Парадокс Prada

ГЛАВА 8

— Ты серьезно? — спрашиваю я в тысячу восемьсот семьдесят пятый раз. — Я справлюсь с ними?

Мы можем обсуждать миллион самых разных вещей, но в данный момент меня занимают завтрашние сцены с Блейком. Почувствовав сегодня, как сердце замерло у меня в груди при одном лишь его виде, я немного нервничаю, представляя, как буду завтра сниматься с ним.

Линди машет, чтобы нам принесли чек, а на меня не обращает ни малейшего внимания. Я провожу пальцем по краю бокала и изо всех сил стараюсь не закричать. «Беверли-Уилшир» — роскошное место. Крики здесь не приветствуются.

Бармен кладет перед нами счет, и я пытаюсь его схватить, но Линди меня опережает, однако я успеваю удержать его большим и указательным пальцами. Мы вступаем в настоящее сражение за право заплатить сорок два доллара.

— Ты игнорируешь мой вопрос, — с обидой говорю я.

— Хм, да, — говорит она. — Да.

— Отлично. — Я выпускаю счет из пальцев. — Тогда платишь ты.

Она берет счет и хладнокровно достает бумажник.

— Я уже тебе отвечала. Примерно девять раз за последние пять минут.

— Сделай одолжение, ответь еще раз. Ну пожалуйста, в последний раз, — умоляю я. — Во мне проснулась нервная актриса. Мне требуется, чтобы меня постоянно уговаривали и убеждали.

А еще мне требуется еда, но я не собираюсь прикасаться к миске с орешками, которая стоит примерно в шести дюймах от меня. Слишком много калорий. Слишком много соли. У моего тренера будет припадок.

Какого черта! Я хватаю горсть орешков и быстро запихиваю в рот, чтобы не передумать.

Я закрываю глаза, погружаясь в рай кешью. Когда я их открываю, Линди, ухмыляясь, смотрит на меня.

— Протеин, — объясняю я.

— Угу.

— Ответь на мой вопрос, — требую я, но она лишь улыбается.

Я уже собираюсь повторить вопрос, когда звонит мой мобильник. Я хватаю его, проверяю, кто это, и игнорирую звонок.

— Кто?

— Ларри, — говорю я, имея в виду моего агента. — Он наверняка звонит насчет «На север через северо-запад».

— Так скажи ему, что ты не хочешь в нем сниматься.

— Я так и сделаю, — говорю я. — Но я еще не совсем уверена.

Мне предложили главную роль в высокобюджетном римейке знаменитого фильма Хичкока. Очевидно, продюсеры решили, что я отлично сыграю роль, которую исполняла Ева Мария Сейнт. Но по-моему, связываться с Хичкоком грешно. Мне казалось, что после психоза Гаса Ван Санта[7] все это понимают.

С другой стороны, это великолепная роль. И Ларри считает, что, поскольку моя звезда снова взошла на голливудский небосклон со съемками «Живанши», мы должны ухватиться за эту роль.

Наверное, он прав, но моя голова пока еще не сумела уговорить сердце. Вот почему я прячу телефон в сумку, не обращая внимания на сигнал, означающий, что он оставил мне голосовое сообщение.

— Итак, — говорю я Линди, — что мы обсуждали?

— Пора по магазинам, — радостно возвещает она, полностью игнорируя тот факт, что всего пять секунд назад я места не могла себе найти от тревоги и страха.

В следующее мгновение она направляется к выходу из бара и в роскошный вестибюль.

Я вздыхаю и покорно тащусь за ней, обстреливая ее сердитыми взглядами. Два фильма назад я играла супергероиню и могла силой взгляда заставить своих врагов говорить правду. Такие возможности мне сейчас очень пригодились бы.

Швейцар придерживает для нас дверь, и мы выходим в духоту Лос-Анджелеса. Отель находится на бульваре Уилшир, всего в нескольких шагах от пересечения со сказочной Родео-драйв.

