Песнь колдуньи

Глава 29

Джем всегда ощущал ее присутствие. Клинок кинжала, неизменно лежавший у него под подушкой, становился холоднее в дни, когда рядом бродила смерть. В детстве ему временами чудился ее гнилостный запах, и он быстро оборачивался, чтобы убедиться в том, что она его не преследует. Он родился с этим даром, а потом узнал, что отец принял закон: тот, кто становится султаном, обязан отрубить голову своим братьям и их сыновьям. Долго Джем вздрагивал, услышав свист кривой сабли в момент казни. Долго носил след от смоченной в настое хны веревки, которую однажды ночью накинул ему на шею Баязид. Предвестие будущего, если он, на правах старшего сына, все-таки займет престол. Джем не помнил, как ему удалось справиться с этим страхом. Без сомнения, благодаря матери и ее уверенности в том, что он, а не Баязид, станет султаном. Благодаря отцу. Хотя сегодня это уже было неважно, память жила в сердце. Память о победе над самим собой и над тенями. В первый раз он понял, что победил свой страх, находясь в Старом городе, у входа в собор Святой Софии. К нему подошел нищий, лицо которого было закрыто капюшоном. По виду странствующий монах. Джем взял его за руку, чтобы вложить в нее несколько монет.

Монах вырвал руку.

— Несчастный! Смерть будет наградой за твою доброту!

И он засучил рукав. На свет явилась рука, пораженная проказой, но он тут же опустил рукав. Джем не шевельнулся. Наоборот, он придвинулся к прокаженному, чтобы окружающие их не слышали.

— Тебе будет непросто найти в городе лепрозорий, хочешь, я тебя отведу?

— Я знаю, где это. Я ищу нечто иное.

— Если так, позволь тебе помочь. В толпе ты подвергнешь опасности жизни других людей.

— Значит, за свою жизнь ты не боишься?

— Мои дни уже сочтены. Скажи, что ты ищешь.

— Алеппское мыло.

— Зачем оно тебе? — удивился Джем, ведя монаха по лабиринту переулков.

— Очень давно мне в руки попал пергамент, приписывающий этому мылу удивительные свойства. Я хочу испробовать его на своих язвах.

Джем заплатил торговцу за мыло и проводил прокаженного к воротам лепрозория. Запах его гниющей плоти преследовал принца еще много дней — знакомый, такой же, как в детстве. Утром следующего дня он проснулся и посмотрел на свою руку — ухоженную, без единого волоска, нежную. Посмотрел из любопытства, чтобы узнать, проснется ли в нем столько раз испытанный ужас. Но кожа была абсолютно чистой. И страха не было. Джем его приручил!

Вчера, когда зазвонили все колокола, он и без Ги де Бланшфора понял, что король Франции скончался.

— В своем завещании он назначит Анну де Боже регентшей при брате, Карле VIII, пока тот не достигнет возраста, когда сможет править самостоятельно. Но Валуа, милейший Джем, Валуа жаждут власти, поэтому подталкивают Шарлотту Савойскую, мать дофина, к тому, чтобы она заявила права на регентство. И королевский указ 1407 года предусматривает такую возможность. Все это, как вы понимаете, сильно усложняет и тормозит наше дело, потому что пока неясно, с кем нам вести переговоры. Джем воздержался от замечаний.

— И еще. Хуссейн-бея, посланника вашего брата, нашли мертвым в одном переулке.

— Наверное, его хотели ограбить.

— Скорее всего, — согласился великий приор. Он с трудом ворочал опухшим языком, истерзанным щипцами зубодера.

Оба сделали по глотку чая.

— Я пришлю к вам Филибера де Монтуазона. Он будет охранять вас.

— Мне хватает моей личной охраны. — Лицо Джема напряглось. Он понял, что все сегодняшние речи великого приора Оверни были не более чем очередным хитрым ходом, направленным на то, чтобы навязать ему это новое ограничение.

— Слухи, ваше величество. Опасность уже у наших дверей. Мне доложили, что Хуссейн-бея видели с каким-то турком в тот роковой вечер.

— Вы меня в чем-то подозреваете, великий приор?

— Нет, что вы, но можно ли быть уверенным в преданности ваших янычар? Быть может, его убили, чтобы он не сказал лишнего. Чтобы под пытками не смог назвать нам имя человека, которого ваш брат послал убить вас.

