Опасности диких стран

Глава первая
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Это было в августе. Послеобеденное солнце еще ярко и ласково освещало красные частоколы и хижины одной из самых больших станций графства Линкольн, когда отряд переселенцев стал приближаться с юга к плодородным маисовым полям, окружавшим со всех сторон маленькую крепость и простиравшимся вплоть до границы диких стран. Отряд был многочисленным — в нем насчитывалось до ста восьмидесяти человек и состоял он из женщин, мужчин и детей. Мужчины были вооружены винтовками, ружьями и ножами. Даже несколько 15-ти, 16-тилетних мальчиков с гордостью несли огнестрельное оружие, которым были снабжены и два-три негра, находившиеся в отряде. Группа мужчин верхами ехала впереди; на небольшом расстоянии от этой группы ехали женщины и дети на вьючных животных или на великолепном рогатом скоте, нагруженном ценными хозяйственными предметами; шествие замыкалось хорошо вооруженными мужчинами, охранявшими отряд сзади. Все свидетельствовало о большой осторожности и почти военной бдительности, необходимыми в этих лесах, где в их непроходимых чащах могли скрываться кровожадные индейцы.

Впрочем, теперь, когда отряд приближался к безопасному, хорошо укрепленному убежищу, на лицах переселенцев не было заметно следов боязни или озабоченности.

Скорее, на всех лицах сияла радостная улыбка, которая выражала высшую степень довольства, когда отворились ворота крепости, и ее обитатели вышли навстречу приближавшимся переселенцам. Хозяева тоже были верхом и приветствовали гостей громким, радостным криком, на который последние отвечали громогласным «ура». В знак радости стреляли из ружей, бросали вверх фуражки, и переселенцы шумно кинулись вперед, чтобы пожать руки, протянутые дружески и гостеприимно.

В те времена в этих краях всегда так принимали переселенцев: каждого вооруженного человека особенно ценили, как подкрепление в случае нападения индейцев. Кроме того, переселенцы привозили с собой известия о далеких друзьях, о незабвенной родине; рассказы их слушались всеми с живейшим интересом.

И только один молодой человек не принимал участия в общей радости, хотя он, по положению своему, должен был бы более всех быть доволен.

Это был предводитель отряда, капитан Роланд Форрестер.

Он был избран на эту должность, несмотря на свою молодость, так как обладал большим военным опытом, который приобрел во время войны за освобождение штатов. Из двадцати трех лет своей жизни пять лет он уже провел в лагерях и битвах; трудности и лишения, перенесенные им, способствовали его преждевременному возмужанию. Его можно было назвать красивым, несмотря на серьезное, какое-то даже печальное выражение лица; он был высок ростом, строен и статен, а его осанка выдавала в нем, несмотря на его зеленый охотничий костюм, солдата и, наверное, храброго и сильного солдата. Он и вооружен был лучше, чем его товарищи. На передней луке его седла висела пара пистолетов; к поясу была прицеплена тяжелая сабля и, кроме того, за плечами у него было превосходное ружье, обычный спутник переселенцев в диких странах. Конь его был великолепен.

В то время как почти весь отряд бросился вперед, около предводителя осталось только три человека: два вооруженные негра-невольника, верхами следовавшие за своим господином на некотором отдалении и ведшие в поводу вьючных лошадей, и молодая, прекрасная дама, взор которой покоился с выражением самого теплого сочувствия на мрачном лице ее спутника.

Она была так похожа на него, что в них легко можно было узнать брата и сестру.

— Роланд, дорогой брат! — сказала Эдита Форрестер, кладя руку ему на плечо. — Что печалит тебя? Почему не торопишься вместе со всеми поздороваться с добрыми людьми, которые встречают нас так дружески?

— Эдита, — возразил Роланд, — неужели ты думаешь, что мне не больно от мысли, что я должен ввести тебя в низкую, убогую хижину как та, которую ты видишь вон там впереди? Ведь лучшего дома нельзя построить для тебя в этой дикой стране.

