От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе

Миф об индивидуальности

Вот уже много сотен лет в западной культуре доминирует идея личности. И в самом деле, что может быть естественнее? Я существую. Я, Терри, вот эта самая личность, ссутуленная над ноутбуком, существую отдельно от всех остальных. Я сущность, ограниченная периметром тела. Более того, само слово «индивид» означает «неделимый» [1]. Я существую исключительно в границах моей кожи. Или нет?

В пределах моего тела находится мозг. Не там ли заключено мое сознание? Какова форма моего сознания? Кончается ли оно там же, где кончается мое тело? Великий антрополог Грегори Бейтсон приводит в пример слепца [2], который идет по улице, нащупывая дорогу тростью. Получается, что и сама трость, и информация, которую она позволяет добыть, находятся в сознании слепца, заключает Бейтсон.

Знаменитый философ-­когнитивист Томас Метцингер начинает свои исследования природы сознания с пересмотра знаменитого эксперимента с «ложной рукой», который он провел с собой в качестве подопытного. Вот как он это описывал.

Испытуемые видели резиновую кисть руки [3], лежавшую перед ними на столе, в то время как собственная рука была скрыта от них ширмой. Видимую субъекту резиновую руку и его собственную, невидимую, синхронно поглаживали зондом… Через некоторое время (в моем случае от 60 до 90 секунд) возникает широко известная иллюзия резиновой руки. Она состоит в том, что вы воспринимаете резиновую руку как вашу собственную и, что еще более невероятно, ощущаете ритмические поглаживания зондом в этой резиновой руке. Более того, вы полноценно ощущаете «виртуальную руку»: предплечье соединено с поддельной кистью, лежащей перед вами на столе.

(Пер. Г. Соловьевой.)

По-видимому, личность этого философа — его «Томасность» — заканчивалась на кончиках пальцев, но каких именно пальцев: живых или резиновых? Когнитивная наука учит нас, что то, что мы думаем о себе, выводится не из непосредственного опыта, а из целого коллажа ощущений и образов — саморепрезентаций — наших представлений о самом себе, автопортретов, которые мы рисуем. Подобным же образом мы воспринимаем мир сквозь фильтры накопленных знаний [4]. Мы узнаем стул по его «стульности». Он вписывается в категорию, которую мы уже знаем. Без этого культурного знания мы бы видели мир так, как видят его младенцы [5]: свет, тени, формы, запахи, которым мы не можем дать никаких или почти никаких определений.

В этом отношении все мы своего рода нарциссы. Никто из нас не воспринимает себя непосредственно, наше самовосприятие пропущено сквозь фильтры накопленных представлений. Большинство из нас думает о себе как о теле, как о физическом Я. Но любой образ — это конструкт, порожденный разумом. Когнитивистика показывает, что то, что мы называем своим Я, на самом деле лишь изменчивый покров саморепрезентаций [6], образов Я. И очень хорошо, что наше видение себя и мира может меняться, иногда быстро и резко, а если мы ему поможем, то и надолго.

Раньше психологи думали, что характер, когда он уже сформировался, крайне неподатлив. Они предполагали, что, как только в мозге сформировалась нейронная связь, с ней уже ничего не поделаешь. Это представление изменилось с открытием нейропластичности мозга [7]. Мы пришли к пониманию, что нейронные связи можно перестроить и реструктурировать, обучая их новой информации. Говорят, что «нейроны, которые активизируются одновременно, становятся связанными [8] друг с другом». Или, как говорят нейробиологи, «состояния становятся характерными чертами» [9]. В современной психотерапии многое упирается в нейропластичность [10]. Мне в моей практике доводилось видеть, как перестройка нейронных связей приводит к глубоким изменениям, к появлению совершенно новых черт личности и особенностей поведения, иногда в считаные минуты. «Я просто окаменел бы»

Эрнесто — пятидесяти шести лет, латиноамериканец — был сущий порох. Взрывался он, хвала небесам, не физически, но любил накричать и унизить и вообще был завзятым вербальным абьюзером в духе «подумаешь, грубо, зато я сказал все, что думал».

— Меня просто накрывает слишком быстро, — говорит он мне, когда проходит примерно три четверти полуторачасовой консультации с ним и его женой Мэдди, тоже латиноамериканкой, на несколько лет моложе. Эрнесто говорит то же самое, что и многие клиенты-­абьюзеры, которых я выслушивал за все эти годы.

Битый час я кружу вокруг да около и наконец задаю вопрос, благодаря которому нападаю на золотую жилу:

— Кто научил вас быть злобным и вспыльчивым?

— Вы имеете в виду в с-с-семье? — Он слегка заикается. — Ну, мать умерла, когда мне было восемь, отец снова женился. Да, думаю, мачеха.

— Какой она была?

Эрнесто с улыбкой качает головой:

— Ой, она была самая злая, самая плохая, самая ужасная…

— Значит, это она, — говорю я.

— Да.

— Она научила вас быть настолько противным?

— Да, думаю, научила.

— И каково вам это видеть?

Я пытаюсь перехватить его взгляд, а он смотрит в пол. Я сижу напротив него и чувствую его стыд, чувствую, как к его лицу приливает жар.

— Эрнесто, — негромко зову я.

Он молчит.

— Где вы сейчас? — спрашиваю я через некоторое время. — Что происходит?

— Ох, — говорит он без улыбки. — Мне стыдно. За то, что кто-то видит меня таким, каким я вижу ее. — Он качает головой и смотрит куда-то мне за спину.

Мне интересно, что он сейчас видит, что вспоминает.

— Я умираю со стыда, — признается он.

— Этот стыд мы называем здоровой виной или раскаянием. Если бы вы чувствовали то же самое тогда, сразу, это остановило бы вас. Логично?

Он кивает, понурив голову.

— У вас есть фотография мачехи?

— Что? С собой? Нет.

— А можете раздобыть?

— Конечно, — говорит он. — Да, могу.

— Хорошо. Я хочу, чтобы вы сделали вот что. Вы можете кричать на жену. Я не в состоянии вам помешать. Но в следующий раз, когда вы почувствуете, что вот-вот взорветесь, я бы хотел, чтобы вы перед этим достали фото своей мачехи, посмотрели ей в глаза и сказали: «Я знаю, что вот-вот причиню боль любимой женщине. Прямо сейчас быть похожим на тебя важнее, чем моя жена». Скажите это — а потом делайте что хотите, кричите, если нужно.

Эрнесто вскидывает голову и смотрит прямо на меня:

— Это неправда. От такого я просто окаменел бы и ни слова не сказал. Мачеха для меня не важнее, чем моя жена.

Он умолкает, протягивает руку и кладет ее на колено Мэдди.

Она берет его руку, они смотрят друг на друга.

Прошло почти четырнадцать лет. С тех пор Эрнесто ни разу не срывался на Мэдди.

Нейробиологи учат нас, что для того, чтобы разомкнуть и перестроить нейронную связь, нужны две вещи. Во-первых, необходимо сделать неявное явным. Иногда надо помочь человеку увидеть то, чего он не видит. Но нужно быть готовым к обратной связи. Во-вторых, нужно вызвать у человека отвращение [11], протест, что-то вроде: «Ой, нет, не думаю, что мне и правда хочется продолжать так делать».

Во время разговора с Эрнесто я помог ему выразить неявное, описав словами то, как он воспроизводит поведение своей мачехи. Эрнесто испытал отвращение. После этого, согласно последним исследованиям, ему потребовалось около пяти часов, чтобы начать создавать новую нейронную связь: «Господи боже мой, ни за что не буду повторять ту мерзость, в которой меня вырастили!»

В этот момент отвращения Эрнесто пробудился и увидел «Мы». Ведь все это время он кричал не на кого-нибудь, а на любимую женщину. О чем он только думал? С моей помощью он переключился из левополушарного состояния в то, когда активен весь мозг. Теперь ведущим стало правое полушарие, которое заведует отношениями [12], однако практическая мудрость левого тоже оставалась доступной. С моей помощью Эрнесто вспомнил то целое, частью которого был, — отношения. Таково наше оптимальное состояние в отношениях с близкими.