— В случае чего я сам справлюсь со своими врагами.

— И все-таки я настаиваю. Филибер де Монтуазон умеет быть незаметным. Вы привыкнете к его постоянному присутствию, и, пока мы не выясним все подробности этого дела, не покидайте ваших покоев. Мне дорога ваша жизнь.

Челюсти Джема сжались. Как велико было в этот момент его желание взбунтоваться! Сказать, что ему известно о махинациях ордена и о переговорах госпитальеров с Баязидом. Но он подумал о своем юном друге, герцоге Савойском, ожидавшем подходящего момента. «Не торопите события, — посоветовал ему герцог. — Храните спокойствие». Джем ощутил в себе волнение вод Средиземного моря, такого спокойного внешне, но способного внезапно обрушиться и сокрушить того, кто захотел его покорить.

С самого утра Филибер де Монтуазон устроился на ковре среди приближенных принца и его жен. Он постоянно был с ними. Но если эта крыса полагала, что сможет помешать Джему общаться с друзьями, она ошибалась. Насух был челеби. [11] Своей эрудицией он превосходил любого госпитальера, читал греческих, итальянских, латинских, французских авторов, но превыше всего, как и Джем, ценил произведения персидских поэтов, что позволяло им, вплетая в разговор тот или иной стих, вести беседу со стороны невинную, сообщая то, что должно быть скрыто от посторонних.

Ближе к обеду, поймав очередной настойчивый взгляд Насуха, Джем признал очевидное: этого способа общения отныне было недостаточно. Он небрежно склонился к Мунии, дочери высокопоставленного чиновника-мамелюка, которую султан Кейт-бей в знак дружбы отдал ему в жены.

Алмеида, управлявшая его гаремом, еще ни разу не приводила новую жену на его ложе. Джем прекрасно понимал почему. Фаворитка опасалась, как бы новенькая не заняла ее место, ведь Муния была очень красива. Это соперничество забавляло принца, поэтому он не требовал привести египтянку к нему. И теперь радовался этому. Она больше других его жен нравилась Филиберу де Монтуазону. А поскольку они ни разу с ней не были близки, Джем, не испытывая никаких угрызений совести, намеревался принести девушку в жертву.

Он шепнул Мунии на ушко несколько слов, пока Анвар отвлекал шевалье. Они с молочным братом так хорошо понимали друг друга, что Анвар сразу же сообразил, что у Джема на уме, стоило тому шевельнуть пальцем. Муния покорно кивнула, а Филибер де Монтуазон в это время разливался соловьем перед Анваром.

Заметил или не заметил? По его виду ничего нельзя было понять. С тех пор как де Монтуазон вернулся из последней поездки, он без устали рассыпался в похвалах в адрес одной дамы, в которую он, по его собственному признанию, страстно влюбился, но имени ее не называл. Анвар, мастер деликатной и остроумной беседы, знал, как увлечь собеседника.

— Ни одна, друг мой, ни одна женщина с ней не сравнится, говорю я вам! Ее красота подобна волшебному сну, который приходит на рассвете, как обещание ангела, — задумчиво произнес Филибер де Монтуазон.

— Вы просто никогда не бывали в наших гаремах, — гнул свою линию Анвар.

Стон заставил всех посмотреть на Мунию, которая схватилась за живот. Она бросила на де Монтуазона страждущий взгляд, прежде чем ответить по-гречески на вопрос Джема: дескать, несмотря на лекарство, которое он ей дал, боль не проходит.

Джем сделал вид, что расстроился.

— Хотите, ее осмотрит наш аптекарь? — предложил Филибер де Монтуазон.

— Это было бы кстати. Хотя и противоречит нашим обычаям.

— Я пошлю за ним, — сказал Филибер де Монтуазон, вставая.

— Думаю, не стоит, — остановил его Джем. — Ги де Бланшфор заявил, что категорически запрещает нам принимать любых посетителей в эти смутные времена. Вам это прекрасно известно. Только тем из вас, кто получил его специальное разрешение, дозволено к нам приближаться. Я не хочу вызвать недовольство приора.