Я ищу в сумке солнечные очки, нахожу и надеваю. Линди делает то же самое. Мы несколько секунд просто стоим. Не знаю, как Линди, а я оцениваю обстановку. Потому что прямо перед нами расположен рай для покупателей.

— Обойдем Виа-Родео? — спрашиваю я, имея в виду роскошную пешеходную улицу.

Она относительно новая и, по моим представлениям, слишком показная. Добраться на нее можно, поднявшись по лестнице с бульвара Уилшир. Затем дорога сворачивает и встречается с Родео-драйв у Дэлтон-уэй. Очень симпатичное местечко, где находятся самые потрясающие магазины на планете, но мне больше нравится то, что я называю «старой» частью Родео-драйв. Да и магазины, расположенные там, нельзя назвать жалкими. «Тиффани» (строго говоря, на Родео и Виа-Родео), «Гарри Уинстон», «Версаче», «Дольче и Габбана». Ну, вы понимаете, что я имею в виду. И конечно, «Прада». С моей точки зрения, лучшее место в Беверли-Хиллз.

Линди отлично знает мои предпочтения и не спорит. Мы проходим около пятидесяти ярдов до перехода и ждем, когда загорится зеленый свет. (В Лос-Анджелесе почему-то всегда приходится ждать зеленого света. У нас тут цивилизация машин. А пешеходы нужны в качестве тренировочных мишеней.)

Я приплясываю на месте от нетерпения, так мне хочется поскорее попасть в магазины. Хотя у меня вполне приличный банковский счет, я редко что-нибудь покупаю во время подобных вылазок (разумеется, если не считать «Прада», но тут дело в моей персональной слабости, с которой я не в силах бороться), но обожаю глазеть на витрины и все такое.

Загорается зеленый свет, и мы переходим с остальной толпой, состоящей из местных жителей и туристов. Несколько человек замирают на месте, увидев меня, но большинство ничего не замечают вокруг себя. Я неплохо выгляжу, но по сравнению с основной массой одета весьма скромно. Кроме того, перед уходом со съемочной площадки я смыла грим и всю косметику. Мои истинные поклонники и папарацци, естественно, меня сразу узнают. А остальные? Для них я просто еще одно лицо в толпе.

Я знаю, что любить свой город считается неприличным, но я люблю Лос-Анджелес, а особенно Беверли-Хиллз и остров с высокими деревьями в самом центре Уилшира. Не вызывает сомнений, что этому городу не чуждо стремление к эстетике.

Мы добираемся до противоположного тротуара, и Линди вдруг так резко останавливается, что я (а за мной еще дюжина человек) практически налетаю на нее.

— Какого…

— Смотри, — говорит она и берет меня за руку.

Затем поворачивается так, что мы снова оказываемся лицом к бульвару Уилшир, откуда только что пришли.

— Эй! Мы же еще даже никуда не зашли.

— Читай.

Изящный палец указывает на знак «Тревожная кнопка», который кто-то услужливо прикрепил на месте стандартной надписи «Нажмите, чтобы перейти». «Тревожная кнопка в случае критической ситуации». Вместо обычного белого символа «идущий человек» вам советуют: «Бегите! Вы в опасности!» Когда стрелка начинает вспыхивать, это означает: «Не думайте! Будьте начеку!» А когда красная стрелка неподвижна, вы должны «Повиноваться приказам».

Знак выглядит так, будто его сделали на каком-то заводе, он изображен на толстом металле и надежно прикреплен винтами к столбу. Похоже, что в Беверли-Хиллз даже граффити обладают стилем.

Должна признаться, что этот знак меня развеселил, но мне удается сохранить серьезное выражение на лице.

— И ты показала его мне, потому что…

— Ты паникуешь, — говорит она, когда нас начинают обходить туристы. — А не должна.

Она поворачивается, берет меня за руку и направляется к Родео. Несколько секунд я иду рядом с ней и молчу, не понимая, что она имела в виду. И тут до меня доходит: она про завтрашнюю съемку с Блейком.

