Пианисты

III

Концерт закончился, и Андрей был этому рад. В следующий раз все же надо будет настоять на закрытой площадке. Свежий воздух вреден – и для пианиста, и для рояля. Как будто никто не думает о том, каково это – играть непростые вещи в душном июльском южном городе. Хотя погода, надо признать, для Экса была вполне щадящей: солнце и днем совсем не жгло, а приятно грело, как бывает ближе к осени. А в сумерках воздух становился и вовсе как парное молоко, нежно окутывая пахучим теплом, как будто обещая неизменное удовольствие и в предстоящий вечер, и в ночь, и в утро, и на следующий день – всегда.

На фестиваль в Экс-ан-Прованс его приглашали уже не в первый раз. Ему везло: устроители старались сделать для его сольника все по высшему разряду – хорошая гостиница в пешей доступности от места выступления, такси из марсельского аэропорта. Все было вполне удобно, хотя другие музыканты, бывало, жаловались – в Вербье или Зальцбурге с ними обходились куда учтивее, чем здесь. Да и по части организации австрийцы и швейцарцы даже в мелочах держали марку.

Переодевшись после выступления и отправив концертные вещи в отель, Андрей сразу почувствовал себя гораздо легче и свободнее. Анни, предоставленная ему в качестве помощника, вызвалась проводить его от Отеля Мэнье, где он играл, до Театра Архиепископа. Через четверть часа там начиналось выступление молодежного оркестра из Бразилии. Андрей с большим скепсисом слушал восторги друзей и коллег после концерта бразильцев в Москве. Но знаменитый своей харизмой дирижер – Энрике Гонсалес – лично прислал ему приглашение, когда узнал, что они будут выступать на фестивале в один день, только в разное время.

– Анни, вы вовсе не обязаны меня провожать. Здесь идти пару минут, и дорогу я знаю.

Девушка рассеянно улыбнулась, слегка встряхнула длинными темно-русыми волосами и поманила рукой стоявшего в стороне парня.

– Мне надо убедиться, что вы не заблудитесь. Первый поворот налево, а там сразу увидите, где будут все толпиться. Месье Гонсалес обещал встретить вас у входа. Время есть, можете не спешить. Хорошего вечера!

– И вы наслаждайтесь, – уже вслед уходящей в обнимку паре бросил Андрей.

В этом городе надо жить или, еще лучше, быть туристом или отдыхающим, чтобы никуда не спешить, а главное – ни с кем по обязанности не общаться.

На фоне темнеющего вечера фонари горели все ярче, окрашивая дома, дорогу и узенькие тротуары в теплый желток. С самого первого визита Андрей отмечал солидную каменную закопченость исторического центра этого старинного французского города. Иногда он казался даже больше итальянским. Высокие узкие окна в мелкой обрешетке, кружева узеньких балконов, частые водосточные трубы, напоминающие бамбук, массивные двери, украшенные резьбой – и по солидному старому дереву, и по каменному обрамлению. Чем южнее, тем тоньше работа по камню.

– Извините, пожалуйста, – русская речь буквально выдернула его из привычной задумчивости. – А можно попросить вас расписаться? На программке. Мы были на вашем концерте.

Две женщины, видимо мать и дочь, с интересом разглядывали знаменитого пианиста из России, улыбались и ждали ответа.

– Конечно… Надеюсь, вам понравилось?

– Ой, очень! А сфотографироваться можно?

– Да, конечно, – уже не так уверенно произнес Андрей.

– Лен, вставай рядом.

Команда прозвучала совсем другим, волевым, голосом. Но с камерой телефона произошла заминка.

– Что-то у меня не включается. Извините, сейчас.

– Давай я включу, – дочери было явно неловко.

– Да ты лучше стой… А, все. Кажется…

Андрей терял терпение и уже жалел обо всем – что согласился идти на концерт, что не взял такси и не отправился к театру длинной дорогой, в объезд всех пешеходных зон. На этих улицах, узких, как коридоры, совершенно невозможно скрыться от любопытных глаз. А главное, он мог опоздать, что ненавидел больше всего на свете.

