Охотник

16

На склоне горы — липкая жара; Банджо все время, пока ехали, громко стонал, тем самым отчетливо заявляя, что эта погода есть жестокое обращение с животным. Кел повез их кружным путем, по дальнему боку горы, чтобы держаться подальше от места преступления.

Его машина исчезает в облаке пыли, а Трей медлит у калитки — прислушивается, не обращая внимания на театральное сопение Банджо. Звуки, долетающие с развилки, кажутся обыденными: непотревоженные птицы и мелкие проворные шорохи, никаких голосов и неуклюжего людского движения. Трей прикидывает, что гарды, должно быть, все доделали и забрали Рашборо с собой, чтобы поскрести у него под ногтями и собрать волокна с его одежды. Жалеет, что не знала всего этого раньше, когда у нее была возможность как-то это использовать.

Заслышав хруст шагов, она поворачивает голову. Из-за деревьев на кромке двора появляется отец, направляется к ней, машет ей будто с какой-то срочностью.

— А вот и солнышко мое наконец, — говорит он, глядя на нее укоризненно. В волосах у него веточка. — Вовремя ты. Я тебя ждал.

Банджо, не обращая на Джонни внимания, протискивается пузом через рейки ворот и устремляется к дому и своей плошке с водой.

— Время-то всего обед, — говорит Трей.

— Я знаю, но нельзя вот так уходить, ничего мамке не сказав, — в такой-то день. Мы тут все волновались. Ты вообще где была?

— У Кела, — говорит Трей. — Пришлось ждать следователя. — Что отец делал, сидя в зарослях, он не объясняет, но Трей и так понимает. Он поджидал ее там, потому что прежде, чем предстать перед следователем, ему нужно знать про него все. Заслышав машину, он спрятался, как малявка, разбивший окно.

— Ай господи, ну точно, — говорит Джонни, хлопая себя по лбу. Насчет его волнений за нее у Трей иллюзий никаких, однако отец все же волновался: он переминается с ноги на ногу, как боксер. — Твой дружок Хупер сказал, что им поговорить с тобой надо, верно? Со всей этой кутерьмой у меня из головы все вылетело. И как прошло? Они с тобой по-доброму?

Ему везет: Трей тоже хочет с ним потолковать.

— Ага, — отвечает она. — Там всего один следователь был и парень, который все записывал. С ними все шик.

— Хорошо. Пусть с моей девочкой как следует обращаются, — говорит Джонни, грозя пальцем, — а не то придется иметь дело со мной. Про что спрашивали?

— Просто хотели узнать, как я его нашла. Сколько было времени, когда я его увидела. Прикасалась ли я к нему, что делала, видела ли кого.

— Ты сказала, что я мимо шел?

— Кел сказал.

За спиной у Джонни в окне гостиной движение. Свет на стекле размывает фигуру, а потому Трей определяет ее через секунду: Шила, обняв себя за талию, наблюдает за ними в окно.

Джонни потирает уголок рта костяшками пальцев.

— Ясно, — говорит он. — Шик, без паники. С этим я разберусь. А насчет золота? Ты что-нибудь про это рассказывала? Или упоминала?

— Не.

— А они спрашивали?

— Не.

— А дружок твой Хупер, он как, говорил что-то, не знаешь?

— Не. Они его расспрашивали так же, как и меня. Что он делал с Рашборо, прикасался ли к нему. Про золото он ничего не говорил.

Джонни исторгает в небо краткий злобный смешок.

— Я так и думал. Они все в этом, блядские легавые. Из любого несчастного урода Хупер все говно вышибет, если от него утаить что, и небось так и делал не раз и не два, а вот сам запросто помалкивает, когда его башка на кону.

Трей говорит:

— Я думала, ты не хочешь, чтобы они знали.

Это возвращает его внимание к Трей.

— Иисусе, нет. Ты молодец. Даже если они вернутся, чтоб расспрашивать про это, ты ничего ни про какое золото не слышала, поняла?

— Ну, — отвечает Трей. Что предпринять насчет золота, она пока не решила.

— Я насчет Хупера не жалуюсь, так-то, — заверяет ее Джонни. — Я счастлив, что он держал рот на замке. Только и хочу сказать, что у них для себя одни правила, а для остальных — другие. Не забывай.

Трей пожимает плечами. Смотрится отец говенно: постаревший, бледный — кроме тех мест, где ушибы блекнут до грязно-зеленого, что напоминает Трей о пугале у Кела.

— Что ты говорила про меня и дружочка нашего Рашборо? Сказала, что мы с ним кореша были, или как?

— Сказала, что ты его чуток знал по Лондону, но он не тебя повидать сюда приехал, ничего такого. Он тут был потому, что у него родня отсюда.

— Хорошо, — говорит Джонни. Испускает долгий выдох. Взгляд его дергается на каждый шорох в деревьях. — Славно, славно, славно. То, что мне надо. Молодчинка ты моя.

Трей ему:

— Я сказала следователю, что слышала, как на дороге кто-то разговаривал, — вчера поздно ночью. Я вышла, а на развилке мужики были — там, где я этого нашла потом. Поближе не подходила, чтоб их увидеть, но выговор у них был местный.

Тут Джонни наконец прекращает мельтешить. Таращится на нее.

— Правда?

Трей пожимает плечами.

