Пианисты

VII

Как только они с Машенькой открыли дверь квартиры, в глаза бросился мигающий огонек автоответчика. Елена Васильевна до сих пор была противником мобильных телефонов, считая их баловством и ненужной тратой денег. Поэтому первым делом, зайдя в дом, она проверяла оставленные сообщения. Но не успела она нажать на нужную кнопку, как раздался звонок. Взволнованная Жанна Аркадьевна буквально обрушилась на Елену Васильевну лавиной своих новостей.

– Елена Васильевна, дорогая, не могу до вас дозвониться. У меня такие неприятности! – в голосе послышались слезы. – Меня обокрали! Прямо на фабрике! Нас привезли на экскурсию, показать, как делают ковры. Это ужасно! Меня ведь предупреждали, что с турками надо быть настороже…

Затрещали помехи, и голос Жанны Аркадьевны, звучавший теперь так, будто она мгновенно переместилась на другой конец земли, стал перемежаться трубным высмаркиванием.

– Они вытащили кошелек прямо из сумки, хоть я ее крепко держала. А там все – и карта с валютой, и наличные.

– Жанна Аркадьевна, голубушка, не надо так убиваться. Деньги – дело наживное…

– Я в шоке, просто в шоке… Что делать? Вокруг чужие люди, к ним не обратишься. Хорошо, что другую карту я оставила в сейфе отеля.

– Может, я вам могу чем-то помочь? Наверняка есть способы перевода. Только не расстраивайтесь так. Могу вам отправить хоть сегодня, банк рядом. Тысячи долларов хватит? Вы сколько еще там пробудете?

– Еленочка Васильевна, золотая вы моя, как бы я была благодарна и признательна. Как только приеду, сразу отдам. Запишите номер карты…

Машенька стояла в проеме двери, опершись на косяк, и смотрела на Елену Васильевну глазами, полными ужаса:

– Что-то случилось?

– Ничего страшного, так, мелкие неприятности. Не думай о них.

– Это она… Она прилетела.

Остановившимся взглядом Машенька смотрела перед собой в одну точку. Опять мир вокруг рухнул, жизнь остановилась. Было непонятно, куда двигаться, с чего начать, да и надо ли. Какой смысл? Если все, что бы она ни сделала, о чем бы ни думала, разобьется об этот страх, охватывавший ее всякий раз мгновенно, всю целиком, парализуя до какого-то каменного состояния. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Да нет же, она еще в Турции, – Елена Васильевна с не меньшим ужасом наблюдала за оцепеневшей Машенькой, не зная, как ее успокоить.

– Я всегда чувствую, что это она, еще только когда раздается звонок. Даже когда она далеко, я все равно как будто ее ощущаю. Я ненормальная?

– Ты абсолютно нормальная. Пойду накапаю тебе валерьянки.

– Она мне не простит, – Машенька, понурившись, поплелась за Еленой Васильевной. – И поступить на товароведческий не даст. Сразу убьет.

Елена Васильевна вдруг отчетливо поняла, что каждый день отсрочки появления Жанны Аркадьевны значит для Машеньки много. Это не только отложенные упреки, нападки, повторные болезненные переживания неприятностей и девочкой, и ею самой. Каждый день Машеньки в отсутствие матери добавлял ей еще немного робкого права жить так, как она хочет: планировать поступление, мечтать о работе с книжками, встречаться с подругами и вообще быть с теми, кто не считает ее никчемным и неблагодарным бездарем.

Елена Васильевна отсчитывала зависающие на краю склянки и падающие в граненую стопку темно-бурые капли лекарства.

– И сколько мне осталось? В смысле, когда она вернется? – Машенька взяла из рук Елены Васильевны рюмку с похожей на крепкую заварку, но терпко пахнущей жидкостью.

– Я не совсем поняла. Видимо, дней через десять.

Машенька побелела еще больше.

– Так мало…

Каждое утро Елена Васильевна, проходя мимо кабинета, видела спину Машеньки. Еще в пижаме, с растрепанными после ночи волосами, она склонялась над письменным столом, заваленным книгами, и что-то строчила.

– А ты как будто и не ложилась. Доброе утро!

– Ложилась-ложилась…

– Иди умойся и будем завтракать.

– Я сейчас, только допишу.

Елена Васильевна старалась не мешать Машеньке. Когда та притащила от Киры две сумки учебников и книг для поступления, она даже испугалась: зачем так много, не перегрузит ли себя девочка, не сорвется ли. Силенок ведь не бесконечно, а нервная система и вовсе вызывает беспокойство. Выдержит ли? Но в Машеньке как будто переключатель какой-то щелкнул. Она теперь была другим человеком – серьезным, вдумчивым, упрямым, стойким. Неужели это все Кира со своим умным взглядом? А Машенька все твердила: «Только бы успеть сдать математику, математику сдам, мне уже проще будет, ну не выдернет же она меня от вас так просто, если хотя бы первый экзамен будет у меня в кармане, Кира еще обещала достать прошлогодние варианты с решениями, должна позвонить сегодня».

Машенька сидела допоздна, и Елена Васильевна даже ночью слышала осторожные шаги по квартире, тихие щелчки дверей на кухню, в туалет. Бедная девочка! А может, совсем не бедная? И это единственный способ спасения для них обеих – бороться за каждый день, за каждый час? Теперь они – команда, и без помощи Елены Васильевны Машеньке не победить.

В день экзамена Машенька ушла из дома рано. Удивительным образом все сегодня напоминало Елене Васильевне то июньское утро, когда Машенька завалила специальность в Гнесинке. После нескольких ветрено-дождливых дней установилась настоящая летняя погода. Солнце щедро заливало теплым золотом промытые зеленые дворы, и, прореженный сквозь замершую в безветрии листву, этот свет добирался до стекол книжных шкафов в глубине дома, отпечатываясь желтыми пятнами на корешках и выхватывая отдельные имена и заглавия.

Звонок в домофон раздался, как и тогда, неожиданно, и оттого показался особенно резким.

– Это я, – сквозь шумы послышался голос Машеньки.

– Открываю.

Елена Васильевна изо всех сил пыталась казаться спокойной и рассудительной. Но почему она так долго поднимается? Как будто тут не третий этаж, а небоскреб. Открыла входную дверь и прислушалась к шагам на лестнице. Где-то внизу раздавались голоса Машеньки и соседки по лестничной клетке. Наконец, ступая устало и тяжело, показалась Машенька.

