Окончанельное искупление

Глава 57

— Это Сэр Харолд Симмонс, миледи, — объявила старшая горничная Роуз Торнбер.

— Благодарю, Анджела. Я его ожидала, — ответила Роуз. — Пожалуйста, проведи его в гостиную.

Анджела неодобрительно сжала губы. Ей никогда не нравилось видеть Леди Роуз, встречающуюся с каким-нибудь мужчиной в одиночку, пусть даже мужчина и имел положение Сэра Харолда, однако она была достаточно умна, чтобы не высказывать своё мнение:

— Хорошо, миледи.

Несколько минут спустя Сэр Харолд нашёл её в гостиной. Как и предполагало название этой комнаты, она была украшено разнообразной удобной мебелью для усаживания гостей, в основном — креслами, хотя был там и диван, и покрытый искусной резьбой стол, создававший центр помещения. Именно там обычно подавали чай.

Хозяйка дома сидела на довольно жёстком стуле в боковой части комнаты, её спина была прямой, за исключением естественного изгиба её позвоночника. Черты её лица и её тёмные волосы лишь делали чёрную ткань её платья ещё более привлекательной. Она встала со своего места, чтобы поприветствовать Сэра Харолда:

— Я вижу, вы сочли необходимым изложить свои доводы лично, — сказал она скорее как вызов, а не как приветствие.

Харолд взял предложенную руку, и склонился над ней, едва не касаясь губами тыльной стороны ладони. Поцеловать её было бы оскорблением, учитывая разницу в их положении. Он задержался в этой позе дольше, чем было необходимо, чтобы оказать дополнительное почтение вдове своего учителя.

— Благодарю за то, что согласились увидеться, Леди Хайтауэр, — начал он. — Я посчитал необходимым лично высказать свои мысли.

Как только он выпустил её руку, она указала на стул в противоположной части комнаты, приказывая ему сесть, а затем вернулась на своё место.

— Пожалуйста, не нужно использовать мой формальный титул. «Леди Роуз» будет достаточно, — предложила она. Она бы предпочла Леди Торнбер, но этот титул всё ещё по закону принадлежал её свекрови, Элиз. Чтобы избежать путаницы, в менее формальной обстановке она использовала своё имя.

— Вы оказываете мне слишком много чести, Леди Роуз, — сказал Харолд. Ситуация заставляла его чувствовать себя не в своей тарелке. Он вырос на ферме, и придворному этикету он научился под руководством Дориана после того, как его выбрали для обучения на рыцаря. Учитывая его биографию, было сомнительно, что он когда-нибудь будет чувствовать себя комфортно в подобных обстоятельствах. В прошлом Леди Роуз помогала его обучать, но сейчас она будто относилась к нему с прохладцей.

Роуз отвернулась, глядя в окно:

— Для старого друга моего мужа чести не слишком много, Сэр Харолд.

— Вы же, конечно, понимаете, зачем я здесь, Леди Роуз? — осторожно спросил Харолд.

Она кивнула:

— Да, понимаю, и я боюсь, что вы зря потеряли время, явившись сюда, Сэр Харолд.

— Пожалуйста, достаточно просто «Харолд», Леди Роуз, — ответил он. — В конце концов, вы помогали учить меня.

— Ты был отличным учеником, Харолд, но я не дам тебе меч, — сказала она ему. Она имела ввиду обломки, оставшиеся от «Шипа», двуручного меча, некогда принадлежавшего Дориану.

— Королева намеревается почтить его, основав новый орден рыцарей, который будет назван Орденом Шипа. Название должно почтить его имя, и этот меч будет помещён в обители нашего братства как своего рода реликвия, служа примером для будущих поколений, — пылко сказал Харолд.

— Сэр Иган примерно так и сказал в своём письме, — сказала Роуз. — Нет необходимости напоминать мне об этом.

— Я не понимаю вашей неохоты, Леди Роуз, — ответил Харолд. — Разве вы не хотите, чтобы мы почтили его?

— Ты неправильно выразился, Харолд. Это не «неохота». Более подходящим термином был бы «отказ», — сказала она ему. — Ты знаешь, откуда пошло имя этого меча?

— Нет, Леди Роуз, — с готовностью сказал Харолд. — Он никогда не делился со мной своими соображениями, но мы всегда полагали, что имя меча олицетворяло более острую часть его имени[7].

— Именно, — со сталью в голосе сказала Роуз, — вы полагали, и полагали неверно. Он использовал лишь первую половину имени меча, а полное имя было «Шип Розы». Это имя имело особое значение для нас двоих. Оно — не для твоего или чьего-либо ещё почитания, оно символизировало узы между мной и моим мужем.