Через секунду Джонни хлопает по верхней перекладине ворот так крепко, что они сотрясаются, запрокидывает голову и разражается хохотом.

— Боже святый всемогущий, — говорит он, — в кого ты у меня такая, а? Ай да девочка моя. Ай да яблочко от яблоньки. Иисусе, во мозг у тебя, кабы мозги были деньгами, незачем нам было б носиться со всем этим блядским золотом, мы б миллиардерами были… — Он распахивает калитку и тянется к Трей, чтоб сгрести ее в объятия, но она отступает. Джонни не засекает этого движения, да ему и без разницы. — Ты просекла, куда эти ебаные гарды ломились, а? И обставила их на мили. Не дала б ты им убийство на папку своего повесить. Ты ж моя девочка.

— Ты им то же самое давай, — говорит Трей. — Если они решат, что я это все выдумала.

Джонни перестает смеяться, чтоб обмозговать сказанное.

— Классная мысль, — говорит он через секунду, — но нет. Если я скажу то же, что и ты, они решат, что это я тебя настропалил. Мы вот как поступим: я скажу, что слышал, как ты выходила где-то среди ночи. И мне, может, надо было пойти за тобой… — он расхаживает зигзагами, размышляя вслух, — но я толком даже не проснулся. И мне показалось, что вроде как слышу голоса, я и решил, что это ты с друганами своими собралась пошалить чуток, может, малость выпить, — не хотелось тебе развлекуху портить, разве ж не все мы так в твоем возрасте, а то и хуже? Ну я и не стал тебе мешать. Но как ты вернулась, я не слышал, а потому, как проснулся сегодня утром и тебя дома не было, так я чуток и забеспокоился, как там моя девочка. Пошел тебя искать и поэтому в такую рань оказался на улице. Так. — Джонни перестает метаться и раскидывает руки, улыбаясь Трей. — Разве ж не славно оно все клеится?

— Ну.

— Вот. Порядочек, готовы к следователям, пусть теперь приходят когда хотят. Разве ж ты не классная, а, — сразу ко мне со всем этим пришла?

— Может, и так, — говорит Трей. У отца в разговоре со следователями все будет славно, это она знает. Отец у нее не дурак, вполне способен справиться, лишь бы имелся кто-то более сосредоточенный, чтобы направить его по верному пути. А Трей сосредоточена.

— Вот еще что, — говорит Джонни. — Раз уж речь зашла. Помнишь, я пошел гулять — вчера вечером, после ужина? Чисто голову проветрить.

— Ага.

Джонни грозит ей пальцем.

— Нет, не ходил я. Мы не знаем, когда мистер Рашборо скончался, правильно? Мы знаем одно: это могло случиться аккурат пока я гулял, и никто, кроме птичек, за меня не поручится. А нам ни к чему, чтоб этот парняга следователь забрал себе что-то в голову, попусту тратил время и упускал убийцу. Дома я был весь вечер, прибирался после ужина и смотрел телик. Усекла?

— Ну, — отвечает Трей. Одобряет. Отец как подозреваемый ей бы помешал. — Ты это матери и малышне сказал?

— Сказал. Тут все улажено, промаслено, хоть сейчас стреляй. Тебе никаких хлопот, вы все у меня не тупые, а наоборот — как новенькие блестящие гвоздочки, правда ж?

— Аланна может напутать, — говорит Трей. — Я ей скажу, чтоб не разговаривала со следователем. Пусть просто прикидывается, будто его боится.

Отец ей подмигивает.

— Блестяще. Пусть прячется в мамкиных юбках — и ни словечка. Ребенку так куда проще, нежели пытаться запомнить то-се-пятое-десятое. А, и вот еще что, слушай, — говорит он, вспоминая и щелкая пальцами. — Хупера твоего камера у меня, положил у тебя в комнате. Вот куда я пошел сегодня утром, как с вами увиделся. Я знал, что ты не захочешь Хупера в это вмешивать, вот я и пошел забрать аппарат, пока гарды его не нашли. Подержи его у себя пару дней, а потом верни Хуперу, эдак промежду прочим, скажи, что эту свою хрень школьную доделала. Не волнуйся — все, что с реки было, я потер.

— Ясно, — говорит Трей. — Спасибо.

— Все, значит, чики-пики, — весело говорит Джонни. — Не для бедняги мистера Рашборо, конечно, упокой господь его душу, — добавляет он вдогонку, крестясь. — Но мы-то живы-здоровы. Следователь пусть потолкует чуток, ничего интересного не услышит и подастся утомлять какую-нибудь другую сволоту несчастную. А те ребятки, что к нам давеча ночью заглядывали, больше нас доставать не станут. Все улажено, будем жить-поживать да добра наживать.

Его затея насчет купания семьи в роскоши вроде как удобно стерлась из его ума, поверх нее теперь лег новый набор обстоятельств и их требования. Трей, по умолчанию считавшая, что в любом случае так и выйдет, все равно под впечатлением, до чего оно бесследно. В последние пару недель и у нее цели сдвигались, однако она по-прежнему помнит, что старые существовали.

Эта мысль напоминает ей кое о чем.

— Тебе те деньги все еще надо возвращать?

— Пара фунтов Рашборо? — Джонни смеется. — Уже нет. Пыль на ветру. Я свободен как птица.

— Дружки его не хватятся?