— Ты пытаешься меня успокоить.

— Я упрямая сука адвокат, — отвечает она, сохраняя полную невозмутимость. — И не занимаюсь утешениями.

Правда в том, что как раз это Линди сейчас и делает. Она знает мое отношение к собственной игре. А в сочетании с моим неврозом касательно Блейка это настоящая бомба с часовым механизмом.

Линди берет меня под руку и дружески ее сжимает.

— Дев, милая, чтобы как следует сыграть сцену, тебе нужен партнер, которому ты доверяешь. Возможно, ты больше не доверяешь вашим отношениям, но я знаю, что как профессионалу ты ему веришь. Блейк хороший парень. Надежный. И вы оба будете блистать на экране.

Мне хочется, чтобы она сказала еще что-нибудь в том же духе, но я не настаиваю. Потому что она права. Я действительно доверяю Блейку. По крайней мере, раньше доверяла. До Блейка у меня никогда не было настоящих, серьезных отношений с мужчиной. Быть знаменитой совсем не просто. Я люблю мою жизнь — поймите меня правильно, — но найти время для отношений так же трудно, как встретить мужчину, который либо не завидует мне, либо не благоговеет перед моими деньгами и славой. В ранней молодости я пару раз влюблялась, но уже к двадцати двум годам поняла, что на свете совсем не так много мужчин, достойных доверия.

После нападения того безумца я даже не пыталась завязывать какие-либо отношения. Я нервничала и внутренне сжималась рядом с другими людьми, особенно с мужчинами. Однако Блейк… каким-то непостижимым образом ему удалось пробраться в мое раненое сердце. Сначала медленно и осторожно, затем все увереннее я сняла все свои защитные сооружения. И мне казалось, что все правильно, все замечательно. Я решила, что мне наконец удалось найти мужчину, который меня искренне любит. Мужчину, способного прогнать мои страхи и разделить со мной жизнь. Мужчину, достойного моего сердца.

Я ошиблась, и именно поэтому мне было так больно, когда он предал меня во время интервью на телевидении. Но я знаю, что могу с ним работать. Ненавидеть — и работать.

— Ты права, — говорю я. — Но я все равно чувствую… ну, не знаю. Я нервничаю.

Она оценивающе смотрит на меня.

— Дело в той сцене? Ты приходишь домой и обнаруживаешь в своей квартире чужого человека?

— Ты совсем как Мак, — говорю я. — Она сегодня сказала примерно то же самое.

— Может быть, мы правы.

— Может… — Я замолкаю и пожимаю плечами. — В любом случае, какой бы ни была причина, я ужасно нервничаю. Так что, наверное, хорошо, что ко мне вечером придет Энди и мы с ним порепетируем.

Линди слегка приподнимает брови.

— К тебе домой?

— Да, — отвечаю я, делая вид, что в этом нет ничего особенного.

Впрочем, я понимаю, что Линди мне не обмануть. Она знает меня лучше всех остальных людей в мире, и потому ей известно, что после нападения сумасшедшего я почти никому не открываюсь. У меня практически нет новых друзей, и то, что я пригласила Энди к себе домой, для меня важный шаг.

На самом деле Блейк — единственный из моих новых знакомых, кому удалось преодолеть мои защитные стены. И видите, что получилось. Я открыла ему сердце и поделилась вещами, которыми не делилась больше ни с кем. Я верила, что это настоящее и навсегда. А он вонзил в мое сердце нож да еще повернул его.

Линди одаривает меня понимающей улыбкой, затем снова берет под руку и тащит за собой.

— Идем, моя беспокойная подруга. Пора потратить немного денег.

Эта идея кажется мне восхитительной, и я молча иду за ней целых десять секунд. Но если честно, меня мучают мысли о том, что я пригласила чужого человека в свой дом, и через несколько мгновений я понимаю, что больше не могу терпеть. Я останавливаюсь перед экстравагантной витриной «Тиффани».

