Пианисты

XI

Андрей сидел за накрытым белой скатертью столиком в зале для завтраков. Стеклянная стена была раздвинута, за ней открывалось утреннее море, раскинувшееся сразу за бассейном, тентами и линией старых высоких пальм. В этот час бледная водная гладь, тишина и безветрие как будто обрамлялись редким звяканьем приборов и приглушенными разговорами немногих постояльцев. Подтянутый, в белоснежной рубашке и темно-серых брюках официант стал собирать на поднос использованную посуду.

– Еще кофе, сэр?

– Нет, спасибо.

Выбеленная линия горизонта притягивала взгляд. Тишайшее море и безоблачное небо вместе составляли абсолютную гармонию и спокойствие. Ту самую тонику, наипервейшую ступень, в которую должен разрешиться весь этот мир.

Вдалеке показался крошечный треугольник парусника. Как странно: только что его не было – и вот он возник. Притом не заметно, чтобы он куда-то двигался. Время как будто остановилось. Все замерло. В стоп-кадре застыли обычно беспокойные разлапистые листья пальм, ни малейшего колыхания накрахмаленных скатертей на столиках, вынесенных на террасу.

Андрей предвкушал. Наступало самое любимое время суток, когда можно подняться после завтрака в свой номер, повесить на ручку двери табличку "Do not disturb" и полностью отдаться музыке.

Девять пьес Василевского уже успешно разобраны, и, можно сказать, они меня вполне слушаются. Конечно же, и я – их… Иначе невозможно. С этим таинственным, до конца так и не понятным композитором мы все еще идем навстречу друг другу. Надо признать, он не везде открывается охотно. Что-то до сих пор ускользает.

Остались нетронутыми три пьесы, последние из двенадцати. На это уйдет несколько дней, торопиться не хочется. Хочется растянуть удовольствие. То есть еще немного – и цикл будет освоен. Понят. Подготовлен. Можно предлагать для будущих программ. Надо подумать для каких. Пока они никуда не вписываются. А строить весь концерт на неизвестном имени никто не даст. Музыка должна быть узнаваема. Только тогда ее воспринимает публика и продюсеры. В этом Олег прав.

Андрей поднялся из-за стола, бросил на скатерть белую льняную салфетку и еще раз окинул взглядом морской пейзаж с парусником, который все же успел переместиться вправо. Проходя в фойе мимо ресепшена, Андрей кивнул вновь заступившему дежурному, худощавому, как подросток, но с легкой сединой на аккуратно подстриженных висках. Тот повернулся к деревянным ячейкам и вытащил из одной маленький конверт и слюдяной пакетик.

– Мистер Обухов! Одну минуту, пожалуйста… Это просили вам передать.

– Что это? От кого?

– Записка и сувенир, – дежурный с поклоном протянул вещицы.

Из незаклеенного упругого конвертика Андрей достал небольшой листок. Обращались действительно к нему – "Dear Mister Andrey". Он взглянул на подпись – "Master Nok".

Так вот как пишется это имя. Совсем на английское «стук» не похоже.

В записке говорилось: мастер Нок сожалеет, что в прошлый раз не смогла лично провести массаж, и приглашает на сеанс сегодня, в шестнадцать часов, в салон, расположенный по адресу… Если нужно назначить более удобное время, можно позвонить по телефону…

Андрей спросил у дежурного, где это находится. Оказалось, что на соседней улице, в пяти минутах ходьбы от отеля. Дежурный привычно извлек из-под стойки карту острова, развернул перед собой гармошку и обвел несколько раз ручкой указанный дом. Затем нарисовал пунктиром путь от обозначенного крестиком «Тадж-Махала».

– Спасибо, вы очень добры, – в задумчивости произнес по-русски Андрей, сворачивая карту и забирая записку с конвертом.

Дежурный поклонился и пожелал хорошего дня.

– Простите, сэр. Вы забыли…

Андрей оглянулся. Дежурный протягивал ему перевязанный золотистой тесьмой пакетик. Вернувшись, Андрей разглядел в нем яркую, с разноцветным оперением птичку.

Прямо райская…

Он повертел в руках скрипучий сверток. К малиновой головке из папье-маше был ловко приклеен клюв – на вид настоящий, размером с ноготок. Смоляные зернышки глаз блестели любопытством. Натуральные перья на хвосте и крыльях, как и тонкие трехпалые лапки вводили в заблуждение: птичка была как живая, только не в клетке, а в слюдяной капсуле. Андрей не мог понять, что означает этот подарок. Озадаченный, он вновь направился к лестнице.

У номера Андрея стояла тележка, нагруженная полотенцами и моющими средствами. Горничная как раз закончила уборку и собиралась захлопнуть дверь, но заметив хозяина, несколько засуетилась и оставила номер приоткрытым. Тут же как будто съежилась, пытаясь превратиться в тень, и спешно поклонилась с ладошками у подбородка:

– Morning, Sir.

– Morning.

Андрей был рад: теперь его точно никто не должен беспокоить. Но табличку он тем не менее вывесил – для верности. До сих пор не мог взять в толк, как Олег четыре дня назад оказался на пороге его номера. Почему не позвонил с ресепшена? И когда он мысленно возвращался к этой встрече, какая-то странность царапала изнутри. Как будто что-то осталось недосказанным, недопонятым. Но он уже много раз давал себе слово гнать подальше все, что мешает работе и сосредоточенности. Поэтому…

Он открыл стоявшие на пюпитре переплетенные ноты на десятой пьесе, зафиксировал канцелярским зажимом непослушную страницу и сел за рояль. Подкрутил банкетку, приладился к инструменту. Интересно, почему каждый раз утром ему приходится регулировать ее заново и делать повыше? Как будто за ночь он теряет в росте несколько сантиметров.

Пьеса называлась немного старомодно для начала двадцатого века – «Элегия». Ну что ж… Пусть будут раздумья, тем более после «Бури». Он вгляделся в ноты.

Здесь, в первых тактах, важно найти звуки, которые сразу бы захватили слушателя. Хоть многие и утверждают, что исполнитель играет для себя, это не так. Даже такой эгоцентрик, как я, обязательно должен думать о публике. Иначе какой смысл выходить на сцену? Да, атмосфера понимания или хотя бы желания понять – редкость. Но когда удается попасть… Ради этого точно хочется жить.

Но где, где же эта нота, с которой все начнется? Может быть, в левой руке, где идут вступительные арпеджио?

Первые разложенные аккорды в низких октавах – нащупать здесь нужный нерв? Нет, все не то. Надо искать, пробовать идти дальше. Пусть не в первой строчке, и даже не во второй. Пусть даже не в начале, но это надо найти.

Андрей проиграл пьесу до конца, но «Элегия» как будто не давалась. Вроде бы все понятно: музыка красивая, необычные для того времени гармонии звучат изысканно, местами экстравагантно. Уже этого достаточно. В какой-то момент Андрей задался вопросом, а что, собственно, он ищет. Ответа не было.

Он перешел к отдельным фрагментам, фразам. Повторял их снова и снова, то в левой руке, то в правой, то снова вместе. Наверное, стоит отложить это в сторону. Переключиться. Сделать перерыв. Попить воды. Размяться.

Вид из распахнутого окна был особенно захватывающим. Не мешали никакие пальмы и тенты. Море уже приобрело дневную, более глубокую синеву и чуть волнилось мелкими барашками. Полупрозрачную белесую занавеску нежно перебирал теплый воздушный поток.

Как поступить с массажем, Андрей пока не знал. Он честно признавался себе, что ленив и с гораздо большим удовольствием спустился бы в ресторан при отеле и просто пообедал. А потом снова закрылся бы в номере… Да хоть бы и подремал. Или почитал. Книг с собой он привез предостаточно. С другой стороны, после того массажа он несколько дней чувствовал себя прекрасно: кровь бежала по сосудам как новенькая, боли в спине не возвращались. А все в один голос повторяют, что Нок делает еще лучше. Может, и стоит попробовать.

Время еще есть. Решу потом. И лишние мысли не должны мешать главному…

Андрей снова погрузился в «Элегию». Прошелся по самым технически трудным местам. Некоторые повторил. Листал ноты, пытаясь найти то, что и сам не мог определить конкретно. Но постепенно музыка становилась ближе. Начало в левой руке уже хотелось играть по-другому. И он попробовал сместить акценты… Ничего, можно и так. Но пока этого недостаточно.

Как обычно, он потерял счет времени. Когда посмотрел на часы, было без четверти четыре. Не раздумывая, он встал из-за рояля. Подошел к гардеробу и снял с вешалки доставленную из прачечной тенниску, еще упакованную в целлофан. Переоделся.

Когда Андрей пересекал фойе, часы над стойкой показывали без пяти минут. Но тут рядом. Он должен успеть. В конце концов опоздает, но совсем немного.

Двухэтажное здание с вывеской «Sun Beach Relax Center» располагалось на тихой обветшалой улочке с узкими тротуарами. Андрей никогда раньше здесь не бывал, хотя этот лаз действительно начинался совсем недалеко от отеля – он свернул на него буквально на первом перекрестке. Вход в центр релакса обрамляли две круглые деревянные колонны, выкрашенные в цвет жирных сливок. Такой же молочно-белой, но несколько облупленной и потертой, местами потрескавшейся была и парадная дверь с ажурной решеткой, закрывавшей верхнюю часть мутного стекла.

На часах три минуты пятого. Он пошатал липкую ручку. Закрыто. И только теперь увидел на белом косяке, чуть за колонной латунную кнопку звонка. Нажал. Где-то в глубине дома раздался приглушенный звук гонга. Как будто в большую медную тарелку ударили завернутым в ткань молотком. Дверь, дребезжа стеклом, отворилась. На пороге стояла типичная местная женщина – невысокая, черноволосая, в облегающей голубой блузке и сизом саронге. Волосы на макушке были забраны резинкой в небольшой хохолок. Она улыбалась и мелко кланялась, вытягивая короткую шею, будто собиралась клюнуть:

– Добрый день, сэр.