– Ну что, какие новости?

– Сдала. На отлично.

– А чего идешь как с похорон?

– А что толку? Все равно три дня осталось. Не успею я. И все будет зря.

Машенька теребила замки на босоножках, но они не давались. В бессилии попыталась стянуть обувь с ноги – не получилось. Пнула отчаянно тумбу прихожей и разревелась.

– Ну подожди, нельзя же так, сядь сюда и успокойся. – Елена Васильевна поспешила за водой на кухню, сквозь звон посуды она чуть не кричала: – Может, и не три дня, а больше! Откуда мы знаем?

Все последующие дни Машенька почти не выходила из кабинета. Елена Васильевна по-прежнему видела, как девочка и ранним утром, и поздним вечером сидит, склонившись над столом, поднимая изредка голову и долго вглядываясь куда-то за окно, или как, перебравшись на кушетку и подогнув под себя ноги, пролистывает очередной учебник, помечая что-то карандашом.

Машеньку было не узнать. Взрослый самостоятельный человек, полностью осознающий, что он в этой жизни для себя хочет. Машенька тихо выползала из своей норки, только когда раздавался телефонный звонок. Елена Васильевна замечала, как девочка вся в себя вжималась. Лишь когда становилось ясно, что это не Жанна Аркадьевна, Машенька исчезала в своем укрытии.

Прошло пять дней. Август добавил в городскую листву немного оттенков охры. Был сдан успешно последний, третий экзамен. Оставалось дождаться официального зачисления, но обе понимали, что это только формальности. Набранных баллов для вечернего отделения было более чем достаточно. Но тревога, однажды поселившаяся в душе, не находила разрешения – субдоминанта и доминанта никак не хотели переходить в тонику и все топтались на месте, сменяясь более вычурными аккордами, отдаваясь внутри все растущим смятением.

В то утро телефон разразился звонком сразу после восьми. Елена Васильевна что-то уронила на кухне, Машенька, застилавшая кушетку, бросила покрывало на пол. Как ошпаренные, они одновременно выскочили в прихожую. С трепетом, но сохраняя спокойный вид, Елена Васильевна подняла трубку, и родной голос запел:

– С днем рожденья тебя-я-я, с днем рожденья тебя-я-я…

Елена Васильевна губами проартикулировала в сторону Машеньки «Андрюша», чтобы та расслабилась.

– …с днем рожденья, дорогая мамуля, с днем рожденья тебя-я-я.

– Спасибо, родной, а я и забыла, – Елена Васильевна расчувствовалась, но постаралась не подать виду.

– Как это, забыла? Чем ты там вообще занята?

– Нет-нет, ничем особенным, дела по дому поднакопились, – Елена Васильевна не хотела раскрывать всех перипетий с Машенькой. – Расскажи лучше, как ты, где сейчас?

– Отыграл программу в Париже, Берлине. Сегодня вот в Зальцбурге сольник, хочу тебе посвятить. И слава богу, уже скоро домой. Правда, просят еще в Вену заехать, на мастер-классы, но не решил пока. Ты только не перегружай себя там, по дому…

Не успела Елена Васильевна положить трубку, как раздался звонок домофона.

– Это курьер, вам доставка.

Боже мой, как же я забыла? Надо привести себя в порядок. В прошлом году двое коллег нагрянули без предупреждения, среди дня, такой сюрприз. А потом и Олег заезжал, и сейчас может…

Елена Васильевна засуетилась, не понимая, в какую сторону бежать – то ли к двери, то ли к зеркалу.

– У вас день рождения? – спросила, округлив глаза, похудевшая и осунувшаяся Машенька. – А я никакого подарка не купила. Но что-нибудь придумаю.

В квартиру вплыл огромный букет белых и красных роз, еле помещаясь в тесной прихожей и закрывая собой самого курьера. Юноша тем временем вручил цветы имениннице, поставил на тумбу пакеты с какими-то коробками, похожими на упаковки кондитерских изделий, попросил расписаться в бумагах и испарился.

– Вот это да… – Машенька изумленно уставилась на все это роскошество и, растерявшись, даже не успела предложить помощь. – Какая же вы счастливая, Елена Васильевна.

– Да, я очень счастливая, девочка моя, и ты будешь такая же.

Звонки раздавались постоянно, и Машенька всякий раз вздрагивала, ожидая худшего. Еще один курьер принес корзину цветов от Олега, а вскоре раздался от него и звонок. Он горячо поздравлял и желал всего невероятного и абсолютно несбыточного, шутил, как обычно, подтрунивая над собой и Андреем, вспоминая нелепости и приключения, происходившие в этот день много лет назад. Елена Васильевна всегда по малейшим ноткам в голосе считывала его состояние. В этот раз в нем слышалось что-то неладное, но это неладное усиленно пряталось за наигранной веселостью и оптимизмом. Сегодня, наверное, не стоит выяснять, но Андрюше сказать надо: он, как друг, должен знать.

Было несколько звонков от бывших коллег, знакомых, почитателей Андрея. Они знали об особых отношениях матери и сына и, поздравляя Елену Васильевну, как будто чествовали прославленного пианиста. Елена Васильевна это понимала и подобные звонки принимала, несколько смущаясь.

Когда на какое-то время телефон затих, Елена Васильевна заметила, что Машенька, как заговорщик, прячется в кабинете и что-то торопливо шепчет в свой маленький мобильник. Дождавшись, когда она закончит, Елена Васильевна торжественно объявила:

– В честь моего дня рождения приглашаю тебя и Киру в кафе. Кстати, тут неподалеку есть симпатичная кондитерская, я сейчас им позвоню.

– Ура-а-а-а-а! – Машенька набросилась на Елену Васильевну с объятиями. – Как же я вас обожаю…

Они сидели в кафе уже больше часа. И уходить никому не хотелось. Кира немного задержалась. Но, судя по тому, как они с Машенькой все шушукались по телефону, было понятно, что возникли какие-то проблемы с подарком. Когда же Кира, сияющая, появилась у столика и сразу вручила сверток в подарочной серебристой бумаге с атласной синей лентой, Елена Васильевна растаяла. И неважно, что там внутри, девчонки так старались.