— Иисусе, нет. У них своих забот полон рот. Более чем. — Оделяет ее широченной успокаивающей улыбкой. — Головушку свою этим не забивай.

— То есть ты уехать собираешься?

Джонни укоризненно вскидывается.

— Ты о чем вообще?

— Ну, раз тебе не надо теперь Рашборо ничего возвращать. В золото никто деньги вкладывать не будет, Рашборо-то нету.

Джонни подается поближе, садится на корточки, кладет ей руки на плечи — чтоб лицом к лицу.

— Ай, солнышко, — говорит он. — Разве ж я брошу вас с мамкой разбираться с этими борзыми следователями в одиночку? Господи, ну нет. Останусь здесь, пока я вам нужен.

Трей переводит это без труда: если он сейчас даст деру, смотреться будет подозрительно. От отца не отделаться, покуда следователи свою работу не закончат. Это раздражает Трей меньше, чем могло бы несколько дней назад. По крайней мере, сейчас этот козлина в кои-то веки окажется полезен.

— Ясно, — говорит она. — Шик.

Он смотрит на нее так, будто разговор не окончен. До Трей доходит, что он ждет от нее вопроса, не он ли убил Рашборо. Трей прикидывает, что мог бы — мужика того он боялся страшно, хотя, чтоб ударить его сзади, шибко храбрым быть не нужно, — однако она считает, что он ей соврет, если она спросит, да и без разницы в любом случае. Она просто надеется, что если убил он, у него хватило мозгов не оставлять ничего, что следователи могли б найти. Смотрит на него в ответ.

— Ай, солнышко, вид у тебя замученный, — говорит Джонни, сочувственно клоня голову набок. — Ужасное это потрясение небось — вот так обнаружить. Знаешь, что тебе надо? Тебе надо хорошенько поспать. Иди в дом и скажи мамке, пусть сготовит тебе пообедать да спать уложит.

Ни с того ни с сего Трей замечает, что ее все это бесит сил нет как. Должна вроде быть на седьмом небе от радости за свои успехи, что все получается прямо в яблочко, но отца она ненавидит до печенок, а по Келу тоскует так, что хочет вскинуть голову и завыть, как Банджо. Идиотизм же — она с Келом полдня провела, но чувствует себя сейчас так, будто он в миллионе миль отсюда. Она успела привыкнуть к ощущению, что Келу можно рассказывать все; не то чтоб так она и делала, но ведь могла б, если б захотела. А сейчас она занимается тем, о чем ему никогда рассказать не сможет. Трей вполне уверена, что прямого вранья следователям об убийстве с целью спихнуть невинных людей в говно Келов кодекс чести не допускает. В том, что касается своего кодекса, Кел несгибаем. В той же мере несгибаем он и в смысле верности своему слову, к которому относится так же серьезно, как и Трей, и если его взгляд на все это не совпадает со взглядом Трей, Кел решит, что она от своего слова насчет Брендана отступается. Многое Кел готов ей простить, но не это.

Ей не удается вспомнить, почему все это — дело стоящее. В практическом смысле разницы никакой: она этим занимается не потому, что дело стоящее, а потому что его необходимо доделать. Но духом падает еще ниже.

Хочет она одного — действительно пойти спать, но вот сейчас презирает отца слишком сильно, чтобы оставаться вблизи него, раз то, что ей от него было надо, она уладила.

— Пойду к друганам, — говорит она. — Зашла только Банджо оставить. Ему слишком жарко.

Вполне сойдет за правду: Трей действительно может пойти за гору, отыскать там парочку своих друганов и начать распространять свою байку. Стоит байке укорениться, как она попрет вширь, сменит очертания, стряхнет с себя любые следы Трей и дотянется до Нилона.

— Не забудь поговорить с Аланной, — напоминает ей Джонни. — Ты с ней классно ладишь, она все сделает, как ты велишь.

— Поговорю, когда вернусь, — бросает Трей через плечо. Шила все еще стоит у окна, смотрит на них.

Как раз когда Кел по самые запястья в сборе морковки, появляется Март — ковыляет в поверженной траве, плещет полями своей ослиной панамки. Драч вскакивает и пытается завлечь Коджака в пробежку, но тот ни в какую — плюхается в чахлую тень помидорных кустиков и лежит, пыхтит. Жара густая, как суп. У Кела вся спина футболки уже пропотела.

— Во морковка-то здоровущая, — замечает Март, тыкая клюкой в ведро. — Кто-нибудь сопрет одну и приделает твоему пугалу славный елдак.

— У меня навалом, — говорит Кел. — Угощайся.

— Может, и словлю тебя на слове. Есть у меня рецепт из интернета, какая-то марокканская баранья хрень, морковка-другая ее оживит. В Марокко-то у них морковь водится?

— Не знаю, — отвечает Кел. Ему известно, зачем Март явился, но делать за Марта его работу Кел не в настроении. — Чего б тебе их с ней не познакомить.

— Возможности не представится. Не слишком-то много в этих краях марокканцев. — Март наблюдает, как Кел выдергивает очередную морковь и стряхивает с нее глину. — Ну что, — говорит он. — Падди-англичанин, Падди-ирландец и Падди-американец подцепили золотую лихорадку, и Падди-англичанин от нее не оправился. Правда, что ль, что твоя Тереза его нашла?