– Здравствуйте, – кивнул в ответ Андрей и зачем-то протянул ей записку с приглашением.

– Сюда, пожалуйста.

Женщина деловито засеменила по коридору, округлыми жестами приглашая следовать за ней. Справа и слева – фанерные двери кабинетов. На темных квадратных табличках вместо номеров – схематичные изображения растений. Лотос, орхидея, пальма, листья банана. На стенах бамбуковые панно с восточными пейзажами.

Дневной свет сюда не попадал. Единственная лампа в конце коридора придавала всему вокруг какой-то глинистый оттенок. Было ощущение, что она не освещает пространство, а наоборот – затемняет.

Последняя дверь в углу как раз под этой лампой была открыта. Из нее показалась широконосая брюнетка, так же как и провожатая, в узкой блузке и лиловом саронге. Она тоже кланялась и улыбалась, отчего напоминала пухлую утку, ныряющую в пруд за кормом.

– Мастер Нок?

– Да, сэр, это я.

Ее лицо похоже на луну, когда та висит совсем низко над землей и отчетливо заметны глаза, расплюснутый нос и улыбающийся рот. Неужели это та самая Нок? Она совсем не такая как мать…

Не то чтобы Андрей был разочарован. Просто ожидал увидеть другое. Должно быть, та хрупкая девушка с тонкими чертами лица, которую он встретил однажды на лестнице отеля, настолько связалась с образом массажистки, что он уже не мог представить ее как-то иначе. Сейчас же перед ним стояла крепкая коротконогая женщина, в которой уже не было ничего от юности и хрупкости. Ступни ее, небольшого размера, но грубые, напоминали перепончатые утиные лапы. Крупная голова на куцей шее. Приглушенное освещение не давало возможности подробнее разглядеть лицо, но было ясно: здесь никакого изящества.

– Я вас оставлю… скажите, когда будете готовы.

Нок положила на подлокотник кресла простыни и полотенца и вышла, прикрыв за собой дверь.

Андрей огляделся. Эта комната контрастировала с гостиничным массажным кабинетом во всем. Вместо белоснежных стен – старые деревянные панели. Из мебели – только разляпистое, давно вышедшее из моды кресло в углу. Прямо на полу лежал не то кожаный, не то дерматиновый матрас, напомнивший Андрею мат из школьного спортзала. Невдалеке от изголовья стоял потресканный, красного дерева слон. Из его решетчатой спины торчали ароматические палочки. В кабинете висел тяжелый запах восточных благовоний. Андрей почувствовал как минимум сандал. Казалось, эти душные ароматы пропитали здесь все – стены, простыни и даже панно с драконом на стене.

Рядом с панно он заметил застывшего небольшого геккона. Андрей уже успел привыкнуть к этим безобидным ящеркам. Они встречались здесь повсюду – в ресторанах, на деревьях, изгородях, на любой стене, где отпечаталось солнце, и на плиточной дорожке, ведущей от его корпуса к морю. Этот геккон, сероватый и шершавый, тоже как будто потертый, очень вписывался в общую обстановку. Он прилип надолго и как будто всем своим видом напоминал, что драконы живут не только в сказках и он ничуть не хуже того, который извивается на панно.

Ну что ж, попробуем расслабиться и здесь…

Он разделся. Развернул и накинул на себя простыню. Она была влажноватой и как будто пахла землей. Свежести, которую ожидал Андрей, он не ощутил.

Улегся на мат, застеленный такой же сырой простынкой, и прямо перед лицом увидел смятую салфетку, оставшуюся от предыдущего посетителя. В углу шевелились легкие клубочки пыли. Ему отчаянно захотелось вернуться в свой белоснежный номер, но было поздно. В дверь постучали, и он услышал голос Нок.

– Мистер Андрей, вы готовы?

– Готов, готов.

Нок сдвинула простыню, оставив прикрытыми только ягодицы. В отличие от предыдущей массажистки, начала она со ступней: раскачивала их из стороны в сторону, нажимала то тут, то там и приговаривала:

– Расслабьтесь, пожалуйста. И не волнуйтесь. Поспокойнее.

Ее движения были более решительными, сильными и уверенными, чем у Фуенг. И Андрей даже растерялся: ему казалось, еще немного, и энергичная утка сделает больно. Попросить ее остановиться? Неудобно. В конце концов, он не какая-то там кисейная барышня.

Ничего, потерплю…

Нок как будто услышала мысли Андрея и перешла на мягкие, нежные, плавные поглаживания – икры… бедра…

Он успокоился, смирился с происходящим.

Осталось совсем немного… Возвращусь в отель и больше никому не дам себя беспокоить.

Когда Нок перешла к спине, Андрей почувствовал, что наконец привыкает к ее манипуляциям и даже расслабляется. Лишь тычки локтями заставляли его опять напрягаться и ждать боли.

– Перевернитесь.

Андрей, как и в первый раз, немного запутался в простыне. Нок помогла выдернуть край ткани, и он улегся на спину поудобнее. Мастерица ловко подложила ему под голову свернутое валиком полотенце.

– Вы должны расслабиться… Но у вас не получается. Вот, выпейте, будет полегче.

Она поднесла стакан с трубочкой и такой же охряной, как все вокруг, жидкостью.

– Что это?

– Холодный чай… Чтобы лучше расслабиться. Пейте. Сразу почувствуете себя спокойнее.

Андрей приподнялся и, игнорируя трубочку, большими глотками осушил стакан. Зеленый чай он всегда любил. Но зачем его делать таким сладким?

Сахар здесь явно лишний. Ну да ладно. Недолго осталось.

Поправив под собой жиденький валик, Андрей вновь устроился поудобнее. Закрыл глаза. Голова поплыла. Внутри зазвучали любимые багатели. Прикосновения Нок напомнили о Диане, ее флейте и то самое соло из «Фавна».

Интересно, где она сейчас… Репетирует? Пьет кофе и подбирает крошки печенья, рассыпанные по блюдцу? Так может только она.

Он почувствовал себя снова с ней, как тогда, в гостинице перед отъездом из Экса. Они стояли в душе под теплыми струями, и он отодвигал ее каштановые волосы, по которым стекала вода, и искал губами сначала шею… потом грудь… Теплая влага и больше ничего.

Солнце стояло над выбеленным горизонтом. Сквозь полупрозрачное марево над морем пробивались мерцающие блики света. Он чувствовал себя невероятно легким, он мог взлететь, и вот он уже парит, поднимается над дымкой все выше и выше… Здесь, вдалеке от берега и сияющей глади моря, туман разошелся на мягкие клочья, на пряди, подкрашенные сверху солнечным розовым золотом. С ними можно было плыть и плыть бесконечно. Его как будто качало в теплом влажном мареве, и было так хорошо… как тогда с Дианой… Дианитой…

Андрей просыпался медленно и вязко. Вернее, ему совсем не хотелось возвращаться в реальность. Он сжимал в объятиях хрупкое тельце Дианы. Ее прохладные, рассыпающиеся по плечам волосы, нежная оливковая кожа – нескончаемое блаженство. Выходить из неги не было никаких сил. На полу горели расставленные по периметру комнаты свечи, испуская дурманящий пряный аромат.

В голове чувствовалась непривычная тяжесть. Андрей потянулся, и девушка повернулась к нему лицом, на котором маской застыла виноватая улыбка, а в слегка раскосых глазах читался непонятный страх.

Это же не Диана!.. Но вполне могла бы ею быть. Или стать… Какие умные, пытливые глаза. И тонкие чувствительные пальцы. Как будто она родилась с музыкальным даром. И такая юная… У нее все впереди. В том числе слава.

– Кто ты? Откуда взялась? – Андрей был расфокусирован, он еще не совсем пришел в себя.

В коридоре послышались шум и крики. Дверь с треском распахнулась, и Андрей увидел прямо перед лицом пропыленные грубые ботинки. Поднял взгляд. Полицейские: старший, в темно-синей форме и фуражке с красным околышем, отдавал отрывистые указания трем рядовым. Один схватил девушку за тонкую руку и буквально сдернул с ложа, в которое превратился старый массажный мат. Андрей подтянул простыню к подбородку и в ужасе озирался, ожидая, когда наконец появится тот, кто объяснит это недоразумение.

Старший бросил Андрею в лицо его скомканную одежду и что-то резко прохрипел, указывая пальцем на девушку. В его устах местный язык совсем не был похож на птичий.

– Я не понимаю. Вы может говорить по-английски? – Андрей старался сохранять хотя бы внешнее спокойствие.

Узнать бы, что происходит, но что-то ему подсказывало: это бесполезно.

Смирись и делай то, что они говорят. Если поймешь, конечно.

Полицейский говорил все громче и злее, почти срываясь на крик. Он пнул ногой мат, отшвырнул свечу, отчего та покатилась и, испустив чад, слава богу, погасла. Тут вбежала встречавшая Андрея черноволосая женщина и быстро-быстро латунным половником погасила свечи. Движения ее были деловитые.

Андрей поспешно натянул слаксы и тенниску.

– Что происходит? Я пианист из России. Это какая-то ошибка.

Мгновенно на его запястьях щелкнули непонятно откуда взявшиеся наручники. Кожу защемило, Андрей зашипел от боли. Изнутри обдало тяжелым холодом. Стало по-настоящему страшно.

Главный, щеря обезьяньи клыки, продолжал отдавать распоряжения на местном языке и бросался на Андрея с вопросами.

– По-английски, прошу вас! – почти умолял Андрей.

Рядовые полицейские переворачивали и двигали все, что было в комнате. Они активно что-то искали под матом, под слоном, под брошенными на полу подушками, кратко перелаиваясь между собой.

– Я повторяю, это ошибка. Я должен позвонить в консульство.

Наконец, старший дал отмашку, другой пихнул Андрея в спину, мотнув головой в сторону коридора. Все направились к открытой входной двери. Работницы салона куда-то попрятались. В дверном проеме на фоне густого ночного неба крутили огнями полицейские мигалки.

Вышли в настоянный южный воздух. В заднем стекле темного с белой полосой седана как будто на секунду проступило широкоскулое лицо той самой местной Дианиты.