— Но, Леди Роуз…

— Ты хотел бы, чтобы я ещё и своё обручальное кольцо поместила в вашу обитель, Сэр Харолд?! Этого хватит, чтобы вас удовлетворить? Потому что для меня это будет практически то же самое. Теперь понял? — зло ударила она по нему словами, будто желая разделить с ним свою боль, ранив его.

Харолд привстал, и упал на колени:

— Простите меня, Леди Роуз, в своём невежестве я оскорбил вас. У меня не было намерения это делать. Теперь я понимаю свою ошибку.

Тут она сжалилась над ним:

— Встань, Харолд, и не опускай ты так взгляд. Я была слишком резкой.

Он встал, но голову не поднял:

— Мне не следовало приходить.

— Нет, — сказала она. — Я обдумала твою просьбу, и хотя Шип вам не заполучить, вы можете забрать кое-что иное.

Она указала на стену, где на стойке висел длинный меч.

Харолд вопросительно посмотрел на неё.

— Этот меч принадлежал его отцу, Грэму Торнберу. Дориан взял его себе после смерти своего отца. Это был первый меч, который Мордэкай зачаровал для него. Дориан гордо использовал его, пока не перешёл на двуручный меч, перестав пользоваться щитом, — объяснила она.

— Но… — почти заикаясь сказал Харолд, — …разве он не должен перейти его сыну, Грэму?

— Грэм никогда не будет держать в руках оружие, — с вызывающим упорством сказала Роуз. — Таково было последнее желание Дориана.

Харолд ошеломлённо уставился на неё, не зная, что сказать.

— Берте его, и уходите, Сэр Харолд, — сказала она. — Я нынче быстро устаю. Увидимся на панихиде.

Не сказав больше ни слова, она развернулась, и вышла из комнаты.

Харолд посмотрел ей вслед. «Его сыну не будет позволено учиться владеть мечом?». Он печально снял меч, и пошёл к выходу.

Панихида состоялась в день годовщины смерти Короля Джеймса Ланкастера. Похороны Короля и Королевы были проведены вскоре после того, как были улажены созданные Трэмонтом и Мал'горосом проблемы. Дориана хоронили в Камероне, и похороны также были слишком короткими. Даже этот день предназначался для почтения памяти как прошлых монархов, так и героев, павших ради сохранения Лосайона.

По традиции на таких событиях руководил кто-то из глав четырёх церквей, но это больше не было вариантом, и вместо того, чтобы позволить руководить какому-то из чиновников, Ариадна взяла инициативу в свои руки. Хотя обычай предусматривал какое-то обращение со стороны монарха во время таких церемоний, было необычно для одного из них руководить вообще всем.

Речь Королевы была прочувствованной. Она обстоятельно поговорила о своих родителях, а потом начала подробно описывать усилия всех тех, кто умер, поддерживая её во время попытки переворота Герцога Трэмонта, назвав имя каждого из них. Затем она исключительно долго говорила о человеке, которого в какой-то момент назвала «величайшим героем Лосайона». Она приковала к себе внимание толпы, и закончила на высокой ноте, объявив создание Ордена Шипа в честь Дориана.

Ещё несколько человек брали слово после неё, включая, по очереди, Элиз Торнбер, Сэра Харолда и Сэра Игана. Леди Роуз была приглашена, но от неё, как от вдовы Дориана, вообще-то не ожидалось выступление перед толпой.

Меня выступать не пригласили. Питэр уже предупредил меня об этом наедине. Господствующее мнение гласило, что речь от «Кровавого Лорда» может запятнать событие или каким-то образом опорочить память Дориана Торнбера.

Хотелось бы мне сказать, что меня это не беспокоило, но это было не так. Было больно. Дориан и Маркус были моими самыми близкими друзьями, и хотя у меня не было возможности произнести речь в честь Маркуса, намеренный отказ в возможности замолвить слово за Дориана был…

Но я проглотил обиду. В одном из мешочков у себя на поясе я хранил плод своих трудов в течение прошедшей половины года. Он предполагался в качестве подарка Королеве, и этот день казался наилучшим моментом для него, но теперь мне придётся подождать, и преподнести его ей наедине.

— Нельзя же, чтобы я испортил весь день, — тихо пробормотал я.