Мимо них проходили, оглядываясь, люди. Проехали на велосипеде две корпулентные пожилые француженки вполне уважительного возраста и тоже с интересом повернули головы в их сторону. Наконец после нескольких щелчков и вспышек Андрей попрощался с почитательницами и прибавил шагу. Сразу за углом он действительно заметил не только скопившуюся публику, но и мелькавшую тут и там курчавую шевелюру Гонсалеса. Он одновременно пожимал руки знакомым, перекидывался громкими фразами на разных языках, подхватывал шуточки и сочно смеялся.

Завидев Андрея, он энергично замахал рукой и зашагал навстречу.

– Андрей, дорогой, как я рад тебя видеть! – на чистом английском воскликнул Энрике и широко улыбнулся, как будто перед ним стоял его старинный друг.

Да уж, море обаяния этого бразильского дирижера – истинная правда. И какой английский! Андрей всегда отмечал у музыкантов почти полное отсутствие акцента в неродном языке. Видимо, абсолютный слух сказывался и в этом.

– Взаимно-взаимно, весьма рад, Энрике!

– Как прошел ваш реситаль? До меня уже дошли слухи, что блестяще.

– А что передали про отсутствие бисов? Никто не обиделся? Хотя французы их вроде бы и не ждут. Но другие… Буду всем рассказывать, как месье Гонсалес торопил на свой концерт, – пошутил Андрей.

– Да-да говорите на меня! Я так часто бываю виноват, что уже не переживаю, – раскатисто расхохотался бразилец.

Энрике провел Андрея во двор старинной резиденции – здесь была сооружена сцена с навесом, установлены зрительские кресла. Почетного гостя усадили в первом ряду. Энрике извинился и скрылся за кулисами.

Этот импровизированный зал под открытым небом состоял из партера, спускавшегося к сцене амфитеатром, и нависающего над задними рядами балкона. Если бы не прожекторы, направленные на сцену, на небе можно было бы разглядеть звезды.

Балкон заполнялся людьми даже быстрее, чем ряды внизу. Несколько беспокоила его конструкция. Металлические перекладины, на которых держался весь этот навес, напоминали строительные леса и казались слишком хрупкими и ненадежными. Одновременно с публикой, занимавшей свободные места в партере, стали выходить на сцену и оркестранты.

Какие все юные! Даже для молодежного оркестра эти лица были слишком какие-то школьные, непосредственные, совсем не музыкантские, а некоторые вообще принадлежали как будто людям из мира футбола и бокса, а не скрипачам и валторнистам.

Дирижер энергично шагнул на сцену, встал за пульт, поприветствовал публику, обводя лукавым взглядом весь зал сверху донизу, не забыв кивнуть Андрею и кому-то еще. Усадил жестом музыкантов и сразу взмахнул палочкой. Заиграли Дебюсси – «Послеполуденный отдых фавна».

Уже самые первые звуки в партии флейты удивили пианиста. Чистые, точные, но не выверенные расчетом, а интуитивно совершенные. Самое поразительное, что их извлекала из своего скромного инструмента хрупкая девушка, даже девочка, внешность которой не соответствовала привычному образу аппетитной сексапильной бразильянки.

Андрей старался изо всех сил остаться верным своему скепсису – и в отношении молодежных оркестровых коллективов, и в отношении женской игры. Ну не могут – по определению – молодые люди, не накопившие достаточно опыта, профессионального и жизненного, играть мастерски, слаженно, умно и прочувствованно. А женщины тем более – поскольку думают всегда о чем-то о своем. Бывают, конечно, исключения, но это именно исключения.

Но эта девочка на флейте творила чудеса. Она выводила свою партию так просто, так естественно – как заклинатель змей над корзиной с кобрами. И вот уже Андрей почувствовал себя этой змеей, околдованной чарующими звуками и готовой им подчиниться. Он бессознательно раскачивался в такт и почти танцевал.