Полицейские подтолкнули Андрея к автомобилю, напоминавшему «уазик», и задвинули на середину заднего сиденья, затеснив с обеих сторон.

– Мне надо позвонить…

От отчаяния Андрей перешел на русский – ему отвечали на местном.

Машина выехала на освещенную фонарями улицу, где он обычно обедал, прогуливался, заходил из любопытства в сувенирные лавки. Сейчас все выглядело странно. Мимо проплывали витрины магазинов. В кафе и барах горбились последние посетители – те, кому всегда напоминают, что заведение закрывается. По отполированной шлепанцами туристов плитке променада брели утомленные вечерними возлияниями отдыхающие. Кто-то объяснялся с таксистом, согнувшись над открытым водительским окном машины. Глубокая ночь…

Только сейчас Андрей вспомнил про свои часы, вероятно оставленные в массажном кабинете. Рука без часов была бы голой, если бы не тугие полицейские браслеты. Не велика ценность эти «Лонжин», но все же жаль. Он к ним привык. Давно служившие ему вещи он любил.

Надо что-то делать. Как-то слишком покорно я дал себя арестовать. Как будто и вправду в чем-то виноват. Но полиции лучше не сопротивляться. Пока. А то будет только хуже. И при первой возможности требовать переводчика. И срочно звонить в посольство или консульство. Просить адвоката. Но они и сами должны предоставить защитника. Главное – не упустить ничего из виду…

Но что вообще произошло? Не понимаю. Откуда взялась эта девушка, считай в постели? Неужели из-за нее? Но мне же объясняли, что здесь все не так строго. Здесь же католики, не мусульмане какие… Вон, западные люди сюда специально приезжают за этим. И жен себе находят. Но что, что я сделал не так?! Боже, голова просто раскалывается.

Машина остановилась у приземистого здания с бетонными арками по грубому фасаду. Горела лишь часть вывески – в итоге это место носило загадочное название «PULIS». Последняя S вибрировала и дрожала, отчего получался эффект удвоения.

И сюда добрался джойсовский дух. Видимо, быть мне вечным странником…

Улица была не такой освещенной, как променад, и полицейский участок служил главным фонарем района. Бесцеремонные руки выволокли Андрея из машины и подтолкнули в сторону входа. Через фойе с гудящим дневным светом и вентиляторами, шлепавшими под потолком, Андрея повели по коридору – вдоль черной решетки, за которой смутно угадывались какие-то полуголые люди. Кто-то сидел или лежал, поджав ноги, на лавке у серой бетонной стены, покрытой плесневелыми разводами, кто-то забился в угол, опустив голову на колени.

Вошли в тесный кабинет. Над заваленным бумагами столом склонился сотрудник. Видна была только его макушка, на которую словно плеснули черных чернил. Он усердно от руки заполнял какой-то бланк. Рядом с бланком лежали вещи Андрея, которые вытащили из карманов брюк и отобрали еще в массажном кабинете: кошелек, телефон, носовой платок, пластинка жвачки Wrigley's. На правом краю стола размещался серый замызганный компьютер с монитором-телевизором.

Андрею указали на хлипкий стул. Пишущий перешел к односложным вопросам на английском. Андрей даже обрадовался: наконец его кто-то поймет. Он стал терпеливо отвечать.

– Андрей…

– Обухов…

– Российская Федерация…

– Пианист…

Когда полицейский опять перешел на местный, Андрей в отчаянии закричал:

– Мне надо срочно позвонить в посольство! Или в консульство!

Он не узнал свой голос.

Не хватает только с катушек слететь. Спокойно. Наше дело правое…

Он в бессилии откинулся на спинку стула, вытянул ноги. Пишущий заговорил с полицейским, стоявшим у Андрея за спиной. Они заспорили. Андрей не понимал, о чем речь. Затем отрывистым движением пишущий, с укором глядя на коллегу, повернул стоявший на столе телефон к Андрею.

– Я не помню номер.

Сотрудник поднялся из-за стола, вновь заспорил с сопровождающим и вышел из кабинета. Стало тихо. Только деревянный вентилятор на потолке, как будто в замедленной съемке, чуть подрагивая, тягуче ворочал своими закопченными крыльями.

Андрей не знал, сколько прошло времени, казалось – вечность. Полицейский вернулся и протянул ему заламинированный, как меню в дешевом ресторане, список телефонов консульств разных стран. Потом придвинул брякнувший аппарат к себе и стал коричневым указательным нажимать на кнопки. Из трубки доносились длинные гудки. Им не было конца.

– Все спят.

Нахмурив дегтярные брови, сотрудник недовольно зыркнул на коллегу, помедлил и настучал еще номер. Андрей напрягся: он понимал, что так долго продолжаться не может, у кого-то лопнет терпение. Или у полиции, или у него. И ему не поздоровится в любом случае. Он испугался сам себя. Как бы не наломать дров на эмоциях и усталости. Да еще эта распирающая головная боль. От нетерпения он раскачивался на своем стуле взад-вперед, баюкая наручники.

Наконец в трубке кто-то заговорил по-английски – как будто автоответчик. Гудки, пиканье, человеческий голос. Полицейский сразу же затарахтел по-местному. Через несколько минут он передал нагретую трубку Андрею.

– Здравствуйте, здесь какое-то недоразумение. Мне нужна помощь.

– Здравствуйте, господин Обухов, – ответил сонный мужской голос. – С вами говорит дежурный посольства Курбаткин. К сожалению, сейчас ни с кем не смогу вас соединить. А я не уполномочен…

– Послушайте, они даже не говорят по-английски. Что я натворил?

– Разве вы не поняли? – лениво, с зевком, спросил дежурный. – Они сообщили, что на вас донес отец несовершеннолетней. Что вы ее склонили к незаконной сексуальной связи. А здесь это серьезное преступление.

– Чепуха какая-то. Никого я ни к чему не склонял.

– Слушайте, при всем уважении… Дело серьезное, вне моей компетенции. Потерпите до утра, вас свяжут со специалистом, наверняка потребуется целая процедура.

В посольстве положили трубку. Андрея пробил озноб. Мысли путались.

Думай, думай, думай… Так всегда учила мама.

Боже мой, знала бы ты, что, после всего случившегося в Москве, происходит со мной здесь. Где конец моим бедам?

Полицейский ткнул Андрея в спину, закрыл с громким лязгом решетку и жестко провернул ключ в замке. «Обезьянник». Это слово не сразу всплыло в сознании Андрея, но теперь, когда оно зазвучало внутри с какой-то вычурной издевательской модуляцией, он проговаривал его вновь и вновь, буквально изводя себя мыслью «до чего же ты докатился». Запястья болели, истерзанные наручниками. Слава богу, их сняли. Уже легче.

Андрей замешкался у входа в камеру, не зная, где лучше приткнуться. Поискал глазами место на скамье вдоль длинной стены, чтобы подальше от соседей. Но все распределились как-то уж больно равномерно, и свободного пространства особо не наблюдалось. На полу у боковых перегородок тоже занято – там арестованные лежат, вытянув ноги на потемневшей от грязи плитке.

Наконец старик в ветхой футболке и просторных шортах, сидевший по-турецки с краю, почти в углу, подвинулся. Андрей кивнул и плюхнулся на освободившееся место. Голова гудела. И как будто с ней в унисон ныли лампы дневного света в конце коридора.

В камере было темно. Но глаза постепенно привыкали. Только к духоте, висевшей здесь, привыкнуть было невозможно. Ток воздуха от вентиляторов сюда не доходил. Микс из запахов крепкого мужского пота, грязных тел, нестираной одежды, мочи стоял плотно и побеждал нечто химическое с навязчивым ароматом гнилого абрикоса. Видимо, робкие попытки уборок здесь бывали, но перед густым и духовитым слоем жизни оставались бессильны.

Лежавший слева мужчина в майке, которая когда-то была белой, зашевелился, вытянул ноги с черными пятками, уперся ими в Андрея. Приподнявшись, уставился на новичка заспанными глазами. Сел, немного подумал и опустил ноги на пол.

Андрей медленно закрыл веки. Не видеть. Не смотреть. Не замечать. Не реагировать. Подумать, что делать дальше. Но сосредоточиться не получалось. Он устал.

В дальнем коридоре выключили свет. Все погрузилось в серую тьму и тишину. Наступали предрассветные часы, когда чернота южной ночи редеет, и скоро все окрасится каким-то безысходным белесым цветом. Андрей никогда не любил это время суток. А сейчас, в этой обстановке, оно сделалось и вовсе невыносимым. Тревога перерастала в жуткий, до костей пробирающий страх.

Наконец он задремал, притулившись спиной к жесткой бетонной стене, скрестив руки и опустив голову. Грань между сном и реальностью стиралась. Серые сумерки вибрировали, входя в резонанс с внутренним трепетом. Иногда полумрак оживал. Что-то невидимое шуршало в углу. Крыса? Нет. Просто пошевелился тот, кто лежал на полу справа.

Андрей еще глубже погрузился в тягучую дрему…

Хорошо снова сидеть за роялем в своем океанском сюите. Вот только пальцы как будто не мои, а чужие. Но Василевского исполняют как надо. И номер – не номер, а огромный белый зал, заполненный публикой. Все одеты как тогда, в Венеции, в черные вечерние платья и смокинги, золотые украшения лоснятся в приглушенном свете гаснущих люстр. И вот уже звучит «Элегия», но распахиваются панорамные окна и в номер-зал врывается высокая океанская волна. Как такое возможно? Качаться на воде в открытом море и продолжать играть! Такого с ним никогда не было. Главное – не останавливаться. Публика не простит. После «Элегии» еще три пьесы, и хотя они проработаны не так, как предыдущие девять, сыграю и их. Я же помню все с того первого раза, когда увидел ноты. И бисы! Наверняка будут бисы. Но как же я их не люблю. Неужели люди не понимают?.. Но где же публика? Куда все подевались? Ну и бог с ними. Он все равно должен доиграть. Конечно, на волнах не очень удобно – рояль качается, ускользает из-под рук.

