Пианисты

VI

Олег уже не помнил, в который раз он выходит на эту сцену сельского клуба. Сегодня он играл впервые после ремонта зала. Еще в прошлом году начальство решило, что, раз здесь выступает мировая звезда, все должно быть как у людей. Первым делом поменяли ряды кресел в зале – бежевая обивка придала пространству теплоту и благородство. Отциклевали и покрыли лаком пол на сцене, заменили на стенах бра. Теперь помещение выглядело вполне опрятным и обновленным. Вот только при малейшем движении сидящих кресла издавали раздирающий скрип. Новые светильники жестко слепили глаза. Олег попросил их частично отключить. Подошвы прилипали к свежему лаку, и когда он шел к инструменту по светлым, по-новому блестящим, отражающим яркий электрический свет доскам, раздавалось смешное чмоканье. И если с лаком можно было мириться, а освещение – хоть как-то нейтрализовать, то скрипучие сиденья мешали всем. Поначалу публика ерзала, как будто проверяя масштаб беды, кто-то забавлялся и хихикал, но вскоре всех объединила одна задача: как можно дольше, изо всех сил держаться не двигаясь, пока не отзвучит очередное произведение, особенно в моменты пауз и пианиссимо.

Конечно, все это жутко раздражало, но Олег не мог не заметить, как люди стараются не шелохнуться и боятся дышать. И за эту драгоценную тишину он был им благодарен.

Почти два года прошло с того самого концерта в Цюрихе, где он впервые в жизни испытал такой позор от провала. Зимой, после Екатеринбурга, их роман с Маргаритой развивался стремительно, а в начале весны они поженились. И если год назад весь летний сезон на этих деревенских концертах обычно присутствовала мать, то последние месяцы здесь с ним была Маргарита. Мать, взявшая за правило игнорировать невестку, оставалась в своей московской квартире.

Еще один концерт в этом месте силы, где было так упоительно играть любимые вещи. А потом чувствовать, как эти волны человеческой любви окатывают тебя с ног до головы снова и снова. Слышать, как аплодируют и кричат бис люди, ставшие уже близкими, совсем родными. Сегодня, как и в тот первый раз, здесь звучали Шопен и Рахманинов.

Маргарита сидела в первом ряду. В своем элегантном черном коктейльном платье, с изящной ниткой жемчуга на шее, она явно не вписывалась в обстановку сельского клуба. И так было каждый раз. Несмотря на то что старожилы этих дач – бывшие партийные работники, завсегдатаи концертов Олега – приняли его молодую жену, она оставалась для них чужеродным элементом. И словно подчеркивала это всем, чем можно, – одеждой, поведением, манерами. Глядя в зал, Олег заметил на щеках Маргариты нездоровый румянец, а в глазах – тяжелую мутную поволоку.

Опять эта мучительная непереносимость музыки! Ну почему, почему так получается, что единственный человек в зале, который не в силах разделить со всеми этих сладких слез, – моя любимая женщина?

Вот и сейчас его охватывало, как на первом свидании, волнение при виде ее острой коленки, выглядывающей из-под края узкого платья. Маргарита сидела нога на ногу, приподняв плечи, и лакированные каблуки, впивавшиеся в потертые деревянные половицы, подчеркивали резкость всех ее линий и какую-то нездешность.

Маргарита явно была напряжена. Она аплодировала вместе со всеми, но в такт не попадала – в движениях рук чувствовалась давняя боль. Хлопала механически, и казалось, ладони ее, смыкаясь, не давали никакого звука. Глядя снизу вверх, она пыталась улыбнуться, но выходила лишь искажающая лицо гримаса – от этой пытки и натужного извинения, что так все получилось.

После концерта планировался сбор местных активистов «Трезвости и жизни». Хотя фонд, созданный Олегом сразу после его швейцарского провала, уже набрал обороты и функционировал как небольшая компания с московским офисом, персоналом, обязательной бухгалтерией и всеми остальными атрибутами, присущими подобным организациям, главные для Олега учредители – костяк фонда, его душа – по-прежнему оставались здесь, в поселке старых партийцев. Тон задавал Николай Сергеич, тот самый высокий старик с палочкой, запомнившийся Олегу с первого концерта в клубе. Бывший фронтовик, занимавший когда-то высокий пост в московском правительстве, он всегда и везде был на виду. Врожденная харизма делала его бесспорным лидером, и, хотя он не имел формальной должности в фонде, он всегда возглавлял поселковые собрания актива.

Николай Сергеич жил на старой деревянной даче, выделенной ему еще при советской власти. Когда-то этот дом казался солидным, но на фоне построенных рядом новых роскошных особняков теперь смотрелся скромно. Именно там на большой застекленной веранде и собирался местный актив. По старой доброй традиции общались неформально – за большим столом, накрытым как для новогоднего праздника в прежние времена.

Старик давно овдовел. О нем заботилась многолетняя помощница по хозяйству, ставшая, как часто бывает в подобных обстоятельствах, его неофициальной женой. Эта сметливая женщина по имени Зинаида все годы поддерживала здесь привычный образ жизни. И никто не знал, каких трудов ей это стоило. А этот образ жизни неизменно включал и большой разложенный на веранде стол, а на нем – знаменитые Зинаидины закуски. Соленые грузди, оливье, семужка собственного посола, запеченная по секретному рецепту курица, буженина домашнего изготовления – вся эта гастрономическая роскошь располагалась на блюдах и в салатниках грубоватого, местами выщербленного советского фарфора, расписанного традиционными розочками. Архитектурной доминантой стола выступал играющий в лучах вечернего августовского солнца хрустальный графин с водочкой – на его полированные грани, как и на все вокруг, ложились теплые округлые тени от яблоневой листвы, чуть покачивающейся на едва заметном ветерке.

