Пианисты

VIII

Уже смеркалось, когда самурай свернул на гравийную дорожку. Мелкий дождь сеялся, словно через сито. С деревьев, давно протянувших раскидистые ветви из-за оград на улицу, слетали грузные порыжевшие листья. Невнятная морось переходила в сплошную серую завесу, отчего стало еще темнее.

Олег прижался как можно ближе к забору, выключил двигатель и открыл дверь. Тишина, дождь и никого – то, что нужно. Не придется выслушивать фальшивые слова сочувствия, отвечать на бессмысленные вопросы. Он достал из багажника тяжелые магазинные пакеты и даже изумился своей предусмотрительности. Помимо привычного со старых холостяцких времен набора из сыра, колбасы и хлеба, он догадался прихватить несколько бутылок с алкоголем. В конце концов, другим помогает, почему бы и ему не попробовать. В любом случае хуже вряд ли станет. Хуже, чем есть, просто быть не может. Олег вспомнил Цюрих двухгодичной давности, когда от отчаяния он изничтожил весь запас мини-бара в номере, и только посмеялся над собой.

На этот раз он решил подойти к делу основательно и набрал крепкого, разного и побольше – сколько смог унести. В пакете терлась стеклотара с коньяком, виски, водкой. Он помнил, как ему всегда становилось худо от алкоголя, но теперь он желал побороть это странное отчуждение между собой и крепким градусом. Терять нечего.

Дождь усиливался, и Олег торопливо дотянулся через калитку до засова. Но мокрый, начинавший ржаветь металл не поддался. Пришлось опустить сумки на траву, чтобы освободить обе руки и попробовать еще раз. С непослушной пряди на нос стекала вода. Олег чертыхался, но после нескольких попыток калитку открыл. Пришлось повозиться с дверным замком, электрощитком у входа, с пакетами, облепленными мелким мусором…

Теперь можно расположиться на застекленной веранде. Легкая ветровка потяжелела от воды и превратилась из голубой в темно-синюю. Надо достать сухой свитер из сумки и переодеться. Но так хотелось замереть, не двигаться. Так бы и сидел, вытянув ноги, в этом старом плетеном кресле, слушал бы дождь и ни о чем не думал. Но не думать не получалось.

В голове его настойчиво звучал разнеженный голосок Маргариты. Закрывал глаза, но перед ним тут же возникала гудящая толпа обманутых вкладчиков. Начинало казаться, что это было давно и вообще не с ним. Ему об этом рассказывали. Кто-то из друзей. Что так бывает. Такое случается. Не ты первый, не ты последний. Этот круговорот в голове как будто пожирал время и его самого. Нет, так нельзя. Уже и подушка на кресле сырая.

Он отправился на кухню, достал из пакета бутылку виски, взял попавшийся под руку мутноватый стакан и вернулся на веранду. Ему нужно совсем немного. Пригубит чуть-чуть и успокоится. И еще раз все обдумает по порядку. Должно же прийти какое-то решение.

Первый глоток опалил горло. Как странно, ему всегда говорили, что хороший дорогой виски мягкий на вкус и жечь не должен. Наверное, опять капризы его метаболизма. Зато внутри стало тепло, даже горячо. Согревающая волна прошла по всему телу, до самых кончиков пальцев. Хорошо…

Теперь можно и переодеться, и разобраться с вещами, продуктами.

Ночью Олег обнаружил себя на диване в гостиной, с мордой, размазанной по подушке, в свитере и тренировочных брюках и, кажется, в уличной обуви. Потянулся подошвой к торшеру, чтобы нащупать на полу блямбу выключателя. Он совершенно не помнил, как переодевался, что делал. Во рту было сухо и клейко. Сильно мутило, к горлу подкатывала тошнота. Надо было срочно в туалет. Боже, что с его головой? Боль перекатывалась от шеи к затылку, будто колючий шар. Шатаясь и ударяясь о косяки, он пробирался на ощупь по странно удлинившемуся, уползавшему как змея коридору. Внезапно резкий спазм поднял все, что было в желудке, и вывернул Олега наизнанку. Тело дрожало и не слушалось. Голову распирало изнутри. Он прислонился к обитой вагонкой стене. Спазмы повторились. Он еле держался на ногах – зыбких, будто отражение в воде. Вдруг из него поползла, обжигая пищевод, толстая веревка.

Когда немного отпустило, он осторожно переступил лужу блевотины, нащупал старый выключатель, щелкнул, распахнул, едва не упав, дверь туалета. Со страшной мутью в голове, с резью в глазах он почему-то беспорядочно включал и выключал кран. Собирая остатки равновесия, хватаясь рукой за кафель, изо всех сил старался направить свою струю в унитаз, шумно дергал рычаг слива. Потом, наклонясь и изгибаясь, долго хватал ртом хлорную струю, полоскал сожженное горло, шарил рукой по ведрам и тазам, по трубам на стене в поисках тряпки. Из-за унитаза на него вывалилась видавшая виды швабра. Он попытался собрать лужу ею, но только оставил в блевотине драную мешковину.

