Паладинские байки

В зал потянулась вереница гномов с огромными блюдами и кувшинами на головах и пустыми тарелками и кубками в руках. Они сначала ставили на столы посуду, а затем сгружали блюда и кувшины, демонстрируя чудеса ловкости. Ни крошки не просыпалось с блюд, ни капли не пролилось из кувшинов.

Перед паладинами на скатерть хлопнулось большое блюдо непонятно чего, украшенное цветами, вырезанными из чего-то тоже непонятного. Из горки чего-то похожего на смесь белого риса и коричневой фасоли, подкрашенных шафраном и перцем чили, торчала серебряная лопатка с резной деревянной ручкой. Большой кувшин, приземлившийся на стол следом за блюдом, ощутимо булькнул и обдал паладинов спиртным духом, прорвавшимся из-под неплотной крышки.

Усим взял кувшин и налил себе, повернулся к Жоану:

– Вам, сеньоры младшие паладины, на пиру все время сидеть не нужно, дир всё понимает, ведь дело и правда не терпит отлагательств. Но Духов тоже уважить требуется... потому мне велено вам сказать, что после десятой перемены и представления матронам вы можете идти отдыхать, чтоб с утра заняться делом. Сеньору Ринальдо Чампе же придется выполнить весь пиршественный ритуал. Надеюсь, вы оба вполне способны справиться с задачей?

Жоан даже слегка обиделся:

– А разве, если б было по-другому, нас бы выбрали для этого дела? Все-таки государственной важности задача.

Усим кивнул:

– Я тоже так думаю. Так что не беспокойтесь, никто вас не заставит сидеть за столом всё время пира. Кстати, сеньор Жоан, не желаешь ли выпить со мной? – гном показал ему кувшин.

Паладин аж подпрыгнул:

– Э-э-э, я… у меня обязательства!!! У меня есть…

Гном вздохнул:

– Не утруждай себя ненужным враньем, сеньор Жоан. Я, в отличие от большинства моих соплеменников, понимаю, что вам нельзя не только с женщинами, но и с мужчинами тоже… – при этих словах Усим скосил глаза в сторону Малдура, тыкавшего кувшин чуть ли не в лицо Робертино. – И потому я просто предлагаю вместе выпить. Без флирта. Просто так. Ты себе не представляешь, сеньор Жоан, как сложно в нашем обществе найти того, с кем можно просто выпить.

Жоан выдохнул:

– Ну хорошо. Ловлю на слове, сеньор Усим. Просто выпить я согласен.

Пока гном ему наливал, он быстро прожевал угольную пилюлю и зачерпнул лопаткой небольшую порцию непонятно чего, высыпал на свою тарелку и достал из кармана футляр с ложкой, ножом и вилкой.

Робертино же сумел-таки не дать Малдуру налить себе в кубок, улучил момент и взял кувшин с Жоановой половины стола, сам себе налил на два пальца. Малдур от этого только раззадорился, и принялся еще активнее ухаживать за паладином, вплоть до того, что попытался навалить ему на тарелку еды. Робертино едва успел выхватить тарелку из-под его руки с полной горстью непонятно чего (гном безо всякого стеснения хватанул с блюда прямо рукой, причем, как заметил паладин, даже не озаботился перед тем вытереть руки горячим влажным полотенцем, которое поставили на блюдце перед ним гномы-прислужники). Схватил лопаточку, взял себе немного еды, подумал и положил еще на тарелку украшение с этого блюда. Запах подсказал ему, что белый цветок вырезан из репы, а его листочки – из огурца. Робертино первым делом нацепил на вилку листочек и убедился, что нюх его не подвел. Рискнул попробовать и месиво из риса, фасоли и чего-то еще непонятного. На вкус оно было… как перец. Как много красного перца, похрустывающего на зубах, словно плохо очищенные креветки. Так что паладин, с трудом прожевав ложку этой странной каши, с облегчением захрустел художественно вырезанной репой. Теперь можно было и попробовать питье. К его приятному удивлению, это оказалась кестальская граппа, лучшей очистки, и вполне вероятно, из родных кастельсальварских погребов.

Расстроенный его сопротивлением Малдур навалил себе в тарелку то, что ему не удалось подсунуть Робертино, и принялся набивать рот, запивая спиртным и одновременно рассказывая, какое он сам занимает высокое положение в гномьем обществе, потому что племянник дира, и что ему ничего не стоит сделаться кандапорским посланником при королевском дворе Фартальи, надо лишь намекнуть дяде о таком желании…

Робертино, утомленный его заносчивым чавканьем, повернулся к Жоану, который уже чокался кубком с Усимом:

– Ты рискнул? Закусывать только не забывай.

Жоан пожал плечами:

– С хорошим гномом чего б и не рискнуть… А насчет закусывать… ты понял, из чего эта каша?

– Рис там есть, фасоль и много перца. И, знаешь, мне кажется, что это вот желтенькое толстенькое – это личинки какие-то…

Жоан поперхнулся:

– Тьфу. Нет, прав был Филипепи – лучше не интересоваться, что это и из чего это. А пьют-то они тут вашу кестальскую граппу!

– Я думаю, это только цветочки… – вздохнул Робертино, едва успев спасти свою тарелку от новой попытки Малдура за ним поухаживать. – Кстати, как раз цветочки вполне можно есть, они из репы и огурцов вырезаны.

Приятель взял один из цветочков и захрустел:

– А точно. К граппе хорошо идет…

Тут Усим снова ему подлил, и Жоан отвлекся.

Вторая перемена была более впечатляющей: блюдо выглядело как… наковальня. Собственно, это был мясной паштет, вылепленный и запеченный в форме наковальни и политый каким-то белым сладким соусом. Это блюдо паладинам даже понравилось, особенно сочетание сладкого соуса с пряным и резким вкусом мяса. Думать о том, что именно это за мясо, не хотелось. Робертино опять успел раньше Малдура положить себе кусок на тарелку, где от предыдущего блюда еще оставались репяные цветочки, а вот от второй порции спиртного увернуться уже не получилось. Малдур схватил кувшин, едва прислужник его поставил на столик, и тут же налил паладину чуть ли не до краев:

– Давай выпьем вместе во славу Духов Камня, сеньор Роберто.

Паладин сердито на него посмотрел:

– Во славу Духов я, так и быть, выпью. Из уважения к диру и тейгу Кандапор. Но предупреждаю: мое согласие выпить никоим образом не означает, что ты, сеньор Малдур, можешь рассчитывать на близкое знакомство. Я не желаю флиртовать.

Гном сладко улыбнулся:

– Ах, ну почему же. Возможно, ты скоро передумаешь, сеньор Роберто. Когда твоя кровь хорошенько разгорячится от нашей славной еды и нашего крепкого питья.

Робертино отпил немного из кубка и едко заметил:

– Не скажу насчет еды, а это – салабрийский кальвадос тройной очистки. Наше, фартальское питье.

Жоан расплылся в ухмылке, Усим тоже хмыкнул в усы, а Малдуру было как с гуся вода. Он хватил сразу полкубка, сунул пятерню в блюдо, разрушив остатки гармонии и формы, и принялся слизывать паштет с пальцев, томно поглядывая на паладина. Тот отвернулся и захрустел репой, мрачно глядя на Ринальдо Чампу, выпивающего с самим диром. Там-то всё было чинно и благопристойно, вот же повезло старшему паладину! Подумаешь, пить и есть – зато никто не пытается навязать свои вульгарные ухаживания. И едят соседи Чампы вполне аккуратно и воспитанно, хоть и руками.

Третья перемена блюд прошла под музыкальное сопровождение: пока слуги меняли блюда и кувшины, в центре зала четыре гнома насвистывали на каменных окаринах что-то весьма задорное. Дир что-то сказал насчет того, что эта музыка рождена ветрами, завывающими в скалах Монтеферри, и Робертино, послушав ее, с ним согласился. Послушать можно было спокойно – ведь слуги как раз меняли блюда, а значит, Малдур ничего не успеет ему подсунуть.

Вместо испоганенного паштета на столе возникло новое блюдо: большие, крепенькие зеленые яблоки сальмийского зимнего сорта, тоже украшенные тонкой замысловатой резьбой, а в каждое яблоко воткнута деревянная шпажка с нанизанными на нее кусочками жареного мяса. Посередине блюда стояла миска с густым красно-коричневым соусом. Кувшины с питьем здорово шибали понтевеккийской самбукой, и Робертино даже удивился: в Фарталье никто самбуку никогда не подавал к мясу. Но, может, гномам больше нравится с мясом, кто их разберет.

Жоан решил оказать Усиму ответную любезность и налил ему. Робертино умудрился проявить удивительную ловкость, одной рукой схватив шпажку с яблоком, а другой – кувшин. Налил себе сам, а кувшин назло Малдуру поставил как можно дальше, так что тому пришлось тянуться за ним через блюдо. Паладин зачерпнул ложкой соус и полил мясо. Сковырнул вилкой кусочек и попробовал. На вкус это было, несомненно, мясо, вот только какое – кто его разберет. И лучше не разбираться. Так что паладин медленно жевал мясо, потягивая самбуку, а Малдур рядом всячески изображал страстного и соблазнительного кавалера, самым пошлым образом обсасывая соус с мяса и поедая оное с громким чавканьем.

На четвертую перемену блюд тоже выпустили музыкантов, на сей раз не с окаринами, а с бутылками разной степени наполненности, по которым они довольно мелодично стучали ножами, пока слуги меняли блюда и кувшины. Усим негромко рассказывал Жоану что-то очень интересное, а Малдур томно вздыхал и то и дело хватал жирными пальцами Робертино за рукав, отчего паладин пришел совсем в поганое настроение. Еще неизвестно, удастся ли потом отчистить эти жирные пятна, или парадному мундиру можно только сказать «прощай!» под гневный монолог интенданта Аваро на тему того, как рачительно должен паладин относиться к своему обмундированию. Придется, видимо, за свой счет шить новый, если не получится спасти этот. Не то чтоб сыну графа Сальваро не хватало денег на шитье нового парадного мундира, просто обидно, что это придется делать из-за какого-то озабоченного беспардонного гнома.

На столе появилась огромная широкая и плоская миска, в которой в ярко-красном жирном соусе плавало что-то похожее на цельные яйца вкрутую. Не успел слуга поставить на стол кувшин с выпивкой, как Малдур сунул руку в миску, схватил одно яйцо и, роняя с него капли соуса, ткнул Робертино прямо в лицо. От этакой наглости даже слуга обалдел, так и застыл с кувшином в руке. Сам же Робертино, хоть и не ожидал такого, все-таки увернулся (хорошую реакцию ему наставники натренировали, что ни говори). Малдур по инерции чуть не слетел с высокого стула и ударился рукой с яйцом о стену. Усим хмыкнул, Жоан полупьяно захихикал, а Малдур разразился шипящей тирадой на гномьем языке. Слуга наконец опомнился и поставил на стол кувшин. Робертино, удерживая на лице каменное выражение, налил себе (это оказалось сальмийское агвардиенте) и сказал:

– Что-то я не вижу, чтобы кто-нибудь из кандапорцев на пиру вел себя так же развязно. Или тебя, сеньор Малдур, не учили приличиям? Я же ясно сказал – никакого близкого знакомства не желаю. Или это было недостаточно ясно? Так вот сейчас я говорю это прямо: я не собираюсь с тобой близко знакомиться. И мне твои ухаживания неприятны и оскорбительны. Если и это недостаточно ясно, то позволю себе напомнить: мы – гости дира. А не твои, сеньор Малдур.

Гном вытер испачканную соусом руку о скатерть, слащаво усмехнулся:

– Ах, ну да я же племянник дира. А значит ты и мой гость тоже. И я желаю за тобой ухаживать. Мы, гномы рода Лдари, редко предлагаем иноземцам свою любовь, и ты должен ценить это, потому как это для тебя большая честь.

Робертино ткнул вилкой в миску, ловко подцепив на нее одно из яиц, положил себе на тарелку и сказал со всей холодностью, на какую только был способен:

– Мы, Сальваро, сами решаем, кто и какую честь может нам оказывать. И я, Роберто Диас Сальваро и Ванцетти, решил, что ты не достоин оказывать мне никакой чести. Более того, я, Сальваро, прямо говорю – ты мне отвратителен, сеньор Малдур. И я не желаю, чтобы ты ко мне прикасался впредь.

Гнома как холодной водой окатили, он аж яйцом чуть не подавился. Ничего не сказал, только скривился и скукожился на стуле. Рядом Жоан хлопнул Робертино по плечу и показал раскрытую ладонь – фартальский жест одобрения. Усим показал кулак с оттопыренным указательным пальцем, что у гномов означало то же самое.

Робертино откусил от яйца. Это действительно оказалось куриное яйцо, сваренное вкрутую, очищенное и замаринованное в очень остром соусе. Попытка запить его агвардиенте только усилила ощущение настоящего пожара во рту. А заесть было нечем, только яблоком от предыдущего блюда. Яблоко жжение снимало плохо.

Тут опять появились слуги с пятой переменой блюд. На этот раз это было что-то совсем уж из ряда вон: на широком плоском блюде стояли цельные грибы – с короткой толстой ножкой, подушкообразной чуть загнутой по краям шляпкой… Грибы были синие и слегка светящиеся. А на каждом грибе возлежала огромная, толстая и жирная то ли личинка, то ли гусеница, пришпиленная к шляпке шпажкой с долькой лимона. Робертино и Жоан с изумлением воззрились на это, и Жоан прошептал:

– Помнишь, Филипепи говорил – ни в коем случае не есть грибов?

Робертино кивнул:

– Помню… Но тогда придется есть гусениц. Ты сможешь?

Жоан вздохнул:

– Попробую. Вон смотри, Чампа же ест...

И действительно, старший паладин невозмутимо снял гусеницу с гриба и отправил в рот.

Робертино со вздохом снял с одного гриба шпажку с гусеницей и положил себе на тарелку:

– Лучше жрать гусениц, чем терпеть ухаживания этого кошмарного гнома.

Униженный и обиженный резким отказом и отповедью Робертино, Малдур больше не проявлял никаких попыток угощать паладина, правда, ел он всё равно так, словно надеялся таки соблазнить его своим сладострастным поведением. Робертино же на него даже не смотрел, а Жоан глянул, и его аж затошнило, так что он быстро сунул гусеницу в рот и туда же отправил лимонную дольку.

– Хм... на вкус даже вроде и ничего...

Усим подлил ему темно-коричневого орсинского свекольного самогона:

– Эти гусеницы очень хорошо идут после маринованных яиц.

