Парторг 2

Глава 6

Восьмого апреля я встал чуть ли не затемно. И в шесть часов утра был уже готов ехать на работу. Наши сапёры, птички ранние, уже приступили к работе, поэтому мы с Андреем без проблем на их полуторке к половине седьмого добрались до партийного дома.

По моим расчётам нынешнее утро, это самое раннее, когда товарищ Чуянов может вернуться из Москвы. И я решил, что мне надо успеть до встречи с ним пообщаться с Виктором Семёновичем и доложить свои планы.

Их у меня за вчерашний день возникло два. Первый самый простой и очевидный: создать режим наибольшего благоприятствования товарищу Сидорову Ивану Петровичу с тем, чтобы быстро определиться, насколько жизнеспособна его идея восстанавливать разрушенные дома с использованием «дедовских» технологий. Вполне возможно, что можно будет восстанавливать здания на высоту пары этажей, а это уже будет прорыв в нашей ситуации практически полной безнадёги.

Гашёная известь, песок и глина, эти материалы не являются дефицитами. И можно попытаться наладить достаточно масштабное производство мертеля Егора Челиева по технологии первой четверти девятнадцатого века, которая была апробирована и успешно использована при восстановлении Москвы после пожара двенадцатого года.

Она сейчас лежит в основе производства цементов, применяемых при подводных работах. Мы о ней подробно говорили, правда уже не помню на каком цикле, но точно не на истории строительного дела. В совокупности с идеями Ивана Петровича это может позволить нам начать достаточно масштабное восстановление разрушенных зданий, если рассматривать остатки только первых, максимум вторых этажей.

Я ещё не придумал как, но надо помочь Ивану Петровичу, чтобы он в ближайшие две недели приступил к ремонту осмотренных мною четырёх разрушенных домов и, если его идея сработает, тут же начать восстановление рабочих посёлков тракторного: Верхнего и Нижнего.

За эти две-три недели надо доработать идею налаживания опытного производства мертеля Челиева. И если получится, тут же масштабировать это производство, организовать крупные строительные бригады и приступить к восстановлению тех зданий, где более-менее уцелели первые этажи.

Эта идея у меня окончательно созрела, когда я после подъёма был занят своим утренним моционом. В это слово я вкладывал немного другой смысл, отличный от общепринятого.

В моей системе координат это не утренняя прогулка, а приведение себя в порядок после подъёма, в том числе и небольшая зарядка или прогулка на свежем воздухе, естественно если для этого есть возможность. Сегодня я выполнил несколько упражнений для рук и корпуса прямо возле блиндажа, разминая затёкшие за ночь мышцы. Потом умылся ледяной водой из бочки, стоявшей у входа, и это окончательно разогнало остатки сна.

Во время утреннего чаепития я конспективно набросал этот план в своей рабочей тетради и решил его изложить Виктору Семёновичу при первой же возможности. Записи получились сбивчивыми, местами неразборчивыми, но для меня они были понятны. Основные тезисы, ключевые моменты, расчёты необходимых материалов.

Второй моей идеей был план масштабных ремонтных работ разбитой немецкой техники. И если в идее восстановления первых этажей зданий было очень много подводных камней, то здесь я не сомневался в успехе, особенно если привлечь к ремонту пленных. Среди них наверняка много всяких ремонтников, слесарей и прочих механиков, хорошо знающих свою технику. Немцы славятся своей педантичностью и техническими навыками, почему бы не использовать это на благо восстановления?

Охрана на входе уже знала меня в лицо и по имени-отчеству, но я всё равно дисциплинированно предъявлял свои документы. Они ко мне, кстати, обращались по званию: товарищ лейтенант.

Вот загадка, почему меня не увольняют из рядов РККА. Кем интересно продолжаю числиться в секторе учёта командиров местного военкомата? Эту загадку я, наверное, скоро разгадаю, когда пройду назначенное мне внеочередное освидетельствование в начале мая. Может быть, меня хотят оставить в резерве? Или просто забыли или не успели оформить увольнение по ранению? Бюрократия есть бюрократия, даже во время войны.

Лейтенант госбезопасности, которому я предъявил свои документы, дисциплинированно козырнул мне и неожиданно задержал меня:

— Минуту, товарищ лейтенант. Товарищ Андреев распорядился передать вам, чтобы вы, как только появитесь, сразу же поднялись к нему.