Андрей очнулся оттого, что ему на лицо село какое-то насекомое. В панике стряхнул цепкое существо и несколько раз отмахнул от себя нечто, трепещущее крыльями. Ему рассказывали о местных гигантских летающих тараканах, но в отеле такой гадости не водилось. Здесь же все было иначе.

Его сосед с черными пятками подскочил к решетке, застучал по ней шлепанцем и что-то закричал. Приковылял заспанный дежурный, отворил лязгнувшую дверь и повел скандалиста в дальнюю часть помещения.

Молочный свет уже вползал сквозь не закрашенные cверху окна по другую сторону коридора.

– Попробую вам объяснить…

Напротив Андрея расположился невысокий мужчина лет сорока, абсолютно непримечательный, какой-то безмастный – маленькая голова сидела почти без шеи на приподнятых плечах. Симпатичными казались только живые светло-карие глаза и высокий лоб с залысинами. Серые костюмные брюки и желтая рубашка с закатанными рукавами выдавали чиновника со стажем. Слабой уступкой климату была лишь расстегнутая верхняя пуговица да приспущенный полосатый галстук.

В маленькой комнате с тусклым зарешеченным окном они были одни. Голый квадратный стол и два стула на металлических ножках. Больше ничего.

Визави Андрея достал из сумки бутылку с водой и одноразовые стаканы.

– …кстати, у меня для вас сэндвичи. Вас кормили?

Андрей вспомнил утренний рис в пластиковых плошках. Воду пришлось просить отдельно.

– Спасибо, я не голоден.

– Что я хочу сказать, – начал чиновник, наливая воду в стаканы. – Я не тот человек, который должен сидеть здесь и решать ваш вопрос. Я сотрудник торгпредства. Посольские любят скидывать на нас свои задачи. Знаете ли, у нас с ними свои счеты. Хотя у посольских между собой разборки еще похлеще. Чистые, нечистые… Ну вы понимаете, о чем я.

– Не понимаю. Но это для меня сейчас и неважно. Ведь так?

Андрей не мог дождаться, когда присланный товарищ перейдет к его проблемам, и уже терял терпение.

– В общем, вы правы. Просто должны знать, почему в посольстве вашей ситуацией занимаются те, кто не должен, и не занимаются те, кто должен.

Андрей был на грани.

– Но послушайте. Неужели так сложно разобраться в таком очевидном деле. Произошло недоразумение…

– Извините, вынужден вас прервать. Уважаемый господин Обухов, повторюсь. Я, Матвеев Юрий Алексеевич, сотрудник торгпредства, оказался здесь неподалеку по делам фирмы, с которой мы сотрудничаем. Мне позвонили от самого посла и попросили навестить вас и по возможности помочь.

– Ну так помогите, наконец! Что вы все ходите вокруг да около? – Андрей вспылил и тут же пожалел об этом.

– Знаете что, господин Обухов? Вам придется набраться терпения. Вы, конечно, известный человек, можно сказать, знаменитость. Наверняка, избалованы вниманием, как все подобные вам. Может, даже заслуженно… Не знаю, не слушал вас никогда, не доводилось.

Андрей вскочил из-за стола и заходил взад-вперед, закатывая глаза и постанывая.

– Хорошо, господин Обухов. Перейдем к делу.

Со скрежетом развернув стул, Андрей сел и скрестил на груди руки:

– Я весь внимание.

– Так вот… Вам вменяется в вину, что вы склонили к сожительству, вернее, к сексуальной, так сказать, близости несовершеннолетнюю девочку. О чем и заявил в полицию ее отец. И как мне сообщили, полиция вас арестовала как раз на месте преступления, когда вы находились, кхе-кхе… – он глотнул воды и продолжил: – Извините, когда вы находились, так сказать, в обществе этой очень юной особы.

– Но послушайте, – Андрей не знал, как реагировать. – Этого просто не может быть! Все, кто меня знает, подтвердят, что…

Торгпредский устало склонил голову и исподлобья, тяжелым взглядом посмотрел на собеседника:

– Вы мне позволите договорить?

– Извините…

– В этом отделении полиции они не держат никого больше двух суток. Либо отпускают, либо переводят в следственный изолятор в соседнем городе. Уже не курортном. Там обычные камеры – с туалетом, водой, едой. Но формально это еще не тюрьма. Настоящая тюрьма в столице, туда везут через месяц или два, после всех следственных процедур, если будет доказана ваша вина, а суд вынесет решение. Местного адвоката вам предоставят уже в следственном изоляторе. Он должен говорить по-английски. Иностранцев здесь много попадает в передряги. Поэтому повторюсь: терпение и еще раз терпение.

Андрей сидел, закрыв глаза ладонью.

Слов нет. Занавес.

– По своему опыту, могу добавить, – продолжил торгпредский, – с такими делами, как ваше, здесь часто связано вымогательство. Народ местный беден. А вы для них богач. А если популярны или знамениты, богач вдвойне. Вернее, вас точно в покое не оставят. Вы для них дойная корова. Или шанс. Шанс заработать и решить много проблем. Так что мой вам совет: постарайтесь аккуратно доказать, что все это подстроено.

– Вам легко говорить…

Но к Андрею уже возвращалась смутная надежда.

– У вас же есть влиятельные друзья… Пусть они вмешаются. Кстати, СМИ сейчас разнесут новость про вас по всему миру. Так что готовьтесь.

– О, только не это!

– Еще будут смаковать подробности. Если не хватит, выдумают.

Торгпредский хитро подмигнул и стал собираться.

Камера, куда вернулся Андрей в сопровождении дежурного полицейского, теперь была почти пуста. Лишь старик сидел в той же позе в своем дальнем углу, да какой-то новенький непонятного возраста скорчился на скамье прямо напротив двери. Только сейчас Андрей почувствовал, как он устал. Навалившаяся тяжесть казалась невыносимой. Из последних сил он опустился рядом со стариком и закрыл глаза.

Влага и послеполуденная духота окутывали словно ватой. Промокшая от пота тенниска прилипла к спине. Больше всего сейчас хотелось под прохладный душ. Но надо сосредоточиться. Обдумать все, что сказал торгпредский.

Неужели вымогательство? Но тогда зачем меня упрятывать сюда? Настолько усложнять жизнь? Почему бы не провернуть все то же самое, но без участия полиции? Ах да, арест повышает ставки. И денег можно просить больше. Меня легко запугать полицией. Или им так кажется. Но почему же «кажется»? Все так. Человек, далекий от криминала, любое задержание воспримет как конец света. Рассчитали все точно. Но получается, что с полицией можно договориться? И хорошо ли это для меня? Глупый вопрос. Однозначно плохо – уже потому, что я здесь. Стоит мне предложить взятку, как в тот же день мир узнает об этом. И тогда мне точно не отмыться.

Переходим к другому сценарию. Я дожидаюсь адвоката. Нормального следствия. Но может ли быть в моей ситуации нормальное следствие?

Лязг решетки заставил вздрогнуть. Охранник впустил женщину, которую Андрей видел со шваброй в руках в коридоре, когда его утром вели в туалет. Она держала поднос с тремя пластиковыми мисками и бамбуковыми палочками. Обед. Мгновенно миски оказались в руках арестованных. Решетка вновь лязгнула. Женщина с охранником скрылись за углом коридора.

Лапша в миске напоминала «Доширак», только что залитый кипятком и еще не успевший настояться. Андрей так и не научился толком обращаться с палочками. В ресторанах всегда просил приборы. Видимо, напрасно.

Старик и новенький перекинулись непонятными фразами. Молодой хихикнул, поглядывая на растерявшегося Андрея. Старик, безучастный ко всему, сосредоточился на своей лапше и эмоций не показывал.

Андрей неуверенно поболтал палочками в миске, но вода уже остывала и мучные кудряшки не становились мягче. Он видел боковым зрением, как ловко управился со своей порцией новичок: выпил разом всю жидкость и шустро, палочками, подобрал со дна все лапшинки. Старик явно растягивал процесс. Наверное, хотел насытиться или просто занимал себя хоть каким-то делом.

Когда из-за угла показалась все та же парочка, охранник и уборщица, Андрей поспешно выпил солоновато-острый бульон и кое-как подгреб палочками ко рту распустившиеся спирали.

Женщина поставила посуду на поднос, уложила кучкой палочки и удалилась. Охранник со скрежетом повернул ключ в замке. Связка увесисто звякнула, и снова все затихло. Только где-то далеко слышались телефонные звонки и каркающий голос отвечающего дежурного.

Будто я в каком-то кино. И я его уже видел. Дежавю? И что это значит? Или я внутри своего сна? Сейчас немного подремлю, и надо будет позвонить домой. Мама же волнуется…

Андрей провалился в забытье.

Он видел свою помолодевшую мать, в том стареньком, с меховым воротником пальто, запомнившемся ему с детства. Он сидел в санках, которые мама тащила на длинной бельевой веревке по едва покрытому первым снегом тротуару. Ее черные толстые каблуки стучали об асфальт. Из-под полозьев раздавался скрежет. Он становился все громче и настырнее…

Андрей очнулся оттого, что охранник никак не мог провернуть застрявший в замке ключ. За охранником переминались четверо. Двое в форме привели двоих в наручниках. В раздражении полицейский дергал решетку, и она гремела на весь коридор. Наконец замок поддался. В камеру ввалились крепкие молодые люди. Полицейские сняли с них наручники и вышли.

Накачанные бицепсы, расправленные плечи, обтянутые фирменными дорогими футболками – все это делало парней непохожими на среднестатистических представителей местного населения. Первый обвел наглым, оценивающим взглядом сидевших на скамье. Резко плюхнулся рядом с пацаненком в углу и с силой его толкнул. Молодой безвольно повалился на пол. Второй «спортсмен» вальяжно расположился здесь же, широко расставив ноги. Упавший быстро перебрался к стене поближе к старику. Все на время замерли.

