Песнь колдуньи

Глава 15

Кудахтанье цесарки — вот что услышал Филибер де Монтуазон, когда ослабли объятия полубреда, вызванного ранением. Он увидел себя на заднем дворе гоняющимся за домашней птицей. Вот он уже вытянул вперед руки, чтобы ее поймать, и улыбается в предвкушении…

Крик изумления — и картинка потеряла четкость. Однако ему и в голову не пришло открыть глаза, чтобы восстановить связь с действительностью, наоборот, он решил, что это его мать, увидев, чем занят сын, решила надрать ему уши. Сжавшись от ужаса, он инстинктивно прикрыл уши руками и, как черепаха в панцирь, втянул голову в плечи.

Решив, что послушница взвизгнула от удовольствия, Лоран де Бомон, бесстыдно задрав ей платье и тяжело дыша от возбуждения, продолжал гладить ее бедра. Наделенный от природы пылким темпераментом, давно не находившим выхода, он позволил себе увлечься хорошенькой Марией, помощницей сестры Альбранты, давно бросавшей на него нежные взгляды. Пары часов хватило Лорану де Бомону, чтобы понять: девушка влюблена в него без памяти. И трех ночей, полных развратных сновидений, чтобы убедить себя: не будет ничего предосудительного в том, что он поможет бедняжке проверить, достаточно ли она набожна до того как она примет постриг. Придя к такому решению, он убедился, что сестра Альбранта занята приготовлением снадобий (она обычно удалялась для этого в кладовую около девяти утра) и настиг сестру Марию в закутке, у постели Филибера де Монтуазона. Несколько верно подобранных слов — и девушка упала в его объятия, настолько взволнованная его ухаживаниями, что все приличия были забыты. Он прижал ее к каменной стене, повернувшись спиной к шевалье и оставив щелку между занавеской и стеной, чтобы видеть происходящее в комнате.

— Святой Иисус! — снова воскликнула Мария и попыталась увернуться от рук юноши.

Лоран де Бомон понял, что на этот раз девушка ускользнула — целомудрие, а может, и стыдливость, внезапно проснувшись, помогли ей прийти в себя. И это его совсем не обрадовало.

— Я не могу больше, моя крошка, иди ко мне, — прошептал он ей на ушко, в спешке расстегивая пуговицы на своих брюках.

— Не перед ним! О, только не перед ним! Он просыпается, барон… Я не смогу… — умоляла девушка, отталкивая его обеими руками.

Она отбивалась теперь с такой силой, что он решил отпустить ее прежде, чем она закричит. Сгорая от гнева, он смотрел, как она подбежала к Филиберу де Монтуазону. Лоран де Бомон был преисполнен решимости взять ее, пусть даже она стоит на коленях у изголовья кровати шевалье, но тут, бросив взгляд на раненого, понял, что девушка не ошиблась. Туго натянутая ткань его штанов в области ширинки в один миг провисла.

— Мсье де Монтуазон… мессир! Вы меня слышите? — умоляющим тоном вопрошала сестра Мария.

Лоран де Бомон подтянул штаны, презрительным взглядом окинул своего жалкого, умирающего соперника и скрылся за занавеской. Он решил выйти подышать, чтобы усмирить в себе вновь проснувшееся желание его прикончить.

И хотя Филибер де Монтуазон с трудом узнавал этот приглушенный голос, он, пребывая во власти своего детского бреда, был уверен, что пальцы, пытающиеся оторвать его руки от ушей, — это пальцы его матери. Зажмурившись как можно крепче, наморщив нос и закусив губу, он решил, что так просто не сдастся. Увидев эту гримасу и не зная, что ей делать, юная послушница оставила его в полусне, как минутой ранее Лорана де Бомона во власти его похотливых фантазий, и бросилась за помощью.

