей видит Кела рядом с собой за кухонным столом, когда она напропалую врала следователю. Мысль о Келе до того сильна, что на секунду Трей слышит его запах — стружки и воск. Говорит:

— И меня. Кел меня б не взял.

Шила говорит — без всякой резкости, но неколебимо:

— Он бы сделал то, что необходимо. Как и я. — Улыбается Трей через стол — лишь проблеском — и одобрительно кивает. — Но теперь все одно незачем. Не после того, что ты сказала Гарде. Они заберут твоего отца, если он сюда вернется. А если нет, двинут за ним.

Трей говорит:

— Они разберутся, что это ты. А не он.

— Как?

— Кел мне рассказывал. У них есть люди, которые ищут улики. Сопоставляют всякое.

Шила подбирает каплю повидла на тарелке, облизывает палец.

— Значит, заберут меня, — говорит она. — Я все равно так и думала.

Ум у Трей вновь приходит в движение, набирает обороты неуклонно и хладнокровно, будто бы неподвластно самой Трей, перекапывает все сказанное Келом. Если на теле Рашборо найдутся волосы Шилы или волокна с ее одежды, это можно будет объяснить — может, они были на Джонни. Заблудившиеся овцы затоптали ее следы.

Трей говорит:

— Как ты это сделала?

— Позвонила ему, — отвечает Шила, — и он пришел. Ему-то что. Он меня и не видел.

Кел говорил, что гарды проверят телефон Рашборо.

— Когда ты ему звонила? Со своего телефона?

Шила наблюдает за ней. Взгляд у нее странный — едва ли не удивленный; на секунду Трей кажется, что мать улыбается.

— В ту же ночь, когда все устроила, — говорит она. — Когда папаня твой уснул. С его телефона и звонила — а ну как тот-то не ответит на звонок с неизвестного номера. Сказала, что у меня есть деньги накопленные, не хотела я, дескать, отцу твоему говорить, а не то он бы все их у меня забрал. Но Рашборо пусть получит их, если уберется отсюда и заберет папаню твоего с собой.

Шила хрустит коркой, вспоминает.

— Он посмеялся надо мной, — продолжает она. — Сказал, твой папаня должен ему двадцать тыщ, я со своего пособия столько насобирала? Я ему сказала, что у меня пятнадцать, которые бабка моя оставила, и я их берегла тебе на колледж. Тут он смеяться перестал. Говорит, сойдет столько, оно стоит остальной пятерки, чтоб убраться из этой выгребной ямы, а дальше он уже с отцом твоим разберется так или иначе. Толковал по-другому, — добавляет она. — На меня пижонский выговор свой не тратил.

Трей:

— Где ты с ним встретилась?

— У ворот. Привела в сарай — сказала, там деньги спрятаны. Молоток у меня в кармане худи был. Сказала, деньги в ящике с инструментами, на полке, и когда он нагнулся, чтоб ящик тот достать, я его и ударила. В сарае все устроила на случай, если этот-то заорал бы или драться полез, но он вырубился запросто. Хоть и страшный козлина, от которого твой папаня в ужасе был, а не пискнул ни разу.

Если Рашборо не сопротивлялся, его крови на Шиле нету — нет и никаких фрагментов ее кожи у него под ногтями. Его труп где-то там, в руках у Нилона, не опасен.

— Я в сарае кухонный нож приготовила, — продолжает Шила. — Тот, острый, который у нас для мяса. Когда этот-то помер, я его втащила на тачку и вывезла на дорогу. — Разглядывает последний кусок корки от тоста, размышляет. — Чувство такое, будто кто-то за мной наблюдает. Я б решила, что это Малахи Дуайер или Шон Пол, может. Не сами же те овцы себя выпустили.

— Могла б в овраг его сбросить, — произносит Трей.

— И что толку тогда? Мне надо было, чтоб твой папаня знал, что Рашборо больше нет, чтоб убрался. Я б на пороге его бросила, да только не хотела, чтоб ты его увидела.

Шила собирает коркой остатки повидла с тарелки.

— На том и все, — говорит она. — Так я тебе воздала по справедливости, даже если раньше ни разу. А тут поступила так, чтоб тебе на пользу.

Трей:

— Ты в перчатках была?

Шила качает головой.

— Не заморочилась, — отвечает она.

Трей видит, как сарай полыхает уликами, словно болотный пожар: отпечатки пальцев на молотке, на тачке, на двери, на полках, в крови, в следах, натоптанных на полу. Тело Рашборо — ничто; опасность — она вот где.

