От первых проталин до первой грозы. Повесть о детстве

СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ

Воскресенье - это был единственный день недели, когда мы с Серёжей отдыхали от школы, от крика, от несносной зубрёжки. Но воскресенье кончалось, и впереди нас ждало целых шесть дней чего-то серого, однообразного и совсем безрадостного.

К тому же и на улице было невесело. Зима наступила сразу, но какая-то недружная: то снег, то мороз, а то вдруг дождь пойдёт. Снег раскиснет, в воздухе сырость, туман.

В один из таких невесёлых деньков мы с Серёжей завтракали на перемене, стоя в передней.

Мимо нас проходил Вася. Он шёл задумавшись, видимо что-то соображая. Уже пройдя мимо, он вдруг вернулся и, конфузливо потупясь, спросил:

- Ребята, у вас рубля в долг не найдётся? Я отдам. Мамка получит за стирку, и отдам. Мы с Серёжей смущённо переглянулись.

Денег ни у кого из нас не было: мама считала, что они нам не нужны, и никогда не давала.

- Нет, честное слово, нет. Нам на руки не дают, - отвечали мы. А я даже карманы вывернул. - Вот, смотри, только платок.

- Я верю, - угрюмо ответил Вася и как бы про себя добавил: - Нужно очень. Мамка больна.

- А ты у Елизаветы Александровны попроси, - неожиданно раздался за его спиной голос Митеньки. Мы все разом обернулись. Он стоял позади нас, ласково улыбаясь.

- Хочешь, я сам для тебя попрошу, скажу, что ты стесняешься? предложил он таким же вкрадчивым, сладеньким голоском.

- А хочешь, я тебе в морду залеплю? - весь вспыхнув, ответил Вася.

- Грубиян, мужик! - бросил ему Митенька и, повернувшись на каблучках, юркнул в комнату.

- У, сволочь поганая! - задыхаясь от злости, проговорил Вася.

- За что ты его? Он же помочь тебе хотел, - вступился я.

- «Помочь, помочь»! Знаю я его помощь. Выставиться перед Лизихой захотел. Вот, мол, какой я добрый, хороший! Только меня не ценят.

Десятиминутная перемена кончилась. Мы все опять сели за книги и тетрадки.

Я сидел над грамматикой и никак не мог заставить себя учить глаголы. Всё думал о Васе. Вот у него больна мама. Ему Зачем-то нужен рубль, может, купить лекарства, может, еду купить, а рубля нет, и достать негде. Как приду домой, попрошу у мамы. Она добрая - она даст.

Васе в этот день, видно, было совсем не до учения. Оп сидел, нервно потирая лоб, несколько раз вставал выходил куда-то.

- У тебя что, живот болит? - грозно окрикнула его Лизиха.

- Ничего у меня не болит, - ответил он, садясь на своё место.

- Тогда чего же ты бегаешь? Устал, бедненький, отдохнуть захотел?

Вася промолчал.

Я так и не выучил глаголов, но время подвигалось уже к двум. Уже недолго до конца. Может, и не спросит.

Вошла служанка тётя Поля и заговорила с Лизихой о хозяйственных делах.

«Слава богу, хоть немного времени, да оттянет».

Тётя Поля спросила, что купить на ужин, и попросила денег на покупки.

- Принеси мой кошелёк. Он в спальне на тумбочке.

Тётя Поля пошла и тут же вернулась:

- Там нет кошелька.

- То есть как нет? Я же его утром сама положила. Ослепли все, под носом ничего не видят! - заворчала Лизиха, вставая, и направилась в спальню сама.

Прошло несколько минут. В коридоре послышались тяжёлые торопливые шаги. В комнату вошла Елизавета Александровна. Лицо у неё было багрово-красное. Глаза сузились в крохотные щёлочки.

- Кто взял мой кошелёк?! - задыхаясь от ярости, с трудом выговорила она.

Мы все разом подняли голову от книг и тетрадей и в немом ужасе глядели на обезумевшую старуху.

- Кто взял мой кошелёк?! - ещё страшнее прохрипела она. - Сознавайтесь. Иначе хуже будет!