Робертино таки отважился съесть гусеницу и понял, что Усим прав: жжение от предыдущего блюда наконец притихло. Гусеница была не острой, и на вкус напоминала жирные сливки с примесью шпината и чего-то еще неуловимого. После нее орсинский самогон проскочил просто отлично.

На середину зала вышли несколько гномов, одетых в кожаные жилеты с заклепками, шипастые наплечники и такие же браслеты, в юбки из кожаных полосок, тоже с заклепками, в широкие пояса такого же стиля, и в тяжелые ботинки с железными шипастыми носами и пятками. Бороды у этих гномов были заплетены в три косы и закручены так, что две торчали вверх, а та, что посередине, загибалась вперед. Дир объявил, что сейчас ради почетных гостей и для ублажения Духов Камня будет исполнен древний танец булу. Гномы за столами оживились. Танцоры стали в круг, в середину круга вошел гном с двумя барабанами из чугунных котлов с натянутыми на них шкурами, и начал отбивать ритм. Танцоры, подвывая на разный манер и выкрикивая что-то на гномьем языке, принялись слаженно приседать и подпрыгивать на широко расставленных ногах, ритмично размахивать руками, громко и гулко топать каблуками, поводить плечами… потом они развернулись к зрителям спиной, наклонились и принялись трясти бедрами так, что кожаные полоски юбок довольно громко загремели заклепками. Как успели заметить изумленные паладины, под юбками у гномов не было ничего, кроме голых задниц и того, что полагается иметь в этом месте мужчине. Гномы развернулись снова к зрителям лицом, уселись в круг на широко расставленные колени и начали двигать руками у бедер, совершая совсем уж непристойные жесты. Зрители завыли в восторге. А сами танцоры все это проделывали с совершенно серьезными лицами, что только добавляло комичности всему танцу.

Танец Жоана впечатлил настолько, что он смотрел на всё это, раскрыв рот. И только когда танцоры, поклонившись, ушли, повернулся к Робертино, чтобы поделиться впечатлениями… и подскочил.

– А где Робертино? – паладин заглянул на всякий случай под стол – ну, вдруг приятель упился и свалился туда. Но там было пусто. Впрочем, гнома Малдура тоже не было.

Жоан даже протрезвел, принялся оглядывать зал, но Робертино нигде не увидел. Он дернул за рукав Усима:

– Э-э, сеньор Усим... мой друг пропал. И этот, как его, Малдур тоже.

Усим встревожился:

– А упиться он не мог?

– Нет, это же Робертино! Да я б скорее под стол свалился, чем он, – Жоан в отчаянии опять заглянул под стол. – И вряд ли бы он ушел с этим кошмарным Малдуром…

Гном перелез на Робертинову половину стола, внимательно оглядел тарелку:

– Грибы не тронуты. Я забыл вам сказать, что не надо их есть, но вы и сами сообразили.

Он взял кубок и понюхал, очень помрачнел, схватил Жоана за руку и быстро поволок к ближайшему выходу. Один из старших гномов за соседним столом что-то сурово спросил, но, услышав Усимов ответ, тоже помрачнел, кивнул, указав на выход, и Усим с Жоаном вышли в коридор. Там гном остановился, потер руками лицо:

– Плохо дело. Малдур споил сеньора Сальваро.

– Но как? Да Робертино способен выпить еще столько же и при этом даже не окосеть! – Жоан махнул руками. – Когда мы еще кадетами были, он как-то в увольнительной целую пинту агвардиенте выдул без закуски, и хоть бы что! А тут все-таки с закусью, да и не помногу...

Усим опять потер лицо и грустно сказал:

– От порошка красных грибов любой окосеет.

Паладин охнул:

– Ты хочешь сказать, что этот, как там его, Малдур подсыпал ему какую-то дрянь?! Да он что, сдурел совсем, гостя на пиру травить?! А если Робертино, не приведите боги, помрет?

Гном вздохнул:

– Помереть не помрет, но хорошего мало. Малдур собрался его, хм, трахнуть. И всем сказать, что сеньор Роберто согласился на флирт и упился, всё по нашим обычаям.

– Да Робертино, как очнется, его первым делом пришибет!!! – Жоан аж по коридору забегал туда-сюда. – Это во-первых. А во-вторых, наши наставники и его величество совсем этому не обрадуются. И отец его тоже. Особенно отец. Про графа Сальваро говорят, что он страшен в гневе... И вообще все Сальваро очень мстительные и злопамятные. А между прочим, у Робертино не только отец есть, но еще два взрослых брата и сестра... такие же мстительные. И первым делом все они к диру претензии предъявят!!! Представляешь, какой жуткий скандал будет? Мы же гости дира, а этот Малдур еще и его племянник! Кто его, такого дурака, вообще к гостям выпустил?!

Гном опять вздохнул:

– Что уж теперь.

Жоан подпрыгнул:

– Как это что!!! Спасать Робертино надо! Чего мы тут вообще торчим?

Усим огляделся:

– Да я просто сообразить пытаюсь, куда этот болван мог его утащить… вряд ли очень далеко.

Он еще раз огляделся и решительно двинулся в один из боковых коридоров. Жоан поспешил за ним. Коридоры тянулись мимо каких-то очень богатых помещений, в которых никого не было, и вообще здесь стояла тишина, даже шума пира не слыхать. Усим пробежал мимо нескольких покоев, даже не задерживаясь, свернул в очередной коридор и остановился, прислушиваясь. Потом просиял:

– Туда! – и рванул вперед. Жоан побежал следом. Через пару десятков футов и он услышал возню и хриплые, невнятные вопли.

Гном нырнул за роскошную завесу, Жоан ломанулся следом, на мгновение запутался в тяжелом бархате, а когда наконец содрал его с себя, то увидел весьма пугающую картину.

Посреди округлого обширного покоя стояла низкая широкая кровать, закиданная подушками и стегаными одеялами. На этой кровати на коленях стоял голый Робертино, бледный, с растрепанными волосами и парой свеженьких крупных ссадин на бедрах. И душил такого же голого Малдура, обеими руками прижимая того к спинке кровати. Гном хрипел и брыкался, пиная паладина ногами, но тот не обращал внимания на пинки, только сильнее сжимал руки и цедил сквозь зубы по-кестальски:

– Я же тебе, позор гномьего рода, говорил: не желаю близкого знакомства!!! Говорил? Ну?

Гном только хрипел под его руками, и морда его была уже красной, как помидор, постепенно превращающийся в свеклу. Робертино усилил хватку:

– Я же предупреждал, выродок!!! Ты посмел посягнуть на мою честь… а значит – на честь моего рода и на честь самого короля!!!

«Все-таки, что ни говори – а хорошее воспитание не пропьешь», – мельком подумал Жоан, восхищаясь тем, что приятель даже в таком состоянии не прибегает к нецензурным выражениям (уж настолько кестальский Жоан понимал). Сам-то Жоан в подобной ситуации воздал бы должное славной сальмийской ругани, знаменитой на всю Фарталью.

Паладин глянул на Малдура и понял, что еще немного – и Малдуру конец. С одной стороны, ему ничуть не было жаль этого гнома, но с другой – усугублять и без того уже возникший дипломатический скандал не хотелось. Потому он подскочил к Робертино, схватил его за плечи и, совершив невероятное усилие, таки оторвал его от гнома. Робертино повернулся к нему, сверкнув синим взглядом, но тут его глаза закатились, он обмяк и свалился на кровать в полной отключке. Усим же схватил кувшин с выпивкой и щедро оросил Малдура. Тот, кашляя и хрипя, попытался было встать, но Усим, недолго думая, треснул его кувшином по голове, и Малдур вырубился.

Жоан перевернул Робертино на спину, похлопал по щекам. Напрасно: паладин вообще никак не отреагировал.

– О боги, что это с ним? – перепугался Жоан. – Все-таки отравился?!

Усим вздохнул:

– Грибы подействовали. Крепкий он, однако. Видимо, сначала свалился, и Малдур его уволок, раздел, а когда, хм, собрался трахать, то сеньор Сальваро очнулся. Ну и… вот. А теперь грибы все-таки окончательно взяли свое.

– Но что же делать-то, а? – Жоан снова потормошил товарища. – Надо как-то его откачать...

Усим опять вздохнул:

– Только к целителям обращаться. Вот что. Давай их обоих оденем хоть как-то, а потом попробуем кого-нибудь найти. Если только они все уже на пир не ушли…

Он поднял кафтан и штаны Малдура и, кривясь от отвращения, принялся напяливать на него. Жоан пособирал вокруг кровати разбросанную одежду Робертино. Гном сдирал ее с паладина второпях, потому застежки почти везде были оторваны, уцелели лишь сапоги, штаны и мундирный кафтан, видимо, потому только, что на пиру его можно было не застегивать, и Робертино не стал этого делать. Все остальное можно было только выбросить. Но Жоан все-таки постарался надеть на приятеля всё, хотя бы приличия ради. Одевать его оказалось несложно – тело Робертино было расслабленным, словно тряпичное. Так что Жоан справился быстро. Взвалил его на плечо, повернулся к Усиму:

– Ну? Куда теперь?

Гном, стащив Малдура на пол и крепко ухватив за воротник, сказал:

– А теперь пойдем к целителям. Должен предупредить: все целители – женщины. А на наших женщин нельзя смотреть прямо, пока они сами не разрешат. Прикрой глаза рукой или смотри в пол.

– Я помню, нам говорили. Но… как же ты с ними будешь общаться? – удивился паладин. – Вроде бы безбородым гномам нельзя говорить первым с женщинами?

– Нельзя, – кивнул Усим. – Но неужто ты думаешь, будто у нас нет способов обойти наши же традиции, не нарушая их?

И он вышел в коридор, волоча за собой по полу Малдура. Жоан не сомневался, что Усим мог бы его взвалить на плечо и нести так, как сам Жоан нес Робертино, но, видимо, гном испытывал к Малдуру такое презрение, что не стал этого делать. Малдур уже пришел в себя, но не рыпался, а только тихо скулил. Паладин пошел за ним, аккуратно неся на плече Робертино и придерживая его так, чтоб ненароком не ударить о стену на поворотах. Расслабленное тело друга так и норовило соскользнуть с плеча, и приходилось прилагать изрядные усилия, чтоб этого не случилось.

Ходили они недолго: через пару поворотов зашли в коридор, облицованный красной полированной яшмой, со множеством окон и проемов, занавешенных темными завесами. У одной из таких завес на стене висела металлическая пластина с молотком. Усим взял молоток и стукнул несколько раз. Завеса отдернулась, и на пороге появилась гномка. Жоан тут же прикрыл глаза ладонью, глядя на нее сквозь щель между пальцами. Гномка была немолода, но и не старуха. Невысокая, ниже, чем гномы-мужчины, но крепкая, массивная, при этом очень женственных форм. На ней было надето черное платье с облегающим лифом, украшенное множеством железных цепей и каменных бус. Ее рыжие волосы были уложены в форме рогов и скреплены серебряной сеткой, застегнутой надо лбом пряжкой с большим изумрудом. Она с интересом оглядывала посетителей, но молчала. Усим отпустил воротник Малдура, не поднимая головы, вытащил из-за пазухи книжицу размером с ладонь и развернул ее, показывая разворот гномке. Жоан не видел, что там изображено или написано, но догадался, что, по всей видимости, это просьба о помощи или разрешении говорить. Гномка кивнула и сказала по-фартальски:

– Можете войти и говорить, сеньоры. А ты, сеньор паладин, можешь смотреть на меня. Твой взгляд не оскорбляет женщин, ведь ты давал обет целомудрия.

Жоан убрал руку от глаз и поклонился:

– Очень рад видеть вас, глубокочтимая сеньора. Паладин Жоан Дельгадо к вашим услугам.

Он зашел в комнату, оказавшуюся уменьшенной копией гостиной гостевых покоев. Усим вошел следом, волоча Малдура. Матрона села на резное креслице напротив них и обратилась к Усиму:

– Рассказывай, сын Мсети.

Усим очень кратко, но при том очень подробно изложил ситуацию, не поднимая глаз. Малдур, все еще лежащий на полу, попытался было что-то вякнуть, но один только взгляд матроны заставил его заткнуться и закрыть лицо рукой. Выслушав Усимов рассказ, матрона сказала:

– Сеньор Жоан, положи сына Сальваро вот сюда – она указала на низкий диванчик у стены. Жоан сгрузил туда приятеля и отошел на шаг. Матрона присела на диванчик, легкими прикосновениями ощупала лицо и шею Робертино, раздвинула веки, открыла ему рот и осмотрела язык. Потом встала, скрылась за одной из занавесей и почти тут же вернулась, неся в одной руке шкатулочку, а в другой – маленький чайничек с длинным носиком. Поставила всё на низкий столик посреди гостиной и принялась сыпать в чайничек разные порошки из шкатулки, размешивая их маленькой каменной ложечкой. Потом подошла к Робертино, велела Жоану приподнять его голову и плечи, сунула ему в рот носик чайника, причем сунула глубоко, почти в самое горло, двумя пальцами зажала паладину нос и наклонила чайник. Робертино рефлекторно глотнул, второй раз и третий. После третьего глотка матрона отпустила его нос – теперь он уже пил сам, хотя, похоже, в сознание еще не пришел. Его бледность проходила на глазах, кожа возвращала естественный для кестальцев смуглый оттенок, а болезненная расслабленность исчезла. Теперь он был похож на спящего. Снова ощупав его лицо и шею и послушав пульс, матрона удовлетворенно кивнула:

– Всё хорошо. Теперь ему надо поспать, а утром я велю прислать вам побольше горячего чая с лимоном. И, паладин Жоан, скажи ему, чтобы утром он хорошенько помылся, отрава за ночь выйдет с потом, и ее надо будет смыть.

Жоан поклонился:

– Я безмерно вам благодарен, глубокочтимая сеньора.

– Рада, что смогла помочь. И сожалею, что пребывание в Кандапоре омрачилось для вас такой… неприятной историей.

Тут она перевела взгляд на Малдура и жестко сказала:

– Малдур, встань и объясни свое поведение. Говори только на фартальском, чтобы сеньор паладин понял твои объяснения.

Гном, постанывая, поднялся, глядя в пол, сказал хрипло:

– М-м-м… матрона… он согласился со мной выпить. А значит, и на остальное тоже. Он по статусу меня ниже, и я имел право настоять на своем...