— Одежда, в которой ты была, — говорит она. — Помнишь — которая?

Шила смотрит на Трей, взгляд странный, в нем набирает силу полуулыбка.

— Помню, — отвечает она.

— Она у тебя все еще где-то есть?

— Канешно. Выстирала. Оно надо было.

Трей видит, как материны знакомые линялые футболки и джинсы озаряются крошечными раскаленными следами — волосы Рашборо, волокна хлопка с рубашки, пятнышки крови, глубоко въевшиеся в ткань. Шила, приведя это все в движение, даже не пыталась убраться с дороги, просто замерла неподвижно и стала ждать, попадет в нее или промахнется. Усталость это или дух противоречия, залегающий глубже всего, что ей было известно, Трей разобрать не может.

— Доставай по-любому, — говорит она. — И обувь.

Шила отодвигает стул и встает. Улыбается Трей во весь рот, голова вскидывается, как у неукротимой гордой девчонки.

— Так, — произносит она. — Все как и говорила: сделаем то, что необходимо.

Солнце тонет. В полях свет все еще золотит траву, но здесь, у подножья горы, тень глубока, словно в сумерках. Жара теперь иная — не оголенное пламя с небес, а густой, насыщенный зной дня, сочащийся из земли. Люди стоят молча, ждут. Сонни и Кон плечом к плечу. Пи-Джей переминается с ноги на ногу, хрустит сухой стерней; Франси курит; Десси высвистывает было сквозь зубы рыхлую песенку, но бросает. Март опирается на лопату. У Франси под мышкой клюшка для хёрлинга, а Пи-Джей рассеянно помахивает ручкой кайла. Кел наблюдает за ними ненавязчиво, пытается прикинуть, что они метят или готовы совершить.

Шум Сенанова фургона из-за дальнего поворота дороги долетает до них едва-едва. Фургон останавливается на дороге рядом с другими машинами, Франси гасит окурок ногой. Джонни вылезает из машины и бредет по траве к ним, Сенан и Бобби следуют за ним, как стража.

Подойдя достаточно близко, Джонни переводит взгляд с лица на лицо и позволяет себе полусмешок.

— Что тут такое, ребята? — спрашивает он. — Боже всемогущий, вы все жуть какие серьезные с виду.

Март протягивает ему лопату.

— Копай, — говорит он.

Джонни недоверчиво смотрит на лопату и лыбится. Кел видит, как мечется у Джонни ум в поисках путей отступления.

— Ай да ну, — говорит он. — Я не одет для…

— Ты сказал, тут есть золото, — произносит Сонни. — Давай глянем на него.

— Иисусе, ребята, я никогда не говорил, что оно в этом месте. Дружок наш Рашборо ни одно место так точно не указал. И уж конечно, я вам сразу сказал, что все это может быть…

— Тут сойдет, — говорит Франси.

— Ай, ребята, — говорит Джонни. — Это наказание мне, что ли, за то, что я Рашборо привел сюда? Само собой, я потерял больше, чем любой из вас, но я не…

Март говорит:

— Копай.

Миг спустя Джонни качает головой, словно потакает им, шагает вперед и берет лопату. На секунду его взгляд пересекается со взглядом Кела. Кел глаз не отводит.

Джонни с тихим скрежетом втыкает лопату в землю и дальше загоняет ногой. Земля высохла намертво, лопата входит всего на пару дюймов. Джонни поглядывает вокруг ехидно, приглашая остальных согласиться с абсурдом происходящего.

— Мы тут всю ночь проторчим, — говорит он.

— Так давай шевелись тогда, — говорит Кон.

Джонни вновь обводит взглядом их лица. Ни одно не меняется. Джонни принимается копать.

В машину не хочет никто. Все они что-то такое уловили — что-то, чего не понимают, но оно им не нравится, и восстали против. Лиам орет и требует ответа, куда это они едут и где папка, пока Шила не запихивает его, все еще вопящего и буйствующего, на заднее сиденье. Аланна, жалобно хныкая, липнет к Трей, и ее приходится отрывать, пока Шила ловит по двору Лиама и с оплеухой, чтоб не рыпался, швыряет его в машину. Даже Банджо прячется у Трей под кроватью, приходится его доставать оттуда — он трагически воет и пытается зарыться в пол — и нести в машину на руках. Замок на багажнике сломан; столько всего в него напихали, что он распахивается и распахивается, и каждый раз Банджо с заднего сиденья пытается выскочить через багажник наружу.