Иногда ему казалось, что флейтистка смотрит не только на дирижера, но и в его сторону. И даже соседи незаметно косились. Наверное, он увлекся. Андрей расслабился и откинулся на спинку кресла. Руки, сжимавшие подлокотники, уложил на колени. Надо было принять более спокойную позу.

Он стряхнул с себя наваждение, и музыка в тот же миг закончилась. Дирижер кланялся, представлял девочку-флейтистку, которая в ответ на громкие овации только смущенно улыбалась. И смущение ей очень шло.

Дальше по программе шла «Бахиана» Вила-Лобоса, бразильская классика как она есть. И вновь Андрей удивлялся внутренней, глубокой, почти животной музыкальности молодых оркестрантов. Ритм, темперамент, мелодическая чуткость, все нужные реакции были у ребят в крови. Не поддаться очарованию такого особого дара было невозможно. Вот уж действительно магия. Конечно, профессиональное ухо пианиста слышало иногда незначительные расхождения, огрехи не совсем качественных инструментов. В каких-то местах он бы, как дирижер, не стал так форсировать звук. Но весь порыв, общее впечатление, игра оркестра в целом были ошеломляющи.

Андрей буквально купался в этом море чувственных вибраций, улавливая партию флейты, иногда даже там, где ее не должно быть. Концерт прошел как под гипнозом. Что это было?

Аплодисменты все не кончались. Публика хлопала стоя, кричала «браво», а Андрей сидел по-прежнему в кресле и не мог пошевелиться. Не то чтобы он был потрясен, нет, он видел и слышал всякое, по силе воздействия ничуть не меньшее, что прозвучало здесь и сейчас. Его невозможно было чем-то удивить. Или он так думал. Но сегодня он столкнулся совсем с другим миром, другим пониманием стихии, которая зовется музыкой. Для Андрея это действительно была пятая стихия, вбирающая в себя все остальные.

Гонсалес уже несколько раз выходил на сцену, кланялся, горячо пожимал руку первой скрипке – массивному молодому человеку с перебитым носом и высоким хвостиком на затылке. В его больших, совсем не музыкантских руках инструмент выглядел как пикколо для детей, а внешность боксера выдавала непростую судьбу парня из фавел. Дирижер старался дотянуться до каждого оркестранта, и те отвечали ему неподдельным восхищением. Особого жеста маэстро удостоились солисты: девушка-флейтистка, продолжавшая застенчиво улыбаться, и парень-трубач, с неожиданно утонченными чертами лица, в интеллигентных очечках, с волнистыми волосами до плеч, разделенными прямым пробором. Из-за рояля встала полноватая темнокожая мулатка, обладательница высокой аппетитной груди и пухлых губ. Она ослепительно улыбалась. Когда Гонсалес выразительным жестом – особенно высоко поднятой палочкой – представил группу ударных, грузный, как гора, молодой человек с дредами поднял перед собой тарелки и эффектно ими ударил.

Публика быстро покинула зал, но у входа, на улице, собралась толпа, и расходиться никто не спешил. То здесь, то там мелькали уже знакомые лица музыкантов – счастливые, открытые, по-детски непосредственные. Кто-то курил, кто-то общался. Среди мирного гула разговоров то и дело раздавались взрывы хохота.

Андрей топтался в нерешительности. С одной стороны, впечатлений на сегодня было более чем достаточно и ему хотелось после всего побыть одному. С другой стороны, уйти и не поблагодарить Энрике, не сказать ему хотя бы несколько восторженных слов он тоже не мог.

В тот же момент какая-то энергетическая волна прокатилась по всем стоявшим в ожидании. На выходе показался маэстро. Отовсюду послышалось: "Hola, Enrique!", "Ciao, Maestro!", «Станцуем самбу?». Вновь раздались аплодисменты. Свет, идущий из зарешеченных окон дворца, напоминающих теплые вафли, падал на открытые загорелые плечи женщин, подчеркивал блеск ожерелий и колье на обнаженных шеях. Люди продирались к знакомым, играя пальцами над головами и посверкивая старым золотом крупных колец. Группа поддержки из молодых бразильцев быстро образовала круг, и в центр вылетела великолепная пара, исполняющая самбу.