— Ага, — отвечает Кел. — Вывела собаку погулять, а там он. — Откуда у Марта эти сведения, Кел не догадывается. Прикидывает, уж не следил ли кто-то из горцев из-за деревьев, пока они сидели при мертвеце.

Март вытаскивает кисет и принимается скручивать себе сигаретку.

— Я видал, гарды к тебе заезжали, — говорит он, — разводили свою следовательщину и дознавательщину. Машина ихняя недолго блестеть будет — на таких дорогах. Что за люди-то?

— Опер рот открывал мало, — говорит Кел, выдергивая очередную морковку. — Следователь вроде свое дело знает.

— И уж ты-то как раз такое сечешь. Ты глянь, Миляга Джим, наконец за все это время от тебя прок есть. — Март одним ловким движением проводит языком по бумаге. — Жду беседы с ними. Никогда раньше со следователями не беседовал, а с твоих слов у нас тут славный образчик. Из нашенских?

— Из Дублина. Если верить малой.

— Ах ты блядский растак, — с отвращением произносит Март. — Не будет мне удовольствия с ним толковать, если все время придется эти звуки слушать. Лучше пусть мне зубы сверлят. — Зажигалка у него не срабатывает, он смотрит на нее обиженно, трясет, пробует еще раз, с бóльшим успехом. — Ты уловил более-менее, в какую сторону он думает?

— На этом раннем этапе он, скорее всего, ничего не думает. А если и думает, мне ничего не сказал.

Брови у Марта вскидываются.

— Да ладно? Вы ж коллеги?

— Мы не коллеги, — говорит Кел. — Я просто очередной мужик, который мог это сделать. И я уж как пить дать никаким коллегой ему не буду, как только он узнает, что мы на реке резвились.

Март бросает на него веселый взгляд.

— Муша, боженька люби тебя. Ты, что ль, изводишься весь из-за той чепухи?

— Март, — говорит Кел, разгибаясь на корточках. — Они это выяснят.

— Ты об этом заикался при нем, что ли?

— Не всплывало, — отвечает Кел. Ухмылка у Марта ширится. — Но у кого-то рано или поздно всплывет.

— Ты считаешь?

— Да ладно, дядя. Вся округа знает, что Рашборо искал золото. Половине наверняка известно, что мы подсаливали реку. Кто-то наверняка скажет.

Март улыбается ему.

— Знаешь что, — говорит он, — ты вроде так славно устроился тут, что я иногда забываю, что ты залетный. И впрямь же кажется, что ты здесь всегда был. — Пропускает между зубами тонкую ленточку дыма. Воздух вокруг такой тихий, что дым висит у Мартова лица, медленно растворяясь. — Никто ничего об этом не скажет, Миляга Джим. Уж точно не гардам. А если кто скажет… — Пожимает плечами. — В этой округе слухи — страсть что такое. Вечно все передают друг дружке, что там хозяйка двоюродного их тетки кому сказала, а сверху добавляют чуток для красоты, чтобы поинтересней было… Жуть как искажаются здесь байки по ходу дела. Кто-то наверняка попутал.

— А если проверят, отследят закупку золота онлайн, которое доставляли пару недель назад в эти места? Тут-то ты и всплывешь.

— Не доверяю я банкам этим в Большом Дыме[52], — поясняет Март. — Само собой, со всем этим Брекзитом и прочим в любой день того и гляди схлопнутся. Любому здравомыслящему человеку надежней, если хотя б часть его сбережений хранится в чем-то таком, что можно потрогать. Я б и тебе, голубчик, такую финансовую стратегию посоветовал. Золотой стандарт — ничто с ним не сравнится.

— Они в телефон к Рашборо влезут. И к Джонни.

— Боже, во классно-то свои источники в деле иметь, — с восторгом отзывается Март. — Я знал, не зря мы тебя тут держим. Объясню, чего я не волнуюсь насчет того, что там в телефонах найдется. Потому что те два образчика мужской породы не просто парочка шалопаев-любителей вроде нас с парнями. Эти — профессионалы. Они с этим по-правильному обходились. Основательно.

— Джонни за всю свою жизнь основательно не обходился ни с чем, — говорит Кел.

— Может, и так, — соглашается Март. — Но дружочек наш Рашборо за Джонни присматривал бы, это точно. Джонни при том вьюноше по струнке ходил. Нет там ничего в телефонах тех.

В голосе у Марта звучит ровная мягкая безоговорочность.

— Ладно, — говорит Кел. — Может, гарды никогда ничего насчет золота не докажут. Но они о нем услышат. Может, не про то, что пытались провернуть Рашборо с Джонни, а про то, что вы с ребятами.

— И с тобой, — напоминает ему Март. — Должное надо отдавать всем.

— Так или иначе. Суть в том, что, как ни крути, это для кого-то сойдет за мотив. Рашборо выяснил насчет реки, собрался обратиться к легавым, кто-то шуганулся и закрыл ему рот. Или кто-то узнал про аферу Рашборо и не оценил.

— Такое вот, по-твоему, случилось? — уточняет Март.

— Я этого не говорил. Я сказал, что Нилон, следователь, — он эту возможность рассмотрит.

