Переливание сил

МЕА CULPA[2]

По высшему разряду жалоба... Что же случилось? Я недавно эту больную видел. Не могу сказать, что операция была эффективна. Ноги болят. С этими косточками иногда бывает так. Но что же случилось? Вдруг жалоба взорвалась. Операции могут быть неудачны. Операции же! На живом человеке. Если б человек был машина. Заменить бы винтики иль шестеренки. А может, даже сделать капитальный ремонт. Что же случилось?

Ей около шестидесяти лет. Большие пальцы на ногах загибались и даже заходили на вторые пальцы. С боков торчали косточки. Конечно, это больно. Если человеку за пятьдесят. И если думает об операции... Значит, больно. От хорошей жизни операции не хотят. Ни больные, ни врачи. Молодые часто делают для красоты. Как у нас говорится — «косметические показания к операции». Для красивых туфель. Пожилые? Вряд ли.

— Доктор, вас вызывает какая-то женщина в посетительскую.

— Кто меня спрашивал?

— Я к вам с запиской от доктора Хлебиной.

«...Если можно, положите эту женщину и, если найдете нужным и возможным, сделайте ей операцию. Заранее благ...»

С этим доктором я работал в самом начале своей хирургической деятельности. Их поликлиника относилась к нашей больнице, и после моих операций больные попадали к ней под наблюдение.

— Я поехала в ту больницу, где вы работали раньше. С трудом нашла. Доктор Хлебина весьма... Я разговаривала с одной больной после вашей операции. Она тоже...

— Надо узнать, можно ли положить из другого района. Оставьте ваше направление. Я узнаю. И позвоню вашему доктору.

— Скажите, а есть смысл делать эту операцию? Не вырастут косточки снова?

— Вырасти новые не могут. Убирается вся головка кости. Она не может вырасти, как хвост у ящерицы.

— И можно будет покупать любую обувь?

— Во всяком случае, для этого делают операцию. Ну а гарантию ведь даже часовщики лишь на год дают.

Почему-то платье, костюм заказывают. Шьют по мерке. А обувь в основном покупают готовую. Разумнее делать наоборот. Неподходящая обувь — это ужасно. Ноги болят. От этого болит все. И поясница. И голова. И как портится характер! А платье? Максимум — некрасиво. Однако, поди же, делают наоборот. Шеф разрешил ее положить.

Я помню эту операцию.

— Доктор, а не будет больно?

— Это я могу гарантировать. Больно быть не должно. Кроме первых уколов.

У моих студентов сегодня операционный день. И эту операцию я делаю и для них. По ходу своих действий — объясняю. Вообще работаю немножко на них, на публику. Когда на операции зрители, меня всегда немного приподымает и вдохновляет. Мне кажется, при публике, особенно если это студенты, всегда доброжелательно настроенные, я оперирую много лучше. Руки сами ходят... А когда на операции присутствует недоброжелатель... Я всей кожей чувствую его колючий глаз. Постепенно мои движения становятся все более медленными, скованными. Если только я не увлекусь беспредельно. Тогда на все плевать. Вообще, это ужасная черта. Но что делать?

На одобрении, на аплодисментах я работаю лучше. А студентов я люблю. Мне кажется, что и они меня любят. Во всяком случае, при них я оперирую всегда легко и радостно. И с осложнением справляюсь тоже легко.

— Ой, этот укол болезненный!

— Да. Но только этот, первый. Дальше не будет. Сейчас будет распирать. Это тоже неприятно. Но не очень больно. Новокаин вводится сюда. Как раз, где проходят магистральные нервы. Вся периферическая часть обезболена. Такая анестезия называется проводниковой. А частный случай проводниковой, на пальцах, называется по авторам анестезии — по Оберсту — Лукашевичу. Редкий случай в медицине—два отца. В 1949 году возникла дискуссия: кто первый предложил этот вид анестезии — Оберст или Лукашевич? До сих пор распутаться не можем. Во всяком случае, анестезия хорошая и удобная.

Но сюда, в область операции, мы тоже введем новокаин. Здесь обезболивание великолепное. Все манипуляции абсолютно свободны, никакой реакции. Сами видите.

Учтите: все, что мы говорим о предстоящей операции, всегда условно. Нельзя заранее все предусмотреть. К этому можно лишь стремиться. На операции могут быть любые непредвиденные, экстраординарные случаи.