Жоан взвился, забыв о приличиях:

– Вот брешешь, как сивый мерин, грибок плюгавый!!! Тебе Робертино ясно сказал, что флиртовать с тобой не желает и ухаживания твои ему противны! Грибы ему еще подсыпал, сволочь такая. И изнасиловать пытался… а может, даже и успел!!! Жаль, что я не дал ему тебя додушить, скотина ты паршивая! Еще и наглости врать хватает после всего этого! А уж насчет статуса – вообще помалкивал бы! Сын графа Сальваро – это почти что принц! А ты кто такой – я знать не знаю и плевать вообще хотел! А Робертино тем более!

Матрона дала ему выговориться, после чего сказала:

– Малдур, я крайне разочарована. Вон с моих глаз. И бороду сбрей. Вместе с усами. А завтра тебя ждут грибные плантации на двенадцатом ярусе. И чтоб ноги твоей здесь десять лет не было.

– Но почему, матрона?! Что я такого сделал… Традиция есть традиция, от флирта отказаться нельзя… напился – значит, согласился… – вякнул Малдур.

Жоан схватился рукой за лоб и покачал головой, Усим скривился, словно пять лимонов разом раскусил.

– Пошел вон! – негромко велела матрона, и Малдура вымело из помещения со скоростью ветра. Матрона вздохнула:

– Прошу прощения, сеньор Жоан. Малдур совсем недавно получил право отрастить бороду. Отец его очень просил, а сам Малдур неплохо показал себя в торговом деле и мы решили его поощрить. А он на радостях пустился в разврат. Молодые гномы ему отказывать боялись, вот он и подумал, что так теперь всегда и со всеми можно. Но мы никак не ожидали, что он посмеет зайти так далеко... Надеюсь, полученное им наказание удовлетворит гнев сеньора Сальваро. Дипломатический скандал был бы сейчас очень нежелателен.

– М-м-м, глубокочтимая сеньора, – осторожно сказал Жоан. – Видите ли... Если Малдур, хм, успел нанести, хм, целомудрию моего друга непоправимый урон, то это мы очень скоро узнаем. Уже утром. И тогда скандала не миновать. Я даже боюсь подумать, как к этому отнесутся его величество и семейство Сальваро. Особенно Сальваро. М-м-м, возможно, что их даже голова Малдура на блюде, ленточкой перевязанная, не удовлетворит. А его величество в этом вопросе наверняка их поддержит... потому что граф Сальваро – его шурин.

Когда Жоан это сказал, Усим аж икнул испуганно. Матрона снова вздохнула:

– Я знаю об их родстве. Малдуру перед пиром было велено оказывать сеньору Сальваро всяческий почет и особое внимание. И я… мы все – сожалеем, что он это понял по-своему.

Жоан не удержался от колкости:

– А прямо сказать ему, кто такой Роберто и какой у него статус, никто, полагаю, не додумался? Впрочем, глубокочтимая сеньора, я прошу прощения за резкость. Возможно, никому и впрямь не могло прийти в голову, что племянник дира окажется таким набитым дураком и что остатки его мозгов уйдут в его свежеотпущенную бороду.

Слушая всё это, Усим вообще пошел пятнами, отступил на несколько шагов к двери и постарался стать как можно незаметнее.

Матрона снова потрогала лоб Робертино, очень нежно провела кончиками пальцев по его лицу и подбородку:

– От такой красоты кто угодно может потерять голову, не только Малдур… Заверяю тебя, сеньор Жоан: если сеньор Сальваро захочет возмещения за поруганную честь, дир пойдет ему навстречу. Чего бы сеньор Сальваро ни пожелал. А ведь остается еще вопрос аллеманского посла, и этот вопрос не терпит отлагательств.

Паладин ругнулся про себя – и верно, от всего этого он совсем про посла забыл.

– Кстати, о после. Расскажите, пожалуйста, подробнее. Я так понимаю, вы пытались снять заклятие?

Матрона жестом велела Усиму принести Жоану стул, что тот и выполнил.

– Садитесь, оба

Жоан уселся на стул, Усим – рядом, на подушки на ковре. Матрона, задумчиво лаская пальцами шею и лицо спящего паладина, сказала:

– Позавчера вечером посол, по словам слуг, лег спать как обычно, в одиннадцатом часу, а до того разбирал почту из дома. Все письма и посылки были запечатаны тремя печатями: личной министра тайных дел, личной же доверенного мага секретной канцелярии, и печатью главного почтмейстера. Мы их только на магию и на яд проверяли, не вскрывали. Наши земляные собачки способны чуять до ста сорока видов яда. Ничего такого в почте не было. А утром слуга принес жаровни обогреть спальню, и увидел, что принц Эдвин лежит на кровати поверх одеяла, одетый и обутый, сам весь бледный и выглядит мертвым. Мы тут же осмотрели его и обнаружили, что он жив, но заклят холодным сном, кожа покрыта инеем и даже постель успела слегка заиндеветь. Никакие наши попытки это заклятие снять не удались. Нашему шаманству это не по силам. Но и магия тоже необычная. Никто не ощутил симптомов почесухи, хотя от такого сильного заклятия чесаться должны все чувствительные на целый квартал вокруг. И это не магия крови, ее-то мы как раз тоже чувствуем… разве что какое-то уж очень нетипичное кровавое заклятие. Всё, что нам удалось установить, так это то, что посол в таком состоянии может пробыть неопределенно долго без вреда для здоровья. Даже если двадцать лет так пролежит – не постареет.

Жоан прикрыл глаза, размышляя и вспоминая всё, что он знал о заклятиях. Будучи братом весьма талантливого боевого мага, он с детства наблюдал, как тот учится своему ремеслу. Оказалось, что сам Жоан к магии не способен нисколько, но почему-то даже до паладинского посвящения он мог чуять движения сил, складывающихся в заклинания. Его двоюродный дед, отцов дядя, паладин преклонного возраста, сказал, что с такими талантами Жоану прямой путь в паладины. Все равно ведь по семейной традиции в каждом поколении по прямой линии кто-то из Дельгадо должен посвятить себя Деве. Жоан не хотел, но выбора-то и не было: не Аньес же в монахини или инквизиторки идти, этакой судьбы он ей не желал, потому что слишком любил. Так что, повздыхав, смирился с судьбой. Дедуля начал учить его некоторым паладинским премудростям еще до Корпуса, и у Жоана даже получалось распутывать несложные заклятия. Они так даже с Джорхе развлекались, когда тот приезжал в отпуск домой: братец кидался в него простенькими заклятиями, а Жоан пытался их распутать. Очень часто удавалось это сделать. Но тут, с послом аллеманским, заклятие наверняка сложное и многокомпонентное. Ну да ведь и сам Жоан уже три года как посвященный Девы и паладинским умениям прилежно учится.

– Надо смотреть, что там за заклятие, – сказал он. – И как оно сюда попало. Думаю, как только узнаем, что именно там за магия, так и способ доставки выяснится. Но это уже утром. Надо выспаться. Я и сам после этого всего мало на что способен… надеюсь, мне хоть на пир возвращаться сейчас не нужно?

– Не стоит. Я сообщу диру, что вы покинули пир до срока по очень уважительной причине, – матрона встала с диванчика, позволив Жоану поднять Робертино и взвалить на плечо. – Идите отдыхайте.

Усим провел их до гостевых покоев, где и распрощался, пообещав прийти в восемь утра. В круглой гостиной были часы, да еще с особым механизмом, звонившим в назначенное время, и Жоан, немного повозившись, таки сумел завести этот механизм, чтоб тот прозвонил в шесть утра. Потом отнес Робертино в его опочивальню, уложил на кровать прямо в одежде, только сапоги снял, накрыл одеялом, и сам отправился на боковую. Спал он хоть и крепко и без сновидений, но почему-то проснулся в пятом часу. Поворочавшись, понял, что больше не заснет, набросил халат и пошел вниз, в купальню. В гостиной на полу среди подушек негромко храпел, лежа на спине, Чампа, распространяя запах алкогольного перегара. Выглядел старший паладин вполне пристойно, разве что головная повязка слегка сбилась набок. А так даже пятен от соусов на мундире почти не было. Жоан не стал его будить, прошел в купальню, забрался в большую лохань, выложенную разноцветными мраморными плиточками, и отвернул там большой бронзовый кран в виде стоящей на хвосте рыбы. Из огромной бронзовой лейки над головой хлынул теплый дождь, и какое-то время паладин просто стоял под этим дождем, смывая остатки сна. Всё, что случилось на этом клятом пиру, вспомнилось очень четко, и Жоан, представив себе, в какой ужас придет Робертино, когда проснется, аж вздрогнул. Вот это еще проблема так проблема. Предугадать, что выкинет приятель, когда проснется и всё вспомнит, было непросто. Робертино с равной вероятностью может впасть в отчаянье и горе, а может разозлиться и побежать искать Малдура, чтобы додушить окончательно. Но, с другой стороны, Робертино известен своей правильностью и крепкой волей, и может, сумеет удержаться от гнева...

Жоан закрутил кран, вылез из лохани и принялся вытирать волосы. Еще неизвестно, удалось ли Малдуру вчера совершить свое гадкое дело или нет. Сам Жоан крепко надеялся, что все-таки нет, но что, если да? Чампа, конечно, вчера сказал, что это не будет считаться нарушением обета, потому как не по своей воле, но… кто знает. К тому же Жоан никому бы не пожелал такого расставания с девственностью – чтоб какой-то гадкий гном опоил грибной отравой и потом трахнул. Фу, кошмар какой.

Паладин поднялся наверх, снова пройдя мимо спящего Чампы. Тот только что-то пробормотал, повернулся набок и обнял одну из подушек. Жоан расчесался, завязал хвост и, решительно махнув рукой, пошел будить Робертино.

Тот проснулся сразу, едва Жоан потрогал его за плечо. Резко сел на кровати, схватился за голову:

– Какой ужас... Какой ужасный сон мне приснился…

Тут он увидел, что одет кое-как в порванный мундир, поднял глаза на Жоана и прошептал:

– Так это не сон? О, Дева… – он снова схватился за голову и застонал.

– Хм… Ну да, это не сон, – осторожно сказал Жоан. – Тебя на пиру вчера этот Малдур отравил какой-то грибной дрянью, ты свалился и он отволок тебя, того, трахать. Когда мы с Усимом вас нашли, ты был совсем голый и занимался тем, что пытался задушить этого мерзкого гнома.

– Задушить? – Робертино прикрыл глаза и вздохнул. – Смутно помню что-то такое… злой я был просто до ужаса. Я его насмерть задушил или нет?

– Нет. Тебя как раз, когда ты его уже почти задушил, грибы окончательно вырубили.

Робертино осторожно спустил ноги с кровати, но вставать пока не стал. Простонал:

– Говоришь, я был совсем голый? Вот черт… Неужели… О нет.

Жоан сел рядом и положил руку ему на плечо:

– Послушай, Чампа, помнишь, сказал – мол, это не будет считаться нарушением обета, если не по своей воле. А тут уж совершенно точно не по твоей. И потом… ты же лекарь, Робертино. Неужели ты сам не можешь определить, трахнули тебя или нет? Это же должно быть попросту очень больно, как мне кажется.

Робертино замер, поерзал, прислушиваясь к ощущениям. Задумчиво сказал:

– Ну... так-то вроде как нет. Но знаешь, я лучше в купальне попробую… хм, определить. Ты только помоги мне туда дойти. Заодно по пути расскажешь, что было дальше, а то я ничего не помню, кроме того, что душил гнома. Зараза, как это мерзко – ничего не помнить... ненавижу это состояние.

Жоан помог ему встать и повел вниз. По широкой лестнице мимо них, покачиваясь и зевая, проплелся Чампа. Скользнув мутным взглядом по младшим паладинам, сказал:

– Уже встали? Хорошо… послом займитесь… а то мне после девяти опять на этот клятый пир… и до самого вечера… Еще и о пистолях договариваться... Вчера не успел…

Он скрылся за занавеской своей опочивальни и, судя по звукам, свалился там на кровать и опять захрапел.

Жоан завел приятеля в купальню, подумал и принес туда стульчик из гостиной, поставил в лохань. Робертино поблагодарил и принялся стаскивать одежду. Жоан вышел из купальни – принести ему халат, а когда спускался вниз с халатом и полотенцем, увидел в гостиной молодого гнома-слугу с подносом, на котором исходил паром огромный чайник. Гном с поклоном поставил чайник на столик:

– Матрона Лдари присылает сеньорам Сальваро и Дельгадо чай с лимоном.

– Большое спасибо, и тебе и матроне, – сказал Жоан. И добавил:

– А нельзя ли попросить еще что-нибудь позавтракать? Что-нибудь такое, попроще, не как на пиру. И желательно без перца.

Гном только поклонился:

– Сейчас принесу.

Жоан зашел в купальню:

– Там чай принесли. Матрона вчера сказала, что тебе обязательно надо хорошенько надуться чаю после такого.

Робертино, мрачно разглядывая отметины гномьих пальцев на своих бедрах, сказал:

– Это точно. После интоксикации надо много питья… Спасибо за халат, кстати.

Он надел халат, начал вытирать волосы. Жоан осторожно спросил:

– Ну… как?

Робертино намотал на голову полотенце:

– Хвала богам, всё в порядке. Ну… по ощущениям, по крайней мере, – он приложил кулак ко лбу, призывая очищение.. Полыхнуло белым, и паладин удовлетворенно кивнул:

– Да, всё в порядке. Но это совсем не означает, что я не стану требовать наказания для этого придурка… Где там наш чай? – он вышел в гостиную и устремился к столику.

Там уже стоял и второй столик, с едой, хвала всем пяти богам – вполне обыкновенной: толсто нарезанные ломти желтого сыра, ветчина, белый хлеб и масло.

Пока Робертино наливал чай, Жоан быстро намазал два ломтя хлеба толстым слоем масла, плюхнул на них по куску сыра и заодно ветчины, сооружая аллеманское блюдо «бутерброд», и при этом вкратце рассказывая товарищу о том, что было после того, как они с Усимом его нашли.

Выпив одним глотком полчашки чая, Робертино впился в бутерброд:

– Выходит, этого засранца наказали. Хорошо. Но… может, мне стоит потребовать его голову, как думаешь? Ведь если отец узнает, что тут меня пытались изнасиловать, он же страшно возмутится. Будет большой скандал... А если я с этим вроде как сам разберусь, то скандала можно будет избежать. Хотя я, в общем-то, доволен тем, что этого гнома лишили статуса и отправили, по всей видимости, на очень непрестижные работы.

– Не знаю, тебе виднее, – пожал плечами Жоан. – Как по мне, так мне показалось, что матрона была очень, очень недовольна, и этому Малдуру еще достанется, когда мы уедем. Может, они сами его голову твоему отцу пришлют. В подарочной упаковке.