Из последних сил Олег доковылял наконец до кухни, кое-как свинтил крышку с баллона «Святого источника», налил в большую кружку чистой воды и с жадностью заглотал. Налил еще и снова выпил. Прислушался к себе. Пустой желудок трепыхался где-то внутри, потяжелела и заныла печень.

Немного поразмыслив, Олег откупорил бутылку коньяка и достал из шкафчика хрустальный бокал. Открыл створку окна. С улицы пахнула по-осеннему вкусная свежесть. Он вышел на крыльцо и так же жадно, как пил воду, стал глубоко дышать. Предрассветный воздух был мокр и ароматен. Пахло влажной землей, опавшими и уже чуть прелыми листьями, пожухлой травой, какими-то садовыми цветами.

Вернулся на кухню, решительно налил в хрусталь коньяку на четыре пальца, с пьяным вниманием посмотрел, как через янтарь просвечивает открытое кухонное окно, а за ним сад. Полюбовался. И буквально опрокинул в себя отдающий деревом алкоголь. Горло почти не жгло. Коньяк отличный. Надо повторить…

Олег очнулся. Он лежал ничком поперек кровати в спальне второго этажа. Как он сюда поднялся, вспомнить не мог. Вокруг было темно и тихо. Шелковистость покрывала под щекой напомнила, как еще летом он укладывал здесь Марго, перебравшую в гостях у Николая Сергеича. Олег провел рукой по прохладной стеганой поверхности, и перед ним поплыли образы прошедшего лета. Как он тогда ее любил – совсем как Мастер свою Маргариту. Как хотел уткнуться в изгиб ее шеи, нежно поцеловать ямочку у ключицы, обнять сзади, схватить в охапку и не отпускать…

Но все в прошлом. Гнать эти мысли куда подальше и никогда к ним не возвращаться.

Который час? Он потянулся к тумбочке и выключателю лампы. Что-то грохнуло, затарахтело – пустая бутылка скатилась с кровати на пол. Часы на стене показывали половину пятого, но они, похоже, остановились.

Олег попытался встать. Его сильно качнуло. Чуть не упал. Голову распирало изнутри. Язык распух и словно прилип к небу. Казалось, что он умрет сейчас от жажды – как путник, прошедший под злым солнцем половину пустыни. Дикая боль в животе перерезала пополам. Хотя бы до туалета дойти, до воды.

Ноги подкашивались. Вцепившись в перила, он кое-как слез на первый этаж. Коридор опять превратился в уползающую змею. Стены покачивались. Оставленная им лужа засохла вместе с ветошью прислоненной к стене швабры. Чуть не вдавливаясь лопатками в вагонку напротив, он как можно аккуратнее обошел это безобразие и оказался в санузле.

Долго возился с унитазом – там что-то заело. Чем больше он дергал за рычаг, тем шумнее лилась вода, но бачок не наполнялся. Олег чертыхнулся. Нестерпимо захотелось под душ. Раздвинул пластиковые створки кабины, вспомнил, что надо раздеться. Ноги заплетались в штанинах мягких брюк, голова с трудом протиснулась через горловину рубашки поло. Потеряв равновесие, он едва не упал и неловко присел на унитаз, где продолжал греметь водопад. Наконец освободился и, утомленный борьбой, встал под душ. Его обдали холодные струи, и он невольно шарахнулся. Подставил под дырчатую лейку лицо с открытым ртом и стал ненасытно вбирать в себя освежающую влагу.

Постепенно тело привыкло к холоду, или вода незаметно потеплела. Олег хотел смыть с себя весь нашедший на него морок. Жажда уходила, голова сделалась чуть легче. Зато где-то глубоко, под сердцем, сильно заныло. Навалилось какое-то новое чувство – тяжелой, беспросветной тоски. Сознание вновь выстраивало всю последовательность фатальных событий, и от этого хотелось кричать. Олег зарычал. Громко. Как раненый зверь.

Слабость в ногах опять дала о себе знать. Он закрутил краны, раздвинул створки кабины и шагнул на скользкий кафель. Кое-как накинул на себя самое большое из висевших на крючках полотенце и поплелся, пошатываясь, в гостиную. Включил ногой торшер и рухнул на видавший виды диван. Огляделся. Повсюду пустые бутылки: они валялись на полу, стояли на журнальном столике у стены, лежали опрокинутыми на подоконнике.

Сколько же я выпил и как долго я здесь?

Рука нащупала в щели между квадратными подушками мобильник. Почти бессознательно Олег попытался его включить, но экран не загорался. Батарея села, и взял ли он зарядку, вряд ли сейчас вспомнит. Отбросил бесполезный телефон в угол дивана.

Зверски захотелось холодного пива. Он побрел на кухню в поисках спасения, но найти ничего не смог. От отчаяния схватил сыр из холодильника и отгрыз чуть ли не с целлофановой пленкой. Почти не жуя, с трудом проглотил этот горько-мыльный ком. Надо одеться и пойти в ближайший магазин – он не так далеко, в конце соседней улицы.

Шатаясь на слабых ногах, Олег вышел за калитку. Дом закрывать не стал. От кого? Чужие тут не ходят.