– С днем рождения!

– Поздравляем! Это от нас обеих! Извините, я опоздала…

– Елена Васильевна, вы откройте, – с нетерпением попросила Машенька, – а то так неинтересно.

Елене Васильевне пришлось как можно аккуратнее развязать бант, снять упаковку. На обложке книги красовался портрет так почитаемого в их семье Петра Ильича… Нина Берберова. Чайковский. Ничего себе, девочки, выбрали. Нашли то, что ей не удавалось годами.

На лице Елены Васильевны отразились и изумление, и восхищение, и даже недоумение.

– Но как вы догадались? Я искала ее несколько лет назад, и все безуспешно.

– Мне просто подсказали в букинистическом… – смутилась Кира.

Машенька бросилась обнимать сначала Елену Васильевну, а потом подружку.

– Теперь я должна вас угостить по-настоящему. Давно у меня не было такого праздника.

Глядя, как девчонки пробуют пирожные, сначала один сорт, потом другой, как запивают то чаем, то шампанским, как болтают, шутят, заливаются смехом, Елена Васильевна поймала себя на том, как ей хорошо.

Ну что бы она сейчас делала, не будь с ней Машеньки? Поставила бы очередную пластинку. Ну да, редкую запись Рихтера… или Гилельса? Когда Андрюши рядом нет, не слишком большая радость в такой-то день. А в этих новых подружках столько жизни!

Елена Васильевна ощутила себя молодой, только что поступившей, как когда-то, в училище, как и мечтала, и все было еще впереди…

Возвращались домой по вечереющим переулкам. Теплое закатное солнце выхватывало среди домов, во дворах, макушки деревьев, подливая на них спелой закатной охры, так что становилось непонятно – то ли это вечер подкрашивает листву, то ли уже осень подкрадывается. На тротуарах лежали первые, как бы случайно опавшие, листья.

Решено было, что девушки проводят Елену Васильевну до подъезда, но у Киры зазвонил телефон. Она коротко по нему ответила и сразу же сообщила:

– Извините, но это наше начальство, просит, чтобы мы с Машей подошли в магазин, я обещала их познакомить при первой возможности.

– Так рабочий день разве не закончился? – удивилась Елена Васильевна.

– Но только не у нашей заведующей, она из отпуска вышла, полна сил и энергии. Вы же отпустите Машу?

– Как я могу не отпустить Машеньку? – Елене Васильевне вдруг показалось, что она говорит не совсем правду и ее голос звучит как чужой.

– С ума сойти! – сжала кулачки Машенька. – Я буду работать с книжками!

Елена Васильевна вошла в квартиру, положила подарок девушек у зеркала в прихожей. На телефоне мигал автоответчик, но Елене Васильевне совсем не хотелось сейчас слушать поздравления – все главные люди в ее жизни сказали уже все что нужно. Осталось распаковать букеты, расставить цветы. Не любила она все эти туго стянутые тяжелые композиции, предпочитала снять с них душный целлофан, развязать, освободить от лент, веревок, тесемок, скрепок, подрезать длинные стебли, распушить по-своему, распределить по нескольким вазам.

Заглянув в пакеты с коробками сладостей, она обратила внимание на наклейки «Ручная работа». Конфеты-ассорти были очень сладкие и жирные и очень шоколадные. От тепла они как будто таяли, выделяя едва заметные капельки масла. Их бы тоже в холод, неизвестно, когда еще эту вкусноту кто-то съест. Заглянув в холодильник, Елена Васильевна увидела огромную коробку с тортом. Пора открывать собственную кондитерскую. Или соседям отдать? Для конфет места почти не было. Переложить из объемных коробок в компактные пакеты? Будет не так празднично.

Елена Васильевна не заметила, как переключилась на привычные действия, пытаясь навести порядок – в холодильнике, на кухне, на тумбочке в прихожей, в гостиной. Что-то переставила, поменяла местами, выбросила старые банки с остатками соусов, так и не съеденного варенья. Из двух больших букетов сделала три для гостиной, один поменьше – для кухни и совсем коротенький, прозрачный, из нескольких сильно подрезанных веточек альстромерии – для своей спальни.

Прошло несколько часов, за окном совсем стемнело. Где же Машенька? Елена Васильевна прослушала все записи автоответчика – там были только поздравления от бывших коллег и знакомых. Машенька не звонила. Елена Васильевна решила сама ей набрать. Мобильный не отвечал. Не может же она до сих пор быть в своем книжном, да и магазин уже закрыт. Неужели умотала куда-нибудь в кино и ничего не сказала, не предупредила? Елена Васильевна взяла пакет с накопившимся мусором и вышла во двор выбросить в контейнеры, стоявшие поодаль под навесом.

Вечер был тихий, безлюдный. На детской площадке никого, все давно разошлись. Из-за угла дома, с улицы, раздавался шорох шин изредка проезжавших автомобилей. Откуда появится Машенька? Со стороны Арбата или метро? Скорее всего, она пойдет от Арбата, там ее и надо встречать. Елена Васильевна решила пройти от дома немного вперед: тревога не давала ей стоять на одном месте. А к тревоге все больше подмешивалась обида. Как же так? Неужели нельзя предупредить, чтобы я не волновалась? Неужели Машенька такая же, как и остальные, – равнодушная и эгоистичная?

Из соседнего двора донеслись крики подгулявшей молодежи. Сердце Елены Васильевны забилось чаще. На тротуаре показались два молодых человека, они приближались к Елене Васильевне, и ей стало совсем неуютно. Они что-то горячо обсуждали, громко хохотали, но прошли мимо, как будто ее и не заметив.

Господи, да где же она? Неужели не понимает, как это опасно? Что я скажу Жанне Аркадьевне, если произойдет неприятность? Молодость эгоистична, и с этим ничего не поделаешь… А чего я ждала, интересно?.. Надо возвращаться домой, даже машин уже не видно.

Все звуки раздавались из редких освещенных окон: кто-то смотрел телевизор, кто-то выяснял отношения. Лишь только она собралась повернуть к своему подъезду, как из-за угла соседнего здания показалась Машенька. Легкая короткая юбочка, открывавшая стройные девичьи ножки, обутые в босоножки на каблуке, тонкая светлая, почти прозрачная блуза, обхватывавшая маленькую грудь. В свете фонарей все это показалось Елене Васильевне особенно соблазнительным и вызывающим. Ну разве можно в таком виде расхаживать по городу в поздний час?