Мэв забирается в постель, натягивает на голову простыню и отказывается двигаться. Трей пытается тащить ее — и лупить, но та лишь брыкается в ответ и ни с места. Шила сражается с остальными, помочь не может. У Трей нет времени на эту херню. Нилон может приехать в любую минуту.

Она опускается на колени у постели Мэв. По очертаниям под простыней она распознаёт руки Мэв, прижатые к ушам, вцепляется в сгиб локтя и впивается в кожу ногтями. Мэв визжит и лягается.

— Послушай меня, — говорит Трей.

— Иди нахер.

— Послушай, а не то опять ущипну.

Через секунду Мэв отнимает руки от ушей.

— Я не поеду, — уведомляет она Трей.

— Следователь гонится за папкой, — говорит Трей.

Тут Мэв прекращает бузить. Стаскивает простыню с головы и пучит глаза на Трей.

— Почему? Он разве убил того?

— Рашборо был стремный, — отвечает Трей. — Папка нас защищал. А теперь мы должны его защищать. Я не дам следователю его забрать.

— Да ладно. Как?

Снаружи доносится автомобильный гудок.

— Нет времени объяснять, — говорит Трей. — Следователь едет. Помоги мамке с малышней убраться, скорее.

Мэв смотрит на Трей с подозрением. Из-за пряток под простынями на голове у нее кавардак.

— Папа даже не дома. Он ушел с дядьками.

— Я знаю, да. Они его сдадут, если мы не поспешим. — Трей до смерти надоело выдумывать то, что люди хотят от нее услышать. Все это кажется небезопасным и липовым, словно она прикидывается кем-то другим. Хочет, чтоб Мэв убралась, чтоб все они убрались, и уже заняться делом в тишине. — Давай уже.

Через миг Мэв сбрасывает простыни и встает.

— Не запори только, — говорит она Трей, выходя вон.

Шила уже развернула машину к воротам, работает двигатель.

— Жди, пока машину видно, — говорит она Трей, высунувшись в окно. — Беги сломя голову после всего.

— Ну.

Мэв захлопывает дверцу. Шила протягивает руку в окно и на секунду хватает Трей за руку.

— Иисусе, — произносит она. Опять на лице у нее та улыбка. — Никогда на тебя не полагалась. — Врубает передачу и выкатывается в ворота и на дорогу.

Трей смотрит, как пыльное облако после автомобиля неспешно витает по двору, золотое в последнем солнечном свете, рассеченном соснами, а затем исчезает. Угасает звук двигателя. Птицы, не обращая внимания на вопли и суету, обустраиваются на вечер, перелетают с дерева на дерево и препираются насчет шестков. В сумеречном воздухе дом с его окнами в осколках отражений деревьев и трав смотрится так, будто пустует уже много недель. Впервые за всю жизнь, сколько Трей себя помнит, дом смотрится умиротворенным.

Она предполагает, что должна пройтись по нему еще раз, но позыва такого не ощущает. Уже забрала часы Брендана из щели в своем матрасе и нацепила их на запястье. Хотелось бы ей забрать и журнальный столик, который она сделала у Кела, но забирать его некуда. А больше ей отсюда ничего и не надо.

Подбирает из дворовой пыли запасную жестянку с бензином, где мать ее оставила, и двигает к сараю.

Тень от горы тянется далеко через поля, небо погасло до тусклого, мутного лилового. Яма в земле углубляется, но медленно. Рядом с кряжистыми безжалостными фигурами, обступившими яму крýгом, Джонни — мягкая тростинка с вялыми мышцами; он пыхтит, паузы между ударами лопаты всё удлиняются. Кел едва замечает его. После нескольких недель в сердцевине вселенной Арднакелти Джонни больше не важен, ничто из его действий ничего не меняет. Кел наблюдает, как остальные наблюдают за Джонни.

— Ну ладно вам, ребята, — произносит Джонни, поднимая голову и предплечьем откидывая волосы с глаз. — Нихера мы тут не найдем. Если вам золота надо, хоть дайте отвести вас туда, где, Рашборо говорил, оно есть. Я ничего не гарантирую и никогда не гарантировал, но…

— Недостаточно глубоко ты пока, — говорит Сенан. — Давай дальше.

Джонни опирается на лопату. Пот блестит у него на лице и темнит рубашку под мышками.