Увидев Андрея в толпе, Энрике кинулся к нему. Свита маэстро старалась держаться рядом.

– Андрей, вы уже поняли, что так просто от нас не отделаетесь? Мы идем в ресторан, здесь недалеко, буквально за углом. Вы должны к нам присоединиться и все честно рассказать, как мы выступали и как вам это понравилось. Вы обязаны, нам это важно.

Андрей невнятно произнес, что, наверное, уже поздно и всем надо отдыхать, что завтра поезд и все такое.

– Отдыхать? В такой волшебный вечер? Да мы вас не отпустим, – Энрике улыбнулся еще шире. – Кстати, я не представил, месье Понтье, наш главный человек на фестивале, его обворожительная супруга и наш большой друг, мадам Понтье.

Дальше Андрей отключил внимание – он все равно не смог бы запомнить и отличить друг от друга пиарщика и информационного спонсора.

– Месье Андрей Обухов, выдающийся пианист и, надеюсь, с этого момента мой дорогой друг.

Подскочившие с камерами репортеры отвлекли Гонсалеса от его компании.

– Месье Андрей, позвольте, мы вместе с вами пройдемся до ресторана, – мадам светилась любезностью, – я ваша поклонница, была на вашем концерте сегодня и вот о чем давно мечтала спросить…

Ресторан действительно располагался на соседней улице, подсвеченной, как и другие, желтыми фонарями. Столики теснились под старыми огромными платанами. В свете фонарей и ближайших витрин их голые стволы приобретали золотистый оттенок, а зеленые кроны преображались в нежно-салатовые, как на пейзажах Сезанна.

Посетителей собралось много, ужин был в разгаре, но говорили все негромко, и шума особого не ощущалось. Метрдотель, спросив что-то о гостях маэстро, проводил к большому столу, за которым уже сидела молодая пара, одетая подчеркнуто элегантно. Мадам Понтье тепло приобнялась с дамой, тогда как мужчины долго пожимали друг другу руки, обмениваясь вежливыми фразами по-французски. Андрею их представили как спонсоров фестиваля.

Появившийся из ниоткуда официант предложил налить воды, и Андрей, воспользовавшись моментом, выбрал место подальше от центра стола – в надежде, что ему удастся уйти при первой же возможности. Пока чета Понтье щебетала со спонсорами, Андрей углубился в меню, иногда приподнимая голову и наблюдая за обстановкой. Казалось, что основной состав публики после концерта переместился сюда. Некоторых он уже узнавал – с этим явлением он привык сталкиваться и на других фестивалях. Стоило пробыть в городе какие-то сутки, как люди на улицах, в ресторанах, на концертах казались циркулирующей массой с узнаваемыми лицами.

Где-то в глубине зала раздавались приятные ненавязчивые звуки – совсем старого, настоящего, французского шансона. Как будто пластинка крутилась на довоенном патефоне.

С появлением Гонсалеса все вокруг сразу изменилось. Стало шумно и тесно. Он приветствовал всех и каждого, кто к нему обращался. Одновременно раздавая автографы молодежи, причем левой рукой, правой он здоровался с высоким господином, вставшим из-за столика рядом. Тут же отвечал быстро по-испански девушке-помощнице, которая через мгновение исчезла из поля зрения.

Наконец дирижер сел во главе стола, сразу распорядился налить всем шампанского и объявил, что он абсолютно счастлив. Счастлив быть здесь, среди друзей, коллег, единомышленников, счастлив играть в таком знаковом месте, дать возможность ребятам – так он называл оркестрантов – показать себя, а им есть что показать. Он в них верит. И очень хочет, чтобы и они увидели мир. Ведь они так талантливы.

В этот момент он кого-то заметил на улице, резко поднялся навстречу, выбив поднос из рук подошедшего сзади официанта. Посуда звонко ударилась о камень, разлетевшись осколками вместе с креветками из салата. В ответ раздался новый взрыв хохота гостей и самого Энрике, а официант, обрызганный томатным соусом, только улыбался, ловко ныряя между стоящими и сидящими, деликатно подбирая обломки крушения.

