Паладинские байки

– Спать… – пробормотал Робертино. – Вот чего я бы хотел на ближайшие восемь часов.

– И я, – добавил Оливио. – Можно мы спустимся обратно в подземелье, в нашу келью? Там так хорошо…

Монахини переглянулись и рассмеялись. Аббатиса сказала:

– Никаких подземелий. Идемте, мальчики, я отведу вас в гостевые покои. Там не в пример теплее и уютнее, чем в келье для покаяния.

Действительно, гостевые покои оказались очень удобными и приятными: жарко растопленный камин, мягкие кровати с пуховыми одеялами. Туда даже приволокли две бадьи и наполнили их горячей водой, принесли толстые стеганые ватные халаты и овчинные мягкие тапки. Словом, почти рай для вымотанных паладинов.

Робертино чуть не задремал, сидя в горячей бадье, и только невероятным усилием воли заставил себя вылезти и добрести до кровати. Упал на нее, сбросил овчинные тапки, накрылся одеялом. На соседнюю кровать упал Оливио, закутанный в халат, и прямо поверх халата укрылся. Сказал:

– Какая же гадость эта магия крови!..

– И не говори, – зевнул Робертино и тут же заснул.

Проснулись они от колоколов, звонивших к заутрене.

– Ох-х, как же все болит! – простонал Оливио, высовывая из-под одеяла взлохмаченную голову.

Робертино сел на постели и поморщился:

– Ой-ой-ой! Давненько у меня так тело не ломило… Я и забыл уже. Знаешь, так не хочется вставать…

Оливио потянулся, снова лег, накрывшись одеялом:

– Так и не будем. Давай до завтрака проваляемся… после вчерашнего можем себе позволить.

– А как же утренняя молитва? – Робертино это сказал, но сам улегся обратно.

– Вчера, по-моему, мы намолились на неделю вперед, да простит меня Дева за такие слова, но у меня и правда нет сил сейчас идти на заутреню, – Оливио улегся на бок и закрыл глаза.

Робертино последовал его примеру и заснул, даже несмотря на колокольный звон.

Второй раз их разбудили опять колокола, но уже вызванивавшие окончание утренней службы. Едва они затихли, как скрипнула дверь, и в гостевые покои вошла сестра-попечительница с большим подносом:

– Доброе утро, сеньоры! Мы уж вас к заутрене не стали будить, вам вчера досталось. Вот, откушайте, чем боги порадовали, – она поставила поднос на стол и принялась составлять с него миски с ароматной кукурузной кашей с маслом, вареные яйца, тыквенный пирог и топленое молоко. – Позавтракаете – и я отведу вас к матушке Аглае, ждет она вас. А мундиры ваши сейчас принесу.

Попечительница вышла. Оливио и Робертино вылезли из кроватей, быстро умылись и уселись завтракать. Когда попечительница вернулась, неся на распялках их мундиры, сапоги и штаны, вычищенные от грязи подземелий и кровавых пятен, они уже доедали тыквенный пирог.

– Спасибо, было очень вкусно, – искренне сказал Оливио. Невзыскательная монастырская еда и правда сейчас ему показалась невероятно вкусной. Может быть, среди прочего и потому, что в воздухе больше не было едва уловимой вони – по крайней мере так подумал Робертино, и сам с удовольствием умявший и кашу, и яйца, и пирог.

– Благодарю за мундиры, – Робертино принял у монахини распялки. – Выглядят прямо как новые.

Попечительница поклонилась и вышла со словами:

– Буду ждать вас в трапезной, сеньоры.

Они посмотрели друг на друга, и Оливио схватился за волосы:

– Я что, выгляжу точно так же?!

Робертино встал, подошел к маленькому тусклому зеркалу на умывальнике, вгляделся и вздохнул:

– Увы, Оливио, но нет. Хуже.

Паладин бросился к умывальнику и тоже вгляделся в старое мутное зеркало. Застонал, наклонился и щедро намочил волосы.

– Вот почему, стоит мне лечь спать с мокрой головой, как утром я похож на какое-то пугало огородное? – задал он риторический вопрос, яростно расчесывая влажные волосы и вытирая их полотенцем. Рядом Робертино делал то же самое, потому вместо ответа Оливио получил только сочувствующий вздох.

Наконец они оделись, причем Оливио тщательно увязал хвост и расчесал челку, потом проверил, как что застегнуто и все ли выглядит как подобает. Еще не хватало на глаза кузине первый раз каким-то неряхой показаться.

Попечительница отвела их в келью аббатисы, где уже стояла у стола Аглаи худенькая высокая девушка с длинными каштановыми косами, точь-в-точь такого же оттенка, какой была шевелюра Оливио.

Увидев ее, паладин застыл. Робертино из-за его спины разглядывал сеньориту Луису с интересом, сравнивая с другом, и удовлетворенно отметил, что по ним сразу видно: близкие родственники. Видимо, матушка Оливио была очень похожа на своего брата Педро, и эти каштановые волосы, зеленые глаза и общая изящность фигуры – это были семейные черты Альбино.

– Луиса, позволь представить тебе сеньора Оливио, твоего двоюродного брата, – сказала аббатиса.

Девушка с удивлением смотрела на новоявленного родственника, не веря своим глазам. Перевела взгляд на аббатису:

– Двоюродный брат? Я не знала, что у меня еще кто-то из родни остался… Как-то не думала, что у тетки Лауры ведь могли быть дети…

Она несмело подошла ближе, вглядываясь в его лицо:

– Ой. Ты… ты так похож на папу! – она рассмеялась, закрыв ладонями лицо. – Какая я глупая. Конечно, ты похож на папу, потому что тетя Лаура и папа – близнецы!

Робертино удивился: этого ему Оливио не говорил. Хотя, наверное, и сам не знал. Он шагнул вперед, поклонился:

– Сеньорита, позвольте представиться: Роберто Диас Сальваро и Ванцетти. Я привез вам письмо от моего батюшки, дона Сальваро, протектора вашего родового домена. Прошу, – он протянул ей конверт.

Девушка покрутила его в руках:

– Спасибо, сеньор Сальваро. Я… я не знаю, что и сказать. Я так привыкла уже думать, будто осталась одна на свете, и тут вдруг оказывается, что – не одна. Это так неожиданно! И так… необыкновенно. Как будто в сказках. Но… Если у меня есть кузен… Это значит, что есть кому наследовать Каса ди Альбино, и я могу остаться здесь? Ведь мне… некуда идти, там же одни развалины.

Оливио замешкался с ответом, и Робертино сказал:

– Конечно есть кому – вы же наследница. Оливио – паладин, он уже принес обеты, которые не позволяют ему наследовать. Если бы оказалось, что он – единственный наследник, то его обеты могли бы быть сняты. Но по отношению к Каса ди Альбино он – наследник второй линии, в отличие от вас, и поскольку вы еще не принесли никаких обетов, то он и не должен наследовать. Вы – наследница и продолжательница рода Альбино. Пожалуйста, прочтите письмо дона Сальваро.

Девушка раскрыла конверт, вынула письмо и погрузилась в чтение. Оливио явно нервничал, и Робертино незаметно пихнул его в спину, чтоб он взял себя в руки.

Наконец, Луиса дочитала, сложила письмо и спрятала в конверт. Повернулась к аббатисе:

– Дон Сальваро пишет, что Каса ди Альбино его стараниями впервые за пять лет принесло хороший доход, и что на следующий год можно будет отстроить усадьбу. И предлагает мне временно поселиться в Кастель Сальваро, чтобы донья Сальваро помогла мне освоиться со светской жизнью. Пишет он также, что я никак не ограничена в выборе – принять его предложение или остаться здесь, и что я вправе выйти замуж за кого пожелаю и когда пожелаю, замужество не лишит меня наследства и мой будущий муж должен будет принять мое имя… А если я решу остаться в монастыре и принести обеты, то он просит меня все-таки сначала спросить мнения Оливио – стоит ли мне это делать.

– И что же ты решила, Луиса? – спросила аббатиса. – Останешься здесь, огражденная от соблазнов мирской жизни, защищенная от всякого зла, или же примешь предложение дона Сальваро и станешь сеньорой Каса ди Альбино?

Луиса помолчала несколько секунд, потом твердо сказала:

– Преосвященная Аглая… Я слишком молода, и слишком мало видела в жизни. Оставшись здесь, я никогда не узнаю, какая она, жизнь в миру. Пусть там соблазны и всякое зло, но ведь там же есть и добро. Не может не быть. Если уж совершенно чужой мне человек, да еще такой знатный, как дон Сальваро, решил мне помочь – то это ведь значит, что за стенами монастыря есть и хорошее. И я там буду не одна, ведь у меня теперь есть брат.

– Значит, ты решила покинуть монастырь, – не спросила, а скорее отметила Аглая. – Ну что же, это твое право. Но если ты вдруг захочешь вернуться – здесь тебя всегда будут ждать, что бы ни случилось.

Луиса поклонилась:

– Благодарю, преосвященная. Я никогда не забуду всего, что вы сделали для меня.

– Благословляю тебя на уход, Луиса. Будь счастлива. И смотри – будь осторожна. Тебя очень скоро начнут осаждать мужчины, желающие так или иначе стать владетельными донами. Не спеши никому давать обещаний, сначала советуйся с доном Сальваро и доньей Сальваро. Особенно с ней. И с кузеном тоже. Уж он-то, может, насчет финансов и прочего и не скажет тебе ничего, но разглядеть, хороший человек или дрянь какая-нибудь, сможет.

– Спасибо, преосвященная. Я запомню ваши слова, – опять поклонилась Луиса.

– Ну все, иди, собирайся в дорогу. И выбери себе в конюшне мула, какой понравится – это тебе прощальный подарок от монастыря, – проворчала аббатиса. Луиса вышла.

Оливио поклонился:

– Благодарю вас, преосвященная.

– Ах, не за что. Признаюсь, не хотелось мне отпускать Луису, но раз уж она сама решила – то пусть будет так. И потом, вы, сеньоры паладины, для меня сделали очень большое дело, так что отпустить Луису и подарить ей на прощанье хорошего мула – это такая мелочь! Ах, ладно. Перейдем к письму с благодарностями, сеньоры, – она взялась за перо. – Как там зовут ваших наставников, напомните?

– Старший паладин Андреа Кавалли и старший паладин Джудо Манзони, – подсказал Робертино.

Тетушка обмакнула перо в чернила (Робертино было удивился, что она пишет по старинке, птичьим пером, но потом заметил стальной наконечник), записала имена на отдельной бумажке, задумчиво перечитала их:

– Джудо Манзони… хм. Уж не тот ли это Джудо-паладин, который лет пятнадцать назад в Креспо перебил банду еретиков и поборол малефикара в Боско Тенебро?

Робертино пожал плечами:

– Не знаю, он такого нам никогда не рассказывал. Не он, наверное – если б он, то уж точно не упустил бы случая похвастаться.

Аглая хитро прищурилась:

– А там такая история была, племянничек, которой хвастаться он бы не стал, если, конечно, это тот самый Джудо. Хотя малефикара он победил и задачу свою выполнил… несмотря на все соблазны и препоны. А скажи мне – он, часом, не сид-квартерон? Здоровый такой, светлой масти?

Робертино кивнул. Аглая усмехнулась:

– Надо же, он самый. Хм… Выходит, Джудо теперь – наставник молодых паладинов, кто бы мог подумать! – она погладила пальцем рог единорога, легонько вздохнула. – Ладно... Письмо отправлю церковной почтой, так что не переживай – дойдет быстро. И да, передавай своему папаше мои поздравления – сынка вырастил что надо. Имени Сальваро ты вполне достоин.

Робертино удивился тому, что вредная тетушка так непривычно расщедрилась на похвалу, но когда она заговорила снова, удивился еще больше.

– Должна признаться, вы меня и правда очень выручили, сеньоры, – аббатиса смотрела на них обоих очень странным взглядом, какой оба младших паладина иной раз видели у старшего паладина Теодоро, бывшего храмовника, обучавшего их духовным практикам. – Дело было куда серьезнее… Сразу я вам этого не сказала, потому что пугать не хотела. Не только вас, но и Марту с Хосефиной, очень уж они впечатлительные.

Оливио почувствовал некоторую слабость в коленях, и Робертино тоже. Не спрашивая разрешения, оба уселись на диванчик и уставились на аббатису. А та встала, подошла к двери, приоткрыла ее и выглянула в коридор, затем заперла и вернулась к ним. Встала напротив, заложив руки за спину:

– То, что в моем монастыре завелись не наивные дурочки, решившие поиграть в оккультизм, а настоящие язычницы-ашадарки, я поняла давно… Куриный, а потом голубиный мор еще можно было списать на какую-нибудь птичью заразу, но когда несколько сестер слегли с одинаковыми симптомами, а излечить их не сумели ни сестра-лекарка, ни магичка-целительница… тут у меня уже никаких сомнений не осталось насчет того, что именно завелось в моем монастыре. Потому-то я и начала было запрос о храмовниках составлять... Простое баловство с кровавой магией, если бы оно никому не вредило, я бы еще как-то смогла им простить. Ну, там, назначила бы им строгое покаяние, вериги с власяницей и тому подобное, чтобы дурь выбить. Но попытка извести других людей не может быть оправдана ничем и должна быть наказана. Мы еще по-доброму с ними обошлись, но если бы вы их убили, я бы только порадовалась, да простит меня, грешную, Дева…

Младшие паладины переглянулись и передернули плечами, а Робертино пробормотал:

– А мне еще их жалко было...

Тетушка наставила на него костлявый палец:

– Молодой ты еще и наивный. Повидал бы ты с мое, Роберто... – она махнула рукой.

– Но… зачем им всё это? – спросил, недоумевая, Оливио. – Они же ведь не могли не понимать, что рано или поздно их вычислят?

Аглая вздохнула:

– Зачем, зачем... Адалия – блондинка которая – из Орсиньи, попала сюда в послушницы в отрочестве еще. Не просто так. Я ее, прямо сказать, давно уж подозревала. В монастырских бумагах ничего такого не нашла, кроме того, что она была прислана послушницей из Арагосского монастыря десять лет назад. Ну, таких сестер у меня тут много, кроме нее, еще пятеро орсиньянок есть. Но Адалия – имя для Орсиньи редкое, и я вспомнила кое-что… Что такое Орсинья, знаете?

Паладины кивнули. Провинция Орсинья была печально известна тем, что там до сих пор были живы всякие нехорошие ереси, а местные очень уж любили прибегать к запретным магическим практикам.

