От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе

Нельзя любить снизу вверх и сверху вниз

Точка зрения на себя как на независимого и обособленного от природы индивида порождает одиночество. Но это лишь полбеды. С самого своего зарождения культура индивидуализма неразделимо слилась с другой культурной традицией, куда более древней — с патриархатом. Если считаешь себя индивидом, мир, в котором ты живешь, скорее всего, патриархален, а патриархат учит нас, что мы не только отделены от природы, но еще и являемся ее хозяевами.

Индивидуализм — это триумф обособленности. Патриархат — триумф доминирования.

Господь поставил Адама владычествовать «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле». Как же Он ошибся. Брюс и Лея. Токсичное доминирование

— Я так больше не могу, — говорит мне Лея. Белая, едва за сорок, с густыми черными волосами и синими глазами, сейчас Лея скорее несчастна, чем прекрасна. Ее супружеская жизнь катится под откос, и именно она решила все это прекратить.

Брюс, сидящий рядом с ней, сохраняет бесстрастное выражение. На нем костюм, но без галстука, накрахмаленная рубашка, дорогие туфли, и он сидит, подавшись ко мне всем своим накачанным телом — точь-в-точь сжатая пружина. Лицо у него как маска, зато все тело кричит: «Ну давай, вызывай огонь на себя!»

Он мне неприятен с первого взгляда, хотя я не понимаю, в чем дело. Наверное, вы огорошены — не ожидали, что терапевт признается в антипатии к клиенту? Причем на первой сессии, не когда-­нибудь! Позвольте внести ясность и показать вам кое-какие закулисные механизмы. Как терапевт я осознанно позволяю себе погрузиться в любые чувства, которые возникают у меня к клиенту, поскольку убежден, что они часто несут полезную информацию. Словно в голове у меня есть некая прихожая вроде воздушного шлюза в подводной лодке. Я позволяю какой-то части своей психики купаться в волнах эмоции — раздражения, беспомощности, отвращения, — но эта эмоция остается в шлюзе, в то время как вся остальная моя психика, мое наблюдающее Я, решает, как лучше всего ею воспользоваться.

Если клиент не входит в кабинет с плакатом «Я ПОХОЖ НА ВАШУ МАМУ», я заранее предполагаю, что почувствую примерно то же самое, что и все остальные. И я могу использовать свою реакцию в качестве данных, которые помогут мне поставить диагноз — не психиатрический, а отношенческий. Кроме того, иногда я делюсь своими чувствами в рамках терапевтической интервенции. Но сейчас я внутренне отмечаю свою реакцию на Брюса и возвращаюсь к Лее, которая уже договорила и ждет моего ответа.

— Я продолжу? — спрашиваю я Брюса, и он дает мне разрешение кивком.

Тогда я обращаюсь к Лее.

— Вы думаете о том, чтобы разорвать супружеские отношения?

— Я уже их разорвала. Мы разъехались. Брюс теперь живет один.

Я киваю.

— Однако вы обратились ко мне, чтобы…

— Чтобы дать браку последний шанс.

— Поскольку…

— Поскольку… — Она ненадолго задумывается, а потом начинает перечислять, словно ставит галочки в списке. — Трое детей, почти двадцать лет вместе, когда-то я любила его…

— Правда? — настораживаюсь я.

— Да, — отвечает она, не глядя на мужа. — Очень.

Я обращаюсь к Брюсу:

— Как вы справляетесь?

— Нормально, — говорит он, хотя его тон свидетельствует об обратном.

— Это была для вас неожиданность? Что она хочет покинуть вас?

— Нет, — мотает он головой. — Никаких неожиданностей.

— Если у нас ничего не получится…

— Я понимаю, — говорит он. — Последний шанс.

— Вы хотите потерять ее?

— Нет, — отвечает он. — Но знаете что? Я не уверен, что мне нужен этот брак.

«Супер, — думаю я. — Оба уже одной ногой за дверью».

— Почему вы хотели бы уйти от Леи? — спрашиваю я его.

Брюс снова мотает головой, но теперь это сопровождается лукавой улыбочкой, словно он только что сказал себе что-то забавное.

— Это смешно? — спрашиваю я. — Мне интересно, что вы…

Тут Брюс делает свой ход.

— У вас все прекрасно складывалось, когда вы разговаривали с ней, — перебивает он меня и жестом указывает на Лею, умудрившись одним движением и направить меня, и выказать мне полное пренебрежение. — Вот и продолжайте, — велит он нам. — Я подожду своей очереди.

«Итак, он уже собирается перетянуть всю сессию на себя», — думаю я.

Я сразу заметил, что он высокомерен, самовлюблен и любит контролировать. Рабочая гипотеза.

Своей царственностью Брюс напоминает мне одного моего парижского клиента. На первой встрече, прежде чем поздороваться, он вручил мне список своих проблем.

— Если вас не затруднит, сделайте, пожалуйста, две ксерокопии и отдайте мне, прежде чем мы начнем, — распорядился он.

Первым в списке проблем он проставил «нарциссизм».

— Ну что ж, — сказал я, — с этим вы точно не ошиблись.

Я не принимаю вызова Брюса и поворачиваюсь к Лее.

— Почему вы задумались о том, чтобы уйти? — спрашиваю я.

Она сидит прямо, не выражает особых эмоций, но с ответом не медлит.

— Думаю, кое-что вы только что видели.

Брюс сидит рядом с ней, совершенно неподвижный, однако видно, что он потихоньку закипает.

— С ним трудно жить. — Лея смотрит на мужа, с тревогой ждет его реакции.

Я ловлю этот взгляд.

— Вы смотрите на него, — говорю я. — Вас пугает…

— Заботит.

— Что именно?

— Как он себя поведет, когда мы отсюда выйдем.

Мне интересно, какой именно реакции она боится. А если учесть то, что она сейчас сказала, мне интересно, безопасно ли для нее с эмоциональной точки зрения говорить еще что-то.

Сейчас я мог бы попросить Брюса подождать в приемной, пока я исследую вопрос о потенциальном домашнем насилии. Я не прошу женщин говорить правду сильной стороне, если это физически опасно. RLT предполагает, что при угрозе физического ущерба обращаться за консультацией для пар — это неверное решение. Но я уже затрагивал этот вопрос в телефонном разговоре с Леей, когда она записывалась на прием. Брюс никогда не совершал над ней физического насилия. Да, конечно, его гнев может напугать. Он бил посуду, ударял кулаками в стены. Правда, такие физические проявления случаются нечасто, говорит мне Лея, но это все равно очень страшно. Тем не менее акты насилия со стороны Брюса никогда не были вещественными, никогда не были направлены на живых людей — к счастью *. Поэтому я считаю, что вполне могу спросить ее в его присутствии:

— Каких его проявлений вы боитесь?