— Может быть, я неправильно поступила, что пригласила его?

Линди легонько бьет меня по руке сумкой, и я замолкаю.

— Слушай, милая. Он работает в вашей команде. Вот почему ты его пригласила. Он не Янус. Ты это знаешь.

— Ты права. Конечно права.

— Кроме того, Энди наверняка лучше остальных понимает, через что тебе довелось пройти. Ведь на него тоже велась охота. Ты мне сама говорила.

— Ну, в некотором роде, — соглашаюсь я. — Его втянули в игру в роли Защитника.

— Ну-ка объясни еще раз. Что-то я не могу понять сути этой штуки, которая называется «Играй. Выживай. Побеждай».

Поскольку коэффициент умственного развития у Линди так высок, что она может считаться одним из ценнейших национальных продуктов, я ей не верю. Однако понимаю, что она пытается сделать. Поэтому я иду ей навстречу и рассказываю об игре, объясняя, что означают роли Жертвы, Убийцы и Защитника.

— Такова структура игры, — продолжаю я. — Но именно охота делает ее крутой.

— Точно. Я помню из сценария, который ты давала мне читать. Жертва должна отыскивать подсказки и разгадки по всему городу.

— Правильно, — говорю я. — Но самое интересное состоит в том, что загадки основаны на анкете, которую игрок заполняет в начале игры. Мне кажется, кое-кто из первых игроков врал — почему бы и не соврать в киберпространстве? — но вскоре люди поняли, что подсказки лежат в сфере их интересов.

— Значит, загадки для доктора будут связаны с медициной, а для адвоката — с юриспруденцией?

— Совершенно верно, — подтверждаю я. — А как только новые игроки начали писать о себе правду, игра стала еще популярнее. Человек, который ее придумал, невероятно разбогател. Невозможно даже представить, сколько он заработал.

— И чем он сейчас занимается? Он имеет хотя бы примерное представление о том, кому пришло в голову перенести игру в реальный мир?

— Нет, — говорю я. — Он умер. В детстве Арчибальд Гримальди был бедным ребенком и подвергался жестокому обращению, в общем, не вписывался в нашу систему. Однако ему удалось выбраться из грязи и нажить огромное состояние, когда он был еще совсем молодым человеком. И все благодаря ИВП. Однако в конце концов деньги ему не помогли. Однажды ночью он исчез, утонул в море. Конец. Игра закончена. По крайней мере для Гримальди, но не для миллионов людей по всему миру, которые продолжают поддерживать жизнь ИВП.

— Какая грустная история, — говорит Линди.

— Да, очень.

— Ты ведь в нее играла? — спрашивает она.

— Один раз, — признаюсь я. — И почти сразу проиграла.

— Я не могу сложить даже пасьянс «Паук». ИВП представляется мне высшим пилотажем.

— Мне тоже.

— Но давай вернемся к Энди, — говорит Линди, поворачивая разговор к тому, с чего мы начали.

— Его втянули в игру в роли Защитника, — повторяю я.

— Но кое-что случилось, — подсказывает она.

Я не помню, рассказывала ли ей всю историю до конца, но, похоже, она знает, куда ведет.

— Энди получил пулю, пытаясь спасти Жертву, но это не помогло. В конце Убийца расправился с Жертвой, а Энди…

Я замолкаю и пожимаю плечами, потому что мне больше нечего сказать.

— Ну и ну, — говорит Линди.

— Именно.

— Он, наверное, был очень подавлен.

— Мне кажется, он с этим неплохо справился, — говорю я, вдруг почувствовав, что должна его защитить. — Он оказался в невозможном положении и сделал все, что было в его силах, чтобы тот парень остался в живых. А когда все закончилось, он нашел Мел, и теперь они стараются помочь тем, кто попал в ловушку этой игры.

— В каком смысле?

