«КАК ЖАЛКО, ЧТО У МЕНЯ НЕТ ГРЫЖИ!»


Как жалко, что у меня нет грыжи! Ну что, подойдет к ним молодой парень, длинный, худой, с еще юношески дефектной фигурой, как говорят портные и продавцы магазинов «Одежда», и они, естественно, должны будут подумать: «И вот этот будет оперировать нашего папу!» А так хоть какой-нибудь признак респектабельности будет. Ну хоть что-нибудь мне для солидности! Сейчас выйду к этим прекрасным двум девочкам, девушкам, и скажу:

«Здравствуйте. Я дежурный хирург. Я сейчас принимал вашего отца».

«Здравствуйте, доктор. Ну скажите, что у папы? Что делать будем?»

И я вынужден буду сказать им: «У вашего папы ущемленная грыжа. Его надо срочно оперировать».

«Что вы говорите! Неужели это необходимо?! Может, можно подождать?»

Они с сомнением будут смотреть на меня, оценивать мой внешний вид, мою юность. Юность почему-то вызывает недоверие, считается, что в юности все радикальны, и, наверное, они усомнятся в предложенной мной необходимости. Они ж ведь и сами молодые, прекрасные две девушки, похоже, что моего возраста. Во всяком случае, мне так показалось, когда я в приемном покое принимал его, а они сидели в ожидательной комнате.

И я должен прийти к этим девочкам...

«Нет. Ждать нельзя. И без того много времени прошло. Вы и так слишком долго дома ждали. Он уже на грани большой опасности».

А они, наверное, подумают, что надо бы спросить у кого-нибудь посолиднее, а не у этого мальчишки, у меня то есть.

Никакой во мне солидности. Я ж не могу им сказать, что я и есть сегодня ночью ответственный хирург, старший в ночи.

Ах какие обе девочки красивые! А мне явно не хватает солидности, респектабельности, уверенности... Вот! Может, мне не хватает уверенности? Вот главное: наверное, нет уверенности. А отчего? От недостатка знаний, опыта? Знать — знаю. Нет навыка разговаривать с родственниками. Нет навыка разговаривать с хорошенькими девушками. Вот если бы они лежали больные и их надо было оперировать, я и не заметил бы, что они хорошенькие. Больные и больные. А тут... Что ж мне с ними говорить-то, о чем?.. О чем — ясно, но как! Они мне не должны поверить.

«Может быть... Вы на нас только не обижайтесь, но, может быть, с кем-нибудь еще посоветоваться? Вы не подумайте, что мы не доверяем, но папа наш... Это все неожиданно... Мы так волнуемся».

А я им отвечу вполне солидно:

«Конечно, это ваше право, и совершенно естественно, что вы волнуетесь, и конечно же я нисколько не возражаю, но у нас нет времени, нельзя терять ни минуты, прошло уже больше шести часов, и не исключено, что придется теперь еще из-за этого делать и резекцию ущемленной кишки».

И тут мне надо будет сказать обязательно, что я не один принимаю решение. Нельзя им говорить, что я главный этой ночью. Это я им после операции, а сейчас я им вот что скажу:

«Видите ли, каждый случай, требующий нашего активного вмешательства, то есть операции, мы решаем коллегиально. И я, и еще один хирург, дежурный сегодня. Мы оба посмотрели, и оба решили, у обоих нет и тени сомнения. А два хирурга, думающие одинаково об одном и том же, — это уже много. У нас нет времени ждать и консультировать. У вашего папы нет времени».

Конечно, мне бы хоть какая-нибудь болезнь для солидности. Скажем, гипертония — я уже буду значительно увереннее, весомее, солиднее.

А когда я сошлюсь на второго хирурга, они с легкой совестью скажут мне:

«Да, да. Конечно, конечно, доктор. Вы делайте, как надо. Мы понимаем. Что делать? Но вы и нас поймите — это ж наш отец».

И я им скажу — я выше их, я сверху глядеть на них буду, — я по возможности солиднее им скажу:

«Да. Его готовят сейчас к операции, и я тоже сейчас иду мыться и буду оперировать».

Тут надо будет им ввернуть, что такая операция для нас не редкость и я уже таких операций сделал много. Это я им обязательно вверну как-нибудь.

А теперь они обязательно спросят:

«А кто будет его оперировать?»

И я отвечу, улыбнувшись:

«Всей бригадой навалимся. И я, и второй дежурный. Оба будем оперировать».

Девочки эти, нежные, интеллигентные, они наверняка будут говорить так:

«Спасибо, доктор, а можно нам подождать здесь до конца? Нам ведь скажут, как она пройдет?»

«Ну, во-первых, спасибо не надо говорить заранее: мы, хирурги, народ суеверный, как летчики, шахтеры, моряки. Спасибо скажете потом. А подождать, конечно, можно. После операции я сам спущусь к вам и все расскажу».

А после операции они, наверное, попросят разрешить кому-нибудь посидеть а отцом. Но я им на это согласия не дам:

«Нет, нет. Сегодня этого делать не надо, ни к чему, а вот завтра утром придете ко мне, и я вас пропущу».

А утром я попрошу шефа разрешить мне пропустить кого-нибудь из этих девочек. Шеф мне, конечно, скажет:

«Больно умный. Пусть придут ко мне, попросят, и тогда я разрешу, наверное. Должен быть порядок, и хозяином порядка должен быть шеф, а не юные умники. Ты дежуришь ответственным дежурным не потому, что ты умный, а потому, что исполнительный. Помни это».

Но я его уговорю и сам им разрешу пройти к отцу.


Я посмотрел на себя в зеркало.

Вот сейчас войду к ним высокий, стройный и голубоглазый. Ну и пусть еще не солидный. Зато умный, а шеф пусть думает, что исполнительный.

Я открыл дверь и прошел в посетительскую. На скамейке сидят две девушки. Я подошел к ним.

— Вашего отца надо оперировать.

— А что с ним?

— У него ущемление грыжи.

— Вы доктор его?

— Да, я дежурный хирург.

— Ну что ж, мы так и думали. А когда нам можно будет узнать, как его дела?

— Завтра утром придете, и мы вам все расскажем.

— Мы обе завтра утром заняты, а придет мама, ей можно будет пройти к отцу?

— Я думаю, что заведующий пропустят. Обратитесь утром к нему.

— А у кого она узнает про операцию?

— Спросит, в какую его положили палату, и узнает у палатного врача.

— Спасибо, доктор. С ним можно будет попрощаться нам?

— Только быстро. Нам уже надо его на операцию брать.

Я пошел в отделение, на операцию. Надо побыстрее его соперировать, и, может, успеем еще отдохнуть, хоть немного. Устали мы сегодня здорово. Скоро уже и ночи конец.

1974 г.


Загрузка...