— Пусть его рассматривает сколько пожелает, — говорит Март, великодушно выдувая дым, — большой ему удачи. Не хотел бы я, правда, в его шкуру. Какие угодно мотивы пусть найдет, да только проку от них ему чуть, коли человека нету. Скажем, чисто для поддержания беседы, кто-то сболтнет насчет золота. Падди Джо говорит, он слыхал это от Майкла Мора, а Майкл Мор говорит, ему Майкл Бёг сказал, а Майкл Бёг говорит, что вроде как Патин Майк ему говорил, но тот уже на шестой пинте был, а потому не забожится, а Патин Майк скажет, он это от Падди Джо слыхал. Одно тебе скажу наверняка: про себя на той реке ни одна душа не скажет — и ни одного человека не назовет, кто был. О золоте речь если какая и может быть, все это дикие слухи, в глухих деревнях, вроде этой, такие бывают. Утренний туман, Миляга Джим, коли на поэзию потянет. Попробуй поймать его — обернется в ничто.

Март показывает это пантомимой: ловит воздух и протягивает Келу пустую ладонь.

— Глядишь, и был у кого мотив, да, — но у кого же? Вот у нас и мочало на колу, и у попа собака.

Кел возвращается к сбору моркови.

— Может, и так, — говорит.

— Голову себе не забивай, — говорит Март. — Уж всяко не этим. — Бросает самокрутку и разминает ее клюкой. — Вот что скажи мне, Миляга Джим, — продолжает он. — Чисто любопытство утолить. Не ты ль это сделал?

— Не-а, — отвечает Кел, окапывая совком особенно упрямый корнеплод. — Если б я кого решил замочить, замочил бы Джонни.

— Твоя правда, — соглашается Март. — Если по-честному, удивительно, что никто этого не сделал давным-давно. Но кто ж его ведает, где повезет, может, оно еще впереди. А не ребенок ли?

— Нет, — говорит Кел. — Даже не начинай в ту сторону.

— Признаюсь, не вижу никаких причин, с чего б ей тужиться, — с приятностью говорит Март, не обращая внимания на тон Кела, — но с людьми поди знай. Поверю тебе на слово.

— Надо б задать тебе тот же вопрос, — говорит Кел. — Ты упоминал, что целил что-то предпринять насчет Рашборо, Джонни и их разводки. И как?

Март качает головой.

— Пора б тебе уже знать меня достаточно, чтоб такое спрашивать, — говорит он. — Не мой стиль и близко. Я человек дипломатии, ей-ей. Общения. Если есть у тебя дар доносить до других что-то, нужда предпринимать что-либо крайнее возникает редко.

— Надо тебе в политики было, — говорит Кел. Это все просто в порядке встречного довода — Марта он на самом деле не подозревает. Представить себе, как Март кого-то убивает, Кел может, но не прежде, чем опробованы все более экономичные варианты.

— Знаешь что, — говорит довольный Март, — я о том и сам частенько думал. Если б не ферма, я бы давно подался в Лейнстер-хаус[53] да потягался соображалкой с той оравой. Враз поспорил бы я с тем идиётом из зеленых[54], башка жеманная, как у матери-настоятельницы. Никакого соображения у мудака того.

Март нагибается постепенно, оберегая то бедро, которое больнее, чтоб покопаться в ведре.

— Порадовался бы я, окажись то Джонни, — говорит он. — Славно да опрятно вышло б, а? Избавились бы от этих двух прохиндеев одним махом. Без вопросов: кабы выбор был за мной, я бы выбрал Джонни. — Он выпрямляется с полной горстью моркови. — В конечном счете, — говорит Март, — что там я себе думаю или что ты думаешь, разницы нисколько и никакой. Имеет значение только то, что там гордость Дублина-града себе думает, и этого нам предстоит подождать да поглядеть, куда его ветром снесет. — Машет Келу морковками. — А я пока полакомлюсь вот. Если попадутся тебе на глаза марокканцы, шли их ко мне ужинать.

Поварив эту новость в уме целый день, Лена по-прежнему не уверена, что и думать об убийстве Рашборо. Надеется, что Кел с его опытом в таких делах поможет ей разобраться. Приехав к нему, она застает Кела у кухонного стола за переработкой моркови: Кел чистит, режет и пакует ее в пакеты для морозилки. Лена, зная Келовы повадки, за добрый знак это не принимает. Он похож на того, кто готовится к долгой зиме — или к осаде.

С собой она прихватила непочатую бутылку бурбона. Пока Кел рассказывает ей про свое утро, она наливает им обоим выпить, щедро добавляя льда, устраивается напротив Кела за столом и берет на себя нарезку. Кел чистит морковь так, будто она угрожала его семье.

— Могу ручаться, парняга хорош, — говорит он. — Нилон, следователь. Все делает ненапряжно, стелет мягко, умеет не спешить, но видно, что, если понадобится, может и жестко. Будь он у меня в напарниках в те времена, я б не жаловался.

— Считаешь, он найдет кого надо, — говорит Лена, отрезая себе кусочек морковки пожевать.

Кел пожимает плечами.

— Слишком рано пока. Он того сорта, какие находят. Только это и хочу сказать.

— Ну, — говорит Лена, прощупывая почву, — чем скорее найдет, тем быстрее от нас отстанет.

Кел кивает. Молчание; лишь мерное чирканье овощечистки и ножа, да собаки вздыхают во сне, а где-то вдали тарахтит трактор.

Лена знает, что Кел ждет, когда она спросит, не он ли убил Рашборо, и задавать этот вопрос не собирается. Вместо этого отхлебывает из стакана и уведомляет Кела:

— Я мужика того пальцем не трогала. Просто на всякий случай, чтоб ты знал.