Гости привычно рассаживались. Поближе к хозяину мостились старушки в парадных платьях выцветшего крепдешина – их места за столом обеспечивались не только активной жизненной позицией, но и внушительными денежными взносами от сыновей-бизнесменов, которые сегодня пропустили концерт, но подъехали как раз к собранию и сейчас что-то обсуждали в дальнем углу веранды. Алла Ильинична, единственная из старушек, не расстававшаяся с последней моделью блэкберри, привела внука Матвея. Матвей, продолжал помогать Олегу с сайтом фонда и его продвижением. На веранду он не пошел, сидел на лавочке в саду и что-то строчил в ноутбуке.

Ближе к крыльцу всегда стояла коляска кавторанга. Капитан Рябцов Егор Анатольевич обычно на концерты являлся при параде – в своем видавшем виды кителе, увешанном наградами. Но сегодня то ли из-за того, что дни стояли особенно теплые, то ли потому, что концерты уже не воспринимались как официальные мероприятия, на Рябцове была форменная кремовая рубашка, приобретшая с годами желтоватый оттенок. Летний подмосковный загар на его крепком, с костью, лице смотрелся как морской. И за столом казалось, что этот бравый военный вот-вот легко поднимется во весь рост и возьмет на себя командование собравшимися. Однако же это была иллюзия. Ноги капитана усохли так, что напоминали веревки, заправленные в брюки. Рядом с Рябцовым, чуть позади коляски, устроилась его сиделка Мадина. Всякий раз для такого случая она надевала праздничный платок с яркими цветами.

Олег с Маргаритой постарались занять места подальше от хозяина застолья, чтобы можно было незаметно выскользнуть для телефонного разговора. И еще одна причина заставляла Олега держаться с краю, подальше от всех. Маргарита с трудом переносила эти трапезы и общение с самыми важными для мужа людьми. Как музыка, исполняемая Олегом, требовала от Маргариты того, чего у нее не было, так и эти люди ждали от жены своего кумира невозможного – участия и эмпатии. Но увы, ее природа была иной, и менять себя ради чужих людей она не собиралась. Поэтому Олег усаживал Маргариту так, чтобы собравшимся не бросалась в глаза ее недовольная мина и чтобы не были так заметны лишние рюмки, опрокинутые ею ради примирения с действительностью.

После краткого приветственного тоста хозяина, когда все положили себе на тарелки по ложке салата и грибов и за столом установился расслабленный негромкий гомон гостей, слово взял Олег. Он встал с рюмкой в руке и в своей сердечной манере, всегда располагавшей к нему людей, несколько шутливо объявил, что он здесь не с пустыми руками. И помимо радости всех увидеть он счастлив объявить еще кое-что. Его недавние благотворительные концерты принесли хорошую сумму. Она позволит реализовать планы фонда не только в отношении подопечного наркологического диспансера, но еще и выделить материальную помощь нескольким семьям, бедствующим из-за алкоголизма отцов.

Когда Олег закончил, бизнесмен Вадим, сын Аллы Ильиничны, также встал с рюмкой в руке:

– Олег Владиленович, и мы не с пустыми руками, не думайте. Наша компания вчера перевела на счет фонда пару миллионов рублей и в следующем квартале еще подбросим деньжат. Жду отчета от моего бухгалтера и подробно вам вскоре доложу.

Гости одобрительно загудели, хрусталь зазвенел громче. Алла Ильинична, разрумянившись от гордости за сына, постаралась еще больше перевести внимание на себя:

– А еще Матвей собирался что-то сказать. Матвей, ты где?

Айтишник, как всегда в помятой футболке, с ноутбуком под мышкой, стоял на ступенях у дверного косяка.

– Только можно я не буду садиться?

– Можно, можно, – загудели гости.

– Ну типа все круто. Сайт работает, будет индексироваться и подниматься в поисковой выдаче. Кстати, на сайт стали поступать запросы и комментарии. Даже от немцев пришло сообщение. Журнал «Пиано Цайтунг» хочет взять у вас, Олег Владиленович, интервью, они и предварительные вопросы прислали. Так что надо будет ответить. В том числе про концерт в Цюрихе.

– Дался им этот концерт… – Олег, улыбаясь, обвел взглядом всех за столом. – Давайте, друзья, выпьем лучше за вас. Что бы я без вас делал, без вашей поддержки – и финансовой, и чисто человеческой.

– А вы нам в следующий раз исполните то, что этим тупым швейцарцам не понравилось, – подал голос кавторанг. – Мы при советской власти культуру впитали. И как-нибудь я вам на своем трофейном баяне сыграю…

– Да там композитор какой-то японец-модернист, – вступилась за швейцарцев вторая арбатская бабуля, Ида Николавна.

– Что мы, японцев не знаем? Знаем, плавали, – бодро парировал повеселевший кавторанг.