– Елена Васильевна, зачем вы здесь? – заговорила Машенька почти на бегу. – Я вам все звоню, звоню, на автоответчике оставила несколько сообщений, вы давно здесь гуляете?

– Я не гуляю, я за тебя переживаю. Неужели непонятно, что я отвечаю за тебя перед Жанной Аркадьевной?

– Зато она за нас, видно, не очень переживает, – вдруг резко выпалила Машенька.

– Не дерзи! Имей уважение к старшим…

Машенька осеклась и побрела за Еленой Васильевной с опущенной головой. Виноватым тоном добавила:

– Мы просто в кино пошли, а потом немного погуляли. Кстати, я завтра на работу выхожу.

Утром Елена Васильевна проснулась от звуков на кухне и в ванной. Когда она вышла из спальни, Машенька, уже одетая, крутилась перед зеркалом в прихожей.

– Ты так рано?

– Ой, Елена Васильевна, доброе утро, не хотела вас будить. Я же на работу. – Машенька как-то посерьезнела и строже заправила в юбку простую белую рубашку.

– Доброе! Но ты на часы смотрела? Только начало девятого. Магазин еще закрыт.

– Мы с Кирой так договорились, она мне до открытия должна все объяснить, и я же теперь через служебный вход буду проходить, – гордо добавила Машенька. – Простите меня за вчерашнее.

Она смущенно чмокнула в щеку Елену Васильевну, поспешно схватила сумку и скрылась за дверью. Вздохнув, Елена Васильевна пошла привычно по квартире, раскладывая вещи по своим местам. Подняла с пола неизвестно откуда взявшийся пустой пакет. Зашла в ванную, развесила на батарее влажные Машенькины полотенца, все же они так быстрее высохнут, чем на вешалке. В кухне убрала разбросанные прихватки и варежку, смела со стола крошки – почему-то они особенно раздражали.

В гостиной со вчерашнего дня был полный порядок. Елена Васильевна открыла пошире окно. Утро было чудесное, тихое и солнечное, сквозняка можно было не бояться. Проходя мимо кабинета, Елена Васильевна хотела просто плотнее прикрыть дверь, но все же заглянула в это, теперь уже девичье, царство и даже осмелилась войти. Она собиралась посмотреть, не надо ли что-то выбросить. В комнате не наблюдался, как раньше, полный хаос, но порядком это трудно было назвать. Слава богу, кушетка застелена, хотя и небрежно. Вещи кое-как навалены на спинку стула, лежат в кресле, на постели поверх покрывала. Цветастые книжки по-прежнему валяются на всех поверхностях – на столе, подоконнике, на полу. Повсюду разбросаны фантики, фольга из-под шоколада, открытые пакетики с чипсами и орешками, под столом – переполненная корзина для бумаг, откуда торчат обертки из-под чего-то съедобного.

Ну нет, этого я убирать не буду. Пусть сама, в конце концов, научится.

В тот вечер Машеньки тоже долго не было. Но Елена Васильевна уже не пошла встречать ее на улицу – занималась своими обычными делами. Ставила любимые пластинки, пытаясь погрузиться в музыку, листала подаренную книжку. Но сосредоточиться на прочитанном не удалось. Квартира казалась нежилой, все занятия – пустыми. Не давали покоя мысли об одиночестве. Именно сейчас она его ощутила особенно остро. Но почему? Она же давно привыкла быть одна, сама с собой. Мужа не было рядом многие годы, у Андрюши – своя жизнь, он в разъездах, на репетициях, на концертах, а если и дома, то со своими партитурами, нотами, книгами, за инструментом. Она всегда боялась быть навязчивой – и для сына, и для других людей. Научилась справляться со своим одиночеством сама, чтобы кроме нее от него никто не страдал. Но сегодня… оно было какое-то другое.

Машенька открыла дверь своим ключом, когда часы показывали половину двенадцатого.

– Ну что же так поздно?

– Извините, я очень устала, – Машенька скрылась в кабинете.

На следующий день все повторилось, и на второй и третий тоже. Елена Васильевна никак не могла избавиться от внутреннего монолога.

Как же так? Я столько для нее сделала. И все только для того, чтобы девчонка устроила свою жизнь? А как же я? Как же Андрюша? Он приедет, а тут какая-то пигалица решила использовать нашу семью, наш дом, чтобы решить свои проблемы. Неблагодарная, вот кто она! Ну вот, я уже превращаюсь в Жанну Аркадьевну… Боже, какой стыд и позор!

В этом месте Елена Васильевна даже испугалась за себя.

Букеты за эти несколько дней немного подвяли. Елена Васильевна меняла в вазах воду, подрезала стебли, чтобы продлить цветам жизнь или хотя бы придать более свежий вид. Но некоторые все-таки пришлось выбросить – лепестки осыпались, делая пространство вокруг неряшливым и неприглядным. Другие поникли нераскрывшимися бутонами. Красные розы были покрепче белых – они стояли уверенно и ровно, только по дряблым краям лепестков было заметно, что вскоре придется с ними расстаться. Но расставаться не хотелось, все же это внимание дорогих людей, а ей его так не хватало.

В холодильнике стоял нетронутым торт. Как-то вечером Елена Васильевна предложила Машеньке попить чаю, как раньше. Но Машеньке хотелось спать, она так уставала все эти дни, и Елене Васильевне пришлось смириться: действительно, для торта было слишком поздно. Так он и продолжал занимать место на полке холодильника – большой, нарядный, наверняка очень вкусный, но… никому не нужный.

Перед выходными Елена Васильевна собралась позвонить одной своей бывшей коллеге, спросить о Жанне Аркадьевне. Напрямую обращаться к маме Машеньки она не решалась, вдруг та подумает, что это из-за денег. Елена Васильевна начала беспокоиться по-настоящему, прислушивалась к новостям по радио: не случилось ли чего с нашими туристами в Анталии, не отменяли ли рейсы. В голову лезли все возможные несчастные случаи: с перевернутыми и упавшими в пропасть автобусами на горных трассах, с нападением акул, с травмами от морских ежей.