Дождя, видимо, не было давно. Дорожки все подсохли. Пахло настоящей осенью – отсыревшими кострищами, где жгли листву, и вывернутой вместе с последней картошкой землей. Белесый свет фонарей, тянувшихся бусами вдоль спящих участков, выхватывал поредевшие кружева боярышника и кряжистость старых яблонь у оград.

Ни одного освещенного окна. Как будто в поселке никого. Или все давно спят. Свои наручные часы Олег так и не нашел. Узнать время не удалось.

Тишина. Даже поздних электричек не слышно. Единственный звук, раздававшийся на всю округу, – это хруст его собственных шагов по гравию. Да иногда где-то вдалеке гулкий лай проснувшихся собак.

Дверь магазина оказалась заперта. Олег поискал под алюминиевым козырьком какое-нибудь объявление о часах работы. Но не нашел. Все свои, все и так знают. Снова облила томная слабость, и Олег опустился на деревянные ступени, держась за балясину. Он совсем немного отдохнет и пойдет домой. Становилось все холоднее. Шелковая ветровка не спасала. Вжав голову в плечи, дрожа всем телом и ежась, он обхватил себя руками и притулился к деревянной опоре козырька. Почти над головой тихо покачивалась тусклая желтая лампа, свисавшая на толстом черном проводе. Это даже успокаивало. Все, что с ним происходило, казалось таким далеким и неважным.

И не нужны никакие решения. Все равно все получится не так, как хочется. И сидеть здесь одному под высоким небом – не так уж и плохо. Никто не мешает и ничего не требует. Маргарита? Ну а что Маргарита? Жил без нее и еще проживу. Как-нибудь… Одиночество – это как вот эта ночь.

Олег как будто куда-то проваливался, а потом вновь приходил в себя. Холод давал о себе знать. Он в который раз за последние дни терял границы между сном и реальностью. Ему чудились люди, нависшие с неба и обсуждавшие, что с ним надо делать. Потом опять все стихало.

В какой-то момент он обнаружил себя под струнами. Он вроде бы лежал в своей еще холостяцкой кровати, в родительской квартире, с привычными подушкой и одеялом, но эта кровать была в рояле. На пюпитре чирикали сказочные птицы. Вернее, это были полуптицы – с женскими личиками и бюстами, – напоминающие былинных Сирина и Алконоста. Птицы радости и печали. Это было очень красиво, настоящее волшебство. В переливчатых трелях и клекоте Олег узнал голоса Марго и Ксении. В образе птиц они были прекрасны. Олег прислушался. Щебетали о нем, но его не замечали.

– Вряд ли ему что-то или кто-то поможет, – различил Олег в гомоне Марго.

– Да и ждать уже недолго осталось… – прочирикала Ксения. – Когда человек в таком состоянии, для него это даже выход, ведь совсем плох…

– А с роялем так и не смог расстаться, теперь его вряд ли оттуда вытащат, – пропела Марго своим телефонным нежным голоском.

– В городе и гробов-то не осталось, зачем его вытаскивать? Так в рояле и похоронят, – поддакивала рассудительная Ксения.

Птицы еще немного поверещали, покрутились, расправили крылья и улетели.

Олег пытался кричать им вслед, но ничего не получалось. Какая-то удушающая немота перехватила горло. Он стал видеть себя со стороны. Да, он лежал в черном концертном рояле – огромном, как океанский лайнер. Струны теперь больше напоминали решетку на тюремном окне.

Внезапно пошел снег. Он засыпа́л все вокруг – и черный рояль с бьющимся под струнами вторым Олегом, и откуда-то взявшуюся сцену, и уходящие за горизонт зрительские ряды. Потом стало очень тихо.

Олег почувствовал, что его кто-то тормошит и пытается поднять. Мужчина, похожий на сына Ильиничны, Вадима, молча протащил его к своему джипу и взгромоздил на заднее сиденье. Замерзший, он ненадолго пришел в себя. Даже отказывался от помощи у своей калитки. Но его так качнуло, что мужчина, ухватив Олега за локоть, решил довести его до места и сгрузил на диван.

Наутро Олег обнаружил рядом с диваном бутылку водки, почти опорожненную, и банку пива, которую он тут же вскрыл и мгновенно опустошил. Стало чуть легче.

В бессознательном состоянии он вышел из дома и побрел к магазину. Дневной свет совсем не радовал. Было тошно и муторно. Тоска никуда не делась, тяжесть в голове не давала о себе забыть ни на минуту. Живот пронзала режущая боль.

Кое-как он доковылял до продмага. У крыльца была очередь. Его явно узнали. Но в глазах он прочитал не восхищение, к которому привык на концертах, а растерянность и даже брезгливость. Люди молча расступились перед ним. Но с порожками он не справился. Закачался и чуть не упал. К нему подскочили две старушки, кажется, он их знает. Алла Ильинична? Она. А кто еще? Они подхватили его под руки. Полная продавщица в заношенном белом халате подскочила и сунула в карманы ветровки по пивной банке.