— Если вам деньги ваши нужны, я с вами расплачусь. Вся эта драма, на что она…

Кон ему:

— Не нужны нам твои деньги.

— Ребята, — говорит Джонни. — Послушайте меня, ребята. Дайте неделю-другую просто, и я от вас отлезу насовсем. Богом клянусь. Я выжидаю, чтоб Нилон этот за меня не взялся, вот и все. А потом свалю.

— Ты ждешь, чтоб он за кого-то из нас взялся вместо тебя, — говорит Бобби. Обыкновенно он забавный мужичок, но все это в нем выжег глубокий гнев — сегодня никто над ним не потешается. — Нахер тебя.

— Вам ни к чему, чтоб Нилон меня притянул. Как есть говорю. Я ни слова не сказал про то, что на реке было, сами знаете, я б не стал, но у меня то-се на телефоне осталось. Если он за меня возьмется, мы все в говне окажемся. Если б вы только погодили чуток…

— Рот закрой, — говорит Франси. Голос его тяжко перекрывает слова Джонни, крушит их. — Копай давай.

Ощущение от горы теперь другое. Трей балансирует, стоя на каменной стенке напротив своих ворот, высматривает вдалеке мамину машину на дороге вниз по склону. У полей бы должен быть вот этот дремотный покой вечера, они же на самом деле набрякают странным мозженным заревом — под уплотняющейся мглой туч. Поближе к Трей, вокруг нее, безмолвно мерцают в подлеске тени, подрагивают в безветрии ветви. Воздух трепещет; Трей чувствует, что за ней наблюдают сразу со всех сторон сотни скрытых немигающих глаз. Вспоминает, как, бывало, разгуливала по этим склонам, еще ребенком, ощущая, как ей это спускали как слишком легонькой и оттого неприметной — просто еще одно растущее дикое существо, какому дана вольная воля. Теперь Трей стоит того, чтоб за ней доглядывать.

Куст дрока нарочито шуршит с резкостью насмешки, и Трей едва удерживается на стенке. Впервые понимает, чтó в эти последние дни загнало ее отца в дом и держало там на привязи.

Осознаёт это как неизбежный ответ на то, что сказала Нилону. Что-то дало ей возможность мести — так же, как привело к ней Кела, да только на сей раз Трей от этой возможности отказалась. Чем бы оно там, наверху, ни было, теперь оно не на стороне Трей.

Прокладывает маршрут, каким предстоит двигаться, — напрямик через поля и стенки, кратчайший путь с горы для всякого, кто знает эту гору так, как знает ее Трей. Начинает темнеть, но летние сумерки все еще долги, время есть. Трей будет осторожна.

Мамин серебристый «хёндэ» мелькает на дороге, с такого расстояния крошечный, но все еще определимый, едет быстро. Отсверкивает, вкатываясь на подъездную дорожку к Лене. Трей спрыгивает со стены.

Лена с кружкой чая и книгой — на диване, однако не читает. Да и не размышляет. На уме у нее лица Трей и Кела, замкнутым решительным видом своим по-чудному похожие, но Лена не трогает их, не пытается прикинуть, что с обоими поделать. Воздух кажется густым и беспокойным, давит со всех сторон; в окне вечерний свет болезненного зеленовато-багрового оттенка, будто что-то гниющее. Лена не двигается, приберегает себя для того, что произойдет дальше, чем бы ни оказалось.

В ее углу собаки возятся и раздраженно фыркают, пытаясь дремать и действуя друг дружке на нервы. Лена попивает чай и съедает пару печений — не от голода, а просто пока есть возможность. Услышав, как на ее дорожку заезжает автомобиль, пусть и не этого она ждала, встретить его Лена встает без особого удивления.

Машина едва не лопается; Шила, дети и Банджо вываливаются, распахнув дверцы, пакеты для мусора, набитые одеждой, свисают из багажника.

— Ты сказала, что примешь нас, если понадобится, — говорит Шила на крыльце. Аланну она держит за руку, на плече у нее груженный вещмешок. — Примешь?

— Приму, канешно, — говорит Лена. — Что случилось?

Банджо протискивается у них между ног, устремляется к Лениным псам, а вот Трей нигде не видать. Пульс у Лены меняется, делается медленный и тяжелый. За Трей не заржавело бы вывалить Джонни в лоб, чем она занималась всю вторую половину сегодняшнего дня. Столько времени прошло, а предсказывать поступки Трей Лена по-прежнему не в силах. Надо было найти способ расспросить Кела. Тот бы знал.