Стоя у очага, сестра Альбранта угрюмо помешивала в небольшом котелке отвар из лекарственных трав. Она вздрогнула, услышав, как резко распахнулась дверь, и живо отстранилась, чтобы искорки взметнувшегося от притока свежего воздуха пламени не попали ей на наплечник. Зажав в руке деревянную ложку на длинной ручке, она обернулась и строго посмотрела на свою помощницу, которая замерла на пороге, прижимая руку к груди, — она никак не могла отдышаться. Платье ее сидело криво, волосы были растрепаны.

— Что за манеры, сестра Мария! Разве вас не учили, что нужно стучать?

— Простите, сестра, простите! — скороговоркой извинилась юная послушница. Она задыхалась от бега и волнения.

— Что случилось? — сердито спросила Альбранта. Филиппина уехала много дней назад, но хорошее настроение к ней так и не вернулось.

Страстное желание Марии заменить Филиппину не изменило ситуацию к лучшему, скорее наоборот. Сестра Альбранта предугадала замысел Лорана де Бомона относительно этой девчушки, миленькой и слишком уязвимой. Сестра Альбранта всегда снисходительно относилась к людским слабостям, но и ее доброжелательности, равно как и терпению, есть предел…

— Филибер де Монтуазон! Думаю, он очнулся! — выпалила наконец сестра Мария.

— Вы уверены? — скептически бросила Альбранта.

— Да, я в этом уверена, — заявила девушка, выпячивая грудь, — она была горда тем, что несет ответственность за больного.

— Хорошо, — сказала сестра-целительница, не желая ее обижать. — А где Лоран де Бомон?

Щеки послушницы заалели.

— Пошел прогуляться, я думаю, — сказала она. Альбранта вздохнула. Неужели у купидона нет других дел, кроме как нарушать покой в их аббатстве? Она сунула ложку в стоящий на полке глиняный горшок с другими ложками и подошла к Марии. Та замерла на месте, вспоминая непристойные ласки молодого человека и с каждой секундой краснея все больше.

— Вы много думаете, но веры в вас недостаточно, чтобы посвятить свою жизнь служению Господу.

Девушка в смущении опустила глаза.

— Уверяю вас…

— Молчите! Лгать грешно, а вы и так в этом преуспели, — заявила сестра-целительница.

Девушка задрожала, и Альбранта поняла, что она вот-вот разрыдается. Смягчившись, она подошла к Марии и положила ей руки на плечи:

— Ведь ничего непоправимого не случилось?

Девушка помотала головой.

— Завтра Лоран де Бомон уедет, он уже достаточно окреп. Я полагаю, что во всем виноват именно он и поэтому ничего не скажу аббатисе о ваших амурах. Вы сами поговорите с преподобной матерью и уведомите ее о вашем решении отказаться от послушничества.

— Это необходимо? — жалобно спросила сестра Мария, поднимая голову.

— Это не наказание, дитя мое. Полгода назад, когда вы только приехали к нам, я сразу поняла, что вы решили стать монахиней в угоду родителям, а не по зову души. И мне не хочется думать, что дурной пример Филиппины оказался для вас заразительным.

— Я ни за что не стала бы ее осуждать, — поспешно сказала девушка.

— Хорошо. Я поделюсь с аббатисой своим мнением относительно вашего призвания. Но я запрещаю вам приближаться к этому дьяволу до его отъезда.

Мария побледнела и вся сжалась от отчаяния, но кивнула.

— С этим мы разобрались. Теперь расскажите, что выкинул наш шевалье, разговаривающий во сне.

— Но он ничего не говорил, — поправила сестру-целительницу Мария. Она уже поняла, что та ей не поверила.

— Как не говорил? Что же он тогда сделал?

Выслушав девушку, Альбранта с трудом удержала готовое слететь с языка ругательство, опустив к груди свой поросший редкими черными волосками подбородок, а выпрямившись, поспешила к постели Филибера де Монтуазона. Она сгорала от любопытства.

Сестра-целительница застала шевалье опирающимся спиной на подушку. Взгляд его, скользивший по стенам, остановился на монахине, которая замерла, приподняв рукой занавеску. Мария стояла у нее за спиной.