Андрей напрягся. Он чувствовал на себе нахальный изучающий взгляд. Это жутко нервировало. Но он напомнил себе установку – не замечать и не реагировать. Вскоре «спортсмены» принялись о чем-то жарко спорить и про остальных как будто забыли.

Старик подвинулся ближе к Андрею и что-то зашамкал беззубым ртом прямо в ухо. Одновременно кривым пальцем он тыкал в свой сжатый левый кулак, указывая на фаланги и мотая головой.

– Окей, окей, – только и мог ответить ему озадаченный Андрей.

Хотелось, чтобы все отвязались. Сидеть спокойно с закрытыми глазами, в своих мыслях, чтобы никто не мешал, – видимо, теперь он будет об этом мечтать все ближайшее время…

Кто-то резко потряс его за плечо. Андрей с трудом разлепил веки. Над ним склонился один из «спортсменов». Второй придвинулся совсем вплотную. Андрей чувствовал напор его мускулистого бедра. Первый что-то спросил. Андрей не понял и только отрицательно покачал головой. Второй дал какие-то указания дружкý, и тот продолжил, но уже на плохом английском:

– English?

– Нет. Русский.

– Oh, Russia? – Он разулыбался и ударил себя, а потом Андрея кулаком в грудь. – Kaibigan… friend…

– Отлично, – Андрей поднял большой палец вверх.

Второй «спортсмен» еще шире расселся и скрестил руки на груди. Только теперь Андрей заметил на фаланге его указательного пальца набитые цифры. Сообразил, что пытался сказать старик.

– Iyan ang… we help you, – первый явно на чем-то настаивал. – You to be one of us.

Он размашисто жестикулировал и тарахтел на какой-то жуткой смеси местного и английского. Но чувствовалось, что он не раз имел дело с иностранцами. Андрей понял, что лучше всего до конца играть роль русского, плохо говорящего по-английски.

– Kaibigan… understand?

– Извините, не понимаю…

Андрей старался улыбаться как можно простодушнее, хотя это давалось нелегко.

«Спортсмен» еще долго размахивал руками, предлагал Андрею сигареты. Из всей тарабарщины можно было уловить, что эти ребята из какой-то местной группировки. Берут под свою опеку неопытных арестованных, убеждая, что с ними безопасно в тюрьмах, где ужас и жуть. Видно, старик – тертый калач и пытался до него донести: держись от этих бандитов подальше.

На все предложения «спортсмена» Андрей продолжал улыбаться, качать головой в знак согласия, поднимать вверх большой палец и повторять «сорри, не понимаю». Спортсмены еще какое-то время пререкались между собой, потом переместились в свой угол и затихли.

Надо пережить еще ночь. Найти удобную позу, поспать, иначе можно сойти с ума. Больше двух суток здесь не держат. Может, за оставшееся время что-то прояснится и его отпустят. А может, и нет. Андрей опять хотел сосредоточиться на каких-то дельных мыслях, но сознание плыло. Усталость от жары, духоты, неудобной скамейки наваливалась, и он отключался…

Утром охранник по-петушиному выкрикнул нечто, отдаленно напоминающее фамилию «Обухов», открыл решетку и отвел Андрея в ту же комнату, где была встреча с торгпредским. Андрей сел, сложил руки на голый стол, уронил на них голову и стал ждать. Прошло какое-то время, и ему показалось, что из коридора доносится голос Олега.

Ну вот и галлюцинации. Что дальше? Все же надо как-то удерживать себя в форме и в этих обстоятельствах…

Дверь распахнулась, и на пороге появился человек, которого он знал большую часть жизни.

Андрей буквально онемел. Олег был улыбающийся, свежий, от белизны его рубашки резало глаза. Он принял театральную позу, широко распахнув руки, как будто приглашая в свои объятия:

– Ну что, мой друг, давно не виделись? Чуть свет, и я у ваших ног.

Он тряхнул выгоревшей кудрей, на лице мелькнула грустная улыбка. Пытается в своей манере шутить и веселить.

Андрей привстал из-за стола больше от изумления, чем от желания обниматься. Но Олег все же припал на секунду и похлопал по плечу:

– Можно не вставать. Я и так понял, ты рад меня видеть. Впрочем, как всегда.

– Ты даже не представляешь, как я рад. Наверное, как никогда… Извини, – спохватился Андрей, почувствовав, что ляпнул не то.

Олег поднял с пола пакет, брошенный им у двери, как только вошел, и начал доставать бумажные коробки с местным фастфудом, большой пластиковый стакан с кофе.

– Не извиняйся, лучше поешь сначала, потом все обсудим.

– Но откуда ты взялся? Ты же должен был улететь сразу после нашей встречи. Ведь так?

– Все так. Но знаешь, что-то прямо в груди торкнуло, надо остаться, и все тут, поплавать, отдохнуть пару-тройку дней… Когда еще придется побывать в таком раю?

– Кому рай, а кому не очень.

– …Да просто хотелось погреться, – Олег как будто не услышал Андрея. – В Москве сейчас так промозгло. Ну а когда я узнал, что тебя арестовали, то понял: не уеду, пока не пойму, что же на самом деле произошло и как помочь.

Олег вытащил из шуршащего пакета мятую газету и бросил на стол.

– Вот, полюбуйся, даже местная пресса о тебе написала. Кстати, все это надо досконально изучить, прежде чем делать выводы. Каких только версий уже ни напридумывали! Говорят, вчера в эфире московского радио Бодренко таким соловьем заливался… словно ничто его в жизни так не вдохновляет, как твои неприятности… Знаешь, есть такие люди. Чужие успехи их так расстраивают, что они прямо кушать не могут. Зато неудачи радуют. Шакалы, просто шакалы. Но ничего… Мы пойдем, как говорится, другим путем. Я лично сделаю все, что в моих силах… Да ты кофе-то пей, пока совсем не остыл.

Олег придвинул поближе к Андрею стаканчик и открыл покосившуюся, из мягкого картона, коробку с рисом и креветками.

– Ой, черт, они только палочки дали! Но как-нибудь справишься?

Комок в горле не давал Андрею вдохнуть, не то что пить или есть. Он не мог произнести ни слова. Олег его растрогал. На такое отношение Андрей совсем не рассчитывал. Какие-то неясные воспоминания из другой, далекой, почти забытой жизни накатывали и готовы были пролиться слезами.

– Да, чуть не забыл. Твой друг и давний поклонник, сумасшедший Гонсалес, уже спешит на помощь. Летит прямо сюда, с какими-то немыслимыми пересадками. Все как обычно, в его духе. Полон решимости тебя вызволить. Никто не понимает, в том числе и я, что он может сейчас сделать, но… тем не менее.

Какой же я дурак… Отказать другу в такой легко выполнимой просьбе! Сейчас бы вместе готовили программу. А может, уже бы и выступали. В лучших европейских залах… И слушатели были бы только благодарны. Но нет. Гордыня. Так тебе и надо. Ты наказан, и поделом… И еще добавят, и будут правы. За грехи надо отвечать. И Олегу скажу как есть. Что я был неправ. А он молодец, настоящий друг, не то что я…

Андрей хотел было перебить Олега, но все не решался. Какое-то смутное, едва уловимое чувство его удерживало. И чем больше Олег говорил, тем больше Андрей цепенел. Не понимал, что происходит. Как будто чья-то призрачная ладонь зажимала рот. И все чувства и воспоминания, поднявшиеся с глубокого дна, так и остались внутри.

А друг продолжал рассуждать, что поможет, а что абсолютно бесполезно. Кого бы хотелось подключить, а кого точно подпускать к этому делу не стоит. Олег произносил неизвестные Андрею имена и фамилии, спрашивал, что тот думает об этих людях, можно ли им доверять, выступят ли они в защиту. Андрей только пожимал плечами. Но Олег все сильнее заводился от своих идей и соображений. Сел на своего конька: всю энергию, талант общаться с людьми он сейчас направит на эту беспрецедентную ситуацию.

От нетерпения Олег не мог усидеть на месте. Мерил своим размашистым шагом комнату от окна к двери, словно сейчас или никогда следовало найти тот самый верный ход, который бы поставил точку в этом деле.

Андрей, напротив, как будто отключился от всего. Кофе остыл, но так было даже лучше. Большими глотками Андрей осушил стакан и приступил к содержимому картонной коробки. С палочками он уже неплохо справлялся.

– Ну что, тебе хоть немного полегче?

Олег выдохнул, хлопнул ладонями по столу и сел.

– Да, конечно… спасибо тебе, – немного растерянно проговорил Андрей.

– Что ты все молчишь? – Олег смотрел в упор. – Не веришь… что я могу реально вмешаться?

– Ну почему… Без тебя было бы совсем тоскливо. Завтра меня увозят в Декалот, в тюрьму досудебного содержания. Что будет дальше, одному богу известно. Ты слышал, в местных тюрьмах даже танцуют? Так что поиграть поиграли, теперь спляшем…

Дверь распахнулась, и ворвавшийся дежурный что-то решительно пролаял.

– Ладно, друг, держись. Приеду к тебе в Декалот, как только смогу.

Словно пудовые гири повисли на руках и ногах. Так не хотелось вставать и возвращаться за решетку. Олег помял Андрея в своих объятьях, похлопал по плечу, на прощание выдал еще что-то духоподъемное и скрылся за дверью.

Андрей сидел сгорбившись за столом еще минуту или две. Вдруг показалось, что Олег забыл какую-то свою вещь. Среди картонок из-под еды и скомканных салфеток была одна поросячьего розового цвета. Приглядевшись, Андрей понял, что это носовой платок.

Спустя минуту Андрея вывели из допросной, и он поплелся за дежурным по серому, как свинец, уже знакомому коридору.

В камере Андрей погрузился на самое дно колодца, где хранились его воспоминания. Совершенно не замечал, что происходит вокруг: кого-то уводили, появлялись новые задержанные. Не слышал визга и лязга открывавшейся решетки, не отличал одних сутулых соседей от других – все были на одно лицо. За что их бросили сюда, его абсолютно не волновало.

