Охотник

5

Все следующее утро Кел околачивается по дому, дожидаясь появления Марта. То, что Март явится, сомнений не вызывает никаких, а потому без толку браться за что бы то ни было серьезное. Поэтому Кел моет посуду и протирает то и се, чему оно не помешало бы, а сам вполглаза поглядывает в окно.

Можно было б болтаться на огороде, чтоб Март подошел поговорить туда, но Кел хочет позвать Марта внутрь. В доме у Кела Март последний раз был давно. Так решил Кел: между ним и Мартом лежит случившееся с Бренданом Редди, холодное, тяжкое. Март прочертил вокруг этого границы, и Кел принял их — не просить никого называть, свой рот держать на замке, рот Трей держать на замке, и все будут жить-поживать да добра наживать, — но делать вид, что границ этих нет, он Марту не даст. Ситуация же с Джонни Редди — Кел уже мыслит происходящее как ситуацию — означает, что, как бы неприятно ему это ни было, расклад придется менять.

Март возникает ближе к середине утра, с порога улыбаясь Келу так, будто заглядывает сюда что ни день.

— Заходи, — говорит Кел, — а то там жарища.

Если Март и удивлен, виду он не подает.

— Да почему б и нет, ну, — говорит он, обивая пыль с сапог. Лицо и руки у него обожжены до лютого красно-бурого, полоски белого под рукавами зеленой рубашки поло показывают, где солнечные ожоги кончаются. Март скатывает свою соломенную шляпу и сует ее в карман.

— Именье смотрится хорошо, — замечает он, оглядываясь по сторонам. — Тот торшер добавляет чуток стиля. Лена придумала?

— Кофе тебе? — спрашивает Кел. — Чай? — Он прожил здесь достаточно долго и знает, что чай предлагать приличествует независимо от погоды.

— Ой не. Все шик.

Достаточно здесь прожил Кел и для того, чтоб понимать, что это не отказ.

— Я все равно собирался себе заваривать, — говорит он. — Чего б тебе со мной не попить.

— Ну ладно тогда, не могу я бросить человека пить одного. Выпью чашечку чаю.

Кел включает электрический чайник и достает кружки.

— Опять жара сегодня, — говорит.

— Если так оно и дальше, — говорит Март, беря стул и обустраиваясь вокруг своих самых больных суставов, — придется начать продавать стадо, травы-то, чтоб кормить, нету. И приплод ягнят по весне будет отвратный. А тем временем что эти идиёты по телику показывают? Фотоснимки малышни с мороженкой.

— Детки-то куда краше тебя, — замечает Кел.

— Что верно, то верно, — хохотнув, соглашается Март. — А все одно мутит меня от этих ребяток с телика. Рассуждают о потеплении так, будто это новость, сплошной шок на лицах. Да спроси любого фермера за последние двадцать лет — не те лета стали, какие были. Подлые они теперь, да всё подлей. А дураки эти валяются себе на пляжах, жопы свои белесые жарят, будто лучшего с ними и не случалось никогда.

— А что старики прикидывают? Скоро ль переменится?

— Мосси О’Халлоран говорит, будет проливной дождь в конце месяца, а Том Пат Малоун говорит, до сентября не переменится ничего. Еще б, откуда им знать-то? Погода эта, она ж как собака сбесившаяся, нипочем не угадаешь, что выкинет.

Кел выставляет на стол всякое для чая и упаковку печенья с шоколадной крошкой. Март щедро добавляет себе в чай молока и сахара и с роскошным вздохом вытягивает ноги, отставляя тему погоды и подступаясь к главной злобе дня.

— Хочешь, скажу тебе, чему я не устаю поражаться в этой округе? — спрашивает он. — Уровню, блин, идиётства.

— Это ты про Джонни Редди? — спрашивает Кел.

— Этот парнишка, — сообщает Март, — идиёта даже в Эйнштейне разбудит. Ума не приложу, как ему это удается-то вообще. Прям дар. — Не спеша выбирает себе печенье, нагнетает напряжение. — Угадай, что он в Лондоне подцепил, — продолжает Март. — Давай, попробуй.

— Что-то венерическое, — говорит Кел. Джонни в нем ничего лучше не пробуждает.

— Более чем возможно, однако помимо того. Джонни нашел себе сассенаха[25]. Не налево сходил, нет, — мужик там. Пластиковый Падди с прорвой наличных и прорвой же розомантической блажи насчет малой родины его бабки. И Падди Англичанин вбил себе в голову, что у нас по полям сплошь золото, ждет не дождется, чтоб Падди приехал и его выкопал.