– Вот-вот. Уже давно Церковь, если накрывают каких-нибудь еретиков, то членов их семей рассылают по разным монастырям для покаяния. Так вот Адалия из таких, только вместо покаяния решила родительским делом заняться. Словом, ее я заподозрила чуть ли не в первую очередь, а уж когда всех сестер по три раза проверила, так вообще в своих подозрениях утвердилась. Но сами понимаете – одни подозрения ничего не значат, нужны доказательства, поймать на горячем надо. Или инквизиторский допрос по всей форме, но одна я его устроить тут не смогла бы, для этого самое меньшее три инквизитора нужны и посвященный Судии. Адалия это тоже знает. Маскировалась она хорошо, и мне никак не удавалось ее подловить. Да и колдовать она тут же прекратила, как поняла, что я ее подозреваю. Потому-то я и решилась запрос составлять… А тут вы приехали, да в день, когда болтунья Лючия на воротах! Такая удача! Я поняла, что теперь-то Адалия точно не удержится, попытается или себя прикрыть, или вас заморочить, обязательно какой-нибудь кровавый ритуал затеет.

Паладины переглянулись, а потом уставились на настоятельницу с плохо скрываемым осуждением во взглядах. Робертино даже спросил:

– Тетушка, но неужели нельзя было нам сказать сразу обо всех ваших подозрениях?

Аббатиса усмехнулась, снова посмотрев на них обоих характерным инквизиторским взглядом:

– Ишь чего захотели. Были бы вы настоящими, хорошо обученными храмовниками – сказала бы. А вы – молодежь зеленая, вам учиться надо и опыта набираться. Что, скажете – не так, что ли? Ну да ладно, дело уже прошлое, и справились вы отлично, вашим наставникам понравится. Еще раз примите мои благодарности, сеньоры. И передавайте привет Джудо, хе.

Через сорок минут Робертино, Оливио и Луиса уже тряслись верхом по горной дороге, спускаясь в Альбаррасин, где им предстояло отправить магосообщение в Кастель Сальваро и дождаться мэтра Хоакина. Луиса была счастлива и в то же время встревожена, размышляя о том, что ее ждет впереди. Оливио пытался ее развеселить, рассказывая забавные истории из паладинской жизни, а Робертино все думал над тетушкиными словами. И когда после очередного поворота горного серпантина внизу показались крыши Альбаррасина, не выдержал:

– Оливио!

– А? – обернулся паладин.

– Слушай, а тебе Манзони никогда не рассказывал ничего про такого барона-малефикара Креспо? Из Боско Тенебро?

Оливио задумался, потом покачал головой:

– Да не припомню. А что?

– Ну, ты ж сам слышал. Тетушка намекнула, что знает Манзони в связи с этой историей, а когда я сказал, что Манзони нам ничего такого не говорил, сказала, мол, что и неудивительно. И я теперь думаю – как бы так осторожненько разузнать, в чем там было дело…

Задумавшись, Оливио ответил:

– А интересно. Ну, приедем – попробуем. А пока что у нас впереди еще две недели отпуска. У тебя на них какие-то планы есть?

– Уж мы найдем, чем заняться, – усмехнулся Робертино. – Одно я знаю точно: в эти две недели больше никто не припряжет меня ни фейри ловить, ни с магами крови воевать!

Оливио на это только рассмеялся. А Робертино проехал вперед, напевая под нос старую смешную кестальскую песенку про пастушка, которому приспичило сделаться магом, а когда не вышло – то паладином, после чего он победил всех злодеев в округе, начиная с огородного пугала и заканчивая местным забиякой. И когда он пропел последний куплет, позади звонко запела Луиса веселую песенку про девушку, которая сбежала из монастыря, чтобы больше никогда туда не возвращаться.

Впереди и правда были две замечательных осенних недели, в которые можно было успеть так много всего.

Родственные узы

Когда подошло время отпуска, младший паладин Жоан Дельгадо ни о чем больше думать не мог, кроме как о том, сколько там дней (а потом и часов) осталось до желанного отпуска, и настолько был охвачен мыслями об этом, что то и дело делился планами с товарищами – так его распирало. Впрочем, почти все остальные от него не слишком отличались. Например, Тонио Квезал вообще надоел всем своими постоянными рассказами о том, что он первым делом сделает, когда наконец-то доберется до своего родного Куантепека в Мартинике. Так расписывал, как побежит в тратторию «Эскалера» и закажет себе запеченную в кукурузных листьях морскую свинку с соусом моле и остро наперченный эскамолес, а к ним – целых две пинты пульке, что остальные младшие паладины даже захотели было попробовать, тем более что в столице было заведение, где изредка такое подавали – и то по предварительному заказу. Тонио, правда, об этом заведении и еде в нем говорил только в непечатных выражениях, но интереса ради… Однако когда паладины выяснили, что такое эскамолес, то чуть было не побили Тонио. В качестве мести Бласко Гарсиа предложил сводить Тонио в кольярскую тратторию «Рыжая коза» и угостить его там знаменитым кольярским сыром касу марцу (который больше нигде в столице не продавали). Другие младшие паладины сначала не поняли, в чем дело, кроме Робертино и кольярца Алессио Эворы, а те только захихикали злорадно. Но когда все узнали, что представляет собой этот сыр, то даже Жоан, которого Тонио достал больше других, сказал, что это как-то чересчур. Так что идея эта и заглохла.

В общем, очень ждал Жоан отпуска. Понятное дело, что и в отпуске паладин должен обеты соблюдать, так что прелести сальмийских девушек, увы, оставались для него запретными. Конечно, раз-другой можно было бы и согрешить, но перспектива после этого весь отпуск заниматься духовными практиками и покаянием Жоана не прельщала совершенно. Настолько, что даже девичьи прелести при мысли об этих практиках и покаяниях резко теряли свою привлекательность. А чтоб соблазн его все-таки не одолел, Жоан решил перед самым отъездом наведаться к посвященной Марионелле, да и попросить ее избавить его от томления плоти. Марионелла Фиоренти, посвященная Матери, была приписана к паладинскому корпусу именно для этого – помогать паладинам справляться с томлениями плоти, не нарушая обетов. Заодно она служила кастеляншей и заведовала всем, что касалось белья и стирки в паладинском крыле королевского дворца. В общем-то, все паладины знали о том, для чего Марионелла приписана к корпусу, но не все пользовались ее услугами в полной мере. Многие просто приходили выговориться, излить душу. Марионелла умела утешить всех, и духовное утешение у нее получалось ничуть не хуже плотского. Жоан же в духовном утешении не нуждался, а вот в плотском – очень даже. Так что из всех младших паладинов за плотским утешением к Марионелле чаще всего бегали он и Тонио, насчет чего остальные иной раз отпускали скабрезные шуточки. Марионеллино утешение помогало, но все-таки на Жоана иногда накатывало почти неодолимое желание потрахаться по-настоящему, и тогда он бежал в часовню, где старательно молился и каялся. Один плюс в этом был, конечно: после такой лютой борьбы с искушением у него все паладинские мистические умения работали просто отлично, не хуже, чем у Робертино и Оливио, которые вообще были настоящими девственниками и ни разу не наведывались к Марионелле ни за чем, кроме как попить чаю и выговориться.

Впрочем, и сам Жоан тоже иной раз ей жаловался на всякое. После снятия томления плоти, конечно.

В последний день перед отпуском, когда младшие паладины после обеда уже были свободны от всех занятий и могли собираться, Жоан, едва только закончился обед, тут же помчался к Марионелле – не хотелось, чтоб его кто-нибудь опередил.

Когда Жоан поднялся на третий этаж, то увидел, как из Марионеллиных комнаток при бельевой кладовой выходит очень довольный старший паладин Валерио Филипепи. Жоан едва успел нырнуть в кладовку со швабрами и ведрами и прикрыть за собой дверь, чтоб Валерио его не заметил. Конечно, ничего такого не было в том, что Жоан пришел к Марионелле, но у младшего паладина сработала привычка: если ты видишь, что идет наставник, а ты не занят никаким полезным делом – прячься. А то тебе обязательно это самое дело тут же изыщут. Наставники почему-то очень не любят праздношатающихся младших паладинов.

Дождавшись, пока шаги Филипепи затихнут на лестнице, Жоан перевел дух и выглянул из кладовки. В коридоре никого не было, и он, приободрившись, быстро дошел до Марионеллиного помещения. Постучал из вежливости, в ответ прозвенел колокольчик – так Марионелла, которой нельзя было говорить по обету, сообщала, что можно войти. Жоан еще раз оглянулся, открыл дверь и быстро зашел, закрыл за собой дверь на щеколду.

Марионелла стояла в передней комнатке у комода со стопками казенных полотенец и инвентарной книгой. Судя по тому, что на полу у комода лежала кучка весьма потрепанных полотенец, Марионелла занималась списанием пришедшего в негодность белья, когда к ней наведался Филипепи. Сама кастелянша выглядела, как обычно, аккуратно и опрятно, и не скажешь, что несколько минут назад она была занята совсем не пересчетом белья. Паладин почувствовал дикую неловкость, когда сообразил, что она же, наверное, устала, и ей вряд ли будет так легко принять двух посетителей подряд, да еще и повседневную работу ведь надо делать.

Жоан отвесил ей легкий поклон:

– Добрый день, сеньора. Прошу прощения, если я пришел не вовремя.

Она достала из кармашка вощеную табличку и стило, написала:

«Добрый день, Жоан. Рада тебя видеть».

И вот поди пойми, то ли она из вежливости, то ли не может отказать по долгу службы, то ли и правда рада видеть… Жоан вздохнул и сказал:

– Если вы устали или заняты, я пойду. Не нужно ради меня беспокоиться.

Она покачала головой, глядя на него своими огромными фейскими глазами, приложила два пальца к губам и улыбнулась. Потом указала на дверь в соседнюю комнату, ту самую, где она обычно и принимала посетителей или отдыхала сама. Жоан еще раз вздохнул:

– Может, выпьем чаю?

Марионелла кивнула, и Жоан, испытывая облегчение, прошел мимо нее во вторую комнатку, сел за стол, на котором еще не было убрано после предыдущего чаепития. Марионелла улыбнулась ему, собрала грязную посуду, поставила на стол чистые чашки и блюдца, добавила в корзинку еще печенья, сняла с таганка чайник и водрузила на деревянную подставку. Налила ему чая, и Жоан, взяв осторожно тонкий фарфор, отпил, заел песочным печеньем. Марионелла придвинула к нему вазочку с земляничным вареньем, он зачерпнул ложкой и щедро положил на печенье. Варенье у Марионеллы всегда было изумительно вкусным. Жоан подозревал, что некоторые из паладинов частенько только ради этого варенья к ней приходили. Оливио так точно – он вообще сладкое очень любил и не упускал случая полакомиться чем-нибудь таким.

Марионелла написала на табличке:

«Тебя опять одолевают соблазны?»

Жоан кивнул:

– Ну в общем да. Я в отпуск собираюсь, домой... а там же полно девушек, и все как на подбор – такие, м-м-м, соблазнительные… И совершенно лишенные стеснительности, даже больше, чем фартальезские и даже больше, чем фрейлины. Если сальмиянке чего надо, она не заморачивается на всякие там приличия, а просто берет и... ну, очень прямо намекает. Это в лучшем случае. И я боюсь не устоять.

Марионелла подлила ему еще чаю, и написала на табличке:

«Ты сильнее, чем думаешь».

Жоан только вздохнул:

– Наверное, только я сам в себе не уверен. Мы, сальмийцы, вообще целомудрие тяжело переносим. Дедушка Мануэло мне рассказывал, как ему тяжко было в юные годы, и как он пару раз соблазну поддавался, а потом подолгу каялся... У меня же двоюродный дед – старший паладин. Старый уже... Сейчас секретарем в Коруньяской паладинской канцелярии служит, а раньше странствующим паладином был… Мы, Дельгадо, традицию такую имеем: в каждом поколении кто-то должен себя Деве посвятить. Вот моя тетка, отцова сестра, в инквизиторки пошла, например. Ну а мне пришлось в паладины. Уж как я не хотел!!! Но ничего не поделаешь, традиция есть традиция, и она не на пустом месте появилась... нарушать нельзя. Я думаю – может, мне и в отпуск не ехать? Останусь тут, буду тренироваться, молиться и всякое такое... и риска, что соблазну поддамся, меньше.

Марионелла улыбнулась, стерла предыдущую надпись и написала:

«От соблазнов не нужно бежать, их нужно учиться преодолевать. В этом сила».

Сунув в рот печенье с вареньем, Жоан прожевал его, запил чаем, вздохнул снова и сказал:

– Да я в общем-то и сам это понимаю. Но боюсь, что если дома… ну... как встречу Мартину, так и того... Мартина – она же ух! Такая, что ей не откажешь – а если откажешь, так все равно сама возьмет, что ей надо. Я ж с ней… перед тем, как в корпус вступить, вовсю трахался. Хороша она в этом деле, ничего не скажешь. Настоящая сальмиянка!

Он одним махом допил чай. Марионелла налила ему еще, сама отпила из своей чашки, глядя на него загадочным фейским взглядом. Погладила по руке.

От этого прикосновения Жоана аж дрожь пробила. Марионелла покачала головой, снова взялась за табличку:

«Я здесь для того и служу, чтобы помогать вам бороться с соблазнами».

Паладин знал, что Марионеллино плотское утешение – это не простые интимные ласки. Она использует и свои фейские способности, унаследованные от отца-тилвит-тега, благого фейри, и особенную силу, дарованную Матерью своей посвященной.

Она снова написала:

«Разденься полностью и ложись на кушетку на живот».

Жоан удивился: такого она еще никогда ему не предлагала. Он знал, что ей нельзя трахаться по-настоящему, по крайней мере с паладинами. Робертино говорил – что вообще ни с какими мужчинами. Но раз она велела ему раздеться – значит, знает, что делает. И Жоан быстро разделся, чувствуя дикую неловкость из-за ее пристального зеленого тилвит-тегского взгляда. Лег на кушетку на живот, подложив руки под голову. Услышал шорох одежды и повернул голову, удивился еще больше: Марионелла снимала платье. Правда, совсем она не разделась, осталась в сорочке и панталончиках. Корсет, как выяснилось, она не носила. Да ей и незачем было.

Она подошла к кушетке, держа в руках баночку с мазью, пахнущей какими-то луговыми цветами. Набрала ее на ладони и принялась разминать Жоанову спину с удивительной для такой мелкой женщины силой. Удивительной, если только не вспомнить о том, что она все-таки наполовину фейри.

Марионелла размяла спину, перешла к ягодицам и ногам. Тело наполнялось сладкой истомой, а вот жар томления плоти наоборот, потихоньку исчезал.