– А, ладно. Демоны с ним, с этим гномом-дураком. Давай лучше про посла подумаем.

– А что там думать, там смотреть надо, – Жоан дожевал бутерброд. – Держу пари, что это отложенное заклятие, как я и говорил. И прислали его послу из родного дома. Ну да это уже не наше дело, пусть Тайная Канцелярия и гномские дознаватели разбираются, как заклятие сюда попало. Нам главное – распутать его, чтоб посол на Новолетие домой вернуться мог, и кесарю не к чему было бы прицепиться. За нами в восемь придут, сейчас допьем чай и пойдем одеваться.

Вспомнив, во что по милости развратного гнома превратился его парадный мундир, Робертино помрачнел:

– Знаешь, вот что я уж точно с гномов в качестве компенсации стрясу, так это полную стоимость парадного обмундирования… или вообще свое годовое жалованье. Не то чтоб у меня не было денег пошить новый мундир, но выслушивать нотации Аваро и потом еще и шить за свой счет по милости извращенца Малдура я не хочу. А гномы пусть радуются, что этим отделались. И кстати, надо будет еще Чампе про это рассказать, пусть в переговорах насчет пистолей этим воспользуется. Сейчас пойду отнесу ему лекарств и заодно расскажу.

Тут с галереи донесся голос Чампы:

– Я уже знаю, Сальваро. Неужто ты думаешь, будто я упущу такую возможность прижать гномов? – старший паладин в халате подошел к ним, втянул носом запах чая:

– О, гномы нам три чашки принесли, сообразили, – он плеснул себе и с наслаждением выхлебал в два глотка. – Я не я буду, если мы отсюда вернемся без контракта на пистоли. А лекарства давай, у меня после вчерашнего такое ощущение, будто во рту перья выросли.

Он ушел в купальню, а паладины, допив чай и доев бутерброды, отправились переодеваться, ведь до восьми оставалось всего ничего. Как и обещал, Робертино первым делом отнес в опочивальню Чампы несколько пакетиков с лекарствами и разъяснил, что и как надо принять.

Усим явился вовремя, как раз в восемь. Впрочем, паладины его уже ждали внизу, так что врасплох он их не застал. Усим оглядел Робертино, кивнул:

– Рад, что ты в порядке, сеньор Сальваро. Возмутительный поступок Малдура уже все с раннего утра обсуждают и боятся, что из-за этого дурака политические осложнения начнутся. А его отец вообще просил меня поинтересоваться, не желаешь ли ты получить в качестве утешения ценный подарок.

Робертино прикинул стоимость нового полного парадного комплекта по самому высшему разряду, включая снаряжение, подумал, что это как-то очень мало за такое оскорбление, вспомнил размер своего годового жалованья и решительно сказал:

– Само собой, желаю. Думаю, сумма в три с половиной эскудо меня вполне устроит…

На этих словах Усим облегченно вздохнул, но икнул, когда Робертино добавил:

– И полгода без ввозных пошлин для кестальских товаров.

Усим только поклонился:

– Я передам твои пожелания.

– Отлично. А теперь – к аллеманскому послу.

Спальня посла была опечатана восковой печатью с гербом Лдари, и на страже у входа, затянутого металлической сеткой и тяжелой завесой, стояли два гнома с огромными топорами и самопалами. Усим показал им бронзовую табличку с рунами и гербом дира, гномы расступились, Усим сломал печать на стыке створок сетки, и отодвинул ее вместе с завесой.

Внутри было очень холодно. Видимо, не зная, как поведет себя странное заклятие, гномы даже простые жаровни сюда вносить опасались, и холод, исходящий от зачарованного посла, за двое суток добрался уже почти до самого входа. Всё было покрыто искорками инея, кровать же вообще поросла снежными кружевами. Паладины тут же переключились на особое зрение посвященных, и попробовали потянуть ману. Это у них вышло неплохо: здесь, в Кандапоре, было полно мелких жил с чистой магической энергией. Сама по себе мана не вызывала у гномов почесуху, они ведь и сами пользовались маной, только по-своему. Робертино оглядел комнату и выпустил ману легким туманом, чтобы подсветить все следы магической деятельности, какие тут могли бы быть. Жоан же медленно начал обходить комнату, выставив вперед левую руку с невидимым непосвященному и не-магу магическим щупом. Гном с интересом наблюдал за их действиями.

Туман маны проявил зеленые и желтые пятна и линии – следы гномьего шаманства, и голубую паутину вокруг заколдованного посла.

– Магии крови тут нет, и никогда не было, – даже слегка разочарованно сказал Робертино. Жоан, закончив обходить комнату по периметру, кивнул:

– Вообще ни следа. И внешнего воздействия я тоже не нашел. Заклятие попало сюда неактивным, и сработало уже здесь. Усим, скажи, а почту, которую посол смотрел, куда дели?

Гном показал на секретер у стены, заваленный письмами и пакетами:

– Когда посла нашли заколдованным, ничего трогать не стали. Всё осталось как было… Слуг обыскали и на всякий случай посадили за двери... ну, под арест по-вашему. Но они, как я думаю, не при чем. Уж как матроны их допрашивали – а они ни в чем таком не сознались. Говорят только, что почту из Верхнего Кандапора сюда принесли сразу после получения, и послу передали. А он тут же велел корреспонденцию в спальню занести. Он обычно так и делал – почту перед сном просматривал, а важное в сейф складывал, вот сюда, – гном подошел к мозаичному панно на стене с изображением трех танцующих голых гномов, ткнул пальцем между ягодиц среднего, нажал на один из мелких камешков, и панель отодвинулась.

– Сейф открыт был, когда слуга сюда утром зашел. Мы тут, конечно, нашли много чего интересного для себя, но к этому заклятию оно отношения не имеет.

Робертино подошел к секретеру, приглядываясь к переплетениям сил. Письма как письма, на них не было никаких отпечатков колдовства, какого бы то ни было. В сейфе – то же самое. Жоан же обошел вокруг кровати, пытаясь вникнуть в сплетения заклятия.

– О, ну как я и думал! – торжествующе сказал он, пошарил по покрывалу возле руки посла, рассыпая иней, и показал небольшой круглый предмет. Робертино подошел ближе и увидел, что это было… надкушенное яблоко. Точнее, марципан в виде яблока. И, приглядевшись, заметил, что от синей паутины, окутывающей посла, тянется очень тонкая, едва заметная ниточка к этому яблочку.

– Отложенное заклятие в предмете, редкая штука. Редкая, потому что очень сложная, – сказал Жоан. – Требует большого труда. К тому же предмет с заклятием самому делать надо, так что тот маг, что его составил, еще и марципаны делать умеет. Ведь надо и муку самому просеять, и миндаль обжарить, и смолоть, и с сахаром растереть… и во все действия магию вплетать, причем еще и очень точно составить колдовское описание того, на кого заклятие направлено, – он внимательно рассматривал яблочко.

– Сколько времени понадобилось на такое? – Робертино с уважением посмотрел на приятеля. Всегда поражался тому, как здорово тот в магии разбирается. Сам-то он, конечно, видел заклятия и многие мог снять, но только за счет своих мистических и духовных способностей.

– Думаю, не меньше недели, – Жоан осторожно положил яблоко на секретер. – Усим, а найди-ка нам коробочку какую-нибудь, надо это яблочко с собой забрать, пусть наши маги поковыряются в нем, может, еще и автора вычислят... Однако, какое коварство, а – прислать новолетнее лакомство, а в него такую дрянь запихать! Тьфу!

Усим подошел ко входу и приказал одному из стражников принести коробку с плотной крышкой. Сам не пошел – очень уж ему было интересно посмотреть, что паладины дальше будут делать.

Робертино осмотрел посла. Удивился тому, какой тот молодой для такой должности – чуть старше самого паладина. Даже странно, с чего вдруг кесарь отправил такого юного и красивого принца к гномам. Неужели не боится, что того здесь какой-нибудь очень настойчивый гном совратит? В Аллемании к мужской любви относились с осуждением и считали тяжким грехом.

– Интересно, если применить круг света с очищением, заклятие пропадет? – полюбопытствовал он. – Честно сказать, я сомневаюсь. Помнишь, Джироламо говорил, что не все сложные заклятия так можно снять?

– И правда. Боевые, мелкие проклятия всякие, фейские чары и большинство кровавых заклятий среднего уровня – легко, а такую штучную работу – вряд ли. И я бы не пытался. Тут вот, – Жоан провел пальцем над грудью посла, указывая на одну из нитей заклятия. – Тут вплетено что-то странное, и как бы это не было какой-нибудь гадостью как раз на тот случай, если б кто попытался применить круг света. Я попробую лучше распутать. Кажется, я нашел ключевую нить…

Он принялся медленно водить руками по сплетениям сил, дергая то за одни ниточки, то за другие. Робертино отошел к секретеру, чтобы не мешать товарищу, и принялся перебирать бумаги. Под руку ему подвернулся печатный оттиск гравюры, изображающей короля Фартальи в голом виде, сидящего на троне, с неестественно огромным членом, а перед ним на карачках пять дам с голыми задницами и четко прорисованными интимными местами. На каждой заднице аллеманской орфографией было написано имя, а внизу гравюры – подпись на том же языке: «Фартальский король и его шлюхи». Робертино поморщился и разорвал листок в мелкие клочья. Всякое сочувствие к заколдованному послу у него пропало. Усим, тоже увидевший эту картинку, аж плюнул. Аллеманцы были известны своим презрительным отношением к женщинам – считали, что они годятся только для услужающей роли. У них даже была поговорка касательно того, из чего должна состоять жизнь любой женщины: «Киндер, кюх унд кирха», то есть «Дети, кухня и церковь». Как это у них сочеталось с почитанием Пяти богов – непонятно. И, конечно же, наличие в фартальском правительстве аж пяти женщин на высоких постах аллеманцам было как бревно в глазу. Особенно их ненависть вызывала донья Сперанса Фурбакьоне, министр иностранных дел. Вот и на этой картинке ей нарисовали особенно отвратительную задницу с огромной дыркой.

Между тем Жоан таки уделал заклятие, и теперь стоял над послом, меланхолично наматывая на марципановое яблочко тонкие нити этого заклятия:

– Вот почти все. Остался последний кусочек, и я его снять не могу.

– Как? И что теперь делать будем? Может, все-таки попробовать круг света и очищение? – Робертино подошел ближе, за ним неотступной тенью – Усим с коробкой наготове.

Жоан ухмыльнулся:

– Да нет, не надо. Всё проще. У мага, который это слепил, какое-то идиотское чувство юмора. Короче… надо, чтоб заколдованного поцеловала девственница. Дети не годятся – нужна совершеннолетняя. Это входит в условие снятия заклятия.

При этих словах Усим загрустил:

– Значит, надо опять вашему королю писать, просить, чтоб какую-нибудь монахиню прислали… Наши женщины, как только совершеннолетия достигают, так сразу мужей берут… Во всем Кандапоре, наверное, не найдется совершеннолетней девственницы.

Паладин плечами пожал:

– Думаю, девственник тоже сгодится.

Гном вздохнул:

– С этим тоже всё плохо...

Жоан хихикнул:

– Да почему же. Вон у нас целый девственник рядышком стоит, и уж он-то точно совершеннолетний.

Робертино аж поперхнулся воздухом:

– Я? Целовать его? Да ты что! А если не получится?

– Почему не получится? Ты же девственник.

– А если нет? Вдруг все-таки этот зараза Малдур меня успел... приласкать? – поморщился Робертино. – Я, конечно, ничего такого, что это бы подтверждало, у себя не обнаружил, но кто там знает...

– Ну попробуй, что тебе стоит. Все-таки дело государственной важности.

Паладин тяжко вздохнул:

– Ладно. А что должно быть, если всё сработает? Он очнется?

– Само собой.

– Тогда накрой ему глаза чем-нибудь. Не хочу, чтоб он видел, кто именно его целует. Ну и мне проще будет.

Жоан опять ухмыльнулся, пошарил по кровати, взял подушку и накрыл послу лицо так, что остались видны только губы. Робертино опять вздохнул, подошел, наклонился, зажмурился и приник к ледяным губам.

Губы потеплели почти сразу, посол шевельнулся, рассыпая иней, его рука легла на Робертинов затылок, а губы ответили на поцелуй. Паладин резво сбросил его руку и отскочил от кровати, вытирая губы тыльной стороной ладони. Жоан подхватил кончик нити заклятия и намотал на яблочко, а яблочко бросил в коробку и закрыл крышку. Посол скинул подушку, сел на кровати, оглядываясь:

–О-о… что это со мной было? – простонал по-аллемански. – А где эта прекрасная фройлин? Которая меня целовала? Волосы у нее еще такие гладкие, как шелк…

Робертино спешно отступил за край кроватного балдахина. Жоан, пряча коробку с заклятием в карман, сказал:

– Сеньорита уже ушла.

Посол повернулся к нему, моргнул, взгляд его прояснился, и он перешел на фартальский:

– Сеньор паладин? Что происходит вообще? Что вы здесь делаете?

Жоан пожал плечами:

– Свою работу, сеньор посол. Вас кто-то зачаровал, гномы не смогли управиться с этим заклятием и обратились за помощью к нам. А уж кто вас зачаровал и зачем – того знать не знаю, да и не мое это дело. Сами разбирайтесь, скажу только, что гномы, сами понимаете, так колдовать не умеют.

Усим подошел к кровати, напустил на себя важный вид:

– Помощник дознавателя дира, Усим Мсети. Господин посол, вы спали под заклятием двое суток, и за это время мы установили, что заклятие вам прислали с дипломатической почтой. Других путей мы не нашли.

Посол слез с кровати, пошатываясь, подошел к сейфу, увидел, что тот открыт, схватился опять за голову и принялся тихо ругаться по-аллемански. Воспользовавшись тем, что ему уже не до паладинов, Робертино и Жоан тихонько ушли.

В тот же день они покинули гостеприимный Кандапор, увозя пьяного почти до полного изумления Чампу, три с половиной эскудо компенсации для Робертино, крайне любопытное заклятие в коробочке и подписанный договор на производство большой партии малых пистолей и ста тысяч патронов к ним.

Вечером в младшепаладинской гостиной Жоан в красках расписывал приключения у гномов, не касаясь, конечно, секретной стороны вопроса, а больше упирая на забавные гномьи обычаи. Под конец рассказа он попытался даже показать гномий танец булу. Танец вызвал настоящий восторг, и Тонио Квезал не удержался, тут же скинул мундир и исполнил мартиниканский боевой танец воинов ягуара. Посреди танца, с криком: «Ты что делаешь, дурак, кто так пляшет?!» к нему присоединился Эннио, показывая, как надо правильно. А после этого уже ингариец Анэсти Луческу врезал знаменитый ингарийский сардаш… И вот с тех пор и повелось, что каждую субботу по вечерам младшие паладины развлекались, отплясывая разные боевые (и не только) танцы своих родных провинций.