— У нас во дворе пожар, — говорит Шила. Поддергивает вещмешок повыше на плечо, чтоб поймать Лиама за руку и не дать ему залезть на Ленину кадку с геранью. — У сарая. Небось Джонни бросил бычок недотушенный.

— Сильно горит? — спрашивает Лена. Не понимает она, что происходит. Чувствует, что все это должно увязываться, только не понимает, как именно.

Шила пожимает плечами.

— Да немножко только. Но все ж сухое как порох. Кто знает, как оно выйдет.

— Какой пожар? — спрашивает Лиам, пытаясь вырваться из материной хватки. — Нет никакого пожара.

— За сараем, — говорит ему Мэв. — Поэтому ты и не видел. Заткнись.

— Ты пожарных вызвала? — спрашивает Лена. Не удается ей раскусить спокойствие Шилы. Это не обычный ее щит отстраненности, это насыщенная, бдительная невозмутимость того, кто умело и с лету управляет запутанной ситуацией. Лена оборачивается глянуть на гору, но обзору мешает Ленин дом.

— Сейчас вызову, — говорит Шила, выуживая из кармана телефон. — У меня там не ловит.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Аланна у Мэв.

— Трей сказала. Заткнись.

Аланна обдумывает эти слова.

— Я видела пожар, — говорит она.

Лена говорит:

— Где Трей?

Шила прижимает телефон к одному уху, другой рукой прикрывает второе.

— Она скоро, — отвечает она.

— Она там? Джонни с ней?

— Она скоро, — повторяет Шила. — Где он, я без понятия. — Отвертывается. — Алло, звоню сообщить о пожаре.

Дверь сарая болтается, за ней мешанина всякой всячины, сваленной в тачку; запах бензина прет наружу, словно густое марево. Трей подбирает бутылку виски, оставленную у двери, и вылавливает в кармане запасную отцову зажигалку. Поджигает пропитанную тряпку, запихнутую в горлышко бутылки, швыряет ее в сарай и бросается бежать еще до того, как слышит звон бьющегося стекла.

За ее спиной сарай издает слитный громадный негромкий «вуф», и опасный треск начинает набирать громкость. У ворот Трей оборачивается, чтобы удостовериться. Сарай — башня огня высотой с дом, пламя уже хлещет по еловым веткам.

Трей бежит. Вспрыгивает на стенку, и что-то доносится из углублений между камнями — гулкий скрежет, словно костью по камню. Спугнутая Трей оступается, теряет равновесие. Приземляется тяжко и чувствует, как подвертывается под ней нога. Пытается встать на нее, но щиколотка не держит веса Трей.

Мерный стук лопаты встраивается Келу в ум — слышать этот звук ему предстоит еще долго после того, как он отсюда уйдет. Джонни обмякает после каждого удара. Яма уже по бедро ему, длинная и достаточно широкая, чтоб поместился некрупный мужчина. У краев ее высоко громоздится земля.

Небо потемнело не только от грядущей ночи — откуда-то надвинулся мрачный слой багрово-серой тучи, а никакого ветра Кел не улавливает. Так давно не видел он туч, что эта смотрится чужеродной, и небо от нее делается неестественно близким. У полей странная, размытая лучезарность, словно остаточный свет порожден самим воздухом.

Джонни вновь останавливается, тяжко опираясь на лопату, запрокидывает голову.

— Хупер, — произносит он. Кел слышит его дыхание из глубины груди. — Ты же разумный человек. Тебе охота мешаться с таким вот паршивым делом?

— Я ни с чем не мешаюсь, — говорит Кел. — Меня тут даже нет.

— Никого из нас тут нету, — говорит Сонни. — Сам-то я банку-другую пью перед теликом.

— А я играю в карты с этими двумя, — говорит Март, показывая на Пи-Джея и Кела. — Выигрываю, как водится.

— Хупер, — повторяет Джонни настойчивее. Глаза у него безумны. — Ты ж не позволишь им оставить Терезу без папки.

— Отец ты ей никакой, — произносит Кел. — И потери с тебя никакой. — Замечает Мартову краткую улыбку одобрения по ту сторону углубляющейся ямы.

Кел все еще не понимает, для того ли они тут, чтоб выгнать Джонни из этих мест, или мужики затевают что-то большее. Джонни, знающий этих людей лучше, чем Кел, считает, что речь о чем-то большем.