Эрнесто переключился из Адаптивного Ребенка, незрелой части его психики, которая впитала ярость мачехи и воспроизводила ее, на Мудрого Взрослого. Он позаимствовал у меня префронтальную кору, чтобы пробудить свою собственную. Проще говоря, он взял попользоваться мой мозг. Мы постоянно оказываем друг другу такую услугу.

Современные исследования ясно показывают, что мы не являемся отдельными, окруженными непроницаемыми границами индивидами. Наш человеческий мозг, как, в сущности, и мозг большинства млекопитающих, приспособлен для совместной регуляции. Наши нервные системы непрерывно реагируют и сонастраиваются с нервными системами окружающих нас людей. Отношенческий мозг

Существует особая научная дисциплина, которая изучает, как в детстве наш мозг и центральная нервная система формируются под влиянием отношений с близкими, как отношения влияют на нашу нейробиологию, когда мы становимся взрослыми и вступаем в интимную связь. Это нейробиология [13] межличностного взаимодействия. Главное открытие в этой области состоит в том, что сознание существует в контексте отношений. Партнеры по близким отношениям буквально регулируют нервные системы друг друга, уровень кортизола (гормона стресса) и скорость иммуннологических реакций. Прочные отношения повышают иммунитет и снижают заболеваемость, не говоря уже о снижении уровня депрессии и тревожности и улучшении субъективного самочувствия в целом. Ненадежные — изматывают постоянным стрессом [14], что может приводить к заболеваниям.

Исследования подтвердили, что большинство родителей интуитивно понимают: неврологическое развитие новорожденных и маленьких детей зависит от стимулирующего любящего [15] общения. С первых недель жизни младенцы активно ищут и просят общения с окружающими. Родители обеспечивают ребенку, по словам психоаналитика Дональда Винникотта, «достаточно хорошее поддерживающее окружение» [16]. Падая с велосипеда, малыш смотрит в лицо взрослого, который его сопровождает, чтобы узнать, сильно ли он разбил коленку. Родители привыкают утешать ребенка, делиться с ним своей точкой зрения (эта боль не будет длиться вечно) и эмоциональной реакцией, служа своеобразным модулятором, настраивающим его эмоциональную жизнь. По словам Эда Троника, первопроходца в области наблюдений за развитием новорожденных, специалисты по психическому развитию детей [17] применяют термин «нейроархитекторы» для описания тех, кто заботится о младенцах. Самые первые отношения, в которые вступает маленький ребенок, определяют, как будет настроен его мозг, — то есть буквально выстраивают его.

Каждый день в своем кабинете я вижу, что бывает с людьми, которые в детстве не получали помощи в настройке своих эмоций. В целом они отрезаны от собственной эмоциональной жизни. Не имея возможности опереться на нервную систему взрослого, они не могли справиться ни со своими, ни с чужими эмоциями — и до сих пор не могут. «Я полагался на себя»

Пол — белый, сорока девяти лет, — сидит, положив одну ногу на колено другой, и рассеянно барабанит пальцами по щиколотке. Его жена Черил, тоже белая, пятидесяти пяти лет, потеряла всякое терпение и теперь в ярости на него. Он слишком замкнутый, слишком отстраненный. А ей нужно больше. И все же, заверяет меня Пол, детство у него было нормальное, счастливое. Никто не кричал на него, не бил, не мучил, говорит он мне. Я такое уже слышал, и сейчас, в самом начале сессии, трудно определить, в каком доме рос Пол — без любви или просто в тишине и спокойствии.

Я спрашиваю:

— К кому же вы обращались за утешением и подбадриванием, когда вам было страшно или больно?

— Вообще-то, не припомню, чтобы я к кому-то обращался, — задумчиво отвечает он. — Я полагался на себя.

— С какого возраста?

— Что, простите?

— Сколько лет вам было, когда вы научились самостоятельности?

— Не знаю, — отвечает он. — Сколько себя помню.

— Ясно, — говорю я ему. — Вы захлопнули дверь и отгородились от чувств так давно, что и не помните. Но вы не родились таким. Раньше, чем охватывает ваша память, вы наверняка пытались раз или два обратиться к родителям за утешением, а их реакция привела вас к выводу, что искать эмоциональной поддержки у них — плохая идея.

Пол ерзает в кресле и внимательно слушает меня.

— Поскольку рядом не было никого, кто помог бы модулировать ваши чувства, вы повели себя очень умно для маленького мальчика. Вы их отключили. Захлопнули перед ними дверь.

Пол относится к первому типу избегающих любви, а говоря на современном психологическом языке, к представителям избегающе-­отвергающего стиля привязанности. Пол живет, отгородившись от всех стеной, поскольку вырос в семье, где все жили, отгородившись от всех стеной. В чем же тогда проблема? Отключить эмоции для Пола нормально. Если бы он жил один, все было бы прекрасно, но он не один. У него есть жена и несколько детей, которые нуждаются в нем. Беда Пола в том, что мы, люди, не можем хирургически отсекать собственные чувства. Стоит открыться одному чувству, и хлынут все. Черил изо всех сил стучится в двери Пола. Но открыть ей свое сердце — значит распахнуть двери, которые Пол накрепко запер еще в детстве. Он испытывает эмоции, но лишен инструментов, которые позволили бы их распознавать.

— Вы оставили свои чувства в прошлом, — сказал я на следующей сессии, — но они вас не оставляли. Они все это время просачивались. Вам просто нужна помощь, чтобы снова наладить с ними связь и научиться называть их.

Мне приходится учить Пола, как переживать эмоции. Они нужны ему, чтобы делиться с женой. В дальнейшем в ходе сессии она признается, что их брак уже давно наскучил ей. Полу нужно научиться делиться с Черил своей эмоциональной жизнью и в ответ интересоваться эмоциональной жизнью Черил. Все это дается ему с трудом, потому что, когда маленький Пол падал с велосипеда, взрослые отводили взгляд или смотрели на него безо всякого выражения.

Я рассказываю Полу, что такое пассивный абьюз, эмоциональная заброшенность. Его беда не в том, что у него есть что-то такое, чего не должно быть (ярость или сексуальная энергия), а в том, что у него нет того, что должно быть, — умения поддержать, утешить, поделиться. Детей гораздо чаще забирают из семей именно из-за заброшенности, а не из-за насилия. Если вы хотите наглядно увидеть, что происходит с младенцами и маленькими детьми, когда их лишают отношений со взрослыми, посмотрите на YouTube эксперименты доктора Эда Троника с «неподвижным лицом» [18].

— Вот что вы увидите, — рассказываю я Полу, посоветовав видео Троника. — Начинается ролик просто чудесно. Вы увидите молодую маму с маленьким ребенком на коленях — ему года полтора-два. В руках у мальчика игрушечный динозаврик, и динозаврик кормит маму, а мама ест воображаемую еду, которую дает ей игрушка. Мама с ребенком нежно воркуют. Потом мама вдруг отворачивается и застывает. Никакой враждебности, никаких знаков ребенку, просто совершенно бесстрастное неподвижное лицо. Две минуты. Столько длится весь эксперимент. Но выдержать эти две минуты — настоящая пытка. Сначала маленький мальчик проходит весь репертуар способов добиться внимания, все больше впадая в отчаяние. Он воркует, гулит, подносит динозавра к лицу матери, пытается заставить ее снова есть, участвовать в игре. Ничего не помогает, и тогда ребенок прибегает к «протестному поведению» — вопит, визжит, выгибает спину. И наконец просто декомпенсирует. Раскачивается, рыдает, капает слюной, снова и снова бьется затылком в тело матери.

— Две минуты, — говорю я Полу. — Как вы думаете, сколько таких минут вы выдержали? * * *

В детстве Полу не хватило опыта сонастройки. Когда взрослый постоянно взаимодействует с ребенком, это вызывает мощный биологический отклик — снимает беспокойство и приносит удовольствие. Отношения заливают организм ребенка окситоцином и вызывают выработку эндогенных опиоидов, которые укрепляют привязанность. Казалось бы, вот и чудесно, но, как не устает предостерегать доктор Троник, в реальной жизни отношения с людьми — сущий хаос. Между ребенком и взрослым налаживается бесконечный цикл: гармония-­дисгармония-восстановление отношений.