Дальнейшее выпало из памяти. Олег очень удивился, когда, придя в себя, увидел на столике трехлитровую банку с мутной желтоватой жидкостью. Он неуверенно встал, подошел и понюхал. Пахло квашеной капустой. Хлебнул прямо из широкого горла. Его пробрало и передернуло, но что-то внутри улеглось.

Прошел на кухню. Заметил на столе миску с котлетами. Неужели мать приезжала? Но есть не хотелось. Только пить. Он сделал привычный круг через туалет, кран с водой, снова кухню и вернулся на диван.

Уставшее сознание не удерживало ничего, что с ним происходило. Он что-то опрокидывал в себя. Кажется, водку. Отключался на веранде в жестком плетеном кресле. Замерзал. Шел к магазину. Его под руки приводили домой сердобольные соседи.

Появлялся Николай Сергеич. Или это опять был сон. Ветеран что-то говорил о вреде пьянства. Конечно же, Олег соглашался со всеми доводами фронтовика, он ведь так его уважал.

Несколько раз он наблюдал за спускавшейся по лестнице Марго. Она была в золотистом, как будто из ткани покрывала, нарядном платье, на высоких каблуках. Он так отчетливо видел ее тонкие щиколотки, когда-то сводившие его с ума. Марго тоже ему выговаривала насчет его состояния и перстня, который он так ей и не купил. Он кивал в ответ и тоже соглашался, и был готов на все, лишь бы его оставили в покое. Для него теперь это главное. Олег все чаще ощущал себя в центре огромного, бесконечного пустого шара, который был и временем, и вместе с тем вселенной.

Как-то, очнувшись, он услышал знакомые звуки на кухне. Из крана лилась вода, гремели кастрюли. Господи, неужели мать? Только не это. Но в гостиную вышел молодой человек, показавшийся Олегу смутно знакомым: нос картошкой и монголоидные скулы. Как будто так и надо, он принялся собирать пустые бутылки по комнате.

– Ты кто?

– Я Иван. Не помните меня?

– Ты что тут делаешь? – Олег всмотрелся в его лицо и сообразил, что тот напоминает ему Ельцина, как если бы тот был молодым мужчиной.

– Вы же видите, убираюсь. Сейчас буду вас отмывать.

– Да пошел ты…

Олег закрыл глаза. Ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то суетился перед ним, да еще и тормошил.

Но его уже вели по змеевидному коридору, ставили раздетого в душ и намыливали мягкой душистой мочалкой. Олег не мог долго стоять на ногах и буквально стек по стенке кабины на дно. Так и сидел, скрючившись под струями воды, пока непонятный Иван смывал с него все, что накопилось за эти дни, и окатывал теплой водой со всех сторон, спуская в сливное отверстие весь морок и наваждение.

Проснувшись, Олег не сразу сообразил, где он. Обвел взглядом комнату, погладил ладонью белую подушку, простыню. В комнату матери он не заходил давно, поэтому и не узнал: дверь сюда обычно была прикрыта. И сразу смутно вспомнились летние дни далекого детства. Тогда это была спальня родителей. Две казенные, суровые на вид, деревянные кровати с жестяными инвентарными бирками в изножьях стояли тогда вместе посреди комнаты – как будто часть спального гарнитура. Когда отец умер, мать все переиначила. Свою она поместила в угол ближе к окнам, отцову – у двери, как запасную, гостевую. На ней-то и обнаружил себя Олег.

От свежего постельного белья шел какой-то цветочный аромат. Лаванда? Этот запах едва уловимым шлейфом всегда исходил от вещей матери, от нее самой. Олег вдруг ощутил себя ребенком. И хотя дурнота во всем отравленном теле никуда не ушла, а голова была словно набита мокрой ватой, сквозь эту болезненность едва просачивалось и сладко ныло нечто новое, что Олег так боялся спугнуть. С ним явно кто-то нянчился, и довольно давно. И самое главное – Олегу это нравилось.

Он закрыл глаза и замер. Было бы так всегда: он в чьих-то надежных руках и можно ни о чем не беспокоиться. Как в детстве – какой-то большой и сильный взрослый знает, как надо все делать, и можно ни о чем не думать, ничего не бояться. Олег вспомнил, как они с отцом любили играть в космонавтов – отец возносил его под потолок, кружил, будто ракету, по комнате, то поднимая, то опуская хохочущего пилота. Дух захватывало, но страха не было. Отцовские руки держали крепко.

За медленно открывшейся дверью показался поднос, на нем заварочный чайник в крупный красный горох и огромная кружка с надписью "BOSS", а следом, придерживая локтем створу, тот, кто все это нес. Этого молодого Ельцина Олег уже видел.

– Чай… и бутерброды. – Ельцин поставил поднос на столик матери у зеркала и уже двигал поближе стул.

– А покрепче ничего не нашлось? Пива хотя бы. А вообще-то мне надо в туалет.

Олег с трудом опустил ноги на вытертый, но по-прежнему ярко-красный коврик с причудливыми восточными завитками. Долго сидел, обнимая себя за похудевшие плечи, мотал головой и то закрывал, то открывал глаза.