Кел мог бы попробовать их отговорить. Может, ему бы это даже удалось: люди эти — не заматерелые убийцы. Но не знает он, если дело до этого дойдет, станет ли пытаться. Согласно его личному кодексу, допускать, чтобы человека забили до смерти, нельзя, даже такого говнарька, как Джонни Редди, но Кел уже за пределами кодекса. Заботит его только одно: Трей должна получить то, в чем нуждается, — ценой отсутствия отца или его смерти.

— Ребята, — говорит Джонни. От него несет пóтом и страхом. — Ребята, послушайте. Чего вы там хотите, я все сделаю. Только скажите. Сонни, чувак, я тебя вытаскивал из передряг же…

У Кела пищит телефон. Это от Лены.

«У меня Шила с детьми. Трей у них дома. Забери ее».

Джонни все еще говорит. Кел поднимает взгляд от телефона и тут улавливает слабый запах дыма.

Поворот к горе занимает у него словно бы вечность. Высоко на ее темном склоне маленькая иззубренная клякса рыжины. К небесам, сияя, вздымается столб дыма.

Остальные смотрят туда же.

— Это у меня, — без выражения произносит Джонни. Лопата падает у него из рук. — Это мой дом.

— Звони пожарным, — говорит Кел Марту. Затем бросается бегом к машине, колючая поросль цепляется ему за ноги.

На полпути он слышит у себя за спиной топот и пыхтение.

— Я с тобой, — бросает Джонни между хриплыми вдохами.

Кел не отвечает и не сбрасывает скорость. Когда оказывается у машины, Джонни все еще у него за плечом. Пока Кел копается ключом в зажигании — пальцы кажутся толстыми и онемевшими, — Джонни распахивает пассажирскую дверцу и ныряет внутрь.

Трей встает, цепляясь за кладку, шипя сквозь зубы, чтоб как-то справиться с болью, и добирается вдоль стенки до ближайшего дерева. Треск и плеск пламени нарастает, смешивается со странными хлопками и щелчками; глянув через плечо, Трей видит, что участок ельника теперь сотворен из пламени, каждая иголка безупречна и в сумерках пылает.

Дерево от засухи хрупко, и все равно Трей приходится четыре раза резко повиснуть на ветке, чтобы та отломалась. Отдача шибает в щиколотку, и Трей на секунду теряет голову от боли, но опирается о стену и дышит поглубже, пока не возвращается зрение.

Ей ясно, что, возможно, предстоит погибнуть, но времени на чувства по этому поводу у нее нет. Она подкладывает себе под мышку худи и опирается на палку. Ковыляет по тропе — шаг, скок, уж как может быстро.

Со всех сторон из елей и дроков пуляют ввысь птицы, кричат об опасности громко, визгливо. Воздух пахнет дымом, в нем ворочается жар, у лица Трей кружатся и вьются мелкие частички — чешуйки пепла, обрывки пламени. Тропа круче, чем Трей когда-либо казалось. Если она пойдет быстрее — рухнет. Ни потерять костыль, ни пораниться хуже, чем уже есть, Трей себе позволить не может.

Продолжает двигаться мерно, уперев взгляд в землю, выискивая камни. У нее за спиной ворчание огня нарастает к реву. Трей не оборачивается.

— Боже всемогущий, — произносит Джонни, театрально выдыхая. — Как я рад, что убрался оттуда.

Кел, выжимая газ в пол, едва слышит его. Единственное, что им на руку, — безветрие. Огонь в этих сухих до костей краях и сам по себе распространится достаточно быстро, но без ветра, который крутил бы пламя, оно попрет по склону вверх. Трей направится вниз.

Джонни подается к нему.

— Они б не убили меня, ничего такого чеканутого, ну. Это ты смекаешь же, да? Мы с ребятами всю жизнь друг друга знаем. Они меня никогда не обидят, они ж, блядь, не психи. Просто напугать меня хотели, типа, чисто…

Кел резко подает машину влево, вверх по горной дороге.

— Закрой, блядь, пасть свою, а не то я тебя сам убью. — Значит это вот что: «Если что-то случилось с малой, я тебя сам убью». Он не вполне понимает, как именно Джонни это вытворил, но у Кела нет сомнений, что это Джонни.