В ответ на шутку хихикнула Маргарита. Олег тихо произнес ей на ухо несколько успокаивающих слов, но это ее только распалило. И она буквально зашлась беззвучным смехом. Потянулась рукой к графину, сшибла стоявший рядом хрустальный бокал, наполненный для кого-то красным вином. От вида намокшей скатерти Маргарита уже громко и истерично захохотала – на глазах выступили слезы, с ресниц поплыла тушь. Олег вскочил и быстро оглядел застывших в растерянности гостей:

– Извините, моя жена с утра неважно себя чувствовала, видимо, сказалось волнение… Мы пойдем.

Держа Маргариту за локоть, он буквально выдрал ее из-за стола. Подскочивший Вадим поднял упавшую со спинки стула сумочку и вручил ее Олегу. Пока Маргарита пыталась поправить спадавшую туфлю, к Олегу подошел Николай Сергеич. Он доверительно и тихо, чтобы никто не слышал, произнес:

– Мы ведь можем лучшую клинику подобрать для вашей супруги.

– Нет-нет, спасибо. Это не проблема. Ей просто надо успокоиться и отдохнуть.

Тем временем Маргарита, покачиваясь и хватаясь за сидевших, издавала короткие пьяные смешки. Гости притихли, но не эта тишина нужна была Олегу. Поддерживая жену за предплечье, он с трудом спустил ее по ступеням – высоченные шпильки застревали в щелях между досками, ноги заплетались. Кое-как удалось преодолеть дорожку из старых, частично покрытых дерном плит, добраться до калитки, от которой до дома Олега рукой подать – всего-то пройти два участка.

Их улица сохранилась с советских времен почти неизменной. Ее составляли, как и в шестидесятые, покрашенные зеленой краской дома, с одинаковыми верандами, серым шифером на крышах, облупившимся штакетником вдоль похожих палисадников с одинаково разросшимися яблонями, малиной и смородиной. За высоким кустом позади забора Олег заметил наблюдавшую за ними соседку.

Он кивнул и попытался побыстрее скрыться в своем доме, но Маргарита как будто специально медлила и не хотела заканчивать свой спектакль. Мало того, что у нее то и дело подкашивались ноги, туфли подворачивались на утрамбованном от времени щебне. Она вдруг встала как вкопанная и, пошатываясь, театрально обратилась к мужу:

– Вот ты мне скажи, почему твоя музыка на меня так действует? Почему мне от нее так плохо? Скажи…

– Тебе надо проспаться. Пойдем. Дома поговорим, – Олег вновь взял жену под руку и потянул за собой.

– Не хочешь отвечать? Да? А я знаю, почему не хочешь. Потому что ты врешь. И в музыке своей, и вообще всегда! – Маргарита выкрикивала обличения все громче. – И пусть все слышат! Никакой ты не алкоголик! И не был никогда… Мне твоя мать сказала. Придумал все ради своего фонда!

– Марго, дорогая…

Она вдруг обмякла. Одна туфля слетела, но Олег решил уже не задерживаться, потом подберет. Воспользовавшись тем, что после пламенной речи Маргарита стала более податливой, он как мог ускорил шаг. Уже на дорожке внутри их участка упала вторая туфля. Но так было даже легче пройти по плитке, подняться на веранду.

Олег не переставал себе удивляться. Чем хуже вела себя Маргарита, тем больше ему хотелось быть с ней рядом. Олег посмотрел на ее испачканный грязью, перекрученный на тонкой лодыжке чулок, и сердце обдало теплом. Он готов был расцеловать царапину на ее запястье, бесконечно гладить ее взлохмаченные волосы, прижаться губами к бархатной мочке уха, сгрести в охапку ее всю и не отпускать. Более того, в такие минуты, когда Маргарита казалась особенно беспомощной, его охватывало еще большее желание ее защитить. Разве кто-то еще в этом мире сделает для нее то, что готов был сделать он? Никто и никогда не будет ее любить так, как любит он, несмотря на все ее выходки, нападки, нелюбовь к музыке, неприятие многих вещей, которые были ему дороги. Он прощал ей все и был этим счастлив.

В гостиной на пути в спальню Маргарита встряхнулась и, увидев открытое пианино, со всего маху долбанула кулаком по клавишам. Обычно смиренный «Зайлер» издал короткий немузыкальный вопль, и еще минуту звенела верхняя струна.

– Ну и что? – вскинулась Маргарита от инструмента. – А может, у меня папка умер?

– Как умер? – испугался Олег. – С чего ты взяла? Тебе звонили?

– Никто мне не звонил, – проговорила Марго заплетающимся языком. – Это я ему звоню, набираю, набираю, а он трубку не берет.

С этими словами Маргарита опять обмякла и даже уронила голову на грудь.

Последним отчаянным движением Олег заволок жену на второй этаж и уронил на постель. Небольшая спальня, где раньше скромно стояла его студенческая софа, теперь была занята целиком огромной двуспальной кроватью с пафосными тумбочками. Он, конечно, пытался уговорить жену купить сюда ложе поскромнее, но Маргарита была неумолима и категорически выбрала именно эту мебель. Воспротивиться он не смог. Пришлось избавиться от полок с книгами и музыкального центра.