Пенни уловила мои слова, и сжала мою руку в качестве поддержки, её облачённые в чёрную перчатку пальцы переплелись с моими. Я и забыл, какой острый у неё был слух. Я позволил своему взгляду на миг задержаться на ней, наслаждаясь видом её в той бунтарской чёрно-красной коже. Мы нарядились в те же одежды, которые носили во время моего судебного процесса. Это было лучше, чем разочаровывать толпу.

Что удивительно, когда пришло время, Роуз вышла вперёд, заняв место на подиуме. Её платье было вдовьего чёрного цвета, поскольку ещё оставалось немного времени перед тем, как истечёт год оплакивания её муже.

— Сегодня я здесь, чтобы сказать о моём отце, Да́нкане Хайтауэре, и моём муже, Дориане Торнбере, — торжественно сказала Роуз. Она прочитала короткое восхваление этим двум людям, бывшим столь важными для неё, но к концу её голос надломился, когда она попыталась объяснить, что Дориан для неё значил. Ариадна сочувственно подошла к ней, надеясь помочь ей с достоинством сойти с подиума, но Роуз отмахнулась от неё.

Прочистив горло, она снова подняла голову. Даже вуаль, которую она носила, не могла скрыть её красных глаз и промокших от слёз щёк:

— Я не могу договорить до конца, но здесь есть один человек, любивший моего муже не меньше меня, — глухо сказала Роуз.

Посмотрев на Королеву, она опустила взгляд:

— Если вы позволите, Ваше Величество, я бы попросила Мордэкая Иллэниэла, Графа ди'Камерона, закончить речь о Дориане. Я полагаю, он бы так захотел.

Все собравшиеся примолкли, а затем разразились тихим бормотанием, когда люди стали гадать, как Королева ответит на это. Многие взгляды сошлись на мне, и столько же человек смотрело на Ариадну, ожидая её ответа. Однако я знал, как она ответит — её загнали в угол.

Сохраняя идеальное самообладание, Ариадна взяла Роуз за руку, а вторую руку положила ей на плечо:

— Я уверена, что это будет кстати, Леди Хайтауэр, — сказала она, мягко поведя Роуз прочь, и нашла меня своим взглядом: — Лорд Камерон, не будете ли вы столь любезны, — произнесла она ровно настолько громко, чтобы я её услышал.

Покосившись на свою жену, я двинулся к подиуму, думая пойти в одиночку. Однако Пенни оставалась рядом со мной, близко, будто почти защищая меня. Был ли то жест поддержки перед лицом столь многих недружественных лиц, или она считала, что мне в самом деле понадобится физическая защита — в этом я не был уверен. Она снова заплела волосы в косы, включая металлические шнуры и серебряные наконечники, поэтому я знал, что она, строго говоря, не была безоружна.

Защита мне на самом деле не требовалась, но я чувствовал себя увереннее благодаря её близости. Глядя на собравшихся дворян, и на стоявшую позади них толпу горожан, я увидел мало друзей, и гораздо больше людей с враждебными лицами. Было ясно, что в Албамарле мне больше не рады.

— Я знаю, что многие из вас считают, что я недостоин говорить о Дориане Торнбере, но я всё равно это сделаю, ибо он был самым близким моим другом. Я надеюсь, что вы не будете держать нашу с ним близость против него, или против Джеймса и Дженевив Ланкастеров, бывших мне близкими. За них говорили другие, поэтому я хотел бы высказать своё мнение лишь о Дориане. Дориан научил меня тому, что означает верность, и что означает доверие. Многие будут помнить его за его воинскую доблесть, и это так, на поле битвы ему не было равных — но его навык владения мечом был наименее значительной чертой Дориана. Он был человеком чести, но это не характеризовало его полностью, в отличие от его готовности жертвовать собой ради других. Он никогда не увиливал от своего долга, но великим человеком его делала именно его доброта, — сказал я, и приостановился, позволив им переварить мои слова.

— Но он не был идеален, — продолжил я. — Его честность была настолько закоренелой, что была не только добродетелью, но также порой источником неловкостей. Он был просто неспособен лгать, даже для чего-нибудь вроде мелкой выдумки ради социальной вежливости. Я, и наш общий друг, Маркус Ланкастер, потратили много дней нашей молодости, пытаясь исправить этот «изъян», но врать он так и не наловчился. В конечном итоге мы приняли его таким, каким он был, и со временем научились уважать нашего друга за его внутреннюю силу. Он шёл трудным путём, но никогда не жаловался. В конце концов он сделал то же самое, что сделал его отец — отдал всё, что у него было, чтобы защитить своих друзей и семью. Он отдавал, пока не осталось ничего. Отдавал, пока не умер, — говорил я, и мой взор затуманился, но голос оставался крепким.