— Именем всех святых, значит, это правда! — воскликнула сестра-целительница, крестясь.

Легкая улыбка придала жизни бледному лицу больного, в то время как совладавшая с эмоциями Альбранта подошла к нему, чтобы проверить пульс на шее.

— Похоже, у меня выросла борода, сестра, — сказал ей шевалье, ощупывая подбородок. — Какой сегодня день?

— Две недели прошло с того дня, как вы сцепились с Лораном де Бомоном. Об этом вы помните?

Шевалье наморщил лоб.

— Значит, сегодня шестнадцатое августа, — подсчитал он. Было видно, что это известие его огорчило.

— Вы помните, что дрались на дуэли, мессир? — не отступала Альбранта, приподнимая ему веко, чтобы лучше рассмотреть глазное яблоко.

— И о Филиппине тоже помню.

— В таком случае, — вовсе не радостным тоном сказала Альбранта, — с уверенностью заявляю, что вы спасены. Хотите есть?

— И пить. А еще я хочу увидеть Филиппину, ну и аббатису, мне нужно с ней поговорить.

— Я немедленно пошлю за аббатисой. А вот на встречу с Филиппиной вам рассчитывать не стоит, мессир. Она покинула стены нашей обители, — добавила Альбранта жестко.

Во взгляде Филибера де Монтуазона заметалось беспокойство.

— Она…

— Филиппина вернулась к отцу, — успокоила его Мария. Ее вмешательство огорчило сестру Альбранту, о чем она моментально дала понять девушке взглядом, в котором читался упрек.

Филибер де Монтуазон, напротив, поблагодарил юную послушницу улыбкой.

— Ваш голос… — начал он. — Вы были у моего изголовья, когда я очнулся от этого странного сна?

— Я не знаю, что вам снилось, мессир, но я была рядом… — любезно ответила девушка.

— Бегите на кухню и принесите шевалье еды, приказала сестра Альбранта. Не хватало еще, чтобы теперь юная Мария оказалась во власти чар Филибера де Монтуазона…

Девушка, кивнув, убежала.

— Я уберу это, вам оно больше не нужно, — сообщила сестра Альбранта, отбрасывая одеяло, стоило занавеске опуститься.

Шевалье, опустив взгляд на свое тело, не успел сообразить, что происходит, как монахиня без всяких предосторожностей выдернула у него из уретры соломинку. Боль была такой острой и неожиданной, что он вскрикнул.

— Не думала, что вы такой нетерпеливый, — насмешливо бросила Альбранта, небрежно опустив истерзанный орган.

В голове у Филибера де Монтуазона пронеслась мысль, что сестра могла запросто лишить его состоятельности в амурных делах, но он предпочел эту мысль прогнать. Его мужская сила всегда останется при нем!

— Не знаю, как и благодарить вас за ваши заботы и уход, сестра, — учтиво произнес он.

Альбранта подняла с пола ночной горшок, сунула туда соломинку, радуясь про себя, что удалось заронить в разум шевалье зерно сомнения. Так ему и надо! Из-за него ее ненаглядная Филиппина столько мучилась! Не говоря уже обо всем остальном. Пока не доказано обратное, Альбранта не могла отогнать от себя мысль, что Филибер де Монтуазон может оказаться убийцей. А она еще тратила на него свой драгоценный эликсир!

— Первое время при мочеиспускании вам будет больно. Если через три дня это не пройдет, я подберу вам лекарство. А пока вам не принесли еду и питье, самое лучшее, что вы можете сделать, — это прилечь и отдохнуть.

— А что с Лораном де Бомоном? — спросил он, когда она отвернулась, намереваясь унести горшок с мочой.

— Он скоро уедет, а вы — как только поднаберетесь сил.

— Возвращение Филиппины к отцу означает, что вскоре объявят об их помолвке?

