Охотник

21

Дым густеет. Кел поднимает Трей, подхватив под мышки, и едва ли не закидывает в машину.

— Ты каким, едреный нахер, местом думала? — говорит он, захлопывая свою дверцу. Чувствует, что способен ударить ее, если не остережется. — Ты погибнуть могла.

— Не погибла, — возражает Трей.

— Иисусе Христе, — говорит Кел. — Пристегнись.

Хрустя щебенкой, разворачивает машину вниз с горы. Из-за медленных потоков дыма дорога в свете фар словно бы движется, смещаясь и вздымаясь, точно вода. Келу хочется выжать газ в пол, но попасть в любую из многочисленных рытвин и застрять в ней он себе позволить не может. Едет медленно и ровно, стараясь не обращать внимания на дрожкий рев, нарастающий позади. Откуда-то оттуда вдруг доносится такой несусветный грохот падения, что Келу кажется, будто машина содрогается, — то рухнуло дерево.

Накатывает сирена — прямо впереди, двигается быстро.

— Бля… — произносит Кел сквозь зубы. Дорога слишком узкая, не разминуться, прижаться негде, остается только сдавать назад, в огонь.

— Сверни вправо, — говорит Трей, подаваясь вперед. — Тут. Давай.

Понятия не имея, что он делает, Кел резко выворачивает руль, видит, как свет фар скачет по древесным стволам, чувствует, как колеса что-то переезжают, и обнаруживает, что они выкатились на проселок — узкий и заросший настолько, что Кел, два года ходя мимо, не подозревал о его существовании, однако настоящий. Позади сирена прокатывается по дороге и угасает.

— Следи, — говорит Трей. — Она петляет.

— Ширины хватит, чтоб машина прошла?

— Ага. Скоро станет чуток пошире.

Даже с поднятыми стеклами дым просочился в салон, уплотняет воздух и дерет Келу горло. Он заставляет себя убрать ногу с газа, всматривается через лобовое стекло в проселок, прихотливо вьющийся между деревьями, — так близко, что ветви скребут по бортам.

— Куда ведет?

— Вниз по склону. Выходит чуть дальше деревни. Выше по основной дороге.

Из тьмы в свет фар выскакивает всякое — мелкие зверушки, заполошные птицы. Сердце у Кела долбит, как перфоратор, он всякий раз бьет по тормозам. В дерганом прыгучем движении по проселку Трей старательно держится покрепче.

— Налево, — говорит она, когда фары упираются во что-то, с виду похожее на глухие древесные заросли, и Кел берет влево. Теряется в догадках, где они вообще и в какую сторону едут. — Налево, — повторяет Трей.

Постепенно деревья редеют, уступают простор травам и дроку. Проселок расширяется и становится различим. Гуща дыма осталась позади, мелкие немигающие огоньки окон ясно сияют среди полей внизу, а на западном горизонте по-прежнему сохраняется последний блеклый размыв бирюзы. Мир по-прежнему на месте. Кел вновь начинает ориентироваться.

— Лена свозила меня сегодня в город, — говорит Трей ни с того ни с сего. — К Нилону этому. Я ему сказала, что никого в ту ночь не видела. Только отец мой выходил.

— Ладно, — через секунду произносит Кел. Ему удается подключить достаточное количество мозговых клеток к тому, чтобы сообразить, чтó это подразумевает. — А он выходил?

Трей пожимает плечами.

У Кела нет сил, чтоб обходиться осторожно.

— С чего ты передумала?

— Просто захотела, — говорит Трей. Умолкает, будто слова эти застали ее врасплох. — Я так захотела, — повторяет она.

— Вот взяла, да и все, — говорит Кел. — Елки, как же я не догадался. После того, как ты всю округу втравила в говнище, просыпаешься такая сегодня утром и думаешь: «Ну нахер, скукота, съезжу-ка я в город и перескажу все заново…»

Трей спрашивает:

— Ты на меня злишься?

Келу невдомек, как вообще начать отвечать на этот вопрос. На минуту ему кажется, что он расхохочется как полоумный.