Вверх по дороге перед ними — слишком близко — огонь. Он подсвечивает деревья сзади неумолимым пульсирующим оранжевым. Кел алчет увидеть Трей так люто, что всякий раз, огибая поворот, в самом деле ожидает разглядеть ее в свете фар, бегущую вниз по тропе, но никаких признаков человека тут нет. Кел держит руль одной рукой, чтобы проверить телефон: от Лены ничего.

На развилке, где бросили Рашборо, Кел бьет по тормозам. Вести машину дальше не решается: она нужна им в целости, чтобы увезла их отсюда, если они вернутся. Хватает бутылку с водой и драное полотенце, какое возит, чтобы протирать стекла, пропитывает его водой и раздирает пополам.

— На, — говорит он Джонни, бросая ему половину. — Идешь со мной. Чтобы ее оттуда вытащить, могут потребоваться двое. Будешь выделываться — заброшу тебя туда. — Дергает подбородком вверх по склону, туда, где огонь.

— Нахуй иди, — говорит Джонни. — Ты меня подвез просто. Я б здесь был хоть с тобой, хоть без тебя. — Выскакивает из машины и двигает по тропе к дому, обертывая полотенцем голову, не дожидаясь, пока Кел его догонит.

Рядом с пожаром Кел раньше не бывал ни разу. По работе ему доводилось видеть то, что оставалось после, — залитый водой черный пепел и кислая вонь, там и сям вьются угрюмые нити дыма, — но то никакая не подготовка вот к этому. Пожар ревет, как торнадо, бескрайний неумолчный рев, прорезываемый треском, визгом, стонами, звуками, добавляющими ужаса своей необъяснимостью. Над вершинами деревьев громадными клубами кипит в небе дым.

Джонни наверняка всего в нескольких шагах впереди, но сумерки налегают тяжко, воздух мутен, все путает трепещущее зарево.

— Джонни! — кричит Кел. Опасается, что Джонни его не услышит, но через миг долетает ответный крик. Кел устремляется к нему, различает фигуру и хватает Джонни за руку. — Держись поближе, — орет он Джонни на ухо.

Они спешат по тропе, неуклюже смыкаясь локтями, пригибая головы, будто сражаются с метелью. Жар напирает на них, как нечто осязаемое, словно пытается оттеснить их назад. Каждый инстинкт в Келе дерет его изнутри, требует подчиниться; приходится заставлять мышцы двигаться дальше.

Он понимает, что Трей могла уже давно убежать какой-нибудь тайной обходной тропой, — или же она в ловушке за пламенем, где ее никак не достать. Воздух расплывчат от дыма, вихрится пылающими обрывками, несомыми потоками воздуха. Через тропу бросается заяц, чуть ли не под ноги им, не глядя.

Трескучий рев теперь едва ли не слишком яростен, чтоб его вообще слышать. Впереди тропа исчезает в ревущей стене дыма. Перед этой махиной Кел и Джонни невольно замирают.

Дом Редди — за этой стеной, а всего того, что за нею, больше нет. Кел потуже наматывает полотенце на голову и глубоко вдыхает. Чувствует, что Джонни повторяет за ним.

На осколок секунды возникающее из дыма спотыкливое нечто по виду не похоже ни на какого живого человека. Почерневшее, перекошенное, сотрясающееся, оно из потайных покойников этой горы, пробудившееся и оживленное пламенем. У Кела волосы встают дыбом. Рядом с ним Джонни исторгает какой-то звук.

А затем Кел смаргивает и видит Трей, прокопченную от дыма, хромую, одну руку свело от давления самодельного костыля. Еще не успев сообразить, мертва она или жива, Кел бросается ей навстречу.

Чувства у Трей расщепляются. Она видит глаза Кела и почему-то еще и отцовы, слышит, как их голоса произносят слова, чувствует руки у себя на спине и под ляжками, но оно не вяжется воедино. Дым плывет между всем этим, разделяет. Она нигде и движется слишком быстро.

— Держи ей ногу повыше, — говорит Кел. Доносится крепкий «бум» — задница Трей плюхается на землю.

От этого удара все фокусируется. Она сидит в пыли, спиной прислонена к колесу Келовой машины. Отец пыхтит, упершись руками в бедра. Тонкие потоки дыма неспешно струятся вниз по тропе и между деревьями. Под ними сумерки покрывают дорогу и верески, а вверх по склону гора полыхает.

— Малая, — произносит Кел близко от ее лица. Голова у него покрыта чем-то красным и белым, те части лица, которые из-под этого видно, замурзаны и потны. — Малая, слушай меня. Ты дышишь нормально? Что-то болит?

