Отец

4

После захода солнца наш город похож на ресторан, в котором погасили почти все люстры, но двери еще не заперты, за стойкой сидит бармен, из кухни слышно мирное звяканье и голос радиоприемника.

Город полутемен. Почему фонари освещают только противоположную сторону улицы? Вдруг и над нами разом зажглись все фонари — и снова погасли.

По кольцевой улице, подпрыгивая от напряжения, идут две женщины в брючных костюмах. Одна из них говорит по-русски и бурно жестикулирует.

За спиной как будто выдохнула огромная собака: это остановился и открывает пневматическую дверь автобус. Пограничники выволакивают из багажника сумки и громко клацают затворами автоматов.

На заборе, на спирали Бруно, сидит седая в свете прожектора сова и быстро и беспокойно вертит массивной головой с маленькими ушками и черными кратерами глаз.

А за забором, над забором рассекают черную безвидность и под страшным углом лезут вверх светящиеся линии дорог. Вдруг из самой правой части темноты, что над верхней дорогой, грохает лай. Слева отвечают. В центре подхватывают — и еще долго собаки на невидимых холмах перестреливаются гулким, хриплым лаем. Если долго смотреть туда, проявятся неподвижные, длинные, как личинки, мертвенно-голубые свечения.

А нам еще казалось, что в городе темно. Хорошо в городе, светло.

На площади у банка пахнет жареным луком. Между колоннами сидят растрепанные подростки с бутылками пива в руках.

Мерцает, говорит и сам себе поет большой телевизор.

Ни солдат, ни шашлычника, ни подростков не хочется спрашивать, где здесь Каменская синагога, да и незачем. Никита, как только въехали в город, отпустил поводья, и кони процокали по кольцевой улице, у банка дружно свернули налево, на стоянку, со стоянки — во двор и встали под эвкалиптом, у входа в бомбоубежище.