— Боже, малая, — говорит он. — Я без понятия.

Трей смотрит на него так, будто он съезжает с катушек. Кел переводит дух, и ему удается кое-как собраться.

— По большей части, — говорит он, — я просто рад, что вся эта срань вроде бы того и гляди завершится. И что тебе удалось не убиться. Все остальное в моем списке приоритетов где-то внизу.

Трей кивает, словно все это разумно.

— Как думаешь, отец выбрался? — спрашивает она.

— Ага. Распространяется быстро, но ту сторону, куда он подался, еще какое-то время не отрежет. Он справится. Такие всегда справляются. — Хватит с Кела быть учтивым насчет Джонни Редди. Он считает, что и так превзошел сам себя, устояв перед искушением швырнуть этого говнючонка прямиком в огонь.

Добираются до подножья горы. Кел выкатывается на дорогу к деревне и старается дышать поглубже. Руки у него начинают трястись так сильно, что он едва удерживает руль. Сбрасывает скорость, пока их не снесло в канаву.

Трей спрашивает:

— Куда едем?

— К мисс Лене, — говорит Кел. — Мама твоя и мелкие уже все там.

Трей секунду молчит. А затем говорит:

— Можно мне к тебе?

Ни с того ни с сего Кел чувствует, как глаза ему щиплет от слез.

— Само собой, — говорит он, смаргивая, чтобы видеть дорогу. — Чего ж нет-то.

Трей глубоко вздыхает. Размякает на сиденье, устраивается поудобнее и поворачивается на бок, чтобы смотреть на пожар — тем неподвижным взглядом, каким ребенок в поездке наблюдает за пейзажем в окне.

Лена застилает свободную кровать для Шилы и младшеньких, на диване устраивает Мэв. Помогает Шиле внести сумки в дом и откопать спальную одежду и зубные щетки. Достает молоко, кружки и печенье, чтобы все могли перекусить перед сном. Келу не звонит. Как сможет, позвонит сам. Телефон Лена держит в кармане джинсов — когда он завибрирует, она уловит это, сколько б народу вокруг ни разговаривало. Должно быть, сейчас это единственный телефон в Арднакелти, не считая Шилиного, который не звонит. Как только чувствует вибрацию, Лена бросает все и хватается за аппарат, но это Норин. Лена дает звонку уйти на автоответчик.

Уже ночь, однако над горой у тучи дробное, пульсирующее оранжевое свечение. Здесь, при всем расстоянии дотуда, воздух густ от настырного запаха горящего дрока. Мимо несутся с дороги сирены, но Лена с Шилой делают вид, что не слышат. Лена знает Трей достаточно близко, чтобы не сомневаться: имелся некий план. Понимает она и то, что раз молчание Шилы густеет по мере того, как время идет, а Трей все нет и нет, задержка эта планом не предусматривалась.

Лиаму неймется, он проказит — пинает что подвернется и лезет на мебель, каждые десять секунд желает знать, где папка. Ни Лена, ни Шила не могут выделить ему нисколько внимания: у Шилы достаточно забот с Аланной — та не дает снять с себя футболку, а Лена, пусть и целиком сочувствуя настроению Лиама, с трудом сдерживается, чтоб не велеть ему уже заткнуться. В конце концов за руку его берет Мэв, просит у Лены собачьи щетки и уводит Лиама чесать псов. Ни та ни другой толком не понимают, чем заняты, но псы терпеливы, и Лиам постепенно втягивается в эту мерную работу. Лена, проходя мимо с полотенцами, замечает, как Лиам вполголоса спрашивает что-то у Мэв и та его зашикивает.

Когда телефон наконец звонит, Лена, бросаясь к задней двери, чуть не опрокидывает стул.

— Кел, — говорит она, захлопывая за собой дверь.

— Мы у меня. Мы с Трей.

Колени у Лены слабеют, и она тяжко плюхается на ступеньки заднего крыльца.

— Классно, — говорит она. Голос держит спокойным и ровным. — Ущерб какой есть?

