Пианисты

Эпилог

Золотой зал Венской филармонии полнился аплодисментами и гулким эхом от них. Приглушенный свет хрустальных грушевидных люстр и боковых ламп прятал от Андрея почти весь партер, идущий по периметру широкий балкон, строй крупных золотых кариатид и даже Аполлона с музами на потолочном плафоне. Это не просто сцена, это Мекка для любого музыканта в мире. И вот Олег Якубов и Андрей Обухов здесь, вдвоем. Кланяются неутомимо рукоплещущему залу. Публика, как штормовое море, окружает их со всех сторон. Места за сценой заняты все до одного. Андрей даже не предполагал, что Линц устроит им с Олегом первый концерт именно в этом месте.

Публика на балконе уже повскакивала и неистовствует: люди топают ногами и кричат «брави». Олег сильно сжимает руку Андрея, победно ее поднимает. Затем сгребает Андрея в объятия. Пианисты снова кланяются. Олег поворачивается во все стороны – с правой рукой у сердца.

В первых рядах солидные меломаны. Хлопают чинно, но с теплом, если судить по едва заметным улыбкам. Почти все мужчины в смокингах, в белых рубашках и галстуках-бабочках. Женщины – в вечерних или коктейльных платьях. Посверкивают брильянты. Сердце Андрея наполняется неизбывной тоской: наступят ли времена, когда и в России классические концерты будут собирать столь же солидную респектабельную публику…

А зал все рукоплещет. Неужели не устали? Или хотят еще бисов? Но они с Олегом уже отыграли все, что было продумано, – и вместе, и каждый по отдельности. Овации накатывают все громче, все настойчивее. Освещение по-прежнему не включают. Тусклое золото на стенах, портиках, на крылатых львах, украшающих балконы, таинственно лоснится. В партере кое-кто встает и вздымает выше аплодирующие ладони – точно поднимается на мелководье морская волна и с шумом рушится.

И вот уже за колоннами, там, где стоячие места, мерещится бархатная темень южного залива. Море шумит, грохочет, не отпускает. Откуда-то веет ветерок, принося едва заметный аромат океанской свежести. Полная золотая луна бросает свой отблеск на песок, на пальмы, на парковые статуи. Кажется, что прилив подступает все ближе, еще немного – и вода ворвется в зал.

Среди публики Андрей вдруг замечает Диану, она в своей любимой белой блузке с большим воротником, с забранными в хвост волосами. К ней наклоняется высокий молодой человек и что-то шепчет на ухо, она в ответ поворачивается и поднимает к нему лицо. Но нет, это не ее профиль. Она же предупредила, что не сможет прилететь. У нее дирижерский дебют…

Андрей косится на Олега. Тот не может скрыть радости, и у него от этого довольно глупый вид. А еще он горд, горд безмерно и немного свысока поглядывает на Андрея и улыбается, мол, я же тебе обещал, а ты не верил. Или все дело в росте: Андрей с юных лет был ниже Олега и рядом на сцене они еще никогда не стояли.

А может, Олег прав? Играй себе всеми любимые и узнаваемые опусы, ставь на билетах цену побольше, чтобы приходили только в вечерних нарядах, black tie? И не нужна вся эта заумь, все эти поиски неизданных пьес в архивах. Для кого это все? Для пожилых библиотекарш? На них не заработаешь… Но ведь и популярное можно играть так, чтобы не было стыдно перед самыми тонкими ценителями. И они с Олегом сегодня это доказали. И кажется, даже публика прониклась.

Ах, если бы мама была сейчас здесь. Не простила бы, конечно, но, может, улыбнулась бы своей прежней улыбкой, полной потаенной материнской гордости…

В артистической Андрей поспешно закрывает за собой дверь и остается один. Страшно хочется пить. Он откручивает крышку маленькой стеклянной бутылки с минералкой, и вода с шипением вырывается из горлышка. Большими глотками, жадно он буквально вливает в себя пузырящуюся жидкость и, вытирая взмокшую шею полотенцем, проходит мимо рояля к дивану у окна. С облегчением падает на серый бархат, широко раскинув руки по спинке. Первым делом надо позвонить Диане. Отыскивает в маленькой кожаной сумке мобильный и пролистывает недавние контакты. Их на удивление немного. Наиболее часто вызываемый – Di.

Как так получилось, что эта девочка стала ему настолько близка, особенно после его приключений на острове? В этом юном, хрупком создании было столько понимания, стойкости, готовности поддержать в самые тяжелые дни. Тогда, после освобождения, Андрею казалось, что мир рухнул, что он еще долго не сможет избавиться от жутких картин тюремной жизни. Не сможет нормально общаться с людьми, не говоря уже об отношениях с женщинами. Но пришла Диана, появилась на пороге его номера в «Тадж-Махал» и… ему захотелось вернуться.