– Да что вы, Елена Васильевна, голубушка, – защебетала Галина Витальевна, работавшая в школе хоровиком. – Жанна Аркадьевна в полном порядке, она давно приехала, натащила покупок несколько коробок и чемоданов, видно, шопинг удался, у таможни даже вопросы возникли, особенно с коврами, кажется, их еще ей не отдали, слишком много в декларацию внесла, превысила сильно все ввозные лимиты, а покупки все дорогущие, там и меха, и кожа. А теперь ей деньги отдавать, да слишком много нахватала долгов у людей, слышала, что и у вас тоже. Но с вами она точно будет тянуть.

Елена Васильевна возразила, что они с Машенькой больше беспокоились, все ли хорошо с Жанной Аркадьевной, с деньгами можно и потом разобраться.

– А что, Машенька еще у вас? – удивилась хоровичка. – Так она тем более пока не будет спешить. Это ж для нее лишние расходы и хлопоты, а ей пока забот хватает.

Елена Васильевна была в замешательстве. С одной стороны, ей хотелось сразу же рассказать Машеньке, что мама пока не приедет, беспокоиться не о чем и можно заняться своими обычными делами, тем более что они и планировали немало, например купить хотя бы маленький платяной шкаф для девочки.

Может, так будет проще поддерживать порядок в Володином кабинете. Да, надо Машеньке сообщить.

В ту же секунду она услышала требовательный звонок телефона, стоящего на тумбочке. Немного усталым голосом Андрей сообщил, что сейчас он в Вене, вчера было выступление, вполне удачное, осталось еще несколько рабочих вопросов, и через четыре дня он будет наконец дома. Он давно уже мечтает оказаться в тишине и покое. Публика, встречи, коллеги, обсуждения – все это, конечно, прекрасно, и, надо признать, принимают его везде радушно и тепло, но как же он от всего этого устает.

– Ну ничего, ничего… осталось совсем немного, и будешь отдыхать, – Елена Васильевна пыталась найти слова, чтобы поддержать сына, хотела даже что-то теплое проговорить о том, с каким нетерпением они его ждут, но вовремя спохватилась.

– Все, бегу, обнимаю… – Андрей отключился, а Елена Васильевна вновь осталась с мыслями наедине.

Конечно, немудрено в его положении устать от людей. В Москве она никогда не пропускала его выступлений и часто была свидетелем того, как поклонники не только за кулисы прорываются, не только фотографируются, представляют своих «гениальных» детей, но и на улице останавливают, в ресторане подсаживаются. Люди хотят общаться, требуют внимания, прерывают на полуслове, вмешиваются в разговор и, главное, считают, что имеют на это полное право. Но разве пианист, каким бы публичным человеком он ни был, не имеет своего права – на частную жизнь? А тут еще Машенька… Елена Васильевна вдруг впервые осознала, что присутствие девушки может вызвать раздражение Андрея и даже конфликт, а этого она боялась больше всего. Даже Жанна Аркадьевна отошла теперь на задний план. И все же Елена Васильевна надеялась, что как-то все уладится, просто надо постараться.

Несколько раз она набирала номер мобильного Машеньки – хотела сказать, что можно не волноваться, Жанна Аркадьевна приедет нескоро. Но телефон не отвечал, дважды абонент был недоступен. Потом мысли об Андрюше и вовсе отвлекли. Да и дела домашние заставили переключиться.

До приезда Андрюши надо сделать так, чтобы как можно меньше вещей Машеньки попадалось на глаза. Но, как назло, книжки девочки, ее ноты и нотные тетради, носовой платок, заколка для волос, баночка с кремом – все это часто обнаруживалось в самых неподходящих местах. В гостиной, в прихожей, на кухне, в ванной, в туалете Елена Васильевна натыкалась на какой-нибудь очередной сюрприз и несла его на место, в кабинет, пытаясь хоть как-то навести порядок в девичьем хозяйстве. В комнате Машеньки она всякий раз задерживалась, озираясь по сторонам. Завтра же она займется покупкой платяного шкафа: совсем небольшой, на две створки, он хорошо встанет в этом углу вместо кресла, а кресло можно выдвинуть к кушетке или выставить в гостиную. Но думая так о перестановке, Елена Васильевна незаметно для себя подравнивала книги на столе, заглядывала в корзину для бумаг, задвинутую поглубже к книжным полкам. Она хотела посмотреть, не надо ли что-то срочно выбросить – упаковку от чего-то съедобного, сладкого, но поймала себя на том, что пытается как будто что-то найти среди скомканных бумаг, разорванных листочков, квадратных стикеров для заметок. Ей вдруг стало интересно, а не ведет ли Машенька дневник, нет ли здесь тетрадки с любопытными записями.

Беспокойство последних дней по поводу поздних приходов Машеньки домой неожиданно для самой Елены Васильевны вдруг сформировало переживания иного свойства, которые она прежде за собой не замечала. Не появился ли у девочки молодой человек, какой-нибудь смазливый ухажер из ночного клуба? Наверняка счастливый вид Машеньки только прибавляет ей поклонников – что в компании, что среди партнеров по танцам.

С юношей познакомиться она могла и в кинотеатре. Кажется, не раз Машенька упоминала, что они с Кирой ходили в кино. А может, там и Киры не было? И зачем ей тогда вообще эта Кира нужна? Ну конечно, для отвода глаз. И коли так, и молодой человек у Машеньки уже имеется, это многое объясняет – и счастливый вид, и поздние появления дома, и то, как тщательно она утром одевается и собирается, и как долго крутится у зеркала перед тем, как уйти на работу.

И к чему тогда все мои хлопоты? Разве не ради Андрюши, его счастья, я решила помочь этой девочке? Дело у сына идет к сорока годам, а семьи все нет, и вряд ли он самостоятельно, без моего участия ее создаст. У бывших коллег внуки вовсю, взять ту же хоровичку – на заднем плане в телефонной трубке всю дорогу слышались детские голоса. А у нас что? У нас – тишина… Буду я вечерами и дальше глотать одиночество… под редкие записи Гилельса.

В подтверждение своего внутреннего монолога Елена Васильевна посмотрела на часы – было почти одиннадцать – и почувствовала комок в горле. Видимо, это оно и есть, то горькое чувство, которое теперь ее никогда не оставит.

