Отец

38

Досок объявлений не хватало. Пришлось установить две новые: одну — на стене под генератором, другую — на стволе старой сосны, возле конечной остановки автобуса. Первые прилепленные на их светло-коричневую поверхность листы — предвыборные программы мэра и Ави — были окружены темными нимбами высохшего клея. Через несколько дней гладкие тела новых досок навсегда исчезли под бумажными слоями, под обрывками бумажных снарядов, которыми кандидаты обстреливали друг друга.

Ави в трех листовках рассказал, как именно мэр продает городскую воду арабам. Четвертая, иллюстративная, демонстрировала фотографию грузовика-цистерны с нашей водой, стоящего возле арабской каменной стены.

В ответ подчиненный мэру санветврач предупредил горожан, что яйца и куры, которые раздает Ави, не проходят санконтроля и использование их в пищу опасно.

Ави письменно потребовал создания независимой комиссии по расследованию актов коррупции в муниципалитете.

Тут же появилось большое анонимное письмо. В частности, в письме сообщалось, что в армии Ави был не танкистом, а кладовщиком.

Это была война между первым и третьим кандидатами. Второй кандидат молчал, надеясь, что третий кандидат загрызет первого насмерть, сядет в тюрьму и он, второй, автоматически станет мэром.

Ави решил, что, кроме русских и хасидов, в его партии должны быть и просто горожане. Привлеченные вошли в «список». Ави сфотографировался с соратниками. Рядом с ним блестел глазами известный городской мошенник Лурия, который даже неоднократно пострадавших от своего искусства спрашивал: «Ты знаешь, какая у меня фамилия?» — и сам отвечал: «Я — Лурия. Я потомок того самого Лурии. Каждое мое слово — святая правда».

Маленького Лурию обнимал за плечо высоченный Дани. Рядом стояла высокая женщина в черных очках, жена безумного шофера мусорной машины.

Как-то раз в описываемое время я подвозил эту компанию в Иерусалим. Лурия сел рядом со мной и спросил, знаю ли я, как его фамилия. Километров пять, оживленно вертя головой, он предлагал мне выгодно вложить деньги. Потом приступил к агитации. Фиамента уничтожит в городе безработицу — это раз (Лурия загнул мизинец), привлечет в промзону заводы — два, решит проблему транспорта — три.

— Почему ты так думаешь? — спросил я, когда все пальцы Лурии были загнуты и рука сжалась в красный облупленный кулак.

— Я потомок великого Лурии. Каждое мое слово — святая правда.

— Почему, — утробно закричала с заднего сиденья женщина в черных очках, — почему к дому главного раввина замостили дорожку, а к нашему нет? Почему у нас есть только дешевые кружки? Где дорогие кружки? Мы хотим дорогие кружки!

В зеркале заднего обзора я видел ее бледное, неподвижное лицо в черных очках. Двигались только ярко накрашенные губы. Я понял, что сейчас меня выкинут из моей собственной машины.

Уличной пропагандой занимались сами претенденты, и их ближайшие соратники, Дани и Саша Боцина, ходили по квартирам. Пошел по квартирам и мэр.

— Вы знаете, кто я? — спрашивал он у открывавших.

Отвечали по-разному, в том числе «Моше Рабейну», «Герцль», а одна старушка воскликнула: «Изенька! Я знала, что ты жив!»

Ави произвел две внеочередные раздачи кур.

Мэр открыл закрытую санинспекцией сауну.

До выборов оставалось пять дней. Боцина лазал по водосточным трубам и плоскогубцами срывал висевшие на высоте трех этажей жестяные портреты мэра. Женщины, выглянув в окно и увидев прямо перед собой красную от напряжения рожу в нахлобученной меховой шапке и с плоскогубцами в зубах, крича, убегали вглубь квартир.

За три дня до выборов мэр пустил по городу агитационный автобус с громкоговорителем. Автобус ездил кругами, по часовой стрелке. Иногда он встречался с агитационной телегой противника — Француз, сидя на фоне огромного Авиного портрета, нахлестывал коричневую лошадь.

За два дня до выборов в дело пошли семьи. Сыновья Дани с громким треском рвали с досок плакаты мэра. Сыновья мэра и его друзей рвали плакаты Ави. Возле банка, у главной доски, они начали швыряться скомканными обрывками бумаги, крыть друг друга арабским матом и плеваться. После второго плевка сын Дани выхватил из кармана японский нож.

До выборов оставался день. Из всех окон захваченного лжехасидами дома висели флаги. У подъезда за столиком с бутылками стоял Боцина и приглашал прохожих выпить за Авину победу. По небу летел дирижабль с портретом мэра на боку.

Именно тогда на ободранных досках появилось открытое письмо почтмейстера Йоси Бергера. В скупых, но сильных выражениях Бергер призывал нас голосовать за Ави. То, что Ави был женат на бергеровской дочери, не объясняло, как почтмейстер мог такое написать. Впрочем, мало кто из стоявших по щиколотку в сорванных плакатах, хрипло споривших и толкавших друг друга в грудь, заметил бергеровский позор.

В ночь после выборов пошел дождь. Наутро стало пасмурно и тихо. Краснолицый, картинно-седой дворник Соломон щипцами на длинной ручке поднимал обрывки бумаги и кидал их в черный бачок на колесиках.

Мэр выиграл. За Ави проголосовало шестнадцать человек. Одна курополучительница объяснила моей жене: «Этот Ави хочет делать добрые дела? Мы не против. Но для чего нам ссориться с начальством?!»