— Да я и не требую лучшего! — прозвучал решительный ответ. — И в таком доме надеюсь я быть так же счастлива, как и в доме моего отца, если я буду с тобой и ты будешь охранять меня.

При этих словах на лице Роланда появилось выражение радости.

— Я обещаю тебе, — сказал он, — сделать все так, чтобы ты устроилась как можно лучше. Я молод и силен. С помощью нашего старого невольника Цезаря я проникну в лес и выкорчую гигантские деревья, а на том месте, где поднимались к небу их гордые вершины, посею столько маиса и пшеницы, сколько нам потребуется. Ах, если бы наш дядя был не так суров и не принуждал тебя вместе со мною искупать мою вину! Все было бы по-другому: у тебя было бы теперь прекрасное имение со всеми удобствами, со всем его богатством. А сейчас, по моей вине, ты вынуждена скитаться по лесам, точно безродная. Меня угнетает сознание того, что я, я один виною твоего несчастья!

— Ты ошибаешься, Роланд, — возразила Эдита. — Не может быть, чтобы наш дядя так сильно рассердился на нас за такую маленькую провинность, и заставил скитаться меня по свету, лишив наследства. Время покажет; а пока я буду жить с тобой и с радостью делить все труды и лишения, которые ты так великодушно предпринял ради меня.

— Так может говорить только моя благородная и великодушная Эдита, — уже веселее сказал молодой человек.

— Но посмотри! Кто это скачет к нам? Этот статный человек, судя по его наружности и одежде, должен быть начальником форта, храбрым полковником Бруце, которого так боятся индейцы.

Она еще не успела договорить, как к ним подскакал тот, о ком говорил молодой Форрестер.

Полковник Бруце был человек лет пятидесяти, хотя на вид он казался гораздо моложе и свежее, так как в его густых, черных волосах, спадавших красивыми кольцами на плечи, совсем не было видно седины. Это был храбрый и отважный человек, обладающий всеми качествами и добродетелями, необходимыми на его опасном посту. Подъехав к молодому Форрестеру, он дружески пожал руку ему и его сестре, дав этим понять, что считает их за особо приятных гостей, при этом он с большой теплотой отозвался об одном из их близких родственников, с которым он был очень дружен и который недавно умер. Эта сердечная встреча согнала последнюю тень удрученного состояния с лица молодого воина; веселее прежнего ехал он рядом со своим новым другом, который еще до прибытия в форт представил ему своего старшего сына, ехавшего вместе с другими навстречу вновь прибывшим. Том, казалось, был достойным сыном своего отца. Несмотря на свои двадцать лет, он был шести футов ростом, а его поведение было так просто и сердечно, что он тотчас же расположил к себе Роланда Форрестера.

— Да, да, он хороший малый, — сказал полковник Бруце, когда его сын отъехал. — Когда ему было только четырнадцать лет, он уже снял скальп со взрослого индейца из племени шавниев. И это в честном бою, один на один, когда никто не мог прийти на помощь. Это случилось так. Том искал в лесу лошадь одного соседа (она вырвалась из конюшни и убежала) и вдруг увидал около нее двух больших, сильных шавниев. Том выстрелил из ружья, так как индейцы бросились на него, и это ничего хорошего не сулило. Но он попал не в индейца, а в лошадь, которая, падая, увлекла за собой и седока. Том тотчас схватил ружье и бросился на упавшего индейца. Другой шавний, пеший, выстрелил в Тома и спрятался за дерево. «Э! — воскликнул мой Том, — лучше синица в руках, чем журавль в небе!» и бросился к упавшему индейцу, раздробил ему череп как раз в тот момент, когда тот хотел подняться. Затем, не мешкая, Том поспешил к форту. Второй индеец долго гнался за ним, но не смог его настичь, и мой Том остался победителем… А ему было только четырнадцать лет! Но довольно об этом.

Вот мы и у форта, я еще раз приветствую вас, молодая прекрасная дама! Желаю вам никогда не переступать порога дома, где вы были бы менее желанной гостьей, чем здесь!