А нотацию от интенданта Аваро Робертино даже и не пришлось выслушивать – сдавать испорченный парадный мундир вместе с ним пошел Ринальдо Чампа. Мартиниканец, страдающий непривычным для него похмельем, смотрел на интенданта так, словно собирался вот прямо здесь и сейчас вырвать ему сердце в жертву своим древним богам, потому Аваро молча принял два негодных мундира и так же молча выдал новые.

Ну и надо ли говорить, что граф Сальваро весьма был доволен тем, что сын каким-то удивительным образом выторговал для кестальских торговцев целых полгода беспошлинной торговли!

Паладин и инквизиторка

Провинция Орсинья издавна, еще даже до времен Амадео Справедливого, когда она еще была полунезависимой маркой, славу имела дурную. Этот воистину медвежий угол Фартальи регулярно доставлял королям династии Фарталлео страшную головную боль: здесь то бунты вспыхивали, то ересь какая-нибудь заводилась, то еще что-нибудь подобное происходило, а выгод от этой провинции короне было совсем немного. Здесь даже налоги собирать было непросто. Орсинья располагалась на севере Фартальи, в сильно пересеченной местности, состоящей из горбатых невысоких останцев, скальных гряд, узких долин, дремучих лесов и болот. За ней, за горной грядой Монтесерпенти, лежала еретическая Алевенда, тоже источник постоянных беспокойств и извечный враг Фартальи. В общем, когда в орсинскую коллегию Святой Инквизиции в Арагосе пришла весть о том, что в местности под названием Боско Тенебро творится что-то нехорошее, никто не удивился. Орсинская коллегия Святой Инквизиции то и дело получала подобные известия со всей провинции, а Боско Тенебро вообще считалось глушью даже по орсинским меркам. А всякая гадость, как обычно, в такой вот глуши и заводится. И если уж весть об этом дошла в столицу провинции, и принесли ее местные жители, то дело дрянь, потому что о таком здесь вообще-то стараются помалкивать и внимания Инквизиции лишний раз не привлекать.

Коллегия собралась для обсуждения этого вопроса в малом зале Арагосской канцелярии храмовых дел. За длинным столом на помосте сидели преосвященная Катарина, председательница здешней коллегии, и старшие сестры-инквизиторы Регина и Марианна. В самом зале, с левой стороны, на деревянных старинных креслах, жутко неудобных и жутко традиционных, сидели орсинские церковные иерархи: архонтисы Девы и Матери, архонты Судии и Мастера, предстоятель Хранителя и здешний лейтенант паладинов.

– Сеньоры посвященные… – поднялась Катарина. – Мы только что заслушали показания домины Люсии Серби о том, что в Боско Тенебро орудуют маги крови или еретики. У меня лично нет никаких сомнений, что домина Люсия Серби говорит правду. По крайней мере, она отправилась сюда, чтобы изложить свои подозрения лично, не стала доверяться даже церковной почте.

– Боско Тенебро? Баронство Креспо, что ли? Так это еще та жопа, – сказал лейтенант паладинов. – Там какая угодно хрень может быть. Так что лично я не удивлен. Я всегда говорил – и буду говорить – что здесь, в этой еретической провинции, инквизиторы и паладины в каждом городишке нужны. В каждом гребанном городишке и даже в каждом сраном замке здешних траханных донов!!!

Архонт Судии поморщился:

– Сеньор Торрес, вы хоть и храмовник, но все-таки выбирайте выражения, я прошу… Вы, конечно, правы, но решения об этом принимаются в столице, а мы оттуда неизменно ответ получаем один: «людей не хватает». Никто по нынешним временам в паладины и инквизиторы особенно не рвется, вам ли не знать это лучше других! Потому-то людей и не хватает…

Предстоятель Хранителя, немолодой полутилвит-тег очень маленького роста, тихо сказал:

– Места там и правда нехорошие... Не могу с сеньором Торресом не согласиться. Вера не крепка, языческие культы еще живы, Завеса всё время в движении... И фейри в тех местах пошаливают, как низшие, так и высшие. Я давно говорил – монастырей бы там побольше строить, обережные знаки хотя бы на перекрестках в Северной Орсинье... так ведь вечно денег нет. Вот и имеем что ни год, то вот такое что-нибудь.

– Но как бы там ни было, делать что-то надо, – вмешалась архонтиса Девы. Говорила она с отчетливым мягким плайясольским акцентом. – Ересь ли это или магия крови, как утверждает домина Серби, значения большого не имеет, пресечь обязательно надо и то и другое. Сеньор Торрес, сколько вы можете выделить для этого людей? Возможно, нам стоит обратиться к королевскому гарнизону Арагосы за дополнительной поддержкой?

– Никоим образом, преосвященная!!! – нервно дернулась Катарина. – Вы здесь недавно, вы из Плайясоль и не знаете еще, что здесь за люди и какие тут настроения. Да всего три года назад здесь его величество подавил очередное восстание, и местные доны злы, как потревоженные осы, до сих пор. Нет, действовать надо осторожно.

– Согласен, преосвященная Катарина, – склонил голову архонт Судии. – Боско Тенебро… баронство Креспо. Недавний бунт туда не успел докатиться, но это совсем не значит, что они его бы не поддержали.

Архонт Мастера добавил:

– У молодого Креспо есть причины королевскую власть не любить. Он ведь здесь, в Арагосе, лет пять назад пытался было какие-то странные прожекты через совет провинции протащить, так его на смех подняли, а потом резолюция от наместника пришла – мол, на эти прожекты денег нет, да и необходимости в них тоже не имеется. Дон Креспо и обиделся, теперь в своем баронстве сидит и неизвестно, чем занимается.

– Вот-вот, – согласился с ним архонт Судии. – Нет, определенно нужно действовать очень осторожно. Послать туда опытных и способных паладина и инквизитора. Послать инкогнито, под видом простых путников. Для начала пусть разузнают, что там на самом деле происходит. Может быть, удастся и малыми силами справиться.

Присутствующие загудели, обсуждая, и быстро согласились с предложением. К тому же и выбора-то особенного не было.

Лейтенант Торрес вздохнул:

– У меня, хоть я и лейтенант, людей под началом слишком мало. Все опытные, хвала богам, но выбирать-то их надо, смотря какого рода опыт в таком деле потребуется. Физическая сила, духовная стойкость или мистические умения?

– Главным образом мозги, – проворчал под нос архонт Судии. – Хоть один мозговитый у вас найдется?

Торрес обиделся и парировал:

– Да куда уж нам, мы тупоголовые махатели мечами. За мозгами, преосвященный Даниэло, в Коллегию обратимся.

Катарина вздохнула:

– Перестаньте, ради богов. Сеньор Торрес, выберите среди ваших паладинов-храмовников самого, на ваш взгляд, подходящего для этого дела. Желательно, чтоб у него и физическая сила, и духовная стойкость, и мистические умения были достаточно хороши. Я полностью полагаюсь на вас, ведь вы своих людей лучше знаете. А мы подберем сестру-инквизиторку.

На следующий день в том же малом зале встретились два паладина и две инквизиторки.

Торрес привел высоченного крепкого парня с грубоватыми, но при этом удивительно гармоничными чертами лица, а Катарина – стройную, подтянутую молодую женщину типично кестальской внешности: смуглая кожа, темные глаза и длинные черные косы, орлиный нос и черные брови вразлет, пухлые губы.

– Паладин Джудо Манзони, храмовник, – высокий снял берет и склонил голову перед преосвященной Катариной и ее спутницей. Волосы у него оказались очень светлые, со странным серебристым оттенком. И глаза были серо-стальные какие-то, большие и слегка раскосые.

– Сестра Аглая, урожденная Аглая Роберта Аррас и Сальваро, – представилась спутница Катарины, с интересом разглядывая своего напарника.

– Очень приятно, посвященная, – ответил Джудо, глядя ей на плечо, а не в лицо. Обиженная таким странным взглядом, она буркнула:

– Взаимно.

Вмешалась Катарина:

– Паладин Джудо, я так понимаю, сеньор Торрес полностью ввел вас в курс дела?

– Да, преосвященная.

– Отлично. Сестра Аглая тоже все знает. Ваша задача вам ясна?

– Да, преосвященная, – почти хором ответили оба.

Катарина вручила им по увесистому кошельку:

– Это на дорожные расходы. Если что требуется сверх того, вы всё можете получить у интенданта Коллегии, сеньор Джудо. Если вдруг ваш интендант чем-то не сможет вас обеспечить…

– Благодарю, преосвященная, но у меня всё есть, – поклонился паладин. Преосвященная Катарина вздохнула:

– Вам придется ехать инкогнито, притворяясь бродячими актерами. Если подходящего костюма у вас не найдется, наш интендант вам что-нибудь подберет. Я, собственно, это имела в виду. И, кстати, об актерстве… Сестра Аглая отлично умеет играть на мандолине и петь. А у вас есть какие-то подобные навыки?

Паладин пожал плечами:

– Что-нибудь придумаю. Стало быть, мы – маленькая актерская труппа?

– Верно. И супружеская пара, по вот этим дорожным документам, – Катарина протянула им бумаги. ­

Джудо и Аглая с недоверием посмотрели друг на друга и тяжко вздохнули. Но бумаги взяли.

– Вот почему, как ехать куда шпионить, так обязательно надо актерами притворяться… – проворчал Джудо, разглядывая свои документы.

– Классика потому что, – тоже проворчала Аглая. – Актеры везде ездят, и никого не удивляет их появление… да и удобно. Но почему муж и жена?

– Какие документы сделали, такие и сделали, – отрезала Катарина. И добавила, еще раз окидывая внимательным, пытливым и… каким-то заинтересованным взглядом паладина:

– Надеюсь, мне не нужно вас предупреждать, что притворство не должно зайти дальше, чем позволяют ваши обеты?

– Я все понимаю, преосвященная, – отозвался паладин, пряча бумагу в карман. – Не дурак какой-нибудь.

Он явно обиделся, это чувствовалось. Аглая, впрочем, тоже была недовольна, но никак не проявила этого внешне, а сама тоже разглядывала паладина.

Опасения преосвященной Катарины ей были понятны. Хоть Джудо Манзони и был паладином-храмовником, которым предписывались очень жесткие обеты целомудрия, но все равно (а может, именно поэтому) излучал какую-то необычную, мощную притягательность, сексуальную притягательность. У Аглаи, когда она разглядывала его, замлело в груди и сжались мышцы внизу живота, хотя паладин Джудо совсем не относился к тому типу мужчин, какие ей обычно казались привлекательными. И инквизиторка, приглядевшись к нему внимательнее, поняла, в чем дело.

Джудо Манзони явно носил в себе сидскую кровь. Не меньше одной восьмой, а может, даже четверть.

Вообще-то это не было такой уж редкостью в Фарталье, наоборот, плоды плотских утех высших фейри и людей встречались частенько, особенно потомки сидов, альвов и тилвит-тегов. Чаще всего они становились магами, в силу того, что обладали наследственной способностью к магии. Кто не обладал – те занимались музыкой, а у кого и к этому не оказывалось таланта, проявляли удивительную торговую хватку. Но чтоб вдруг паладин… хотя… это зависело от того, что именно он унаследовал от своего сидского предка… и от того, кто именно из сидов был его предком. Так что, вполне вероятно, судьба паладина для Джудо Манзони оказалась лучшей из возможных.

Аглая не страдала предубеждениями относительно людей с долей сидской крови, но в данном случае ее беспокоила мысль о том, что на задании она будет рядом с ним… и каждый раз будет ощущать вот эту соблазнительную, дразнящую теплую силу, идущую от него. Постоянно бороться с соблазном… трудно. Но с другой стороны, в преодолении соблазна может возрасти ее особенная мистическая сила. Если хорошо молиться… А к тому же потомки сидов аж до пятого колена славились большой физической силой, ловкостью, выносливостью и неуязвимостью к людской магии. И Аглая рассудила, что лейтенант Торрес сделал правильный выбор из того небольшого числа храмовников, что были в его подчинении.

– Значит, бродячие актеры… – протянула она, разглядывая подорожную. – «Джудо Панчини и Аглая Панчини, странствующие актеры…» – прочитала она вслух. Свернула свою бумагу, спрятала в рукав рясы.

– Верно. Помните, никто не должен заподозрить в вас паладина и сестру-инквизитора, – сказала Катарина. – Вы должны съездить в Боско Тенебро, все разузнать на месте. Если у вас получится вдвоем справиться с задачей – отлично. Если вы увидите, что дело сложное и что требуется суровое вмешательство – возвращайтесь с подробным докладом.

Утром следующего дня они выехали из северных ворот Арагосы. Джудо ехал верхом на крупном мерине, одетый в обычную местную одежду: рубаху с вышитым воротом, кожаный жилет с вышивкой, широкие штаны в полоску и высокие сапоги, черную шляпу с широкими полями и кафтан с пышными рукавами. Для достоверности маскарада кафтан был в яркую косую клетку, а шляпу украшал плюмаж из петушиных перьев – так здесь ходили бродячие артисты. К седлу был приторочен спрятанный в свернутую палатку паладинский меч. Аглая сидела на муле, за спиной у нее в чехле висела мандолина. И она тоже была одета по-местному – в широкую и короткую, до колен, пеструю юбку с кучей оборок, блузу и расшитую цветами бархатную камизельку, а поверх этого – в такой же клетчатый актерский кафтанчик. Под юбкой были панталоны, по местной моде – длиннее юбки, подвязанные под коленками, и полосатые чулки. А на ногах – местные же туфли с загнутыми острыми носами и огромными пряжками. Довершала маскарад шляпка с высокой тульей, украшенная разноцветными помпончиками. Одежда эта ей в общем-то нравилась, вот только казалось все время, что вырез блузки какой-то слишком глубокий. Аглая то и дело норовила поплотнее запахнуть верхний широкий кафтан. Ей все время мнилось, будто ее спутник пялится ей в декольте, хотя она пока что ни разу не поймала его на этом.

Молча они проехали около трех миль, миновав нескольких встречных путников, и наконец Аглая решила, что этак вся конспирация полетит к чертям, и надо как-то начать друг с другом разговаривать.