— Она вывихнула лодыжку и собрала чуток мелких ожогов. Дело житейское.

У Кела голос тоже выдержанно ровный. Что б там ни происходило, оно было скверно.

— Заживет, — говорит Лена. — Она ест?

— Мы вот только что в дом вошли. Но да, уже бурчит, что помирает с голоду. Сказал, соображу ей что-нибудь, как с тобой созвонюсь.

— Вот и да, — говорит Лена. — Раз голодная, значит, я б решила, все у ней шик, плюс-минус.

Слышит, как Кел глубоко вдыхает.

— Она захотела сюда, — говорит он. — Подержу ее тут, если Шила не против.

— Давай-ка да, — говорит Лена. Она и сама вдыхает глубоко и опирается спиной о стену. — Мне ее все равно некуда класть, пришлось бы ей спать в ванне.

— Дому их каюк. А что сверх того, я не знаю.

Лена ему:

— Шила прикидывает, это Джонни окурок бросил.

Секунда молчания.

— Джонни был у подножья, — говорит Кел. — Когда пожар начался.

В голосе у него Лена улавливает не один слой и вспоминает слова Марта Лавина о том, что с Джонни он разберется.

— Может, какое-то время тлело, — говорит она, — пока не занялось.

Еще одно секундное молчание — теперь Келова очередь вслушиваться в непроизнесенное, и Лена сидит во тьме и запахе дыма, слушает, как Кел слушает.

— Может, и так, — говорит он. — Когда потухнет, уже и не разобрать будет.

— Где Джонни?

— Свалил. Я ему дал чуток денег, чтоб исчез. Не могу обещать, что он успел убраться с горы, и, может, оно и к лучшему, если народ узнает, что мог и не успеть. Но из того, что я видел, все должно сложиться.

Лена ловит себя на облегчении — не за Джонни, а за Трей: малой не придется жить с сознанием, что она приложила руку к отцовой гибели.

— Давно пора, — произносит она.

— Скорее, в самый раз, — говорит Кел. — Парняга в дерьмо вляпался крепко.

— Я знаю, да.

— И добавки бы огреб того и гляди. Малая сказала мне, что вы с ней ездили к Нилону.

Что он об этом думает, Лена вычислить не может.

— Я надеялась, что она тебе про это скажет, — говорит Лена. — Уверена не была. Она боялась, что ты на нее обозлишься.

— Клятые подростки, — прочувствованно говорит Кел. — У меня столько поводов злиться, что и не знаю даже, стоит ли начинать, а то целый год уйдет. Покоя мне не дает то, что она не рассказывает, с чего вдруг передумала. Это ее дело, но если кто-то ее прессовал, я б хотел знать.

— Никто не прессовал, — говорит Лена. — Сама одумалась, вот и все.

Кел не расспрашивает, и Лена этому рада. Ответы стали бы для него бременем или усложнением, а ни того ни другого ему сейчас не надо. Через минуту он говорит:

— Не кажется мне, что это Джонни того мужика убил.

— И мне, — говорит Лена. — Но пусть пользу принесет хоть раз в жизни.

Они ищут друг друга в этих безмолвиях, на ощупь. Хочет Лена Кела не в безликом воздухе по телефону. Она хочет быть там, где к Келу можно прикоснуться.

— Ну и да, — говорит Кел. — Хоть так, хоть эдак — не моя печаль. Не плевать мне только на то, что он убрался.

Лена мысленно видит Нилона, на лице его — неприкрытое торжество.

— Ты когда был следователем, — говорит она, — когда понимал, что того и гляди схватишь кого надо. Как оно ощущалось?

Тишина. На миг Лене кажется, что Кел спросит, с чего, к черту, этот вопрос. Но он отвечает:

— В основном облегчение. Типа я исправил то, что было наперекосяк. Когда оно перестало так ощущаться, я ушел с работы.

Лена чувствует, что улыбается. Ей кажется, пусть и нет нужды делиться этим, что Келу с Нилоном работать понравилось бы меньше, чем он себе представляет.