От вида Келова ошарашенного лица Лена смеется, а через секунду улыбается и Кел.

— Ну, с моей стороны было б неучтиво такое спрашивать, — говорит он, — но знать, наверное, полезно.

— Не хотела тебя пугать перед сном, — поясняет Лена. — Ни к чему мне, чтоб ты ворочался в постели да прикидывал, не спутался ли с маньячкой-убийцей.

— Да и ты, — говорит Кел. — Я по нему не скорблю, но тоже его не трогал.

Лена в любом случае так и думала. Кела не способным на убийство она не считает, но если б он и убил, она не верит, что убил бы именно этого человека и именно так. Он нужен Трей, и это связывает ему руки.

— И на кого тогда ставишь? — спрашивает она.

Кел, вновь занявшись морковкой, неопределенно клонит голову.

— Нилон мне тот же вопрос задал. Я назвал Джонни. Не знаю, верю ли в это сам, но осмысленней всего тут он.

— Он вчера ко мне заявился, — говорит Лена.

Кел вскидывается.

— Джонни?

— Он самый.

— И чего хотел?

— Спастись от собственного идиётства, вот чего. После того, как выяснилось, что золото его — херня сплошная.

— Ага, — говорит Кел. — Я Марту так и сказал.

С того мига, как она уехала, а Март махал ей вслед у Келовых ворот, Лена подозревала, что так оно и случится. Слышит подтверждение тому, и все равно плечи у нее напрягаются. Саму Лену много раз обзывали холодной, и она согласна видеть в этом некую правду; и вот Лена, увидев, распознаёт: под всей этой болтовней и озорством — они вполне настоящие — Март холоден, как камень. Она понимает, зачем Кел сделал то, что сделал. Просто надеется, что все обернется к добру.

— Что ж, — говорит она, — Март прислушался. Джонни получил предупреждение, с его слов. Не был уверен, от кого именно, однако предупредили ясно: убирайся — или мы тебя спалим.

— Что за нахер? — произносит Кел, откладывая что там у него оказалось в руках.

— А чего ты ожидал?

— Что Март сообщит Джонни, что его большая затея провалилась и оставаться тут смысла нету. Может, сколько-то их наваляли бы ему, не знаю. Я просто пытался малую из этой мутоты вытащить. А не подставить ее под поджог.

Он готов рвануть в горы и выхватить Трей из того дома — хоть бы и силой, если понадобится.

— Не пожгут их, — говорит Лена. — Пока они все дома, в любом случае. Ребята на этот счет будут осторожны.

— Иисусе Христе, — произносит Кел. — Какого хера я в этом долбаном месте делаю?

— Джонни вчера вечером паниковал, — говорит Лена. — Только и всего. Не продумал хорошенько, влез глубже, чем предполагал, и потерял голову. Он справляется, только если все идет по-его.

— Ясно, — говорит Кел. Стряхивает приступ страха и заставляет себя вновь заняться морковкой. — И чего он от тебя хотел?

— Чтоб я потолковала с народом. С тобой. С Норин. Чтоб отвяли от него.

— Какого беса, — произносит Кел. — Почему ты?

Лена вскидывает брови.

— Не считаешь, что мне дипломатических навыков хватит?

Улыбку в ответ она не получает.

— Ты в местные дела не лезешь. Джонни не чурбан, это ему должно быть известно. Чего он к тебе пристал?

Лена пожимает плечами.

— Я бы сказала, как раз поэтому. Он счел, что мне плевать будет на то, что он тут решил устроить. Начал с того, что сослался на былые времена, — «ты ж понимаешь, я такого не заслуживаю, я не ангел, но ты же знаешь, не такой уж я паршивый, как меня малюют, ты тут одна, кто меня со счетов не списывает», вся вот эта музыка. Он жуть какой обаятельный, когда хочет, Джонни-то, а вчера вечером он хотел. Напуган был точно.

— Елки, — говорит Кел, — и впрямь обаятельно. «Эй, я тут вляпался, потому что говнюк и даже не выделываюсь на этот счет, будь пупсиком, вытащи меня».

— Это я ему более-менее и сказала: его бедная недопонятая персона — не моя печаль. Тогда он сменил тактику: если ради него я ему помогать не хочу, должна помочь ради Трей.

— Сюрприз, — произносит Кел. Знай его Лена похуже, вспышку гнева она б в этом не уловила.

— Ага. Сказал, он Рашборо денег задолжал, — ты про это знал?

— Ага.

— И ему надо это дело дожать, а не то Трей либо отлупят, либо спалят, а я ж разве хочу до такого доводить. К тому времени я им уже сыта была по горло. Сказала, если ему хоть чуток на Трей не насрать, пусть съебывает в Лондон и мутоту свою забирает с собой. Расстались не в лучших отношениях.

Брови у Кела смыкаются.

— Он тебя прессовал?

Лена презрительно фыркает.

— Господи, нет. Закатил вроде как истерику, но подробностей я не знаю, потому что дверь захлопнула у него перед носом. В итоге он свалил.

Кел умолкает, Лена наблюдает за его лицом, пока он думает. Узел между бровями расслабляется, лицо у Кела делается сосредоточенным и закрытым.

— Во сколько он был у тебя?