Разрез делаем выпуклостью кверху. Подальше от того места, где может давить обувь. Вот! Видите, какая разросшаяся кость и торчит в сторону. Ее надо убрать. Можно спилить, скусить щипцами или срезать таким вот желобоватым долотом. Лучше долотом. Оно создает такую же, как и сустав, полукруглую поверхность. Я не молотком бью. Просто давлю. Срезаю. Это если хватает силы. После дежурства, например, сил у меня не хватило бы. Давайте долото. Фиксирую стопу другой рукой.

Беда! Хоть и без дежурства, а с трудом поддается. Расхвастался. Нет, пошло. Аж рука дрожит. Еще немного. Еще чуть-чуть.

— А-а! Черт возьми!

Долото сорвалось и врезалось в ладонь. Рана глубокая. Полукруглая, как долото.

Больно-то как! Кровищи сколько! Надо зашивать. Как же я доделаю?

— Дайте новокаин. Теперь себе заморожу. Нет, лучше ты зашей, Володя. (Больно.) Вот вам опять местная анестезия. Шелк на игле. Тонкий. (Сейчас с новокаином не больно. Фанфарон.) Еще шелк. Четырех швов хватит. (А ничего, не больно. Пока анестезия держится, могу закончить операцию. Кто это сказал: «Что же делать, если то, что мы делали, мы уже не можем делать?» Кокетничаешь, брат?! А что ей сказать? Что сорвалось долото? Нет. Чем объясняться, лучше сам доделаю.)

— Дайте новую перчатку. Ну вот, и все в порядке. Давайте долото снова... и молоток.

В конце концов пустяковая рана. Можно оперировать. Даже нужно оперировать. Все равно это кокетство. Можно и не оперировать. Даже и не нужно оперировать. С другой стороны, фанфарон я.

— Вот видите. Головка кости. Мы можем отдать ее больной. На память. Теперь зашивать. Между пальцами валик надо вставить.

Операция на другой ноге прошла без эксцессов.

После операции тоже все благополучно. На десятый день сняты швы. Раны зажили хорошо. Все три.

У меня была несколько раз.

— Вы знаете, продолжает болеть. Сейчас, конечно, лучше, чем было сразу после операции. Но мне трудно ходить.

— Покажите ноги. Опухоль спала.

И снова назначения. Ванночки, компрессы, лекарства.

— И обязательно носите супинаторы. Если боли будут продолжаться, придите опять.

Всегда так, когда делаешь для каких-то знакомых. Или того хуже — знакомым знакомых. Соседке шефа делал такую же операцию — тоже неудачно. Приятельнице своей делал — целый год восстанавливалась. Теперь, правда, все хорошо. Туфли узкие, шпильки.

— До свидания. Когда закончите этот курс, покажитесь.

Помню дискуссию в ортопедическом обществе. Все эти слова говорили противники метода операции, которым я оперирую. А сторонники его выдвигали другие, не менее сильные аргументы. Спор не разрешен. И тот и другой метод дает определенный процент неудач. Если много разных типов операций, значит, нет ни одного хорошего. Много методов лечения — ни одного полноценного.

Зачем он посвящал больную в тонкости этой дискуссии? Он, наверное, ударился с ней в научные рассуждения. А каждый слышит лишь то, что хочет услышать.

Больную-то ведь можно понять. Ей плевать на дискуссии, на рассуждения. Она делала операцию, чтобы нога нормальная была. А у нее болит. Она мучается год после операции. Ей уже невмоготу. Она, может, и вольна для себя делать любые выводы. Ей больно. Неудача-то налицо. Но врач должен был ей помочь, а не усугублять ее нервное состояние.

— Скажите, доктор, а может, не стоит делать эту операцию? Часты неудачи?

— Безусловно, стоит. Неудачи бывают. Но нельзя же жить, рассчитывая на неудачи. У вас сейчас болит?

— Болит.

— Ну а какой выход? К сожалению, это лечится только операцией.

— Мне говорили, что могут вырасти новые косточки.

— Новые не вырастут. Это можно гарантировать.

— Мне рассказывали, что некоторые месяцами не могут восстановиться после операции.

— Это иногда бывает. У некоторых проходит много времени, прежде чем они приспособятся.

— А много таких операций у вас сделано?

— Много.

— А вы видели их после операций?

— И я видел. Вас доктор Хлебина направила. Она их больше видит после операций. Она, наверное, говорила вам.

— Она-то говорила. Да ведь боязно решиться на операцию.

— Это конечно. Ну, вы решайте. Если ходить больно, если вы с трудом подбираете обувь, ничего ж другого не остается.

— А часты неудачи?

— Конечно, бывают. Не очень часто. Но бывают.