Картинки из прошлого накатывали одна за другой. Вот Андрей сидит в зале на отчетном концерте и с завистью слушает, как Олег всей своей мощью, которая проступала уже тогда, наваливается на клавиши и извлекает раздирающий минор рахманиновской прелюдии. И Андрей думал: ну конечно, Олегу, с его мускулатурой, ничего не стоит так играть. А потом Олег переходил на пианиссимо, и это было что-то нечеловеческое. Ну не мог такой корпулентный юноша извлекать настолько нежные звуки. Рояль у него пел, выматывая всю душу. Пожалуй, только в такие моменты Андрей мог признаться себе: да, он завидует. Олег играл по-своему, не так, как остальные. В нем жила свобода, широта натуры, возможности, талант, который он, тогда еще студент, в себе понимал.

Увы, Андрей в те годы не мог сказать того же о себе. Он боролся с зажатостью, ему очень хотелось выполнить все указания педагога, даже если он не был с ним согласен. Одним словом – птенец. Да, он долго оставался неоперившимся птенцом. И осознавал это, и жутко стеснялся.

Но самое большое восхищение вызывали открытость Олега, готовность защитить слабого. Он не боялся дать в морду обидчику, к каким бы последствиям это ни привело. Ему доставалось, конечно, в первую очередь от его же матери. Про это знали все. Когда Олег врезал тому ясновельможному, мать лишила его летней поездки на море. Но Олег не отступал. Уже через месяц он попер на каких-то гопников, пугавших консерваторских девчонок ножиком, который на поверку оказался кухонным.

Ну не может носовой платок Олега быть розовым! Что-то еще запертое в памяти, в самом дальнем ее каземате, стучит, пробивается и вот возникает…

Щекастая дурища глотает слезы. Босая, дергая розовый чемоданчик, выходит на лестничную клетку. Вместо того чтобы захлопнуть дверь и закрыться на все замки, я бесшумно выскальзываю за ней. Лестничные пролеты кажутся бесконечными. И вот мне все же удается выскочить из подъезда. Она присаживается на скамейку, застегивает ремешки босоножек, притопывает, встает на ноги. Вдруг из кустов возникает тень. Ссутулившийся пацан, втянувший в плечи бритую голову, в бесформенном спортивном костюме крутанул перед ее лицом сверкающий ножик – точь-в-точь как те гопники, пугавшие консерваторских девчонок в темных переулках. Резкий выпад – и девчонка оседает на асфальт.

Тень исчезает. А девчонка как ни в чем не бывало встает… Поправляет свою короткую юбку, берется за ручку чемодана и, тарахтя им по неровной плитке, выходит в переулок. Оглядывается. Направляется к остановке. Троллейбуса все нет и нет. Я наблюдаю за ней, не отвожу глаз, чтобы не потерять из виду. Даже чувствую ее телесность, хоть сам – как облако.

Она ступает на проезжую часть. Дорога пуста. Ей надо поймать машину. Вдруг из-за угла вымахивают фары. Девчонка поднимает руку, голосует. Но автомобиль, вместо того чтобы притормозить, наоборот, набирает скорость и… сбивает девчонку. Чемодан запрокидывается. Сама она от удара откатывается к бордюру. Юбка вызывающе задирается, показывая смешные подростковые, в розовый цветочек, трусы. Из-под головы ее, смачивая растрепанные локоны, выползает будто бы клюквенное варенье. Внезапно девчонка опять, словно ничего не случилось, встает. Вынимает из крохотной сумочки зеркало, взбивает пальцами пострадавшую прическу, розовым платком стирает красное с виска.

С гулом подкатывает пустой троллейбус. Девчонка вскакивает на ступени средних дверей, втаскивает за собой непослушный чемодан. Я успеваю проскользнуть в задние двери за секунду до того, как их створки смыкаются. Не понимаю, куда мы едем. Редкие фонари светят слабо, и распознать улицы невозможно. На скорости пролетев безлюдные остановки, троллейбус выскакивает на ярко освещенное кольцо и, с воем затормозив, замирает у вокзала.

Двери со скрежетом расходятся. Кто-то, кого мне не удается разглядеть, подает руку девчонке и помогает выгрузиться. Она буквально спрыгивает через две ступеньки на тротуар, нога на каблукастой босоножке подворачивается. Девчонка вцепляется в незнакомца.

Незнакомец галантно перехватывает у нее чемоданчик и уводит прихрамывающую куда-то в сторону. Засмотревшись на плохо различимую фигуру, я не успеваю выскочить. Троллейбус уже смыкает дверцы, отчаливает от вокзала и уплывает в темноту своего инфернального маршрута. Я хочу кричать девчонке, что ее сейчас убьют и что она должна остановиться, идти в зал ожидания, к людям. Но пустой троллейбус мчит дальше – на неровном асфальте его аж подкидывает. Меня бросает из стороны в сторону.

Да, ее сейчас опять убьют. И я не в силах этому помешать. Но почему я знаю, что она обязательно встанет и снова придет ко мне?

Буквально за несколько минут троллейбус привозит меня к музыкалке.

Мне лет двенадцать. Я тоже пытаюсь спрыгнуть со ступенек, но оскальзываюсь и едва не падаю. Кругом зима. Узенькие тротуары все в накатанных черных языках льда. Внутри тепло. Старые заиндевевшие окна с низкими подоконниками. Мелькают блеклые, плохо сохранившиеся в памяти учителя и одноклассники. Между ними порхают восточные красавицы с гладкими черными волосами в разноцветных ципао. В конце длиннющей рекреации сгущается тьма. Там перелаиваются полицейские – в синем с короткими рукавами. Они медленно надвигаются на Андрея. Тьма течет перед ними – на потолке одна за другой гаснут лампы. В коридоре стоит, подняв черное лаковое крыло, огромный рояль. Олег берет последние нежнейшие аккорды и поднимается, ожидая аплодисментов. Полицейская тьма занимает уже половину коридора. Все, кто может, спасаются, жмутся в дальнем тупике. И только Олег почему-то идет навстречу полиции, на ходу вытаскивая застрявший в кармане шорт огромный пистолет. Оказавшись рядом со мной, он бросает мне в лицо:

– Ну что стоишь? Помогай!

Андрей вздрогнул и проснулся.

Сидя в полицейском фургоне рядом с боковым окном, Андрей старался охватить взглядом как можно больше. Водитель задумчиво и не спеша вел машину, которая ловила все ямы и трещины на дороге. Иногда асфальт заканчивался и начиналась бетонка. И тогда фургон ритмично подскакивал на плитах вместе с пассажирами. Так они тащились вразвалку где-то в центральной части острова.

Наручники сдавливали запястья, и это, пожалуй, доставляло самые болезненные ощущения. Андрей с досадой вспомнил, что вчера не попросил Олега позаботиться о вещах, оставленных в отеле, и особенно – о нотах с пьесами Василевского. Кто знает, когда он их увидит в следующий раз.

На скамье напротив сидели двое таких же задержанных. В душном полумраке Андрею казалось, что они сделаны из глины. По тому, как они себя вели – равнодушно-спокойно, почти безучастно ко всему, включая наручники, – можно было предположить, что люди они бывалые и эта дорога для них дело привычное.

Начался мелкий дождь. Он был практически бесшумен, незрим, скорее – ощутим. По небу плыли похожие на сгустки банного пара серые облака. В воздухе повисла теплая душная взвесь, которая на манер старой затертой линзы меняла весь заоконный пейзаж.

Взгляд на ходу выхватывал полускрытые неряшливой зеленью бедные лачуги под бамбуковыми крышами. Даже дома покрепче выдавали упадок: когда-то белая штукатурка потемнела и пошла пятнами многолетней гнили, облупившиеся стены напоминали кожу дерматозника. Неожиданно свежим желтым фасадом проплыла в окне церковь, увенчанная коренастым крестом, абрисом похожая на плоскую картонную ель.

Пока стояли на светофоре, Андрей наблюдал за крестьянином, толкавшим перед собой вдоль замусоренной обочины поржавевшую тачку с зелеными кокосами. Стоптанные шлепанцы, потерявшая цвет ветхая майка, штаны по колено – все говорило о том, что гламур курортной зоны остался где-то далеко, а здесь совсем другая жизнь.

Фургон обгоняли диковинные таратайки, слепленные местными умельцами вручную из мотороллеров и кустарных пассажирских кабин. Иногда среди них трюхал старый мотоцикл с коляской, к которому приделали крышу и двустворчатое лобовое стекло. Издалека эти стекла напоминали удивленные глаза стрекоз какого-то редкого вида.

После унылых деревень и однообразной равнины за окном вновь показалось море. Сейчас оно было совсем другим: не лазурным, к которому привык Андрей в своем океанском сюите, а мутно-зеленым с бурым отливом. На противоположной стороне бухты холмились заросшие предгорья, едва проступавшие сквозь паутину моросящего дождя.

Наконец фургон остановился. Снаружи послышался истеричный визг раздвигаемых железных ворот. В окошке Андрей разглядел обветшалую штукатурку каменной стены, по верху которой шипастым плющом вилась колючая проволока. Метрах в тридцати от ворот, подобно шахматной ладье на угловой клетке доски, возвышалась сторожевая башня с площадкой для охраны. Рыжая конусная крыша должна была укрывать караульного от нещадного солнца и дождя. Но сейчас наверху никого не было.

Машина, подскочив на ухабе, въехала во двор. Металлический лязг означал, что автоматические створы сомкнулись. Не успел водитель выключить мотор, как сопровождавший от участка полицейский выпрыгнул из кабины и распахнул двери отсека для заключенных. Казалось, будто открыли двери в парилку. Влажность пахла дегтем.

Андрей вышел последним. Плечи затекли, запястья ныли.

Тишина. Дождь прекратился. В воздухе повисла густая пелена. Вокруг все было мокрым: ноздреватый пятнистый бетон, тощие кусты, листва которых напоминала развешанные для просушки заношенные тряпки.