Я молча кивнул и прямым ходом направился в кабинет Виктора Семёновича. Он, похоже, работал всю ночь: глаза были красные, и весь был какой-то серый. Лицо осунулось, щетина пробивалась на щеках, воротник гимнастёрки был расстёгнут. На столе валялись окурки в пепельнице, стояла недопитая кружка с остывшим чаем. Картина бессонной ночи была налицо.

— Здравствуйте, Виктор Семёнович, — поздоровался я, входя в кабинет.

— Здравствуй, Георгий Васильевич, — ответил Виктор Семёнович на моё приветствие. — Садись, читай.

Я взял в руки текст телефонограммы, сразу же отметил её гриф: «совершенно секретно» и дату 1.00 восьмого апреля, и только после этого начал читать её лаконичный, но совершенно однозначный по содержанию текст.

«Положение дел с восстановлением жилого фонда г. Сталинграда Государственным комитетом обороны СССР по состоянию на 07.04.1943 года оценивается как неудовлетворительное. Всем партийным, советским и хозяйственным органам надлежит в кратчайшие сроки разработать, принять и осуществить комплекс мер, которые позволят к 07.11.1943 года радикально изменить положение дел с восстановлением разрушенного жилого фонда Сталинградской области и города Сталинграда. Предупредить о персональной ответственности за выполнение этого поручения ГКО СССР товарищей Чуянова А. С., первого секретаря Сталинградского обкома и горкома ВКП(б); Прохватилова В. Т., второго секретаря Сталинградского обкома ВКП(б); Зименкова И. Ф., председателя Сталинградского облисполкома; Андреева В. С., второго секретаря Сталинградского горкома ВКП(б) и Пигалева Д. М., председателя Сталинградского горисполкома. Председатель ГКО СССР Сталин И. В.».

Получив такую бумагу, подписанную Сталиным, не одну ночь спать не будешь. Так что причина помятого внешнего вида Виктора Семёновича ясна как белый день. Слова «персональная ответственность» в сталинской телефонограмме означали только одно: либо выполнить, либо… Другого варианта не было.

Я перечитал телефонограмму ещё раз, вдумываясь в каждое слово. Срок, седьмое ноября, день годовщины Октябрьской революции. Ровно семь месяцев на то, чтобы совершить невозможное. Радикально изменить положение, это значит не просто построить несколько домов, а действительно переломить ситуацию, показать реальный прогресс, пути быстрого решения проблемы.

— Алексей Семёнович уже вернулся из Москвы и сейчас объезжает город. На девять ноль-ноль у него назначено совещание по этому поводу, — Виктор Семёнович показал на телефонограмму, которую я ему вернул. — Кроме перечисленных товарищей ты тоже на нём должен присутствовать.

Мне до дрожи во всём организме захотелось закурить. Виктор Семёнович меня понял и протянул мне пачку «Казбека», лежащую у него на столе. Руки у меня слегка дрожали, когда я брал папиросу. Понимание того, что я буду присутствовать на совещании такого уровня, где речь идёт о персональной ответственности перед Сталиным, вызывало смешанное чувство гордости и тревоги.

— У меня, Егор, — так по имени он называет крайне редко и исключительно тет-а-тет, — нет никаких идей и мыслей, как можно ускорить восстановление города. Твоя идея крупнопанельного домостроения хороша, но к седьмому ноября она ещё не сработает, а о переносах срока даже думать нечего.

В его голосе звучала усталость и какая-то обречённость. Он говорил медленно, словно взвешивая каждое слово, понимая всю тяжесть ситуации. Крупнопанельное домостроение, это хорошо, это перспективно, но на его освоение нужно время. А времени как раз и нет.

Виктор Семёнович чиркнул спичкой, быстро прикурил и протянул мне коробок. Я тоже прикурил, затянулся и выпустил в потолок два колечка табачного дыма. Одна половина меня нынешнего не знала ничего лучше «Казбека», а другая уже отвыкла от приличных папирос. Поэтому эти советские папиросы мне нравятся. Хотя надо будет попробовать трофейные немецкие сигареты. Говорят, у них табак крепкий, но какой-то другой по вкусу.

— У меня есть идеи, — я достал из сумки листы со своими набросками и протянул Виктору Семёновичу, — уверен, почти на все сто, что сработает.

Виктор Семёнович такого явно не ожидал и ошарашенно посмотрел на листы, которые я положил перед ним, а потом на меня. В его глазах мелькнуло что-то похожее на надежду, но он старался не показывать своих эмоций. Слишком много раз за последнее время надежды оказывались обманчивыми.

— Ты завтракал? — растерянно спросил Виктор Семёнович.