Более того, связь — это отнюдь не улица с односторонним движением. В одном из видео доктора Троника младенец, не в состоянии успокоиться, визжит и выгибает спину. Измученная мать не может побороть раздражение и сердито смотрит на ребенка, которого держит на руках. Младенец инстинктивно поднимает крошечные ручки над головой, чтобы защититься от сердитого лица матери. Вся последовательность занимает тридцать пять секунд. Нервная система младенца реагирует на реакции родителей, но и сами дети регулируют нервную систему родителей, о чем вам скажет большинство думающих матерей и отцов. Как говорится, ты счастлив настолько, насколько твой самый несчастный ребенок.

Такая сонастроенность нервных систем характерна не только для детей и родителей. Она наблюдается между особями и у разных других биологических видов. Например, если впрыснуть мыши в лапу раздражающее вещество [19], она будет зализывать ее, чтобы избавиться от дискомфорта. Чем сильнее вещество, тем энергичнее мышь вылизывается. Простая зависимость, верно? Да, так и есть, пока не покажешь мыши вторую мышь, которая сидит за стеклом и которой в лапу тоже ввели раздражающее вещество. Если вторая мышь вылизывается не так энергично, боль у первой мыши стихает. Если вторая мышь сильно мучается, первая мышь начинает вылизываться интенсивнее. Уровень боли у первой мыши определяется тем, насколько сильную боль она наблюдает у сородича.

Отметим, что эта реакция действует, только если мыши знают друг друга. Если они не сидели в одной клетке, ничего не получится. Более того, синхронное вылизывание с высокой вероятностью предсказывается, если эти мыши — пара. Видимо, «Я чувствую твою боль» как-то связано с «Я настроен на тебя». Чем ближе отношения, тем сильнее мимикрия. Что это — мышиная эмпатия? Мышиная любовь? * * *

Сейчас все больше и больше пишут о социальной природе нашего мозга и нервной системы [20]. Так все-таки, обладаем ли мы индивидуальностью? В каком-то смысле да, только одновременно мы полностью взаимозависимы и неврологически переплетены друг с другом. Да, мы отдельные личности, но личности, для которых жизненно необходима связь с другими. Как выражается нейробиолог Дэн Сигел, мозг — социальный орган [21], а наши отношения друг с другом — не роскошь, а главнейшее питательное вещество, необходимое для выживания.

Мы индивиды, чье существование зависит от принадлежности к группе.

В начале пятидесятых годов ХХ века психиатра Рене Шпица попросили проконсультировать сиротские приюты, где была необычайно высока младенческая смертность [22]. Этих детей регулярно кормили, переодевали, пеленали, следили, чтобы они имели возможность отрыгнуть воздух после кормления. Но Шпиц обнаружил, что с этими детьми не играли, не разговаривали, их не тискали — словом, у них не было никакой эмоциональной синхронизации со взрослым. Произошедшее получило официальное название — синдром остановки развития *. Выражаясь простым языком, эти дети умирали от одиночества.

Наша нервная система никогда не была приспособлена к саморегуляции. Мы все фильтруем свое чувство стабильности и благополучия через отношения с другими. И все же наше общество пронизано культурой индивидуализма. Идея сурового индивидуалиста, который держится особняком от остальных, не имеет отношения к действительности. * * *

Если хотите знать, как выглядит человек, полностью исключенный из социального взаимодействия, изучите мозг человека, который долгое время провел в одиночном тюремном заключении.

Девятнадцатого июня 2012 года Грег Хейни, профессор психологии из Калифорнийского университета в Санта-­Крус, сообщил подкомиссии юридического комитета сената конгресса США по конституции, гражданским правам и правам человека: «Условия содержания [23] [восьмидесяти тысяч американских заключенных, которые долгое время провели в одиночных камерах] настолько суровы, что не могут служить никаким дисциплинарным целям». У некоторых заключенных это лишь ускоряет низвержение в бездну безумия. Вот что пишет журнал Американской ассоциации психологов APA Monitor.

Точку зрения Хейни подтверждает и бывший заключенный Энтони Грейвз, который провел в тюрьме 18 лет, в том числе 10 лет в одиночной камере, в ожидании казни за убийство, которого не совершал. «Я видел, как люди приходят в тюрьму в совершенно здравом уме, а через три года уже не живут в реальном мире», — говорит он. По словам Грейвза, один заключенный «выходил во двор для прогулок, раздевался догола, ложился и мочился — и весь обливался при этом. Брал свои фекалии и мазал себе лицо».

Вот он, совершенно независимый индивид! Лишенные социальных связей, мы разрушаемся как личности — и даже сходим с ума. * * *

Многочисленные современные исследования [24] изучают границы между нами и способы, которыми эмоциональное состояние одного партнера, зачастую не выраженное в словах и, более того, неосознаваемое, влияет на второго. Мне представляется, что самое простое и элегантное из множества имеющихся описаний социальной природы нашего мозга — это весьма авторитетная Social Baseline Theory **, которую разработали Лейн Бекс и Джеймс А. Коан, исследователи из Виргинского университета.

Я начал понимать, что такое базовая социальная теория, много лет назад, когда был на сафари в заповеднике Серенгети. Мой друг Рик Томсон, опытный проводник, увел меня на рассвете выслеживать потенциальную добычу. В высокой траве притаилась золотистая львица, едва различимая в кустах. В нескольких шагах дальше стоял ее потенциальный завтрак — ни о чем не подозревающий бородавочник, вынюхивавший в земле личинку. Словно сговорившись, львица и бородавочник разом подняли головы — и бросились бежать как ошпаренные. После потрясающего спринта, продлившегося считаные секунды, оба, снова словно сговорившись, резко остановились. Львица улеглась и принялась небрежно вылизывать лапы. Аппетитный бородавочник покрутил задом, словно в танце: «Ха-ха, львица, сегодня не твое утро».

Я спросил Рика, что он думает про их синхронность. Что заставило животных остановиться в один и тот же момент?

— Сохранение энергии, — объяснил он. — Закон здешних краев. Трать как можно меньше, сохраняй энергию, оставайся в живых. Момент, который вы видели, — это был некий предел, который пересекли и львица, и бородавочник, после чего поняли, что дальнейшая погоня бессмысленна, львица не догонит добычу.

Биологи говорят в таких случаях об экономии действия [25], принципе минимального расхода калорий, который наблюдается в царстве животных повсеместно. Ведь еды не всегда достаточно.

Наш мозг сжигает топливо, причем, как выяснилось, в огромных количествах, и исследования показывают, что из всех отделов больше всего энергии расходует префронтальная кора — на ту самую деятельность, которая появилась последней в ходе эволюции человека и развилась относительно недавно ***. Префронтальная кора — это мудрое, весьма адаптивное, невероятно расчетливое устройство, состоящее из миллиардов нейронов [26]. Это сложная структура, необходимая нам, чтобы Мудрый Взрослый мог совершать свои продуманные, целенаправленные, преднамеренные действия. Но это энергозатратно [27]. Нейрофизиологи уже несколько десятков лет знают, что мозг делегирует рутинную работу (контроль за дыханием и сердцебиением, например) не таким умным и более автоматизированным отделам нервной системы, которые тратят меньше энергии. Однако, когда Бекс и Коан изучили огромный объем исследований на эту тему, они сделали вывод, что энергозатратная префронтальная кора не просто передает менее сложные функции [28] другим частям нервной системы, но еще и прекрасно справляется с задачей сохранения энергии, передавая психические функции одного человека окружающим его людям.

Более ранние исследования показывали, что люди стремятся к взаимодействию друг с другом, так как нуждаются в корегуляции [29]. Теория Социальной Базы идет дальше и предполагает, что независимо от культуры «близость к социальным ресурсам [30] — это фундаментальная точка отсчета для нашего мозга». Человеческий мозг предполагает, что мы встроены в хорошо нам знакомую, плотную сеть взаимозависимости, где задачи, которые могли бы быть задачами отдельного человека и его нервной системы, распределяются на всех членов группы. Возьмем необычайно простой пример. Я слежу за костром. Вы стоите на страже.