– Диана! Дианита! Иди к нам! – Все повернулись в сторону девушки, которую звал Гонсалес, и узнали в ней ту самую флейтистку. – Вот как раз я вас и познакомлю с одним из наших самых ярких талантов.

Диану посадили рядом с Андреем, на единственное свободное место за столом. Девушка прижимала к груди футляр с инструментом и с восхищением смотрела на своего маэстро. Официант предложил поместить флейту в гардеробную, но Диана недоверчиво взглянула на молодого человека, с соусом на манишке похожего на подстреленного дуэлянта, и еще теснее прижала инструмент к себе. Затем, смутившись, попыталась поудобнее разместить футляр на коленях.

Пока Гонсалес увлеченно рассказывал, как Дианита пришла к ним в оркестр и как плакала, если что-то не получалось, Андрей незаметно рассматривал соседку. Белая шелковая блуза без рукавов и с глубоким вырезом подчеркивала мулатскую смуглость девушки. Гладкая кожа плеч, рук, лица имела легкий оливковый оттенок, и это особенно приковывало взгляд. Ее мягкий нос, коротковатые ассиметричные брови, крупный бледный рот – все вместе не только не портило девушку, наоборот, придавало ей особое очарование. Гладкие, слегка волнистые волосы, каштановые, с темно-русым отливом казались не совсем обычными для горячей бразильской девушки. Смотреть на нее было одно удовольствие.

Он вспоминал свои ощущения на концерте и хотел понять, что на него нашло и почему. Диана в ответ на истории шефа только розовела, обводя взглядом сидящих за столом. Андрея она как будто не замечала.

– Меня зовут Андрей, и я хотел бы за вами поухаживать, – ему стало неудобно длить молчание.

– Я знаю, кто вы и как вас зовут.

В ее глазах был затаенный интерес и как будто неловкость за его реакцию на концерте, которую заметили многие.

– Могу я предложить еще шампанского?

– Не знаю, я от него так быстро пьянею…

– Здесь все уже давно опьянели, поэтому никто не заметит.

– И вы тоже? – она лукаво взглянула ему прямо в глаза.

– Я в первую очередь. Вы же видели, я захмелел еще на концерте, под вашу чарующую партию.

Андрей такого от себя не ожидал.

Неужели я флиртую?

Он потянулся к шампанскому, но официант его опередил, вынув бутылку из кулера и разлив оставшееся в оба бокала.

– За вас и ваше будущее. Вы играли прекрасно, и я очень рад знакомству.

Диана зарделась, отчего ее смуглое лицо потемнело, а глаза цвета молочного шоколада стали только ярче.

Андрей понимал, что это просто обстановка такая и настроение: южный город, теплый вечер, уютное место, приятные люди, немного вина и взаимных комплиментов. Завтра все это рассеется, как туман над полем в солнечный день. А потом и вовсе забудется. Но сегодня…

Так не хотелось ничему сопротивляться, тем более что он поддался уже слишком многому, поэтому остальное не в счет. Вот пусть дальше и идет все так, как идет. Его сознание блуждало.

Когда расставались, Энрике, захмелев от вина, жарко обхватил пианиста и горячо мял своими сильными руками. Вырваться из этих объятий было почти невозможно. Диана объявила, что ей с высоким гостем по пути, поэтому маэстро может не волноваться – Андрея она до отеля доведет…

После широкого, освещенного двойными фонарями сквера под платанами, где располагался ресторан, они свернули в темную гулкую улочку с узкими тротуарами. Андрей только удивлялся наглухо закрытым окнам, опущенным жалюзи и полной тишине вокруг. Единственное, что ее нарушало, были звуки их шагов. Низкие каблуки Дианы цокали по отполированному старинному камню, и казалось, что достопочтенные граждане сейчас проснутся. Неужели такой поздний час? Андрей не только потерял счет времени – он не помнил, в какой стороне его отель. Наверное, оттого и шел медленно, озираясь по сторонам. Диана же, напротив, как будто точно знала, куда идти, и, как ребенок, обгоняла Андрея на пару шагов и приостанавливалась, чтобы его дождаться. Иногда она скакала, будто играя в классики, ловко прыгая с булыжника на булыжник, по-прежнему крепко обнимая футляр с флейтой, хотя могла бы его повесить на плечо так же, как свою крошечную дамскую сумочку, – ремни на чехле вполне это позволяли.