Вариантов «блестящей затеи» Джонни Келу на ум пришло множество, однако этой среди них не возникло.

— Что за херня? — говорит он.

— Такая же была и моя первая мысль, именно что, — соглашается Март. — Он из бабки своей эту небылицу вытянул. Она была Фини. Все Фини страсть какие дурные насчет забивать себе головы всякими выдумками.

— И она решила, тут где-то золото есть?

— Скорей, ее дед сказал, что его дед сказал, что его дед сказал, что оно было. Но Падди Англичанин принял это как слово Божье и теперь желает заплатить нам за возможность то золото разнюхать. Ну или, в любом разе, Джонни так говорит.

Чутье Кела подсказывает ему машинально не верить ничему, что говорит Джонни Редди, но Кел отдает себе отчет, что даже профессиональный брехун способен случайно наткнуться на что-то не порожнее.

— Ты у нас спец по геологии, — говорит Кел. — Есть вероятность, что это правда?

Март извлекает из зуба крошку от печенья.

— А вот это чумовая часть, — говорит он. — Я б такого не исключал. В горах ближе к границе золото находили — не очень далеко отсюда. А в недрах этой горы две разные скальные породы трутся друг о друга, и в таких местах золото от трения расплавляется, и его выталкивает на поверхность, всё так. И есть старое речное русло, верное дело, когда-то река могла нести золото через все наши земли и дальше, за пределы деревни. Оно может быть правдой.

— А может, это просто Фини с их выдумками, — говорит Кел.

— Более чем может быть, — соглашается Март. — До борзого Джонни мы это донесли, но его это не смутило ничуточки. Он всегда на шаг впереди таких, как мы с тобой, ну. Он хочет, чтобы мы скинулись по три сотни фунтов и купили чуток золота, чтоб в речку подложить, пусть-ка Падди Англичанин решит, будто оно прет на полях, как одуванчики, и выдаст нам по тыще-другой каждому, чтоб мы его пустили взять пробы нашей земли.

Всего несколько минут знакомства с Джонни — и Кел уже не в силах удивляться.

— А дальше что? — спрашивает он. — Если нету золота в тех пробах?

— Франси Ганнон задал аккурат такой же вопрос, — говорит Март. — У гениев мысли сходятся, а? Со слов Джонни, Падди Англичанину оно будет нипочем и хоть бы что. Уедет домой со своей щепотью золота, а мы все станем жить-поживать да добра наживать. Оскорблять целомудрие Шилы Редди я б не стал, но от кого у их ребенка мозги, мне неведомо, поскольку явно не от папаши.

— То есть ты в это не полезешь, — говорит Кел.

Март склоняет голову набок, непроницаем.

— Эй, я такого не сказал. Мне потеха хоть куда, вот как есть. Лучшего развлечения в округе годами не случалось. Едва ль не стоит того, чтоб вбросить шиллинг-другой, лишь бы сидеть в первых рядах.

— «Нетфликс» себе заведи, — говорит Кел. — Дешевле выйдет.

— Есть у меня «Нетфликс». Ничего по нему не показывают, один только Лиам Нисон снегоочистителем людей плющит, а он сам-то из соседней деревни. На что еще мне свои сбереженья тратить? На трусы шелковые бархатистые?

— Ты собираешься дать Джонни три сотни фунтов?

— Хрен ему по всей жопе. Прохиндей этот ни на единый мой пенни лапы свои не наложит. Но я, может, и скинулся бы с кем-то из ребят да купил чуток золота. Чисто крака ради.

— Они собираются? — спрашивает Кел. Это не бьется с тем, что он знает про публику в Арднакелти и про их воззрения на Редди. — Все?

— Я б не сказал, что все. Не наверняка. Они осторожничают — особенно Сенан и Франси. Но не отказались. И чем больше их согласится, тем больше остальные не захотят упустить возможность.

— Ха, — говорит Кел.

Март смотрит на него косо, поверх кружки.

— Ты б решил, что рассудка в них поболе, а?

— Я б решил, что эти ребята не поставили б деньги на россказни Джонни Редди.

Март откидывается на стуле и с удовольствием отхлебывает чай.

— Как уже я тебе сказал, у Джонни великий дар пробуждать в людях идиётство. Шила идиёткой не была, ясно-понятно, пока ее не вынюхал Джонни, и теперь только гляньте на нее. Но дело не только в том. Про всех и каждого в этой округе в уму надо держать еще и то, Миляга Джим, что эти люди тут безвылазно. Кто-то из нас того и хотел, кто-то — нет, но как только землю получаешь, никуда уже не денешься. Только и остается, что найти того, кто б недельку за фермой приглядел, пока ты сгоняешь на Тенерифе полюбоваться на бикини.