Попытался встать, но качнулся и чуть не упал, ухватившись за изголовье кровати. Подскочивший Ельцин поддержал Олега и ловко накинул на него джинсовую рубашку.

Пока Олега вели по коридору к туалету, пока он брел обратно, через гостиную, присаживаясь в изнеможении то на диван, то на кресло, он никак не мог узнать свой дом.

Неужели столько времени прошло? Даже свет из окон другой… Это вечерний или утренний? И порядок в доме не такой, как обычно. Непрошеный гость навел? Дом не узнать… Или мое сознание за эти дни так поменялось и теперь все видится как-то иначе? Вроде бы все то же самое, но какое-то другое. Нереальная реальность?

После пива и чая Олег опять впал в оцепенение. Сидел теперь на диване, мотая опущенной головой и раскачиваясь всем телом вперед-назад. Будто раненый зверь, готовившийся из последних сил встать, чтобы потом окончательно упасть и умереть.

– Ельцин! – резко позвал Олег гостя.

– Нет тут никакого Ельцина. Я Иван. Моргунов, – терпеливо объяснил молодой человек.

– Хорошо. Иван… Но все-таки ты Ельцин, – Олег хитро прищурился и погрозил пальцем. – Ладно, дело есть, ты должен мне помочь.

Этот самый Иван исподлобья поглядывал на Олега, прислонившись к косяку. Весь его вид выражал скептицизм.

Думает, наверное, что подопечный заговаривается и вряд ли способен в своем состоянии на какие-то там дела.

– Слушаю внимательно, – в голосе молодого человека было больше сарказма, чем готовности помочь.

– Мне надо в клуб. Сейчас.

Они вышли из дома в прозрачное осеннее утро. Влага после ночного дождя залакировала потерявшие листву деревья, мерцала на мятой траве под ногами. Солнце сонно щурилось из-за крыш, подкрашивая оранжевым штакетник и гравий.

Грустно стоявший за калиткой, как будто всеми забытый, самурай был облеплен листьями каштана, похожими на жухлые перчатки.

– Олег Владиленович, может, на машине? Давайте, я поведу, – неуверенно предложил Иван.

– Нет. Здесь недалеко. А мне надо продышаться.

Тяжелой поступью давно не выходившего из комнат человека Олег побрел по мокрому гравию. Поддерживавший его под руку Иван озирался по сторонам. Поселок на первый взгляд казался необитаемым. Лишь кое-где были заметны признаки присутствия соседей. Миновав два дома, Олег краем глаза увидал фронтовика в глубине участка. Николай Сергеич курил, опираясь на грабли, которыми выгребал из-под кустов пожухлые листья. Заметив Олега, он направился, было, к калитке. Но Олег перешел на заплетающуюся трусцу, увлекая за собой Ивана.

Соседняя улица, на которую они свернули, тоже была пустынной. Лишь вдалеке за забором маячила хрупкая фигурка в желтой стеганой курточке, казавшейся почти детской. Олег узнал Аллу Ильиничну, поспешно сдиравшую с сухоньких ручек синие садовые перчатки. Словно онемев, она растерянно кивнула и, закрыв ладонью рот, покачала головой.

Припустив, насколько позволяли ватные ноги, Олег услышал, как сзади открылась калитка, как зашуршали чьи-то мелкие шаги по гравию. Но оглядываться не стал – хотелось быстрее оказаться в клубе. Улица поселка перешла в небольшую площадь, посреди которой раскинулась квадратная полузаброшенная клумба. То здесь, то там между пожухлых сорняков выглядывали головки чахлых увядших астр, стянутые паутиной, на которой опалово блестели капли влаги. Справа проплыл магазин, похожий на декорацию ночных кошмаров.

Когда подошли к грязно-розовому зданию, Олег его не узнал. Из-за дождей штукатурка стала ярче и темнее, на стенах проступили коричневые подтеки. Здесь тоже не было признаков жизни. Олег, тяжело дыша, опустился на лавочку рядом со ступеньками у входа. Иван ушел осмотреться и убедиться: клуб закрыт и надежды попасть внутрь нет. Но неожиданно за стеклом входной двери показалось мужское заспанное лицо. Щелкнул замок, дверь открылась. Мужчина сначала высунулся, затем осторожно спустился. Минуту вглядывался в лицо Олега, но не признал. Объяснил, что он сторож, работает здесь недавно, пускать никого не велено, директора сегодня не будет, и вообще – не сезон.

Подскочивший вовремя Иван что-то зашептал сторожу на ухо, тот недоверчиво посмотрел Олегу в глаза и ответил:

– Сейчас спрошу.

Сторож скрылся. Иван не стал садиться, глядел в сторону, наблюдая толкотню взъерошенных голубей. Олег чувствовал, как влага сырой скамьи пропитывает брюки.

– Олег Владиленович, а вы что, собственно, здесь хотели?

– Друга навестить. И кое-что проверить…

Показался сторож. Он улыбался.

– Вера Семеновна разрешила вам пройти. И заодно спрашивала про ваше здоровье.

Надо же, кого-то еще волнует мое здоровье. Ну да ладно. Лишь бы не мешали.

Иван вежливо кивнул:

– Передайте, все в порядке, спасибо.