Вспомнив, как похотливо Лоран де Бомон смотрел на Марию, сестра-целительница не решилась соврать, хотя подтверди она его предположение, он навсегда оставил бы в покое Филиппину.

— Она просила передать вам письмо. Я его сейчас принесу, — сказала Альбранта и повернулась к больному спиной, давая понять, что разговор закончен.

Филибер де Монтуазон не стал настаивать. Он закрыл глаза, ощущая сильную слабость. Когда вернулась с бульоном, хлебом и кубком вина сестра Мария, он уже спал. Опасаясь, как бы он снова не впал в беспамятство, она поставила поднос возле кровати и потрясла его за плечо.

— Мессир! — позвала она.

И отпрянула, когда он открыл один глаз.

— Ваша еда, — пробормотала девушка виновато.

Как только он сел на постели, она поставила ему на колени поднос, пожелала приятного аппетита и убежала на свидание к Лорану де Бомону, которое тот у нее вымолил. Девушка знала, что Альбранта ушла за аббатисой.

Юноша ожидал ее у кладовки. Он открыл дверь, и она вошла внутрь следом за ним, сгорая от желания снова оказаться в его объятиях и в то же время полная решимости ему не уступать.

— Как сообщила вам сестра Альбранта, завтра вы уезжаете, мессир. Если вы желаете меня, как я желаю вас, я приеду к вам и мы поженимся, — заявила она безапелляционно, отстраняясь от него на достаточное расстоя-ние, чтобы снова не потерять голову.

— Нежная, прекрасная Мария! — защебетал он и попытался приблизиться к девушке, уверенный, что она готова ему уступить. — Разве могу я быть настолько эгоистичным, чтобы позволить вам отказаться от выбранного пути только ради того, чтобы влачить жалкое существование рядом со мной? Если бы я только услышал шепот вашего сердечка, если бы прочел правду в ваших глазах, прежде чем в них утонуть…

Побледнев в одно мгновение, она отстранилась.

— Я не понимаю вас, мессир…

— Увы, моя ненаглядная, я должен сделать признание прежде, чем вы откажетесь от пострига. Я люблю другую и искренне полагал, что вы об этом знаете. Я и не думал вас обманывать.

Подбородок девушки задрожал.

— Ей не нужна ваша любовь. Она вам об этом сказала. И все в аббатстве это знают. Я думала, вы от нее отказались.

— Я всего лишь расстроился…

— Вы не понимаете… Я напросилась сестре Альбранте в помощницы, чтобы заменить ее. Я люблю вас, мессир. Люблю с того дня, как увидела вас в саду с сестрой Эмонеттой. Я полюбила вас раньше нее и навсегда, поэтому предложила вам себя, когда она вас отвергла. Вы не можете меня оттолкнуть! Я умру! — голос девушки прерывался от волнения.

Ее искренность обезоружила Лорана де Бомона. И это не могло быть уловкой, это был порыв женщины, готовой унизиться перед мужчиной, лишь бы он обратил на нее внимание.

Несмотря на ненависть, испытываемую им к Филиберу де Монтуазону, юноша возблагодарил судьбу за то, что его неожиданное пробуждение помешало ему обесчестить эту девушку. Неужели Филиппина так взбудоражила его кровь, что он бросился, как неумолимый хищник, на столь уязвимую, столь чистую добычу? Да еще в таком месте? Некогда он обвинял шевалье во всех грехах, но сам ведет себя не лучше. Внезапно он ощутил себя достойным презрения, и презирал себя уже за то, что может так о себе думать. Прямо перед ним молча стояла Мария, и слезы текли из ее светлых глаз. Столько любви… И десятой части ее он не видел в глазах Филиппины. Одну только гордость.

— Дайте мне время, — прошептал он, сам себе не веря, — Время забыть ее.

— Я буду ждать вас. Но я не хочу жить во лжи. Я не смогу принять постриг теперь, когда отдала вам свое сердце. Я вернусь к родителям. Поклянитесь, что приедете ко мне, если вам удастся забыть эту любовь. Поклянитесь, мессир. Перед Богом и в его доме.