– М-м… можно, я буду называть тебя просто Джудо? – спросила она, прибегая к кестальской форме фамильярного обращения, и только потом спохватилась, что он может эту форму и не понять. Но Джудо понял, и ответил:

– Само собой, сеньорита… хм, Аглая… Бумажки нам выдали сообразно нашему происхождению, так что хоть выговор подделывать не нужно. Ты – кестальянка, я – ингариец. Если хочешь, можешь меня на кестальский манер звать – Гвидо, кажется, будет. А я тебя по-нашему – Аглас.

– Мне не трудно называть тебя так, как ты зовешься, Джудо, – отрезала Аглая. – Болтовня насчет того, что кестальцы норовят обозвать всех по-своему, действительности не соответствует. Не более, чем все остальные. И – только не Аглас, я прошу.

Паладин усмехнулся и смерил ее взглядом, совсем чуть-чуть задержав его на груди, и так и не посмотрев в глаза:

– Хорошо. Аглая, значит.

На сей раз она не обиделась на то, что он не стал смотреть ей в лицо – видимо, он прекрасно знает, какое действие может оказать его сидский взгляд на женщину. И предпочитает не рисковать.

– Ты уже придумал, какое актерство будешь показывать? Нам ведь хоть раз, а придется подтвердить нашу легенду.

Паладин пожал плечами:

– Я прихватил целую связку метательных ножей, ими можно жонглировать. И еще в моем мешке болтается пяток разноцветных шариков для этого же дела. Фокусы кое-какие делать умею. Сгодится?

– Пожалуй, – она задумалась, и добавила:

– И вообще, я думаю, бродячих артистов вроде нас полно, и обычно в таких парочках кто-то зарабатывает мастерством, а второй – охраняет маэстро от нехороших людей. При взгляде на нас любой поймет, кто из нас настоящий маэстро, а кто охрана.

Джудо кривовато усмехнулся:

– Это уж точно. Хотя уверен, что ты вполне можешь за себя постоять, если понадобится. Вас в вашей Инквизиции не только четки перебирать учат.

Аглая только улыбнулась. Паладин был прав: инквизиторок учили многому. По сути, Святая Инквизиция была чем-то вроде корпуса паладинов для женщин, с той только разницей, что инквизиторами могли быть и мужчины (как правило, бывшие кадеты-паладины, которые не смогли выдержать суровую физическую подготовку паладинского корпуса, или паладины, вынужденные перейти в инквизицию из-за болезни или ранения, несовместимого с паладинской службой). Занималась Инквизиция главным образом вопросами ересей и нечистой силой (то есть демонами и нежитью). И теми из запрещенных магических практик, которые либо опасно граничили с ересью, либо напрямую шли от языческих ритуалов, вроде кровавой магии.

– Нам четыре дня еще ехать до Боско Тенебро. Спешить не стоит, наоборот, было бы неплохо по пути хотя бы пару раз дать выступление, чтоб слух о том, что в сторону Боско Тенебро едут актеры, хорошо разнесся, – сказала она. – Меньше подозрений вызовем, больше народу сойдется на нас посмотреть, вдруг что и услышим интересное.

Паладин кивнул. Потом, помолчав, тихо проговорил:

– Я так понимаю, Торрес преосвященной Катарине насчет меня не всё сказал.

Аглая удивленно посмотрела на него:

– Хм… Ну, что он для этого дела подберет паладина с сидской кровью, он точно не говорил. А что, это важно?

– Важно, – кивнул паладин. – Я квартерон, и хвала богам за это. И так тяжко бывает, а уж как полукровки живут, мне даже подумать страшно. Даже меня иной раз тянет за Завесу, в мир фейри. Я бывал там. И не хотел бы, ни за что на свете не хотел бы там остаться. Не для людей то место… Так вот. Судя по тому, что рассказала эта домина Серби, в Боско Тенебро не только ересь практикуют, но и магию кровавую, и Завесу кто-то все время раздвигать пытается. А может, и вообще порвал. Предстоятель Хранителя тоже ведь об этом говорил. Вот Торрес меня и выбрал, потому как я кой-каким фейским штучкам обучен и Завесой управлять могу. И закрою ее, если надо.

Аглая молча слушала. В общем-то, нового он ничего пока не сказал – Паладинский корпус, Инквизиция и Церковь в целом веками собирали под свое крыло полукровок, квартеронов и прочих потомков фейри, хоть сколько-нибудь способных к особенным фейским талантам. Особенно если это были потомки сидов. Но раз уж он завел этот разговор, значит, что-то есть еще.

И паладин ее ожиданий не обманул:

– Однако же всё свою цену имеет. И та четверть моей крови, что от сидов, требует свою плату. Потому-то я бы и предпочел, чтобы мне в напарники мужчину дали или магичку хотя бы. А не молодую инквизиторку-девственницу с обетами целомудрия. Тяжело тебе придется.

– Я это уже поняла, – сказала Аглая. – Ты на всех женщин так действуешь? Так, что ногами сучить хочется от одного твоего взгляда и от восторга млеть?

– Увы, – мрачно подтвердил он, по-прежнему не глядя ей в глаза. – Ничего не могу поделать, это само получается.

– А как же ты сам-то? – ужаснулась инквизиторка, вдруг на мгновение примерив такое на себя.

Паладин вздохнул:

– Значит, Торрес и об этом не сказал. Хм... неужто преосвященная Катарина не знает? Должна бы. Насколько я знаю, сейчас нас таких во всем корпусе человек семь наберется… и в инквизиции пара таких же квартеронок есть, в Сальме и в Пекорино служат. Странно, что Катарина не знает… Ну, архонтиса знает, я ж ей дважды в неделю исповедуюсь. В общем, Аглая, мне из-за моего сидского наследия дозволено обет целомудрия не соблюдать. Другие обеты наложены вместо него, да я к тому же Матери посвящен. С такими, как я, так обычно и делается.

Аглая схватилась за голову:

– О, Дева!!! Как же быть теперь-то?

– Да как… Я ж не дурак, я твои обеты не нарушу, на этот счет не бойся, – кисло сказал паладин. – Более того, во исполнение своих других обетов я тебе же исповедаться буду, пока мы на деле. Я два раза в неделю должен исповедаться и каяться… Вот же ж зараза. Ну ведь есть же в Арагосе мужики-инквизиторы, целых трое, ну что стоило выбрать кого-то из них?!

– Посвященный Бенедетто по другому делу услан, – вздохнула Аглая. – А остальные физически не годятся.

– Насчет физически – у меня силушки на троих достало бы, – скривился Джудо. – Так что можно было выбрать, можно. Лень просто. А может, Катарина тебе мстит за что-то?

Такой поворот дела Аглая еще не обдумывала. Помолчала, прикидывая так и этак, потом помотала головой:

– Да нет, не за что и вообще… не с чего. Скорее всего она просто не знала. Так как же теперь-то?

– Как, как… В общем, так. Я от кровавых сидов происхожу, и оттого мне, понимаешь, трахаться просто жизненно необходимо, иначе магическая сила пропадает и слабость накатывает, и толку тогда с меня никакого, разве что морду кому набить сгожусь, да и то... если очень долго воздерживаться, с этим тоже проблемы возникают. А уж в плане особых умений – вообще пшик. И вся защита тоже улетучивается. Да ладно бы хоть сила пропадала, пережил бы как-нибудь, так ведь за Завесу тянуть начинает, и тем сильнее, чем дольше я воздерживаюсь, – Джудо теперь смотрел на дорогу, между ушей своего мерина. Выражение лица его было мрачным донельзя. – Потому мне придется довольно частенько… ну, сама понимаешь. Твоя задача – устраивать мне сцены ревности, чтоб нашу легенду не разрушить. Уж постарайся хорошенько, можешь даже треснуть чем-нибудь потяжелее, чтоб достовернее выглядело. За свое целомудрие можешь не опасаться, я себя вполне способен контролировать. Но. Мы едем в самое опасное место во всей Орсинье, и судя по всему, там не только еретики засели, там еще и малефикарье гнездо. Потому готовыми надо быть ко всему. Я-то к магии крови устойчив, но... всякое бывает, так что вот, возьми-ка, – он полез в свой мешок и достал кожаный мешочек и моток тонкой серебристо-серой веревки, протянул ей.

– Вот, держи. Веревка с волосом единорога. Как увидишь, что я под заклятие попал и моя сидская часть верх берет, хватай веревку и вяжи. Я довольно крепок и смогу посопротивляться заклятию хоть пару минут, твое дело – успеть меня связать до того, как меня совсем накроет. Если увидишь, что так просто не выходит – бей по башке чем-нибудь тяжелым или даже ножом пырнуть можешь. Убить не бойся, меня так просто не убьешь. Твое дело – меня связать, а дальше сам справлюсь... Очень надеюсь, что не понадобится.

– Если надеешься, зачем тогда веревку мне даешь? – Аглая положила веревку в свою сумку.

– Поговорку знаешь – «и на старуху бывает проруха»? Ну, вот поэтому. Да и вообще, хорошая крепкая веревка всегда пригодится.

Дальше они ехали молча. Аглая раздумывала над его словами, гадая, знала ли преосвященная Катарина о такой его особенности. Ну не могла же не знать… или могла? Паладин-храмовник, посвященный не Девы, а Матери – такое нечасто встретишь. И главная инквизиторка Арагосы должна была бы знать об этакой диковинке среди арагосских храмовников. А если знала – почему не сказала ей? Аглая никак не могла сообразить, вины за собой тоже никакой не знала, и бросила размышлять об этом – потому как бесполезно. И переключилась на то, что тревожило ее даже побольше – на соблазн. Даже когда Джудо на нее не смотрел, все равно она ощущала его мощную ауру сексуальной привлекательности. А если он к ней прикоснется? Даже случайно. Даже не думая ничего такого. Что тогда будет? Сумеет ли она устоять? В этом она не была уверена. Насчет Джудо она не сомневалась, что он-то сумеет... ну, пока он в здравом уме и не под заклятием. Одна только надежда, что наложить на него заклятие, какое бы то ни было, очень непросто. Все-таки происхождение от кровавых сидов должно давать ему защиту от магии крови. Хотя, конечно, он прав – и эту защиту тоже пробить можно, к тому же он сид только на четверть...

Аглае было двадцать восемь лет, и десять из них она была инквизиторкой. С детства знала, что ей предстоит церковная карьера, потому что семья Аррас, несмотря на свою знатность, была довольно бедна, и обеспечить приданое двум младшим дочерям не могла. Конечно, никто не заставлял их выбрать именно служение богам, но подразумевалось, что это был бы лучший из возможных выбор. Младшая сестра Аглаи, правда, ему не последовала, стала чиновницей, и честно говоря, иной раз Аглая ей завидовала – у той по крайней мере была семья. Аглая же, к шестнадцати годам смирившаяся с тем, что ей придется посвятить себя церкви, так и осталась девственницей. И даже никогда не утешалась с другими девушками (что, в общем-то, среди инквизиторок не поощрялось, но и не запрещалось напрямую, потому как грехом не считалось). Так что для нее вся эта сфера жизни была совершенной тайной. Соблазнительной тайной.

А тут паладин Джудо. С его четвертью сидской крови и особенными свойствами. Да-а, нелегко придется. Очень нелегко.

Сам Джудо тоже был погружен в размышления, и мыслил он примерно в том же направлении, что и Аглая. И сделал себе в памяти заметку по возвращении откровенно поговорить с Торресом и выяснить, почему же тот ничего Катарине не сказал. Или все-таки сказал? Если сказал – то тогда придется уже с Катариной говорить. Или лучше уж с архонтисой. А еще лучше – с Катариной в присутствии архонтисы. Тогда старшая инквизиторка точно соврать не посмеет. Ну или по крайней мере не сможет так соврать, чтоб обоих собеседников провести.

Так они и доехали до городка Кабраль, где, отметив у алькальда в своих подорожных прибытие, заселились в большой трактир на торговой площади. Помимо них здесь была еще пара странствующих артистов, и они тут же косо посмотрели на Джудо и Аглаю. Так что паладин счел необходимым с ними поговорить. Оставив Аглаю за столом одну, он подсел к конкурентам и завязал разговор. Инквизиторка, вяло ковыряя чечевичную похлебку с бараниной, внимательно за ними наблюдала. Конкуренты поначалу выглядели недовольными, но, видимо, Джудо оказался очень убедителен, и через четверть часа махнул ей рукой. Она встала, прихватив свою и Джудо миски и кружки, и села за их стол. Джудо приложился к кружке с местным компотом из шиповника, быстро закинул в рот пару здоровых ложек густой похлебки и сказал:

– Ну, Аглая, мы договорились. Это сеньоры Кальпас, Мария и Маркус. Они акробаты, так что мы друг другу не помеха, а даже наоборот. Можно совместное представление дать.

Аглая пристально глянула на конкурентов. Высокие, подтянутые сальмийцы средних лет, смуглые и блондинистые, как оно сальмийцам и свойственно. Некрасивые оба, правда. Грубоватые черты, а у Маркуса еще и длинный шрам от лба до подбородка наискось, и еще один на щеке. И они не муж и жена, а брат и сестра, слишком уж похожи. То-то Джудо из-под ресниц то и дело посматривает на Марию Кальпас, а та так и млеет, а Маркусу плевать. Аглая скорчила мрачную мину и пихнула Джудо в бок – не сильно, но так, чтоб Кальпасы это заметили. И тут же увидела, как у Марии на губах мелькнула этакая улыбочка легкого превосходства. Отлично.

– Ну-у, – протянула она недоверчиво. – Ты уверен?

– Почему нет, дорогая? – сделал невинное лицо Джудо. – Арендуем на площади помост, на четверых дешевле выйдет, сеньоры Кальпас будут по веревке ходить и кувыркаться, я – жонглировать и фокусы показывать, а ты нам музыку играть. Народу, опять же, много сбежится сразу на четырех артистов поглазеть. А гонорар потом поровну поделим. Пополам. Подумай. Мы тут не меньше полста реалов заработаем за завтра, завтра ж ярмарка, а других артистов, кроме нас четверых, пока не видать.

Аглая пожала плечами, собрала губы в куриную гузку:

– За ночь еще кто-нибудь может приехать…

– А арендуем мы уже сегодня, – сказал Маркус, который тоже явно заметил взаимный интерес сестрицы и Джудо, и теперь смотрел на Аглаю с сочувствием и интересом одновременно. – Остальным, кто б там ни приперся, придется после нас выступать.

– Ну хорошо, – Аглая отпила из кружки пива (пришлось заказать хотя бы одну кружку, чтоб не привлекать лишнее внимание к тому, что Джудо ни пива, ни вина не пьет по обету). – Согласна. Прибыль – пополам, как и договаривались. Аренду – тоже. И… – она оттолкнула пустую миску, встала. – Джудо, я тебя жду к ночи. Смотри, не загуляй до утра, не то волосья повыдергаю.