— Правильно сделал. Рашборо теперь не твоя печаль.

— Слава те господи, — говорит Кел. — Мне малую надо кормить. Просто хотел первым делом отзвониться.

— Я к тебе скоро приеду, — говорит Лена. — Уложу эту ораву и покажу Шиле, где у меня что, и сразу к тебе.

— Ага, — говорит Кел с внезапным долгим вздохом. — Было бы классно.

Лена отключается, и тут на крыльцо тихонько выходит Шила, закрывает за собой дверь.

— Кел? — спрашивает она.

— Ага, — говорит Лена. — У них с Трей все шик. Они у него дома.

Шила переводит дух и осторожно выдыхает. Садится на ступеньки рядом с Леной.

— Что ж. Значит, порядок.

Молчание. Лена знает, что Шила выдерживает его сознательно, чтобы Лена могла задать любые вопросы, какие у нее могли возникнуть, — раз уж она их принимает, имеет право. Вопросов у Лены нет или, в любом случае, нет таких, на какие ей нужны ответы.

— Джонни унес ноги, — говорит она. — Кел дал ему чуток деньжат. Если повезет, все решат, что он попал в огонь.

Шила кивает.

— И тут, значит, порядок, — произносит она. Расправляет ладони на коленях.

Небо так же темно, как и поля, все сливается в единый безграничный простор. Высоко в черноте висит яркое кривое кольцо рыжины. Над ним вздымаются и ворочаются чудно подсвеченные снизу клубы дыма.

— Кел говорит, дома больше нет, — говорит Лена.

— Оно понятно, а как же. Зола одна будет. Я то место все равно на дух не выносила. — Шила откидывает голову и без всякого выражения смотрит на сияние пламени. — Мы у тебя под ногами долго путаться не станем, — говорит она. — Пару недель всего. Если старый дом Муртаха уцелеет, спрошу у них, отдадут ли. А может, слезу с горы для разнообразия. Спрошу, пустит ли нас в тот домик Рори Дунн, вместо того чтоб его на «Эйр-би-эн-би» сдавать. Аланна в школу пойдет через месяц, смогу какую-никакую работу найти.

— Оставайся тут сколько надо, — говорит Лена. — Особенно если Мэв с Лиамом будут мне собак вычесывать. С этой жарищей сбрасывают столько, что можно ковролина на весь дом набрать.

Шила кивает.

— Пойду скажу малым про их папку, — говорит она. — Переживают. Что он ушел, они расстроятся, Мэв с Лиамом точно, но я им скажу, что ему теперь хотя бы не грозит ничего. Порадуются.

— Хорошо, — говорит Лена. — Пусть хоть кто-то.

Шила отпускает смешок, и Лена осознаёт, как оно прозвучало.

— Ай, ну нет, — возражает она, а все равно тоже смеется. — Это я и имела в виду.

— Да понятно, ну, я знаю. И ты права, канешно. Просто ты это сказала так… — И обе хохочут куда сильнее, чем оно того заслуживает, так крепко, что Шила утыкается головой в колени. — Все равно что загаженный сортир чистить — «Кому-то придется…»

— «…но я не притронусь…»

— Ты ж господи…

— Мама? — говорит Аланна у двери. Она босая, на ней красная футболка не по размеру, какую Лена видала на Трей.

— Ой, Иисусе, — говорит Шила, переводя дух и утирая глаза пяткой ладони. — Иди сюда. — Протягивает Аланне руку.

Аланна не двигается с места, растерянная и подозрительная.

— Чего смешного?

— Долгий день был, вот и все, — отвечает Шила. — Долгое, так его, время. Иди сюда.

Через миг Аланна свертывается клубочком на крыльце, под крылом у Шилы.

— А Трей где?

— У Кела.

— Она там останется?

— Не знаю, нам много чего надо решить. У нас все только начинается.

Аланна кивает. Взгляд ее, устремленный к горе, торжествен и мечтателен.