Лея подается ко мне, словно хочет поделиться секретом.

— Он меня накажет! — только и говорит она.

— Как? Что именно он сделает?

Она некоторое время думает, по-прежнему подавшись вперед, лицо ее наполовину занавешено волосами.

— Жаром или холодом, — наконец отвечает она. — Жар — это когда он кричит, орет на меня… — Брюс ерзает на диване, словно хочет что-то сказать, но Лея отважно продолжает: — Ругается.

— Он обзывает вас скверными словами? — уточняю я, а затем поворачиваюсь к Брюсу. — Такова ее реальность. Она не обязательно соответствует вашей. Мы об этом еще поговорим, честное слово. — Затем я снова обращаюсь к Лее. — Он обзывает вас скверными словами? — повторяю я и добавляю: — Любые фразы, которые строятся по модели «Ты такая-то и такая-то».

Лея хмыкает:

— Стерва. Это главное, а к нему уже прилагательные — мерзкая, фригидная, чертова…

Брюс не выдерживает:

— Погодите, минуточку…

— Вы ничего такого ей не говорили? — спрашиваю я его.

— Послушайте, — умоляющим тоном произносит Брюс. — Бывает, что супруги ссорятся, согласитесь. То есть говорил ли я ей что-то такое за двадцать с лишним лет? Возможно. Я мог бы дать вам ее список…

— Ты ведешь себя злобно. — Лея смотрит прямо в лицо мужу. — Супруги ссорятся, но не как ты. Ты жестокий.

— Знаешь, ты тоже не всегда белая и пушистая, — пытается он возразить.

— Это неправда, и ты это знаешь, — говорит она. — Прошлая суббота.

— Я… ну, я…

— Я спала в кабинете, — рассказывает Лея, обращаясь ко мне. — Брюс хотел секса, но мы поссорились. Помнишь? — спрашивает она мужа. Нет ответа. — Тогда я попросила, чтобы он отпустил меня. Была не в настроении.

Тут она поворачивается к мужу и смотрит на него — не с тревогой, как раньше, а с гремучей смесью ярости, отвращения и жалости.

— И вот как поступил мой муж. Без единого слова Брюс преспокойно сложил мой халат, тапочки, ночную рубашку и щетку для волос аккуратной стопочкой. И очень бережно положил на пол за порогом спальни, после чего запер дверь спальни на ночь, предоставив мне объяснять нашим дочкам-­подросткам, что только что произошло.

Я поворачиваюсь к Брюсу.

— Все так и было?

— Ну… — начинает он.

— Вы так поступили?

— Не собираюсь я лежать рядом с женой, когда она такая холодная, — запротестовал он.

— Вы были холодны? — спрашиваю я Лее.

— Я же сказала, мы ругались целый день, и я была не в настроении…

— Это была месть, — говорю я Брюсу.

— Что, простите?

— Наказание в чистом виде, — сообщаю я ему.

— Для Брюса любое «нет» означает, что я холодна к нему, — добавляет Лея.

Брюс кладет ногу на ногу, потом снова ставит обе ноги на пол. Все его тело словно искрит от возмущения. Он смотрит на нас, своих мучителей.

— Не желаю сидеть здесь и терпеть, что вы сговорились против меня.

— Никто против вас не сговорился, Брюс. Я пытаюсь спасти ваш брак.

Он снова шипит. Я в третий раз решаюсь обратиться к его жене, вместо того чтобы вступать с ним в конфронтацию.

— Вот таким он возвращается домой? — спрашиваю я ее.

— Каждый раз, когда у меня к нему какие-то вопросы, — отвечает она. — Я стерва, а он потерпевший.

Она рассказывает несколько историй о том, как Брюс вваливался домой часа в четыре ночи пьяный и требовал секса. Или о том, как Брюс спускал существенные суммы на то, чтобы развлекать своих статусных клиентов в стриптиз-­клубах. Или о том, как Брюс в ярости выгнал из дома их младшую дочку — как он выразился, за «нарушение субординации». «Ты спятил? — задала она ему тогда риторический вопрос. — Это же твоя дочь!»

— Ясно, — говорю я. — Мне этого хватит.

Я уже увидел и услышал достаточно, чтобы понять, что Лея не заблуждается относительно мужа. Я верю ей, потому что Брюс ведет себя со мной точно так же, как и дома, по ее описаниям, а еще потому, что доверяю своим чувствам, которые возникают у меня в его обществе. Я как терапевт располагаю тремя источниками информации: рассказами каждого из клиентов, тем, что происходит в кабинете при мне, и тем, что я чувствую, когда работаю с клиентом.

Все время этого разговора Брюс смотрит в окно — ему удается одновременно и быть эмоционально отстраненным, и кипеть от ярости.

Я обращаюсь к нему:

— Значит, Брюс, вы все это делали?

— Знаете, думаю, вне контекста…

— У меня есть правило, решающее все споры, правило семьдесят на тридцать, — говорю я. — Если то, что мне говорят, верно на семьдесят процентов, для наших целей этого достаточно.

— Конечно, — великодушно соглашается он. — Семьдесят процентов.

Некоторое время я смотрю на него, а он в ответ смотрит прямо мне в глаза.

— Итак, настал момент в ходе терапии, когда мы решаем, все или ничего, — говорю я.

— В смысле? — вскидывается он.

— Вы или едете в этом автобусе, или выходите.

Он ждет.

Я говорю напрямик:

— Брюс, у меня для вас две новости, хорошая и плохая. Какую сначала?

Он задумывается на наносекунду:

— Хорошую.

— Я сильно удивлюсь, если мы не сумеем спасти ваш брак.

Он кивает.

— Хотите плохую?

Он кивает во второй раз.

— Вы школьный хулиган, — говорю я. — Когда что-то вас не устраивает, вы становитесь наглым, эгоистичным и мстительным.

— Вы сделали все эти выводы за полчаса? — спрашивает он с самодовольной ухмылкой.

Меня так и подмывает стереть эту ухмылку с его лица.

— Этого вполне достаточно, — непоколебимо отвечаю я. — Хотите, расскажу почему?

— Конечно, — благородно отвечает он. Терять-то ему нечего.

— Во-первых, вы ничего не отрицаете, — начинаю я. — Но дело не только в этом. У вас хватило тупости — если мне будет позволено так сказать — проявить все эти качества прямо здесь, при мне.

— Сейчас? — Он не верит своим ушам.

— Да, на сессии.

Тут наконец его ярость прорывается наружу.

— Не пудрите мне мозги! — выпаливает он. — Где вас учили?