— Землю продать можно, — говорит Кел. — Лена свою продала.

Март фыркает.

— Это вообще ни разу не то же самое. Она женщина, и земля была не ее, а мужнина. Я почку свою вперед продам, чем отцову землю; мой отец из могилы встанет и башку мне оторвет. Но мы умеем целый год прожить, не повидавши ни единого нового лица, или места нового, или занятия, за какое целую жизнь ни разу не брались. Меж тем у всех у нас есть братья, которые нам в ватсап снимки валлаби шлют или пишут в фейсбуке, как они крестят детей в бразильских джунглях. — Улыбается Келу. — Меня это не достает, ясное дело. Когда неймется, почитываю про что-нибудь новенькое — чтоб ум содержать в порядке.

— Про геологию, — говорит Кел.

— Вот да, но то было много лет назад. Нынче я Османской империей увлекся. Вот были мальчата что надо, османы те. Чтоб таких забороть, спозаранку надо браться. — Март добавляет в чай еще пол-ложки сахара. — Но кое у кого из ребят таких ресурсов нету. Они равновесие шикарно держат почти все время — привыкли, а то. Но все мы крена даем чуток этим летом, просыпаясь что ни утро и глядя на поля, которым дождь все нужней и нужней, а он никак. Мы все на грани, вот мы где, равновесие не держим. И тут появляется борзый Джонни, гарцует с небылицами своими про кинозвезд, миллионеров и золото. — Пробует свой чай, кивает. — Глянь вон на Пи-Джея, за изгородью. Думаешь, у него ресурсы есть, чтоб держать ум в равновесии, когда Джонни предлагает ему солнце, луну и звезды?

— Пи-Джей, на мой глаз, вполне приземленный, — говорит Кел.

— Ни слова дурного про Пи-Джея, — говорит Март. — Он мужик что надо. Но до ручки себя доводит, с утра до ночи волнуясь о том, чем овец кормить будет, если погода не переменится, а в голове у него нет ничего, что б его отвлекло, когда надо от всего передохнуть. Ни тебе валлаби, ни тебе османов, одна и та же клятая жизнь, какую ведет с рожденья. А тут Джонни притаскивает что-то новехонькое блескучее. Пи-Джей сражен — а как иначе-то?

— Может, и никак, — говорит Кел.

— Да и остальных сразить напрочь тоже не труднее, чем Пи-Джея, они прельщены, вот что. Налицо тяжелый случай прельщения.

— Согласен, — говорит Кел. Осуждать их за это он не считает для себя возможным. Прикидывает, что его самого в Арднакелти привело нечто такое, что под определенным углом можно рассматривать как тяжелый случай прельщения. С ног Кела сшибло крепко и напрочь. Пейзажи здесь по-прежнему потрясают его запросто и безоговорочно, а вот что до всего остального в этих местах, то Кел различает тут слишком много слоев. Кел и эти места достигли определенного равновесия, дружелюбного, пусть и не очень доверительного, поддерживается оно тщательно и с определенной осторожностью с обеих сторон. И тем не менее, даже со всеми оговорками, Кел не в силах заставить себя пожалеть о том, куда его завело прельщение.

— И вот в чем штука, — произносит Март, наставляя на Кела ложечку. — Кто скажет, что они не правы? Ты сидишь и думаешь, что Пи-Джей дурень, раз связался с Джонни, но даже если Падди Англичанин передумает насчет проб, может, Пи-Джею — пусть и всего за несколько сотен — оно того стоит, чтоб хоть недолго подумать о чем-нибудь другом. Так же, как для меня оно того стоит — развлеченья для. Может, проку Пи-Джею будет куда больше, чем тратить эти деньги на психолога, который скажет, что Пи-Джей страдает от стресса, поскольку маманя его из подгузников выпростала слишком рано. Кто знает?

— За то, что они в это лезут, ты же сам их оравой идиётов назвал пять минут назад, — напоминает ему Кел.

Март энергично грозит ему ложечкой.

— Ой нет. Не за то, что лезут. Если они в это влезут так же, как ставят фунт-другой на темную лошадку в «Гранд Нэшнл»[26], идиётства тут никакого. А вот если верят, что станут миллионерами, — это другое дело. Это идиётство. И вот тут-то оно все может пойти несколько наперекосяк. — Бросает на Кела прицельный взгляд. — Девонька твоя доложила им, что ейный учитель говорит: золото тут есть.

Кел ему:

— Трей там была? Вчера вечером?

— О да, была. Сидела в уголку, что твой ангелочек, ни звука от нее, пока не спрашивали.