Марго отключилась мгновенно. Она лежала, впечатавшись щекой с размазанной тушью в подушку, с приоткрытым ртом. Слюна капала на золотистое стеганое покрывало, превращаясь на ткани в темное пятно. Она согнула ногу, а другую попыталась вытянуть, но узкое платье не давало, хотя и сильно задралось. Маргарита засопела в глубоком сне, время от времени подхрапывая и вздыхая.

Олег сидел на краю постели, коленками упираясь в стену, и смотрел на свою любовь. Профиль ее искажался подушкой, нос превратился в свиной пятачок. Но он обожал эти черты. Ничто в мире не могло сравниться с этой точеной линией ног, коленей, косточки на голеностопе. Щемящая нежность заливала его целиком. Ему вновь захотелось всю ее накрыть собой, оградить от всех, защитить от неприятностей, а главное – никому не отдавать, что бы ни случилось. Он взял лежавшее в изножье покрывало, развернул его и аккуратно накинул на Маргариту. Поцеловав ее русую прядь, вышел из комнаты и тихо затворил за собой дверь.

«Зайлер» стоял в гостиной по-прежнему с открытой крышкой и казался обиженным. Олег привычно провел бархатной, лежащей здесь же в углу тряпочкой по клавишам, как бы смахивая пыль. Выдвинул банкетку, сел за инструмент и долго вглядывался в знакомые с детства царапины возле подставки для нот. Эти царапины были как морщины на лице родного старика, с годами их становилось больше, и они делали это лицо еще более узнаваемым. По ним можно было судить о настроении и здоровье инструмента.

– Прости, – произнес Олег и положил ладони на октавы.

Он сдвинул в сторону среднюю педаль, чтобы приглушить звук, погладил клавиши, хотел было взять аккорд, но не решился. Вместо этого он поверх клавиатуры бесшумно «заиграл» колыбельную Чайковского – Рахманинова. Никогда еще он не вкладывал столько нежности в эту музыку. Он исполнял ее сейчас для своей женщины и в то же время боялся, что она услышит. В этих беззвучных движениях было столько тоски по несбыточному, столько мольбы о понимании, столько любви.

Лишь старенький «Зайлер» слышал признание своего хозяина – только этот видавший виды инструмент по малейшим движениям пальцев и даже паузам привык распознавать то, что чувствовал Олег, – а его сейчас наполняло одно: упрямое знание, что это женщина – любовь всей его жизни. Он никогда не откажется от нее, даже ради музыки. А если она его оставит, он не сможет дальше жить. Его просто не станет.

Когда выехали на шоссе, желто-соломенные лучи солнца уже слепили, и Олег опустил перед собой щиток. Маргаритина «Ауди» казалась ему маловата, вести свою «Камри» ему было куда комфортнее, в ней он чувствовал себя полноправным хозяином, а не водилой капризной клиентки. Но его верный самурай ждал на подземной парковке дома, где тесть подарил дочери квартиру накануне свадьбы, а туда еще надо было добраться.

Ленивое воскресное утро не спешило переходить в день. Дачники еще не все проснулись, машин на дороге почти не было, а значит, слава богу, они доедут быстро. Олегу пришлось рано растолкать Маргариту, чтобы отвезти ее в Москву, а самому не опоздать на дневную репетицию с оркестром. На следующей неделе планировались два концерта в филармонии. Времени на раскачку не оставалось совсем.

Маргарита ерзала на заднем сиденье: ее мучили жажда и головная боль. Она пыталась лечь, а потом вновь садилась и смотрела в окно пустым взглядом. То и дело отвинчивала пробку на примятой пластиковой бутылке и жадно глотала шипящую воду. До Олега доносились тяжелые вздохи и икота. Марго страдала, и Олегу было жалко жену. Он вообще искренне и глубоко сочувствовал людям, позволявшим себе лишние рюмки для того, чтобы расслабиться, не находившим в себе силы прийти на следующий день в себя и так и остававшимся на долгое время с постоянным дурманом в голове. В такие дни, как сегодня, когда надо много сделать, он только радовался ясности своего сознания, сохранявшейся в любых обстоятельствах. Хотя это ясность когда-то его чуть не убила.

С моста уже стали видны дома их жилого комплекса, расположившегося на набережной Москвы-реки, – четыре махины из розового кирпича напоминали отдельно стоящие боковые корпуса сталинских высоток. Со стороны набережной они заехали на подземную парковку. Сидевший за стеклом дежурный едва заметно кивнул. После яркого уличного света глаза не сразу привыкли к тусклому освещению. Дважды повернув между тесно стоящими квадратными колоннами, Олег с трудом различил в нужном отсеке свою черную «Камри» и свободное место рядом. Маргарита по привычке вышла из машины заранее, громче обычного хлопнув дверью. Олег, поерзав на крошечном пятачке, поставил ее «Ауди» впритирку к своему самураю. Маргарита, обнимая бутылку с водой и прислонившись к колонне, как будто собиралась с силами. Олег взял с переднего сиденья сумочку жены, достал из багажника пакет с вещами, подхватил под локоть страдающую Марго, и они направились к лифту.

В лифте и коридорах еще пахло свежей краской и другой строительной химией. Дом был совсем новый, прямо с иголочки. Даже в выходные дни в некоторых квартирах раздавались визги дрелей и электроножовок: владельцы модных апартаментов были явно полны энтузиазма и никак не могли закончить ремонты и перепланировки. Как только Олег и Маргарита вышли на своем девятнадцатом этаже, послышался стук молотка и рев перфоратора.