Похоже, исследования показывают, что многозадачность изобрели яппи [31]. На самом деле мы не в состоянии выполнять две разные задачи одновременно, что бы себе ни говорили. В действительности мы смещаем фокус внимания, переключаемся с задачи на задачу и не выполняем ни ту, ни другую настолько хорошо, насколько у нас получалось бы, если бы мы занимались чем-то одним.

Итак, вернемся к костру. Если я поддерживаю огонь и одновременно слежу, не нападет ли на меня хищник, префронтальная кора у меня перегружается. Но если я поддерживаю огонь и доверяю своему другу и соседу по пещере Ральфу, что он постоит на страже за нас двоих, моя префронтальная кора может расслабиться и сосредоточиться на костре. В сущности, это открытие и подтолкнуло Бекса и Коана к созданию их теории.

Оба ученых исследовали неврологические процессы, связанные с саморегуляцией. Они приступали к исследованиям, предполагая, что при входе в пространство социальных взаимодействий префронтальная кора отдельного человека активируется. Когда мы в обществе, нужно считывать массу тонких подсказок и намеков. Однако — поначалу даже к своей досаде — они обнаружили, что при взаимодействии с другими людьми наша префронтальная кора практически всегда замедляется и успокаивается [32].

Как это объяснить? Недавние исследования показали, как именно люди помогают друг другу регулировать сложные эмоции вроде гнева, страха и боли, но Бекс и Коан пошли дальше. Оказывается, в отношениях мы меньше страдаем от стресса.

Распределение эмоциональной нагрузки и производительность «коллективного разума» позволяет префронтальной коре каждого отдельного человека делать гораздо меньше работы, чем пришлось бы ему в одиночку. Нам даже не всегда требуется какое-либо саморегулирование или совместное регулирование — порой для них нет причин, поскольку «коллективный разум» (я разведу костер, а ты последи, чтобы медведь не пришел) оставляет нам значительно меньше всего того, что нужно регулировать. Точкой отсчета для нашего мозга является общая социальная компетентность. Вот как говорят об этом сами авторы.

Социальная близость способна снизить почти все расходы энергии, связанные с префронтальной корой. Например, люди, недавно вступившие в романтические отношения, могут в меньшей степени стремиться к личной саморегуляции, поскольку окружающий мир начинает казаться им уже не таким опасным и сложным. Кроме того, их партнеры совершают действия, которые положительно влияют на их состояние (скажем, держат за руку в знак поддержки), избавляя таким образом от необходимости регулировать свои эмоции самостоятельно.

Причем чем теснее связь, тем сильнее расслабление. Когда человеку нужно пройти сложную медицинскую процедуру, даже возможность подержать за руку незнакомого человека повышает чувство безопасности и снижает боль и тревогу. Если держать за руку друга [33], это действует еще сильнее, а рука любимого человека — лучшее обезболивающее на свете. Все это заставило Бекса и Коэна, как и многих их последователей, усомниться в том, разумно ли выделять личность [34] как единицу изучения в психологии человека. Трудоемкие процессы саморегуляции представляются довольно грубыми и лишенными изящества в свете идеи, что социальные отношения позволяют связанным друг с другом личностям переживать меньше стресса.

Те из нас, кто состоит в долгосрочных близких отношениях, вероятно, инстинктивно понимают это как ситуацию расширения возможностей. Развитые социальные связи оберегают нас от одичания, как, к примеру, при одиночном заключении. Да, связь с людьми дарит нам спокойствие. В то же время мы по опыту знаем, что немногое может стать таким сильным триггером или вывести из себя так, как отношения с любимыми. Любовь — как хороший сантехник, доберется до самых потайных мест и выявит все незалеченные раны и трещинки, притаившиеся внутри. Мало что может нажать на все эмоциональные кнопки и вызвать такую боль, как любовь. К тому же скоро мы убедимся, что все мы женаты на своих неудовлетворенных потребностях. Так что — хорошо это или плохо — наши нервные системы переплетены.

Мудрый Взрослый, префронтальная кора, ведомая правым полушарием мозга, видит целое и понимает, насколько мы взаимозависимы. Но когда мы находимся под воздействием стресса, — а для некоторых из нас это почти всегда, — вперед проталкивается Адаптивный Ребенок, который хочет нас защитить, и перехватывает власть. Мы переключаемся на ориентацию исключительно при помощи левого полушария, а оно строго алгоритмично и механически [35] занимается решением насущных задач. Мы утрачиваем широкую перспективу, которую показывает правое полушарие, и вместо префронтальной коры руководствуемся более эмоциональной и примитивной лимбической системой. В такие моменты мы перестаем ценить все, что касается отношений.

Главная беда состоит в том, что левополушарная ориентация Адаптивного Ребенка соответствует принятой в нашем обществе культуре индивидуализма. Когда мы «сдвинуты влево», то есть нас ведет левое полушарие, воцаряются логика и механистичность. Насущные задачи оказываются в списке приоритетов выше, чем отношения между людьми, которые выполняют эти задачи. Это относится как к Адаптивному Ребенку в каждом из нас, так и к обществу в целом. Лишь недавно мир корпораций осознал новый вид лидерства — лидерство, основанное на отношениях, вместо иерархического управления. * * *

Саммит, юный фрилансер-­айтишник, никак не мог наладить собственный бизнес, несмотря на свой выдающийся ум и талант. Особенно его обескураживало, что на работе он всегда давал больше, чем от него просили, и при этом либо терял заказы, либо не получал повторных. Когда мы разговаривали о его работе, обнаружилась закономерность. Саммит начал понимать, что то, что он считал своей сильной стороной, на самом деле главная его слабость. Он засиживался над работой допоздна и всегда обеспечивал заказчику программу намного более изящную, сложную и многогранную, чем ему заказывали. Вместо «форда» собирал «ламборджини» — только вот клиенту «ламборджини» был ни к чему. Саммит ожидал похвалы, а вместо этого постоянно слышал: «А нельзя ли попроще?» Левое полушарие велело ему предпочитать саму вещь тем людям, которые будут ею пользоваться. Его Адаптивный Ребенок создавал близкий к совершенству продукт, не посоветовавшись с Мудрым Взрослым, который прислушался бы к пожеланиям клиента, а не к своим собственным.

Поскольку клиенты зачастую обращаются ко мне, находясь в тупиковой ситуации, я вижу множество людей, которые основную часть жизни задействовали участки мозга, связанные с Адаптивным Ребенком. Они думают, что они Мудрые Взрослые, но на самом деле нет. По большей части мир щедро награждает их. Поскольку Адаптивный Ребенок отражает культурные ценности в целом, люди, живущие в основном с опорой на своего Адаптивного Ребенка, как правило, добиваются огромных успехов в финансах и в профессии. А вот с личной жизнью у них катастрофа.

Главный постулат индивидуализма — я существую отдельно от природы, или, точнее говоря, — человек выше природы. В начале, согласно книге Бытия, Господь повелел Адаму владычествовать надо всем, что ходит, плавает и ползает по земле (Бытие 1: 26–28). Это была неудачная мысль. Древние греки были скромнее. С их точки зрения ставить себя выше природы — это святотатство [36], гордыня и причина падения всех трагических героев до единого. Однако бредовая идея владычества — что мы имеем право и обязаны все контролировать — стала столпом патриархальной культуры и традиционных представлений о мужественности. Сегодня большинство из нас уже не тратит почти все время на выживание и покорение стихий, однако и вы, вероятно, пытаетесь применить идею владычества к жене, детям, собственному телу, кому-то из коллег или к миру в целом.

Бредовая идея контроля — цель любой больничной программы по управлению стрессом, в которую вы, возможно, угодите, когда у вас случится инфаркт. Именно с ней пытаются совладать «Анонимные алкоголики» со своими двенадцатью шагами, именно о ней говорится в их «Молитве о смирении». Наше индивидуалистическое, линейное, ньютоновское мировоззрение ставит человека выше природы и создает иллюзию, будто он способен ею манипулировать, подчинять ее своей воле — совсем как хирург, оперирующий живое тело, или механик, склонившийся над машиной. Мы созданы по образу и подобию Бога — Великого Часовщика [37], как гласила расхожая мудрость Эпохи Просвещения. Мы стоим выше системы и работаем над ней.