Тюрьма глухо лаяла голосами охраны. К новеньким приблизился вразвалочку офицер, одетый в серую форму. Округлое гладкое лицо, нависшее над измочаленным ремнем брюшко – все выдавало в нем местного начальничка. Он кивнул приехавшему полицейскому, расписался в каких-то лохматых бумагах, рявкнул на прибывших заключенных, и они побрели через двор к зданию. В руках у сопровождавшего Андрей заметил холщовый мешок, как для школьной сменки, только больше размером.

Надеюсь, там мои часы, мобильник и кошелек. Интересно, сколько времени они мне еще не понадобятся?

Тюремная стена, выходившая во двор, сплошь была забрана вертикальными прутьями. Решетки на окнах, решетка вместо двери. Под навесом серели в два ряда, наподобие обычных почтовых ящиков, какие-то ячейки. Некоторые дверцы были распахнуты.

На входе сопровождавший бросил что-то охраннику в окошке, подал бумагу и холщовый мешок, из которого они вместе принялись извлекать небольшие предметы. Андрей узнал свой бумажник и скомканный розовый носовой платок, но его, зазевавшегося, подтолкнули сзади, и он поплелся за остальными.

Внутри стоял специфический запах – пахло одновременно какой-то пищевой гнилью, новой краской и нечищеными сортирами. Под потолком крутились потертые лопасти старых вентиляторов, но свежести не приносили. Наоборот, будто замешивали шедший из глубины коридоров дух, делали его гуще.

Вскоре приехавших с Андреем задержанных впихнули в одну из дверей, тянувшихся справа по коридору. Туда же отправился и офицер с брюшком.

Андрей и сопровождавший его полицейский двинулись дальше.

За высоченной решеткой, перекрывавшей коридор, начинались камеры. Сидевший за столом толстый охранник долго изучал поданную ему бумагу, хмуро и подозрительно поглядывая на Андрея. Наконец сопровождавший вытащил из нагрудного кармана и развернул перед охранником какой-то листок. Тот с минуту внимательно его изучал, шлепая лиловыми губами, потом поднялся, недовольно крякнул и нехотя открыл решетку. В это время из глубины блока явился еще один охранник – темнолицый настолько, что серая форма на нем казалась белой, и жестом велел Андрею следовать за собой.

Решетка за спиной Андрея издала особенно протяжный лязг. Андрей невольно оглянулся на оставшегося за ней полицейского, и успел заметить, как тот отвел угрюмый взгляд.

Вдоль прохода потянулись тесные зарешеченные отсеки. Там вповалку сидели и лежали люди. Помещение напоминало зверинец и будто сообщало заключенным, особенно женщинам в грязном тряпье, что-то обезьянье.

Как ни успокаивал себя Андрей, что это еще не тюрьма и самых диких ужасов здесь быть не должно, теперь он сам себе не верил. Здесь было тягостнее, чем в полицейском участке. Словно задержанного готовили к аду еще до суда. В этом, по-видимому, состояло местное милосердие: человек должен спускаться в преисподнюю постепенно, шаг за шагом, чтобы не умереть в тот миг, когда он там окажется на самом деле. Ну а те, кто до ада не дойдет, то есть будет неожиданно оправдан, испытают суровость исправительной системы и не захотят впредь нарушать закон даже в мелочах.

В самом конце коридора было почти темно. Охранник проскрежетал ключом в замке и отворил перед Андреем тяжелую дверь его чистилища.

Пятнадцать квадратных метров бетона, нары вдоль стен, в углу – порыжевшая раковина, невысокая, в половину человеческого роста перегородка, откуда несло нечистотами. Здесь было тише, чем в многолюдных камерах, зато зловоние сбивало с ног.

На нарах сидели двое. Камера явно была предназначена для иностранцев. Длинный и худой, почти скелетообразный мужчина лет сорока, с головой гладкой, как яйцо, в посеревшей майке и бесцветных шортах по колено, чистил зубы всухую. При появлении Андрея он, не вынимая щетки изо рта, произнес:

– Hi.

– Привет, – рассеянно бросил Андрей, не заметив, что отвечает по-русски.

Он оглядывал этот голый интерьер и как будто не мог найти в нем места для себя. Он себя в нем не видел.

– О, русский? – вскинулся белобрысый парень, сидевший, свесив ноги, на втором ярусе напротив долговязого.

– Русский, русский…

Андрей первым делом подошел к раковине, открутил кран на максимум, чтобы ополоснуть руки, лицо, шею, грудь, да всего себя, куда вода попадет. Но кран захрипел и брызнул ржавчиной.

Блин…

– Здесь всегда так. Только захочешь жопу помыть, а хрен тебе… Как зовут-то?

– Андрей.

– Я Макс.

Андрей тяжело вздохнул. Подошел к нарам и замешкался. Не мог решить, что выбрать: верхнюю полку над иностранцем или нижнюю – под белобрысым.

– Бери подо мной, в обиду не дам, не думай, мы ж свои, – радушно предложил белобрысый.

– Ну что ж, Максим, будем знакомы, – Андрей устало опустился на нижнее место.

– Сказал же, не Максим, а Макс, – он спустил сверху руку, похожую на лопату.

Андрей рассеянно ее потряс:

– Окей, прости. Договорились.

– Ладно, проехали…

Максу явно не терпелось пообщаться.

– А это Мартин, голландец.

– Hi, Martin, – Андрей кивнул долговязому.

Голландец, жуя зубную щетку, слегка мазнул рукой по воздуху.

– Ваще человека ни за что упекли, вонючки узкоглазые.

Андрею вовсе не хотелось знать, за что сюда попал голландец. Ему бы со своими делами разобраться. Но Макс не отставал.

– Представляешь? Фоткался рядом с каким-то буддой и два пальца выставил, типа, смотрите, ребята, куда я доехал… А они решили, что он рога приделал. Вроде как издевается над их святыней… А тебя-то за что? Ты с виду правильный такой.

Андрей не собирался всем тут рассказывать, что не виноват, так получилось, но надо было соблюдать правила, демонстрировать вежливость. Придется общаться, даже если воротит с души.

– Сам еще не понял. Пришел на массаж, а очнулся рядом с несовершеннолетней. Видимо, опоили. Был в отключке…

Андрей говорил и не верил сам себе: история казалась какой-то нелепой, дикой. Ну не могло такое с ним произойти!

Господи, сделай так, чтобы это был дурацкий, абсурдный сон… Я отработаю, отдам за это все, что скажешь. Ну и что, что я в тебя никогда не верил? Люди меняются… И да, за эти дни я стал другим.

– Ну ты, братан, и дал. Тебя что, не предупреждали? Это ж у узкоглазых любимый бизнес. Ну ты попа-а-ал… Вот это попа-а-ал. – Макс повторялся и распевал слова, как будто получал от этого особое удовольствие. – Да лучше б тебя на наркотиках взяли, ну с мелочью, как меня. С несовершеннолетними тут труба, это надолго. Так просто не отвертеться. С наркотой легче – знаем, плавали. Находишь решальщика, и все дела. Это у них тоже бизнес. Тут все талдычат «проблем-шутер, проблем-шутер». Они на нас деньги делают. Вот и все. А как в твоем случае, не представляю…

Тут подключился долговязый:

– The problem shooter is good, – он показал большой палец с желтым треснутым ногтем, – a little money, and no problem, there is such a law here.

– Yes, I see…

Андрей понимающе кивнул. Надо было оставаться вежливым.

– Вон, Мартин, и тот смекает, что здесь все продается и покупается. Если выберусь отсюда, вернусь к себе в Нижний. И больше ни ногой, ни в какую заграницу, хоть убейте. Достали эти вонючки.

На следующий день, где-то через час после обеда и короткой прогулки в тесном, почти как камера, бетонном мешке, явился темнолицый охранник. Выкрикнул что-то похожее на «Абакаф». Андрей не сразу понял, что пришли за ним. Охранник показал, как заключенный должен вытянуть руки вперед. Не успел Андрей за ним повторить, как на нем защелкнулись тесные наручники.

Что будет после всего этого с руками? Или они мне больше и не понадобятся…

В коридоре дышалось полегче. Надзиратель с лязгом провернул в замке ключ и поплелся вслед за Андреем вдоль зверинца. Казалось странным, что сопровождающий идет так медленно. Неужели специально? Чтобы заключенный мог в полной мере ощутить весь ужас тюрьмы?

Люди в клетках теснились в основном на полу. Местным, в отличие от иностранцев, нары как будто не полагались. Большинство мужчин, чья одежда состояла из одних измятых штанов, лежали вповалку на циновках. Сидели главным образом те, кому посчастливилось занять место у стены. Они угрюмо провожали взглядами шедшего мимо белого.

Да уж… здесь не до дежурных улыбок. Настоящая преисподняя, где все приобретает противоположные знаки: плюс меняется на минус и наоборот. Контраст – резче не бывает. И если в туристическом мире перед тобой как иностранцем заискивают, чтобы немного (или много) заработать или как минимум не потерять в твоем лице клиента, то в этом – ты лишь объект неприкрытой злобы.

Проходя мимо женских отсеков, Андрей с удивлением отметил, что здесь еще теснее, чем у мужчин. То ли площадь камер меньше, то ли зэчек больше. Почти все лежали, некоторые – друг на друге. На дряблых костлявых руках – обилие татуировок. Истощенные тела, измученные тусклые взгляды, босые потресканные ступни, которые по контрасту с костлявостью казались все мужских размеров. Изнутри снова стучались какие-то воспоминания, просились картинки, ассоциации. Что именно, Андрей понять не мог. А когда понял, его буквально пронзило. Такое он видел в музее Заксенхаузена – на фотографиях рвов, куда фашисты сбрасывали тела узников концлагеря.

В зверинце кто-то тихо напевал, будто ребенку колыбельную. Или это была длинная тягучая баллада: про вечность, которая ждет влюбленных на небе после того, как с ними обязательно случится несчастье на земле. Андрей попытался отыскать глазами певунью.