Закончив массировать ноги, Марионелла легонько толкнула его в бок, и Жоан лег на спину. Она накрыла ему глаза плотным шелковым платком и принялась массировать плечи, руки и грудь, потом занялась ногами, пока что избегая нижней части живота и бедер. Приятный запах мази успокаивал паладина, снимал напряжение и вызывал легкую расслабленность. Марионелла же, размяв его ноги, раздвинула их и села на кушетку на колени, между ними. Быстро сняла сорочку (Жоан понял это по шороху ткани, платок-то по-прежнему закрывал ему глаза), и начала мягкими прикосновениями разминать живот, бедра и массировать промежность, а потом перешла к мужскому органу. Обхватила ладонями, и стала водить ими вверх-вниз, перебирала пальцами по всей длине, и Жоан от удовольствия чуть ли не замурлыкал. А потом Марионелла наклонилась к нему, взяла за руки и положила его ладони себе на груди. Они были упругие и нежные, с торчащими сосками, и довольно крупные, как раз заполнить Жоановы немаленькие ладони. Паладин аж застонал, ощутив под руками женскую грудь – такое полузабытое уже чувство! Он легонько сжал пальцы, поиграл ими, стараясь не надавливать, чтобы не причинить ей боли. Его член совсем отвердел и поднялся. Марионелла взяла еще немного мази на ладони, и обхватила ими паладинское мужское достоинство, двигая пальцами вверх-вниз, легонько покручивая, нажимая… Продолжалось это не очень долго, Жоан, измученный целомудрием, кончил довольно быстро. И почувствовал огромное облегчение. Не просто ушло томление плоти, а вообще сделалось как-то легко на душе, спокойно и безмятежно. А уж когда Марионелла принялась обтирать его прохладным влажным полотенцем, так и вовсе возникло ощущение, что он сейчас станет легче воздуха.

Закончив его обтирать, Марионелла набросила сорочку и сняла с его лица платок. Улыбнулась ему и принялась надевать платье. Жоан сел, потянулся:

– Спасибо огромное, посвященная. Очень полегчало!

Он начал одеваться. Марионелла, снова повязав на себя кружевной передник, разлила по чашкам чай, жестом предложила ему продолжить чаепитие. Когда паладин, застегнув последнюю пуговицу и поправив воротник, сел за стол и взял чашку, она написала на табличке:

«Если вдруг в отпуске соблазн тебя будет одолевать слишком сильно, иди в ближайшую Обитель Матери или к ближайшей посвященной», – стерла и написала еще:

«Но думаю, что не понадобится. Ты стал за этим ко мне реже приходить, чем раньше. Ты учишься справляться с соблазнами сам».

Она была права: Жоан действительно за этот год у нее был только четвертый раз. А в прошлом году каждый месяц бегал.

Так что, допив чай, Жоан еще раз поблагодарил Марионеллу, оставил на комоде традиционные три серебряных реала и вышел. А у самой лестницы столкнулся с Тонио. Тот пристально на него посмотрел и спросил:

– Ты от Марионеллы или из кладовки?

Кладовка с уборочным инвентарем на этом же этаже частенько использовалась паладинами как укромное местечко, где можно без помех самоудовлетвориться и пыхнуть дымную палочку. Жоан туда тоже иногда ходил, как и все. За каждым разом к Марионелле не набегаешься, да и не стоит.

– От Марионеллы, – сказал Жоан. – А до меня там был Филипепи.

Тонио погрустнел:

– Устала она, наверное. Эх… Ладно, пойду в кладовку. А к посвященной уже дома схожу. Там тоже такая посвященная есть... интендантом при куантепекской канцелярии служит.

Он вздохнул и скрылся за дверью кладовки. Жоан малодушно порадовался, что успел попасть к Марионелле раньше его, и, довольный, спустился на первый этаж, в казармы… где его и перехватил посыльный с запиской от брата Джорхе. В записке было только: «Срочно. Приходи в «Драконий Клык» к трем часам».

Паладин глянул на часы – как раз было без пятнадцати три. Если быстро бежать напрямик по склону холма, а не по Королевской лестнице да потом по Большому Проезду, то за пятнадцать минут можно успеть. Не то чтоб братец ушел бы, его не дождавшись… но Джорхе был страшно пунктуальным и, если Жоан опоздает, то полчаса братские нотации придется выслушивать, едкие и обидные.

Он таки успел вовремя – ввалился в тратторию, чуть запыхавшийся и слегка взопревший, ровно в три часа. Стянул берет и сунул его за пояс, огляделся и увидел за одним из дальних столов братца. Тот сидел за столиком в одиночестве, и выглядел очень обеспокоенным и мрачным, нервно теребил свою косу, пощипывал бородку и постукивал пальцами по столешнице. Да еще и мантия его была застегнута криво, что для Джорхе вообще совершенно нехарактерно. Жоан встревожился, быстро подошел, плюхнулся за стол, сказал по-сальмийски:

– Привет, Джорхе. Что уже стряслось-то?

Брат вздохнул:

– Привет. А стряслось то, что Микаэло в Планине крепко вляпался.

Жоан аж подпрыгнул:

– Что? Как это он там оказался?

– Путешествовал, – скривился Джорхе. – Не сидится ему, болвану, дома... Поперся в Планину, там каких-то дел натворил, его и засадили в тюрьму. Он бате письмо написал, с просьбой спасать его, несчастного страдальца.

Паладин схватился за голову:

– Идиот!!! Кретин!!! Тупоголовый долбень!!! Путешественник хренов!!! Ну почему, сука, Планина?! Ему что, родной Фартальи мало? С какого такого рожна его туда понесло, в эту затраханную жопу мира?!

Джорхе вздохнул:

– Скажи спасибо, что не в Алевенду.

– Вот еще не хватало, типун тебе на язык! – Жоан оглянулся, поманил подавальщика:

– Любезный, а принеси-ка нам два пива. Светлого. И миску этих ваших сырных бубличков для закуски. Ну и там еще чего, что у вас сегодня дежурное на пожрать.

Подавальщик кивнул и исчез. Паладины и маги частенько бывали в «Драконьем клыке», так что хозяин и работники старались их обслуживать по высшему разряду – все-таки клиенты заметные, а если чем будут недовольны, так себе дороже выйдет с ними ссориться. А главное – никакие столичные бандиты не рисковали сюда ходить, и уж тем более с хозяина дань брать. А если кто из них пытался, то стоило хозяину пожаловаться на это своим постоянным посетителям, так маги и паладины вмиг забывали о своем извечном противостоянии для того, чтобы вместе вразумить зарвавшихся бандитов. Лучше всякой городской стражи работало. Кстати, городские квартальные стражники из-за того же не отваживались с хозяина «Драконьего клыка» лупить свои обычные поборы. Не хотели связываться с паладинами и магами.

Так что подавальщик обернулся быстро, неся новенький деревянный поднос с двумя высокими кружками пива, миской сырных бубличков и двумя тарелками спагетти с куриным фаршем в белом сырном соусе. Жоан поблагодарил его, бросил на поднос монету в полреала, и придвинул к себе тарелку. Хоть он недавно и обедал, но все-таки у Марионеллы провел довольно много времени, да и пробежался знатно. Так что он быстро накрутил на вилку спагетти, стараясь набрать на них побольше соуса и фарша, и отправил в рот, с легким присвистом втягивая длинные спагеттины. Джорхе, тоже кинув на поднос полреала, сначала хлебнул пива, и только потом взялся за спагетти.

Прожевав и запив, Жоан выдохнул и сказал:

– Зараза, от такой новости жрать захотелось просто до чертиков. Чую, пропал отпуск.

– Угу, – Джорхе тоже втянул спагеттину. – Надо, Жоан, нам в Планину ехать, этого дурня вытаскивать. Деваться некуда...

Жоан скривился:

– Вот еще забота… Из-за одного пня дубового весь отпуск ухнет к черту в задницу... – он снова накрутил на вилку спагетти, сунул в рот, прожевал. – Слушай, а может – ну его к хренам? Ну вляпался и вляпался. Пусть теперь в планинской каталажке посидит, может, хоть поумнеет немного, а?

Джорхе намотал на вилку вторую порцию спагетти, обмакнул в соус и фарш, сунул в рот, втянул губами то, что не поместилось, прожевал не торопясь, запил пивом и только после этого сказал:

– Сначала я тоже так подумал. А потом меня вызвал грандмастер нашего ковена и сказал, что планинский князь собирается требовать у его величества прислать ему трех беглых планинских магов в обмен на некоего знатного фартальского дворянина-сальмийца, который каких-то дел натворил и теперь у них в тюрьме сидит.

Жоан аж пивом поперхнулся:

– Что?! Это что, официально?

– Пока нет, – Джорхе принялся медленно накручивать на вилку остатки спагетти, старательно собирая на них фарш и соус. – Пока что князь через своего посланника прощупывает, а возможно ли вообще такой обмен устроить. Думаешь, наш грандмастер-то откуда узнал? Ему сказал грандмастер ковена предметников, мэтр Рокабьянка, у которого посланник почву на сей счет и прощупывал. Посланник ему даже фамилию этого дворянина назвал. Ну а мэтр Моретти прекрасно знает, что у нас с тобой за сокровище в братцах, и сразу мне сказал. И тут же отпускное свидетельство выписал, да еще с разрешением боевую магию в отпуске применять за пределами Фартальи.

Паладин тяжко вздохнул, закинул в рот остатки спагетти и фарша. Если уж грандмастер ковена боевых магов, суровый и правильный мэтр Моретти, выдал такое отпускное свидетельство – значит, дело серьезное. Отхлебнув пива и заев его сырным бубличком, Жоан сказал:

– Знаешь, вот когда такое узнаю, так даже, да простит меня Дева, радуюсь, что матушка к богам давно ушла...

Брат мрачно кивнул:

– Те же мысли, Жоан... Так что делать-то будем?

– А что делать, – паладин снова припал к кружке. – Ты сам сказал, что. Ехать надо. В эту сраную Планину, пропади она пропадом...

Джорхе наклонился и поднял из-под лавки туго набитую дорожную сумку:

– Я уже собрался. Как думаешь, твои наставники войдут в наше положение?

– Так я ж, можно сказать, уже в отпуске, я же тебе еще давно говорил, да и ты собирался отпуск брать так, чтоб мы домой вместе уехали, – удивился такой нехарактерной для брата забывчивости Жоан.

– Я не то имел в виду, – Джорхе допил пиво. – А то, позволят ли тебе поехать в Планину?

– Ну-у… – задумался Жоан. – С одной стороны, кому какое дело, что я делаю в отпуске. Но с другой... Надо им сказать. На всякий случай.

Они допили пиво и вышли из траттории, свернули на Большой Проезд. Идти было далеко, а потом еще и по Королевской лестнице вверх переть… если бы они были простыми посетителями. Но для королевских паладинов, да и для королевских боевых магов тоже, был и другой путь. Когда Жоан бежал в тратторию на встречу с братом, он этим путем не воспользовался чисто по забывчивости. А сейчас они прошли по Большому Проезду к Площади Сорванцов. Здесь, на небольшой площади, позади старинного фонтана в виде трех писающих мальчиков, поднималась подпорная стенка, укрепляющая склон холма. А в этой стенке, между двумя контрфорсами, виднелась решетка, за которой – клеть механического подъемника, охраняемая двумя гвардейцами. Наверху у этой клети всегда стоял паладинский караул, а крутил колесо подъемника укрощенный гномами кобольд в особом кувшине.

Жоана и Джорхе на подъемник пропустили даже без вопросов. Подъемник доставил их в ту часть парка, которая прилегала к паладинскому крылу и считалась местом отдыха и тренировок паладинов, так что ни придворные, ни простые граждане, которым по праздникам и седмицам разрешалось посещать королевский парк, туда обычно не ходили. Потому здесь было малолюдно. Аллея от подъемника до входа в корпус была обсажена старыми, разлапистыми магнолиями и туями, а между ними стояли мраморные и бронзовые памятники прославленным паладинам прошлого. Каждый раз, проходя здесь, Жоан снимал берет перед одним из памятников – потому как то был Роже Дельгадо, прапрапрадед Жоана, причем по прямой линии – ну так вот получилось, что он ушел в паладины, успев перед тем сделать наследников. Выдающийся был человек, между прочим, и прославился как один из величайших паладинов, насовершав кучу подвигов. Однако сейчас выразить почтение предку Жоану не дали: на пьедестале стоял кадет Сандро Ортега и Пенья, и держал на плечах кадета Рикардо Вегу, который самым непочтительным образом совал под бронзовые усы Жоанова предка дымную палочку. Это, вообще-то, была такая неписаная традиция, крепко державшаяся среди кадетов и младших паладинов – сунуть в рот какому-нибудь прославленному паладину прошлого дымную палочку или бутылку алкоголя в руку перед испытаниями. Сам Жоан такое тоже проделывал, но, конечно, не с прапрапрадедом. Бутылка, кстати, в руке предка уже стояла. Жоан тут же напустился на кадетов:

– Вы что творите, раздолбаи!!! Да вы хоть знаете, кто это такой? А ну быстро всё убрали и кыш отсюда!!!

Кадеты от неожиданности ссыпались с памятника и, потирая ушибленные при падении задницы, воззрились на Жоана с недоумением:

– А что такого? Все так делают… – вякнул Рикардо.

Жоан грозно на него глянул:

– Чтоб я больше такого не видел!!! Нечего моего предка палками утыкивать!

Кадеты глянули на него, потом повернулись и посмотрели на табличку на пьедестале.

– Ого! – сказал Сандро. – А мы и не знали…

– Читать как будто вас не учили, – проворчал Жоан, легко залез на пьедестал, снял бутылку и сунул ее в карман. – Дуйте в паладинскую библиотеку, найдите там хроники корпуса и прочитайте про всех прославленных паладинов, чьи памятники тут стоят. Считайте, что это вам такое взыскание. Всё понятно?

Кадеты кивнули и, радуясь, что отделались так легко, быстро убежали. Жоана еще весной вместе с Робертино и Оливио сделали старшинами над кадетами и обязали помогать наставникам их воспитывать в паладинских традициях, так что он вполне имел право наложить на них подобное взыскание, тем более что оно только способствовало развитию в кадетах уважения к корпусу.

Джорхе, наблюдавший эту сцену молча, снял свою мажескую шляпу перед памятником и отвесил предку легкий поклон. Надел шляпу и сказал задумчиво:

– Все-таки иметь в роду целую династию прославленных героев – это хорошо. Пусть даже почти все они – не по прямой линии.