(Ну к чему я столько разговариваю! Пусть сама решает. А то подумает, что уговариваю. Тут не жизненные показания. До чего же утомляют бесцельные разговоры! Она волнуется. Это понятно. Но говорили без толку. Все равно она будет оперироваться. Она лишь ждет участливого отношения от меня. Пожалуйста...)

— А когда можно ложиться?

— Пойдите в приемное отделение. Вас там запишут и скажут, когда приходить.

— Ну, спасибо, доктор. Еще одно слово. Скажите, а почему она советовала у вас оперироваться? Вы этим специально занимаетесь?

— Нет. Просто так получилось, что я их много оперировал. А они потом попадали в поликлинику к вашему доктору. Это один район. Наверное, она просто видела таких больных больше всего после моих операций.

— Ну, до свидания.

И авторитетная комиссия собралась. Тут и главный хирург города, и известные в городе хирурги, заведующие отделениями, ведущие хирурги больниц, кандидаты, доктора наук.

Эта специальная комиссия при главном хирурге города... К сожалению, в основном они разбирают жалобы. Их много — жалоб этих. Раз в неделю комиссия собирается и разбирает, разбирает, разбирает.

Это заявление на меня не лишено оснований: операция оказалась неудачной. А есть ужасный вздор. Но комиссия все равно собирается. Вызываются врачи-ответчики. Заседают. Разбирают. Пишут объяснения. Каждую среду так. В некоторых больницах вынуждены расписание работы своей так строить, чтобы шеф мог уехать на очередное разбирательство. Ну, так в этот день будет меньше операций. Ну, так не будет в среду обхода...

— Зачитайте жалобу.

Читаю.

— К Балуеву попала.

— Обычная история.

Это говорят вперебивку члены авторитетной комиссии.

А дальше все говорят возбужденно и не слушают друг друга.

Балуев принимает в платной поликлинике. Он не только не успокоит больного, он его возбудит, облает врача: «Да кто же это вам так делал?!» Это его первый и обычный вопрос. После него больные часто пишут жалобы. Что с ним делать? Не знаем. На всех плюет. Делает, что хочет. Тут ведь дело только в совести. Эта манера появилась у многих хирургов. Врачи не думают, когда говорят: «Если бы еще немножко, и было бы поздно!» — это об аппендиците. Угроза при аппендиците не измеряется часами и минутами. Ради красного словца. А потом их коллегам какие-то нелепые неприятности. Это серьезный вопрос такта и внутренней культуры. К этому надо приучать со студенческих лет. Студентам надо не только симптомы рассказывать, но и разумному поведению научить. А какой этике может научить такой профессор, как Балуев? Больной легче не стало. Возбудил ее до предела.

Это выплеснулось из авторитетной комиссии на меня. Наболело. Конечно, наболело.

А затем началось разбирательство.

— Сколько вы сделали таких операций?

— Откуда ж так много? Это ваша тема?

— А какая тема вашей научной работы?

— Как вы делаете эту операцию?

— Сколько больной после этого лежит?

— Назначаете ли вы супинаторы?

— Какой вы делаете разрез?

— Какая повязка после операции?

— Какую методику операции вы предпочитаете?

— Какие изменения были на этой операции?

— Покажите историю болезни.

— Покажите снимки.

Вопросы сыпались со всех сторон.

Обсуждение это абсурдно: комиссия не может предложить радикального лечения. К сожалению, она может только определить виновность и степень наказания. А для лечения бывает вынуждена направить в специализированное учреждение. И на комиссию может быть жалоба.

А затем сообща стали составлять ответ на заявление. Я для этого не нужен.

Все-таки мне сказали, что я излишне самоуверен. Что кое в чем не разбираюсь.

— Это ведь одна пожаловалась. А может быть, есть еще больные после ваших операций, которые страдают и молчат. Не знают, что можно жаловаться.

— А вообще мы к вам не имеем претензий, коллега. Однако есть спорные вопросы и в этой операции, и в вашем отношении к целому ряду моментов.

У членов авторитетной комиссии загораются глаза. Сейчас они с удовольствием начнут спорить, и каждый будет доказывать преимущество той методики, которой придерживается он. Начинается разговор по существу.

По существу?!

Нет, не по существу. Они должны решать, виновен или не виновен. Наказать или не наказать.

Разговор оборвался. Впереди еще несколько жалоб. Могут не успеть.

А я бы с ними с удовольствием поговорил бы как раз по существу.

И подпись. И дата.

А все же, что делать с больной? Ноги-то у нее болят.

1963 г.