— Ха, — говорит Кел. Вероятность того, что это лето пройдет, а зубы он Джонни Редди не повыбьет, кажется ему все более ничтожной. — Ну, раз она сказала, что учитель такое говорил, значит, вероятно, говорил.

— Год-два назад, — задумчиво произносит Март, — разницы было б шиш да маненько. Зато теперь куча местного народу считает, что твою девоньку имеет смысл слушать. Здорово, а, как починенный стол на людей действует?

— Она не моя, — говорит Кел. — И вся эта золотая история никакого отношения к ней не имеет.

— Ну, если тянет тебя на технические подробности, — соглашается Март, — не твоя. И отношения, может, не имеет. Но у парней в головах — имеет, и влияние эта история оказывает. Чудеса в решете-то, разве нет? Кто б подумать мог, что кто-то из Редди столько уважения в этой округе заработает?

— Хорошая она малая, — говорит Кел. Ясно, что Март его предупреждает, пусть и бережно — пока что.

Март тянется за очередным печеньем, самозабвенно высматривает такое, чтоб шоколадной крошки побольше.

— Не носится по округе, неприятностей себе не ищет уж во всяком случае, — соглашается он. — Уже здорово. — Выбирает печенье, макает в чай. — Знаешь что? Ребятки такого себе напланировали про золото, если оно обнаружится, что аж тоска берет. Круизы, хлева и туры в Голливуд. Ни один ни йоты оригинального не придумал.

— А ты свое на что собираешься тратить? — спрашивает Кел.

— Я в то золото не поверю, пока оно у меня в руках не окажется, — говорит Март. — Но если окажется, сразу тебе скажу: ни на какие, блин, карибские каникулы я его тратить не стану. Вложусь, может, в космический телескоп или добуду себе ручного верблюда, чтоб моим овцам не скучно было, или воздушный шар, чтоб в городок летать. Следи за нашими объявлениями, парнишка.

Пока слушает Марта, Кел занимает часть ума тем, что представляет прихотливую кривую, о какой говорит Джонни, ведущую от подножья горы к реке через участки всех мужиков.

— Если на твоем и Пи-Джея участках золото есть, — говорит Кел, — оно и на моем выгоне залегает.

— Я о том же самом думал, верно, — соглашается Март. — Прикинь: ты, может, помидоры свои сажаешь на золотом прииске. Интересно, они по вкусу отличаются?

— Чего ж тогда Джонни меня вчера не позвал?

Март бросает на Кела косой взгляд.

— Я б сказал, это какого-то сорта афера — то, что Джонни для Падди Англичанина припас. Ты лучше моего смекнешь.

— Не по моей части, — говорит Кел.

— Если б ты что-то похожее на аферу затевал, ты бы гарду в это дело позвал?

— Я столяр, — говорит Кел. — Если меня уж как-то называть.

Судя по тому, как дергаются у Марта брови, ему весело.

— Гарда — и залетная птица вдобавок. Джонни тебя не знает так, как знаю я, это да. Ты годно чтишь то, как тут все устроено, и рот на замке держать умеешь, когда умней ничего не придумать. Но он-то про это не знает.

Это ответ на вопрос, почему Джонни примчал к Келу почирикать, еще не успев распаковать манатки. Не глянуть на мужика, у которого его малая ошивается, а выяснить, тот ли тип этот бывший легавый, чтоб испортить ему малину.

Кел говорит, не успев даже собраться сказать это:

— Он бы узнал, если б ты за меня поручился.

Брови у Марта подскакивают.

— А это еще что, Миляга Джим? Рвешься влезть в это дело? В старатели я б тебя на глаз не определил.

— Я полон сюрпризов, — говорит Кел.

— Тебе уже, что ли, неймется — или ты золотые самородки вместе с пастернаком из грядки тягаешь?

— Сам же сказал. На «Нетфликсе» нет ничего.

— Ради бога, не говори мне только, что Джонни Редди и в тебе идиётство выявляет. Его и так уж выше крыши. Ты ж не чуешь позыва стряхнуть пыль с клятого своего жетона, схватить за шкирку борзых аферистов да метнуть их в лапы гарды, а?

— Не-а, — говорит Кел. — Просто прикидываю, что раз моя земля все равно втянута, чего б не выяснить, что происходит.

Март созерцательно чешет шею, где его кто-то укусил, и разглядывает Кела. В ответ Кел вперяется в Марта. Всеми потрохами не желает он просить Марта Лавина о каких бы то ни было одолжениях и вполне уверен, что Март это понимает.

— Ты же развлечься хочешь, — говорит Кел, — понаблюдать, как Джонни пытается сообразить, что со мной делать, поддаст жару.