— Мы с Андреем с утра чай пили, — я встал со стула. — Разрешите, мы с ним пойдём позавтракаем, а вы пока всё это прочитайте.

— Да, иди, иди, — махнул он рукой, погружаясь в чтение. — Минут через сорок приходи.

Я вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь. В коридоре стоял Андрей, терпеливо ожидающий меня. Он вопросительно посмотрел на меня, но я только кивнул в сторону столовой. Говорить пока было не о чем, надо было дождаться реакции Виктора Семёновича на мои предложения.

На завтрак была дежурная гречневая каша, но, похоже, что в этот раз её варили не на одной воде. Вернее не так, варили её конечно на воде, но вот потом, похоже, добавили настоящее подсолнечное масло, а самое главное, к чаю всем давали сливочное масло. Немного, но абсолютно всем.

Конечно, это не комильфо, основная масса простых сталинградцев уже даже не помнит, как оно выглядит, но если того же Виктора Семёновича ещё и плохо кормить, то он явно долго не протянет. Руководство должно было оставаться на ногах, должно было сохранять работоспособность, иначе восстановление города просто остановится.

Андрей выдачей ему масла был явно потрясён и непонимающе уставился на работницу раздачи, протянувшую ему кусок хлеба, намазанный маслом. Ей было не меньше сорока, она нам годилась в матери, и поэтому, улыбнувшись, сказала:

— Бери, с сегодняшнего дня всем работникам горкома и обкома положено утром масло. А вы, товарищ лейтенант, можете теперь свой офицерский паёк полностью на руки получить. Это, — она показала на куски хлеба с маслом, — сверх него.

Её голос был добрым, почти материнским. Она смотрела на нас с Андреем так, как смотрят на своих детей, с теплотой и заботой. Наверное, у неё самой были сыновья на фронте, или погибли уже, и теперь она всех молодых бойцов воспринимала как своих.

Андрей отошёл от раздачи, немного пошатываясь, и когда я сел напротив него, то увидел в его глазах слёзы:

— Вот бы мамке моей послать это маслице. У меня сестрёнка младшая, слабая очень, доктора говорили, ей масло полезно было бы кушать.

Голос его дрожал, он старался сдержаться, но не мог. Кусок хлеба с маслом лежал перед ним на тарелке, и он смотрел на него так, словно видел в нём спасение для своей сестры. Я представил себе где-то в далёком уральском поселке худенькую девочку, которой так нужно это масло, эти калории, эта надежда на выживание.

У меня кусок хлеба в буквальном смысле колом встал в горле. Я с трудом протолкнул его внутрь и встал из-за стола. Не мог я сейчас есть это масло, зная, что у Андрея сестра голодает. Не мог и всё тут.

— Допивай чай, я сейчас приду.

Подойдя к раздаче, я попросил позвать начальника столовой. Им был усатый одноглазый дядька лет пятидесяти. У нас с ним было шапочное знакомство, я знал, что он был в ополчении и глаз потерял где-то в районе тракторного. Звали его Аркадий Антонович, а познакомились мы, когда он объяснял мне, почему не может выдать полностью положенное масло. Он вышел, вытирая руки полотенцем. Увидев меня, кивнул приветливо:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант. Чем могу помочь?

Поздоровавшись, я спросил:

— Аркадий Антонович, а имею я право отослать кому-либо часть своего продовольственного аттестата?

— Конечно, напишите рапорт, отдайте его Марфе, а она всё сама сделает, — он понимающе посмотрел на меня, потом на Андрея, который с несчастным видом запихивал в себя кусок хлеба с маслом. — Андрюшкиным хотите переслать?

— Да, — коротко ответил я.

— Вы через часок к Марфе зайдите. Я к Марфе забегу, мы с ней напишем всё, а вам надо будет только подпись поставить. Ну и Андрюшка пусть подробный адрес даст.

Он говорил просто, буднично, словно это было самое обычное дело. Но я видел в его единственном глазу одобрение. Он понимал, что я делаю, и уважал это решение. Сам он наверняка тоже кому-то помогал, кого-то подкармливал из того немногого, что имел.

— Спасибо, Аркадий Антонович. Обязательно зайду.

Я вернулся к столу. Андрей сидел, уткнувшись лицом в ладони. Плечи его вздрагивали. Я положил руку ему на плечо:

— Не переживай. Сегодня оформим, чтобы твоей семье часть моего аттестата шла. И маслице твоей сестрёнке достанется. Тебе надо только Аркадию Антоновичу адрес сказать.