Если управление миром — центральный компонент традиционного представления о мужественности, то управление управляющим — центральный компонент традиционного представления о роли женщины — «шея вертит головой», как говорится. Но как известно каждому, кто работал с проблемами так называемой созависимости, приспособленчество при всей его внешней самоотверженности — на самом деле тоже форма контроля, когда жена старается «не вывести мужа из себя». Созависимым поведением я считаю все случаи, когда вы воздерживаетесь от совершенно разумных действий, например от того, чтобы сказать правду, опасаясь, что партнер выдаст неразумную реакцию. И традиционная мужественность с ее манипуляциями над природой, и традиционная женственность с ее манипуляциями над мужчинами — это попытки контроля, попытки навязать свою волю и другим людям, и непосредственно всему миру.

Отношенческое сознание, напротив, синонимично экологическому. Оно корректирует бредовые идеи владычества и заменяет их знанием, что мы не вне и не над природой — мы живем в ней, мы ее часть. Это экологическое смирение. Единственное в природе, что мы можем непосредственно контролировать, это мы сами, да и то если повезет. Мне видится, что перейти от гордыни к смирению для нас — шаг не менее фундаментальный, чем поместить в центр Солнечной системы Солнце, а не Землю.

Когда мы как вид перейдем от модели владычества над природой к модели бережного отношения к природе, мы поймем, что вода, в которую мы постоянно сбрасываем пластик, — это вода, которую мы пьем, а воздух, который мы загрязняем, — это воздух, которым мы дышим. Если мы вообще выживем. COVID-19 — наш первый опыт взаимодействия с природой, которая ополчилась против нас в масштабах планеты. Воспримем ли мы это как призыв к действиям? Вряд ли. За первой пандемией последуют другие, сегодня мы носим медицинские маски, а завтра, возможно, придется надеть противогазы. Наши действия настолько саморазрушительны, что балансируют на грани суицида. Но мы не унимаемся.

Как вверху, так и внизу. Та же драма доминирования, которая сейчас разыгрывается на нашей планете, прорывается и в нашей личной жизни.

В отношениях с близкими мы сплошь и рядом занимаем позицию «вне» или «выше». Мы стремимся контролировать партнеров, детей, наши тела, даже образ мыслей («Надо мыслить позитивно»). Отойдите на шаг в сторону — и вы увидите, что строить отношения из позиции власти и контроля — это безумие.

Но даже если мы это понимаем, в момент, когда страсти начинают накаляться, власть берут более реактивные отделы мозга и мы обращаемся к модели: «Я прав, а Ты нет. Твоя победа — мое поражение. Я могу либо подпустить Тебя ближе, либо защитить себя».

Мы все коллективно и лично отчаянно нуждаемся в новой парадигме. С той точки зрения, где ценны в первую очередь отношения, ответом на вопрос «Кто прав, а кто виноват?» будет: «Какая разница?» С этой точки зрения и сам вопрос звучит по-другому: «Как мы как команда собираемся решить проблему? Какой способ подходит нам обоим?» Переход от индивидуалистического мышления к отношенческому — на первый взгляд кажется романтическим идеализмом, но я день за днем наблюдаю в собственном кабинете, какой потенциал для изменений в нем таится.

Приведу самый заурядный пример. Стэн. Ты или прав, или женат

— Он не желает меня слушать! — кричит Люси, белая, лет тридцати пяти. Она сидит на самом краю дивана и воздевает руки, будто умоляет меня о чем-то.

— Я ее не понимаю, — произносит Стэн, тоже белый, сорока трех лет. Он закрыл лицо руками — сломленный, измученный, словно говоря: «Что бы я ни делал…»

А третий в кабинете — я, и я смотрю и слушаю. Брак Стэна и Люси на грани краха — и из-за чего? Из-за недоразумения.

Прошлые выходные едва не обернулись бедой.

— Мы собирались поехать восстановить силы — только вдвоем в нашем домике на Кейпе, — рассказывает мне Люси. — Мы оба ждали этой поездки. Она была нам нужна. — Она опускает глаза и смотрит на свои ладони. — Мы и доехали-то туда чудом. Я чуть не развернула машину и не уехала домой.

Что же произошло?

— Такая банальщина, вы будете смеяться, — говорит Люси. — И тем не менее…

Тем не менее, думаю я. Старое доброе «тем не менее». Такая банальщина, что впору только посмеяться, но тем не менее… из-за нее можно и на баррикады пойти. Домашняя жизнь — это крошечная сцена, полная гигантских эмоций.

— Что же произошло?

— Да чушь полнейшая, — объявляет Стэн, барабаня одной ногой о пол, раздраженный, потерявший терпение.

— Мы взяли две машины, — перебивает его Люси, решив взять все в свои руки. — Обе были нагружены продуктами. Поэтому мне было не видно, что сзади. Я и так нервничала. Не люблю ездить в темноте. Я попросила Стэна держаться рядом — на всякий случай, ну, я не знаю, если я потеряюсь, не там сверну, да мало ли.

— Она хотела, чтобы я присматривал за ней, — говорит мне Стэн, чтобы сократить историю. — Я так и делал.

— Нет, не делал, — говорит Люси.

— Именно это я и делал. Вот посудите сами. — Стэн обращается ко мне, к арбитру. — Я пробирался сквозь пробки…

— Еще одна сложность, — встревает Люси.

— Не будем отвлекаться, — прошу я ее.

— Я был на две машины впереди нее.

— Но я тебя не видела! — перебивает Люси.

— Я прекрасно видел ее в зеркало заднего вида.

У Стэна появляется затравленное выражение. Я уже чувствую, куда все ведет.

— Она мне звонит в панике, совсем не в себе. «Ты обещал, что не бросишь меня!» Прямо с ходу начинает на меня орать.

— Ой, Стэн, да ладно тебе. — Люси словно отмахивается от ребенка.

— Родная, конечно, очень плохо получилось, что ты меня не видела, как ты говоришь…

— Но ты меня бросил! А обещал…

— Ты была сразу за мной, черт побери! Я сказал тебе: следи за машиной, которая у тебя впереди. Я был рядом, милая. Так что не надо…

— Мог бы просто пропустить две машины вперед, и тогда…

— Ясно, — перебиваю их я. — Кажется, я понял.

Стэн и Люси увлеклись типичной битвой индивидуалистов «Кто прав, кто виноват», опираясь на то, что у них были несколько разные определения, что такое «быть рядом» с Люси. И оба правы, когда говорят, что их спор — банальщина, но есть в нем и это досадное «тем не менее». «Тем не менее» может разрушить семью. «Тем не менее» может привести к разводу.

Для Люси «быть рядом» — значит быть прямо возле нее. Для Стэна это значит держать ее в поле зрения. Кто тут объективно прав? Ну, признаться, вопрос с подвохом.

Я прошу супружеские пары, с которыми работаю, проглотить несколько горьких пилюль. Вот первая: В личных отношениях нет места объективной реальности. Объективная реальность хороша, когда нужно заставить поезд приехать по расписанию или разработать спасительную вакцину, но, чтобы дознаться, чья точка зрения «обоснована» в межличностных отношениях, это путь к провалу. Она ведет к битвам за объективность. Что происходит — Люси заводится по пустякам или Стэн бросает ее в беде? Такие споры могут вертеться по кругу вечно, словно собака, кусающая свой хвост, и вырваться из них сложно, поскольку предположение, что бывают объективные факты, изначально ошибочно.