— Факт, — соглашается Март. — Но я бы не хотел, чтоб у него случился нервный припадок и он уволок Падди Англичанина у нас из-под носа до того, как все может сделаться интересным. Это было б псу под хвост.

— Никаких резких движений я делать не собираюсь, — говорит Кел. — Мое присутствие он едва заметит.

— Безобидность тебе дается классно, это верно, — говорит Март, улыбаясь так, что все лицо его сморщивается от увлеченности, — когда оно тебе надо. Ладно, раз так. Приходи в «Шон Ог» завтра вечером, когда Джонни притащит туда Падди Англичанина на досмотр, там и поглядим, что имеем. Годится?

— Вполне, — говорит Кел. — Спасибо.

— Меня не благодари, — отзывается Март. — Я б сказал, что, втягивая тебя в чушь этого субчика, одолжения тебе не делаю. — Допивает чай и встает, по очереди распрямляя суставы. — А ты на что миллионы свои потратишь?

— Круиз на Карибы сойдет, — говорит Кел.

Март смеется, отсылает Кела нахер с этим и топает к двери, натягивая соломенную шляпу на пух шевелюры. Кел убирает печенье и несет кружки в мойку. Задумывается, с чего Март решил выложить гарде и залетной птице затею, какая может оказаться аферой, — только с того, что по каким-то своим причинам захотел, чтобы Кел оказался в деле.

Главное дарование, какое Кел в себе обнаружил с тех пор, как поселился в Арднакелти, — обширная умиротворяющая способность предоставлять всему идти своим чередом. Поначалу это качество плоховато сочеталось с его глубоким инстинктом все исправлять, но со временем они уравновесились: Кел в основном применяет свой позыв исправлять к осязаемым предметам — к своему дому, например, или к чьей-либо мебели, — а остальному позволяет исправляться самостоятельно. Ситуация с Джонни Редди не из тех, какие можно оставить в покое. Хотя и тем, что надо исправлять, она тоже не кажется. Видится она одновременно и более хрупкой, и более переменчивой, то есть тем, за чем необходимо наблюдать — на случай, если заполыхает и разбушуется.

Трей вынуждена идти в лавку, потому что Мэв — подлиза. Очередь-то ее, но она устроилась с отцом на диване и заваливает его дурацкими вопросами про «Формулу-1» по телику и упивается его ответами так, будто это тайны Вселенной. Когда мамка велела ей идти, Мэв надула губки, а отец рассмеялся и сказал:

— Ай, ну оставь ребенка в покое. Нам здоровски, правда, Мэвин? Оно что, горит?

А поскольку горит то, что на ужин нечего есть, Трей бредет в деревню, волоча за собой хозяйственную тележку. Даже Банджо ее не сопровождает, она оставила его валяться в кухне на полу, в самом прохладном углу, — когда прищелкнула пальцами, зовя его с собой, он, тяжко и жалобно пыхтя, лишь вскинул на нее изнуренный взгляд.

Ходить в лавку Трей не любит. Еще пару лет назад Норин взглядом выпихивала ее вон, стоило Трей зайти, и Трей тибрила что-то всякий раз, как Норин отводила злые глаза, чтоб обслужить другого покупателя. Нынче Трей обычно платит за то, что хочет взять, а Норин кивает ей и интересуется, как дела у мамы, но время от времени Трей все равно подворовывает, просто чтоб не портить показатели.

Сегодня она воровать ничего не собирается, хочет просто купить картошки, бекона и какой там еще херни по списку в кармане и вернуться домой. Норин с безжалостной искусностью уже успеет вытянуть из Десси все подробности прошлого вечера и станет охотиться за добавкой. Трей ни о чем таком разговаривать не хочет. Мужики засиделись допоздна, напиваясь и шумя все сильней, разражаясь взрывами хохота, из-за чего Аланна приковыляла, спотыкаясь, в комнату к Трей, растерянная и напуганная, забралась к сестре в постель и влажно засопела Трей в шею. Они у Джонни с рук едят. Трей понемногу начинает чувствовать себя дурой: как она могла подумать, что сможет хоть с кем-то из них что-то поделать?