— Пора спать, — говорит Шила. Встает, крякнув от натуги, поднимает Аланну с крыльца. Аланна обвивает мать ногами, все еще глазея ей через плечо на огонь. — Идем. — С этими словами Шила заносит ее внутрь. Лена еще некоторое время не двигается, прислушивается к звукам дома, полного людей, отходящих ко сну. Желания затягивать такой расклад у нее нет, но несколько недель иметь у себя в доме других людей кажется ей стоящим.

Со всеми этими событиями Трей пропустила ужин. Это ее заботит гораздо сильнее, чем лодыжка — та теперь размером с бейсбольный мяч и багровая, но вроде бы не сломана — или чем россыпь красных пятен и ожогов на руках, куда падали горящие хлопья. Кел, у которого руки до сих пор трясутся, не имеет в себе сил приготовить что бы то ни было существенное. Бинтует малой ногу и сооружает ей сэндвич, а следом еще один и в конце концов вываливает хлеб и всякие начинки на стол и предоставляет Трей ни в чем себе не отказывать.

Он наблюдает за ней, чтобы уловить хоть что-то из того, что за эти годы Алисса втолковала ему насчет травмы, отсроченных реакций и расстройств привязанности, но, хоть убей, ничего достойного наблюдения не засекает. Малая на вид преимущественно голодная — и вдобавок по-крупному грязная. Дорого бы он дал за то, чтоб узнать, чтó оказалось для нее важнее мести, но в нем нарастает чувство, что оно, возможно, не то, чем Трей готова была бы с ним поделиться.

Быть может, ему полагается поговорить с ней — помимо мешанины всего остального — о пожаре: о людях, которые могли потерять все, о животных, чьего обиталища больше нет, о пожарных, рискующих жизнью. Этого он делать не станет. По крайней мере, прямо сейчас его разносит вдребезги от облегчения, что Трей — вот она, вроде бы цела, и нет в нем места для вопросов совести. И к тому же оно впустую. Раз подожгла свой дом, значит, избавлялась от улик. Причину тому он видит только одну, и нет ничего, чем ее можно было бы перевесить.

— Расспрашивать я тебя не буду, — вдруг произносит он.

Трей, продолжая жевать, вскидывает на него взгляд.

— Ни о чем этом. Все, что тебе захочется рассказать, когда б ни захотела, я хочу услышать. Но спрашивать не собираюсь.

Трей с минуту обдумывает. Затем кивает и запихивает в рот последний кусок сэндвича.

— Можно в душ? — спрашивает она с набитым ртом. — Вся захезанная.

Пока она моется, Кел выходит на улицу. Прислоняется к стенке у дороги и смотрит на пожар. Несколько дней назад оставить Трей одну в доме ему бы далось с трудом, но теперь все, что ей угрожало, миновало. Кел не вполне понимает, какое причудливое сплетение привязанностей привело ее ко всем ее решениям, но оно и неважно — во всяком случае, пока; лишь бы те решения смотрелись приемлемыми извне.

Он все еще там же, когда к нему, топая по дороге, приходит Март. Даже при оранжевом зареве, подсвечивающем небо, так темно, что Кел сперва слышит хруст шагов, и лишь затем фигура Марта отделяется от очерка изгороди. Поступь у Марта дерганей обыкновенного, он тяжко налегает на клюку: слишком долго простоял неподвижно, наблюдая, как Джонни копает, всего заклинило.

— Эй, — говорит Кел, когда Март подбирается поближе.

— А, собственной персоной, — произносит Март, и все лицо его расплывается в ухмылке. — Только это я и хотел узнать — что ты вернулся цел-невредим. Теперь могу отсыпаться себе для красы да с чистой совестью.

— Ага, — говорит Кел. — Спасибо, что проведал. — Его навязанный союз с Мартом исчерпал себя, но что-то между ними поменялось, нравится Келу это или нет.

Март шмыгает носом.

— Батюшки, — говорит он, — ну и воняет же от тебя дымом. Отмылся бы ты хорошенько, пока хозяйка не нарисовалась, а не то и близко к тебе не подойдет. У самого огня был, что ли?