В близких отношениях вопрос не в том, чтобы два человека пришли к одной единственно истинной реальности, наша задача — путем переговоров примирить две разные субъективные реальности. Из этих двоих я беру сторону Люси, в этом и состоит разница между RLT и остальными видами терапии. Мы можем принять чью-то сторону. Фактически Стэн прав, а с точки зрения отношений — нет. Действительно ли Стэн присматривал за Люси, действительно ли следил, как и обещал, чтобы у нее все было хорошо? Да, бесспорно. И если бы просьба исходила от него, его бы все устроило. Но Стэн не женат на Стэне. Люси нужно было ощущать успокоительное присутствие Стэна рядом, в поле зрения. Ей требовалась не его помощь, а уверенность, которую придавало его присутствие. В этом случае — и во многих других подобных, как уверяет меня Люси, — Стэн «не понимал», чего она хочет. Он не улавливает главного, поскольку не мыслит отношенчески. Подобно множеству моих клиентов-­мужчин, Стэн ведет себя инструментально. Он сфокусирован на насущной задаче, а не на субъективных чувствах партнерши. Он присматривал за ней, но не удовлетворял ее эмоциональных потребностей.

Именно об этом писала Дебора Таннен, знаменитый лингвист, в своей книге «Ты меня не понимаешь!», которая вышла в 1990 году, где говорится о том, что мужчины в разговоре обсуждают информацию, а женщины выстраивают отношения [38]. «Объективно» Стэн был на сто процентов прав. Однако одновременно он был на сто процентов слеп и глух ко всему, что составляло субъективное восприятие его жены. Хуже того, всякий раз, когда Люси пыталась объяснить ему, что ее беспокоит, всякий раз, когда она пыталась навести мосты через разделявшую их пропасть, Стэн только упорнее держался за свою драгоценную правоту.

— Давайте я объясню. — Я пытаюсь помочь Стэну. — Посмотрим, сумеете ли вы сменить точку отсчета. Когда Люси что-то говорит, у вас, Стэн, есть два критерия, две точки отсчета, которые служат вам ориентирами. Первый — объективная реальность. Вы действительно присматривали за Люси, как она хотела, — да или нет? Права ли она в своей оценке — да или нет? На это я, друг мой, скажу — удачи вам. Права она или не права — извините, Стэн, но, увы, это никого не интересует. В сущности, вы применяете к своим отношениям с женой научный метод. А здесь он не работает. А вторая точка отсчета, судя по выражению вашего лица, это, как бы сказать, вы сами. Вы говорите себе: «О Господи! Неужели мне и правда нужно все это выслушивать?»

Стэн ерзает на диване, но не отпирается.

Я продолжаю:

— Вот чего я хочу от вас: смените точку отсчета. Просто попробуйте. Мне горько вам говорить, но дело тут не в точности формулировок и уж точно не в том, как вы себя показали во всей этой истории. Стэн, сейчас все дело в Люси, в ее чувствах, в ее реальности, в ее субъективном опыте. В настоящий момент, прямо сейчас, спросите себя, чего вам больше хочется — доказать, что вы правы, и выиграть спор или помириться с женой и помочь ей почувствовать себя лучше?

— В смысле? — спрашивает он несмело, но внимательно слушает, что я скажу.

— У меня припасена на такой случай реплика на десять тысяч долларов. Готовы, Стэн?

Он кивает.

Я обращаюсь к Люси, изображая Стэна. Первым делом я смягчаю выражение лица и голос.

— Родная, — нежно говорю я, — прости меня за то, что тебе так плохо. Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовала. Что я могу сказать или сделать сейчас, чтобы тебе стало легче?

Потом я поворачиваюсь к Стэну.

— «Прости меня за то, что тебе так плохо», — повторяю я. — «Что я могу сказать или сделать сейчас, чтобы тебе стало легче?» Зарубите это себе на носу, — говорю я ему. — Наклейте на зеркало, чтобы читать каждое утро, пока бреетесь.

Стэн ничего не говорит, а просто сидит тихо и переваривает услышанное. Люси рядом с ним плачет.

— Если бы эти слезы могли говорить, что они сказали бы? — спрашиваю я, повернувшись к ней.

— Просто… — Она запинается. — Просто…

Ничего, что она на миг утратила дар речи. Я знаю, почему она плачет. Она силком затащила мужа к трем терапевтам до меня, и никто из них не стал с ним бороться. Она плачет от облегчения.

Да, Стэн на грани развода, но он не плохой человек. То, что он так яростно отстаивал, то, за что чувствовал обиду, было, в сущности, ощущение собственной правоты — в линейном, индивидуалистическом, ньютоновском мире, в котором все мы живем. Но чтобы сохранять эмоциональное присутствие в жизни жены, ему нужно всего-­навсего отказаться от привычного мировоззрения и принять совершенно иную парадигму. Понимаете, клиентки тащат ко мне своих партнеров не потому, что хотят наладить коммуникацию, хотя многие поначалу именно так и говорят, и не для того, чтобы разрешить тот или иной конфликт. Женщины вроде Люси ведут ко мне мужчин вроде Стэна, чтобы я научил их, как быть в отношениях.

На самом деле Люси хочет получить совершенно другого Стэна — и не меньше. Многие семейные терапевты пугаются настолько честолюбивых упований, но мы, специалисты по RLT, только радуемся.

— У меня тут клиника по трансплантации личности, — говорю я Люси, а потом поворачиваюсь к Стэну. — Хотите попробовать?

— То есть? — Стэн явно пугается.

Я улыбаюсь.

— Посмотрите сейчас на свою жену и скажите что-нибудь, что исходит из самого сердца, — подсказываю я, во­одушевляя и подталкивая Стэна к действию, и он, представьте себе, слушается.

— Люси. — Он берет ее за руку. — Послушай, прости. Прости меня за то, что в тот день чувствовала себя такой брошенной.

— Еще вам жаль, что вы ее не слушали, — добавляю я.

— Жаль, — соглашается Стэн. — Честно. Мне надо было лучше тебя слушать. — Он смотрит в залитое слезами лицо жены.

— Хотите, этот человек обнимет вас? — спрашиваю я, и она бросается вперед, протягивая к нему руки.

— Не спешите, — говорю я, когда Стэн нежно укачивает ее. — Не жалейте времени. * * *

Упорное стремление Стэна «во всем разобраться», исполненное благих намерений, но ошибочное по сути, лишило обоих супругов возможности пережить моменты вроде того, что случился у них сейчас, в моем кабинете, — момента воссоединения. Думаю, все пары, которые я наблюдаю в остром кризисе, подобно Стэну и Люси, нуждаются в механизме коррекции. Они понимают, что важно ничего не заметать под ковер, более того, полны решимости найти выход. Беда в том, что их модель поиска выхода — это попытки прийти к соглашению, сформулировать один-единственный верный ответ, вместе встать на одну току зрения. Это распространенное, страстное и вполне понятное желание. Увы, у большинства партнеров единственная верная версия событий — это, как бы так выразиться, моя, и упрямый парт­нер думает то же самое о своей. Парадокс в том, что выход можно найти, только отказавшись от этой мечты, смирившись с тем, что вы с партнером никогда не будете смотреть на все одинаково.

Да и не нужно. У вас может быть разное восприятие реальности, которое, в свою очередь, запустит у каждого из вас свой набор эмоций. Когда Стэн прекратил обороняться и вместо этого стал залечивать раненые чувства жены, она ощутила, что ее выслушали, через пропасть перед ними лег мостик и все снова смогли дышать спокойно. Этот момент заставляет задуматься об одном важном обстоятельстве. Отношенческий подход не предполагает, что вы смотрите на все одними и теми же глазами, думаете одни и те же мысли и ощущаете одни и те же эмоции. Отношения — не растворение, при котором исчезают все границы. Напротив, отношенческий подход требует наличия «Я». Но это такое «Я», которое укоренено в широком контексте «Мы». Признав, что у Люси своя законная версия реальности, отличающаяся от версии Стэна, я на самом деле призываю Стэна отлепиться, стать отдельным от Люси, но это разделение должно произойти в границах их брака.

Я бы хотел, чтобы все мы признали, что переход из индивидуалистического линейного мира [39] в объемный мир отношений — это настоящая трансформация. Когда клиенты учатся думать и вести себя с точки зрения отношений, их характер и уровень эмоционального развития улучшаются — причем часто взлетают до небес. Они все больше и больше начинают жить, исходя из Мудрого Взрослого, ведомые правым полушарием и под руководством префронтальной коры. Проще говоря, научившись думать и действовать с точки зрения отношений, мы резко взрослеем. Стив. «Я все правильно понял, доктор?»