Олег, поддерживаемый опекуном, неуверенно поднялся по ступенькам, прошел в пахнущее старым подъездом здание. Здесь было сумрачно, несмотря на высокие окна и белые полупрозрачные шторы. Шарканье шагов по старой стершейся плитке гулким эхом разносилось в дальних углах здания. Отразившись в тусклом высоком зеркале рядом с пустым гардеробом, Олег сам себе показался тенью.

Он попытался отстраниться от Ивана и уверенно пройти по коридору. Ближняя дверь в актовый зал оказалась заперта. Олега сильно качнуло, молодой человек мгновенно пришел на помощь.

– Погодите, я вам свет в зале включу, – сторож, воспользовавшись заминкой, просеменил к дальней открытой двери.

После некоторой возни, скрипа сидений и пустых щелчков зажглись бра на стенах ближе к сцене и медленно налилась светом слабая лампа над роялем.

– Большую люстру пока не починили. Все ждем электрика. За́пил, говорят… – сторож запнулся, кашлянул от неловкости, но тут же нашелся: – Ладно, не буду вам мешать. Все вроде и так видно. Зовите, если что.

Поддерживаемый Иваном под локоть, Олег не спеша направился к сцене. Ряды бежевых кресел сейчас, в отсутствие публики, сложившие сиденья вертикально, напоминали педали и клавиши какого-то неведомого инструмента из страны великанов. Кто-то скоро здесь появится, начнет на них нажимать, загудят звуки, скорее всего похожие на органные.

Освещение в зале было ровно таким, каким его устанавливали для прошлых концертов. Олег вдруг так отчетливо вспомнил те дни. Вот здесь, у ближней к сцене двери, обычно стояла инвалидная коляска кавторанга. Рядом с этим же входом в тот первый вечер появилась неожиданно приехавшая мать. Он и теперь видел, с каким энтузиазмом она аплодировала ему после бисов и как блестели в полумраке ее глаза.

Пустой зал шумел, как сухая морская раковина. Ножки рояля, похожие на гигантские пешки, оказались у Олега прямо перед глазами. Чтобы подняться по боковым ступеням, ему требовалось собрать все свои силы. Вцепившись в спинку крайнего сиденья, Олег долго смотрел себе под ноги. Справа в серо-бежевом с пыльными прожилками паркете отсутствовала одна плашка. Собственный ботинок показался ему вдруг каким-то огромным черным тараканом.

Поручней у лестницы на сцену не было. Видимо, так и задумывалось с самого начала: школьники взбегали весело и бодро, студенты, заряженные молодостью, не нуждались ни в каких опорах, любой артист, выходивший на публику, имел по определению неплохую форму, ну а уж старичок, движимый вдохновением, всегда найдет помощника-энтузиаста.

Олегу эти пять высоких лакированных ступеней, отражавших его ноги в виде нелепых углов, дались нелегко. Иван, конечно же, топтался тут же. Но никогда еще Олег не испытывал такого изнеможения. И дело было не в ослабленных мышцах или абстинентном синдроме в целом. На плечах висела неподъемная тяжесть счастливых воспоминаний. Эта сцена давно стала для Олега местом силы и истины, а вот сегодня – еще и личной Голгофой.

Наконец он преодолел подъем. Как мог, распрямился. Первое, что увидел, – астры на опущенной крышке рояля. Чернильные и красные цветы были похожи на те, что росли на клумбе перед клубом – такие же сырые и уставшие. Подойдя к роялю, он машинально потянулся поднять клап, но тот не поддался. Инструмент был закрыт на ключ. Олега буквально пронзило – это был тот самый рояль из его сна. Видавший виды «Красный Октябрь» напоминал лакированный гроб. Олег отпрянул. Только теперь он заметил, что вдоль рампы разложены такие же полуувядшие цветы, и в тот же миг отчетливо ощутил, что под черной тяжелой крышкой рояля лежит он сам.

Этого не может быть. Но именно это с ним и происходило прямо сейчас. Олег стоял как парализованный, не в силах сдвинуться с места. В глубине сцены громоздилась какая-то пирамида, накрытая запыленной серой тканью. Олегу вдруг показалось, что там, под складками, – тарные ящики с водкой. Внутри все похолодело, и в этом вселенском холоде застыл, как во сне, крик ужаса, который никто не мог услышать.

Сквозь пелену невнятного гула он различал свое имя.

– Олег Владиленович, Олег Владиленович, – кто-то тянул его за руку, – нам пора…

Он поднял голову. Старая хрустальная люстра, где не горело ни одной лампы, расплывалась в глазах, будто тусклая туча. С потолка поплыли сероватые хлопья… Неужели снег? Опять как во сне. Хлопья щекотно и холодно трогали лицо, попадали в рот – соленые на вкус, они напоминали слезы. Возможно, его собственные…

Наконец он перестал сопротивляться, позволил чьим-то назойливым рукам стащить себя со сцены.