Она поднялась на второй этаж, чувствуя спиной странный взгляд Марии и разочарованный – Маркуса.

Мария спросила:

– Твоя женушка что, не ревнует? Странное для кестальянки дело.

Джудо пожал плечами:

– Ревнует. Так и что с того. Я ж на четверть сид, одной ее мне не хватает. Ну вот она и терпит, а что поделать, я уж больно горяч на это дело.

– М-м, вот прямо так и горяч? – прищурилась Мария.

– Не веришь – проверь, – Джудо посмотрел на нее в упор, и Марию охватило желание настолько сильное, что ей захотелось отдаться ему прямо здесь, она даже невольно начала развязывать ворот своей сорочки, и Маркус ее одернул:

– Ну, ты что, народу полно кругом. Идите давайте с глаз долой, я пока тут посижу, жрать охота. Полчаса вам, надеюсь, хватит.

Мария выскользнула из-за стола и пошла к лестнице – Кальпасы сняли комнатку в мансарде, потому как там было дешевле всего. Джудо направился за ней. Маркус, глядя, как под ним прогибаются ступеньки, потер свой шрам на лице и вздохнул:

– Ох уж эти сидские потомки… умеют же баб привораживать. Только глянул – а она уж вся его…

И взялся за еду.

Мансарда, которую сняли для себя Кальпасы, была низкой, и Джудо вынужден был пригнуться. Впрочем, стоять в такой позе ему долго не пришлось. Мария раздеваться начала еще на лестнице, и, едва он затворил за собой дверь мансарды, она быстро стянула с себя юбку и сорочку с камизелькой, оставшись в панталончиках и полосатых чулках. Фигурка у нее, как и положено акробатке, оказалась подтянутая и стройная, грудь – маленькая, но с большими сосками. Джудо с сомнением посмотрел на обе кровати, стоявшие в этой мансарде, вздохнул и сдернул с одной из них покрывало на пол:

– Так-то лучше. А то еще кровать разломаем.

Он сел на покрывало, снял камзол и рубашку, расстегнул штаны. Мария стянула панталоны и уселась к нему на колени, обхватила за плечи горячими ладонями, прильнула и прошептала:

– Трахни меня хорошенько!

Джудо провел рукой по ее мускулистой спине, и она выгнулась, прерывисто вздохнув.

Он всегда знал, что именно нужно каждой женщине, которая оказывалась с ним в одной постели, и мог доставить удовольствие любой. Но еще он всегда видел их скрытые печали, горести и страхи, и умел их исцелять – и это тоже было его особенным даром. Не всегда это удавалось сделать за одно свидание, но до сих пор ему не встречалась женщина, которой он бы совсем не сумел помочь.

У Марии Кальпас тоже был свой страх, следствие пережитой боли. Акробатка не так давно сильно покалечилась, упав с каната, и на ее магическое лечение ушли все сбережения дуэта Кальпас. Внешне не осталось следов, но Мария уже не могла делать многие из тех трюков, какие умела раньше. Выступления на публике перестали приносить ей радость, и единственное, что как-то помогало ей побороть страх перед грядущим выступлением – это хорошенько потрахаться перед ним.

Джудо легкими прикосновениями рук ласкал ее тело, освободив от остатков одежды, и под этими ласками Мария, сидя на его коленях, нежилась и выгибалась, как котенок, не догадываясь, что ее случайный любовник так исследует ее, чтобы понять – она не может выступать как прежде потому, что лечение оказалось не слишком удачным, или просто потому, что ей страшно.

А потом он перешел к более откровенным ласкам, заставив ее глухо вскрикивать от удовольствия, и когда она совсем разгорячилась, он уложил ее спиной на покрывало, закинув ее ноги себе на плечи, и вошел в нее, крепко держа за бедра. Мария застонала, схватила его запястья:

– О-о, да!!! Бери меня, трахай, не останавливайся!!!

Ее сильные ноги соскользнули с его плеч и крепко обхватили его торс, а бедра задвигались в быстром ритме.

Полчаса им не хватило. Джудо не хотел оставлять дело недоделанным, а Мария ничуть не возражала против второго захода, так что Маркус, подошедший было к двери, постоял там, послушал вздохи, стоны и скрип половиц, и спустился обратно в тратторию, где заказал себе еще кусок пирога с рыбой и шпинатом. Он прекрасно знал о страхах своей сестры и о том, что перед выступлением ей обязательно надо потрахаться. Надеялся только, что Джудо ее не разочарует. Так что он сидел в зале, медленно жевал пирог и смотрел на лестницу.

Джудо вышел из мансарды и спустился на второй этаж, где они с Аглаей сняли комнату, только через полтора часа. Маркус хмыкнул, дождался, пока тот скроется за дверью, и поднялся в мансарду. Стукнул в дверь и подождал, пока Мария откроет. Увидев, что Мария одета только в короткую, до середины бедер, сорочку, да и то наизнанку, спросил:

– И как?

– О-о, чудесно, – она потянулась, подняла с пола скомканное покрывало и улеглась в несмятую кровать. – Правду о сидских полукровках и квартеронах говорят. Вот бы теперь еще с натуральным сидом попробовать… – мечтательно улыбнулась Мария, накрылась одеялом и тут же и уснула, по-прежнему улыбаясь.

Маркус еще раз хмыкнул, разделся и сам улегся спать.

Аглая еще не спала, когда пришел Джудо, хоть уже лежала в постели, как назло – двуспальной. Да и то сказать, если бы они попросили номер с двумя кроватями, это выглядело бы странным. Так что Аглая только в одеяло поплотнее завернулась, словно в кокон. Так ей было спокойнее.

Когда паладин вошел, она приподняла голову и украдкой вздохнула: он выглядел очень довольным, от него пахло страстью, и он просто-таки лучился фейской магией. Точнее, не только ею, это была странная смесь разных сил, но главное, что сейчас он перед ее особым зрением посвященной выглядел очень необычно, сочетая признаки и мага, и высшего фейри, и посвященного… А еще теперь он вызывал еще большее желание, чем раньше. Аглая аж край одеяла укусила – так ей завыть захотелось.

И ведь это только первая ночь. А что будет дальше?

Джудо, не зажигая свет, прошел к умывальнику, снял рубашку, намочил полотенце и долго вытирался. Аглая уже без всякого стеснения пялилась на него, но ничего не говорила. Она не стала прикасаться к силам, чтобы видеть в темноте – не хотелось подвергать себя лишнему искушению. Так что видела она только силуэт в тусклом свете месяца, светившего в окно, и его необычную ауру.

А паладин, закончив обтирания, аккуратно развесил полотенце, надел рубашку, подошел к кровати, снял с нее свое одеяло и подушку, расстелил на полу, сел, разулся, снял штаны, оставшись в панталонах, и улегся, даже не укрывшись ничем.

С одной стороны, Аглая безумно обрадовалась тому, что он не стал ложиться рядом с ней на кровать. Но с другой... что там того труда – преодолеть расстояние между кроватью и полом? Нет, Аглая совершенно не опасалась, что Джудо к ней полезет. Наоборот. Она опасалась, что не сможет с собой совладать и сама полезет к нему.

«Ах, преосвященная Катарина, ну погоди же. Дайте боги только вернуться, уж я тебе, старая перечница, вопросы позадаю!!!» – Аглая повернулась спиной к той части комнаты, где спал Джудо, и принялась молиться про себя, чтобы хоть как-то справиться с одолевающим ее искушением.

Помогло. По крайней мере через час она смогла заснуть наконец-то.

Проснулась она еще до рассвета – от движения в комнате. Оказалось, Джудо уже встал, и теперь тихонько молился, стоя на коленях и перебирая четки. Он был уже полностью одет, и, как ни странно, далеко не так соблазнителен, как вчера вечером. Аглае даже стыдно сделалось за вчерашние мысли. Она выбралась из кокона одеяла, быстро умылась, оделась и тоже встала на молитву.

Пройдя полностью все зернышки на четках, Джудо закончил молиться и повернулся к Аглае. Она как раз тоже закончила, и только рот раскрыла, как он спросил:

– Примешь ли мою исповедь, посвященная сестра?

Она вспомнила, что он говорил – ему надо дважды в неделю исповедаться.

– Э-э… я еще никогда ни у кого исповедь не принимала… но давай. Деваться-то некуда…

Вопреки ее опасениям, ничего особенного на исповеди паладин ей не поведал. Наверное, не успел просто нагрешить с предыдущей исповеди. Про вчерашнее любовное приключение, правда, сказал, хотя оно никак не могло считаться грехом – ведь оба были свободные и совершеннолетние, а сам Джудо, хоть и паладин, имел на это дело разрешение, во-первых, а во-вторых, для посвященного Матери оно грехом тем более не считалось.

Закончив исповедаться, он встал, с наслаждением размял ноги и спину, и сказал:

– А вот теперь можно и позавтракать. А потом будем представление давать.

Представление получилось неплохим. Аглая ходила, пританцовывая, вокруг большого помоста, и наигрывала на мандолине разные шутливые песенки, в том числе и довольно похабные, Джудо ловко жонглировал разноцветными шариками, пританцовывая в том же ритме, что и она, и показывал незамысловатые фокусы с вытягиванием пестрых лент и платков из ушей, а под конец представления выпустил из своей шляпы стайку пикси, рассевшихся по всему помосту разноцветными огоньками.

Акробаты, пока выступал Джудо, просто кувыркались на помосте позади него. Их настоящее представление началось после того, как он надел шляпу и, поклонившись публике, сел на край помоста слева, подкидывая три шарика. Аглая села справа и заиграла более плавную музыку, на сей раз без слов. Маркус встал на руки, Мария бросила ему два больших мяча, он поймал их ногами и стал ходить по помосту, подкидывая мячи ногами и не давая им упасть. А сама Мария забралась на натянутый в десяти футах над помостом канат и сначала прошлась по нему туда-сюда с балансиром, а потом балансир отбросила брату, тот поймал его рукой и, стоя на одной руке, подцепил балансиром один из мячей и принялся его крутить на кончике. Второй мяч по-прежнему лежал на его ступне, покачиваясь. Джудо поглядывал на это с одобрением: он-то мог бы проделать подобное, но он все-таки был на четверть сид. А Маркусово умение было результатом долгих и упорных тренировок. Между тем Мария прошлась по канату уже без балансира, вышла на его середину и подняла ногу. Постояла на одной ноге, потом на другой. А потом качнулась на канате, еще раз, и высоко подпрыгнула, сделала двойное сальто назад и ловко опустилась на канат, пошатнулась, но не упала, выпрямилась и поклонилась публике, стоя на канате. Глаза ее горели восторгом и радостью. Маркус, выронивший и мячи, и балансир, и сам чуть не шлепнувшийся на помост, когда она прыгнула в сальто, смотрел на нее с изумлением. И увидел, что она-то как раз смотрит на Джудо. А тот ей улыбнулся и поднял руку в жесте одобрения, ладонью вверх. Аглая вжарила бравурный аккорд, Мария повторила свой безумный прыжок, а потом спрыгнула на руки брата, тоже проделав при этом двойное сальто назад. Джудовы иллюзорные пикси затанцевали вокруг нее разноцветным хороводом.

Народ на площади орал от восторга, и когда Маркус и Джудо пошли в толпу со шляпами, монеты им посыпались дождем.

Конечно, два клоуна с облезлой дрессированной собачкой, которые выступали после них, уже не вызвали такого восторга, но все-таки их шуточки были довольно смешными, хоть и пошлыми, так что и на их долю достались реалы. Джудо и Маркус им сами по монете в шапки кинули – некоторые шутки им понравились, да и обычай такой был среди актеров: обязательно бросить по реалу собратьям, которым случалось выступать в одном и том же месте в один день.

Удачное выступление отметили общим обедом, после которого Мария поднялась в мансарду – очень уж она устала. Аглая тоже поднялась из-за стола:

– Нам пора ехать, до заката было бы неплохо добраться до Пеньи. Пойду собираться.

Маркус вздохнул:

– Жаль, нам не по пути. А то чего б лучше – вместе выступать.

Аглая покачала головой и ушла на второй этаж.

Маркус и Джудо высыпали заработанные деньги на стол и быстро посчитали.

– Неплохо, однако, – сказал акробат. – Очень неплохо. Всего восемьдесят четыре реала и двадцать шесть сантимов.

Джудо разделил деньги пополам, но Маркус придвинул к нему еще десять реалов:

– Бери. Это ведь ты у Марии страх убил, вы, сидские потомки, такое можете, я слыхал. Так что это твои монеты.

Джудо покачал головой и отодвинул деньги:

– Не надо. Я ведь не ради денег это делал. Так что извини – но не возьму.

Акробат вздохнул, сгреб монеты в кожаный мешочек:

–Жаль. Мне и отблагодарить-то тебя нечем.

– И не надо, – Джудо тоже сгреб свою долю. – Сказал же: не ради денег и благодарностей я это делал. Ну, бывай. И удачи вам. А у нас своя дорога.

Маркус спросил, прежде чем Джудо успел встать из-за стола:

– А вам после Пеньи куда?

– По Кирпичному тракту до Сантильяны, а потом на поворот до Мадеруэлы, – Джудо на него пристально глянул. Акробат показался ему немного встревоженным. Конечно, паладин не стал называть настоящую цель их пути, но Мадеруэла, большая деревня в предгорьях Монтесерпенти, стояла на развилке Кирпичного тракта и дороги на Монте-Плата, а за ней по проселочной дороге и лежала деревенька под названием Боско Тенебро, сердце домена Креспо.

– Знаешь… не ездили бы вы туда, – акробат понизил голос и оглянулся. – Нехорошие слухи ходят о тех местах. Мы там не были, от Монте-Плата только до Кастельона доехали, да потом и повернули в сторону, большой крюк дали, лишь бы те места объехать. Неладное там что-то.

– Что такое? – заинтересовался паладин и сел обратно. Видел – Маркус не врет, и правда обеспокоен. – Нам вообще-то надо бы в Мадеруэлу, у Аглаи там родня, и наследство какое-то после троюродного дядьки светит, хотим глянуть, стоящее ли дело. Чего-то там нам этот дядька завещал. Надеюсь, не корову какую…

– Да вот, болтают, будто в тех местах люди пропадать стали, – Маркус замолчал, ожидая, пока подавальщик мимо пройдет, но Джудо подавальщика перехватил:

– Эй, парень, а принеси-ка кольцо колбасы этой вашей, с пряностями которая, рулет картофельный с грибами да два пирога с яблоками, те, которые с решеточкой. И всё в бумагу заверни.