И тут же, повернувшись к Лее:

— Откуда ты выкопала этого шарлатана?

— Вот и сейчас, — спокойно замечаю я. — Вот сейчас вы ведете себя как школьный хулиган.

— Есть разница! — цедит он сквозь сжатые зубы. — Одно дело хулиган, и совсем другое просто…

— Эй, Брюс, смотрите. — Я обращаюсь к Лее. — Насколько точно я сейчас описал вашего мужа по шкале от одного до десяти?

— Десять, — без паузы отвечает Лея.

— А как бы вы оценили важность вопроса буллинга для вас по шкале от одного до десяти?

— Пятнадцать, — говорит она. — Сто.

Я снова обращаюсь к Брюсу:

— Если вы хотите удержать Лею, что, насколько я понимаю, не обязательно так, но, если вы все-таки хотите этого, Брюс, я бы отнесся к ее словам серьезно.

Он откидывается на спинку дивана и долго смотрит на меня — должно быть, решает, соглашаться ли на нашу терапию.

— Ладно, — говорит он наконец. — Значит, она говорит, я зверь. А как насчет моих жалоб?

— Что Лея холодная, недоступная, несексуальная, не проявляет любви к вам? — высказываю я гипотезу.

Я слышал этот перечень много раз от многих Брюсов. Он словно тот крупный мужчина на качелях, который недоволен, что жена вечно где-то в вышине, и не представляет себе, что его поведение имеет к этому какое-то отношение.

— Да, — говорит он, и челюсть у него выпячивается, словно у нахального мальчишки. — Именно так.

— Все это реально, Брюс. Я хочу все это проработать. Все это должно измениться.

— Но? — подсказывает он.

— Вы должны сделать первый ход, — говорю я ему. — Она не пойдет вам навстречу, если вы не спуститесь.

— Если не спущусь? — Снова ухмылка. — Откуда?

Я делаю глубокий вдох.

— Брюс, давайте немного поговорим о чувстве собственного величия. Приворотное зелье величия

Вот уже полвека психология с трудом пытается научить нас, как подняться из пучины стыда и комплекса неполноценности. Но, судя по результату, мы совершенно не умеем помогать людям избавляться от мании величия и завышенной самооценки — самодовольного ощущения, что они выше прочих и вправе презирать человеческие законы. Здоровая самооценка — это позиция «Я такой же»: человек считает себя ничем не лучше и не хуже всех прочих. Нездоровая само­оценка может выглядеть как стыд — ощущение собственной неполноценности, дефектности, неспособности соответствовать стандартам. Однако она может проявляться и как мания величия — чувство превосходства [1], убежденность, что ты наделен особыми правами и привилегиями.

Вот что надо знать о мании величия, а в частности — о разнице между манией величия и стыдом. Прежде всего, и то и другое — следствие серьезного ментального искажения, чистый бред. Одно человеческое существо принципиально не может быть выше или ниже другого. Принципиально — нет. Кем бы вы ни были, святым или маньяком-­убийцей, Махатмой Ганди или бездомным алкоголиком, все люди на свете от рождения одинаково ценны и достойны одинакового уважения. Ваша ценность определяется внутри, ее нельзя ни заслужить, ни утратить. Она ваша по праву рождения и до самой смерти.

Разумеется, этот принцип лежит в основе демократии. Наше общество строится на идее, что все мы созданы равными, у каждого человека есть право голоса и для всех справедливы одни и те же законы. По крайней мере, так в теории. Все мы знаем, что на практике ни в одном человеческом сообществе положение с равенством даже не приближается к идеалу. Тут-то и зарыта собака. Поскольку, хотя все мы наделены равными неотчуждаемыми правами, в повседневной жизни это равенство далеко не всегда заметно. Не важно, позволяем мы себе признать это или нет, но большинство из нас в любой обстановке очень остро чувствуют, где мы находимся на иерархической лестнице. И где на ней находятся все остальные. Единственная сложность с такого рода суждениями состоит в том, что все это на сто процентов чепуха.

Скажем, вы посредственный теннисист и вас постоянно побеждают. Вы берете платные уроки, тренируетесь и тренируетесь — и вот проходит полгода. В один прекрасный день вам удается разгромить противника, который до этого всегда вас побеждал. Вы чувствуете себя на седьмом небе от счастья? Надеюсь, да. Вы это заслужили. Теперь вы играете в теннис лучше своего заклятого врага. Поздравляю! Однако вы не стали лучше как человек. Вы можете быть умнее, богаче, высокого роста или низкого — все это имеет какое-то значение, но ничего не меняет принципиально. Ощущение своей ценности идет изнутри.

Мир отношений «Мы» — мир взаимозависимости — покоится на фундаменте сотрудничества с природой и друг с другом. Он озарен вдохновением, которое время от времени рождается из нашего взаимодействия. Мир «Мы» — мир новаторства и изобилия. Мир, где нет победителей и побежденных, потому что в выигрыше все. Мир индивидуализма «Я и Ты» покоится на фундаменте соперничества — соперничества с природой и друг с другом. Это соперничество позволяет нам в гордыне своей считать, что мы сами себе источники вдохновения. Это мир победителей и побежденных. В нашей повседневной жизни [2] то, в каком мире мы живем в ту или иную минуту, зависит от того, в какой части своей нейронной сети мы находимся — в правом или левом полушарии, в коре или подкорке, в состоянии симпатического сближения или парасимпатического избегания. * * *

Подобно многим другим успешным мужчинам, с которыми я работаю, Брюс почти всю жизнь прожил в сознании «Я и Ты», и мир щедро вознаграждал его за это. А параллельно в его личной жизни творился сущий кошмар. Наша культура вознаграждает Адаптивных Детей, поскольку ценности и нравы этой незрелой, индивидуалистичной, не готовой к близким отношениям части нашей психики отражают как зеркало ценности и нравы нашей культуры индивидуализма. Мы живем в нарциссическом обществе, где не место близким отношениям [3], поскольку суть его столетиями составляла капиталистическая конкуренция: если я становлюсь на ступеньку выше, ты опускаешься на ступеньку ниже, если я получаю очко, с тебя его снимают.

Когда мои дети были маленькими, я однажды побывал на званом обеде для учителей и родителей. Во время приема со мной заговорил сосед — чей-то моложавый папа, которого я давно не видел.