Жоан тоже отвесил перед памятником поклон, надел берет:

– Жаль только, что стараниями придурка Микаэло теперь в нашем роду появится и прославленный дурак.

И братья тяжко вздохнули. Жоан достал бутылку, посмотрел на наклейку на ней:

– Ничего так кадеты раскошелились, плайясольское тиньо. На, спрячь в сумку, – он протянул брату бутылку, и тот упаковал ее в свою торбу.

А потом они направились прямиком в казармы. И на счастье Жоана, сразу там столкнулись с Кавалли.

– О, никак, мэтр Дельгадо? – улыбнулся Жоанов наставник, увидев Джорхе.

Тот поклонился:

– К вашим услугам, сеньор Кавалли.

Жоан удивился:

– Э-э… так вы знакомы?

– Ну, было дело, – махнул рукой брат. – Еще до того, как ты в корпус попал. Потом расскажу… Сеньор Кавалли, у нас тут стряслась, кхм, нехорошая семейная ситуация, грозящая сделаться политической.

Кавалли поднял бровь:

– А ну-ка, идемте.

Он провел их в гостиную младших паладинов, пустую и тихую (еще бы, все, небось, уже по домам свалили), сел в кресло у стола, жестом велел им тоже сесть.

– Рассказывай, Жоан.

Поерзав на диванчике, Жоан заговорил:

– Э-э… сеньор Андреа, видите ли… наш брат Микаэло, наследник домена, он… как бы сказать… дурак, короче. Самый натуральный стоеросовый обалдуй. И он нам все время всяческие неприятности создает. Но раньше его выходки хотя бы за пределы Фартальи не выходили. А сейчас… В общем, мы узнали, что его за что-то арестовали в Планине и посадили там в тюрьму. И князь планинский хочет это в каких-то политических целях использовать.

Наставник Жоана тяжко вздохнул:

– Сочувствую. И так понимаю, что тебе нужно от меня разрешение на время отпуска покинуть Фарталью? Хорошо.

Кавалли открыл папку для бумаг, вынул листок, взял перо и быстро написал отпускное свидетельство, с уточнением, что младшему паладину Жоану Дельгадо по семейным обстоятельствам дозволяется выехать за границу. Полез в карман, достал личную печать в бронзовой коробочке, развинтил ее и шлепнул на свидетельство:

– Ну, удачи вам в этом деле. Только, Жоан, прошу: не навороти глупостей. Впрочем, я думаю, ты справишься. И кстати, не вздумай туда в паладинском мундире ехать. Разрешение разрешением, но осторожность не повредит. Всё, иди собирайся.

Поблагодарив наставника, Жоан с братом помчался в казарму, где быстро напихал в дорожную сумку самое нужное, попутно жалуясь Оливио и Робертино на дурака Микаэло. А потом Джорхе телепортировался вместе с ним прямо домой, на галерейку боковой пристройки Кастель Дельгадо.

Жоан поморгал, оглянулся:

– Домой? Хм, я думал – ты нас до станции телепортов отправишь, чтоб оттуда в Планину…

– С ума сошел? – поморщился братец. – В Планину? Прямо в мажеской мантии и паладинском мундире? Тебе ж только что наставник ясно сказал, чтоб ты не вздумал в мундире туда ехать. Просто так, что ли?

Младший паладин смутился:

– М-м… ну у меня тут в торбе есть цивильный камзол, старый, правда…

Джорхе закинул на плечо свою сумку и пошел к лестнице с галерейки:

– Идем, хоть родню повидаем, что ли… Еще неизвестно, что нас в той Планине ждет.

Кастель Дельгадо был типичным сальмийским замком и ничем особенно не отличался от многих таких же, разбросанных по всей Сальме. Собственно замком можно было назвать только древнюю башню в три этажа, возвышающуюся на холме. Она была сложена еще в дофартальские времена из дикого камня, скрепленного цементом на птичьих яйцах, и крыта черепичной крышей. Когда-то ее окружала стена из того же материала, венчавшая плоскую вершину холма, словно корона. Но вот уж четыреста лет, как сальмийские доны перестали развлекаться междоусобицами, и стену за ненадобностью потихоньку разобрали, понастроив из этого камня множество пристроек к башне. Низкие, с маленькими окошками, тоже крытые старой черепицей, эти пристройки долгое время служили домом для донов Дельгадо, пока прапрадедушка Жоана не построил на уступе на склоне холма пристойную усадьбу в два этажа, с патио, асотеей и широкой лестницей вниз. А башню и ее пристройки стали использовать в хозяйственных целях, так что там теперь были винные погреба, склады овощей и фруктов, масло- и зернохранилища. А в самую большую пристройку на зиму загоняли овец. Могло показаться странным, что старую трапезную, где доны Дельгадо когда-то пировали со своими кабальерос, превратили в овчарню, и теперь среди стен, на которых всё еще висят древние облезлые щиты с гербами, блеют и гадят барашки с овечками. Но нынешние доны Дельгадо относились к этому вполне спокойно – ведь, в конце концов, это их собственные барашки с овечками, и не простые, а те самые знаменитые сальмиосы, славные как тонкой теплой шерстью, так и вкусным нежным мясом. И уж от них пользы и выгоды однозначно больше, чем от прожорливых буйных кабальерос прежних времен. А потомки тех кабальерос уж давным-давно сделались арендаторами на землях Дельгадо и исправно выращивают на них виноград, зерно, овощи и пряные травы, которыми Сальма славна так же, как и своими овцами и вином.

Когда Жоан и Джорхе спустились к усадьбе, во дворе их уже ждали отец и сестра Аньес, а также все окрестные крестьяне и арендаторы-кабальерос, какие только были поблизости и успели углядеть, как на галерейке замка полыхнуло голубоватое кольцо телепорта.

Сальмийские нравы просты и незамысловаты, так что встреча была бурной, Жоана и Джорхе пообнимали все встречающие, одновременно вываливая на них все накопившиеся новости. Любой другой бы не выдержал, но Жоан только радовался: это же дом родной!

Наконец, приветственный ритуал окончился, и Аньес быстренько увела братьев в дом, а отец послал гонца в Корунью, сообщить дяде Мануэло о приезде внучатых племянников. Корунья, столица провинции, была в пяти милях от Кастель Дельгадо, с холма ее было отлично видно, так что дядю ожидали к вечеру.

В доме дон Сезар Дельгадо первым делом усадил сыновей в гостиной, сунул им в руки по старинному железному кубку с вином и по завернутой в виноградные листья крепко посоленной лепешечке, и велел пить «возвратную чашу», как было принято по местным обычаям: после долгого отсутствия члену семьи нужно было испить вина и вкусить хлеба с солью под родной крышей. А то мало ли, вдруг это фейри под видом родича явился. Фейри, как известно, хладного железа не любят, и соли тоже. Конечно, дон Дельгадо не сомневался, что перед ним – его родные сыновья, но обычай есть обычай. Так что и Джорхе, и Жоан воздали должное традиции.

– Уф, ну мы наконец дома… жаль, что ненадолго, – Жоан поставил пустой кубок на столик и положил рядом с ним скомканные виноградные листья из-под лепешки. – Джорхе мне уж рассказал про Микаэло.

Аньес взялась за щеки:

– Мы тут, Жоан, уж третий день пребываем от этого в изумлении, – она вздохнула. – Такого он еще не откаблучивал. Хороший подарочек к моему дню рождения он устроил, ничего не скажешь…

Жоан посмотрел на нее, и спохватился:

– О, Аньес, я ж совсем забыл!!! – он полез в свою торбу, покопался в ней и вынул слегка помятый бумажный пакетик, перевязанный ленточкой. – Вот тебе подарок ко дню рождения! Самые модные, между прочим! Не у каждой придворной дамы такие есть. И между прочим, на прочность зачарованные!

Аньес развернула пакетик и извлекла узорчатые чулки, рассмотрела на свет:

– Какие хорошенькие!!! Ну теперь точно Лусия от зависти лопнет, как увидит меня в этих чулках на празднике. Жаль, что из-за дурака Микаэло вам, наверное, придется пропустить Праздник Урожая...

Дон Сезар тяжко вздохнул:

– А уж мне как жаль. Ладно, может, после всего этого, если вам удастся Микаэло из задницы вытащить, его величество наконец мое прошение удовлетворит… Не хотелось бы выносить это дело на собрание донов. Конечно, все и так слыхали, что за сокровище наш Микаэло, но все ж… Стыдно как-то.

Собрание донов – это был своеобразный парламент, на который раз в четыре года собирались все доны Сальмы. Исторически так сложилось, что в Сальме не было никакой титулованной знати. Всё население делилось на донов, кабальерос и простолюдинов. Доны были землевладельцами, и землю никогда, в отличие от дворянства других провинций, между наследниками не делили. Всё доставалось старшему сыну, дочек старались удачно пристроить замуж, а младшие сыновья и внуки переходили в разряд кабальерос – то есть безземельного дворянства, составлявшего сальмийское военное ополчение. При необходимости они должны были явиться к своему дону вооруженными и экипированными как положено, и идти воевать куда требуется. Экипировку и вооружение им обеспечивал дон, а они отвечали за их сохранность. В мирные времена очень многие кабальерос становились арендаторами, купцами или ремесленниками; они числились в списках кабальерос, но от крестьян или мещан по сути ничем не отличались, кроме военной повинности и свободы от некоторых налогов, и для Сальмы это был естественный порядок вещей. Сальмийские кабальерос к тому же поколениями служили в фартальской армии, в тяжелой и легкой кавалерии, и тем отрабатывали воинскую повинность за всю провинцию.

Сальмийские доны собирались в Корунье каждый четвертый год, где первым делом выбирали из своей среды наместника Сальмы, а потом решали всякие важные вопросы, причем за этим процессом внимательно следили представители кабальерос и простонародья, приезжавшие в Корунью вместе со своими донами – присмотреть, чтоб дон все как надо сделал. Голоса на этом собрании ни кабальерос, ни простонародье не имели, но зато имели очень сильное влияние на своих донов – бывало, что могли и морду набить, если дон их ожиданий на собрании не оправдал. Так вот и получалось, что провинция Сальма была самой демократичной из всех фартальских земель. Вопросы на собрании решались разные, и в том числе туда можно было вынести и вопрос о перемене наследника – на что дон Дельгадо и надеялся в последнюю очередь. Все-таки вывалить корзину своего грязного белья перед всеми… трудно на такое решиться.

Жоан и Джорхе это всё отлично понимали. Так что и сами надеялись, что после такого дела король отцово прошение об исключении Микаэло из наследования удовлетворит.

– Эх, ладно. Будем на божью милость надеяться... Когда собираетесь ехать? – спросил отец.

Джорхе тяжко вздохнул:

– Да хотелось бы побыстрее, чего время тянуть. Завтра с раннего утра, например. Ориентир на пограничную Монсанту у меня есть… а оттуда уж придется обычным путем ехать. Лошадей в Монсанте купим.

Аньес призадумалась, явно подсчитывая:

– Хм… Лошади хорошие недешево обойдутся... Может, лучше мулов? Их можно и домашних взять.

Жоан руками развел:

– Да ты на меня глянь. Какой мул меня долго вынесет?

Сестра окинула его взглядом:

– А верно. Вот увидит тебя Мартина, впечатлится... Красавец хоть куда. Настоящий богатырь. Мда... мул не годится. Ну тогда да, покупать придется. У нас тут ничего подходящего, кроме папиного Нери, нет, разве что скаковая Чиспа, мы ее на осеннюю ярмарку на соревнования готовим… Но ради такого дела… Бери Чиспу, если хочешь.

– Да незачем, Аньес. Куда мне скаковая. Мне б какую ломовую, – усмехнулся Жоан. – Паладину не скорость и стать коня важны, а выносливость. Не переживай, в Монсанте что-нибудь да купим. Нам пристойные не требуются, лишь бы были здоровые и выносливые. В общем, не беспокойся. Я б вообще сегодня погулял, посмотрел бы, что тут да как за год-то поменялось. Еще неизвестно, сколько времени нам в клятой Планине валандаться придется.

– Ну, идите, переодевайтесь, как дядя приедет, так и ужинать сядем, – сказал дон Дельгадо.

Джорхе полез в свою сумку, вынул маленький сверток:

– Кстати, чуть было не забыл. У меня тоже подарок есть, Аньес. Честно говоря, сам хотел сделать, да руки не на то научены… Не рискнул, заказал у лучшего мастера.

Аньес развернула бумагу, вынула золотую цепочку с подвеской из плоского нефрита, оправленного в тонкую золотую же рамку.

– Хм… Амулет? А что он делает? – она подняла повыше подвеску и принялась рассматривать переплетения золотой проволоки, из которой была сделана оправа.

– М-м-м… – Джорхе слегка засмущался. – Ты уже взрослая, вон какая красавица, так что такой подарок в самый раз. И еще он заодно от разных болезней защищает. И заряжен на четыре года, между прочим. Как придет время его перезарядить, нефрит побелеть должен.

– О! – Аньес чуть покраснела. – Спасибо. Очень, м-м-м, хороший подарок.

Дон Дельгадо вздохнул:

– И очень своевременный, Джорхе. Я устал уже за ней приглядывать и напоминать, чего делать, чтоб чего не вышло. Собирался уже сам ей амулет заказать в Корунье, а то нашему криворукому мэтру Суаресу я такие важные вопросы не доверю. Ну да ты молодец, сообразил. Теперь хоть спокойнее мне будет.

Аньес надела амулет на шею, спрятав его за вырез блузки. Жоан посмотрел на сестру так, словно впервые увидел, и наконец-то заметил, что из нескладного подростка, каким она была еще в прошлом году, Аньес превратилась в очень привлекательную девушку, причем прекрасно осознающую свою привлекательность. Так что братец действительно очень удачно сообразил подарить ей надежный амулет от зачатия – Аньес-то была истинной сальмиянкой, а значит, кровь у нее горяча, как вулканическая лава.

– Подозреваю, модные чулки тебе пригодятся не только чтоб позлить Лусию, а? – подмигнув, спросил он.

Аньес прикрыла глаза ресницами и чуть повела плечами – мол, понимай как знаешь. И сказала:

– Ну, вы отдыхать-то идите. Устали же, наверное. Там у вас прибрано и тюфяки с подушками перетрушены, и белье свежее сейчас принесут. А мы пока займемся ужином.