— Сегодня я оплакиваю потерю многих, но более всего я оплакиваю потерю моего друга. Я говорю себе, что мы на самом деле не потеряли его, ибо то, что он дал нам, всё ещё здесь, в наших сердцах. Я вижу его любовь в лицах его жены и детей, и я вижу его силу и честь в солдатах и рыцарях, которых он обучал. Я вижу его доброту в том, что мои собственные жена и дети всё ещё здесь, со мной, ибо без него они бы погибли, — произнёс я. Толку перед собой я больше видеть не мог, но мой магический взор сказал мне, что от слёз удерживались лишь немногие.

— Я не могу придумать лучшего описания, чем слова Джеймса Ланкастера, которые он использовал, когда говорил о своём давнем друге, Грэме Торнбере, отце Дориана. Когда он говорил о смерти Грэма, то сказал, что она была не исключением, а конечным примером того, как тот прожил всю свою жизнь. Наш покойный король был мудрым человеком, он был образцом для подражания нам обоим, и в этом его слова всё ещё верны. Дориан, как и его отец прежде него, отдал свою жизнь, защищая других, но это не было для него исключительным мигом, а лишь последним мигом в его исключительной жизни. Так прошла вся его жизнь, в готовности отдать всё ради тех, кто в нём нуждался. Я больше всего сожалею в том, что эту нужду создало моё отсутствие, и что из-за этой нужды ему потребовалось отдать всё, чтобы спасти не только его семью, но и мою собственную. Но Дориан не сожалел об этом, ибо для него это было осуществлением жизни, прожитой ради других. Это — единственное моё утешение, и единственный свет, благодаря которому я, возможно, смогу когда-нибудь простить себя. Пока же я могу лишь начать, преподнеся этот дар Королеве Лосайона, для защиты как короны, так и людей нации, которую любил Дориан Торнбер, — закончил я, запустил руку в мешочек у себя на поясе, и вытащил массивный камень в форме яйца.

Камень был полуночно-синего цвета, настолько тёмного, что казался почти чёрным, если только на него не падал ярчайший солнечный свет. Весил он почти десять фунтов, и по размеру приближался к голове взрослого человека. В моём магическом взоре он гудел от скрытой силы, ожидая руку той, которая раскроет его потенциал, ожидая ту, кого я избрал.

Ариадна посмотрела на меня с удивлением и, хоть и умело это скрывала, с лёгкой опаской. Она изящно шагнула вперёд, и без колебаний приняла камень:

— Твой дар необычен, Лорд Камерон, но мы примем его с благодарностью от имени народа Лосайона, — сказала она, и обозначила жестом одного из лакеев, указывая, что ему следует выйти вперёд, и взять для неё камень.

Я тихо прошептал, позаботившись, чтобы она меня слышала:

— Я знаю, что это — шок, но тебе просто придётся мне довериться. Только ты можешь принять этот дар. Его не сможет взять никто кроме тебя.

Королева пододвинулась ближе, и ответила тем же:

— Ты спятил? Нельзя вдруг брать, и устраивать такой сюрприз посреди официальной церемонии. Надо было предупредить меня.

— Доверься мне, — тихо повторил я. — Положи ладонь на яйцо, и заяви, что принимаешь его от имени рода Ланкастер, — проинструктировал её я. Мне хотелось сказать больше, но времени не хватало, и вся толпа смотрела на нас. Я планировал подождать, и дать ей камень наедине, поскольку не ожидал, что мне позволят сделать дар прилюдно. Вытащить его в конце моей речи было спонтанным порывом.

— Маркус бы посоветовал тебе согласиться, — добавил я.

Ариадна моргнула, и посмотрела прямо на меня. На миг прошлое отступило, и мы снова были детьми. Я улыбнулся ей, и она, моргнув, протянула руку, поверив, что самый близкий друг её старшего брата её не предаст. Кладя ладонь на твёрдую поверхность, она громко произнесла:

— От имени Дома Ланкастер, я принимаю твой дар.

Когда её рука коснулась камня, послышался звук, ярки и сияющий, как если бы ударили в серебряный колокол. Ариадна застыла в шоке, когда сила коснулась её внутреннего источника, на всю жизнь связывая себя с ней. В воздухе вокруг неё появился призрачный образ в форме дракона, но быстро сжался вокруг неё, и почти сразу же исчез.

— Ка́руин, — внезапно сказала Ариадна, — его зовут Каруин.