Я тут же заметил, что он заметно похудел и выглядит очень спортивно. Мне сразу стало ужасно неловко за мое не слишком моложавое брюшко, и я рухнул в омут стыда. Я чувствовал себя старым и толстым. Тут вдруг я вспомнил, что этот человек — богатенький наследник, что он ни дня в жизни не работал. «Еще бы, — подумал я. — Может до посинения торчать в тренажерном зале, если захочет, а по счетам платить из семейных капиталов». Дзынь! Я получил одно очко, поднялся на одну ступеньку. Я-то заработал каждый свой пенни в поте лица. А пока я стоял ступенькой выше и посматривал на соседа сверху вниз, я еще и заметил, что у меня и волос побольше, чем у него. Ха!

Но тут я подумал: «Минуточку, он купается в деньгах. Он богатый. А я нет. Почему я не богатый? Что я сделал не так?» И тут же — дзынь! — с меня сняли одно очко, я опустился на ступеньку вниз. И так я и скакал вверх-вниз, туда и обратно, пока усилием воли не вырвался из всего этого и не сказал себе: «Вот что, а почему я, собственно, не слушаю, что мне хочет сказать этот человек, который стоит передо мной?!» * * *

Брюс по жизни находится в позиции человека, который выше всех на ступеньку и на всех смотрит свысока. Он просто образчик гордыни и заносчивости: контролирует, унижает и наказывает всех, как только что-то ему не по нраву. Хотя он женат и у него есть дети, он убежден, будто имеет право напиваться, словно юный студентик, и спускать тысячи в стриптиз-­клубах. И жестоко обращаться с женой. «И при всем при том это он подумывает о том, чтобы бросить ее», — поражаюсь я. Он презирает свою жену, он презирает законы. Он уже настроился на то, чтобы развод причинил ему как можно меньше боли. И кстати, он прав. Лея стала холодной и сексуально менее уступчивой. Она вообще в последнее время стала менее уступчивой. Лея обретает свой голос и тем самым меняет правила. Это необходимо признать. Но индивидуалистические и шовинистические законы придется нарушить ради них обоих. Помните, я хочу, чтобы могучие смягчились, а слабые стояли на своем. Женщин веками приучали жертвовать своими потребностями «ради отношений». Позвольте мне высказаться предельно ясно. Я говорю не о жертвах. Для многих женщин говорить в полный голос и заявлять о своих потребностях — значит, наоборот, укреплять отношения. Мы-сознание требует не уступчивости, а искренней декларации своих прав. То, что Лея недавно обрела уверенность в себе, хорошо для их брака. Хотя я подозреваю, что втолковать это Брюсу будет нелегко.

— Расскажите мне о своем детстве, — прошу я его.

— Что вы хотите узнать?

— О ваших родителях.

— У меня их не было.

— Простите?

— Мать сбежала, когда мне было года три, и больше я о ней не слышал.

— Как трудно вам пришлось, — говорю я.

Он только кивает.

— А отец был настоящий игрок и пьяница.

— Ох, — говорю я. — Какой кошмар.

— Детство я провел в Вегасе, ужинал в компании отвратительных второсортных звезд, потому что отец, если уж играл, то играл по-крупному.

— Ему везло?

— Смеетесь? У него была игровая зависимость, — отвечает он. — Один раз мы на год сорвались на Аляску, потому что его преследовали кредиторы.

— Сколько лет вам было, когда вы взяли на себя заботу о его эмоциональных потребностях? — наугад спрашиваю я.

Сначала Брюс не вполне понимает вопрос, потом до него доходит.

— Я не особенно разбирался, что он там себе чувствует. Я пытался дотащить эту развалину до койки, когда он отрубался. Он был здоровенный.

— Сколько лет вам было, когда все это началось?

— Господи. Когда началось? Четыре, пять.

— Вам не дали далеко уйти.

— Нет. Помню, мы были в номере мотеля, довольно сомнительного, и я хотел уложить его в постель, все дергал и теребил его, а он не просыпался, а я… Мне было его просто не дотащить. Он был слишком большой.

— А вы — слишком маленький, — добавляю я.

— Да.

— Вы были всего-­навсего маленький мальчик.

— Да.

Он погружается в себя.

— Что вы чувствуете?

— Что?

— Сейчас, когда мы об этом говорим. Я хотел узнать, что вы чувствуете к отцу.

— А зачем это вам? — Подбородок снова выпятился — Брюс бросал мне вызов.

— Зачем мне знать, что вы чувствовали к отцу?

— Да, — настороженно отвечает он. — Зачем?

— Я ваш терапевт, мне важно понимать, что вы чувствовали, а может быть, и до сих пор чувствуете к отцу.

— Почему?

— Потому что, — объясняю я Брюсу, глядя ему прямо в лицо, — вы превратились в него. Проклятие ложной поддержки

Все мы женимся на своих незавершенных историях. Все мы женимся на своих отцах и матерях. И в самых близких отношениях мы неминуемо превращаемся в своих отцов и матерей. Тот маленький мальчик, безуспешно пытающийся уложить мертвецки пьяного отца в постель, — это прямо аллегория обессиливания. Ему было всего пять лет! Но одновременно Брюсу коварно внушали другое сообщение: «Когда ты вырастешь и станешь мужчиной, ты сможешь потакать себе и предаваться излишествам, как я». Брюс одновременно явно лишился родительской поддержки, что привело к обессиливанию и тяжелейшему глубинному стыду, и скрыто был наделен ложной поддержкой, что привело к самовлюбленности, сексуальной распущенности, жестокости и агрессии. Стыд Брюса был скрыт, спрятан за завесой пьянства и без­образного поведения. Его отец был почти алкоголик, почти эротоман и, безусловно, кутила. Брюс занял место отца за барной стойкой, и теперь Лея дожидается, когда ее муж вернется домой после нескольких часов в стриптиз-­клубе.

В этом-то и беда. Брюс любил отца. Это была единственная его привязанность, единственный пример для подражания в его жизни. На сознательном уровне Брюс презирал своего жалкого папашу, но бессознательно присоединялся к нему, жил в том же мире, где обитал отец. Я называю это составлять родителям духовную компанию. Брюс гулял по казино и мужским клубам, переходил от карточного стола к рискованным инвестициям. Он добился успеха в том, в чем отец потерпел неудачу. Его отец поклонялся удаче, а Брюс заработал достаточно денег, чтобы купаться в них до гробовой доски.

— Кажется, я выставил отца на посмешище, — заявляет Брюс, когда мы обсуждаем его богатство.

— Выставили на посмешище? — отвечаю я. — Скорее дополнили его. Исправили все плохое. Воплотили его наследие.

Брюс смотрит на меня, в газах его блестят слезы.