Взгляд египтянки, адресованный госпитальеру, стал умоляющим. Филибер де Монтуазон несколько мгновений колебался. Сидящие вокруг него тем временем безмятежно передавали друг другу мундштук наргиле. Джем приказал Мунии потерпеть и не докучать ему своими жалобами. Она опустила глаза, а принц уже смеялся над шуткой Хушанга, будто бы напрочь позабыв о девушке.

Филибер де Монтуазон подумал, что момент для бунта явно не подходящий. После своего возвращения он не заметил в поведении пленника ничего, что могло бы его встревожить. Ги де Бланшфор заблуждался на счет принца. А эта девчонка так хороша в своих полупрозрачных одеждах! Правда ли у нее что-то болит? Скорее всего. Без конца подстегиваемый мыслями о Филиппине, его мужской голод стал нестерпимым. Он уже не мог смотреть на все эти бедра, украшенные изумрудами пупки, груди, выпадающие из-под шелковых лент. Не говоря уже о том, что принц время от времени касался этих прелестей — немаскируемые предложения заняться любовью… Почему он не держит своих женщин запертыми в одной комнате, подальше от мужских взглядов, как это принято на родине принца? Чтобы испытать стойкость госпитальеров? Чтобы их наказать таким образом?

Стон решил дело. Рука Мунии, раскрашенная хной переместилась с живота к лобку.

— Я сам ее отведу, — объявил он достаточно громко чтобы его услышал Джем, разговаривающий с друзьями Общие счастливые воспоминания были их излюбленной темой. Какой-то эпизод из прошлого они обсуждали и сейчас.

Насух вскочил на ноги.

— Это противоречит нашим обычаям, шевалье!

Джем сделал успокаивающий жест.

— Мы не дома, Насух. Если шевалье предлагает помощь, не вижу причины отказываться. Я ему доверяю. С ним Муния в полной безопасности, как и я сам.

Филибер де Монтуазон не заметил подвоха. Египтянка накинула на плечи шелковый палантин.

— Мы скоро вернемся, — заверил принца шевалье, идя к двери.

Как только она закрылась, Джем хлопнул в ладоши. Женщины вышли из комнаты.

— Говори! — приказал он Насуху.

— В городе полно солдат, нанятых госпитальерами. Они стекаются сюда сотнями по всем дорогам. Трактиры переполнены. На улице от них нет прохода. Я не смог подойти к посланцу герцога, а не то что взять у него письмо. Паломникам вход в резиденцию командора заказан. На этот раз мы окружены.

Джем потер подбородок.

— Значит, это случится сегодня ночью, — решил он. — Завтра у нас заберут оружие.

Взгляды всех присутствующих обратились к нему.

— Ты, Хушанг, передашь мои слова старшему командиру. Пусть янычары держатся поблизости и следят за перемещениями госпитальеров. Раз они набрали еще солдат, значит, боятся наших сабель. Во время вечерней службы попытаемся незаметно уйти. Наш кади [12] статью похож на меня, он займет мое место. Уложим его в мою постель, сразу подмены не заметят. Я надену его одежду и присоединюсь к вам. Вечером, как обычно, вы выйдете прогуляться.

— А Филибер де Монтуазон?

— Я все предусмотрел. Мунии я приказал разжечь в нем страсть, но не уступать. С приходом ночи она пойдет к нему. У нас с кади будет совсем немного времени, чтобы поменяться ролями, но, думаю, мы успеем.

Хушанг кивнул.

— Но нам не разрешат выйти с территории командорства после сигнала к тушению огней.

— Будем уходить в лес через задний выход. Устрой так, чтобы трое наших спрятали там своих лошадей.

Насух с озабоченным видом погладил свою острую бородку.

— Даже если мы уйдем в горы, что мы будем делать, когда нас настигнет целая армия?

— Моя жизнь слишком дорога этим собакам, они не будут ею рисковать. Но как только просигналят тревогу, герцог все поймет. Немного везения, и…

Они обменялись понимающими взглядами.

— Да пребудет Аллах этой ночью на нашей стороне! — сказал Анвар.

— А Господь пусть смотрит на нас с другой стороны, — добавил Джем, похлопав молочного брата по плечу.

Минуту спустя в комнату вошли женщины, а на лицах мужчин снова появились улыбки. Филибер де Монтуазон скоро вернется, и чтобы вечером все прошло, как задумано, он до последней минуты ничего не должен заподозрить.