Норин — конечно же — не одна. Дирян Куннифф угнездилась возле прилавка, где можно податься поближе к Норин и ловить каждое ее слово первой, а Том Пат Малоун устроился в углу на стуле, который Норин держит для тех, кому перед обратной дорогой надо передохнуть. Миссис Куннифф — маленькая и возбудимая, зубы у ней чудны́е, голову она подает вперед и носит розовые теплые кофты даже в такую жару. Том Пат — скрюченный человек-обломок крепко за восемьдесят, умеет предсказывать погоду, наследственный хранитель рецепта на снадобье из шерстного жира, каким можно лечить все на свете, от экземы до ревматизма. Назвали его в честь обоих дедов, и обращаться к нему надо по обоим именам, чтоб никого из дедов не обидеть, хотя оба уже полвека на том свете. Чтобы обосновать свое присутствие в лавке, миссис Куннифф держит перед собой на прилавке пачку скучного печенья, а у Тома Пата на коленях воскресная газета, но ни та ни другой здесь не ради покупок. Трей, стараясь не отсвечивать, собирает по лавке все необходимое. Иллюзий на тему того, что она запросто отсюда выберется, у нее нет.

— Бохтымой, Норин, тут прям как на вокзале в Голуэе нынче, — замечает Том Пат. — Есть ли кто в округе, кого к тебе сегодня еще не принесло?

— Да все просто твоему примеру следуют, а то, — ловко срезает его Норин. Она стирает с полок пыль — не бывает такого, чтоб Норин ничего не делала. — Как твой папа нынче себя чувствует, Тереза?

— Шик, — отвечает Трей, отыскивая ветчинную нарезку.

— Иисус, Мария и Иосиф, везет же некоторым. У него голова из титана, видать. Чего они там пили вообще? Я спросила у Десси, но он головы на подушке повернуть не смог, чтоб мне ответить.

Миссис Куннифф задышливо хихикает. Трей пожимает плечами.

Норин вполоборота бросает на нее прицельный птичий взгляд.

— Когда пришел, вывалил немало, но боже храни нас. Четыре утра, а он меня растолкал ради какой-то дикой байки про золотые самородки и умолял, чтоб я ему жареху сделала.

— И как, сделала? — уточняет Том Пат.

— Не сделала. Получил поджаренного хлеба кусок да по мозгам за то, что детей будит, вот что получил. Ну-ка, Тереза, это правда — то, что Десси сказал, или это выпивка в нем разговаривала? Какой-то англичанин собирается копаться у всех на участках?

— Ну, — говорит Трей. — Он богатый. Бабка у него была из этих мест. Она ему рассказала, что тут было золото.

— Святая Мария, матерь Божья, — выдыхает миссис Куннифф, вцепляясь в лацканы кофты. — Как в кино. Богом клянусь, у меня пульс зашкалил, как услыхала. И дайте скажу вам жуть какое чуднóе. В ночь на субботу мне приснилось, что я в кухонной мойке у себя нашла золотую монету. Вот лежала она там просто. Бабка моя всегда говорила, что ясновидение у нас в…

— Такое бывает, если сыр на ночь есть, — наставляет ее Норин. — Мы как-то нажарили под Рождество камамбера, и мне приснилось, что я превратилась в ламу в зоопарке и раздражало меня страшно, потому что парадные туфли на копыта не налезали. Сыра не ешь — и все будет шик. Так и что, Тереза… — Норин бросает стирать пыль, перегибается через прилавок и наставляет веник для пыли на Трей, — папка твой сказал, кто у парняги того бабуля?

— Не, — отвечает Трей. — Вряд ли он знает. — Не находит то повидло, какое у них обычно. Берет какую-то странную абрикосовую хрень.

— Мужики все такие, — говорит Норин. — Женщина б догадалась спросить. Мы с Димфной, миссис Дугган, все утро пытались разобраться, кто ж она может быть. Димфна прикидывает, что, наверное, это Бриди Фини, которая из-за реки, в Лондон уехала еще до Чрезвычайного положения[27]. Ни слуху ни духу от нее с тех пор не было. Димфна говорит, ее мама всегда считала, что Бриди перебралась через пролив, чтоб ляльку родить, и пряталась от срама, но, сдается мне, могло быть так, что она поначалу ни шиша не утруждалась писать, а потом вышла замуж за какого-то расфуфыренного врача и слишком зазналась, чтоб писать таким, как мы. Или и то и другое, — добавляет она, осененная этим новым соображением. — Сперва лялька, а следом врач.

— Сестра Бриди Фини замужем была за моим дядей, — говорит Том Пат. — Я тогда малявкой был, когда она уехала, но все говорили, она хорошо устроится. Из таких она была. Могла за врача выйти, это точно.

— Я знаю Анн Мари Долан, — торжествующе заявляет миссис Куннифф, — мамка ее была из Фини. Бриди ей двоюродная бабка. Я тут же Анн Мари позвонила, как только сердце у меня утихло малость, — правда же, Норин? Она говорит, что ни дед ее, ни мамка ни разу ни словом ни про какое золото не заикались. Ни звука от них про то. Верится вам в такое?