Щиколотка у Трей болит пиздец как, но это кажется незначимым.

— Не, — говорит она. — Дышать могу.

— Ладно, — говорит Кел. Встает, стаскивает полотенце с головы и, поведя плечом, морщится. — Давай положим тебя в машину.

— Без меня, чувак, — говорит Джонни, вскидывая руки, все еще тяжко дыша. — Я назад никак, не хочу подставляться. И так-то повезло соскочить живым.

— Как хочешь, — говорит Кел. — Трей. В машину. Быстро.

— Погодь, — говорит Джонни. Опускается на колени перед Трей. — Тереза. У нас всего минута. Послушай меня. — Берет ее за руки и настойчиво встряхивает, чтобы она посмотрела ему в глаза. В мерцающей неразберихе сумерек и света от пожара лицо у него древнее и изменчивое, незнакомое. — Я знаю, ты думаешь, я вернулся чисто для того, чтоб чуток налика из этих мест отжать, но это неправда. Приехать я хотел в любом случае. Всегда хотел. Да только хотелось мне приехать на лимузине и осыпать вас подарками всех, в окно выстрелить конфетами из пушки и чтоб брильянтов мамке твоей. Всем им показать. Не так я хотел домой вернуться. Чего оно все пошло вот так, я не знаю.

Трей смотрит ему за плечо на дым, молчит. Уму непостижимо, зачем отец говорит ей все это, когда оно ничего не меняет. Ей сдается, он просто хочет поговорить — не потому что огорчен, а просто он так устроен. Если рядом нет того, кто его слушает, хвалит или жалеет, он едва существует. Если он ей все это не скажет, оно будет не по-настоящему.

— Ага, — произносит Кел. — Поехали.

Джонни не обращает на него внимания, говорит быстрее:

— Бывали у тебя такие сны, когда падаешь откуда-то свысока или в яму? Вот вроде все шик, а потом раз — и нет тебя? Я всю свою жизнь чувствую, как в таком вот сне. Будто я все время поскальзываюсь, впиваюсь ногтями вроде, а все равно сползаю и ни на минуту не понимаю, как остановиться.

Кел говорит:

— Надо двигать.

Джонни переводит дух.

— У меня не было возможности, — говорит он. — Вот что я тебе хочу сказать. Если этот парень даст тебе возможность — хватайся.

Поднимает голову, озирает склон горы. Огонь распространяется, но в основном вверх. По сторонам все еще пролегают широкие полосы черноты — пути к отступлению.

— Вот что произошло, — говорит он. — Я и Хупер, как доехали сюда, разделились: он по тропе, а я через лес к задам дома — на тот случай, если б ты подалась тем путем. Когда Хупер тебя нашел, звать меня было без толку — в таком-то шуме, — и огонь был к нему слишком близко, чтоб за мной лезть. И никто из вас больше меня не видел. Усекли?

Трей кивает. Отцово мастерство складывать байки в кои-то веки стоит хоть чего-то. Эта достаточно простая и вполне близкая к правде, ее хватит, чтоб он выскользнул из всех силков и удрал. И это наконец сделает его героем.

Джонни все еще нацеливает на нее свое внимание, цепко держит ее за руки, словно он хочет от нее чего-то еще. Ни крупицы чего бы то ни было она дать ему не хочет.

— Усекла, — говорит она и выдергивает руки из его хватки.

— На, — говорит Кел. Вынимает кошелек и вручает Джонни сколько-то банкнот.

Джонни выпрямляется, смотрит на них и смеется. Дыхание он восстановил. Голова его вскинута, в глазах отражен отблеск огня, и Джонни вновь выглядит моложе, вид у него проказливый.

— Ну, боже всемогущий, — произносит он. — Этот парняга все продумал. Кажись, вы двое отлично поладите. — Вынимает телефон и зашвыривает его в гущу деревьев — долгий сильный бросок в пламя. — Перед мамкой извинись за меня. Пришлю тебе открытку как-нибудь — где уж окажусь.

Поворачивается и бежит, легкий, как мальчишка, вверх по той дороге, что ведет к Малахи Дуайеру и дальше, на ту сторону горы. Через несколько секунд исчезает из виду — в полутьме среди деревьев и тонких струй дыма.

Где-то далеко, под бессловесным ревом огня, Трей слышит нарастающий вой — сирены.

— Поехали, — говорит Кел.