— Вы были преданным сыном, — говорю я ему. * * *

Когда я работаю с человеком, который находится в сознании «Я и Ты», в сознании Адаптивного Ребенка: одержим яростью, затаил обиду или гневно преследует кого-то, — я думаю о нем с точки зрения отношений. К чему адаптировался этот Адаптивный Ребенок? Помните, Адаптивного Ребенка формируют два пути усвоения поведения. Один из них — противодействие, которое вызывает сопротивление. Брюс стремился добиться успеха там, где его отец потерпел такой зрелищный провал, стремился сопротивляться отцовской судьбе, и это подпитывало его трудоголизм. Но второй путь — подражание, и мы нередко неосознанно подражаем тем способам существования в мире, которые на сознательном уровне презираем.

— Послушайте, Брюс, — начинаю я. — Складывается впечатление, что ваш отец страдал алкоголизмом, у него была игровая зависимость и склонность к приступам ярости.

— О да.

— Ярости на вас?

— О да.

— Но вы любили его, — говорю я. — При всем при том вы любили его.

— Мы были вдвоем против всего мира, — говорит он мне.

Я откидываюсь в кресле и смотрю на него — и на миг его лицо становится для меня открытой книгой.

— И до сих пор так. Брюс, ваш несчастный отец — ничтожество, алкоголик, игрок…

— Да, — соглашается Брюс.

— В сущности, он был для вас совершенно недоступен.

— Да.

Я наклоняюсь к нему и вполголоса произношу:

— Так вот, я могу сказать вам, как быть ближе к отцу, который обладает нулевыми способностями быть близким для вас. Вы ничего не можете получить от него, но все равно почувствуете близость.

— Как это делается? — спрашивает он.

— Надо быть как он, — отвечаю я. — Жить в его мире. В вашем случае — жить в мире распущенности, злости и самомнения, где царствует эго.

Брюс выпрямляется, сложив руки на груди, и ведет себя нехарактерно тихо.

— Я думаю, вы любите своего отца, — мягко говорю я.

И тут он плачет. Не рыдает, даже не всхлипывает, — но ясно, что Брюс одновременно скорбит и смягчается.

— Вы не можете его спасти, — говорю я даже не сегодн­яшнему Брюсу, а мальчику, живущему в нем. — Вы не можете его воскресить.

— Он умер.

— Не важно.

Довольно долго мы сидим и молчим.

— Ну, что теперь? — спрашивает наконец Брюс.

— Все зависит от вас, — отвечаю я. — Вам решать, с кем вы — с необузданным самодовольным отцом или с женой и детьми. Каким вы хотите стать — мотом и кутилой вроде отца или настоящим семьянином.

— Я люблю своих родных, — очень слабым голосом говорит Брюс.

— Каких именно? Тех, с которыми вы выросли, или тех, с которыми состаритесь?

Брюс робко смотрит на Лею:

— Я не хочу быть как отец.

Он берет Лею за руку, и та не отнимает ее.

— Вы выросли практически как Маугли, — говорю я Брюсу. — Зато теперь у вас есть семья. Вы сделали верный выбор, Брюс. У вас прекрасная семья. В ней недостает только одного — вас.

Лея стискивает комок бумажных салфеток, съеживается и плачет. Брюс гладит ее по руке.

— Она плачет по вам, — говорю я Брюсу. — Она хочет, чтобы вы были рядом. Чтобы вы были дома и были нормальным.

— Нормальный — это для меня что-то новенькое, — говорит он мне.

— Понимаю. Я вам помогу. Проведу шаг за шагом, если только вы выберете этот путь.

Брюс смотрит на Лею в упор, в ее сморщившееся от плача лицо.

— Я его выбираю.

— Хорошо, — говорю я. — Тогда пора поздороваться с женой и детьми.

— Конечно, — говорит он.

— И попрощаться с отцом.

Он сам не замечает, что глаза у него полны слез.

— Наверное, действительно пора.

— Да, — соглашаюсь я. — Наверное, пора. Самовлюбленность

творит ужасные дела во тьме

Дисфункциональная позиция, которую мы постоянно занимаем в отношениях, обеспечивается Адаптивным Ребенком, который приспособился к тому, как с нами обращались в детс­тве (задействовав для этого подражание и противодействие в разных пропорциях). Большинство из нас на собственном горьком опыте знают, каковы вредные последствия недостатка поддержки в детстве и как это обессиливает, но совершенно слепы к тому, как губительна ложная поддержка — самовлюбленность, привитая нам либо прямо, когда ее поощряют родители, либо косвенно, когда мы подражаем мышлению и поведению самовлюбленных людей. Чтобы отказаться от этой эгоистической позиции в отношениях, приходится отделять себя от ранних отношений, в которых тебя к ней приучили.

Брюс не может расцепиться с отцом. В детстве он заботился об отце эмоционально и физически, а не наоборот, как было бы в нормальных детско-­родительских отношениях. Можно с уверенностью говорить об эмоциональной сцепленности с кем-то из родителей, если клиент рассказывает, что в детстве жалел отца или мать.

— Детям не положено жалеть родителей, — говорю я Брюсу. — Родителям положено вести себя по-взрослому и самим о себе заботиться.

Почему мы так хорошо знаем собственную историю обессиливания и так мало осознаем историю ложной поддержки? Потому что чувство собственного величия творит свои темные дела во тьме. Если вам стыдно — это неприятно. Находясь в этом состоянии, сам хочешь поскорее из него вый­ти. Секрет, известный психотерапевтам, состоит в том, что, когда ты охвачен переживанием собственного величия, ты не испытываешь неприятных эмоций. Более того, здесь и сейчас тебе очень хорошо. Очень приятно, когда даешь себе волю и высказываешь начальнику все, что наболело. Очень приятно, когда кричишь на детей или целуешься с коллегой на корпоративе. Приятно — но может разрушить твою жизнь.

Чтобы избавиться от чувства собственного превосходства, нужна самокритика. Аналогично тому как отказываешься от третьего бокала вина или от второго куска торта, надо уметь отказываться от немедленного вознаграждения ради более важной цели — здоровья, душевного спокойствия или эмоционального благополучия детей. Надо уметь учитывать, что будет за пределами кратковременного удовольствия, ради долговременного и более глубокого удовольствия, которое называется «семья», «связь», «здоровье». Ради вас самих. Умение спуститься с высот самолюбования — отличное капиталовложение в долгосрочное счастье. Разумеется, приходится сделать это для семьи. Но в еще большей степени — для себя. Самовлюбленным клиентам вроде Брюса я говорю, цитируя «Залетных птиц» Тагора, что привилегии подобны «ножу» [4] из одного лезвия; он ранит в кровь руку, берущую его» (Пер. Т. Щепкиной-­Куперник). Вернитесь с высот на землю. Вернитесь из холодных пучин космоса в теплые объятия человеческих отношений. Вернитесь домой.