— Мне — да, — говорит Том Пат. — Я б сказал, оно типично. Дед Анн Мари — старый Мик Фини, а Мик Фини девчонок ни в грош не ставил. Считал, что они ужасные болтушки, все до единой, вода в решете… о присутствующих дурного слова не скажу. — Оделяет всех улыбкой. Миссис Куннифф прицокивает языком. — У него одни дочки народились. Я б решил, он никому не говорил и ждал, чтоб у Анн Мари парнишка подрос, кому такое передать. Да только возьми да и случись у Мика инфаркт, вот и помер он, не успев.

— И никому это не диво, кроме него самого, — ехидно замечает Норин. — Я слыхала, у него в чулане битком бутылок было, пришлось контейнер заказывать. Немудрено, что он насчет того золота ничего не предпринял. У него другие занятия были.

— И если б не этот англичанин, — говорит миссис Куннифф, прижимая ладонь к лицу, — тайна эта потерялась бы навеки. А мы всю жизнь расхаживали бы по золоту, а сами ни сном ни духом.

— Вот что бывает, когда люди ничего не делают, — говорит Норин. Выдержав предельно возможное для себя время бездействия, она возвращается к приборке. — Одному богу известно, сколько поколений Фини — ни один из них — нихера насчет того золота не предприняли. Хоть у англичанина этого соображения откуда-то хватило взяться за дело. Самое, блин, время.

— Ты с этим англичанином повидаешься же, а, Тереза? — спрашивает миссис Куннифф, бочком пододвигаясь к Трей. — Можешь спросить его, нет ли чего на нашем участке? Норин говорила, оно в реке, и уж конечно, мы всего в нескольких ярдах от реки-то. Сама я копать не могу, у меня спина жуть что творит со мной, а вот Джо для рытья очень годится. Сад умеет насадить, оглянуться не успеешь.

Судя по всему, где-то по дороге с горы золото превратилось из возможности в несомненность. Трей не понимает толком, чтó она об этом думает.

Сгружает свои покупки на прилавок и добавляет пакет картофельной стружки — в уплату за то, что выполняет за Мэв ее работу.

— И двадцать «Мальборо», — говорит она.

— Ты молодая слишком, чтоб курить, — ставит ей на вид Норин.

— Это отцу.

— Надо полагать, — соглашается Норин, бросая на Трей еще один подозрительный взгляд и поворачиваясь за сигаретами. — Кел тебе ввалит, если курево унюхает. Запомни.

— Ну, — отзывается Трей. Ей хочется уйти.

— Иди-ка сюда, а-халинь[28], — велит Том Пат, подзывая Трей. — Я б сам подошел, да только всю силу в ногах потратил, пока сюда добрался. Подойти сюда, я на тебя гляну.

Трей предоставляет Норин пробивать покупки и подходит к Тому Пату. Тот берет ее за запястье, тянет на себя, чтоб разглядеть поближе, — глаза у него заволокло пленкой. От Тома Пата пахнет разогретым сараем.

— Ты вылитый дедуля твой, — говорит он ей. — Мамки твоей отец. Хороший человек был.

— Ну, — говорит Трей. — Спасибо. — Дед помер еще до того, как она родилась. Мамка вспоминает о нем редко.

— Скажи мне вот что, — говорит Том Пат. — Ты и янки тот, который на земле О’Шэев. Вы кресла-качалки делаете?

— Бывает, — говорит Трей.

— Мне кресло-качалку бы, — поясняет Том Пат, — перед очагом, зимой. Страх как много я в эти дни думаю про зиму, чтобы мне стало попрохладней. Сделаете как-нибудь такое для меня? Маленькое, ну, чтоб ноженьки мои до земли доставали.

— Ну, — говорит Трей. — А то. — Она соглашается почти на любую работу, какая ни подвернется. Трей в курсе, что по каким-то официальным там причинам, каких она не понимает и до каких ей нет дела, Келу здесь работать нельзя. Один из ее страхов в том, что он не сможет зарабатывать вдоволь денег на жизнь и ему придется вернуться в Америку.

— Хорошая ты девочка, — говорит Том Пат, улыбаясь ей. Немногие зубы в его запавшем рту смотрятся здоровенными, как у лошади. — Вы б заехали ко мне, прикинули, как и что. Я уж не вижу ничего, чтоб самому за руль.

— Келу передам, — говорит Трей. Том Пат все еще держит ее за запястье, вялые костлявые пальцы потряхивает нечастым тремором.