— Где-то в восемь. Может, чуток попозже.

— Долго?

— Полчаса типа. Какое-то время ему понадобилось, чтоб подобраться к тому, зачем пришел; сперва надо было про пейзаж и про то, какую милую парочку ягняток он видал по дороге. Этот паря прямиком ничего не умеет.

Лена прикидывала, отреагирует ли Кел вот так — как легавый. В конце концов так и вышло, но в последнюю очередь.

— Истерика, — говорит Кел. — Какого сорта? Типа рыдать и умолять или типа орать и долбить в дверь?

— Промежуточное. Я ушла на кухню и врубила себе музычки, поэтому целиком не уловила, но там была драма. Прорва воплей насчет того, что это будет моя вина, если их там всех спалят до смерти, а мне с собой потом жить. Я никакого внимания на него не обратила.

— Видела, куда он пошел?

— В окно не смотрела. А ну как там мудачка этого лицо появилось бы, я его видеть не желала.

— К кому-то еще он пойти мог? Попросить, чтоб отвяли?

Лена обдумывает вопрос и качает головой.

— Никто на ум не приходит. До него раньше почти никому дела не было. И все жуть как завелись на эту тему с золотом: если б обнаружили, что это сплошная херня, решили бы, что поджог ему поделом. Может, есть где-то женщина, у которой осталась к нему слабость, но кабы она была, он бы к ней сперва пошел, а не ко мне.

— Рашборо мог убить он сам, — говорит Кел. — Ты сказала, он паниковал. Когда понял, что ты не собираешься его из этой заварухи вытаскивать, мог отчаяться. Выпил пайку-другую себе в утешение, может, — так, чтоб отупеть. Потом позвонил Рашборо, выдал ему какой-нибудь повод встретиться.

Лена смотрит на него, видит, как все еще работает в нем следователь, перебирает сценарии, крутит их так и эдак, разглядывает, пробует на прочность, проверяет, выдержат ли.

— Поступил бы он так? — спрашивает он ее. — Как по-твоему?

Лена задумывается о Джонни. Помнит она его аж тем нахальным ребенком с ангельским личиком, с которым делила ворованные сласти. Воспоминания ложатся на этого человека запросто, он не изменился — не изменился так, как должен был. На миг она видит полную странность того, где она сейчас — за столом с иностранцем, обдумывает, получился бы из Джонни подходящий убийца.

— Пьяным и отчаянным, — говорит она, — мог бы. Нет в нем ничего такого, что его б удержало. Именно такой жестокости я за ним не замечала, но и таким загнанным в угол никогда не видела. У него всегда выход был, раньше-то.

— Это вот я и прикидываю, — говорит Кел. — На этот раз он мог никакого выхода не увидеть. Я б навскидку решил, что это Джонни, если не учитывать одного: тело Рашборо после того, как он погиб, кто-то переместил. Оставить могли где угодно, но бросили прямо посреди дороги, где его обнаружили б уже через несколько часов. Не вижу никаких причин, зачем это Джонни. Он бы просто бросил труп в болото, рассказал всем, что Рашборо уехал в Лондон, а ему надо вернуть его, после чего — поминай как звали.

— Он бы так и сделал, — соглашается Лена. — Джонни совсем не из тех, кто ищет напрягов, если их можно избежать.

— Я бы счастлив был, окажись это Джонни, — говорит Кел, — но вот такого никак не объехать. — Передает Лене через стол очередную почищенную морковку.

Лена засекает признаки того, что Кел недоговаривает. Плечи слишком нахохлены, взгляд упирается в нее слишком ненадолго. Что-то за пределами очевидного не дает ему покоя.

— А ты Нилону про золото рассказывал? — спрашивает она.

— Не, — отвечает Кел. — И Трей велел помалкивать.

Свое удивление Лена прячет, отхлебывая из стакана. Она знала, что работу свою он хотел забросить совсем, но сомневается, что, когда понадобилось прикрыть Трей, он об этом помнил. О том, что это для него значит, Кел своим лицом не сообщает Лене ничего.

— Ну, — говорит она, — это-то она умеет.

— Со слов Марта, — говорит Кел, — вся округа собирается поступить так же.

— Возможно, он прав, — говорит Лена. — А без такого Нилону этому поживиться будет не особо чем. Придется подождать и посмотреть, куда ветер дунет.

— Мне он не расскажет.

— Я не про Нилона, — говорит Лена. — Я про округу.

Удивление на лице Кела, когда он поднимает голову, сообщает ей, что его эта мысль не посещала вообще. Просто потому, что видел более чем достаточно всякого, на что эта округа готова, он решил, что знает ее пределы. Лену накрывает страхом за Кела, таким всепоглощающим, что миг она не в силах пошевельнуться. Прожив два года в Арднакелти, он все еще невинен — как невинны туристы, наезжающие сюда в поисках лепреконов и рыжевласых колин[55] в шалях; как невинен был Рашборо, заявившийся обобрать доверчивых дикарей, — и вы гляньте, чем это для него кончилось.

— И что они говорят? — спрашивает он.

