Переливание сил

ДИСКУССИИ

Больная лежала уже почти выздоровевшая, но почему-то снова заболевшая. Вот ведь нелепость какая. Все хорошо. Операция — хорошо. После операции — хорошо. Первый раз поела — хорошо. Первый раз пошла — хорошо.

И вдруг на́ тебе — болит нога. Нога стала толстая, температура. Ходить не может. Есть не хочет. На нас в обиде.

И мы тоже. Вроде бы мы-то при чем?!. И действительно не виноваты. А чувствуешь себя виноватым. Ее ведет молодой ординатор. Он несколько лет проработал где-то на периферии, а у нас — около двух месяцев.

У него опыт. Он верит в него и ценит его. Он любит больных. Он хорошо мыслит. Он всегда хочет, чтоб как можно лучше было больным. Он правду-матку в глаза режет. Он из «неудобных» людей. Хороший человек. Правда, очень уж уважает «собственную хорошесть». Мысли свои любит.

Но любит и больных. Я его люблю за это.

— Что ты назначил?

— Постельный режим. Все средства, принятые на вооружение при этом. Ну и жду.

Режим! Какое противное слово. Не для больницы слово это. Режим. Изолятор. Казенная одежда. Свидания. Передачи. Родственников не пускают. Нам в больницах побольше б свободы. Лечиться было бы приятнее. Да и спокойнее. Впрочем, какая ж свобода, если больной?

— А больше ничего не назначил?

— Повязку положил.

— Так давай по нашему методу лечить. Введем в артерию.

— А зачем? Давайте обычными методами сначала. Они же помогают всегда. Не поможет, тогда введем.

«Обычными...» «Всегда...» Ненавижу это: «Помогает всегда».

— Так ведь почти все болезни всегда проходят. Даже которых лечить не умеем. Вот ведь грипп проходит. А если мы в силах ускорить выздоровление — надо ускорить.

— Пожалуйста. Прикажите. Сделаю.

— Да не хочу я приказывать. Ты ведь врач. Должен думать сам, что лучше.

— Ну а если думать, предпочитаю, чтоб на моих больных не экспериментировали.

— Это, милый мой, эксперимент лишь для тебя. А мы этим методом уже сотни больных вылечили.

— Я ж и говорю: прикажите — сделаю.

— Ну чего ты упорствуешь? Да ты пойми, негативист, экспериментировали мы раньше. На себе. Мы тут все себе вначале в артерии вводили. Так что, пожалуйста, не строй из себя героя-противленца. Приказать я еще успею.

— Не понимаю, почему чуть что — надо тыкать в артерию. Почему нельзя использовать старые методы? Вы здесь сотни больных этим методом излечили, а мы по-старому — тысячи, наверное. Подождать пару дней, если будет плохо — тогда давайте.

Я смотрю через открытую дверь палаты на больную. Вот ведь была уже почти дома, и... раз — на три недели.

Можно ее и пожалеть, конечно. Не колоть в артерию. Так ведь в три раза дольше.

— Ведь мы же дни теряем, — я опять начинаю втолковывать, но уже злюсь. Нельзя злиться: я же педагог. — Пока болезнь свежа — действие лучше...

— Но ведь в артерию вводим, не в вену.

Противник отступил на заранее подготовленные позиции. Надо развивать успех. Бить по отступающему. Зайти с флангов. Окружить, смять и в плен взять. Вот лишь бы не истребить.

— А артерии бояться не надо. В вены мы тычем когда надо и не надо. А вена более ранима. В ней скорость кровотока меньше. В ней чаще воспаления, чаще тромбы. Но этого ты не боишься — привык.

— Может быть, все же лучше по старому римскому закону: Festina lente — «Спеши медленно»?

— Да пойми же! Болит у нее. Да к тому же она видела себя уже дома! Боли-то пройдут сразу. Больной легче станет — с р а з у!

— Ну что ж. Прикажите. Сделаю.

Я разозлился. И пошел.

Сестре:

— Подавайте в перевязочную.

Пока больную привезли в перевязочную, я развел препарат. Набрал его в шприц.

Больная лежит. Смотрит испуганно. Конечно, я напрасно разводил дискуссию. Она видела издали, что мы спорим. Хоть и не слышала о чем. Да ведь больным слышать и не надо. Они всегда что-то чувствуют! Ну не всегда. Или, в крайнем случае, что-нибудь додумают. Придумают. Еще хуже.

Так. Вот бедро переходит в живот. Вот паховая складка. А вот и пульсирует.

— Видишь? Здесь пульсирует.

— А я знаю где.

— Фиксирую артерию двумя пальцами.

— Я знаю, босс.

— Не язви, а смотри... Сейчас я вас уколю. Не бойтесь. Обычный укол.

— А я и не боюсь, — храбрится больная, а сама, конечно, боится. Я ж вижу. Напрасно мы с ним сейчас разговаривали там.

Иголку воткнул. Пульсирует иголка. Значит, на артерии. Так. Рраз!

Из иголки пульсирующим фонтанчиком бьет струйка крови.

— Шприц, пожалуйста. Сейчас в ноге вы почувствуете жар. Но он быстро пройдет.

— Ой! Ой! Горячо очень!

— Сейчас пройдет. До десяти сосчитайте...

Он смотрит на меня торжествующе.

— Прошло уже. Не горячо.

— А нога болит?

— Не пойму. Вроде меньше. Нет, вроде не болит.

Теперь я смотрю на него торжествующе.

— Пощупай ногу,— я ему доктринерски.

Щупает.

— Больно?

— Нет.

— Здесь?

— Нет.

— А так?

— Нет.

Я:

— Заклейте и отвезите больную.

Сейчас надо молча уйти.

Уходя:

— Большой повязки не надо. Можно увозить больную.

Через год.

Он выходит из перевязочной. За ним больная.

— Ты что делал?

— В артерию вводил.

— Кому?

— А вот ей.

— Так что же она пешком идет?!

— А ничего не бывает. Я уж сколько делал — и ничего. Идут пешком.

— Да ты что?! Так уж мы много делаем! Нельзя после этого пускать пешком. Надо же осторожность соблюдать.

— Да говорю ж, ничего. Чего зря-то осторожничать? Я себе когда ввел — сразу же пошел на операцию. Даже побежал. И стоял на операции долго. И ничего.

Или я его тогда «истребил»?

Или у него опять появился опыт?

1964 г.