Вот только увидеться с тех пор им удалось лишь дважды. По-настоящему, надолго – когда молодежный оркестр Гонсалеса приезжал в Москву. Завтра у Дианы дирижерский дебют. Этот концерт в Сан-Паулу для нее много значит, она не может его пропустить, как и сегодняшнюю репетицию. У Андрея не повернулся бы язык просить, чтобы она прилетела в Вену.

Что ж, не они первые и не они последние. Вечная проблема концертирующих музыкантов – разлука с близкими. Особенно если и вторая половинка тоже исполнитель. Колесят они по свету, не видя друг друга, а иногда и этого самого света. Хорошо, если на следующий после концерта день рейс не самый ранний, тогда можно и в музей забежать, успеть взглянуть на какой-нибудь шедевр, ради которого съезжаются туристы, по историческому центру пройти. Но, как правило – самолет, поезд, такси, отель, вокзал, аэропорт и так далее.

И дело даже не в деньгах. Андрей с радостью оплатил бы Диане дорогой перелет. Но отменить музыку в ее жизни он не властен. Они как планеты на разных орбитах. Сближения возможны, но так редки.

– Андрей? Как все прошло?

Ее полудетский голос с этим неповторимым чувственным тембром звучит, как всегда, трогательно. Иногда Андрей даже ревнует Диану к окружающим, поскольку уверен, что этот голосок будоражит не только его.

– Привет, да вроде неплохо… Венцы довольны. Но больше всех радуется Олег. И слава богу. До сих пор чувствую себя перед ним в долгу.

– Да ты скромничаешь! Там наверняка все с ума сошли от твоего возвращения, скажи честно!

– От нашего возвращения… – сдержанно поправляет Андрей. – Ну немножко сошли, да… Лучше скажи, как ты? Готова к завтрашнему дню?

– Ой, даже не знаю. Никогда так не тряслась. Кажется, меня разорвет на части.

– Погоди, я же тебя учил дыхательной гимнастике. Забыла?

– Не забыла! Просто мне не помогает. Дыхание сбивается, и меня опять трясет. И вообще, хотела бы все бросить и прилететь к тебе. Так скуча-а-аю.

Диана вытягивает в своей манере "miiiss you", и Андрей как будто слышит на том конце провода почти детское хныканье.

– И я…

В дверь стучат.

– Прости. Кто-то идет. Наверное, на автограф-сессию зовут. Я перезвоню.

Не успевает Андрей отключиться, как врывается Линц.

Полированная лысина продюсера сияет как солнце. Из кармашка смокинга торчит измятый шелковый платок. Галстук-бабочка сбит буквально на пару миллиметров, но для немца это равнозначно рассаженной до пупа рубахе. Обычно сдержанный, Линц буквально сыплет скороговоркой:

– Это невероятно. Мало того что полный аншлаг, венцы устроили такие овации!

Линц вдруг замечает, что шнурок на его правой лакированной туфле развязался, и на секунду впадает в ступор. Тут же продолжает:

– Между прочим, администратор сообщил, что из standing room сегодня эвакуировали четверых. Вы можете себе представить, четверых!!! Абсолютный рекорд для этого зала.

– Что значит эвакуировали?

– Как, вы не знаете? Это такой местный негласный статус удачного концерта! В стоячий партер набивается особенно много желающих, и некоторым неопытным людям от духоты, ну или от любви к музыке, становится плохо. При филармонии есть свои медики на этот случай, они прибегают с носилками и быстро уносят пострадавшего.

Линц весь сияет и слегка дрыгает ногой, полагая, видимо, что шнурки завяжутся сами. У Андрея от ужаса холодеет за грудиной.

– О боже! Нас за это не привлекут к ответственности?

– Что вы, Андрей! Вы войдете в историю зала! О сегодняшнем вечере слушатели будут рассказывать своим детям. Совершенно выдающееся выступление! Поздравляю!

С этими словами Линц разворачивается, делая в воздухе странное антраша, и устремляется на выход, должно быть, сообщить радостные новости Олегу. Андрей замер, все еще не веря своим ушам. Вдруг спохватывается:

– Олег у себя?