Хлопья падали медленно и беззвучно. В затемненном зале сквозь пелену то тут, то там проступали люди. Олег узнал Аллу Ильиничну, сидевшую со своей неизменной спутницей. Как же ее имя? Инна? Ида? Обе в черных платьях. Поперек колен у них лежали такие же, как на сцене и на клумбе, астры. На их морщинистых личиках дрожали смущенные улыбки. На воротничках слезились крупные броши.

Чуть дальше Олег увидел фронтовика – тоже в черном и тоже с цветами. Старик, как всегда, излучал суровость и решительность. Гладиолусы у него в охапке выглядели как боекомплект. До последних рядов свет почти не добирался. Снег покрывал чьи-то опущенные плечи, смазывал лица. Все это Олег уже видел – в том же сне.

Но почему они сегодня все здесь? В такой ранний час? Все в трауре, сидят смиренно, глаза вниз, у всех несчастные цветы. Как будто на церемонию прощания пришли. И этот снег все гуще и гуще. Видно, крыша прохудилась, а мастер зáпил…

Мастер зáпил…

Олег на свинцовых ногах влачился по проходу, казавшемуся бесконечным. Смотрел вниз перед собой, стараясь ступать большими подошвами на маленькие плашки паркета, спотыкался, мотал головой. Олега вдруг пронзило – он осознал, что все лица, обращенные к нему сквозь нависшую в зале пыльно-снежную пелену, выражают сострадание и участие. Ниоткуда ни капли ненависти или презрения. Хотя последнее он скорее бы понял и принял. Поскольку сам себя ненавидел как никогда.

Мастер зáпил… А они ведь мне по-прежнему доверяют. Вот и на похороны пришли. Значит, не враги. Значит, надо просто браться за дело. Все. Похороны состоялись. Цветочки возложены.

Прежний Олег остался под крышкой гроба-рояля. Ему оттуда не выбраться. Но другой Олег сейчас выйдет из этого здания и будет спасать свой фонд, свою жизнь, вернее, то, что от них осталось…

Олег устремился в сторону дома, заметно прибавив шагу. Иван за ним едва поспевал. Впереди вилял по гравию сгорбленный велосипедист. Деревянный кривой забор по правую руку был муаровый от подсыхающей сырости. В голове Олега путались мысли. Надо что-то делать, с чего-то начинать. С чего? Приходить в себя, возвращаться к инструменту. Он приступит сегодня же, сейчас же. До дома еще полторы мокрые улицы. В первую очередь надо будет позвонить. Кому? Он не знал. Олег давно никому не звонил.

Он зацепился о завиток ржавой проволоки, тянувшейся из бурой травы. Потерял равновесие и грохнулся неуклюже на колени, притормозил вытянутыми руками. Ладони засаднило. Если бы его таким, на четвереньках, увидели соседи, он бы себе не простил. Но на улице никого, и слава богу. Иван пытался поддержать встающего Олега, но того сильно качало, он обмяк, и даже вдвоем они провозились долго. Утвердившись наконец вертикально, Олег покосился на помощника, и снова ему показалось, что его опекает молодой Ельцин.

В молчании они добрели до калитки. Иван открыл дом, снял с настрадавшегося Олега испачканные ботинки, куртку, помог расстегнуть мокрые на коленях, когда-то хорошие джинсы. Отвел на кухню, где Олег локтем сшиб на плитку какую-то банку. Промыл над раковиной израненные ладони, залил зеленкой. Щипало сильно. Олег чертыхался, но терпел. А его уже тащили по лестнице на второй этаж и укладывали в кровать.

– Надеюсь, сегодня вам в клуб больше не понадобится. – Иван укрыл Олега пледом, подоткнул края как маленькому. – Я отойду ненадолго. У нас хлеб закончился, а магазин теперь рано закрывается. Не сезон.

Уже в дверях Иван оглянулся:

– Вернусь, будем обедать. Отдыхайте, Олег Владиленович.

Потом на кухне зафырчала вода, звякнула переставляемая посуда, чмокнул, закрывшись, холодильник, застучали дверцы шкафов, зашуршали пакеты. Наконец все стихло. Входная дверь захлопнулась.

Олег лежал с закрытыми глазами, в глухом оцепенении. Ветер задребезжал оконной рамой, высокие ветви старой яблони застучали по крыше. Казалось, первые капли дождя упали на шиферную кровлю. Но нет, дождя вроде не было. За окном стало пасмурно. Солнце едва сочилось серебром сквозь рябые тучи. На душе стояла слякотная хмарь. А после краткого всплеска энтузиазма тоска навалилась тяжелее прежней. Олег ясно ощутил такое узнаваемое желание «подлечиться». И стоило его только «узнать», как оно выросло в какого-то внутреннего монстра и потребовало решительных мер – здесь и сейчас. Что делать? Иван уже объявил, что не допустит алкоголя в этом доме.

Олег откинул плед и сел на кровати. По затылку колючим шаром прокатилась боль. Надо напрячься и вспомнить, где он мог припрятать от себя же бутылку водки. Такое точно бывало – в минуты борьбы с самим собой. Иногда благие намерения длились недолго, и он все же уничтожал заначку. Но случалось, забывал про свои тайники.