— На минуту всего, — отвечает Кел. — Сунул Трей в машину и свалил оттуда. Она в доме. Шила и остальные дети у Лены.

— А, здорово, — улыбаясь, говорит Март. — Я счастлив, что они все выбрались оттуда целые. А как там наш борзый Джонни, Миляга Джим? Ты его толканул в огонь или где он вообще?

— Джонни решил, что малая еще в доме, — отвечает Кел. — Рванул туда с задов, искать ее. Что с ним сталось, я не знаю.

— Славно, — одобрительно говорит Март. — Греет оно сердце, вот это вот: никчемушный шалопут жертвует собой ради своего ребенка. Я б решил, оно пойдет на ура — все любят чуток искупления, особенно если заслуженной кары добавить. Ты его подпихнул? Чисто между нами.

— Не понадобилось, — отвечает Кел. — Он удрал.

Март кивает без всякого удивления.

— На это он всегда мастак. Здорово, когда таланты пригождаются. Часом, не заикался насчет того, куда направляется?

— Не-а, — отвечает Кел. — И я не спрашивал, потому что без разницы. В смысле того, кто будет интересоваться, те пусть знают, что с горы он убраться не успел.

Март смотрит на него и принимается хихикать.

— Наконец-то ты у меня тут обжился как следует. Насобачился ты, братец, только держись.

— Даже если Джонни и убрался, — продолжает Кел, — бежать ему далеко и обратно он не вернется. Мы его сбагрили. А если Нилон решит, что как раз Джонни ему и нужен, сбагрили, значит, и Нилона.

— Что ж, — произносит Март, вскидывая брови. — Ну не классные ли новости? Скатертью дорожка им обоим.

— За это и выпью, — говорит Кел. С чего бы Нилон вдруг передумал, Март не спрашивает. Кел этого и не ждал.

— Я тоже так думаю. И знаешь что? — задумчиво спрашивает Март, повернув голову и оценивая развитие пожара. — Было несколько голосов в пользу того, чтобы для начала поджечь Джонни дом, а не суетиться с лопатами и всяким-яким. Чокнутый мир, если вдуматься. Что ни сделай, все к одному придет.

— Слыхал, может, насколько оно там скверно? — спрашивает Кел.

— Хромому Дигнану и хозяйке его велели эвакуироваться, да и Малахи с Шоном Полом тоже, и всем, кто еще выше, да и нескольким на той стороне. Ребята-пожарные надеются, что совладают с огнем до того, как он уйдет так далеко, но все зависит от ветра. — Март щурится в небо. — А может, и не только от ветра. Думал, никогда от себя такого не услышу, но знаешь что я тебе скажу, Миляга Джим? Похоже, дело к дождю.

Кел смотрит вверх. Небо плотно и беззвездно, тяжесть и трепет беспокойства в воздухе никак не связаны с пожаром.

— Если я на этот счет прав, — говорит Март, — ущерб будет не такой уж страшный. У овец там соображенья поболе будет, чем у большинства людей, — они убрались подальше, как только унюхали дым. Чуток леса потеряем, уйму дроков, но тут точно никто не расстроится — зачистит землю для пастбищ, а, бог свидетель, помощь нам в этом нужна вся какая ни есть. Если никаких домов больше не погорит, выйдет то добро, какого нет без худа. — Искоса бросает на Кела цепкий взгляд. — Прикидываешь ли, с чего оно началось вообще?

— Шила Редди считает, что это Джонни его начал, — отвечает Кел. — Случайно. Бычок недотушеннный бросил.

Март осмысляет это, все еще всматриваясь в небо.

— Поддержу, — соглашается он. — Страсть как не люблю говорить о покойных плохое, но Джонни ужас до чего не учитывал последствия своих поступков. До чего ж ловко все складывается.

Кел говорит:

— Вы, ребята, убить его собирались?

Лицо у Марта расходится трещинами улыбки.

— Полегче с этим вот «вы, ребята», братец.

— Ладно, — произносит Кел. — Мы его убить собирались?