В комнате царила мёртвая тишина. Страшные, змеиные глазки перебегали с одного ученика на другого, стараясь пронзить насквозь.

- Я в последний раз спрашиваю! - Она сделала минутную паузу. - Не сознаётесь? Ну хорошо! - При этом она грузно повернулась и пошла обратно в спальню.

- Что теперь будет? - нервно проговорил кто-то

- Всех перепорет, - ответил другой. - Будет бить, пока не узнает…

Время шло. Лизиха не показывалась, и от этого с каждой минутой становилось всё страшнее. «Что-нибудь ужасное нам готовит», - думал каждый, как пригвождённый сидя на своём месте.

- Николай, сюда! - раздался из спальни зловещий Лизихин голос.

Коля весь съёжился и побледнел как смерть.

- Я не пойду, я боюсь! - зашептал он. - Почему меня?

Дверь из спальни распахнулась. Выбежала Лизиха, вся растрёпанная, точно безумная. Подбежала, схватила Колю за руку и потащила в спальню.

- Я не брал! Не надо, боюсь! - закричал он таким страшным голосом, что у меня мурашки побежали по коже.

- Что она с ним будет делать? - зашептали оставшиеся в комнате.

- Господи, помоги! - пролепетал кто-то, тихо всхлипывая.

Дверь вновь распахнулась, вышел Коля, бледный, трясущийся, но живой, целый.

- Борис, ко мне! - крикнула Лизиха.

- Иди, не бойся! - шепнул Коля. - Не бьёт. Поклясться заставляет.

За Борисом в страшную комнату пошёл Вася, потом Серёжа… Все ребята один за другим.

Наконец я услышал:

- Георгий, иди сюда!

Онемев от ужаса, я, как во сне, встал со своего места, прошёл переднюю и очутился в спальне Лизихи.

Посреди комнаты помещался маленький столик; он был накрыт белой скатертью. На ней стояла горящая свеча и лежала какая-то небольшая толстенькая книжка в синем бархатном переплёте с золотым тиснёным крестиком посредине.

Сама Лизиха сидела тут же на стуле. Лицо у неё было уже не свирепое, а какое-то жуткое, налитое кровью и совсем неподвижное.

Она пристально взглянула на меня и сказала мрачным голосом:

- Ты, конечно, не взял! Тебя только так, для порядка, как и других. Ты не взял кошелёк? - В её голосе вдруг послышалось какое-то недоверие.

- Не брал, честное слово, не брал!

- Положи руку на евангелие. Поклянись, что не брал и не знаешь, кто его взял. Помни: если скажешь неправду или утаишь что-нибудь, бог страшно накажет, руки отнимутся, язык… Клади руку, клянись!

Я положил правую руку на бархатную книжку. «А ну-ка сейчас рука отнимется или онемеешь, что тогда? - мелькнула страшная мысль. - Тогда она решит, что я взял».

- Говори: «Клянусь, что денег не брал и не знаю, кто это сделал!» - зловещим шёпотом произнесла она.

Я повторил и пошевелил пальцами руки. «Слава богу, кажется, не отнялась».

- Иди!

Всё так же, как во сне, я вышел из страшной комнаты и сел на своё место.

«А что будет с тем, кто взял? - неожиданно подумал я. - Он ведь не сможет сказать неправду. Это - клятва. Солжёт - язык отнимется».

Елизавета Александровна вызывала всех по очереди, но никто не признался, и ни у кого не отнялись ни руки, ни язык.

- Хорошо же! - сказала она угрожающе. - Встаньте все в ряд.

Мы встали. Елизавета Александровна начала у каждого тщательно обследовать карманы.

- А это что? - свирепо сверкнув глазами, обратилась она к Борису.

- Это, это… это пу-пу-пу-гач, - заикаясь, еле выговорил он.

Елизавета Александровна выхватила из кармана игрушку и со злостью швырнула её в дальний угол, чуть не угодив при этом Ольге прямо в лицо.