– Блин, когда же это прекратится? – Маргарита с прижатой ко лбу бутылкой ждала, когда Олег откроет дверь. – Спать хочу, сейчас рухну…

Через минуту она, оставляя все двери за собой распахнутыми, скрылась в дальней части квартиры, где находилась главная спальня, и Олег услышал, как громадная джакузи наполняется водой и бурчит массажными форсунками.

Он стоял посреди огромной гостиной, совмещенной с кухней, и не знал, с чего начать. Вместо двух угловых стен здесь были окна от пола до потолка: через них слепящее солнце заливало практически все пространство. Надо было опустить жалюзи, но Олег плохо помнил, как ими управлять. Вечно он путает эти кнопки. Он механически стал нажимать на все подряд. Металлическая штора сначала поехала вверх, потом остановилась, как будто застряла. Он попробовал другую комбинацию. Безуспешно. После нескольких попыток ему удалось опустить этот «железный занавес» и настроить нужный уровень наклона пластин.

Несмотря на яркий свет августовского дня, комната производила впечатление холодного отсека космического корабля, давно потерявшего все ориентиры и бесцельно дрейфующего в межзвездном пространстве. Солнечный свет хоть как-то подкрашивал и согревал этот хайтековский интерьер. Но как только жалюзи опустились, все вокруг стало серо-бело-черным. Гигантский кожаный диван овальной формы напоминал тушу белого кита. Два кресла рядом были похожи на пышные гигантские зефирины. Журнальный стол между ними посверкивал хромированными ножками, напоминая о заводской арматуре. Черные плиты в мраморном полу вызывали у Олега ассоциации с захоронениями знати во флорентийских соборах.

Маргарита сразу была против того, чтобы перевезти сюда его инструмент. Старый кабинетный «Стейнвей» теплого орехового дерева сюда никак не вписывался. Маргарита действительно не переносила музыку – проблема была серьезнее, чем могла показаться на первый взгляд. Олег не мог забыть, как жена ему поставила условие в первый же визит в их новую квартиру еще до свадьбы:

– Я не вынесу рояля в нашем доме. Он же будет гудеть постоянно, даже когда ты не играешь. И вообще, все нормальные люди работают на работе, а дома отдыхают. Я же не тащу в свою квартиру офисный комп. Может, и тебе попробовать?

Олег зашел в спальню и увидел заснувшую в халате Маргариту. Намучилась, бедная. Он набросил на ее ноги покрывало. Затем вошел в огромную, сияющую мрамором цвета чайной розы «хозяйскую» ванную и закрутил краны. Понежиться самому? Он всегда здесь чувствовал неловкость, как будто не имеет права. Лучше принять душ в гостевом, рядом с входной дверью. Там казалось сподручней. Он повернул круглую блямбу у верхнего края ванны, чтобы приподнять пробку, и вода стала уходить. Не с первого раза, но выключил форсунки.

Сняв одежду, Олег шагнул в душевую кабину. И вновь ужаснулся количеству кнопок на панели управления. Опять космическая капсула. Главное – не попасть в режим гидромассажа и тропического ливня, а также бани с парилкой. Где же, где же здесь кнопка нормального душа, успокаивающего и примиряющего? Ему удалось пустить воду из квадрата сверху, но потекла только холодная и больше не нагревалась. Стоять, вдавившись в стенку, и ждать, когда же сольется весь холод, было невыносимо. Только сейчас он вспомнил, как тесть ему объяснял: когда в доме вновь дадут горячую воду, надо переключить бойлер и соответствующие краны в стояке. Но это было выше его сил. Он какое-то время наспех покрутился под несильными, но бодрящими струями, чертыхаясь, надел халат и вышел в студию. Хотелось кофе, есть тоже хотелось, но времени оставалось все меньше. Он подошел к модерновой кофеварке, встроенной в кухонную панель, вспомнил, как намучился в прошлый раз, выставляя настройки. Нажал знакомые кнопки, но на маленьком экране появилась надпись «загрузите зерна». Пришлось и эту затею оставить.

Олег увидел рядом с раковиной свою, недопитую вчера перед отъездом, чашку кофе. Ну ок, пусть будет ристретто. Выдвинул из-за стойки высокий барный стул, взгромоздился. Безрадостно оглядел студию, и вчерашний кофе показался ему вполне подходящим для этого места – холодный, невкусный, оставляющий во рту надолго неприятную горечь. И зачем только люди устраивают себе такие пустые, бездушные, огромные пространства? Зачем им с Маргаритой эти двести или сколько здесь метров? Взгляд упал на картину на белой стене. Картина была такая же белая, с беспорядочными линиями разных серых оттенков. Наверное, для Марго это имеет больший смысл, чем его музыка. Она взахлеб рассказывала, как буквально урвала в последний момент эту работу из каталога Арт-Базеля. Пришлось, конечно, переплатить. Правда, так и не призналась, сколько.