— Вот ты мне это и скажи, Миляга Джим, — говорит Март. — Сам там был. Ты и скажи. — Пораженный внезапной мыслью, он ищет что-то в кармане брюк. — Глянь, что я тебе покажу. Ехал я домой и фарами поймал эту твою, блин, хрень — зомби того. Я тип наблюдательный и заметил, что как-то он у тебя поменялся. Ну, подъехал да и глянул. И ты прикинь, что на том парняге надето было.

Торжествующе встряхивает чем-то и подносит поближе к Келову лицу. Чтобы опознать этот предмет, Келу приходится податься вперед. Это Мартова оранжевая камуфляжная панамка.

— Не понравилось ему, что я ее с него снимаю, — говорит Март, — но я с ним дрался, как Роки Бальбоа, ей-ей. Никто не разлучит нас со шляпой моей.

— Чтоб мне провалиться, — говорит Кел. Рот он держал на замке, но всю дорогу считал, что Март прав и за исчезновением панамы стоит Сенан. — Сенан невиновен.

— Именно, — говорит Март, маша панамой на Кела. — Я, когда не прав, не боюсь в этом признаться. Сенан был у подножья горы — с тобой и со мной, — когда шляпу нацепили, и я теперь должен человеку извинения и пинту. Так кто же у меня ее спер, а? В следующий раз пожелаешь какое дело распутать, Миляга Джим, — приложи свои следовательские навыки да поработай вот над этим.

Он нацепляет шляпу на голову и удовлетворенно похлопывает по ней.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — говорит он. — Вот мой девиз. — Салютует Келу клюкой и хромает по дороге во тьму, насвистывая веселый мотивчик и стараясь поберечь все свои суставы разом.

Дома у Трей — была — всего одна уборная и горячей воды всегда в обрез, и поэтому дома у Кела она пользуется возможностью принять самый длинный душ в своей жизни, когда никто при этом не колотит в дверь. Увечную ногу она держит на табуретке, которую они смастерили, когда Трей была поменьше ростом, чтоб ей доставать всякое с верхних полок. Горячая вода щиплет ожоги, в волосах у Трей мелкие ссадины-подпалины.

День вспыхивает у нее в уме бессвязными картинками: Нилон откидывается на стуле; деревья, сделанные из пламени; Лена шагает по тропе; бензин плещет в нагруженную тачку; руки матери на столе в солнечном свете. Все это, не считая пожара, случилось словно бы много лет назад. Потом она ко всему этому, возможно, что-то и почувствует, но пока ни для чего нет места: ум слишком переполнен вспышками. Чувствует она лишь одно — облегчение, что она у Кела.

Выйдя из душа, Кела она нигде не видит, но Драч мирно спит в своем углу, и Трей поэтому не тревожится. Садится на диван, заново перебинтовывает лодыжку и осматривается. Ей эта комната нравится. В ней есть ясность, у каждого предмета свое место. Книги стоят ровными рядами на подоконнике — книжный шкаф Келу б не помешал.

Трей ловит себя на том, что эту мысль отвергает. Отплачивать Келу за то, что он ее принял, было бы тупо — детсадовский поступок. Она уже наконец нашла достойное подношение — свою месть. Ее долги перед Келом закрыты так, что нет обратной дороги к детсадовской херне типа ветчинной нарезки или книжных шкафов. Они теперь совсем на другой ноге.

Кел обнаруживается у передних ворот — опирается о стену, смотрит на пожар.

— Эй, — произносит он, поворачивая голову, когда слышит ее шаги по траве.

— Эй, — отзывается Трей.

— Тебе на ту ногу наступать нельзя. Ей покой нужен.

— Ага. — Трей сплетает руки на груди и упирается локтями в стенку рядом с Келом. Полагается на него в том, что он не станет с ней разговаривать, — по крайней мере, ни о чем таком, что требует мысли. За последние недели Трей наговорилась и надумалась на всю оставшуюся жизнь вперед.