Стив — высокий, чернокожий, слегка за сорок — в самом начале нашей работы предупреждает, что он «личность типа три А» — одной А ему недостаточно, сообщает он мне. И в самом деле, он похож на этакого капитана Вселенная, который держит руку на пульсе всего мироздания. Красивый, умный, спортивный, он ходил во все нужные школы и университеты, добился сказочного успеха в финансовой сфере, уже богат по стандартам большинства людей — а ему всего-то слегка за сорок, так что впереди у него большое будущее.

Кроме того, у него двое сыновей — восьмилетние разнояйцовые близнецы с синдромом Мартина-­Белл, оба с тяжелой задержкой развития. Очаровательные мальчишки с золотым сердцем, все их обожают и готовы зацеловать — все, кроме Стива. На одной сессии он твердо, хотя и со стыдом сообщает мне, что никогда никому в этом не признавался, кроме своего терапевта, но на самом деле он испытывает к этим детям только одно чувство — ненависть. Они пятно на его безупречном резюме, грозный знак свыше. Чем он заслужил такое?..

Когда я все это слушаю, мне приходит в голову, что мы со Стивом, пожалуй, должны поработать над его способностью к эмпатии. И так мы и делаем. Я принимаюсь учить Стива практике, которую несколько игриво называю корректирующей эмпатией.

— Я хочу, чтобы вы, прежде чем открыть рот, останавливались и задумывались, — говорю я ему. — Спросите себя: «Какие чувства вызовет у собеседника то, что я собираюсь сказать?»

Недели через три после начала упражнений Стив врывается ко мне в кабинет с широченной улыбкой.

— Доктор! Эта ваша эмпатия — вещь! — Он показывает мне два больших пальца.

— Отлично, — говорю я. — Вижу, вам есть чем поделиться. Рассказывайте.

— В прошлую субботу я взял одного из мальчиков на бейсбол. Не знаю как вы, а я, когда беру ребенка в Фенвей-парк, покупаю ему мороженого, хот-догов и сахарной ваты сколько влезет. Это настоящий кутеж.

У меня у самого два сына, я прекрасно знаю этот ритуал и так ему и говорю.

— Так вот, по дороге домой в машине малыша укачало, — продолжает Стив. Он смотрит на меня и продолжает напряженным голосом. — Он прижал руку ко рту — черт возьми, Терри, он готов был проглотить собственную рвоту, так боялся меня! — На глазах у Стива блестят слезы. — Я посмотрел на своего сына, увидел ужас у него во взгляде. И жутко разозлился — разозлился на себя самого, и сказал: «Зайчик, тошнись на здоровье, не думай про машину, ну ее совсем»… — Стив выпрямляется. — И тут до меня дошло. Машина тут ни при чем, речь о нем — только о нем! — Он улыбается, потрясенный, тронутый до глубины души. — Понимаете?

— Понимаю, — говорю я.

Этой историей я хочу показать вам, что как терапевт, за плечами которого тридцать с лишним лет работы, я твердо убежден, что Стив в тот вечер по дороге из Фенвей-­парка поднялся на несколько ступенек вверх по лестнице развития. Научившись думать отношенчески, он стал другим человеком — он стал лучше. Нарушенная связь истощает, а восстановленная — исцеляет. * * *

Научиться думать отношенчески означает проживать каждый день с пониманием, что отношения с близкими — это наша эмоциональная биосфера, среда, в которой мы живем и от которой зависим. Конечно, вы можете загрязнять свою биосферу вспышками гнева и раздражения. Но тогда вы будете дышать этим загрязненным воздухом в виде отчуждения своего партнера. Я говорю с клиентами не об альтру­изме, а скорее о разумном эгоизме.

— Следить, чтобы партнер был счастлив, в ваших же интересах, — учу я их. — Во-первых, вы его любите. Но еще важнее и ближе к делу, что вы вынуждены с ним жить — помните? Счастливая жена (или муж) — счастье в доме.

Вы — вы с партнером — взаимосвязаны, и деваться вам некуда. А бредовые идеи о том, что вас это все не трогает, что вы выше этого, — это не просто бессердечно, но иногда и откровенно опасно. Люди, которых мы знаем и любим, буквально переплетены с нами. Они высматривают медведей, пока мы поддерживаем огонь, они накрывают на стол, пока мы созываем детей и следим, чтобы они помыли руки. Люди, которых мы знаем и любим, служат триггерами для глубочайших душевных ран и сомнений — и одновременно дарят величайшее утешение и умиротворение. Думать о себе как об обособленной личности, которая смотрит на все это отстраненно и сверху вниз, — опасное заблуждение. И верить ему — значит навлечь на себя катастрофические последствия. В болезни и в здравии, в том, как с нами обращаются и как мы обращаемся с другими, в самой структуре нашего мозга — мы не в силах выстоять в одиночку.

* Рене Шпиц ввел также понятие, описывающее данное явление, — «синдром госпитализма». — Прим. научн. ред.

** «Теория Социальной Базы», авторы Lane Beckes, James A. Coan — Прим. научн. ред.

*** Примерно 200 тысяч лет назад. — Прим. научн. ред..

[11] …нужно вызвать… отвращение. — Чтобы возникло отвращение, у человека должны пробудиться два взаимоисключающих чувства. В случае Эрнесто это было, во-первых, чувство, что буйная вспышка — это законный способ выразить гнев и другие неприятные эмоции, а во-вторых, убеждение, что он имеет право делать людям больно точно так же, как делала ему больно мачеха, что на самом деле было непростительно. Такой опыт нейрофизиологи называют «усвоенное опровержение» или «усвоенное несоответствие». Ecker, «Memory Reconsolidation»; Ecker, Ticic and Hulley, Unlocking the Emotional Brain; Exton-­McGuiness, Lee, and Reichelt, «Updating Memories».

[10] …нейропластичность… — Badenoch, Heart of Trauma; Козолино «Нейробиология психотерапии»; Дойдж, «Пластичность мозга»; Ecker, Ticic, and Hulley, Unlocking the Emotional Brain.

[13] …нейробиология межличностного взаимодействия… — Siegel and McNamara, Neurobiology of «We».

[12] …правое полушарие, которое заведует отношениями… — Badenoch, Heart of Trauma; McGilchrist, Master and His Emissary.

[19] …если впрыснуть мыши в лапу раздражающее вещество… — Langford et al., «Social Modulation of Pain»; Сапольски, «Биология добра и зла».

[18] …эксперименты доктора Эда Троника с «неподвижным лицом». — Tronick, «Still Face Experiment».

[15] …зависит от стимулирующего любящего общения. — Badenoch, Heart of Trauma; Козолино «Нейробиология психотерапии»; Panksepp et al., «Neuro-­Evolutionary Foundations»; Phillips, Wellman, and Selke, «Infants’ Ability to Connect Gaze»; Swain et al., «Brain Basis of Parent-­Infant Interactions»; Троник и Голд «От разногласий к близости».

[14] …Ненадежные… изматывают постоянным стрессом… — Badenoch, Heart of Trauma; Felitti et al., «Relationship of Childhood Abuse»; Мурти, «Вместе»; Sbarra and Hazan, «Coregulation, Dysregulation, Self-­Regulation»; Sels et al., «Emotional Interdependence»; Szalavitz and Perry, Born for Love.

[17] …специалисты по… развитию детей… — Троник и Голд «От разногласий к близости».

[16] …«достаточно хорошее поддерживающее окружение». — Winnicott, «Theory of Parent-­Infant Relationship».

«Теория Социальной Базы», авторы Lane Beckes, James A. Coan — Прим. научн. ред.

Многочисленные современные исследования [24] изучают границы между нами и способы, которыми эмоциональное состояние одного партнера, зачастую не выраженное в словах и, более того, неосознаваемое, влияет на второго. Мне представляется, что самое простое и элегантное из множества имеющихся описаний социальной природы нашего мозга — это весьма авторитетная Social Baseline Theory **, которую разработали Лейн Бекс и Джеймс А. Коан, исследователи из Виргинского университета.