— Дракон вылупится через десять дней, — сказал я ей. — Он будет служить вам всю вашу жизнь, а когда ваши дни истекут, он тоже умрёт, но не навсегда. Подобно легендарному фениксу, этот дракон вернётся в яйцо, ожидая касания вашего наследника, чтобы снова родится как новое существо. Заботьтесь о нём хорошо.

Ариадна взяла яйцо обеими руками, пошатнувшись, когда отступила назад. Двое её лакеев поспешили вперёд, чтобы помочь ей удержать равновесие, но я заметил, что яйцо она продолжала прижимать к себе. Узы уже укоренились, и она не могла вынести мысли о том, чтобы его касался кто-то другой. Она бросила на меня стремительный взгляд:

— Что со мной не так? Всё кажется другим — сказала она с лёгкой ноткой паники в голосе.

— Не волнуйтесь, — сказал я ей. — Узы с Каруниом влияют на ваше тело и ощущения примерно так же, как узы с землёй, которыми обладали Рыцари Камня. Однако в отличие от тех уз, эти лишены тех же недостатков. Через несколько дней вы привыкнете, — объяснил я, и отвернулся, что было непростительным нарушением этикета при общении с особами королевской крови, но я в эти дни не особо волновался о правилах.

— Подожди, — приказала она. — Я не знаю ничего про уход за драконом. Я думала, они не существуют, за исключением Гарэса.

— Теперь существуют, — сказал я ей. — Нужды Каруина будут невелики, и если ему чего-то будет не хватать, вы узнаете, — постучал я по своей голове, обозначая способность дракона говорить напрямую с её разумом. При этом я продолжал идти прочь вместе с Пенни. Мы прошли через дворян, и направились в толпу. Люди расступались перед нами, боясь моей близости.

Я подозревал, что Королева подумывала приказать мне вернуться, но она, наверное, раздумала это делать. Никто не пытался препятствовать нашему уходу, и мы ленивой походкой направились к нашему городскому дому.

— Весьма импровизированный способ предлагать подарок, — сделала наблюдение Пенни, пока мы шли по улице.

Я улыбнулся:

— Я собирался преподнести его ей наедине, поскольку мне не собирались давать слово. Но когда Роуз меня вызвала, я просто поддался порыву.

— Ты почти ничего ей не объяснил.

— Дракон скажет ей всё, что ей нужно знать. Через несколько дней пошлю письмо. Я просто не мог больше оставаться там. Эта толпа… — недоговорил я.

— Тебя это всё ещё беспокоит, так ведь? — спросила она.

Я кивнул, мне было неудобно даже обсуждать это. Мою спину покалывало от воспоминаний о наказании плетью, но на самом деле не по себе мне было от стыда.

— Ты дал им больше, чем они заслуживают, — гневно сказала Пенни. — Это они тебе должны, а не ты — им.

За это я её и любил. Пенни готова была до конца света стоять на моей стороне, но я всё равно не был согласен. Я знал, что не был безвинен. Я сжал её руку, но промолчал, не став спорить.

Мы прошли ещё немного, прежде чем она снова нарушила молчание:

— Ты всё ещё не спросил меня насчёт украшений в моих волосах. Уверена, ты их заметил.

Они светились от мощных чар, и она надела их уже во второй раз.

— Я решил, что ты расскажешь, когда будешь готова.

— Мог бы хоть притвориться, что тебе любопытно, — посетовала она, а затем сжала металлические цилиндры на концах обоих своих кос. Потянув, она высвободила их, вытягивая вместе с ними металлические шнуры. Покидая её волосы, металл выпрямился, а цилиндры стали рукоятками для двух странных, похожих на палки орудий, каждое из которых было чуть длиннее двух футов.

— Они выглядят довольно опасными, — сказал я, замечая мерцание магии, покрывавшей каждое из металлических орудий.

— Так и есть, — согласилась она, продемонстрировав это ударом по фонарному столбу, мимо которого мы проходили.

Она задела его лишь кончиком, но тот с практически непринуждённой лёгкостью прорубил в древесине неглубокую канавку.

— Элэйн придумала их, чтобы у меня было что-то незаметное, чтобы взять на твой суд, но должна признать, что у них есть один крупный недостаток.

— Какой?

Она указала на свои волосы, распущенные и волнистые после распускания кос:

— Ножен нет, а заплетать обратно волосы — это долго.

Я засмеялся, и наклонился, чтобы поцеловать её. Теперь, когда мы были одни, мир казался более ярким, и я с нетерпением ожидал, как увижу наших детей, когда мы вернёмся в Камерон.