Комната самого Жоана на втором этаже осталась такой же, за год с прошлого отпуска ничего не изменилось: беленые стены, деревянные балки потолка, большой сундук под окном, икона в углу и два подсвечника по бокам от нее, в стену вделанные. На крюке под потолком – треснувший светошар, одна из первых удачных попыток Джорхе колдовать. Жоан первым делом взялся за шнур, спустил шарик пониже и потер. Несмотря на трещину, он засветился. Столько лет уж прошло, а заклятие держится хорошо. Паладин подтянул шар вверх и продолжил осматривать свою комнату. Две полки, на которых до сих пор стояли Жоановы школьные книжки, столик с засохшей чернильницей и перьями в деревянном стакане. Крашеные суриком полы и ставни, свежие тростниковые циновки, рама с мутноватыми от времени стеклышками в окне. На стене над кроватью, застеленной полосатым шерстяным сальмийским пледом – две волчьи шкуры, охотничьи трофеи. На другой стене – шкура вепря, трофей, которым Жоан, пожалуй, гордился больше прочих. Добыть вепря в одиночку, с рогатиной и ножом – это круто. Особенно если учесть, что добыл он этого вепря еще до того, как в корпус поступил. Та самая рогатина висела поперек вепревой шкуры, рядом – охотничий лук с колчаном, длинный сальмийский тесак и нож. И охотничий гномий самопал – небольшой, легкий, но довольно мощный. Еще до корпуса Жоан мечтал об охотничьем гномьем самопале, но такая роскошь была донам Дельгадо не по карману, так что когда он получил первый отпуск, то перед тем, как ехать домой, сходил в оружейную лавку и выложил старательно накопленные больше чем за полгода три с половиной тысячи реалов за отличный самопал, с серебряными насечками и большим запасом патронов, причем разных – и дробью, и с пулями, на птицу и на крупного зверя. В общем-то он ему был ни к чему, на охоту с ним в тот отпуск Жоан ходил только один раз, но уж очень хотелось выполнить свое давнишнее желание. Теперь паладин смотрел на этот самопал с мыслью – а не прихватить ли его с собой в поход в Планину? Подошел к стене, снял с крючков, проверил. Отец, похоже, самопал чистил и смазывал, так что тот был в полном порядке. Паладин закинул ремень самопала на плечо, застегнул. Проверил, легко ли его выхватить. Пожалуй, что можно будет и взять. С другой стороны... имеет ли смысл изображать настолько богатых путешественников? А с третьей стороны – Планина же. Там без хорошего оружия никуда.

Он повесил самопал обратно на стену, раскрыл сундук и, покопавшись, нашел свою прошлогоднюю одежду – короткие черные штаны, застегивающиеся на пуговички под коленями и на поясе, красный кушак, ремень, синюю рубашку с широкими рукавами и отложным воротником, кожаные браслеты-наручи на шнурках, белые нитяные чулки до колен, черный камзол-безрукавку и большой полосатый сине-красно-черный шерстяной плащ. И, конечно, черные кожаные туфли-эспадрильи с ремешками. Все в родовых цветах Дельгадо, а как же. Одежда немного пахла лавандой, но ее явно не так давно перебирали и проветривали. Чувствовалась хозяйственность Аньес. После смерти доньи Дельгадо пять лет тому назад Аньес начала вести дом и преуспела в этом. А еще она проявила отличную хозяйственную смекалку, так что с пятнадцати лет стала помощницей отца во всех делах. В отличие от дурака Микаэло, только и знавшего, что книжки про путешествия читать, пьянствовать, трахаться да приключения на свою голову искать.

Жоан разложил одежду на кровати, сам принялся раздеваться, аккуратно складывая паладинское обмундирование в сундук. И когда он остался в одних только нижних панталонах, как дверь открылась без стука, и в комнату вошла красивая, пышногрудая девушка с длинной белокурой косой. В руках она держала стопку постельного белья, и как-то так получалось, что ее почти обнаженная грудь прямо-таки возлежала на этой стопке. Жоан аж икнул:

– Мартина?!

Она стрельнула глазками:

– Ага. Рада тебя видеть, Жоан. Ты похорошел, прямо загляденье.

– М-м-м… ты тоже, Мартина, – сказал паладин, не в силах отвести взгляд от слишком низко спущенного ворота ее блузки.

Мартина подошла к кровати и сгрузила на нее стопку белья. Повернулась к паладину, чуть ли не касаясь его грудью:

– Я скучала, Жоан. В прошлом году ведь в отъезде была, так и не свиделись.

«И слава богам!» – подумал паладин, сглатывая слюну. Конечно, Марионелла хорошо постаралась, соблазна и искушения он сейчас не чувствовал, но все-таки... уж очень Мартина хороша.

– Я тебя тоже часто вспоминал, – признался он, не уточняя, что вспоминал каждый раз, когда уединялся в той самой кладовке с ведрами и швабрами на третьем этаже.

Она игриво улыбнулась:

– Может, вспомним былое?

Паладин быстренько отскочил от нее на пару шагов:

– Я бы рад, но мне нельзя, ты же знаешь.

Мартина вздохнула:

– Ах, да подумаешь. Ну помолишься потом пару ночей в церкви или в священной роще, всего-то.

– Нет уж, – Жоан по дуге приблизился к кровати и схватил чулки и рубашку. – После такого пары ночей в церкви будет мало. Не хочу весь отпуск покаянием заниматься. Так что извини, Мартина, но нет.

Он надел рубашку и принялся натягивать чулки. Мартина усмехнулась, распустила завязки ворота блузы:

– Ну хоть посмотреть-то ты можешь, а? Они скучали по твоим рукам.

Груди, конечно, были хороши, не хуже, чем раньше, а даже, пожалуй, что и лучше. Темные небольшие соски на смуглой коже так и манили прикоснуться к ним пальцами, а то и на язык попробовать. Жоан, испытывая свою силу воли, отворачиваться не стал, смотрел, затягивая шнурки кожаных браслетов-наручей на широких рукавах рубашки.

И заметил на шее Мартины золотую цепочку с подвеской в виде золотого же листка аканта, покрытого зеленой эмалью. Удивился, и пригляделся к Мартине уже совсем другим взглядом, взглядом посвященного.

– Ого. Не ожидал от тебя такого, – сказал он. – С чего бы вдруг ты сделалась посвященной Матери?

Мартина затянула ворот блузки и подала ему штаны:

– Да так. Призвание ощутила, вот и сделалась. Так что насчет былого, а, Жоан? Не беспокойся, я знаю, что и как делать, чтоб твой обет не нарушить. С посвященной Матери тебе ведь можно, если искушение подпирает.

– А вот не подпирает, – Жоан застегнул штаны и принялся опоясываться кушаком. – А тебе разве не говорили, когда обучали, что посвященная не должна соблазнять, особенно тех, у кого обеты целомудрия?

– Так ты и не соблазнился, – она протянула ему камзол. – А если бы соблазнился, я бы тебе не позволила. Ты молодец, Жоан. Теперь вижу, что ты за помощью обратишься, только если совсем припрет. Но, думаю, не припрет, у вас там, при корпусе, смотрю, очень опытная посвященная служит, свое дело знает. Полуфейри, наверное, да?

– А как же. Полутилвит-тег, – Жоан надел камзол, сложил полосатый плащ особым образом и обернул его вокруг бедер, затянув ремнем. Получилось что-то вроде короткой юбки поверх штанов. Так здесь носили плащи в хорошую погоду осенью, зимой и весной, когда в долинах меж холмов по вечерам и особенно ночам бывало сыро и холодно из-за влажных ветров, дующих с океана. При необходимости часть плаща можно было быстро вынуть из-за пояса и набросить на голову и плечи. А если в него закутаться, то грел он не хуже кожуха. Плотное переплетение и ворсистость ткани делали эти плащи почти непромокаемыми, хотя, конечно, под проливным дождем они намокали. Но именно проливные дожди в Сальме бывали редко, а вот туманы, роса или морось, а то и снежок зимой – частенько. И как раз от них эти шерстяные плащи отлично защищали.

Мартина сняла плед с кровати и принялась стелить свежее белье. Жоан тем временем надел эспадрильи и затянул ремешки на щиколотках. Сел на сундук, глядя, как сноровисто стелет белье Мартина, и особенно на ее округлый задок, выпирающий под складками полосатой юбки.

– А все-таки, в самом деле, с чего вдруг ты посвященной сделалась? – спросил он.

Не оборачиваясь, Мартина ответила:

– Да с того, что ты в паладины ушел. Знаешь, если б не это, мы б вполне пожениться могли. Кабальеро ведь может жениться на селянке, обычное дело. Я бы хотела стать твоей женой, а другого мужчины мне не надо. В мужья, по крайней мере. Ведь женился бы, а? – спросила она, обернувшись и глядя на него.

Жоан молча кивнул. Мартина отвернулась и продолжила, заправляя подушку в наволочку:

– Ну а раз ты сделался посвященным Девы, то, само собой, жениться не можешь. Ну вот я и подумала – а отчего бы мне тоже не стать посвященной? Уехала в Коруньяскую Обитель, пришла там к настоятельнице, она на меня посмотрела и сказала: годишься, Мартина, еще как годишься. Вот я там на целых два года и осталась, училась, посвящение приняла, а потом сюда вернулась. Священнице помогаю на праздники, ну и по прямым обязанностям. У меня здорово получается младенческие и женские болячки распознавать и многие лечить. Лучше нашего мэтра Суареса, между прочим… Ну вот, постель тебе я постелила… Жаль только, что завтра уедешь. Эх, и отчего Микаэло вместо тебя в паладины не ушел, всем бы лучше было. В корпусе б его уму-разуму бы научили.

– Не уверен, – Жоан почесал висок. – Боюсь, опозорил бы он наше имя и там. Уж сколько Дельгадо становились паладинами, но такого дурака среди них не было никогда. Ладно. Спасибо за постель, Мартина. И... ты бы к Джорхе наведалась. Как посвященная. Сдается мне, он очень уж распереживался. Прямо сам не свой. А нам в Планину ехать, надо, чтоб он в форме был. А не как сейчас – чуть бороду не выщипал и косу едва не оборвал в сердцах. И мантия не на те пуговицы застегнута.

Мартина кивнула:

– Да видела уже. Как раз вечером хотела к нему заглянуть. Не возражаешь?

– Конечно нет, с чего вдруг?

Еще раз стрельнув в него глазами, Мартина ушла. Жоан тяжко вздохнул, подумав немножко о том, как все могло бы быть, если бы он не стал паладином, потом махнул рукой и вышел из комнаты, столкнувшись с братом. Джорхе тоже был одет по-сальмийски, но Жоан его не сразу узнал вовсе не поэтому.

– Джорхе, ты это что с собой сделал? – очень удивился паладин.

Джорхе со вздохом потрогал свежевыбритый подбородок:

– Плохо, да?

– Нет, просто… зачем? О боги, ты еще и остригся! – тут Жоан заметил и то, что у брата больше нет его длинной мажеской косы, а неровно обрезанные у шеи слегка вьющиеся волосы торчат во все стороны.

Маг скривился:

– Ну не могу же я так вот в Планину переться! Сам же знаешь – как только там бы увидели мою косу, да еще и с бородой, так сразу же – «маг, держите его!!!». Нет уж, лучше поберечься. Ты б, кстати, меч свой не брал бы по той же причине. А ну как опознают в нем паладинский?

– Нет, ты что. Как же я без меча?

– А вот так. Лучше не рисковать. Заметь, медальон же я тебя не прошу снять, хотя свой-то я сниму, – Джорхе пощупал обкорнанные волосы и опять скривился:

– Ну попадись мне только Микаэло. Я его налысо постригу и побрею «Фейской цирюльней» за это. Мне ведь, Жоан, еще коллегам врать придется, как это я без косы и бороды остался. И правды ведь не скажешь! Особенно если без шума нашего дурака не получится вытащить...

Жоан критически оглядел новую прическу брата:

– Да-а… ты это, вечером Мартину попроси, чтоб тебя подстригла по-человечески. А насчет коллег… Неужто нет никакого заклятия, чтоб быстро волосы отрастить?

– Есть, конечно. Но штука в том, что они отрастут везде, где у человека растут волосы. И в паху тоже.

Паладин представил себе эту картинку и не выдержал, засмеялся. Джорхе обиженно на него глянул, но тоже захихикал. Отсмеявшись, махнул рукой:

– А, черт с ним, придумаю что-нибудь. Лишь бы удалось нам из Планины вернуться и дурака нашего оттуда забрать. А там я его точно постригу и побрею, а потом в статую на месяц превращу.

– Сначала я ему крепко люлей навешаю, – Жоан сжал и разжал свой немаленький кулак. – Вот же ж покарали нас боги, не дав нашему братцу ума, но дав при том огромное шило в жопе.

Брат вздохнул:

– Точно что. Ладно, пойдем вниз. Посмотрим, что там да как за год изменилось, батя хвастался, что на Фрио мельницу новую построили и пресс для винограда механический на ней. Заодно просил посмотреть, все ли в порядке, а то работники жаловались, будто там какая-то нечисть завелась. Пресс то и дело заедает…

На новой водяной мельнице, построенной на притоке Сальмы Фрио, действительно было не все в порядке, но шалила там не нечисть, а самый обычный гремлин. Видимо, его сюда занесло вместе с прессом для винограда, такое бывает – если механизм не подвергнуть особому заклятию, то гремлин там поселится обязательно. Гномы, конечно, отлично умели с ними справляться, это были их собственные, гномьи фейри, как и кобольды. Людские мастера тоже часто сталкивались с этими зловредными безобразниками. В общем-то, изловить гремлина мог и простой человек, проявив ловкость и упорство, но обычно предпочитали звать специалиста – паладина или посвященного Мастера.

Зайдя в большой сарай, где стоял сейчас неработающий пресс, Жоан тут же почуял гремлина.

– Вон он, гляди, – он показал на верхнюю часть пресса, где был привод от мельничного колеса.

Джорхе кивнул:

– Мелкая тварь, а такая вредная... Как он сюда попал, интересно.

– Да какая разница, – Жоан прищурился, поднял руку. Бахнуло и сверкнуло белым, удар «пламенной стрелы» испепелил неосторожно высунувшегося гремлина, и сверху ссыпалась горсточка белого пепла.

– Молодец, – похвалил его Джорхе. Он и сам мог бы справиться с гремлином, это был один из немногих видов фейри, на которых действовала людская магия. Но не обиделся, а только размял пальцы, вспоминая нужное заклятие, а потом наложил на механизм зачарование, отпугивающее гремлинов.