Подавальщик ушел, а Маркус сказал:

– Болтают, короче говоря, будто в тех местах люди пропадают. Пришлые люди, но местные тоже побаиваются. Вроде бы там какие-то еретики завелись, древним демонам кровавые жертвы приносят, а чтобы местные не стали от страха в инквизицию заявлять, то на жертвы ловят всяких таких, вроде нас – кого сразу не хватятся, а может, и вовсе искать не станут... Мы с Марией в Орсинью из Сальмы въехали, по Западной дороге. Было все как обычно, а как добрались до Междугорья, так и началось странное. Мы поначалу диву давались – чего это народу на нас сбегается поглазеть столько, словно они там с зимы никаких актеров не видали. В Кастельоне мы знаешь сколько денег за одно выступление собрали? Сто с лишним реалов!

Услыхав такую сумму, Джудо аж присвистнул. Маркус продолжил:

– А потом-то, когда мы слухи эти услыхали, то и поняли, что мы и правда чуть ли не первые, кто за четыре месяца к ним доехал. В общем, предупредили нас добрые люди, чтоб мы сами на дорогу не высовывались, пришлось нам там на неделю задержаться, пока большой обоз собрался, да еще с охраной.

Джудо почесал нос:

– Вот прямо так? Странно. А почему же никто из неместных не пожаловался до сих пор?

– Я там знаю, – Маркус скривился. – Одно только я тебе могу сказать: мы с Марией, добравшись до Дос Арройос, сунулись было к местному алькальду, а он нас выслушать-то выслушал, а потом спросил, а какие у нас доказательства, кроме слухов. А никаких, только страхи местных да эти самые слухи. Ну он так сразу – «ну спасибо, сеньоры Кальпас, за бдительность, а теперь проваливайте, у меня дел полно». Вот и все жалобы.

– Так может, и нет ничего, обычные разбойники, – Джудо многозначительно потрогал рукоятку здоровенного корда, висевшего у него на поясе. – Разбойников-то я не боюсь.

– Я тоже не боюсь, – мрачно усмехнулся Маркус. – Но я видел глаза кастельонцев, когда они нам рассказывали эти свои слухи. Так вот они были по правде напуганы. Стало быть, знают-то они побольше, чем рассказывают.

– Ясно… Ну, спасибо за предупреждение. Но ехать-то нам надо, куда деваться.

– Как знаешь. Тогда удачи вам, и да хранят вас боги, – Маркус пожал ему руку. – И за сестру еще раз благодарю.

Тут как раз подавальщик принес колбасу, рулет и пироги, завернутые в бумагу. Джудо с ним расплатился, забрал заказанное и пошел собираться в дорогу.

Выходя из трактира через заднюю дверь, к конюшням, Аглая и Джудо столкнулись с помощником кухаря, волокшим пустой поднос, в котором он, по всей видимости, только что выносил объедки свиньям. Увидав его, Джудо аж в улыбке расплылся, зато Аглая, наоборот, скривилась. Седлая мерина в конюшне, паладин сказал:

– Значит, все удачно сложится. Хорошая примета – повар с пустым подносом навстречу.

Инквизиторка возразила:

– Еще чего. Повар с пустым подносом навстречу – примета плохая, особенно если на дело важное идешь.

Джудо удивился:

– Это с чего вдруг?

– С того, что у нас все знают: пустой поднос – к неудаче, – Аглая оглянулась и нехорошо посмотрела в спину кухонного работника, как раз заходившего в заднюю дверь кухни.

– Да ну, сама подумай: как пустой поднос может быть плохой приметой? Пустой поднос – это хорошо. А вот полный – ну мало ли, чего на нем навалено. А вдруг – рыба? Это же вообще хуже не придумаешь, обязательно дело провалишь, – Джудо затянул подпругу и занялся седлом на Аглаином муле.

Аглая покачала головой:

– Не знаю, как у вас, а у нас если поднос полный, да еще с рыбой – это к удаче непременной. А пустой – к поражению. А тут еще и не сам повар, а помощник. Какой-то посудомой. Вообще кошмар.

Паладин усмехнулся:

– Ну, если посудомой – тогда, наверное, можно не считать. И вообще, нам ехать надо в любом случае. Деваться-то некуда.

О том, что ему сообщил Маркус, Джудо сказал, только когда они уже на тракт выехали. Выслушав, Аглая вздохнула:

– И вот так здесь всегда. Местные терпят до последнего, вместо того, чтоб сразу в инквизицию заявить… а потом сами же и страдают от последствий. Я ведь… Я ведь как обучение закончила, сюда назначение и получила. Насмотрелась уже всякого.

– Я слыхал, что Орсинья славна тем, что тут куда ни плюнь – в еретика или малефикара попадешь, – сказал Джудо. – Я-то тут недавно, в мае сюда перевели. Раньше храмовником в Плайясоль служил, а до того – в родной Ингарии. Ну а раньше, после обучения – в столице… А что, правда так все погано, как говорят? А то когда меня сюда назначили, так товарищи провожали, как в последний путь.

Инквизиторка мрачно кивнула:

– Правда. Я тебе больше скажу – на самом деле всё еще поганее, чем говорят. Потому что то, что до ведома инквизиции доходит и по поводу чего расследования назначают – это совсем уж громкие дела. А сколько всего так и остается тайным, и тянется годами – подумать страшно. Ведь до того, как нынешний король, да хранят его боги, какой-никакой порядок тут навел и наглядно показал местным донам, что бунтовать вредно для здоровья, здесь самый распоследний дон чувствовал себя в своих владениях чуть ли не всемогущим. Даже маркиз Орсино над ними особой власти не имел, так только, собирал с них вассальную дань, если те хотели ее платить.

– И терпел? – удивился Джудо. В его родной Ингарии герцоги Ингареску всегда пользовались всеобщим уважением, и их приказы местное владетельное дворянство выполняло беспрекословно, если, конечно, приказы эти не противоречили их чести и местным обычаям. Неудивительно, что с давних времен герцоги были заодно и королевскими наместниками. Как графы Сальваро в Кесталье – те тоже пользовались столь же безграничным уважением соотечественников.

– А куда ему было деваться, – сказала Аглая. – Здесь как всегда было: не нравился местным донам маркиз, так они его быстро на тот свет отправляли и нового выбирали, лишь бы из рода Орсино происходил. Я даже, честно говоря, удивляюсь до сих пор, почему предыдущий маркиз возглавил восстание против его величества пятнадцать лет назад. Ему-то как раз куда выгоднее было бы наоборот, короля поддержать… Впрочем, наверное, он просто не смог пойти против общего мнения своих вассалов. А нынешний, конечно, руку короля держит, но живет, оглядываясь. Многие бароны Орсиньи им недовольны… Знаешь, почему его в народе прозвали «Собачником»?

– Нет, а почему? Собак, что ли, слишком любит?

– Потому, что у него каждые три-четыре месяца новая собака. Он ничего не ест и не пьет, пока собака не попробует, – вздохнула Аглая. – Сначала маг проверит, а потом собака пробует. А семья маркиза вообще безвыездно в столице живет. А ему-то тут часто бывать надо, как наместнику. Вот и бережется.

– Да-а… – протянул Джудо, передернув плечами. – Милые местные обычаи.

– Если бы только это. Тут ко всему прочему еще и старые ереси никак не сдохнут, – сердито сказала Аглая. – Уж сколько к этому усилий и Церковь, и Святая Инквизиция прилагают еще со времен Амадео Справедливого – а всё никак не удается окончательно повыкорчевать всю эту гадость. Орсинья же была языческой, когда Амадео ее присоединил и свет веры сюда принес. Вот до сих пор язычество и вылезает иной раз… Внешне всё благопристойно, в городах покрупнее еще туда-сюда, но в глуши местные прилежно в церковь ходят, молятся, всё как надо… а потом собираются где-нибудь в лесу, в пещере какой-нибудь – здесь их много, в этих останцах – и проводят языческие ритуалы. И хорошо если просто оргии какие или пирушки с жертвованием цветов и еды. На этакую ерунду мы глаза закрываем, честно говоря. Вот у нас в Кесталье горных духов до сих пор почитают, оставляют им алые ленты на деревьях и зерно с молоком на особых камнях. Так вреда ж от этого никому нет. А тут… – Аглая не выдержала и совсем неженственно плюнула в придорожные лопухи. – А тут обязательно в каждом втором селении найдется какой-нибудь потомок древних жрецов, считающий своим долгом совершать регулярные кровавые жертвы разным демонам, которых они древними богами называют... Долгом-то считает, а что и как его предки при этом делали – не знает. А демоны только и рады. Если жрец попадается более-менее сообразительный, ему удается демона в узде держать и годами ему голубей с курами скармливать, и при этом силу из демона тянуть, а в наш мир не пускать. Народишко к такому жрецу за исцелениями и прочим таким бегает… дешевле же, чем королевскому магу платить, и надежнее, чем у простого лекаря лечиться... Жадность. Все беды от жадности человеческой! И чем дальше, тем силы такому жрецу требуется больше. Если умный – будет сдерживаться, а если не очень, тогда обязательно рано или поздно демон верх над ним возьмет и начнет требовать больше. Кролика, козленка, барашка… коровку, а потом и до людей иной раз дело доходит. Поначалу не режут никого, девственниц на алтарях начинают невинности лишать, потом пальцы отрезают… А дальше в людишках зло уже прорастает вовсю. То какая-нибудь дурища ребеночка новорожденного нежеланного принесет жрецу, а то какой лентяй решит от лишнего рта в семье избавиться и младшего ребенка на алтарь отведет, а там отчим либо мачеха пасынка или падчерицу так вот изведут… Стариков ради блага поселян начинают на это уговаривать… Свекровь по голове скалкой треснет невестку неугодную и к жрецу сволочет, а зять – тещу надоедливую… Это не говоря о проезжих странниках, тех хватают только так. Потому как демон уже тут, по кровавым жертвам в наш мир выбрался, и его ублажать требуется. А потом жрецы вполне откровенно начинают среди селян выискивать подходящую жертву. Демону же чем дальше, тем вкуснее подавай. Дев молодых, юношей… Вот тогда только местные и бегут с круглыми от ужаса глазами в Инквизицию: «спасите, помогите, святые сестры и братья!!!». Теперь понял, что такое Орсинья?

– Да уж, – Джудо вздохнул. – Честно говоря, даже не подозревал, что настолько всё плохо. И, как я понимаю, решить эту проблему непросто. Разве что инквизицией и паладинами всю Орсинью битком набить, и всех демонопоклонников за нежные места, чуть что, хватать… Так ведь во всём королевстве столько инквизиторов и паладинов не наберется.

– Вот-вот. Два года назад в Арманьето взяли мы таких еретиков. Они до того доигрались, что врата в Демонис открыли, и полезла оттуда всякая дрянь. Еле демонов удалось выгнать. Тогда-то предыдущая здешняя архонтиса Девы и погибла, а с нею восемь инквизиторок и пять паладинов… – Аглая помрачнела, хотя до того казалось, что дальше некуда. – Потому-то мы запросы на пополнение и подавали. И за два года еле наскребли по всему королевству нам трех опытных храмовников и пять инквизиторок... всё норовят только-только закончивших обучение присылать, а их на серьезное дело посылать – что овечку на убой… А добровольно никто не хочет сюда ехать.

– То-то нам лейтенант в Вальядино, когда запрос пришел, велел жребий тянуть, – сказал Джудо. – Не хотел грех на душу брать и самому выбирать. Да-а… Стало быть, если уж местные насчет Боско Тенебро заявили, то там вполне может оказаться вот что-то подобное?

– Может. Но... все-таки, думаю, не настолько. Там, скорее всего, только начинается кровавое веселье. Хотя… раз Маркус сказал, что ходят слухи, будто люди пропадают – то всё может быть. Наше дело – выяснить, насколько всё плохо.

После этого невеселого разговора они молча ехали до самой Пеньи.

В Пенье, к радости Аглаи, единственный местный трактир оказался забит под завязку – на следующий день в этом селе предполагался бой быков, вот на него и съехался народ со всей округи. Так что комнаты отдельной им не досталось, пришлось удовольствоваться двумя местами в сарае, где предприимчивый хозяин настелил «постелей» из соломы и сдавал их за скромную плату в двадцать пять сантимов с человека, плюс столько же за одеяло. Конечно, и в сарае Джудо спал на соседней «постели», но, по крайней мере, здесь помимо них ночевало еще несколько человек, и Аглае было куда проще бороться с искушением.

Из Пеньи они выехали рано, не стали задерживаться на бой быков, да и незачем. До Сантильяны было далековато, хорошо хоть дорога шла по Кирпичному тракту, вполне приличному и многолюдному на этом участке, так что до Сантильяны добрались без приключений.

В Сантильяне они нарочно выбрали самый большой из трех постоялых дворов, хоть он был и самым дорогим, потому как располагался на городской площади. Впрочем, Сантильяна городом могла считаться довольно условно – только потому, что здесь были большой храм, больница и три трехэтажных дома. Так-то она была деревня деревней, хоть и большой – пять тысяч жителей. Почти в каждом дворе, даже в самом центре городишки, бегали свиньи, а вдоль улиц, в траве на обочинах, паслись козы. Улицы, к тому же, были немощеные, и пыль стояла на них столбом. Аглая еще долго чихала, даже когда они поднялись в снятую комнату и как следует умылись.

– Никак не могу привыкнуть, – пожаловалась она. – Ни в Кесталье, ни в столице такого и близко нет... Столько пыли, ужас просто. А стоит хоть легкому дождику пройти – так грязь непролазная... Будем тут выступать?

Джудо задумался:

– Ну оно вроде как бы было бы неплохо… А ты сможешь петь на этой пыльной площади?

– Сомневаюсь. Может, лучше тут, в траттории при трактире? – Аглая вытерла платком слезящиеся глаза. – А может, и не стоит вообще. Там внизу – видел – фургон каких-то циркачей стоит. Это не дуэт Кальпас, а настоящий цирк. Рядом с ними нам делать точно нечего.

– На площади – нечего, – согласился Джудо. – А в траттории сегодня ты вполне могла бы пару баллад спеть. Знаешь какие-нибудь про злобных малефикаров и жрецов демонических? Хочу за реакцией местных на такое понаблюдать.

– Хм… а дело стоящее, – Аглая посмотрелась в зеркало и принялась поправлять прическу. – Знаю я подходящую балладу. О паладине, который поборол жрецов, которые хотели невинную деву на алтаре в жертву демону того, сначала невинности лишить, а потом и зарезать.