Вдруг в замке входной двери повернулся ключ.

– Это я! Я пришла!

Голос Машеньки звучал весело, звонко и, как показалось Елене Васильевне, особенно игриво.

– Елена Васильевна, вы только не пугайтесь!

– Что случилось? – Елена Васильевна вышла в коридор.

– Та-дам! – пропела Машенька, вертя кокетливо головой и разводя руками. – И веселый баклажа-а-ан… Я постриглась и покрасилась. Хотела, как Кира, сделать покороче и каштан потемнее, но мастер отговорил, сказал, что буду слишком серьезная и скучная, как училка.

– Тебе это не грозит, – обиженно бросила Елена Васильевна.

– Вам не нравится?

– Мне??? А как это может нравиться? Шляешься допоздна неизвестно где. Опять эта прозрачная блузка! Приключений ищешь на свою голову? А что за помада такая яркая?

– Это мне Кира свою отдала, под новый цвет волос…

– Ах ну да, под баклажан на голове. Что ты заладила «Кира да Кира»? Свои мозги пора иметь. На платок, вытрись, помада твоя вся размазалась. В таком неприличном виде и по улице идти! Чем ты думала?

– Ой, извините. Это я, наверное, когда Киру в щечку целовала.

– Да от тебя алкоголем разит! И табаком!

– В клубе было накурено. И ребята коктейлем угостили. Что такого? – Машенька чуть не плакала.

– Знаешь, что? Будь любезна, возвращайся домой, как все нормальные люди. Или хотя бы звони, когда задерживаешься. Что я буду Жанне Аркадьевне рассказывать, случись что с тобой?

– Из-за нее я и боюсь рано приходить. – Машенька устало опустилась на пуф в коридоре и обхватила голову руками. – Кстати, Кира звала ночевать у нее с завтрашнего дня, здесь недалеко.

– Ну уж нет. Хватит. Как будто у тебя угла своего нет. К тому же Жанна Аркадьевна в ближайший месяц не приедет, я выяснила. У нее много проблем, и ей не до нас.

– Правда? – глаза Машеньки округлились, она вскочила и буквально сжала в объятиях Елену Васильевну. – Я все-все для вас сделаю, только не выдавайте меня.

– Отпусти, задушишь, – как можно спокойнее произнесла Елена Васильевна, но отметила про себя, как трогает ее в который раз такая непосредственность Машеньки. Как бы она желала, чтобы хоть частичка этих порывов и чувств досталась ее сыну. Ведь он это заслужил.

Утром Машенька собиралась на работу воодушевленная. Из душа доносился девичий голос, пропевший сначала «Вторую партиту» Баха, а затем перешедший на неаполитанскую песню и русский романс – «О соле мио!» плавно перетекла в «Колокольчики мои, цветики степные». Елена Васильевна впервые слышала, как Машенька поет, и ей это даже понравилось. Хотя репертуар несколько озадачил: в музыкальной школе на занятиях хора вряд ли разучивали что-то подобное. Неужели у девочки, как только музыкальное образование перестало висеть над ней дамокловым мечом, проснулся интерес к классике? И этот факт Елена Васильевна записала как плюс – и Машеньке, и своему выбору. Конечно же, рядом с Андрюшей должен быть человек, неравнодушный к возвышенному.

Но земное требовало внимания не меньше, и за завтраком она объявила Машеньке, что Андрюша приедет дня через три-четыре и надо будет подготовиться.

– Только пожалуйста, Елена Васильевна, не делайте ничего тяжелого по дому без меня, я приду пораньше и помогу с уборкой, так будет быстрее и проще.

Машенька прихлебнула остатки чая и уже на ходу добавила:

– Мы все успеем!

Вскоре за ней захлопнулась дверь.

Энтузиазм Машеньки был заразителен. Елена Васильевна совершенно забыла свои нерадостные мысли и полностью погрузилась в дела насущные, а их накопилось немало. Взять хотя бы шкаф, к которому она мысленно возвращалась. Надо позвонить в один из мебельных магазинов, чью рекламу усердно бросали в почтовые ящики, и спросить, есть ли у них то, что ей нужно, – совсем небольшой, буквально двухсекционный, гардеробчик. Остальные параметры неважны, они люди некапризные, лишь бы вещь была функциональна. И главное – побыстрее. Надо бы подъехать лично, они здесь недалеко, но наверняка многое можно обговорить и по телефону.

Кроме того, Елене Васильевне так хотелось купить для Машеньки кое-что из одежды, что-то для более взрослой жизни, хотя бы пару вещей достойного стиля и качества, чтобы приучить девочку к хорошему вкусу. Но Машенька на днях говорила о планах посетить магазины, в которых одевается Кира – та как раз покажет, где можно недорого и прилично одеться. Чтобы и в кино, и на работу в магазин, и на лекции не стыдно было прийти. Возможно, в их дела и не стоит вмешиваться. Но Елену Васильевну одолевало сильное желание сделать приятное девочке, тем более что Машенька в который раз проявила себя как человек с открытым сердцем. Разве можно было мечтать о чем-то ином для Андрюши? И не нужно ей больше разводить эти фантазии про одиночество и обреченность, так немудрено и до инфаркта себя довести. Все, думаем о хорошем, и впереди – только счастливое будущее.

В этот день Машенька пришла непривычно рано – на часах еще не было и пяти. Она быстро переоделась и решительно заявила:

– Надо начать с самого трудоемкого или с того, до чего обычно руки не доходят. Итак, что тут у нас с люстрами? Достану я до них?

– Я принесу стремянку, и мы попробуем. – Елена Васильевна засеменила в сторону кладовки.

С горящими глазами Машенька кинулась за ней.

– Елена Васильевна, только чур я буду делать все сама. А вы – мной командовать.

– Девочка ты моя, дай хотя бы тебе помочь.

Сначала они вырывали друг у друга из рук лестницу, потом ведро и тряпку. Но дело наладилось. Машенька поначалу мурлыкала что-то себе под нос, а потом осмелилась петь громче. Когда она, с чистым плафоном в руке, в театральной позе, затянула «Не искушай меня без нужды», Елена Васильевна села за рояль и стала ей аккомпанировать. Она любила романсы Глинки и многие помнила еще со времен своей учебы в ленинградском училище, где они с подругой выступали с ними на студенческой сцене.