Он поднял на меня красные глаза:

— Георгий Васильевич, вы это серьёзно?

— Серьёзно, Андрюша. Мы тут не пропадем, а у тебя семья.

Он схватил мою руку обеими руками и прижался к ней. Я почувствовал, как его слёзы капают мне на пальцы. Ничего не сказал, только крепче сжал его плечо. Что тут скажешь? Война, голод, дети умирают от недоедания. И если я могу хоть чуть-чуть это изменить, хоть одного ребёнка спасти, я это сделаю.

Андрей задержался в столовой, а я направился в кабинет Виктора Семёновича. Ровно через сорок минут вновь постучал в дверь кабинета второго секретаря горкома партии, открыл её и добрым голосом спросил:

— Разрешите, товарищ второй секретарь?

— Заходите, товарищ инструктор, — в тон мне ответил Виктор Семёнович.

Я вошёл и сразу заметил, что он преобразился. Лицо его было по-прежнему усталым, но глаза блестели как-то по-другому. В них появилась та самая искорка, которой не было полчаса назад. Мои листы с набросками лежали перед ним на столе, исписанные его пометками на полях.

— Садись, Георгий, — он показал на стул. — Давай разбираться с твоими идеями. Первая, про мертель Челиева и восстановление первых этажей. Объясни подробнее, как ты это видишь.

Я сел и начал рассказывать. Рассказывал о том, как Иван Петрович Сидоров знает старинные технологии, как можно использовать гашёную известь, песок и глину для создания прочного раствора. Что такое мертель Челиева, как его применяли при восстановлении Москвы после пожара 1812 года и сейчас используется сейчас в подводном строительстве.

— Понимаете, Виктор Семёнович, у нас в городе тысячи зданий, у которых первые этажи более-менее целые. Стены стоят, фундамент держится. Если мы восстановим хотя бы эти первые этажи, используя материалы, которых у нас полно, мы сможем расселить людей. Не в блиндажах, не в подвалах, а в нормальных помещениях с крышей над головой.

— А перекрытия? Крыши?

— Лес сначала начнем собирать из развалин. Его много, надо только методично собирать. Обгоревшие балки очищаем, подгоняем. Кровельное железо тоже в развалинах полно. Да, это трудоёмко, но реально. А про работы Челиева материалы надо в Москве срочно заказать, вдруг я что-то немного напутал. Я про это давно читал, еще в сороком, — не моргнув, соврал я..

Виктор Семёнович задумчиво кивал, слушая меня. Он делал пометки в блокноте, что-то прикидывал.

— А вторая идея? Про немецкую технику?

— Там проще, — я достал из сумки второй лист с набросками. — Разбитой немецкой техники по всему городу навалом. Грузовики, штабные машины, бронетранспортёры, даже танки. Создаём централизованную площадку, лучше всего у «Красного Октября». Туда свозим всё это железо. Разбираем, сортируем, собираем из нескольких разбитых машин одну целую. Так сейчас наши ребята делают на тракторном на своем ремонтном участке. Фронтовики говорят эти танки лучше новых. А немцы педанты, у них стандартизация отличная, запчасти взаимозаменяемые. Привлекаем пленных механиков, они свою технику знают лучше всех.

— И что получим в итоге?

— Парк исправных машин. Грузовики для перевозки стройматериалов, для вывоза мусора. Танки переделываем в тракторы, как на тракторном уже пробуют делать. На них можно и плуги цеплять, и строительное оборудование. Негодное скоро сразу в переплавку, в тех же цехах «Красного Октября».

Виктор Семёнович откинулся на спинку стула, закурил новую папиросу. Молчал, думал. Я не торопил его, понимал, что он прикидывает всё это в уме, оценивает реальность исполнения.

— Знаешь, Георгий, — наконец произнёс он, — твои идеи иногда мне кажутся безумными. Но они пока вроде срабатавют. Наверное именно потому, что безумные. Потому что никто до этого не додумался. Ты смотришь под ноги и предлагаешь использовать то, что под ногами валяется.

Он встал, подошёл к окну, постоял, глядя на разрушенный город.

— На совещании у Чуянова ты всё это изложишь. Подробно, с цифрами. Подготовься. Это может быть наш шанс.

— Будет исполнено, товарищ второй секретарь.

— И ещё, Георгий, — он обернулся ко мне, — спасибо. За то, что думаешь. За то, что не опустил руки. За то, что веришь, что можно.

Я встал, отдал честь. Что тут скажешь? Просто надо делать, а не говорить. Работать, а не рассуждать о невозможности. Вот и всё.