Маргарита по-своему вкладывала душу в новую квартиру. Но почему-то так выходило, что чем больше она старалась, тем сильнее от этих стен веяло стужей. Во всяком случае так ощущал Олег. При этом она часто приговаривала, хотя, бывало, и не к месту:

– Вот какой у меня папка. Ни у кого такого нет…

Он вдруг так отчаянно затосковал по своему инструменту, по дому с занавесками и ореховой мебелью, по запаху пирогов, которые любила печь мать. Надо спешить. Он надел первые попавшиеся на глаза в гардеробной брюки, какую-то светлую рубашку, отыскал на белой глянцевой тумбе ключи от своей «Камри» и буквально бегом выскочил из квартиры.

По пустой воскресной Москве до родительского дома было рукой подать. И Олег летел по знакомым перекресткам, не чуя под собой колес. Вдруг телефон выдал простенькую стандартную мелодию – Олег не помнил, к какому номеру прикреплял эти звуки. На экране высветилось: «Ксения».

– Привет, слушай, не могу говорить. У тебя срочное?

– Срочное, все то же. Что-нибудь надумал? Есть новости?

– Давай я тебе перезвоню.

– Когда?

– Сегодня репетиция и концерт. Буду с людьми до ночи. Надеюсь, завтра получится.

– Ок. Жду…

Олег закатил глаза, глубоко вдохнул и резко выдохнул, бросив телефон на пассажирское сиденье.

С Ксенией он случайно столкнулся две недели назад в офисе тестя, когда пришел к нему в банк, чтобы подписать бумаги на перевод денег фонда в семейную компанию и на открытие собственного счета. Маргарита ему все уши прожужжала, что так будет лучше, надежнее и гораздо выгоднее. Все ж свои люди. Как говорится, из семьи не уйдет. Ради Марго он был готов на все. А если сможет на немалые проценты, ему обещанные, хоть как-то порадовать любимую женщину, будет совсем хорошо. Теперь он знал, сколько стоят украшения Картье, от которых у Марго загорались глаза. Никаких гонораров не хватит. А смотреть всякий раз, как балует свою дочь Борис Африканович, и знать, что тебе, пианисту с мировым именем, это до сих пор не по карману, было невыносимо.

Тесть в своем банке бывал редко, но кабинет имел и встретил Олега в нем лично – как всегда, бурно и радушно. Две небольшие, соединенные между собой комнаты находились на последнем, третьем, этаже старинного особняка в опрятном переулке, соседствующем с Большой Ордынкой. В коридоре было тихо, а за массивной дубовой дверью и вовсе пропадали всякие шумы. Ты оказывался как будто в сейфе. Видимо, такую, сейфовую, тишину и любят деньги. Но Борис Африканович, где бы ни появлялся, громко заполнял все пространство. Его вибрации ощущались даже поодаль – даже когда он молчал. Большой, широкий, как одежный двустворчатый шкаф, с ухватками Деда Мороза, он сразу располагал к себе людей, буквально обезоруживая их своим обаянием. Его густую, почти черную, подернутую, как инеем, сединою шевелюру не могла укротить никакая расческа. Олег даже удивлялся, как Маргарите удалось вырасти рядом с таким громким объектом и сохранить пусть болезненное, но восприятие нормальной человеческой музыки. А может, это как раз и была первопричина ее фобий – агрессивный шум в любое время суток? Надо подумать на досуге…

Едва переступив порог, Олег оказался в горячих объятиях тестя. Борис Африканович отличался еще и тем, что никогда не ограничивал себя в приветственных жестах и словах. У него все было через край, с излишеством. Вот и сейчас он долго и жарко, обхватив двумя руками, тряс предплечье Олега. Потом хлопал дружески по спине, обнимал, немного отстранял от себя, не отпуская, чтобы наглядеться и налюбоваться.

– Ну давай, дорогой зять, рассказывай, что там у вас происходит. – Тесть проводил Олега к креслу. – Маргарита мне, правда, регулярно хвастается, как ты ее любишь и как у вас все хорошо.

– Что ж, нельзя сказать, что Марго грешит против истины, – Олег, подыгрывая манере тестя, громко засмеялся.

– Да знаю уж, знаю… И в общем, что хочу сказать, ты делаешь серьезный и правильный шаг. Сейчас мой секретарь принесет подготовленные договоры, мы их подпишем, и это будет исторический момент. Новая жизнь для всей нашей семьи и для твоего фонда… Да и для тебя самого! На рынке, по секрету скажу, появляются такие финансовые инструменты, что твоя доходность может увеличиться до двадцати процентов, а то и больше. Представляешь? Такого раньше не было. Мы и мечтать не могли о таких цифрах.

Олег внимательно слушал тестя, и что-то ему подсказывало, что Борис Африканович, конечно же, не так прост и открыт, как хочет всем казаться. Но дочери своей никогда не сделает ничего плохого. Олег не слишком доверял бурным проявлениям отцовских чувств, но понимал, что, с точки зрения банкира, Марго – его ценный актив.

– Ладно-ладно, не буду тебя грузить, со временем сам убедишься. А вот и документы.

Дверь открылась, и в кабинет вошла молодая, немного располневшая женщина, фигурой похожая на аккуратную кеглю. Ее серо-голубые глаза в сеточке ранних морщин показались Олегу знакомыми.

– Здравствуй, Олег. Неужели я так изменилась и ты совсем меня не узнаешь?

От неожиданности он растерялся.

– Вы что, знаете друг друга? – Борис Африканович переводил вопросительный взгляд с зятя на секретаря.