— Твой папка полезное дело для всей этой округи затеял, — говорит ей Том Пат. — Такое не для пары землекопов на паре полей. Через несколько лет мы сами себя не узнаем. И все благодаря твоему папке. Гордишься им, а?

Трей помалкивает. Чувствует, как молчание заполняет ее, словно жидкий бетон.

— Да уж, когда это ребятня ценила родителей своих? — вздыхая, произносит миссис Куннифф. — Скучать будут, когда нас не станет. Но ты от меня передай отцу своему, Тереза, что он большой человек, как ни крути.

— Послушай-ка, а-стор[29], — говорит Том Пат. — Ты Бриана нашего знаешь? Мальчонку моей Элейн. Рыжий такой.

— Ну, — говорит Трей. Бриан ей не нравится. Он учился в одном классе с Бренданом. Заводил его так, что Брендан выходил из себя, а сам бежал жаловаться учителю. Ни одному Редди никто никогда не верил.

— Дружок этот ваш, сассенах, ему ж понадобится кто-то речку просеивать. А? Ботинки свои дорогие мочить не захочет небось.

— Не знаю, — говорит Трей.

— Бриан — парень некрупный, зато сильный. И ему полезно. Этому парню впрок пошел бы тяжкий труд, чтоб голова на место встала. Мамка его с ним слишком нежничает. Отцу-то скажи про то, ага.

— Не один Бриан ту работу хочет, — вставляет Норин, более не в силах молчать. — Полно кругом парней, кому только дай себя показать. Мой Джек завтра придет в паб, Тереза, вот что. Ты скажи отцу своему, чтоб познакомил Джека с этим англичанином.

— Не знаю, нужен ли ему кто, — говорит Трей. — Я с ним еще не видалась.

— Ты это в голову не бери. Просто отцу скажи, да и все. Сможешь запомнить?

Все они пылко сосредоточились на Трей — она к такому не привычная. Все кажется очень странным, как в паршивом старом фильме, где пришельцы вселяются в тела людей.

— Мне пора, — говорит она, выпрастывая руку из хватки Тома Пата. — Мамке надо ужин готовить.

— Тридцать шесть восемьдесят с тебя, — говорит Норин, ловко сдавая назад. — Сигареты жуть какие дорогие. Чего папка твой на вейп не перейдет? Я Десси перевела на вейпы эти самые год назад, он с сигарет у меня слез полностью… не смотри на меня так, я знаю, какой он вчера был, нос у меня исправен. Но в основном.

Колокольчик в дверях весело звякает, и входит Ричи Кейси, смердя овечьим дерьмом и отчищая сапоги о коврик.

— Блядское пекло, — говорит он. — Овцы подходят и умоляют, чтоб их обрили, если шерсть на них не расплавится быстрее. Как дела, Тереза? Как папка твой?

Ричи Кейси не сказал Трей за всю ее жизнь ни единого слова.

— Шик, — отвечает она, суя сдачу в карман, и выметается, прежде чем кто-нибудь сделается еще страннее.

На то, чтоб навести в голове порядок и понять, что вообще происходит, Трей тратит чуть ли не всю дорогу домой. Все эти люди что-то хотят от нее. Им нужна ее помощь — так же, как она была нужна ее отцу вчера вечером.

К тому, что кому-то, кроме матери, нужна ее помощь, Трей не привыкла. Матери ее нужно всякое вроде сходить в лавку или прибраться в ванной — немудрящее, где Трей не надо ничего выбирать, у этих занятий нет никаких неявных смыслов и последствий. Тут же дело другое. Люди хотят, чтобы она делала для них что-то такое, что в ее власти делать или не делать, — такое, что в любом случае имеет неявный смысл.

Трей всегда предпочитала немудрящее. Первый порыв — этот новый расклад не принять, но постепенно, по мере того как она поддергивает тележку за собой по каменистой тропе, в уме у Трей расклад этот меняется. Едва ли не впервые в жизни у Трей есть власть.

Она крутит расклад в уме, пробует на вкус. Она довольно-таки уверена, что Кел сочтет план ее отца и особенно участие в нем Трей паршивой затеей, но Трей не кажется, что это надо принимать в расчет. Кел — отдельно. На размышления о том, прав Кел или нет, она не тратит почти никаких усилий — и потому что обычно он прав, и потому что это ничего не меняет.

Жар опаляет ей макушку. Над вереском кружат и ноют насекомые. Она вспоминает пальцы Тома Пата, хрупкие и тряские, у себя на запястье и вперенный в нее жадный взгляд выпученных глаз миссис Куннифф. Вместо того чтобы отвергать их, ум Трей устремляется этим новым обстоятельствам навстречу. Пока неизвестно как, однако Трей ими воспользуется.