– Диана, мы с вами не заблудимся?

– Конечно нет! Я смотрела карту, ваш отель сразу за углом налево. Мы просто пошли кратчайшим путем.

Действительно, через минуту они оказались на освещенной улице и сразу увидели нужную вывеску. Судя по фасаду, здание гостиницы было одним из старейших в историческом центре. Но за стеклянными дверями виднелись ультрасовременные пространства, выполненные по последним дизайнерским трендам.

Из душной ночи, наполненной теплом, отдаваемым раскаленным за день камнем, они попали в прохладу невидимых и неслышных кондиционеров. Внутри было просторно и пустовато. По фронтальной, напротив входа, мраморной стене стекала вода. Подсвеченная зеленым, она напоминала подвижную слюду. Дежурный на ресепшене выдал уже приготовленную ключ-карту, почтительно склоняя голову и излучая любезность. Над стойкой дежурного белели десятки циферблатов, показывающих время в разных точках мира. «А скажите, где Рио-де-Жанейро?» – обратилась Диана к дежурному. Но тот пожал плечами, улыбаясь вежливо и чуть снисходительно.

В лобби было безлюдно. Бар с большим плазменным экраном, выдававшим сладкие картинки далеких морских курортов с белым песком и пальмами, был тоже пуст, хотя фатоватый бармен маячил за высокой стойкой.

– Какие красивые! – Диана кинулась к аквариуму, встроенному в дальнюю стену фойе, и зачарованно уставилась на крупных, похожих на слитки золота рыбин, окутанных вуалями хвостов и плавников.

Андрей только сейчас смог рассмотреть и аквариум, и амфоры в небольших нишах, и лаконичную мебель. Благородный бежевый мрамор квадратных колонн гармонично сочетался с кожей кресел цвета топленых сливок. Низкие столики из толстого стекла воплощали последнюю дизайнерскую моду. Диана аккуратно положила флейту на столик и плюхнулась в кресло в форме раковины, раскинув от удовольствия руки и задрав голову к потолку:

– Как здесь замечательно…

– Наслаждайтесь, дорогая Диана, вы мой гость.

Боже, что я несу! Уже «дорогая»?

Он не знал, что ответить самому себе, только чувствовал, что получает какое-то необъяснимое удовлетворение от того, что может этому ребенку доставить хотя бы маленькую радость, хотя бы короткое счастье. Даже не пытаясь собрать в фокус свое сознание, он наблюдал за ней и отмечал ее невинность, детскость, невероятную нежность. В ней напрочь отсутствовал даже намек на вульгарность. Поняв, что ее разглядывают, Диана сплела пальцы над головой и спрятала под ними, как под козырьком, свое запрокинутое лицо. Она сжалась в кресле и скрылась за краем «раковины». Игриво выглянула через секунду и, крутанув кресло, в упор посмотрела на своего спутника.

– Не хотите выпить? – спросил Андрей, указывая взглядом на бар.

– Но вы устали. Я провожу вас до номера.

Она подхватила флейту и взяла Андрея за руку. Он вновь почувствовал себя змеей, попавшей под гипноз заклинателя. Диана потянула его к лифтам, а он, следуя за ней, только и видел перед собой, что ее каштановую макушку. Она нажала на кнопку вызова, и двери кабины в ту же секунду разошлись. Деловито шагнула в пространство приглушенного света и многократного зеркального отражения:

– Какой этаж?

Этаж он не помнил, как, впрочем, многое из своей жизни в этот момент. Она повернула к себе его руку с ключ-картой, чтобы рассмотреть цифры номера.