– Учились вместе в музыкальной школе, потом в консерватории, – обиженно объяснила женщина.

– Погодите… Ксения?!

– Ну наконец!

– Вот это дела! – воскликнул тесть. – А будь столь любезна, принеси-ка нам коньячку из моих запасов. Такие события надо срочно отметить!

Ксения дисциплинированно кивнула и скорым шагом, тяжело громыхая каблуками, направилась в предбанник. Вернулась она с подносом, на котором возвышалась похожая на расплющенную гитару бутылка «Хеннесси». Рядом хрустально позвякивали вазочка с шоколадными конфетами, розетка с дольками лимона и два пузатых бокала на низких ножках. Не успела Ксения все это поставить на стол, как тесть небрежно, взмахом двух пальцев указал, что та может быть свободна. Секретарь безмолвно вышла.

Как только Олег оказался на улице, звякнула эсэмэска. На экране высветилось: «Очень нужно поговорить. Это важно. Когда можно позвонить? Ксения». Он удивился, но отправил ответ: «Со временем напряженно. Позвони завтра в 11». В ту же секунду прилетело сообщение: «Отлично, мерси».

Олег всю жизнь побаивался цепких женщин. И чем настойчивее кто-то себя вел, тем скорее он рвал отношения. Но здесь был особый случай. Ксения – человек из той его давней жизни, где все они были детьми, а потом подростками, еще не испорченными суровой реальностью. На минуту он ощутил себя тем, прежним, Олегом, которого все любили и который всем всегда хотел помочь. Видимо, поэтому он и отозвался сейчас на призыв Ксении.

Кроме того, на ум пришло и уже взрослое соображение: она работает у тестя, она же из его команды, может чем-то поделиться или дать дельный совет.

Но на следующий день он совершенно забыл и о Ксении, и о ее возможном звонке. Бодрый и настойчивый женский голос в трубке ошеломил, она свалилась как снег на голову.

Ксения вежливо поблагодарила, отметила, что все понимает про занятость Олега, ценит его время, но ей очень-очень надо с ним встретиться, многое рассказать, а это не по телефону. Короче, заинтриговала.

– Ну-у-у-у хорошо. Если это так важно…

– Приезжай ко мне на Пресню. Я там квартиру снимаю. Адрес сброшу на телефон.

– Почему не в кафе, ресторанчике?

– Не хочу, чтобы нас видели. Знаешь, Москва такая деревня… И в общепите шумно всегда, толком не поговоришь.

– Ладно, убедила.

– Да не бойся, мы же старые друзья. Приставать не буду, слово даю.

Олег совсем не хотел, чтобы его втягивали в какие-то чужие проблемы, но тон Ксении был деловым, вежливым, хотя и напористым. Нормальный, адекватный человек, каким всегда и была. Если что, договорятся.

Через пару-тройку дней он сдался и пришел в гости. Дом был старый, еще довоенный, чем-то напоминавший сталинку его матери. Высокие потолки, широкие подоконники, но комнаты небольшие, а коридор и кухня и вовсе тесные. Это вам не новые космические корабли. Почти всю гостиную занимал видавший виды черный рояль. Олег был неравнодушен к инструментам, как другие люди – к собакам и кошкам. Он на автомате поднял сильно потертую крышку, чтобы самому прочесть название и определить породу красавца, пока Ксения возилась на кухне. Ого! Перед ним был сам «Штайнгребер». Пожалуй, впервые он видел воочию инструмент этой редкой немецкой марки, да еще в частной квартире. Олег взял аккорд, пробежал пальцами по пожелтевшим клавишам. Увы, рояль давно не настраивали, но он и в таком состоянии сохранял аристократическое благородство звука.

– Да ты у нас счастливый обладатель дорогущего антиквариата. Не каждый пианист может себе позволить…

– Это трофейный, от деда достался. Из-за этого антиквариата и проблемы некоторые. Так просто с ним не переедешь, да и не продашь, если приспичит. В детдом пожертвовать тоже не смогу, тем более отправить на свалку. Инструмент уже роднее, чем сам дед, которого почти не помню. Да что я тебе рассказываю. Сам все знаешь… Ничего, если мы на кухне поедим, а в гостиной потом чаю попьем? В тесноте, да не в обиде.

От вида покупных салатов Олегу всегда становилось не по себе. Он понимал это как неуважение к гостю. Ксения разложила «деликатесы» по грубым дешевым тарелкам, но Олег к угощению почти не притронулся. Что уж говорить про бокал красного вина, которое Ксения бережно разлила заранее: «Чтобы подышало». Пришлось сделать вид – вроде как отхлебнул одного, поковырялся в другом. Как будто не заметила.

– Слушай, давай по-дружески, без экивоков, – предложил Олег, чувствуя себя крайне неудобно на крохотной жесткой табуретке. – Выкладывай, что у тебя там важного накопилось.

И Ксения выложила. Как пыталась построить карьеру концертирующего пианиста, но после двух неудачных выступлений на конкурсах, когда ее буквально засудили, оставила эту затею. Были выступления в ансамблях, маленькие, ничего не значащие появления в камерных залах. Но это не то, к чему она стремилась.

Олег почему-то не удивился: знал, что так и бывает. Он сам, как и многие, не воспринимал женщину как полноправного участника изнурительного, выматывающего исполнительского процесса. Он даже не видел в этом ничего плохого или обидного. Там действительно все жестко, не каждый мужик потянет. Но почему женщины так болезненно все это воспринимают?