– Ну разумеется. – Линц оборачивается в дверях: – Готовится, как и вы, раздавать автографы. Не забудьте, это часть контракта. Зрители ждут…

Андрей медлил. За ясным, будто только что вымытым окном распускалась весна. В прозрачном вечернем воздухе контуры города казались особенно резкими и отчетливыми. Лишь свет от уличных фонарей накладывал на эту графику желто-масляные кляксы. В свой самый первый приезд в Вену Андрей застал то же время года. Стояла такая же апрельская нежная погода. На Картнерштрассе плитка под ногами уже разогрелась и щедро отдавала тепло. Впереди – по-южному долгое лето.

Поселили Андрея тогда неподалеку отсюда, почти напротив Оперы. Он не был особенно сентиментальным, тем более в юные годы. Но что-то его толкало после репетиций не возвращаться сразу в гостиницу, а вскакивать в трамвай и катить по весеннему Рингу среди свежей зелени, наблюдая за неспешными жителями этой большой деревни.

Венцы всегда были симпатичны ему своим провинциальным, основательным консерватизмом. В других столицах люди другие – бегут, торопятся в надежде на успех. Андрей так и остался в душе провинциалом, и в огромных мегаполисах ему было неуютно. А здесь… Жаль, что не смогла приехать Диана. Он показал бы ей любимые уголки, кофейни в тихих улочках, где можно сидеть бесконечно долго и смотреть на редких прохожих, выгуливающих себя и собак. Но хотя венская весна и напомнила ему ту, первую, сейчас чувство реальности было совсем иным.

Андрей отошел от окна. Взгляд упал на телефон, валявшийся на диване. Надо позвонить домой. Но он никак не мог решиться. А надо ли?

Из головы не выходили те дни, что он провел дома, когда вернулся с острова. Как он тогда переживал, волновался, что скажет маме и что она ответит, как посмотрит, как примет после всего, что случилось. Поверит ли, что сын ни в чем не виноват? Тысячи раз он мысленно проговаривал правильные слова, репетировал интонации, продумывал жесты, чтобы как-то успокоить мать, развеять черноту, что заволокла небо над их семьей с той ночи, как исчезла Машенька.

Мать встретила его застывшей улыбкой, которая теперь иногда снится.

– Ну здравствуй… – Он обнял свою хрупкую старушку, но будто схватил пустоту.

Как же она изменилась, осунулась. Плечи заострились, сделались у́же. Ее всегдашняя субтильность теперь стала почти бестелесностью. Мама ответила на объятия суховатой вежливостью.

– Ты исхудал, – мама провела прохладной ладонью по его щеке.

– Ты тоже.

Молчание. Вдруг она как будто что-то вспомнила:

– Мы уже позавтракали. Жанна Аркадьевна такие сырники испекла! Не знаю, что бы я без нее делала… Так что раздевайся и проходи. Найдешь там все на кухонном столе.

– Конечно, не беспокойся.

– А мы с Жанной Аркадьевной должны скоро уходить. Я записала ее к профессору-кардиологу. Бедная, она так страдает, так страдает…

Качая головой, мать удалилась в гостиную. В этот момент женщина, которую Андрей едва узнал, вышла из ванной, распаренная, с тюрбаном из полотенца на голове.

– Здравствуйте! Хорошо долетели?

Не дождавшись ответа, она прошаркала в сторону кабинета отца.

Его заранее подготовленный рассказ о сносных условиях заключения, о помощи друзей, о том, как все хорошо закончилось, не понадобился – ни в тот день, ни на следующий. Атмосфера дома была пропитана недугами Жанны Аркадьевны. Повсюду лежали ее лекарства, рецепты, брошюры на темы здорового сердца. Да и сама Жанна Аркадьевна была не из тех людей, что сидят в своей комнатке и стараются не надоедать остальным. Эта женщина заполняла собой все пространство: ее сумки, пакеты, кофты, косметика были везде – в гостиной, на кухне, в ванной, в туалете. Они напоминали о Жанне Аркадьевне всегда, даже когда ее не было дома. В этом смысле Машенька явно унаследовала замашки своей матери.

Голос Жанны Аркадьевны, громкий, властный, чуть низковатый, тоже не оставлял сомнений, кто на этой территории главный. Ее корпулентная фигура маячила всегда, была видна почти из любой точки квартиры: свою комнату она не закрывала. Андрей усматривал и в этом ее стремление все контролировать.