— Клянусь! — сказал он, и на этот раз вполне искренне. Если, несмотря на все его старания, Филиппина ответит отказом, он женится на Марии. Она достойна стать его супругой, и даже в большей мере, чем любая другая дама, потому что в его груди уже зародилось теплое чувство к ней.

— А теперь уходите, — сказала она, немного успокоившись. — Скоро придут аббатиса с сестрой Альбрантой.

Лоран де Бомон вышел. Ему было неприятно думать о том, что он причинил боль Марии. Он дал обещание, и исполнит его, если Филиппина выйдет за другого. Неважно за кого. Кроме, пожалуй, Филибера де Монтуазона. Он быстрым шагом пересек комнату. Своего соперника он увидел лежащим на боку на кровати. Шевалье как раз сплюнул мокроту.

— Манеры у вас, как я вижу, остались свинские, — отметил Лоран де Бомон.

Филибер де Монтуазон посмотрел на него. В глазах его зажегся злой огонек.

— Зато сноровки все еще достаточно, чтобы засунуть ваши манеры вам в глотку.

Юноша подошел ближе.

— Боюсь, возможности вашего тела не соответствуют вашим притязаниям.

— А значит, мне придется какое-то время терпеть ваше общество, — вынужден был признать Филибер де Монтуазон. — Но я соглашусь только при условии, что вы расскажете мне о ней.

— Наша дуэль глубоко потрясла ее. И она не желает, чтобы мы из-за нее снова пытались убить друг друга.

Губы Филибера де Монтуазона изогнулись в циничной ухмылке.

— И вы, разумеется, готовы подчиниться.

— Я пообещал не проливать вашу кровь и даже вверить Господу вашу участь, хотя каждую ночь испытывал соблазн перерезать вам горло.

Филибер де Монтуазон расхохотался.

— Я что же, должен благодарить вас за то, что вы меня не убили?

— Скорее, за то, что я достаточно сильно ее люблю, чтобы не поддаться искушению.

Их взгляды, острые, как клинки мечей, скрестились.

— Я это ценю, — кивнул Филибер де Монтуазон. — Кто же или что нас рассудит?

— Пускай она сама выберет. А мы будем вести себя как галантные кавалеры, а не как воины.

— А если выбор падет на другого? — спросил шевалье.

— На турнирах у нас будет масса возможностей померяться силами.

— Прекрасно! — согласился Филибер де Монтуазон. — Я за честное соперничество.

— И поклянетесь в этом на вашем нагрудном кресте?

— Вы оскорбляете меня, мессир…

— Оскорбить означало бы не признавать, чего вы стоите, — ответил на это Лоран де Бомон и, поклонившись, задернул за собой занавеску.

Циничный смех шевалье летел ему вслед. Навстречу же шли аббатиса и сестра Альбранта.

— Я принял решение, — объявил им юноша. — Мой отпуск затянулся. Я возвращаюсь к дофину.

— Да хранит вас Господь, сын мой, — благословила его аббатиса, протягивая ему руку.

Он склонился, чтобы поцеловать ее, а выпрямившись, повернулся к сестре Альбранте. Облегчение, которое она испытала, узнав, что он все-таки уезжает, было написано на ее лице, и она не пыталась этого скрыть.

— Сестра, я уеду на рассвете, — обратился к ней Лоран де Бомон. — Я предупрежу конюха и попрощаюсь с тетей. Знайте, я увожу с собой воспоминания о вашей доброте и буду молиться за вас…

— Я тоже буду за вас молиться, — заверила его сестра Альбранта, — и стану просить Господа нашего, чтобы он укрепил вас в вашем стремлении к добродетели…

Их взгляды встретились. Лоран де Бомон первым опустил глаза, поклонился и вышел.

— С одним решили! Посмотрим, что расскажет нам второй! — пробормотала Альбранта, по пятам следуя за аббатисой.