Психотерапия по понятным причинам долгое время была одержима тем, чтобы помочь клиентам выбраться из пучин стыда. Но чтобы помочь человеку познать подлинную близость, нужно объяснить ему, что он такой же, как все. Нельзя любить сверху вниз или снизу вверх. Любовь требует равноправия. А главное, на самом фундаментальном уровне нет никакого сверху вниз и снизу вверх. Думать, что ты чем-то лучше или хуже других, — это бред. Причем бред опасный. Жизнь без презрения

Поделюсь озарением, которое постигло меня в один прекрасный день, когда я шел к машине. Меня вдруг осенило, что эмоция — психологическая энергия самовлюбленности, и эмоция — психологическая энергия стыда — это не два разных чувства, а одно и то же [5], но направленное в противоположные стороны. И стыд, и самолюбование порождены одной и той же эмоцией — презрением.

Представьте себе фонарик. Когда луч през­рения нацеливается на кого-то другого, мы называем это само­влюбленностью: «Надо же, какой он все-таки идиот, просто не верится!» А когда луч презрения нацеливается на меня самого, мы зовем это стыдом: «Надо же, какой я все-таки идиот, просто не верится!» То же самое чувство, иногда даже выраженное теми же самыми словами. Как я много раз убеждался на протяжении своей профессиональной жизни, презрение — это эмоциональное насилие. Стыдить кого-то, обращаться с ним как с низшим существом — значит наносить психологическую травму. Психологи, которые пишут о расовых проблемах, придумали термин «микроагрессия [6]» для описания повседневных, часто непреднамеренных уколов и оскорблений, которые вынуждены терпеть люди с небелым цветом кожи. Микроагрессия — это пример эмоционального насилия в виде презрения.

Презрение не лежит в основе эмоционального насилия, презрение и есть эмоциональное насилие, и не важно, на кого оно направлено, на себя или на других. Сейчас, когда вы обдумываете эти слова, предлагаю дать себе обещание, которое, возможно, навсегда изменит вашу жизнь к лучшему. Дайте себе обещание жить без насилия.

Пусть насилию больше не будет места — ни между вами в отношениях, ни между ваших ушей.

Вы можете организовать себе ненасильственное существование без презрения, если решите воплотить на практике так называемое базовое уважение [7], о котором я пишу в книге «New rules of marriage» (готовится к изданию в АСТ в 2023 г. — Ред.). Базовое уважение — это тренируемый навык. Как и большинство навыков, с которыми вы познакомитесь на страницах этой книги, оно требует дисциплины и внимания к каждому моменту. Прежде чем те или иные слова сорвутся с вашего языка, вы должны остановиться и задать себе вопрос: «Не окажется ли то, что я собираюсь сказать, ниже уровня базового уважения?» Если вы осознаете, что это неуважительно, у меня есть для вас отличный совет. Заткнитесь. И дайте себе слово — искренне! — отныне и впредь изо всех сил избегать слов и поступков, которые стыдят других.

С другой стороны, если кто-то проявляет неуважение к вам, вы больше не будете сидеть сложа руки и помалкивать. Конечно, у вас не получится контролировать другого человека, но в большинстве случаев в ваших силах либо возразить, либо при необходимости просто уйти. С презрением и неуважением в вашей жизни покончено, вы больше их не выражаете и не терпите. И делаете это ради себя. Важно это помнить. Поскольку самовлюбленность — это иногда приятно, поскольку она часто маскируется под чувство собственной правоты, вам нужно осознанно проложить себе путь с этих высот. Тот придурок, который только что подрезал вас на шоссе, возможно, достоин вашей ярости — но вы сами достойны того, чтобы жить без ярости. Пусть сегодня его навыки вождения оценит кто-нибудь другой. Не вы.

Предлагаю вам одно упражнение. Дней десять или недели две ведите журнал самоуважения. Уделяйте этому несколько минут в конце дня и записывайте в телефоне, в компьютере, на бумажке моменты, когда вы поднимались-таки на ступеньку выше или опускались на ступеньку ниже. Что было триггером? Что происходило непосредственно перед тем, как вы поднимались или опускались? Каковы были ваши мысли и чувства? Наконец, что вы ощущали физически? Стыд и самовлюбленность живут в нашем теле. Как вы держитесь, когда чувствуете себя униженно, как — когда чувствуете себя выше кого-то? Изучите как следует эти позы. Тогда вы сможете пользоваться ими как маячками, подсказывающими, что вы возвышаетесь или принижаетесь.

После недели-­другой таких наблюдательных упражнений советую перейти к тренировке навыка изменения своего положения. Ему просто научиться, но придется приложить усилия, чтобы действительно пользоваться им. Если вы начинаете принижать себя, то нарисуйте мысленную картину, как вы буквально опускаете руки, тянетесь вниз к «приниженному себе» и вытягиваете себя обратно наверх в состояние «такой, как все, — не хуже и не лучше». Снова увидьте мир вокруг с естественного уровня ваших глаз, а не «снизу». Если вы заноситесь высоко, протяните руки вверх и стяните себя вниз. Пиа Меллоди предлагает мантру, которую можно произнести в этот момент: «Каждый от рождения наделен достоинством [8]. Нельзя быть лучше прочих. Нельзя быть хуже прочих». Равноправие в действии — так я говорю. Равноправие как ремесло. Отношения с собой

Обычно мы обращаемся с собой так, как обращались с нами. Если с вами обходились грубо, очень может быть, что ваш внутренний диалог довольно груб. Если вас баловали… и так далее. Выйти из-под власти Великой Лжи индивидуализма — представления о высших и низших существах — значит прийти к здоровому самоуважению. Для меня здоровое самоуважение — это способность относиться к себе тепло и нежно, не теряя уважения к себе при всех своих косяках и недостатках. Вы совершенны в своем несовершенстве [9], как сказала бы Пиа Меллоди.