Он открыл шкаф, пошарил под вещами на полках. Пусто. С трудом вытянул тяжелые бельевые ящики. Порылся, устроив комковатый хаос из наволочек и полотенец. Безуспешно. Бросив разверстый шкаф как есть, вышел из спальни и встал у лестницы, оглядывая сверху гостиную. Тайник где-то там, у самых ног. Вспоминай.

Взгляд его упал на рыжее пианино. «Зайлер» стоял понуро – забытый, никому не нужный. Какой же Олег неблагодарный свин: забросить на столько дней своего друга, не прикасаться к нему, пренебречь.

Компактность инструмента сейчас воспринималась совершенно по-новому. В «Зайлер» его точно никто не упрячет и гвоздями крышку не забьет.

С осторожностью, поглаживая голыми пятками края ступеней, Олег спускался по скрипучей лестнице. Приблизился к своему лоснящемуся, свежепротертому фортепиано, потянулся к клавиатуре. Стоя перед инструментом, машинально поставил правую ногу на педаль, но босая стопа соскользнула. Олег нагнулся и сразу вспомнил про свой студенческий тайник: стоило оттянуть под клавиатурой пружинящую планку, как нижняя рама над педалями легко отделялась – и внутри, справа, оказывалось довольно приличное пространство, где без ущерба для всей механики помещалось что-то нужное и важное. На втором курсе консерватории, когда их шумная компания встречала Новый год, здесь была спрятана огромная нестандартная бутылка шампанского – чтобы никто не выпил ее заранее, до боя курантов.

Олег встал на четвереньки – боль дернула разбитое колено – и увидел деревяшку с приклеенным куском замши. Попытался сместить планку вверх, но она, видимо от старости, потеряла гибкость и как будто приросла. Олег тряхнул кистями, вдохнул побольше воздуха и, с ужасом представляя в этой деревянной коробке трупы крыс и мышей, а может быть, и кого побольше, сильнее надавил на планку-держатель.

Постепенно ему открывалась картина. Потемневшим золотом поблескивали из-под пыли скрещенные чугунные конструкции со струнами. Влево двумя лучами расходились педальные цуги, припорошенные многолетним слоем праха. Справа, в свободном от механизмов углу, стояла круглая бутылка Хеннесси. Пыль на ней напоминала тонкую байку. От стенок пианино к горлышку тянулись старые, местами порванные нити паутины. Но матовость золота, покрывающего пробку, впечатанная намертво в стекло эмблема бренда, нарядная, в обрамлении виноградных ветвей этикетка – все излучало благородство и дружелюбие. Хвала небесам…

Вряд ли он вспомнит сейчас происхождение этой бутылки. Да и какой в этом смысл. Олег тут же, сев в позу андерсеновской Русалочки, нащупал пластиковый язычок, ловко по кругу снял фольгу. Последние силы ушли на борьбу с застрявшей пробкой, но он победил. Жадно вливая в себя янтарную, чуть маслянистую жидкость, он ощущал воодушевление, перемежаемое волнами дикой усталости. Лег на спину и раскинул руки, чувствуя под собой жесткий холодный палас. Ему было хорошо. Свободно. Именно этого недоставало в последние дни. Хочу – пью, хочу – не пью. Он же не какой-то там алкоголик. Еще глоток – и он окончательно придет в себя.

Ощущая каждой клеточкой усыпляющий хмель, Олег все же решил подняться наверх. Рамку пианино, лежавшую тут же рядом, он вернет на место потом, сейчас нет сил. Предстояло одолеть лестницу. Еще глоток – и он со всем справится. Цепляясь за скользкие перила одной рукой, а другой обхватив за горлышко спасительный сосуд, стараясь держаться прямо и не шататься, он поплелся на второй этаж. Осилив две первые высокие ступени, решил передохнуть. Опрокинул в себя еще живительной жидкости. Ему нравился звук, с которым этот райский напиток плескался в стеклянной таре. Ей-богу, в этом плеске было много музыки, переливчатой, радостной.

И тут, под тихий звон неведомых колокольцев, на лестницу ступила остроносая туфля. Навстречу Олегу спускалась Маргарита. В золотистом платье, как во всех видениях последнего времени, на высоченных шпильках, с хитрой искринкой в зеленых глазах, с кошачьей обворожительной улыбкой. Перед Олегом, очень близко, плыли ее тонкие щиколотки, которые всегда будили в нем особый животный трепет.

Он застыл. Надо подвинуться, уступить ей дорогу. Или наоборот – не дать ей пройти, взять в охапку, стиснуть, не позволяя вздохнуть ни ей, ни себе… И не отпускать. Он решительно сделал еще глоток и вместе с согревающей волной от коньяка ощутил, как Марго сгустком горячей энергии прошла сквозь его тело.

Олег не стал оборачиваться. Последние ступени оказались чуть ли не по пояс. На постель он рухнул уже без сил. Бутылка выскользнула из рук. Почти бесшумно, лишь раз всхлипнув, покатилась по коврику от кровати и остановилась у плинтуса. Из-под полуприкрытых век Олег наблюдал, как на пол выливаются остатки живительной влаги.

Жаль, конечно, что все так вышло…