Но самое страшное начиналось тогда, когда Жанна Аркадьевна добиралась до рояля. Надо сказать, при Андрее она не садилась за инструмент. Непреодолимый порыв охватывал эту неистовую женщину, видимо, в его отсутствие. И Андрей заставал ее уже в некотором «разогретом» состоянии. Остановиться и бросить руки она была не в силах, даже понимая, что маэстро Обухов уже пришел и, конечно же, слышит ее игру. Наоборот, она еще больше старалась, как будто что-то доказывая мирозданию. Пьесы всегда выбирала громкие, бурные, сказать по справедливости, непростые. Но ее манера, грязная, небрежная, с каким-то безумным и неуместным нажимом, с пришпориванием педали, сводила к нулю все ее благие намерения, если они и были. Все звучало грубо и пошло, сливалось в дикий гул. Рояль уже позвякивал, покряхтывал, и Андрей сочувствовал всей душой своему верному другу.

Это становилось невыносимо. Но Андрей теперь не мог закричать: «Прекратите немедленно мучить инструмент! Оставьте хотя бы его в покое!» В родном доме для Андрея больше не было места. То, что столько лет служило ему убежищем, было инфицировано Машенькой навсегда.

Прошло чуть больше недели, и Андрей понял, что пора признаться матери: здесь он больше жить не сможет. Он вновь начал готовиться, подыскивать нужные слова, чтобы никого не обидеть, не сделать больно. Тяжесть внутри давила, не отпускала, трудно было подобрать подходящий момент. И вот, наконец, он решился. Они с матерью сидели одни в гостиной. Жанна Аркадьевна хлопотала на кухне. Свет зажигать не спешили, хотя зимние сумерки уже стирали лица.

– Мам, я должен сказать… наверное, мне стоит пожить отдельно. Думаю, что…

– Ты прав, дорогой, так будет лучше. Знаю, тебе нелегко с нами…

В ту же секунду на пороге выросла Жанна Аркадьевна, вытирающая руки клетчатым полотенцем.

– Елена Васильевна, надеюсь вы не забыли, что завтра с утра нам идти к участковому?

– Жанночка, конечно, я помню, дорогая.

И уже в сторону Андрея женщина произнесла:

– У них появились новые зацепки в расследовании, собираются нам сообщить.

Перекинув полотенце через плечо, она промаршировала из комнаты.

В тот же вечер Андрей позвонил в отель, спрятавшийся в переулках за филармонией, – там часто останавливались музыканты, приезжавшие выступать в Москву, – и забронировал номер. В небольшой чемодан побросал самое необходимое. Сейчас не хотелось тратить на сборы много времени. Заказал по телефону такси.

Мать отрешенно стояла в арке гостиной. Она так и не спросила, что с ним произошло на острове. И он не сказал ни слова. По ее лицу иногда пробегала какая-то тень, будто она хотела чем-то поделиться. Но это быстро исчезало, и между ними вновь нарастала стена молчания. Самый дорогой и близкий человек, она ни в чем его не упрекнула, не выказала разочарования. Все было ровно и сдержанно, почти как раньше… Но только по-другому. Тот теплый негасимый материнский огонек, который он всегда ощущал, который светился, согревал, берег, теперь зачах и умер.

Одиночество навалилось сразу и тяжело. Одиночество и безграничная тоска.

Андрей уже не помнил, что они сказали друг другу напоследок. Он выкатил чемодан и захлопнул дверь.

Через пару недель решил навестить мать и заодно забрать кое-что из забытых вещей. Такси медленно пробиралось по зимним нечищеным переулкам. За последним поворотом к родительскому дому он из машины увидел вдалеке мать и Жанну Аркадьевну. Мама Машеньки дергала решетку подворотни, жала на кнопки звонков и что-то кому-то кричала. Мать стояла рядом, обреченно опустив голову.

Андрей резко схватил телефон с дивана, сунул его в карман брюк и быстрым шагом направился к выходу.

– И не забудьте, публика ждет вас!

С этими словами Линц закрыл за собой массивную дверь артистической. Олег остался один в оглушающей тишине. Здесь подумали о звукоизоляции и комфорте музыкантов. Но сейчас это было даже слишком.

Олег подошел к высокому чистому окну, сдвинул бронзовый винтажный шпингалет и распахнул створку. Апрельская свежесть ворвалась в комнату вместе со звонким лязгом трамвая, удалявшегося по Рингу.

Все же повезло ему с Линцем, хотя Олег временами и ворчал на этого занудного немца. Но надо признать, аванс он выплатил заранее и щедро, явно с пониманием его, Олега, проблем. Часть денег уже ушло в фонд, пусть это и не закрывало всех долгов, но компенсировало потери, в первую очередь его дачных стариков. И после сегодняшнего концерта должен прийти второй транш – ему и Андрею. А впереди еще пять концертов серии. Кроме того, Линц уже вел переговоры о летних фестивалях и выступлениях с оркестрами. Если так дело пойдет, Олег расплатится по всем долгам фонда.