— Я сюда приехала сразу после работы, — отвечает Лена, — если ты этого вдруг не унюхал. Ничего не слыхала ни от кого, кроме тебя. Завтра заеду к Норин и выясню. — Ее тянет встать и отправиться в лавку сейчас же, но смысла в этом нет. Вся Арднакелти наверняка подалась в лавку сегодня к вечеру, чтобы скормить сведения и пересуды устрашающей машине — Норин, и посмотреть, что она выдаст взамен. К завтрему у Норин будет достаточно времени, чтобы перебрать урожай, а Лена улучит возможность застать ее одну.

Кел говорит:

— Трей сдает Нилону всю округу.

Лена прекращает резать — скорее от тона, нежели от смысла слов.

— Это как?

— Она сказала ему, что слышала, как прошлой ночью рядом разговаривали и топтались мужики, аккурат где труп был. Мужики с местным выговором.

Лена вновь замирает, усваивая сказанное.

— Правда слышала?

— Не.

Лена чувствует, как у нее перехватывает дух от прилива чего-то такого, что наполовину гордость, а наполовину оторопь. В ту пору, когда сама она была подростком и ненавидела Арднакелти до самых потрохов, в голову ей приходило только убежать как можно скорее и дальше. О том, чтобы отстаивать себя и взорвать это место до небес, она и не помышляла.

— И этот-то ей верит?

— Пока да. Нет повода не верить. Она была вполне убедительная.

— И что он с этим будет делать?

— Задавать прорву вопросов. Смотреть, что накопается. И грести дальше.

Лена вновь дышит ровно. Трей, может, и великолепна, однако зашла на опасную территорию. Она-то не невинна и не залетная пташка, но, как и Лена, намеренно держится отдельно от остальной округи. Лена только начинает понимать, в какой мере это иллюзия, что подобное поведение способно защитить.

— Такое чувство, будто мне такого стоило бы ожидать.

— Как?

— Не знаю. Как-то. — Думает о том, как Трей спрашивала ее, кто сделал это с Бренданом. Радуется, что не поделилась никакими догадками.

— Ага, — говорит Кел. Бросает свою чистку и проводит ладонью по лицу. — Может, и мне бы стоило. Оно мне и в голову не приходило, поскольку девчонка дала мне слово, что насчет Брендана ничего предпринимать не будет, — но, видимо, решила, что ей повезло и нашлась лазейка.

В голосе у него саднит много чего — и гнев, и страх, и обида. Лена этот голос таким ни разу не слышала.

— Как далеко она с этим зайдет?

— Кто знает. Нилон мог бы выстроить половину местных мужиков и привлечь Трей для голосового опознания, и я ума не приложу, что она вытворит. Опознает кого-то или как. Эта ее голова, я последнее время без понятия, что в ней происходит. Как ни покажется мне, что вроде сообразил, так она что-нибудь новенькое отчебучивает, и выясняется, что я все жопой наперед понял.

Лена ему:

— Надо ли нам что-то сделать?

— Типа чего? Если я дам ей понять, что знаю, чем она занимается, и это дурацкая, опасная, говенная затея, какая может привести к тому, что Трей отлупят, или спалят, или что там местные устраивают в таких случаях, ты думаешь, она послушает? Все сведется к тому, что она станет лучше стараться, чтоб от меня скрывать. Какого хера мне с этим делать?

Лена молчит. Кел не из тех, кто в обычных обстоятельствах выплескивает на окружающих свои паршивые настроения. Лену это не обижает, но возможные последствия ее глубоко беспокоят. Оказывается, она не умеет его раскусывать — на что он способен, если вот так его довести?

Кел произносит уже спокойнее:

— Как считаешь, может, тебя послушает?

— Скорее всего, нет. По-моему, она все решила.

— Ага, по-моему, тоже. — Он опять хохлится на стуле и тянется за стаканом. — Насколько я вижу, мы тут ничегошеньки поделать не можем. Прямо сейчас.

Лена ему:

— Она придет сюда ужинать?

— Поди знай, — говорит Кел, потирая глаза. — Сомневаюсь. Что, может, и хорошо, потому что мне хочется отвесить малой крепкий подзатыльник и сказать, чтоб умнела, к черту, поскорее.

Лене хватает ума не вдаваться.

— Что уж мы там решим стряпать, — говорит она, — лучше б оно было из моркови.

Кел отнимает руки от лица и смаргивает, глядя на стол, словно забыл, чем они тут заняты.

— Ага. Я не знал, примется она или нет, — раньше не выращивал никогда. Кажется, многовато посеял.

Лена вскидывает брови.

— Ты считаешь?

— Это лишь половина. Остальные пока в земле.

— Иисусе, Мария, Иосиф, — говорит Лена. — Вот что бывает, когда возвращаешься к природе. Ты это есть будешь, пока не порыжеешь. Морковный суп на обед, морковный омлет на ужин…

Келу удается улыбка.

— Научишь меня делать морковное варенье. На завтрак.

— Давай, — говорит Лена, допивая свое и вставая из-за стола. Прикидывает, что сегодня самый подходящий вечер, чтоб сделать исключение из своей политики не-стряпни. — Запарим морковное фрикассе.

В итоге делают говяжью жареху, обильно сдобренную морковкой. Пока готовят, Кел ставит Стива Эрла[56]. Собаки просыпаются от запахов и приходят намекать на обрезки. Сквозь музыку, их с Келом болтовню и шкворчание еды Лена почти слышит, как повсюду в теплом золотом воздухе поднимается в округе трескотня и суета — и доносится мерная сумрачная проступь Нилона сквозь это все.