– А ты откуда их так хорошо знаешь?

– Мне нравилось читать ноты с листа вместо зубрежки. У меня память плохая, а читать с листа было всегда легко. Ну и романсы, они же простые…

– Ну это как посмотреть. Простые-то простые, только мало у кого получаются как надо, без пошлятины.

Елена Васильевна вспомнила, что надо налить чистой воды, и встала из-за рояля. И все же как может радовать Машенька…

Проворно управившись с люстрами, она перешла на окна. Надо было закончить с ними, пока не стемнело. Елене Васильевне казалось, что девочка занимается этим всю жизнь. Два небольших окна в гостиной были готовы буквально через полчаса. Пока Машенька протирала стекла губкой от основной грязи, затем доводила до блеска, Елена Васильевна стояла рядом, готовая что-то подать, принести, но была заворожена тем, как преображается картина за окном. Кажется, никогда еще эти стекла не были такими прозрачными, они как будто вовсе исчезли. Руку протяни – и достанешь до ветки клена, растущего совсем рядом с домом. Лето уходило, окрашивая все вокруг греющими сердце тонами, по которым уже хотелось скучать. Желто-голубое небо с растянутыми и подсвеченными снизу облаками было особенно глубоким. Коричневатые, цвета старого золота, лучи нежно изливали свой дорогой металл на листву и обстановку гостиной. Очертания предметов за окном казались еще более четкими, чем в доме. На листьях можно было разглядеть прожилки, а на крыше дальнего дома – тонкую графику телеантенн. В такие минуты особенно ощущаешь единство со всем миром и даже собственная открытость совсем не страшит. А Елена Васильевна в этот момент чувствовала себя совершенно открытой: впереди ее ждала новая жизнь.

Эту ночь Елена Васильевна спала плохо. Сказывалось волнение. Так всегда бывало перед приездом Андрюши или перед его концертом. К четырем утра сон совсем прошел. Она пыталась читать в надежде задремать хотя бы ненадолго, но у нее не получилось. Наверное, надо принимать снотворное, но ей так не хотелось к нему привыкать. Поэтому опять эти мучения. В полшестого она не выдержала и встала. Ничего, зато можно многое успеть до появления долгожданного сына. Он обещал быть дома около восьми.

Машенька уходила на работу как раз в это время. И Елена Васильевна с трудом признавалась себе, что ее особое волнение сегодня вызвано как раз этим фактом. Она так надеялась, что Андрюша приедет, когда Машеньки уже не будет дома. Ей так и не удалось объяснить ему всю ситуацию. Казалось, что по телефону это не очень удобно – те несколько раз, что она говорила с сыном, Машенька была дома, а Елене Васильевне не хотелось, чтобы девочка слышала. Он, скорее всего, забыл про дочь коллеги, приехавшую в Москву сдавать вступительные, или рассчитывал, что она давно перебралась домой или в общежитие. Если бы только он появился попозже, а Машенька ушла на работу пораньше, Елена Васильевна объяснила бы ему всю эту запутанную, непростую историю, и он, конечно же, вошел бы в положение, понял – он же добрый человек, неравнодушный. И когда Машенька пришла бы вечером из своего книжного, он успел бы привыкнуть к мысли, что в их доме живет еще один человек, очень хороший, порядочный, помощник для всех, который мог бы войти в семью.

Елена Васильевна прошла по комнатам, где основную часть времени проводил Андрей, – по гостиной и его крошечной спаленке. Еще раз проверила, все ли на месте, как он привык видеть. Еще раз протерла поверхности тряпкой от пыли. Хотя они с Машенькой проделали такую большую уборку, навели такой порядок, какого никогда в этом доме раньше не было, пыль – наверное, с улицы – вновь и вновь садилась на вещи и особенно была видна на рояле. Этот роскошный инструмент всегда требовал к себе большого внимания – с того самого момента, как поселился в их московской квартире. «Бехштейн» был не новый, он достался от семьи педагогов консерватории, пережил небольшой ремонт и с тех пор нуждался в постоянном присмотре настройщика. Благородный немец, он имел суровый, строгий характер: не терпел никаких проявлений беспорядка и расхлябанности. Все ноты и книги должны лежать на своих местах, на крышке – ничего лишнего, если только это не партитуры, с которыми работают в настоящий момент. И пыль на нем воспринималась только как неприемлемое небрежение.

Елена Васильевна перешла в кухню. Скоро проснется Машенька, и надо что-то приготовить на завтрак, хотя бы сделать ее любимые бутерброды с сыром. Открыла холодильник, но в тот же момент услышала шум в прихожей. Андрюша, и так рано!

– Не хотел тебя будить… Ну, здравствуй!

– Здравствуй, родной! – Елена Васильевна прижала к себе голову сына, и время остановилось, внутри как будто что-то дрогнуло. – А я тебя только через час жду.

– Багаж быстро получил, и таксист толковый попался, долетели без пробок чуть ли не за полчаса. Как ты тут без меня?

– Ты голодный?

– Нет, но кофе бы выпил, только руки вымою…

– Если кофе, тогда сам делай, я твою кофеварку боюсь и к ней не подхожу.

Елена Васильевна вернулась к холодильнику. Она старалась сохранять спокойствие и думать о бутербродах, но тревога нарастала, и сердце билось как бешеное. Через минуту Андрей появился на кухне.

– Мам, там в ванной кто-то есть? У нас гости?

– Это Машенька. Помнишь, я говорила про дочь коллеги? Она рано уходит на работу, так что тебе не помешает.

– Я думал, она только на время экзаменов у нас остановилась, – в голосе Андрея отчетливо слышалось разочарование.

– Я тебе все объясню. Она устраивается. Нужна еще неделя-другая.

– Ну окей, мне-то что…

Елена Васильевна почувствовала, как Андрей «захлопнулся», закрылся, ушел в себя. Это происходило всякий раз, когда он был особенно раздражен.

– Я же совсем забыл! У меня для тебя подарки.

Он пошел к чемодану, оставленному в гостиной, и вернулся с пакетами.

– Вот, принимай, это к твоему прошедшему дню рождения. Надеюсь, не будешь меня ругать…

Андрей вынимал из пакетов дары – открывал оранжевые коробки от «Эрмес», с бежево-черным шарфом и ярким сине-голубым платком, большие упаковки с духами, сияющие золотом и белизной. Из третьего пакета Андрей достал зеленые коробочки с кремами с надписью на розовом – La Mer.