Стоило Филиберу де Монтуазону выйти в коридор, узкий и с потолком таким высоким, что свет факелов до него не доставал, как египтянка остановила его, взяв за руку. Он заглянул в ее черные глаза. Ее очаровательный ротик был приоткрыт ровно настолько, чтобы показать безукоризненно белые, красивой формы зубы. Быстро оглядевшись, чтобы убедиться в том, что они одни, она прильнула к нему, намереваясь его поцеловать.

— Идем, — сказал ей Филибер де Монтуазон. Член его уже был в боевой готовности.

Если их застанут, Джем потребует удовлетворения, а его жену казнят. Он завел ее в чулан, куда складывали старую униформу ордена. В этой давно заброшенной комнатушке с единственной дверью, через которую они вошли, пригнувшись, воняло плесенью и еще чем-то противным, чему шевалье не мог подобрать названия. Но другого места, где он мог бы удовлетворить с ней свою страсть, поблизости не было. Как и времени, чтобы поискать такое место. Шевалье прижал девушку спиной к шкафу и приник ртом к ее рту. Слова, которые она собиралась произнести, так и не слетели с ее уст, а руки, пытавшиеся его оттолкнуть, ослабели под его напором. Его обострившиеся чувства, так долго испытываемые на прочность, требовали немедленного удовлетворения. Мунии, похоже, его пыл пришелся по душе: она застонала и задышала чаще, стоило ему войти в нее. Чтобы поощрить мужчину, она обхватила его торс ногами.

«Эта девчонка строит из себя даму, а отдается, как потаскуха», — подумал Филибер де Монтуазон. Он представил себе, какой любовницей будет Филиппина, и со сдавленным стоном излил свое семя в лоно египтянки. Если Джем послал кого-то следить за ними, им обоим конец. Де Монтуазон быстро отстранился.

— Он не должен прикасаться к тебе, — сказал он девушке по-гречески.

— И не станет, я ему не нравлюсь. Дело в другом — он сам приказал мне это сделать. — Муния криво усмехнулась. Она ответила на языке франков, хотя и с заметным акцентом.

Филибер де Монтуазон словно окаменел. Он встревожился. Правильно ли он расслышал? В темноте каморки он не мог видеть лица девушки.

— Что ты такое говоришь?

— Что он хотел, чтобы я тебя задержала, а он тем временем мог бы выслушать доклады своих друзей. Принц играет тобой и другими.

Филибер де Монтуазон ощутил, как вдоль позвоночника поднимается ледяная волна.

— Почему я должен тебе верить? Я ничего не заметил, — сказал он.

— Они переговариваются на фарси, стихами, это трудно заметить.

— Ты хочешь сказать, что знаешь этот язык? — Эти слова он выплюнул, как оскорбление.

Но ее не так-то легко было напугать.

— Так же, как и язык твоей страны. Мой отец занимает высокий пост при дворе. Он обожает поэзию персов. Мои наставники обучили меня их языку.

— Но почему ты решила предать супруга? Чего ты хочешь взамен?

— Свободу.

— Если он совершит побег, ты станешь свободной.

— И беззащитной. А я хочу уехать из Франции. Я тебе помогаю, ты поможешь мне.

— Да будет так, — решил Филибер де Монтуазон. — Я отведу тебя к аптекарю и оставлю у него, а сам пойду к Ги де Бланшфору. Он решит, как поступить. Потом мы сделаем то, чего от нас ждет Джем. Но горе тебе, если ты соврала!

Они вышли из чулана, соблюдая осторожность, и ни кого не встретили.

Когда спустя некоторое время они вернулись в покои принца, он был поглощен шахматной партией.

— Тебе лучше? — спросил он у Мунии, оторвав взгляд от шахматной доски.

Египтянка кивнула и присоединилась к женщинам, которые тихо, чтобы не мешать своему повелителю, играли в бабки. Филибер де Монтуазон принял предложение Анвара сыграть в кости. Усевшись по-турецки между ним и Хушангом, он метнул кубики на ковер. На каждом выпала шестерка.

— Удача улыбнулась тебе, — отметил Хушанг негромко, собирая кубики.

— Она любит дерзких, — отозвался Филибер де Монтуазон с обычной своей медовой улыбкой.

Партия между ними, настоящая, только что началась.