- «Пугач»! Я тебе покажу, подлец! Но и осмотр карманов ни к чему не привёл. Кошелька ни у кого не оказалось.

- Садитесь по местам. Начинайте заниматься своим делом.

И она тяжёлой, расхлябанной походкой пошла в переднюю.

- Теперь все куртки обшарит, - дрогнувшим голосом сказал Борис. - А у меня в кармане рогатка. Беда! Выпорет, непременно выпорет.

Все мы сидели, замерев на своих местах, и прислушивались к шаркающим шагам в передней.

- Вот он! Ах ты, подлец! - раздался нечеловеческий крик.

Лизиха ворвалась в комнату, как исступлённая. Она трясла кошельком.

- А-а, подлец! А ещё на евангелии клялся. Подлец, клятвопреступник!

Она подбежала к столу и схватила за руку Васю. Схватила, сдёрнула на пол:

- На колени! Вот тебе, вот, вот, вот!.. - И она изо всех сил ударила его по щекам. - Вон из моего дома! Вор, подлец! Во-о-он! Сейчас полицию позову. В тюрьму, в острог!..

- Я не брал, ей-богу, не брал! Простите, не брал я… - в ужасе, сам, верно, не понимая собственных слов, лепетал Вася.

- Ах, ты ещё врать, врать ещё! Вот тебе, вот!.. С размаху она, видно, попала по глазу. Мальчик взвизгнул от боли и вскочил на ноги.

- Простите, пожалуйста, простите его! - вдруг выскочил и встал перед Елизаветой Александровной Митенька. Встал и заслонил собой Васю. - Простите его, - повторил он, - у него мать больна! Он хотел у вас рубль попросить, хотел, да побоялся.

Елизавета Александровна на секунду опешила от этой неожиданной защиты. Но тут же опомнилась и грубо оттолкнула Митю:

- Не лезь, блаженный! Тоже защитник! Мать заболела, так он воровать? А завтра с ножом придёт, зарежет… Вон из моего дома, вон! - снова заорала она. - Пришли мать ко мне. Не пришлёшь - в полицию заявлю. Оба воры, обоих в острог упеку!

Не помню, как я оделся, как вышел на улицу. Даже Серёжа, всегда такой стойкий, мужественный, и то был подавлен.

- Уж взял бы деньги, и дело с концом! - раздражённо сказал он. - А кошелёк-то зачем? Видно, не успел вынуть, помешал кто-то. Так и сунул, дурень, в пальто!

У нас дома весть о воровстве и страшной расправе произвела очень тяжёлое впечатление, в особенности на маму. Михалыч тоже был огорчён.

- Бедность, - сказал он. - От бедности чего не сделаешь! - Но потом, подумав, добавил: - А всё-таки лучше бы попросил. Чужие кошельки таскать не следует…

- Оставь, пожалуйста, свою мораль! - перебила его мама. - Кого просить-то? Я попросила на лечение Татьянки. Много кто дал?

- Да-а-а-а! - протянул Михалыч. - Скверная история. Тяжёлая история.

- Знаете что, ребятки, - сказала мама, - я вам дам пять рублей, отнесите их Васе, скажите - взаймы, мол, пусть когда сможет, тогда и отдаст. Ну, хоть через год, через два…

- Нет, он теперь не возьмёт, - покачал головой Михалыч. - Ему и ребят теперь стыдно будет, ведь на их же глазах попался.

- Это верно! - грустно согласилась мама. - Может, послать с Дарьей прямо его матери, сказать - за стирку деньги прислали? Вот только от кого?

Михалыч задумался.

- Лучше Дмитрия попросить отнести. Пусть скажет - из больницы прислали: от кого-то из больных или из служащих. Я, мол, и не спрашивал от кого. Она, наверное, многим стирает. Сама пускай и догадывается, если захочет.

Деньги Дмитрий отнёс.

- Ну, отдал? - спросила мама, когда он вернулся. - Что она сказала?

- Больная лежит, - нехотя ответил Дмитрий, - Велела деньги назад отдать. Говорит, ничего я у них не стирала и получать мне с них не за что.