Огонь выжег сам себя со склона и, взойдя, ринулся по хребту; пламя в глухой тьме прорисовывает знакомый очерк. Трей прикидывает, сколько еще народу в округе застыло, наблюдая, в воротах или у окон. Надеется, что каждый мужчина и каждая женщина в этой толпе распознает, что это такое: погребальный костер Брендана.

— Мама твоя какие-нибудь твои вещи прихватила? — спрашивает Кел.

— Ага. Почти все.

— Хорошо. Мисс Лена чуть погодя приедет, я ее попрошу, чтоб привезла тебе смену. Это все воняет дымом.

Трей подтягивает ворот футболки к носу, нюхает. Запах свирепый, черный, древесный. Она решает оставить эту футболку как есть. Можно протирать ею Брендановы часы.

— Попроси, чтоб и Банджо прихватила, — говорит она.

— А завтра, — говорит Кел, — я отвезу тебя в город и куплю тебе джинсы, которые тебе закрывают, блин, щиколотки.

Трей чувствует, как лыбится.

— Чтоб я приличная была, а?

— Ну, — отвечает Кел. Трей слышит, как и у него в голосе проступает невольная улыбка. — Вот именно. Не годится это — расхаживать с голыми щиколотками перед Богом и людьми. Какую-нибудь старушку до инфаркта доведешь.

— Не нужны мне новые джинсы, — машинально отвечает Трей. — Эти шик.

— Вот не надо мне этой херни, — говорит Кел, — а не то заеду в цирюльню, пока мы в городе, и всю бороду эту сбрею подчистую. Поздороваешься с моими бородавками на подбородке.

— Я передумала, — говорит Трей. — Хочу познакомиться с ними. Брей.

— Не, — говорит Кел. — Без толку. Погода меняется. Принюхайся: скоро дождь.

Трей поднимает голову. Он прав. Небо слишком темное, туч не видать, но воздух трется ей о щеки, в нос попадает прохладный и сырой, под натиском дыма чуется дух мхов и сырого камня. Что-то настойчиво надвигается с запада, набирает над ними силу.

Она спрашивает:

— Огонь затушит?

— Наверное — вместе с пожарными. Ну или хотя бы промочит все так, дальше пойти не сможет.

Трей смотрит вверх, на горный склон, где лежит Брендан и где она чуть было с ним не воссоединилась. Вероятность найти его, исходно призрачная, теперь исчезла совсем. Огонь уничтожил любые следы, какие б ни отыскала она, и если призрак его был где-то там, теперь он — лишь плеск пламени, вьющийся кверху в дыму, унесен в ночное небо. Трей обнаруживает, к своему удивлению, что она с этим в ладу. Скучает по Брендану не меньше прежнего, но нет больше той злой нужды. С ним они теперь тоже на другой ноге.

Что-то легонькое, словно мошка, попадает ей на щеку. Трей прикасается к щеке и чувствует капельку влаги.

— Дождь, — говорит она.

— Ага, — подтверждает Кел. — То-то фермерам головной боли поменьше. Хочешь, пойдем в дом?

— Не, — говорит Трей. Вроде должна быть выжатая напрочь, но нет. Прохладный воздух приятен. Ей кажется, что она могла бы простоять вот так всю ночь, пока огонь не погаснет или пока не наступит утро.

Кел кивает и устраивает руки поудобнее на стенке. Пишет Лене насчет Банджо и смены одежды, показывает Трей присланные Леной в ответ значки больших пальцев. Грачи бдят на дереве, им неймется, они хрипло комментируют происходящее и велят друг дружке заткнуться.

Полоса огня растягивается по горизонту все шире, следует за впадинами и возвышенностями горного хребта. Звук пожара долетает до них едва слышно, смягченно, словно ракушечное эхо далекого океана. Час поздний, но поля вдали со всех сторон утыканы крошечными желтыми огоньками домов. Никто не спит, все бдят.

— Красиво, — говорит Трей.

— Ага, — говорит Кел. — Похоже на то.

Опираются о стену и смотрят, а дождь брызжет им на кожу все гуще, и яркий очерк гор висит в ночном небе.