Отец

49

По словам Веры из тридцать третьего дома, израильтяне стояли и смотрели, как Стэнли избивал Ави кнутом. Вера ошиблась: кроме нее, шоковую терапию видел только сторож, без всякого выражения на усатом лице сидевший в будке у ворот. Может, и было выражение, но темное стекло его скрывало. Люди же, возвращавшиеся из верхнего квартала, из старой синагоги, что над Могилой Праведника, достигли городских ворот уже после того, как Стэнли последним ударом кнута вышвырнул Ави из города. Люди в первой группе были одеты одинаково. Выделялись панамками мэр и его заместитель, причем на мэре панамка была старая и выгоревшая, а на заместителе — совершенно новая.

Увидев Ави, который, обхватив голову руками, сидел на обочине шоссе, люди открыли рты, повернули в его сторону головы и продолжали машинально идти, все сильнее поворачивая головы назад и не закрывая ртов. Налетев на Стэнли, стоявшего в воротах, люди некоторое время смотрели на него, на кнут в его руке, пытаясь связать их с сидящим на обочине. Потом на лицах их появились ухмылки понимания.

— Шаббат шалом, Стэнли! — торжественно произнес мэр и протянул Стэнли руку.

Стэнли медленно переложил кнут в левую и начал пожимать руки мэру, заместителю и всем остальным. Тут подошла вторая группа. В ней был некто в синем пиджаке с двумя рядами золотых пуговиц и человек, одетый по-хасидски. Увидев одетого по-хасидски, Стэнли мгновенно перехватил кнут в правую и размахнулся. Ему показалось, что изгнанный враг пытается вернуться в город.

— Стой! — закричал по-английски человек в пиджаке с золотыми пуговицами. — Это наш!

Родная речь остановила руку с кнутом. Стэнли повернулся и заковылял к своему трактору. Но человек в хасидском одеянии — это был Ехиэль — отпрыгнул на несколько шагов и почти побежал от ворот к банку, как будто его таки ударили.

Дальнозоркий Ехиэль еще с горы, от Могилы Праведника увидел черные фигурки врагов, бежавших к полицейскому участку. Теперь он понял, что случилось. У банка Ехиэль налетел на толстую белую женщину, перед которой на натянутом поводке парила плоская черная собака. Женщина не стала ругаться — она посмотрела на Ехиэля с негодованием, сменившимся брезгливой жалостью: человек нормальный не мог не заметить такого крупного объекта, как она. Они немного постояли друг против друга: женщина — думая, какие же они все-таки сумасшедшие, а Ехиэль — ни о чем не думая, а просто страдая от позора случившегося у ворот. Потом собака дернула поводок, женщина повлеклась за собакой, а Ехиэль понесся в другую сторону. Он несся мимо восточных кленов с зелеными шариками, мимо ряда отдыхавших машин, одна из которых, «ситроен» с ручной коробкой передач, очень дешево продавалась, мимо палисадника, украшенного жестяными кувшинами и чайниками, а также раковинами и унитазами, из которых росли цветы. Ничего этого Ехиэль не замечал, а только все сильнее страдал от позора своего полного поражения. На подходе к нашей синагоге в узком свободном просвете его сознания мелькнул конский круп, передок телеги и голова в кепке. Ехиэль понял, что за ним приехали. Ребе прислал Никиту. Минуту он колебался: нет, все-таки нельзя уехать не простясь. Ехиэль вбежал в подземный бетонный коридор и сказал портрету над входом в синагогу:

— Я знаю, что ты за мной прислал. Я только попрощаюсь — и поеду.

В синагоге оставались Шлойме, Миша и Коган. Шлойме у стены дочитывал молитву. На столе между Мишей и Коганом блестела ритуальная бутылка водки «Александров», от многократных замораживаний и размораживаний похожая на мартовскую сосульку. Миша и Коган что-то обсуждали.

— Вот сейчас нам скажет специалист, — отчеканил Коган, увидев Ехиэля, а Миша просто улыбнулся. Шлойме повернулся к ним, не выпуская из рук молитвенника.

— Вот сейчас я вам скажу! — начал Ехиэль, садясь за стол и раскачиваясь. — Слова Ехиэля, сына Авраамова, речение человека, увидевшего правду. Из дальних краев послал меня Учитель, из северных лесов направил меня. Беду своих братьев услышал сердцем, стон учеников в Святой Земле. Волшебного коня прислал за мной, воздушную колесницу отдал мне. Облаком пронес меня конь над морем, дождем опустил на прибрежный песок. Сквозь душные улицы в пределах Дана к прохладным горам доставил меня. Хотел Ишмаэль побить нас камнями — а мы как стрелы над ним пронеслись. Удали в древние пределы Давида, где трон псалмопевца семь лет простоял. Отсюда предков за грехи изгнали, но верили потомки, что вернутся домой. Две тысячи лет молили вернуть их, а стихли молитвы вернул их Господь. Ишмаэль отступил, бросил копья, белые флаги вывесил на стенах. Потомки Давида отстроили стены, новой лозой засадили террасы. Днем молотили, ночью стреляли, вечером пели, ночью сторожили. Стали торговать с Китаем и Яффетом, в землях Хама копать алмазы. Продавали винтовки Шва и Сва, племена за Самбатионом учили войне. Железным птицам Нового Света глаза и уши лепили из мысли. Площади и рынки одели в белый камень, рынок над рынком — до самого неба. Рынок за рынком — до самого моря. Тысячи рынков — и на всех торгуют.

Скоро разжирели и стали брыкаться. Забыли работу в винограднике и в поле. Желтый раб работает в поле, желтая рабыня подвязывает лозы. Юноша вернулся с военной службы — едет на Восток поклоняться идолам. Девушка забыла скромность и стыд — целыми днями шляется по рынкам.

В каждом доме — шумная коробка, вместо стенки — хрустальная дверца. В каждой коробке — тысяча торговцев, кричат и пляшут, предлагают товары. Ругаются, дерутся, занимаются блудом. Муж вместо старейшин слушает коробку. Отрок вместо книги несет нож. Судьи живут во дворцах до неба, на птицах летают играть в кости. Забыли Субботы, оставили праздники, к халдеям и касдеям идут за советом.

Где благочестивый, где преступный? Грешники оделись как благочестивые. Сплотились, объединились, пришли в город, едой и вином заманивают бедных. Позорят праведных, хулят их в народе, прозорливых бьют кулаком и палкой. Бьют судью, позорят начальника, место судьи покупают за взятку.

Сейчас и власть захватят над городом. Праведные смолкли, не знают что делать.

Посланец Учителя не находит поддержки. Дряхлый старик приходит в город. Палкой выгоняет всех нечестивых. Грешники посрамлены, бегут и плачут. И праведные посрамлены, сидят и грызут ногти.

Люди смеются, скалят зубы: «Солдаты Учителя таились, как мыши, а дряхлый старик прогнал нечестивых!»

Посланец Учителя покидает город.

Потому что вы — никуда не годные придурки.

Вот ты думаешь, что стал фокусником, потому что ты раввин, а я говорю, что ты стал раввином, потому что ты фокусник.

Ты думаешь, что ты коэн и поэтому похож на жертвенного быка, а я говорю, что ты жертвенный бык и только тем и похож на коэна.

А твоя молитва — блевотина Амалека!