Но оставалась еще Марго. Ее надо бы поддержать в первую очередь. Наверняка она уже размотала все, что получила от Андрея. Еще, чего доброго, ввяжется в какую-нибудь авантюру или сопьется. Но перед стариками Олегу было стыдно, а перед ней – почему-то нет. Марго имеет безошибочный нюх на деньги, она знает о запланированных гонорарах: какой бывает аванс, как в принципе идут поступления за концерты. Игнорировать ее не удастся. Если что-то пойдет не по ее воле, она способна рассказать Андрею, что на самом деле произошло на острове. Хотя речи об этом Марго пока не заводила. В любом случае она – слабое звено.

Телефон запел хорошо узнаваемым рингтоном. Когда-то Олег поставил на номер своей жены старую избитую «Историю любви» и теперь жутко жалел. Но в нулевых выбор мелодий был небольшим. Пока Марго названивает редко. Потом будет чаще…

Олег тянул время. Так не хочется отвечать. Но телефон все пел про любовь, назойливо, с невыносимой автоматической ритмикой.

– Да, я слушаю, – Олег постарался взять самый бесстрастный тон, на какой только оказался способен.

– Привет. Тебя можно поздравить?

В интонации Маргариты он уловил капризные нотки, но в этот раз они не были выставлены на полную громкость. Звучало легкое заискивание и даже волнение. В последнее время ему удавалось по телефону трезво распознавать голосовые вибрации этой женщины и все оттенки настроений, стоявших за ними. Заискивание могло означать предчувствие денег. С этим он справится. Но вот второе… Это волнение было совсем ни к чему. Олег его даже боялся.

Он говорил себе: «Нет, нет и нет!», но именно из-за этих ноток вновь вспоминал впадинку у шеи, нежную мочку уха… За грудиной начинало ныть.

Избавится ли он когда-нибудь от этой тоски? Хотя бы со временем? Может быть. Но пока его не отпускает. Он еще болен и выздоровеет не скоро. Иначе как объяснить, что ее узкие загорелые лодыжки в золотистых ремешках босоножек снятся ему каждую ночь?

В который раз он давал себе зарок: сделать все, чтобы это наваждение прошло, сделать хотя бы так, чтобы эта боль осталась лишь сладким воспоминанием. Главное – не допустить пошлых разборок, не выяснять отношения. Они только отправят их с Марго на новый круг, и все мучения начнутся сначала.

– Поздравить с чем? – Олег порадовался холоду в собственных словах.

– Как это с чем? С концертом. С большим успехом. Ты же об этом мечтал… на острове?

Олегу не понравилось, как Маргарита выделила голосом последнюю фразу.

– Ну мечтал. И что?

– Да чем ты так недоволен? Тем, что я не прилетела в Вену? Ну извини, перепутала числа. Думала, что концерт только через три дня. А оказывается, сегодня. Ты же знаешь, как на отдыхе? Дни сливаются в сплошной поток…

– Не знаю. И знать не хочу.

Кажется, он позволил прорваться досаде. Срочно исправимся.

– Слушай, а давай я прилечу на следующий концерт, в Милан… Вы же в Милане играете? – Маргарита оживилась. – И ты мне снимешь отельчик симпатичный, прямо в центре, где-нибудь рядом с Ла Скала и Галереей…

– Ах, ну да! Я не сообразил. В Милане шопинг лучше, чем в Вене.

Олега так и подмывало ее уязвить, но он дал себе слово: никаких эмоций.

– А ты не издевайся. Мне действительно хотелось приехать и тебя поддержать. В конце концов, мы могли бы еще раз попробовать быть вместе…

Он как будто впервые за долгое время уловил в ее голосе искренность. Внутри снова заныло. Но он не хотел себе позволять слабость, только не сейчас.

– Алло, ты меня слышишь? – Марго явно нервничала. – Что ты молчишь?

– Я тебя отлично слышу. Просто задумался…

Он услышал за дверью в коридоре чьи-то шаги. Надо спешить к публике, нельзя заставлять людей так долго ждать…

– Знаешь что? Давай я переведу тебе в ближайшее время немного денег… Только ты не приезжай. Не надо.

– Но… Олег, постой… подожди…

Он отключил соединение. Перевел телефон в беззвучный режим. А затем и вовсе поставил номер Марго на блокировку.

Надо идти. Все уже собрались. Он откинул волнистую прядь со лба, расправил плечи и решительно шагнул к двери. В голове заиграла песня из забытого голливудского фильма:

А дальше он не помнил.