Мы, специалисты по RLT, проводим различие между конкретным поступком и человеком [10] — по примеру великого американского педиатра Бенджамина Спока, который на­учил этому целое поколение. До доктора Спока, делая детям замечания, мы формулировали их так, словно ругаем ребенка за то, каков он есть: «Ты плохой мальчик! Ты невоспитанная девочка!» Именно доктор Спок научил нас говорить иначе: «Послушай, Дик, ты же хороший мальчик. Пожалуйста, положи этот кирпичик, не бей им братика». Цель — поведение человека, а не его характер. Плохо относиться к плохому поведению — это хорошо. Это помогает воспитать ответственность и сохранить связь. Не относиться к своему плохому поведению плохо — значит вести себя бесстыдно, самовлюбленно, высокомерно. Но относиться плохо к тому, какой вы человек, — значит переходить от угрызений совести к нападкам на человеческую природу, и это давление стыда. Плохие чувства по поводу собственных поступков должны быть пропорциональны тяжести поступков. Нельзя страшно терзаться из-за того, что переехал чей-то мячик, как нельзя небрежно отмахнуться от того, что переехал ребенка. Но какими бы пустячными или тяжкими ни были проступки, нельзя поддерживать у себя привычку разбирать себя по винтикам. * * *

После сессии Брюс вернулся домой и погрузился в глубокую депрессию. Сначала я решил, что это хорошо, — это оттаивают его защитные механизмы. Но депрессия только усугублялась. Брюсу было трудно встать с постели и прожить день. Он впал в состояние, которое страшит всех парт­неров самовлюбленных людей и многих терапевтов. Столкнувшись с противостоянием своему защитному мышлению и возмутительному поведению, он от самолюбования перешел к самобичеванию, проще говоря, сдулся. Из само­влюбленности — в стыд. То, каким он был раньше, вызывало у него ужас и отвращение.

В сущности, этого я и жду. Помните, чтобы оживить застывшую нейронную связь, нам с клиентом надо прежде всего сделать тайное явным, имплицитное эксплицитным — в случае Брюса выявить чувство собственного превосходства, которое он у себя никогда не замечал, самовлюб­ленность, так похожую на отцовскую. И теперь, когда мы сделали ее явной, Брюсу необходимо ощутить все несоответствие между тем, как он жил, и тем, как он хотел бы жить. Он должен почувствовать некоторое отвращение, должен ответить «нет»! Ольга Сильверстайн [11], великая феминистка и семейный терапевт из Института семьи имени Аккермана в Нью-­Йорке, учила меня, как намеренно устраивать столкновения между тем, как клиент видит себя, и тем, как он на самом деле живет.

Подобно очень многим из нас вообще и многим мужчинам в частности, Брюс сдулся. Когда клиент переходит от бесстыдства к токсичному стыду, он меняет одну форму одержимости собой на другую. Твердить себе, что ты ужасный человек, — это тоже одержимость собственной персоной. Если же хочешь восстановить отношения, самобичевание не поможет. Надо переключить внимание на того, кому ты делаешь больно. Так или иначе, сейчас речь не о тебе.

Ответственность перед тем, кому ты делаешь больно, выглядит так: «Мне очень жаль, что я сделал тебе больно. Что мне сделать, чтобы тебе стало лучше?»

На одной из дальнейших сессий, когда Брюс распинается передо мной и рассказывает, какой он плохой человек, я останавливаю его и объясняю, в чем разница между чувством стыда и чувством вины.

— Нужно приложить некоторое усилие, чтобы вытащить себя из болота «бедный я» и выйти на уровень «что мне для тебя сделать?» Преодолеть стыд непросто, — говорю я ему. — Даю вам шестьдесят секунд.

Брюс заметно смягчается.

— Отлично, — говорю я. — Теперь с этой позиции посмотрите на жену и скажите ей от всего сердца то, что, как вы думаете, ей надо услышать от вас в эту минуту.

Он поворачивается и по моему указанию берет руки жены в свои. Делает глубокий вдох и протяжный дрожащий выдох.

— В общем, — выдавливает он, запинаясь, — я был… я вел себя как последний дурак. Я был эгоистом. Я был требовательным.

Лея поднимает бровь и ждет.

— Ладно, — говорит он, — ладно, буду говорить напрямик. Я был подлецом.

Она плачет.

— Я больше никогда не выставлю тебя из спальни, — начинает он.

— Это низкая планка, — говорю я, чтобы немного подтолкнуть его.

— Послушай, — говорит он Лее, пропуская мои слова мимо ушей. — Я был говнюком и обращался с тобой как говнюк.

— Я тебе не наемная работница, — говорит она ему.

— Я понимаю, — кротко отвечает он.

— И не девчонка из клуба, — добавляет она, всхлипывает и злится на себя за эти слезы.

— Прости меня. — Он протягивает руки, убирает ее волосы с глаз, вытирает ей слезы. — Ты права.

— Увы, прогулки по клубам остались в прошлом, — говорю я Брюсу. — Для этого вам нужно всего-­навсего сказать своим слишком рьяным клиентам, что вы женаты.

Брюс мотает головой.

— Они тоже! — сообщает он нам, но понимает, в чем суть.

— Пора вспомнить, что у вас есть семья, — говорю я ему.

— Да, конечно. — Он смотрит на Лею. — Я понял.

Так и есть. Они ходят ко мне еще несколько месяцев, но вся тяжелая атлетика осталась позади.

Я часто разговариваю с клиентами-­мужчинами о том, как им научиться быть настоящими главами семей, которые умеют напрягать силы и давать еще больше. Ближе к концу нашей совместной работы я говорю Брюсу:

— Мальчик задает миру вопрос: «Что ты припас для меня?» Мужчина задает другой вопрос: «Чего требует от меня настоящий момент? Что я должен дать?»

Если вы не повзрослели в близких партнерских отношениях с любимой женщиной, то уж дети-то заставят вас поднапрячься как никогда, если, конечно, вы это допустите.

Иногда кто-нибудь из друзей говорит нам с Белиндой что-то такое, отчего мы впадаем в решительное умиление, например: «Мне обязательно нужно поспать после обеда, иначе от меня не будет никакого толку». Тогда мы обмениваемся особым взглядом, говорящим: «Эх, сразу видно, что у него нет детей!»

Вспоминается одна ночь, когда наши дети были совсем маленькие. Белинда, у которой была своя клиническая практика с полной занятостью, три ночи толком не спала — бегала к детям. На этот раз часа в два я проснулся от плача нашего младшего и от ощущения, что кто-то тыкает меня локтем под ребра.

— Твоя очередь, милый, — пробормотала Белинда.

— Белинда, у меня завтра важная лекция, — возразил я. — Я буду выступать перед тысячей терапевтов!

И в этот момент моя жена произнесла одну простую фразу, после которой я уже никогда не буду прежним. Она сказала:

— Значит, прочитаешь лекцию сонный.

Таковы обязанности семейного человека. Ты — не главный.

Исследования показывают, что, когда ты что-то даешь миру, это приносит гораздо более стойкое ощущение счастья [12], чем когда ты что-то получаешь. Как только мы перестанем верить в Великую Ложь индивидуализма о существовании величия и ничтожества, у нас появится достаточно смирения, чтобы понять, что мы не выше своих супругов, родных, общества, планеты — мы часть их жизни. Многие мои клиенты, недовольные своими партнерами, говорили, что хотят, чтобы те постарались больше присутствовать в отношениях, обогатили их своим присутствием. Но партнер не сможет присутствовать в вашей жизни, если вы не присутствуете в его.