Действительно, у стены сидела, раскачиваясь в такт мелодии, молодая, сильно накрашенная женщина. Ее подведенные черным глаза смотрели куда-то перед собой. Она никого вокруг не видела, словно растворялась в придуманном мире. Андрея вдруг снова прожгло. Рядом с певуньей он увидел Машеньку, вперившую в него упорный, открытый, настойчивый взгляд. Золотистые волосы растрепались и слиплись от пота, скуластое лицо с широким носом делало ее очень похожей на местных женщин. Сейчас она была смуглее, чем в Москве. Но все равно это была она.

Машенька цеплялась за Андрея взглядом до тех пор, пока ее не скрыла толстая перегородка следующей камеры. На нем в очередной раз взмокла майка.

У главной решетки охранники обменялись какими-то отрывистыми репликами. Толстый, что накануне ворчал и разглядывал загадочный листок, наконец их пропустил. Андрея подтолкнули в сторону ближайшей комнаты.

Внутри она была такой же, как допросная в полицейском участке, только бежевая краска на стенах имела какой-то рвотный оттенок. У окна расхаживал, держа перед собой раскрытую папку, представительный мужчина средних лет. Он обратился на местном языке к охраннику, и с Андрея сняли наручники.

– Здравствуйте, господин Обухов. Меня зовут Хенрик Райт, – спотыкаясь на жестких согласных, проговорил незнакомец. – Я ваш адвокат.

Белоснежная рубашка с длинным рукавом, легкие серые брюки – этот лощеный человек совершенно не вписывался в обстановку тюрьмы предварительного заключения. Даже слегка приспущенный галстук не снижал впечатления, которое производил этот служитель Фемиды – он был с головы до пят, что называется, с иголочки.

– Добрый день, господин Райт. Очень рад. И даже удивлен…

– Не надо удивляться. Объясняю вам сразу. У вас влиятельные друзья, и они вам преданы. Вы счастливый человек!

– Вы правы. Я счастливый. Но, кажется, прогневил судьбу.

Андрея охватило щемящее чувство: то, что с ним произошло, он допустил сам, сотворил собственными руками. Где и когда он сделал тот первый неверный шаг, за который теперь расплачивается? В Эксе? Когда малодушно сбежал от Дианы и даже по-человечески не попрощался, не сказал ни одного слова благодарности? Или дома в Москве? Когда из-за ерунды выгнал на улицу наивную девчонку и она пропала? Когда ревновал к этой девчонке мать, и в результате она потеряла человека, к которому по-настоящему привязалась и который мог дать ей то, на что сын не был способен?

Deus conservat omnia. Это правда, и я это знаю: бог сохраняет все. Все мои поступки останутся при мне, на моей совести. И этот честный, добросовестный человек напротив, возможно, здесь и не нужен.

Воздастся каждому по делам его…

Деловой тон адвоката прервал рефлексии.

– Мы с вами должны решить, как будем действовать. А для этого я обязан задать несколько вопросов.

Андрей внутренне подобрался.

– Слушаю вас внимательно.

– Скажите, господин Обухов, это ваш первый приезд на остров или вы здесь уже бывали?

– Первый.

Райт сделал пометку в своем блокноте и продолжил.

– Почему для отдыха вы выбрали именно это место?

– Сюда далеко лететь…

– Как это может быть причиной?

– Для меня полет – это особое удовольствие, его хочется растянуть. К тому же здесь меньше наших и не только наших туристов. Знаете ли, устал от людей. Хотелось спокойно поработать с партитурами, до которых не доходили руки.

Цепким взглядом адвокат изучал Андрея и что-то быстро записывал.

– Вас предупреждали, что на острове развит криминальный бизнес? Что он имеет несколько направлений и надо держаться от него подальше?

– Видите ли, господин Райт, мне оказалось не с кем обсуждать подобные темы. Безусловно, я что-то читал про наркотики и суровые наказания за них, про секс-индустрию. Но где я и где криминал? Я даже не думал, что…

– Напрасно. Статистика показывает, что попадаются часто как раз чистые, наивные люди, которые рассуждают примерно так же, как вы.

Андрей смотрел под стол и машинально растирал правое запястье – оно опять ныло после наручников. Адвокат ловил взглядом каждое движение подопечного, пытаясь прочесть его реакцию.

– Нам с вами надо понять, на чем будет строиться наша защита. С одной стороны, очевидно, что вы не первый иностранец, на котором хотели заработать. И массажный салон, в котором вас задержали, имеет плохую репутацию. Массаж служит лишь прикрытием. Это заведение предоставляет сомнительные секс-услуги и не раз попадало в криминальную хронику по самым разным поводам. Кто вас туда пригласил?

– Нок. Девушку зовут Нок. Я запомнил. Но она оказалась совсем не девушка, как я ожидал, а женщина зрелого возраста. А может, она выдавала себя за Нок… Я уже ни в чем не уверен. Мне говорили, что она работает в отеле. Лучший массажист.

– Окей. Спасибо. Я наведу справки. Но знаете, что меня смущает?

– Не знаю.

Андрей чувствовал все большую растерянность и досаду.

– То, что обычно, когда иностранца подставляют, все сводится к взятке. Причем еще в полицейском участке. Получив деньги, участники сделки делят добычу, жертву отпускают, и на этом все заканчивается.

– Проблем-шутеры?

– Не совсем так, problem shooters подключаются, когда все серьезнее. В вашем случае все произошло не так, как обычно. Вам кто-нибудь намекал, что нужно заплатить и тогда ваша ситуация разрешится?

– Нет.

– Это меня и беспокоит. Поэтому советую и дальше идти не по пути взяток, хотя и такой вариант возможен. А настаивать на том, что вы пришли на массаж, а это не запрещено законом, и ни о каком свидании с несовершеннолетней не подозревали. Следовательно, вы невиновны. Для этого нам надо найти прямые и косвенные доказательства.

– Надо, – вздохнул Андрей. – Но где же их взять…

– Вспомните, кто еще знал, что вы направляетесь на массаж в этот салон?

Андрей никак не мог собраться с мыслями.

– Никто… Постойте, мне же вручил приглашение портье за стойкой отеля. Он же и подсказал адрес. То есть знал, куда я иду и зачем. Но почему он не предупредил о плохой репутации салона? Разве отель не должен ограждать своих гостей от подобных неприятностей?

– Я выясню. Но, как вы сами понимаете, отель не может стоять на страже моральных устоев своих гостей. И мало ли с какими пожеланиями приезжают постояльцы. Тут главное, как у вас говорят, не сломать палку.

– Не перегнуть… Спасибо, я понял.

Райт записал что-то в блокнот и отложил ручку.

– Итак, подведем итоги. Наша защита должна строиться на плохой репутации салона. Я найду свидетелей, которые сталкивались с похожей ситуацией. Но надо понимать, что если они дали взятку полиции, они об этом в суде не расскажут, то есть будут для нас бесполезны. Они пригодятся только как источники информации.

Райт начал складывать блокнот, ручку и листы бумаги в свою папку.

– И надо разыскать эту Нок. Или ту, которая назвалась этим именем. Интересно, она всем гостям отеля присылает такие приглашения?

Адвокат протянул руку Андрею, чтобы попрощаться.

– Спасибо большое, господин Райт. Очень на вас надеюсь.

– Благодарите своих друзей, господин Обухов. Я даже немного вам завидую, – в голосе Райта прозвучала нотка растроганности. – Редкие люди способны на такую дружбу.

Он встал из-за стола и, подхватив под мышку папку, подошел к двери и постучал. Дверь мгновенно открылась.

– До свидания, господин Обухов.

– До свидания, господин Райт.

В камере время тянулось медленно. За несколько суток Андрей понял, что у иностранцев в тюрьме свой распорядок. Шумы за дверью означали: там, у остальных, совсем другая жизнь, более насыщенная событиями. Если верить Максу, им разрешены и стирки, и прогулки. А иностранцев вроде как оберегают от разных эксцессов, чтобы не дошло до международных скандалов. Вот только для самих заключенных это оборачивалось еще большими ограничениями. Хотя слушать рассуждения Макса о том, кому в тюрьме жить хорошо, местным или иностранцам, Андрею было как-то дико.

– Да лучше б я каждый день гулял по большому двору, как все, а не сидел бы и не ждал всю неделю, когда меня выведут в этот каменный колодец, где и неба-то ни хрена не видать через решетку, – сетовал белобрысый. – О безопасности они моей думают, ага, так я и поверил этим узкоглазым. Ненавижу, блин…

В такие минуты он со всей дури бил кулаком в свою хилую застиранную подушку.

Вдруг Андрею показалось, что у него начались галлюцинации. Где-то за стенами – рама их зарешеченного окна под потолком была всегда накрепко закупорена – послышалась музыка.

Андрей и голландец переглянулись. Значит, не глюк.

– Ни хрена себе! – наверху Макс резко сел и свесил ноги. – Кто-то играет, и не в матюгальник.

Действительно, это не динамики и не радио. Андрей уже отчетливо различил звуки, которые издавал вживую небольшой оркестр, вернее, ансамбль. Человек десять исполняли инструментальную обработку знаменитого хора рабов-иудеев из «Набукко».

Лети, мысль, на золотых крыльях…

Пусть прозвучит твой стон…

Пусть Господь внушит мелодию,

Которая даст нам силы страдать.

Нет, это невозможно – услышать Верди здесь, в этих зловонных застенках. Ком в горле не давал вздохнуть.

Макс подходил то к двери, то к стене с окном: приставлял ухо к серо-масляной поверхности и пытался понять, откуда лучше слышно. Из коридора раздавались крики надсмотрщиков, им вторили вопли из камер. Гул голосов нарастал.

Андрей потерял счет времени. Вдруг захрипел динамик, выдал продолжительный, невыносимый для уха писк, и высокий мужской голос отрывисто и нервно произнес несколько фраз – сначала на местном языке, затем на плохом английском. Даже не разобрав всех слов, Андрей понял, что тюремное начальство призывает нарушителей порядка прекратить безобразия. Но кто эти нарушители? В ответ на призывы с улицы послышались бодрые крики и смех. Андрей различил настойчивый стук барабанной установки, грянули инструменты, и молодые заливистые голоса выдали громкое «Самба!». Толпа за стеной завизжала.