– Боже, какая красота. Но зачем так много? Купил бы флакон духов небольшой, и мне достаточно.

– Ну конечно, ты мне еще про то, как все дорого, расскажи. И что у тебя все есть.

Андрей засыпал кофейные зерна в кофеварку, когда на пороге кухни показалась Машенька, раскрасневшаяся после душа, с тюрбаном из полотенца на голове, в розовом коротком халате.

– Вы, наверное, Андрей, доброе утро, – расплылась в улыбке девочка и вновь стала похожа на лягушонка, только розового.

– Доброе, – буркнул Андрей и продолжил заправлять кофеварку.

– Машенька, оденься и приходи завтракать.

Чтобы разрядить обстановку, Елена Васильевна разглядывала духи и кремы и рассказывала, как ходила недавно по магазинам, хотела что-то себе выбрать, но так и не смогла. Она развернула шелковый шарф и накинула себе на плечи.

– Мне идет?

– Очень! – Машенька, одетая, стояла в дверях и восхищенно разглядывала привезенную роскошь. – Все такое красивое…

Елена Васильевна почувствовала укол совести: ведь это она была виновата в том, что Андрюша ничего не приготовил для девочки, он просто не знал. Ей надо было это предвидеть, а теперь она поставила всех в неловкое положение.

– Машенька, а вот этот платок пусть будет тебе. Он же тебе нравится? – Елена Васильевна протянула девочке уже открытую эрмесовскую коробку, в которой лежало голубое с синими разводами каре.

– Мам, вообще-то это я для тебя выбирал, – заявил Андрей, садясь с чашкой кофе за стол.

Щеки Машеньки вспыхнули, и она выбежала из кухни. Елена Васильевна бросилась за ней, увещевая, что она должна позавтракать, что не надо обращать внимания на этих мужчин, они все эгоисты. Но Машенька ее как будто не слышала: извинилась, схватила сумку и выскочила из квартиры.

Это я во всем виновата. Нельзя так ребенка обижать, Машенька уж точно ничего плохого Андрюше не сделала, и он не должен был так с ней себя вести. Но как ему это сказать открыто? Ей не хватит духа. Ведь ближе нет никого, и ей с ним уж точно никак нельзя ссориться. Может, как-то все и рассосется.

Но Андрюша был рассержен не на шутку. Елена Васильевна услышала, как в ванной он что-то нечаянно разбил – наверное, Машенькину баночку с кремом, стоявшую на полке. Потом упала какая-то пластиковая бутыль – не то с шампунем, не то с гелем для душа. В их семье не было заведено, чтобы столько всего теснилось на полочке возле зеркала или стояло по краю ванны. Всегда обходились минимумом – привычка, оставшаяся от кочевой молодости. А тут, конечно, Машенька привнесла в дом некоторое несоответствие – обилие косметики, все эти баночки-скляночки были явно лишними в их маленькой ванной, да и во всей квартире, и могли раздражать. Елена Васильевна услышала, как чертыхнулся Андрюша, должно быть чувствуя себя слоном в посудной лавке, и еще больше распереживалась.

С другой стороны, она понимала, что сын ее действительно эгоист и в нем могла просто взыграть ревность. Любя Андрюшу всем сердцем и потакая ему всегда и во всем, Елена Васильевна тем не менее не хотела сейчас поддерживать его эгоистические наклонности. И поэтому решила, что не будет отказываться от своей привязанности к этой девочке и, может быть, сама эта привязанность пойдет только на пользу Андрюше.

Этот день прошел в тишине. Елена Васильевна старалась не мешать сыну – он действительно должен отдохнуть и после дороги, и после своей жизни на публике. Так уж было условлено в их доме – каждый здесь находил покой и чувствовал себя в безопасности, поэтому никакие упреки, замечания, претензии не допускались. Люди все взрослые – должны сами понимать, как себя вести. Да и проблем до последнего времени никогда не возникало.

Только раз в течение дня Андрюша как бы между прочим спросил:

– Мам, сколько она еще у нас пробудет?

– Пока поживет. Ей надо устроиться. У нее сложные отношения с матерью.

– Но разве это твои проблемы?

Елена Васильевна только вздохнула. Хотя бы так. Она ему обязательно все расскажет, но только не сейчас. Ему нужно прийти в себя и подготовиться к новому рабочему году.

Во второй половине дня Андрей сел за инструмент. Дверь в гостиную была прикрыта, но Елена Васильевна слышала на кухне отдельные ноты. Он мог часами что-то пробовать и проверять из партитуры. Так было и на этот раз. Брал отдельные созвучия, аккорды, одиночные ноты. Прошло довольно много времени, пока она не расслышала цельное произведение. Он делал так довольно часто – после рабочих задач играл что-то для себя или для концерта, но уже пьесу полностью. И это были самые счастливые часы, если не считать сольных концертов Андрюши. Безусловно, на концертах особая атмосфера, люди, благодарные и восхищенные, и все это тоже было дорого и ценно. Здесь, дома, в этих тесных стенах, рояль звучал совершенно по-особенному. Звук был одновременно и ярким, и бархатным. Акустика дома совсем иная, чем в филармонических залах. Рояль совсем рядом, в какой бы точке квартиры ты ни находился, и потому было ощущение, что ты помещен в самый центр этих волшебных вибраций и ты сам – часть этих вибраций.

Андрюша закончил одну пьесу и начал другую, кажется из Шуберта. Что-то заставило Елену Васильевну выглянуть в коридор – там, в темноте, стояла Машенька, прислонясь к стене прихожей. В руке еще была сумка, но обувь скинута. Видимо, тихонечко вошла во время исполнения Андрюши. Вот и сейчас как будто не знала, что на нее смотрят. Слезы текли у нее по щекам, и она их по-детски вытирала ладонью. И вновь Елена Васильевна была растрогана этой девочкой. Но сегодня так, как никогда раньше. Значит, музыка оказалась сильнее обид, нанесенных утром? И сколько еще сокровищ спрятано в душе Машеньки, о которых Елена Васильевна пока не знает, но которые в будущем наверняка ее согреют?