Наше неблагополучное прошлое часто берет верх над настоящим. Мы не всегда способны удерживаться в «здесь и сейчас». Мы явно и очевидно вязнем в «там и тогда».

Чтобы выйти из травмы, нужно вой­ти во что-то новое, обрести связь с происходящим сейчас, каким бы оно ни было и где бы ни происходило — у вас в душе или в отношениях — и при этом не ощущать потребности контролировать и исправлять его. Выходить за пределы травмы — значит раскрываться навстречу естественным процессам собственной жизни, принимая то, что есть. Стоит отказаться от гордыни — и можно расслабиться. Со временем у вас будет все лучше получаться слышать других и понимать невысказанное. У вас, независимо от возраста, начнет развиваться то базовое доверие, которое, по мнению психотерапевтов, так необходимо каждому ребенку года в два-три, — вы просто научитесь верить, что все сложится как-нибудь само, что ему не нужно ваше волеизъявление.

В первые недели после осознания, сколько самовлюбленности было в его жизни до сих пор, Брюс занимается в основном тем, что спит.

— Я сам не понимал, насколько вымотался, не чувствовал, что совсем обессилел, — признается он мне на нашей последней сессии.

— Нужно потратить очень много сил, чтобы протащить себя по всем ступеням, через всю Вселенную, — отвечаю я.

— Через Вселенную, которой наплевать на тебя, — соглашается Брюс, глядя на Лею.

— И при этом все время осознавать, что это вам, оказывается, было наплевать на нее, — замечаю я.

Брюс смотрит прямо в глаза жены.

— Ты дождешься меня? — спрашивает он, и в его голосе звучит душераздирающая открытость. — Несмотря на то что я отталкивал тебя?

Она позволяет слезам ответить за нее.

— Я был таким дураком, — говорит Брюс жене. — Ты сможешь простить экс-козла?

Она хохочет — и вот они смеются оба.

— Какое громкое слово — экс!

— Это даже не слово, так, приставка, — поправляет он ее.

— Ты не слишком похож на экса, когда так себя ведешь, — заявляет Лея.

— Шучу. — Он берет ее за руку. — Честно, просто заигрываю. — Он улыбается. — Наверное, плохо получается.

— Знаешь, Брюс… — начинает Лея.

Но я обрываю ее:

— Давайте просто скажем, что ваш муж — необработанный алмаз.

— А теперь как засверкаю, — отваживается Брюс.

Лее не очень смешно.

— Тут мы переходим к той части, где я говорю, что вам придется работать с тем партнером, что есть, а не с тем, какого вы заслуживаете, — говорю я ей.

— Тут есть некоторое противоречие, — отвечает она.

— Зато он как засверкает.

— Господи. — Она стонет, смерив мужа взглядом. — Некоторых ничем не уймешь, а жалко.

— Будьте осторожны в своих желаниях, — говорю я. И больше мы не виделись. * * *

В заключение я хочу сказать одну простую вещь. То, что кажется абсолютно индивидуальным, например работа над самоуважением, на поверку часто оказывается социальным. Вы ничем не лучше и не хуже всех остальных. Этих бесчисленных остальных, которых мы таскаем в собственной голове, и они судят нас, а мы их. Кто выше — кто ниже, кто прав — кто виноват. Очнитесь. Это все не важно. Когда я думаю о Лее и ее обновленном «экс»-муже, мне вспоминаются строчки из Руми, персидского поэта, который однажды просто написал:

Там, за пределами добра и зла, есть поле.

Жду тебя там.

* Если вас подвергают физическому насилию или вы находитесь в ситуации, когда оно вам грозит, обратитесь за помощью в правоохранительные органы.

Сейчас я мог бы попросить Брюса подождать в приемной, пока я исследую вопрос о потенциальном домашнем насилии. Я не прошу женщин говорить правду сильной стороне, если это физически опасно. RLT предполагает, что при угрозе физического ущерба обращаться за консультацией для пар — это неверное решение. Но я уже затрагивал этот вопрос в телефонном разговоре с Леей, когда она записывалась на прием. Брюс никогда не совершал над ней физического насилия. Да, конечно, его гнев может напугать. Он бил посуду, ударял кулаками в стены. Правда, такие физические проявления случаются нечасто, говорит мне Лея, но это все равно очень страшно. Тем не менее акты насилия со стороны Брюса никогда не были вещественными, никогда не были направлены на живых людей — к счастью *. Поэтому я считаю, что вполне могу спросить ее в его присутствии:

[11] Ольга Сильверстайн — Silverstein, Who’s Depressed? См. также Ecker, «Memory Reconsolidation»; Ecker, Ticic, and Hulley, Unlocking the Emotional Brain; Schwabe, Nader, and Pruessner, «Reconsolidation of Human Memory».

[10] …различие между конкретным поступком и человеком… — Нидлмен, «Основы ухода за ребенком».

[12] …когда ты что-то даешь миру, это приносит гораздо более стойкое ощущение счастья… — O’Brien and Kassirer, «People Are Slow to Adapt».

[8] «Каждый от рождения наделен достоинством…» — Mellody, «Post-­Induction Training».

[7] …базовое уважение… — Real, New Rules of Marriage, 236–79.

[9] …Вы совершенны в своем несовершенстве… — Mellody, «Community Lecture».

[4] …привилегии подобны «ножу»… — Tagore, Stray Birds.

[3] …Мы живем в нарциссическом обществе, где не место близким отношениям… — Lasch, Culture of Narcissism; Joiner, Mindlessness; Campbell, Miller, and Buffardi, «United States».

[6] …«микроагрессия»… — Этот термин ввел в обиход гарвардский психиатр Честер Пирс. См. Pierce, «Offensive Mechanism», 280.

[5] …одно и то же [чувство]… — Подробнее о стыде и само­влюбленности см. Real, New Rules of Marriage.

[2] …В повседневной жизни… — Badenoch, Heart of Trauma; McGilchrist, Master and His Emissary; Pankseep, Archaelogy of Mind; Порджес, «Поливагальная теория»; Сигел, «Майндсайт»; Stevens, Gauthier-­Braham, and Bush, «Brain That Longs to Care for Itself».

[1] …чувство превосходства… — Gilligan, Violence; Pincus, and Lukowitsky, «Pathological Narcissism»; Fanti et al., «Unique and Interactive Associations»; Mellody, Miller, and Miller, Facing Love Addiction.

Если вас подвергают физическому насилию или вы находитесь в ситуации, когда оно вам грозит, обратитесь за помощью в правоохранительные органы.