– Окей. Третий.

Лифт бесшумно тронулся. Андрей стоял в блаженном безволии, прикрыв веки. Его рука вновь оказалась в маленькой теплой ладошке. Боковым зрением он увидел себя в зеркале и подумал, как же он сейчас напоминает игрушечного медвежонка с заплаткой на боку, этакого смешного, нелепого лопуха. Но сбросить морок он не мог, а главное – не хотел. Такое забытое, а может быть, и неведомое прежде сладчайшее состояние абсолютного упоения, когда можно так легко потерять самоконтроль, вернее полностью отдать себя во власть другого человека, которому доверяешь, на которого можно положиться, с которым просто приятно находиться рядом, с которым так хорошо. Да, просто хорошо, и все, и не нужно ни о чем думать, ни о каких последствиях, ни о том, что будет завтра, кто его ждет, где и когда. Зачем? Зачем это все? Оно лишнее, когда есть только это мгновение.

По коридору он уже не шел, он плыл, вернее, они плыли вместе. Диана время от времени поднимала на него яркие глаза, в них было лукавство и какой-то несмелый вопрос. Вот наконец и дверь номера – тихий щелчок.

Когда зазвонил будильник, Андрей сообразил, что ему надо собираться: в Париже на пять часов дня была назначена репетиция и поезд отходил с вокзала, кажется, в двенадцать с копейками, но нужно проверить. Диана спала глубоким сном ребенка, завернувшись в тонкое одеяло чуть ли не с головой, только макушка торчала, а каштановые пряди разметались по белоснежной подушке. Когда-нибудь из этого кокона выпорхнет невиданной красоты бабочка. Она станет мировой знаменитостью. Интересно, узнает ли она его в этом будущем, да и вообще, увидятся ли они когда-нибудь? Он наклонился, чтобы поцеловать ее в пушистый завиток на теплой щеке, и глубоко вдохнул уже знакомый яблочный запах. Она открыла глаза и потянулась, сонно щурясь на солнечный свет, пробивавшийся в щель между плотных штор. Но тут же спохватилась:

– Который час? Мне же на репетицию!

– Восемь утра. Не торопись, ты еще успеешь позавтракать. – Он мечтательно, не спеша, наблюдал, как она с трудом выбирается из подвернутого со всех сторон одеяла.

Андрею почему-то казалось, что одежда Дианы будет разбросана по полу. Но юбочка и белая блуза обнаружились в высоком кресле посреди номера, аккуратно сложенные, чтобы не помялись. Здесь же был бережно уложен футляр с флейтой.

– Отвернись, – лукаво попросила Диана, и в ее глазах вновь заиграли веселые огоньки, уже знакомые ему со вчерашнего вечера.

– Не-е-е хо-о-о-чу-у-у-у-у, – пропел он самодовольно.

Наконец она выбралась из постели и направилась голышом к креслу с одеждой. Номер был довольно просторный, и Андрей успел еще раз с удовольствием разглядеть ее хрупкую фигурку. Все в ней доставляло ему удовольствие – и линия смуглой спины, и тонкие руки, и маленькая грудь, и легкая поступь. Она схватила одежду в охапку:

– Я в душ, буквально на пять минут.

– А мне с тобой можно?

В зале для завтраков почти все столики пустовали. В дальнем углу сидела респектабельная пожилая пара, погруженная в священнодействие над тарелками и тихий разговор. Подскочивший официант объявил, что к услугам месье и мадемуазель шведский стол, а кроме того, он готов принести омлет, яичницу, яйца пашот, французские блинчики, кашу двух видов и что-то еще. Диана не спускала с официанта широко распахнутых глаз и была явно озадачена обширностью выбора. Андрей шепнул ему, что девушка – его гость и пусть ее завтрак включат в его счет. Для себя же он попросил омлет и специально сваренный кофе.

– Мне бы хотелось самой взять что-нибудь со шведского стола. Я могу?

Андрей специально замешкался, чтобы наблюдать за Дианой. Она переходила от одного блюда к другому, методично открывая и закрывая крышки и читая таблички. Изучив выбор, она вернулась в начало, взяла в руки тарелку и приступила к делу.