— Деньги, которые Мел выиграла, оставшись в живых, она использовала для финансирования одного проекта. Они со Страйкером и другими людьми, одержавшими победу и оставшимися в живых, посещают компьютерные сайты, оставляют там объявления и разыскивают тех, кто играл и выжил.

Меня слегка передергивает. Слишком жутко все это звучит. Оказаться втянутым в игры какого-то маньяка, который перенес компьютерную игру в реальную жизнь. Насколько это ужасно? (На самом деле, учитывая, что я сама оказалась игрушкой в руках Януса, думаю, я могу ответить на этот вопрос: почти невыносимо.)

— Значит, многим удалось остаться в живых? Ты говорила, что ей помогают и другие люди?

Я приподнимаю одно плечо.

— Не думаю, что многим. Насколько мне известно, Энди и еще двоим. Дженнифер Крейн и ее жениху, агенту ФБР по имени Девлин Брейди.

— Дженнифер, — повторяет Линди и хмурится. — Откуда я знаю ее имя?

— Ты читала сценарий, — отвечаю я. — Она моя соседка по комнате. Точнее, соседка Мел.

— Ах да, — говорит Линди. — Значит, ваш фильм является частью грандиозного плана Мел? Чтобы все узнали про игру?

— Очевидно, — отвечаю я. — Однако добился съемок именно Энди. Думаю, он убедил Мел, что, если она расскажет свою историю и широкая общественность узнает о происходящем, это позволит неизвестным игрокам выйти из тени, а также положит конец кошмару.

— Яркий свет убивает грибок, — комментирует мои слова Линди.

— Можно и так сказать, — говорю я, и мы наконец идем дальше.

— Ну что, тебе стало лучше? — спрашивает Линди через некоторое время.

Я останавливаюсь и прищуриваюсь, потому что не знаю, о чем она говорит.

— В каком смысле?

Она смеется мне в ответ.

— Ты такая предсказуемая! Всего пять минут назад ты сомневалась, правильно ли поступила, пригласив к себе домой Энди. Пора с этим кончать. Ты постоянно так себя ведешь.

— Ничего подобного, — возражаю я, хотя и понимаю, что вру.

Я действительно всегда так делала, но после нападения стало хуже. И вдвойне хуже после разрыва с Блейком.

— Ты сама мне рассказала, что сегодня так и поступила, — заявляет она. — Сначала выгнала Блейка из своего трейлера, а потом помчалась за ним, чтобы участвовать в интервью.

— Слушай, это нечестно, — говорю я.

Но я снова начинаю идти вперед, и мой психотерапевт непременно сказал бы, что таким способом я пытаюсь уйти от правды.

Линди бросается за мной, чтобы не отстать.

— Сначала ты решила, что он главная любовь всей твоей жизни, потом он совершил одну ошибку, и ты развернулась на сто восемьдесят градусов. Понимаешь, дорогая, даже олимпийские чемпионы по гимнастике не могут вертеться с такой скоростью.

— Эй! Мы с тобой говорим про одного и того же человека? Он меня бросил. Причем заявил это по национальному телевидению, и никак не меньше.

— Он тебя не бросил. Он увильнул от прямого ответа.

— Увильнул, — повторяю я. — Ну, это звучит разумно. Потому что в таком случае он будет в полной безопасности, пока на его горизонте не появится кто-нибудь получше.

У нас были самые серьезные отношения, по крайней мере я так думала, в особенности после того, как мы заговорили о том, чтобы начать жить вместе и купить пополам стереосистему. И соединить наши коллекции дисков…

Раньше я ничего подобного не делала. Ни с кем.

Но потом я узнала одновременно со всей страной, что мы «встречаемся, однако никакие обязательства нас не связывают». Его слова, не мои. Должна сказать, это стало для меня новостью. Болезненной и унизительной.