– Мелочь, а приятно, – сказал он. – Пойдем теперь в рощу. Я бы свои амулеты подзарядил, а то в этой сраной Планине с источниками и жилами маны всё плохо, если срочно потребуется что-то мощное и быстрое кастовать, без амулетов не обойтись… Да и тебе пригодится – учили же из амулетов ману тянуть?.. Ну и хорошо. Эх… Вот еще проблема, а. Мало того, что там маны дефицит, так еще и кастовать, если что, тайком придется. А лучше стараться без этого обходиться… Едешь туда и не знаешь – то ли тебя там на костре спалят, то ли в башню какую засадят и начнут уламывать, чтоб на княжеской службе остался... Недавно один предметник туда ездил. Тоже, как мы, по семейным обстоятельствам, а то б он туда ни ногой… Так его сначала чуть не утопили, проверяя, маг или не маг, а потом в столице князь принялся золотые горы сулить и стражу к нему приставил, чтоб не удрал. Еле-еле ему удалось оттуда свалить...

Жоан только вздохнул, и до священной рощи, где стоял открытый алтарь, они шли молча.

Роща раскинулась в укромной лощинке меж двух отрогов холма Кастель Дельгадо. Здесь издавна было священное место, еще в дофартальские времена. Из-под груды камней бил источник чистой, холодной воды, насыщенный маной. Возле источника стоял вытесанный из желтоватого известняка алтарь с грубоватым барельефом в виде аканта. Сама роща состояла из диких яблонь, кривых, с неимоверно кислючими плодами. Но с давних времен окрестные жители собирали здесь эти кислые яблоки и делали них сидр, который потом и выпивали на большой веселой гулянке в Ночь Духов здесь же, в этой роще.

Сейчас здесь никого не было, тихо журчал родник, шелестели уже начавшие желтеть листья и позвякивали глухо глиняные колокольчики на красных, зеленых, синих, черных и белых шнурах, которыми были увешаны ветви яблонь по всей роще. Цвет шнура обозначал того из пяти богов, к кому обращался человек, повесивший колокольчик. Больше всего было зеленых и синих, оно и понятно: сальмийцы, чьими основными занятиями были сельское хозяйство, ткачество и виноделие, особо почитали Мать и Мастера, им и молились чаще всего.

Жоан и Джорхе склонили колени перед алтарем и довольно долго молились, прося у богов милости и помощи в том сложном и опасном деле, что им предстояло. Потом Джорхе отошел к источнику, держа в руках по внушительной связке амулетов-накопителей, и опустил их в воду, замер, вбирая ману и направляя ее в эти амулеты. Жоан же пошел влево от алтаря, отыскал яблоню, на которую почти четыре года назад повязал в дар Деве красный шнур с глиняным колокольчиком – перед тем, как уехать вступать в Корпус.

Колокольчик по-прежнему висел, разве что треснул и звучал теперь глухо, а шнурок почти выцвел. Жоан снял его, вынул из кармана новый красный шнурок с маленьким латунным колокольчиком, купленным еще в столице, повязал вместо старого, а тот спрятал. Вернулся к источнику. Брат уже зарядил все амулеты, и даже распихал их по карманам, и теперь привязывал к ветке над источником такой же латунный колокольчик на синем шнурке.

– Надеюсь, божья милость нас в Планине не оставит, – вздохнул он. – Солнце садится… Идем домой.

Обратно они шли тоже молча, думали оба об одном и том же – о грядущей поездке.

Планина – это небольшое княжество, лежащее на болотистом низменном полуострове, отделенном от Фартальи Рио-Сербаль, берущей начало в Монтесерпенти и впадающей в океан. Населяли Планину люди, родственные сальмийцам – потомки таллийцев и племени салама. Даже говорили, в общем-то, на том же сальмийском языке, хоть и с забавным произношением и кучей своих собственных словечек. Несмотря на родство, сальмийцы, однако, планинцев не жаловали, и это было взаимно. В старые времена Планиной правили маги, и князь был послушной марионеткой в их руках. Магия крови, некромантия и прочие запрещенные в Фарталье практики там процветали долго, а официальной религией был языческий культ Ашадар, как и в соседней Алевенде. Планинцы то и дело порывались хапнуть сальмийской землицы, но всякий раз неизменно получали отлуп, потому что ради защиты родной Сальмы все доны мигом забывали свои распри, созывали ополчение кабальерос и крепко вваливали беспокойным северным соседям. А когда Сальма стала частью объединенной Фартальи, набеги прекратились – один лишь раз планинцы попытались, в результате чего потеряли все свои заречные земли. Так Рио-Сербаль стала границей между Фартальей и Планиной. Вдоль нее понастроили крепостей, но планинцы больше не совались. В Планину стали проникать проповедники Откровения Пяти, и Вера потихоньку ширилась, пока лет семьдесят назад тогдашний князь не обратился в нее, после чего, пользуясь давным-давно назревшим среди и простонародья, и мелкопоместного дворянства недовольством против аристократии жрецов и кровавых магов, взял да и устроил гражданскую войну. Тянулась она почти двадцать лет, и кончилась тем, что всех жрецов ашадарского культа либо перебили, либо выгнали в Алевенду, магов крови с некромантами тоже, и восторжествовала новая вера. Поначалу было хорошо, но потом оказалось, что совсем без магов как-то тоже не очень. Потому что в неофитском рвении планинцы перебили не только малефикаров, но и вообще всех, кто практиковал магию – мало ли, вдруг тоже кровавый маг, бей его, жги ее! Наследники князя, помаявшись без магии, пытались выискивать среди населения тайных магов, чтоб заманить на княжескую службу. Но все, обладающие хоть какими-то способностями, рано или поздно драпали кто куда – кто в Фарталью, кто в Алевенду или даже в Аллеманию, если раньше их не топили или не сжигали крестьяне, до сих пор крепко испуганные памятью о былых временах и произволе тогдашних магов крови и некромантов. Попытка же нынешнего князя приглашать иностранцев тоже провалилась после того, как двух фартальских магов, целителя и предметника, соблазнившихся на щедрые посулы, по дороге в Сьюдад-Планина сожгли местные крестьяне. Узнав о таком «гостеприимстве», иноземцы напрочь отказались ехать в Планину, а те, кто уже приехал, попытались удрать. Князь засадил их за решетку, обеспечив, конечно, роскошь и удобства, но… вскоре все эти маги сумели так или иначе сбежать, и остался князь без хороших магов вообще.

Жоан обо всём этом прекрасно знал, и понимал, что им с Джорхе там придется всячески скрывать свои способности. Конечно, сам Жоан не маг, но в глазах необразованных в этом вопросе планинцев между магом и паладином разница небольшая. Так что Джорхе был прав – паладинский меч с собой брать нельзя. Конечно, маловероятно, что простые планинские крестьяне опознают в нем именно паладинский меч, но... во-первых, все может быть, а во-вторых, им же не только с крестьянами придется иметь дело.

Поднимаясь по лестнице к усадьбе, Жоан мрачно сказал:

– Честно сказать, даже не представляю, как мы в Планине справимся. Доехать до Сьюдад-Планины – плевое дело, если осторожно. А вот как Микаэло оттуда вытаскивать, да как обратно – вот это уже задачка…

Джорхе вздохнул:

– Как вытаскивать – на месте сообразим. А обратно я планировал телепортом в Монсанту. Но на такое потребуется очень много маны, так что амулеты мы побережем как раз на этот случай. А по дороге туда колдовать буду только если совсем уж никак без этого не обойтись. Постараемся ночевать не в трактирах, чтоб меньше внимания привлекать... Надо еды с собой набрать, палатку прихватить... Не помнишь – та палатка, с которой мы в ночь рыбачить в прошлый отпуск на Сальму ездили, цела еще?

– Да что ей сделается, – пожал плечами Жоан. – Небось лежит себе в кладовке под лестницей с той осени еще. Сомневаюсь, что Микаэло ее взял – он, небось, по гостиницам в своих, простите боги, путешествиях ночевал. Денег, скотина такая, наверняка раскидал просто немеряно… Ни сантима в своей жизни сам не добыл, а сыплет деньгами, словно у него золотые копи.

Джорхе скривился:

– Это точно. Ох, не иначе как на батю затмение нашло в тот день, когда он решил, будто Микаэло неплохо было бы поучиться в университете. С этого-то то всё и началось…

– Да наверное батя подумал, что твой пример ему покажет, что учиться – это полезно, – Жоан снял с перил божью коровку и поднял ладонь повыше. Жучок сполз на указательный палец, раскрыл крылья и улетел. – Только зря… Он-то решил, что в университете главное – не учеба, а веселые пирушки с потрахушками. Вот его и выперли через год, а там и понеслось…

Оба брата тяжко вздохнули. Будучи государевыми людьми, они оба состояли на жалованье, которое зарабатывали в поте лица. Джорхе было уже тридцать лет, и десять лет он служил боевым магом на королевской службе. Благодаря таланту и упорству он неплохо продвинулся по мажеской карьерной линии, имел две королевские награды, причем за такие дела, про какие кому попало не рассказывают. Даже Жоану Джорхе не рассказал, за что одну из наград получил. Сказал, мол – вот когда обучение закончишь и королю полную присягу принесешь – тогда и расскажу. Конечно, Джорхе и жалованье получал теперь соответствующее: аж двадцать эскудо. Восемь – в начале службы по окончании академии положили, десять за выслугу, потому что магам на королевской службе, как и паладинам, один эскудо (то есть пять тысяч реалов) за год службы прибавляли, и два отдельно – за особые заслуги. Сам-то Жоан, будучи младшим паладином (по сути еще студентом), состоял на казенном обеспечении и получал только три эскудо, с Новолетия ему бы половину еще добавили, потому как в Корпус он вступил как раз три с половиной года тому назад. А заслуг особых у него еще не было, слишком молодой. Но тем не менее, Жоан имел полное право с презрением отзываться о братце Микаэло, потому как тот не сподобился не то что три с половиной эскудо в год заработать, а даже хоть пару реалов. Он даже делами поместья не желал заниматься и в них вникать. А ведь сальмийскому дону без этого нельзя, того и гляди, достояние предков по ветру улетит. Во всей Сальме не было ни одного дона, который мог бы себе позволить ничем не заниматься, а только валяться на кровати, читать книжки про путешествия и похождения какого-нибудь дона Алонсо Кеханы и плевать в потолок, а между делом трахать поселянок, пить вино и праздношататься по всей стране, соря деньгами. Потому что только попробуй повести такую жизнь – вмиг разоришься. Дон Сезар после орсинского приключения Микаэло, которое обошлось семье в три эскудо, попробовал было вообще не давать наследнику денег. Однако это ничуть не помогло – тот повадился вместо денег рассчитываться долговыми расписками. Когда в конце прошлого года дону Сезару Дельгадо вдруг предъявили долговых расписок аж на восемь эскудо в общей сложности, он разозлился и запер непутевого сына в доме, приставив к нему охрану из двух крепких кабальерос. Полгода было тихо, но потом Микаэло все-таки удрал, прихватив из шкатулки в отцовом кабинете все деньги, какие там были. И отправился путешествовать. И допутешествовался до планинской тюрьмы.

– Я вот подумал… – Жоан остановился на верхней площадке лестницы, любуясь пейзажем. – Подумал, ну вот мы, если будет на то божья милость, вернем придурка Микаэло домой. А дальше что?

Джорхе тоже остановился, глядя на широкую и длинную долину между трех холмов, на сами эти длинные холмы, усаженные виноградниками по склонам и усыпанные облачками овечьих стад по плоским вершинам, на узкую полоску Фрио и вдалеке – на блеск водной глади Сальмы с полоской огней прибрежного села Планчада Дельгадо. В долине, в селе Вилла Дельгадо, тоже в домах зажигали огни и топили печи: селяне и кабальерос-арендаторы возвращались с огородов, мельниц, шерстобитных и ткацких мастерских и винодельни. Всё, что виднелось с верхней площадки лестницы, было владениями Дельгадо, и еще в них входил другой склон холма с усадьбой, отсюда не видный, но его никак не использовали, слишком он был крутым. Домен Дельгадо считался большим по сальмийским меркам и по этим же меркам довольно богатым.

– Будем все вместе просить короля исключить Микаэло из наследования, – вздохнул Джорхе. – Как-то мне совсем не хочется, чтоб вот это всё сгинуло из-за его дурости.

– Ну… надеюсь, что его величество учтет заслуги нашего рода и позволит сделать наследницей Аньес. Но Микаэло-то никуда не денется! Он же продолжит по-прежнему куролесить и долговые расписки давать, – Жоан махнул руками. – И боюсь, что Аньес просто больше нечего будет наследовать.

– Может, его можно попробовать в Паладинский Корпус? – осторожно предположил Джорхе.

Жоан аж подпрыгнул:

– Только не это!!! Вот еще не хватало. Да и не возьмут его туда… Может, его женить? На какой-нибудь вдовой донье, суровой и жесткой, чтоб его в ежовых рукавицах держала.

– У меня идея получше, – Джорхе нервно взялся за подбородок, поморщился, не обнаружив там привычной бороды. – Я его в статую превращу. Сначала на месяц, потом расколдую, и посмотрим. Может, это его утихомирит… О. Я понял. Только это придется хорошенько подумать и поработать над заклятием. Я на него отложенное заклятие наложу, чтоб его в статую превращало или усыпляло, как только он покидает пределы, скажем, Вилла Дельгадо. Это, конечно, из разряда запретной магии, и ты этого не слышал и знать не знаешь.

– Само собой. А идея мне нравится, – Жоан похлопал брата по плечу. – А потом все равно его надо женить на суровой и любвеобильной донье. Хоть какая-то будет польза от обалдуя.

– Донью бы такую только найти, – усмехнулся Джорхе. – Ну, идем. Вон уже во дворе столы ставят, скоро ужинать будем.

Когда село солнце, во дворе усадьбы зажглись светошарики, развешанные по деревьям, и вся семья с домочадцами расселась за столом, уставленным всяческой едой.

Во главе стола сидели дон Сезар и сеньор Мануэло, дядя дона Сезара и двоюродный дед Джорхе, Жоана и Аньес. Сеньор Мануэло был старшим паладином, служил в Коруньяской паладинской канцелярии секретарем, потому что было ему уже семьдесят лет с лишним, а совсем в отставку выходить он не хотел – говорил, что не привык бездельничать. Впрочем, несмотря на возраст, дедушка был все еще крепок и бодр, и вполне мог без особого труда навалять неблагому сиду или хорошенько вломить какому-нибудь троллю. Перед ужином Жоан поприветствовал деда по-паладински, а теперь, по обычаю, сидел рядом, чтобы прислуживать ему за столом. Впрочем, простота сальмийских нравов не требовала особого столового этикета, и все, что Жоану приходилось делать – это наливать в кубок и передавать деду слишком далеко стоящие блюда.