Через минуту девушка, сияя, вернулась к столу. На ее тарелке красовался скромный завтрак, так же аккуратно уложенный, как и вещи в номере. Немного запеканки, несколько виноградин, пара долек персиков и ломтик душистого кекса. Андрей только поражался ее опрятности, которая сквозила во всем. Как будто эта девочка постоянно доказывала, что она достойна жить в этом мире, быть в этом роскошном отеле, она воспитана не хуже других, она знает, что говорить, что ответить, на нескольких языках, она знает, как одеться, как себя вести, как правильно выглядеть. Разве она чем-то хуже тех, кто живет в этих интерьерах, для кого готовят все эти повара и вокруг кого прыгают денно и нощно эти официанты?

Андрей вдруг подумал, что когда-нибудь ее будут заваливать охапками роз. Но сейчас ей более всего подошли бы самые простые полевые колокольчики. Он так хотел подарить ей этот скромный букет, что с галлюцинаторной ясностью вдруг увидел в ее руках лиловые цветы.

Только проверив, на месте ли ее флейта, девушка наконец приступила к завтраку.

– Расскажи, как ты оказалась в оркестре?

– Это длинная история. Отец однажды нашел на свалке сломанную блок-флейту, починил ее и отдал мне вместо игрушки. Мне тогда было лет пять. Я с ней не расставалась, постоянно выводила какие-то собственные мелодии. Отец вдохновился и по каким-то чертежам из отходов из ближайших мусорных баков сделал еще одну флейту, более сложную, с металлическими клапанами. Потом он делал разные инструменты из всего, что попадалось под руки: скрипки из фанеры, виолончели из выброшенных бочек…

Бесшумно подошел официант, деликатно, будто музейные ценности, расставил чашки и кофейник.

– Меня отдали в музыкальную школу, – продолжила Диана, будто старательно отвечала урок, – там мне нравилось гораздо больше, чем в обычной. Однажды в классе учитель разрешил поиграть на его флейте. Звук у нее был волшебный, я даже расплакалась тогда от счастья это услышать. Но руки еще были маленькие, и с большим инструментом я не справлялась. Но я дала себе слово, что когда-нибудь буду играть на настоящей флейте, не из мусора. И как-то к нам в школу приехала комиссия из министерства. Меня отобрали в молодежный оркестр, а там уже выдали правильный инструмент. Мне казалось, что в мире нет ничего красивее. Тогда я поняла, что бог существует.

Диана быстро перекрестилась.

– Ты ешь, твой чай остывает.

– Ой, а времени-то сколько? Мне же нельзя опаздывать. Маэстро не прощает.

Она быстро подобрала десертной вилкой все крошки запеканки, заела кексом и одним глотком допила остывший чай. Андрея все это глубоко тронуло – и рассказ Дианы, и ее опрятность во всем, что бы она ни делала. Как будто в подтверждение его мыслей, она вытерла салфеткой пальцы и губы, укромно подложив ее под край тарелки, и всем своим видом показала: она закончила и готова двигаться дальше.

– Я освобожусь в половине одиннадцатого, – Диана подхватила флейту.

Андрей встал из-за стола и, пригнувшись, поцеловал девушку в теплую бархатную щеку. Потупив взгляд и засмущавшись, она быстро зашагала к выходу.

Андрей сидел в поезде, отправлявшемся через несколько минут. Он прокручивал в голове все, что с ним произошло за последние сутки, но все эти события воспринимались как какой-то давний, просмотренный и полузабытый фильм. Кто-то совсем неплохо играл в нем роль его самого, Андрея Обухова. И там еще была очень милая девушка. Кстати, не она ли сейчас на платформе, среди толпы? И в руках у нее охапка фиолетовых цветов. Напоминают наши колокольчики, как будто из детства. Видимо, они и есть. Действительно, как идут Диане цветы, которые, Андрею казалось, он ей подарил.

Поезд незаметно тронулся и стал набирать скорость.