В тот момент он давал интервью Леттерману, а что это значит? Миллионы телезрителей. Когда Леттерман спросил его — в присущей только Леттерману манере, — рассчитывает ли Блейк встретить кого-нибудь получше, он смущенно засмеялся с видом маленького потерявшегося мальчика. «Хо-хо, приятель, — сказал Леттерман. — Деви связалась с ветреником».

Догадайтесь, какие были заголовки на следующей неделе в «Энтертейнмент уикли»? Два очка вам, если вы предположили, что такие: «Хо-хо, приятель. Блейк — настоящий дьявол».

— Ты сама знаешь, что Блейк ничего такого не имел в виду, — говорит Линди. — Леттерман поставил его в затруднительное положение, и он дал дурацкий ответ. А теперь ты наказываешь вас обоих за то, что он сболтнул глупость. Парень действовал под влиянием Эллиота. Естественно, он нес всякую чушь.

Ее слова меня веселят, но я сдерживаю смех.

— Неужели ты хочешь сказать, что в тот самый момент, как ты это узнала, ты его сразу разлюбила?

Я останавливаюсь, скрестив руки на груди, и пристально смотрю на Линди. Мы уже дошли до Дэлтон-уэй, где Виа-Родео встречается с Родео-драйв. Мимо нас проходят хорошо одетые туристы и так же хорошо одетые местные жители. Я замечаю девушку, невероятно похожую на Пэрис Хилтон, которая спешит в сторону «Гуччи». Она видит нас и машет рукой. Точно, это Пэрис.

— Я не говорю, что ты должна его простить, — гнет свое Линди, не замечая того, что мы всего в ярде от знаменитой богачки. — Я пытаюсь тебе объяснить, что ты отреагировала не на то, что он сделал или чувствовал. Ты взглянула на себя. Ты узнала, что он не готов надеть кольцо тебе на палец, и внезапно решила, что сделала ошибку, когда влюбилась в него.

— Господи, — говорю я с благоговением. — Неудивительно, что ты адвокат.

Она показывает мне средний палец и продолжает идти дальше. Я спешу за ней, а в голове у меня воцаряется полная неразбериха. До определенной степени она права, и я это понимаю. Я не могла просто сидеть, зная, каковы его чувства, и ждать, когда все рухнет окончательно. В таком случае я стала бы жертвой в нашей маленькой любовной истории, а эту роль я не намерена больше играть никогда в жизни.

Линди замедляет шаг и строго на меня смотрит.

— Дай парню еще один шанс, ладно?

Я вспоминаю, как он заглянул ко мне в трейлер, окруженный мягким сиянием полуденного солнца.

— Я подумаю, — говорю я. — Но пока не советую тебе делать на это ставки.

Красивая внешность — это, конечно, хорошо, но он очень сильно меня обидел.

— О большем я и не прошу, — отвечает Линди.

— Кстати, я вообще не понимаю, почему мы о нем говорим, — возмущаюсь я. — Мы пришли сюда, чтобы походить по магазинам и сделать покупки, а он совершенно не умеет это делать.

— Все дело в икс- и игрек-хромосомах, — отвечает Линди, и я закатываю глаза. Она вздыхает и поворачивается, оглядывая улицу. — Здесь нет ни одного магазина, в котором я хотела бы что-нибудь купить.

— Ты стала старой и жалкой, — говорю я со смехом. — Но я тебя все равно люблю. А еще я точно знаю, в чем твоя проблема. Она весит примерно тридцать фунтов, у нее вьющиеся светлые волосы, и она считает, что я самая крутая в мире.

Линди приподнимает одну бровь.

— Ладно, — поправляюсь я, — она считает, что я самая крутая в мире после ее мамы и папы.

— Ты меня убьешь, если мы зайдем в детские магазины?

— Нет, — говорю я, потому что в данный момент и сама не слишком настроена на покупки. — Разве что мы не можем уйти, не побывав в…

— Я знаю, в «Прада». — Она кивает. «Прада» находится примерно в половине квартала отсюда, недалеко от перехода. — Пошли.