Еда была простой: первым делом на стол поставили пару корзин свежеиспеченных плоских лепешек, деревянные миски с крупно порезанным овечьим сыром и плетеные подносы с яблоками. Потом внесли кувшины со знаменитым местным вином лагримас ду соль, белым и красным. А потом – запеченное с травами и чесноком мясо, отдельно к нему – кисло-сладкий сливовый соус. А потом понесли жареную печенку с луком и укропом, вареную картошку с маслом и стеблями дикого чеснока, ребрышки с горчицей, кукурузную поленту с красным перцем, брынзой и шкварками, печеные овощи и салат из крупно порубленных огурцов, томатов, сладкого перца, оливок, белого репчатого лука, базилика и латука, заправленный оливковым маслом с горчицей и черным перцем. Для придворных паладинов и кадетов готовили дворцовые повара, так что Жоан за последние три с половиной года уже привык к куда более изысканной еде. Но стоило ему обмакнуть в соус кусок мяса и унюхать аромат жареной печенки, как он тут же и понял, что по родной домашней еде соскучился неимоверно. Так что он воздал должное всему, что было на столе, и вину тоже. Хоть и старался особенно не налегать, но когда уже после ужина добрел до своей комнаты, понял, что слегка поднабрался. Так что он упал на кровать, не раздеваясь, и даже не зажигая свет, и лежал, ни о чем не думая, просто наслаждаясь тем, что он дома, только что вкусно поужинал, а в раскрытое окно веет прохладным ветерком, пахнущим травами с вершин холмов и самую чуточку – морской солью. Океан был в тридцати милях отсюда. Океан был для Сальмы благом – он дарил довольно засушливой провинции влажный ветер и туманы, отчего виноград получался просто замечательный, а травы на плоских вершинах холмов – сочными и слегка солоноватыми, и на них хорошо было пастись овцам-сальмиосам. И океан был для Сальмы недостижимой мечтой – потому что на всем протяжении побережья не было ни одной бухточки, ни одной гавани, хоть сколько-нибудь пригодной для постройки порта. Только крутые скалы да узкие полоски галечных пляжей под ними, кое-где разорванные ущельями-устьями рек. Океанские волны били в эти скалы и размывали пляжи, так что не было никакой возможности построить хоть какую-нибудь пристань. Даже немногочисленные рыбацкие деревушки прятались от этих волн за скалами, а рыбаки на лов выходили только в штиль. Так что несмотря на морское побережье, Сальма всегда была сухопутным краем и не вела никакой морской торговли напрямую, о чем непрестанно сокрушалось каждое поколение сальмийских донов. Но еще больше они сокрушались о том, что негде устроить хоть какую-нибудь солеварню, хоть под боком и океан.

Ветер стал крепче и холоднее, и задремавший было Жоан проснулся, встал, закрыл окно. Услышал, как по галерее второго этажа мимо его двери кто-то прошел, как открылась дверь в соседнюю комнату, к Джорхе. Услышал негромкий голос Мартины. Вздохнул, прекрасно понимая, что очень скоро из-за стены он услышит весьма недвусмысленные звуки. Не то чтоб он завидовал брату, скорее сожалел о том, чего больше никогда не может быть. Взял свой меч с перевязью и спустился вниз, в гостиную.

Там в камине тлели угли, развеивая ночную сырость, горел всего один светошар из пяти, а возле камина в плетеном кресле, положив на скамеечку ноги, обутые в домашние войлочные туфли, сидел дедуля Мануэло, пил вино и неторопливо пыхал дымной палочкой, вставленной в длинный роговой мундштук. Его мундир висел на спинке кресла, а меч лежал на банкетке, рядом с которой стояли и его сапоги. Старая профессиональная привычка странствующего паладина – чтоб меч и сапоги всегда были рядом, а то мало ли чего.

– Э, добрый вечер, дедуля, – сказал Жоан и прошел к камину.

– И тебе того же, – выпустив дымок, сказал дед. – Чего не спишь?

– Да так…

Жоан повесил свой меч в ножнах на крюки возле камина. На то место, где этот меч и висел до того, как Жоан его взял с собой, отправляясь поступать в Паладинский Корпус. Обычно паладинам мечи делают каждому индивидуально, под руку, и делают не простые кузнецы, а посвященные Мастера, используя дозволенные только им особые заклятия магии крови. Потому-то в чужих руках паладинский меч – это просто меч, пусть и очень хороший. Но иногда бывает так, что мечи передают по наследству, от кровного родича к кровному родичу – и тогда меч работает как положено. Прадед Жоана по семейной традиции сделался паладином и получил по наследству меч, когда-то принадлежавший тому самому Роже Дельгадо, но судьба повернулась так, что он вдруг остался последним в роду по прямой линии. И тогда, чтобы не угас старинный род, с него сняли обеты. Так паладин Дельгадо стал доном Дельгадо, приехал в опустевшую усадьбу и повесил свой меч на крюки возле камина. Женился, породил детей, в том числе и сеньора Мануэло… а когда старший сын достиг двенадцати лет, взял да и ушел снова в паладины. Так что этот меч Мануэло и не достался. А в следующем поколении из сыновей был только Сезар. Вот и висел меч у камина после смерти прадеда, пока не пришла Жоанова очередь стать паладином.

– Правильно, не надо его в Планину брать, – сказал дедуля, качнув пустым кубком. Жоан долил ему вина, налил и себе, сел в другое кресло.

– Андреа писал мне о твоих успехах, – сеньор Мануэло прищурился, глядя на Жоана особенным взглядом. – Я рад. Хе, мог ли я подумать тридцать лет тому назад, что мой ученик сам сделается наставником моего же племянника! Ты только ему не говори, но он был в кадетах тем еще раздолбаем. Раз пять я его в карцер отправлял за разные проделки.

Жоан посмотрел на дедулю с легким удивлением – не знал, что тот в свое время наставничеством занимался и уж тем более был наставником Кавалли. А дедуля, пыхнув дымком, спросил:

– Ты, кстати, не думал еще, кем станешь? Городским, странствующим или храмовником? Или при дворе хочешь остаться?

Молодой паладин пожал плечами:

– Да сам еще не знаю. Еще больше чем полтора года учиться и испытания проходить, а там видно будет. Хотя… пожалуй, храмовником точно быть не хочу, ну его, там совсем уж строго всё. Да и кто из Дельгадо вообще храмовником-то был, что-то не припомню.

– Не бывало такого, это верно, – усмехнулся дедуля. – Не по нашему характеру храмовничество. Дельгадо все либо городскими, либо странствующими были. Кстати, о странствиях… Ты в Планине поосторожнее. И за Джорхе приглядывай, чтоб он ненароком не прокололся. А то привык колдовать не глядя. Еще где-нибудь в планинском трактире кувшин с вином магией вместо рук возьмет, как за столом давеча… тут-то на вас и навалятся. Не местные крестьяне, так княжеские ловцы магов. Горчица перца не слаще. Может, ему вообще адамантовый браслет дать с собой, на всякий случай?

Жоан чуть кубок не выронил, уставился на деда:

– Э-э… А у вас что, есть?

Вместо ответа старый паладин ловко повернулся в кресле, дотянулся до кармана висящего на спинке мундира и вынул оттуда черно-серебряный браслет из пяти плоских звеньев, бросил Жоану.

Тот поймал, поднес к глазам, рассматривая. Да, это был, несомненно, адамант. Точнее, серебро, покрытое адамантовыми насечками. Но и этого будет достаточно, чтобы Джорхе не смог по мелочам колдовать налево и направо, как привык в родной Фарталье.

– Бери, – сказал дедуля, затягиваясь дымком. – Только смотри не потеряй, а то мне потом кучу бумажек писать придется, утерю объясняя.

– Спасибо огромное!!! – Жоан спрятал браслет в карман и подлил дедуле вина. – Это нас выручит, а то я уже голову сломал, думая, как бы нам так поменьше на глаза местным попадаться, чтоб Джорхе не спалился… А все из-за долбодятла Микаэло, понос ему и почесуху…

– В стаде не без паршивой овцы, а в хорошем роду не без урода, – вздохнул сеньор Мануэло. – А все ж таки… Я безумно рад, что паладином стал ты, а не он.

Жоан сложил руки у груди в молитвенном жесте:

– И слава богам! А то такой позор был бы… Уж как я не хотел паладином быть, а теперь думаю – уж лучше я, чем Микаэло. Как представлю себе Микаэло в младших паладинах или кадетах, так и вздрогну. Нам там с головой хватает баранов Джулио Пекорини и Карло Джотти, те еще обалдуи, но им до Микаэло в дурости очень далеко.

Сеньор Мануэло хмыкнул:

– Андреа писал мне о них. Жаловался, что король без ведома старших паладинов этих двоих в корпус принял, потому что маркиза Пекорини упрашивала его так, что проще было ей уступить, чем объяснить, почему нет. А за молодого Джотти его бабушка на корпус триста эскудо пожертвовала, лишь бы внучка пристроить. Подумать только – триста эскудо за какого-то засранца...

Жоан допил свое вино и поставил кубок на столик:

– Нам паладин Аквиллано сказал, что сам слышал, как его величество обещал капитану и Манзони, что впредь такого больше не будет. И правда, сынка графа Ампарито не взяли, несмотря на то, что граф, говорят, у короля в ногах валялся, упрашивая пристроить своего придурка в корпус. Если молодой Ампарито и правда хоть треть того выделывает, о чем треплются в столице и даже в «Базарном сплетнике» печатают… То нам еще грех жаловаться на нашего кретина Микаэло. Уж что-что, а в плаще на голое тело наш дурак, хвала богам, из кустов на дам не выскакивает, и в городские фонтаны не мочится привселюдно. Хотя еще неизвестно, что он там в Планине натворил, что аж в тюрьме оказался. Ладно, пойду я спать. Спасибо за браслет, и спокойной ночи, дедуля.

– И тебе, Жоан, – махнул рукой с мундштуком старый паладин.

Когда Жоан поднялся к себе, за стеной уже было тихо, чему он неимоверно обрадовался. Так что он помолился, разделся, залег в постель и тут же захрапел.

Утром оба брата подскочили рано – все-таки мысль о том, что им предстоит опасное путешествие, исподволь грызла их даже во сне. Так что Жоан, помолившись и умывшись, еще до завтрака полез в кладовку под лестницей и отыскал там двухместную палатку, два больших заплечных мешка, маленький походный котелок и чайник. Джорхе отправился первым делом в погреб за вяленым мясом, сушеным сыром, галетами и прочим подобным. Братья быстро упаковали свои мешки, не забыв положить туда кроме еды и сменной одежды еще одеяла и войлочные плотные подстилки для спанья на голой земле. На всякий случай Джорхе наложил на них заклятие, сделавшее их непромокаемыми, и на палатку тоже – в Планине, в отличие от Сальмы, проливные дожди шли частенько.

К завтраку они оба уже упаковались и были готовы в дорогу. Жоан все-таки взял с собой самопал и патроны к нему, уложенные в бандольер, который он, подумав, надел сразу. На пояс он прицепил полуторафутовый тесак и большой нож. Джорхе тоже вооружился длинным тесаком и ножом – он отлично умел ими пользоваться, несмотря на то, что был боевым магом и привык больше полагаться на свои магические таланты. Но в мажеской академии будущих боевых магов постоянно дрючили на владение обычным оружием, потому что магия магией, а хороший клинок еще никого не подводил.

Оглядев сыновей, дон Дельгадо вздохнул, благословил и обнял каждого на прощанье:

– Ну, да хранят вас боги. И постарайтесь там побыстрее управиться.

– Как получится, батя, – сказал Жоан, потуже затягивая ремень самопала. – Сами не хотим там лишний день оставаться. Вы это, молитесь за нас покрепче…

Аньес тоже пообнимала братьев на прощанье, утерла слезы:

– Обязательно будем молиться. И, Джорхе, будь осторожнее там…

Дедуля Мануэло только руки им пожал:

– Ну, в добрый путь.

Джорхе положил руку на плечо Жоану, прикрыл глаза и сосредоточился. Хлопнуло, полыхнуло синим и через секунду оба брата оказались на площадке станции телепортов Монсанты. Там к ним сразу же подбежал дежурный маг с требованием объяснить, кто такие и зачем. Пришлось показывать ему отпускные свидетельства и пояснять, что едут в Планину по семейным обстоятельствам. Маг тут же смягчился и с сочувствием посмотрел на Джорхе:

– Да-а, не позавидуешь... Слушайте, может, мы вам тут сейчас оформим обычные подорожные, а? А эти бумаги оставите в нашем сейфе. А то мало ли, вдруг там в Планине кто эти ваши свидетельства увидит.

Джорхе и Жоан переглянулись. О таком они как-то вообще не подумали.

– Э-э… а и правда, – сказал Джорхе. – А давайте. Будем вам очень благодарны. И, еще, мэтр, а скажите, где тут можно каких-нибудь лошадей прикупить – по пристойной цене?

Маг ответил:

– Да тут рядом как раз есть конюшни, где и купить можно, и нанять. Давайте ваш брат сходит, пока мы подорожные оформляем. Быстро и обернетесь.

Видимо, дежурному телепортисту было очень скучно, а может, хотелось помочь коллеге-магу, но он был совершенно искренним, насколько видел Жоан. Так что паладин пошел за лошадьми, оставив Джорхе ждать оформления подорожных.

Лошади тут продавались, прямо сказать, не ахти. Жоан всех по два раза пересмотрел, пока решился купить двух меринов – простого верхового и помесь ломовой сальмийской лошади и сальмийского же скакового. Торговец клялся и божился, что кони хорошие, здоровые, и Жоан заподозрил, что его хотят надуть. Так что он прибег к паладинскому умению воздействовать на разум, заставив торговца стать откровеннее. Так он узнал, что оба коня куплены у известного конокрада, и на них, если хорошенько потереть мокрой щеткой крупы, то все еще можно увидеть плохо сведенные клейма прежних владельцев. Подумав, паладин решил, что им с Джорхе без разницы, тем более что кони украдены в Сальме, а ехать придется в Планину, и что скорее всего они там в Планине и останутся, так что немного поторговался для приличия и купил обоих.

Когда он уже с лошадьми вернулся к станции телепортов, оттуда как раз выходил Джорхе с двумя свеженькими подорожными, в которых значилось, что сальмийские кабальерос путешествуют по своим семейным делам, и не было никакого упоминания о том, кем на самом деле являются эти самые кабальерос. Отдав любезному мэтру-телепортисту оба отпускных свидетельства и тепло с ним распрощавшись, братья сели на лошадей и поехали по мосту через широкую и неторопливую Рио-Сербаль на планинскую сторону.