Рене Шпиц ввел также понятие, описывающее данное явление, — «синдром госпитализма». — Прим. научн. ред.

[22] …сиротские приюты, где была необычайно высока младенческая смертность. — Spitz, «Hospitalism».

[21] …мозг — социальный орган… — Сигел, «Майндсайт».

[24] …Многочисленные современные исследования… — McGilchrist, Master and His Emissary; Overall, «Attachment and Dyadic Regulation»; Сапольски, «Биология добра и зла»; Sels et al., «Emotional Interdependence»; Сигел, «Разум».

[23] …«Условия содержания». — Dingfelder, «Psychologist Testifies».

[20] …пишут о социальной природе нашего мозга и нервной системы. — Badenoch, Heart of Trauma; Badenoch, Brain-­Wise Therapist; Beckes and Coan. «Social Baseline Theory»; Козолино «Нейробиология психотерапии»; McGilchrist, Master and His Emissary; Мурти, «Вместе»; Panksepp, Archaeology of Mind; Порджес, «Поливагальная теория»; Szalavitz and Perry, Born to Love; Сапольски, «Биология добра и зла»; Сигел, «Разум»; Сигел, «Растущий мозг»; Siegel, Mindful Therapist; Сигел, «Майндсайт».

[29] …люди стремятся к взаимодействию друг с другом, так как нуждаются в корегуляции… — Overall, «Attachment and Dyadic Regulation»; Panksepp, Affective Neuroscience; Reis, Clark, and Holmes, «Perceived Partner Responsiveness»; Sbarra and Hazan, «Coregulation, Dysregulation, Self-­Regulation»; Sels et al., «Emotional Interdependence»; Uchino, Cacioppo and Kiecolt-­Glaser, «Relationship Between Social Support».

[26] …состоящее из миллиардов нейронов. — Herculano-­Houzel, «Remarkable».

[25] …об экономии действия… — Ibid.

[28] …префронтальная кора не просто передает менее сложные функции… — Beckes and Coan, «Social Baseline Theory».

[27] …Но это энергозатратно. — Clore and Ortony, «Cognition in Emotion»; Gailliot and Baumeister, «Physiology of Willpower»; Kurzban, «Does the Brain Consume»; Ван дер Колк, «Тело помнит все»; Сапольски, «Биология добра и зла».

Примерно 200 тысяч лет назад. — Прим. научн. ред..

[2] …в пример слепца. — Бейтсон, «Экология разума».

[1] …само слово «индивид» означает «неделимый». — Словарь «Merriam-­Webster» дает следующую этимологию слова «индивид» (individual): от средневекового латинского individualis, латинского individuus «неделимый», от in- + dividuus «разделенный», от dividere «делить».

[8] …«нейроны, которые активизируются одновременно»… — Hebb, Organization of Behavior.

[7] …Это представление изменилось с открытием нейропластичности мозга. — Ecker, Ticic and Hulley, Unlocking the Emotional Brain; Левин, «Травма и память»; Radiske et al., «Prior Learning of Relevant Non-­Aversive Information»; Schwabe, Nader and Pruessner, «Reconsolidation of Human Memory»; Yang et al., «Novel Method».

[9] …«состояния становятся характерными чертами». — Siegel, Mindful Therapist.

[4] …мы воспринимаем мир сквозь фильтры накопленных знаний. — Насколько наши знания априорны, а насколько усвоены, — предмет жарких дебатов еще со времен Канта. См. Кант, «Критика чистого разума», Хомский, «Язык и мышление»; Whittaker, Theory of Abstract Ethics; Singer, Does Anything Really Matter?; Steup and Sosa, Contemporary Debates in Epistemology; Thurow, «Implicit Conception and Intuition Theory».

[3] …Испытуемые видели резиновую кисть руки. — Метцингер, «Тоннель эго».

[6] …изменчивый покров саморепрезентаций… — Damasio, Descartes’ Error; Иглмен, «Мозг»; McGilchrist, Master and His Emissary; Panksepp and Biven, Archaeology of Mind; Сигел, «Растущий мозг».

[5] …мы бы видели мир так, как видят его младенцы… — Eagleman, Brain; Иглмен, «Мозг»; McGilchrist, Master and His Emissary.

Наш мозг сжигает топливо, причем, как выяснилось, в огромных количествах, и исследования показывают, что из всех отделов больше всего энергии расходует префронтальная кора — на ту самую деятельность, которая появилась последней в ходе эволюции человека и развилась относительно недавно ***. Префронтальная кора — это мудрое, весьма адаптивное, невероятно расчетливое устройство, состоящее из миллиардов нейронов [26]. Это сложная структура, необходимая нам, чтобы Мудрый Взрослый мог совершать свои продуманные, целенаправленные, преднамеренные действия. Но это энергозатратно [27]. Нейрофизиологи уже несколько десятков лет знают, что мозг делегирует рутинную работу (контроль за дыханием и сердцебиением, например) не таким умным и более автоматизированным отделам нервной системы, которые тратят меньше энергии. Однако, когда Бекс и Коан изучили огромный объем исследований на эту тему, они сделали вывод, что энергозатратная префронтальная кора не просто передает менее сложные функции [28] другим частям нервной системы, но еще и прекрасно справляется с задачей сохранения энергии, передавая психические функции одного человека окружающим его людям.

[33] …Если держать за руку друга… — Astbury, «Hand to Hold»; Berscheid, «Human’s Greatest Strength»; Ciechanowski et al., «Influence of Patient Attachment Style»; Coan, «Social Regulation of Emotion»; Козолино, «Нейробиология психотерапии»; Younger et al., «Viewing Pictures of a Romantic Partner».

[32] …префронтальная кора практически всегда замедляется и успокаивается… — Beckes and Coan, «Social Baseline Theory».

[35] …строго алгоритмично и механически… — McGilchrist, Master and His Emissary.

[34]…усомниться в том, разумно ли выделять личность… — Badenoch, Heart of Trauma; Beckes and Coan, «Social Baseline Theory»; Keverne, Nevison, and Martel, «Early Learning and Social Bond»; Козолино, «Нейробиология психотерапии»; Kern et al., «Systems Informed Positive Psychology»; Sbarra and Hazan, «Coregulation, Dysregulation, Self-regulation»; Szalavitz and Perry, Born for Love; Сигел, «Растущий мозг»; Сигел, «Разум»; Wang, «Why Should We All Be Cultural Psychologists?»

[31] …многозадачность изобрели яппи… — Сапольски, «Биология добра и зла».

[30] …«близость к социальным ресурсам»… — Beckes and Coan, «Social Baseline Theory,» 976; Gross and Medina-­DeVilliers, «Cognitive Processes Unfold», 378.

[37] …Бога — Великого Часовщика… — Paley, Natural Theology; Abersold, «Words to Live By».

[36] …ставить себя выше природы — это святотатство… — «Поскольку у греков было слово, означавшее ошибку (hamartia), но не было слова, означавшего грех, некоторые поэты, в особенности Гесиод (VII век до н. э.) и Эсхил (V век до н. э.), использовали для описания поступков, подрывающих божественный порядок, слово hubris (гордыня). Отсюда и современное восприятие значения этого слова и его связь с нечестивостью и святотатством». Статья «Hubris» в Encyclopaedia Britannica.

[39] …переход из индивидуалистического линейного мира… — Badenoch, Heart of Trauma; Сигел, «Растущий мозг».

[38] …женщины выстраивают отношения… — Таннен, «Ты меня не понимаешь»..

В начале пятидесятых годов ХХ века психиатра Рене Шпица попросили проконсультировать сиротские приюты, где была необычайно высока младенческая смертность [22]. Этих детей регулярно кормили, переодевали, пеленали, следили, чтобы они имели возможность отрыгнуть воздух после кормления. Но Шпиц обнаружил, что с этими детьми не играли, не разговаривали, их не тискали — словом, у них не было никакой эмоциональной синхронизации со взрослым. Произошедшее получило официальное название — синдром остановки развития *. Выражаясь простым языком, эти дети умирали от одиночества.