На середине моста Жоан полез в карман и достал браслет:

– Дедуля Мануэло мне тут кое-что для тебя дал. Надевай.

Джорхе скривился:

– Адамант? Фу.

– Не фукай, а надевай. А то кастанешь чего ненароком на глазах у местных, и… того. Беды не оберемся.

Джорхе, морщась, застегнул на руке браслет. Тяжко вздохнул:

– Как же гадко, а... Бр-р-р…

– Да ну, неужели? Он же даже не весь адамантовый, только насечки. Полностью не должен блокировать, а только гасить, – удивился Жоан.

– Ну оно так, но все равно противно, – вздохнул маг. – Как бы тебе объяснить... Ну представь, что тебе колодки на руки надели, а на глаза – плотную вуаль. И уши еще ватой заткнули... Ну дайте только боги до Микаэло добраться, я ему и это попомню.

Он одернул рукав рубашки и затянул кожаный наруч, пряча под ним браслет, взялся за поводья и стронул коня.

На той стороне их встретила планинская пограничная застава, в виде пяти мрачных солдат и десятника, который тут же потребовал у въезжающих гостей подорожные. Жоан, стараясь сохранять на лице невозмутимое выражение, протянул бумажки с еще не успевшими высохнуть печатями. Десятник, морща лоб, принялся натужно разбирать написанное. Джорхе вполне очевидно занервничал, и Жоан легонько ткнул его в бок, призывая взять себя в руки. Десятник смерил обоих взглядом, вернул им подорожные и поинтересовался на смеси планинского сальмийского и фартальского:

– И по каким же семейным делам вы к нам, сеньоры кабальерос?

– Да наш дядюшка, того… помер, наследство светит, вот хотим посмотреть, что там за наследство, – сказал Жоан, нагло глядя прямо в глаза десятнику. – Вроде б нам немного золотишка причитается. И дом с то ли садиком, то ли огородиком, черт его знает.

Паладинское умение воздействовать на разум можно использовать не только для привлечения внимания, отвода глаз или выяснения, искренен ли собеседник, но и для внушения. И даже для успешного вранья. Десятник моргнул:

– А-а-а… ну в добрый путь.

Отъехав подальше, Джорхе выдохнул:

– Я думал, нас попалят.

– Да с чего бы. Ты ж не кастовал ничего, да и вообще.

– Я-то нет, а вот ты…– скосил на него глаза брат.

Жоан пожал плечами:

– Можно подумать, они бы заметили. А нам проще. И вообще, ты, наверное, старайся помалкивать и не лезть вперед. Чем меньше на тебя будут обращать внимания, тем лучше для нас.

Джорхе только вздохнул.

От пограничной заставы до пограничного же планинского городишки под названием Корво-Сербаль было рукой подать, но в нем братья не стали останавливаться – да и незачем. До вечера еще далеко, перекусить в пути есть что, а времени терять не хочется. Так что они просто проехали через городок, глазея по сторонам.

Зрелище оказалось, мягко говоря, довольно неприглядным. Улочки были вымощены камнем, но как-то очень небрежно, как будто крупные булыжники просто покидали в грязь, не заботясь о том, чтоб они прилегали друг к другу, так что между камнями были широкие щели. О сточных трубах тут понятие, может, и имели (все-таки Сальма через реку, многие местные в Монсанте должны были бы бывать), но проложить не озаботились, а вместо них прямо по улицам, вдоль домов, шли неглубокие канавы, наполненные и вонючие. Сами дома были невысокими, какими-то маленькими, многие даже фундамента не имели, а представляли собой глинобитные постройки с дощатым вторым этажом. Закопченные трубы и тростниковые крыши, полное отсутствие уличных фонарей и какой-либо растительности на улицах, кроме бурьянов, пробивающихся между камней вдоль сточных канав...

Когда паладин с магом въехали на центральную площадь городишки, к ним тут же подбежали мальчишки, стали хватать за уздечки и стремена и громко призывать почтить своим присутствием местные гостиницы и трактиры, каковых тут имелось аж четыре, и все на площади. Жоан, видя, что Джорхе так и подмывает что-нибудь кастануть, обложил мальчишек отборной сальмийской руганью, а затем обматерил пятиэтажно еще и трактиры, и сам городок Корво-Сербаль. А потом швырнул на горбатую щелястую мостовую с десяток медных сантимов. Мальчишки тут же оставили лошадей в покое и принялись драться за монетки.

Проехав площадь и наконец выехав из городишки на тракт, Джорхе сказал:

– Как можно жить в таком дерьмище – не представляю. Да я б уже давно отсюда в Фарталью сбежал. Или даже в Алевенду.

– А ты думаешь, не бегут, что ли? – Жоан оглянулся на уже оставшийся позади городок и плюнул на обочину. – Да не сомневаюсь, что правдами и неправдами стараются в Сальму переселиться. Пока мы через этот траханный, простите боги, город ехали, я не увидел ни одного амулета от заразы. Не то что на площади, а даже ни на одном доме у входа. Ты себе такое у нас представляешь? Да даже в самой дикой глуши и то... хотя б от оспы, холеры и чумы амулеты в каждом селе стоят. Хреново жить без магии...

Джорхе кивнул:

– Угу. Но, знаешь, мне кажется, что дело не только в том, что у них магии нет, но и вообще в них самих. Чистоту на улицах и пристойные мостовые можно и без магии сделать. Дома белить и крыши перестилать почаще тоже. Не понимаю, что им мешает. Денег на это больших не надо...

– Какие дома, ты о чем? Они ж даже церковь побелить не могут. Ты эту церковь видел? – Жоан приложил руку ко лбу и поднял глаза к небу. – Это же оскорбление богов, такая церковь жуткая...

– Кошмар. И чего нашего придурка сюда путешествовать понесло, ума не приложу, – Джорхе снова схватился за подбородок и поморщился. – Допился, наверное, до потери последних мозгов.

Жоан залез в карман и вытащил сложенную в несколько раз старую карту. Развернул ее прямо на ходу:

– Давай глянем, что там у нас по пути дальше. Не хочется мне в здешних трактирах ночевать, там, наверное, клопов с тараканами просто толпы...

Братья принялись рассматривать карту. Джорхе ткнул в следующее по дороге село:

– Палуда-Верде. Придется, Жоан, покормить клопов. Потому как если карте верить, то кругом болота, а ночевать на болоте куда хуже, чем в трактире-клоповнике... Особенно если это планинское болото. Тут, говорят, в этих болотах кикимор полно…

– Не знаю, не знаю... может, как мы это зажопье увидим, так нам болото с кикиморами королевской гостиницей покажется, – вздохнул паладин. – Ладно, едем. По-моему, как раз до заката до этой Палуда-Верде и доберемся. Только надо будет все-таки привал сделать и перекусить. Тут вот какая-то деревушка по дороге есть, но ну ее, чем меньше мы местным глаза будем мозолить, тем лучше.

Дорогу обступили чахлые, искривленные деревья, поросшие бородами серовато-зеленого мха. Постепенно деревья становились гуще, пока не превратились в настоящий лес, хоть и довольно реденький. Сама дорога была на удивление неплоха: широкая, укатанная, она шла по высокой насыпи и имела через каждую милю полосатый столбик, отмечавший расстояние. Навстречу время от времени попадались путники, в основном с возами – видимо, в Корво-Сербаль должна была быть какая-то ярмарка, а может, даже и в Монсанте. Все встречные косились на Жоана с братом, но с разговорами и вопросами не лезли. Паладина эти любопытные взгляды достали довольно быстро, и он прибег к умению быть незаметным, отводить глаза. Задачу осложняло то, что приходилось отвлекать внимание не только от себя, но и от брата, так что когда они проехали мимо деревушки, Жоан совсем вымотался. Они спустились с дороги в лес, отошли подальше, найдя более-менее сухую полянку, расстелили там войлочные подстилки, и паладин устало повалился на одну из них. Джорхе достал из сумки пару больших пирогов с мясом, огурцы и флягу с пивом, разложил на платке:

– Ну, давай поедим, что ли. Хорошо бы, конечно, костер развести да хоть похлебку сварить…

Жоан махнул рукой, взял пирог и флягу:

– Обойдемся пока. Да и надолго оставаться тут не хочу. Сейчас поедим, я чуток отдохну, и дальше поедем. Ты-то сам как?

Джорхе откусил от пирога:

– Тошно мне… И тяжко. Сколько там нам еще до столицы этого сраного княжества ехать, три дня? Кошмар.

– Кошмар будет, когда туда приедем, – жуя, проворчал Жоан. – Нам же надо еще выяснить, где держат нашего придурка, да как туда пробраться... Может, попробуем в нахалку пойти к князю да и сказать, мол – у вас тут наш братец непутевый, разумом скорбный, сидит. Может, мы за него залог внесем, да и отпустите с миром? А? Как думаешь?

Маг призадумался, медленно жуя. Потом покачал головой:

– Нет. Опасно. Фамилию его там знают. Род наш довольно известный... Думаешь, просто так, что ли, князь рассчитывает его на трех своих беглых магов обменять? Наверняка его шпионы уже выяснили, что за Дельгадо такие. И что он единственный наследник.

Жоан запил пирог и спросил:

– Почему единственный? А Аньес?

– А в Планине женщины не наследуют, вот они про Аньес и не подумали, – Джорхе откусил от пирога, прожевал. Сказал мрачно:

– И уж что они совершенно точно должны были выяснить, если не зря хлеб едят – так это то, что у нашего придурка два брата есть, и оба на королевской службе состоят… и что это паладин и маг. Так что нельзя нам к князю. И вообще лучше бы нам даже такими подорожными, где мы простыми кабальерос указаны, не светить, по крайней мере в столице. Сложить два и два нетрудно, сам понимаешь.

Паладин доел пирог, запил пивом, закрутил флягу и тяжко вздохнул:

– Значит, придется его как-то втихую пытаться вытащить. Та еще головная боль... Ладно, на месте будем смотреть. Всё, я часок подремлю, и поедем дальше, чтоб до этой жопы, как там ее, Палуда-Верде, успеть до ночи.

И Жоан лег на спину и захрапел. Джорхе же, морщась, расстегнул браслет и положил в карман. Оглянулся, нет ли кого поблизости, и быстренько сотворил охранное заклятие. На всякий случай. А потом и сам прилег подремать.

То ли повезло, то ли что еще, но за час никто на путешественников, кроме комаров, не покусился. Так что Джорхе развеял заклятие, надел браслет, братья собрали подстилки, сели на коней да и поехали дальше.

Довольно скоро они добрались до болота, отмеченного на карте. Было оно зеленым и огромным, тянулось насколько хватало глаз по обе стороны дорожной насыпи. По болоту были разбросаны островки, поросшие кривым и чахлым лесом. А вскоре показалось и село Палуда-Верде. Оно стояло чуть поодаль от дороги, на каменистом острове посреди болота, заросшего рогозом. От дороги к острову вела насыпная дамба, и такие же, только попроще, гати вели к другим островкам, которые тут располагались близко друг к другу и были довольно высокими. На некоторых островках виднелись какие-то огороды, на других – хозяйственные постройки. Вдоль тракта, на его насыпи, были навалены внушительные связки нарезанного рогоза, и на склонах гатей, соединяющих островки, тоже. В болоте вдоль гатей тянулись ряды жердей, ограждающие посадки каких-то водяных растений. На трех островках стояли большие печи, из которых валил дым. Джорхе пригляделся и сказал:

– Кричные печи, похоже. Видимо, это болото богато рудой.

– Руда? – переспросил Жоан. – В болоте? Не знал, что железо в болоте добывать можно.

– Можно. У нас-то такую руду только в Орсинье добывали, и то в старые времена, так-то копей железных хватает. А планинцам деваться некуда, дешевле болотную руду добывать, чем покупать за границей. Хм… похоже, мы с тобой заранее были к этому селу несправедливы, а оно, по всей видимости, богатое. По местным меркам, конечно. Гляди, руду добывают и крицу делают, рогоз режут на циновки и корзины... огороды вон, и еще болотницу и водяное пшено на самом болоте растят. Да и дома выглядят приличными, получше, чем в Корво-Сербаль. Хотя, как по мне, это небольшое достижение. Но все-таки.

Жоан хмыкнул:

– Посмотрим-посмотрим. Ладно, давай к трактиру.

Трактир оказался самым большим домом из всех, какие были на острове, кроме церкви. Жоан критически оглядел церковь и отметил, что она была недавно побелена и вообще выглядела существенно лучше, чем в Корво-Сербаль. Да и трактир на вид казался вполне приличным.

Местные смотрели на них с любопытством, но не более того, и паладин немного успокоился.

Во дворе трактира они слезли с лошадей, сняли поклажу, расседлали их и сами отвели под навес, служивший здесь конюшней. Мальчишка, бывший тут за конюха, спросил:

– Сеньоры, коням сена или овса задать? Сено бесплатно, овес четыре сентаво мерка.

Жоан пошарил в кармане, вынул серебряную монетку в двадцать пять сантимов:

– Не помню я, сколько сентаво стоит наш сантим, но сдается мне, что тут хватит хорошо лошадей покормить да тебе еще на леденцы останется.

Мальчишка расплылся в улыбке:

– Грасио, сеньор. Лучшего овса засыплю… а вам скажу – вы того, олью-подриду не ешьте, туда завонявшуюся солонину положили. А каша с гусятиной и пироги хорошие.

Жоан вынул еще одну монетку, медную, в пять сантимов:

– Спасибо за совет. Держи. И вот что... Скажи-ка, не останавливался ли тут у вас неделю или там две назад сальмийский сеньор, богатый и до девок охочий? Такой высокий, довольно худой, но при том с пузцом небольшим, белобрысый, как мы?

– Был такой. Все вино хорошее выпил, Риту и Розинью всю ночь трахал. Двоих сразу…

Братья помрачнели и переглянулись, и Джорхе спросил:

– А потом?

– А потом спрашивал, не требуется ли нам тут подвиги посовершать. Хозяин сказал, что не требуется. Тут старый Лауренсе ляпнул, что на дальней гати кикимора шалит, ну этот с утра раннего, еще проспаться не успел, попер туда кикимору убивать.

– Ну и как, убил? – спросил, кривясь, Жоан. Он догадывался, что сейчас услышит, и интуиция его не подвела.

– Не-а. Гать развалил, гряды с болотницей попортил, рогоз с сушилок раскидал... Ну а потом за безобразия, правда, щедро расплатился, аж тридцать фартальских реалов оставил. И уехал дальше по тракту.