– А знаешь, что меня окончательно добило? – Ксения смотрела на него в упор своими голубыми, немного выцветшими глазищами. – Ты, твоя игра… Помнишь концерт в БЗК, когда ты играл Метнера с оркестром? Тогда я поняла, что так не смогу никогда. И пора с этим завязывать. Все потуги бессмысленны.

– Но необязательно играть Метнера! Тысячи женщин прекрасно исполняют Моцарта, Шуберта. Тонко, по-женски нежно. И ты смогла бы.

– Нет, ты не понимаешь. С Моцартом и Шубертом еще сложнее. К тому же я совсем не хотела, как другие женщины. Как тебе объяснить?

И Ксения сбивчиво рассказала, как поссорилась тогда со многими, не желая идти на компромисс. Как испортила отношения с родителями, которые столько в нее вложили и ждали отдачи. И как отец всегда шел ей навстречу, оплачивал съемную квартиру в надежде, что так она быстрее обретет самостоятельность, устроит личную жизнь. Да-да, эту самую квартиру, в которой они сейчас беседуют, чего стоило рояль перевезти и установить. Но отец в конце концов сдался, поскольку уже не в силах – они с мамой давно пенсионеры, – да и она девочка уже большая, должна уметь о себе заботиться и делать выводы после всех уроков, которые преподнесла ей жизнь. Да что там говорить. Она сменила столько мест работы – и концертмейстер в музыкальном театре, и в школе аккомпаниатор… Пока однажды в их музыкалке на отчетном концерте не появились шефы-спонсоры. Тогда она и познакомилась с Африканычем. Сразу поняла, что он не пропустит ни одной юбки – богатый вдовец, кровь с молоком, сам бог велел, все понятно. Визитка, звонок, ее отчаянье, «только вы можете мне помочь»…

Так она стала его любовницей. Думала, возьмет на содержание, хотя бы за квартиру будет платить. Но ты же знаешь, как цепко богатые папики держатся за свое. Он предложил работу. Ну чтобы не выкладывать деньги из собственного кармана.

Олег изумлялся все больше. Новые стороны личности тестя были для него открытием. Так вот что таится за громким радушием. С другой стороны, он не знал всех подробностей их взаимоотношений, мало ли что там на самом деле.

Но даже он, представив себя в роли такого любовника, мог бы и с гонораров пианиста взять на себя хотя бы часть расходов. Да он это и делал раньше, когда бывал у Агаты и Виктории.

– В общем, если совсем коротко, – продолжила Ксения, – после нескольких месяцев у твоего тестя я поняла, что совсем это все не мое. Не могу больше, задыхаюсь, говорить там не с кем, да и не о чем. Даже ради зарплаты нет сил терпеть. Вот набралась наглости и прошу тебя. Найди мне какое-то приличное место в музыкальном мире. Где-то же, в конце концов, хоть какие-то деньги платят. Ты всех знаешь, тебя все знают.

Олег молчал, пытаясь собраться с мыслями.

– Да, забыла сказать. Я беременна. Мы теперь большая дружная семья, а у тебя скоро появится сводный братик… Ну что, чай будем пить? В гостиной?

Оглушенный новостью, но все же с облегчением, Олег встал с жесткой табуретки и прошел по узкому коридору в комнату. Хотелось размять ноги, но подвигаться было особенно негде. Он постоял у окна, рассеянно глядя на детскую площадку и летнюю зелень старого московского двора. Наискосок от дома виднелся гранитный парапет набережной Москвы-реки. По дороге проезжали редкие машины.

Ксения погремела на кухне посудой и вошла с подносом. Прямо дежавю – все выглядело так же, как у тестя в банке, только там было гораздо просторнее. Олег попытался переместиться вдоль рояля подальше к стене и стеклянной горке, наполненной предметами, явно не имевшими отношения к Ксении и отражавшими долгую-долгую жизнь арендодателей, хозяев этой квартиры.

– Знаешь, садись сразу на диван и отдыхай… Тебе покрепче?

Олег втиснулся между шатким журнальным столиком эпохи позднего застоя и несвежего вида диваном с коричневой текстильной обивкой. Стараясь ничего не сломать, аккуратно опустился на свою половину, опираясь на круглый подлокотник, и сразу провалился в просиженную лунку. Поерзал, чтобы найти положение поудобнее, но тут же ощутил бугор выпиравшей пружины, которая беспощадно впилась ему в зад.

Ксения переставляла с подноса на стол грубые фаянсовые кружки, заварочный чайник – похоже, ровесник мебели вокруг, вазочку дешевого хрусталя, которая из-за плохого мытья давно перестала посверкивать. В задумчивости налила почти полную кружку заварки Олегу, разорвала шуршащую упаковку печенья и высыпала всю эту сильно крошащуюся массу в стеклянную тарелку.

С каждой минутой у Олега нарастало чувство неловкости. Он знал когда-то Ксению как девочку из состоятельной московской семьи, жившую в легендарном доме недалеко от Кремля. Ее семья могла себе позволить намного больше, чем любая другая. Девочка подавала большие надежды, и ей как будто заведомо было предначертано жить в красивой обстановке, среди изысканных вещей. А в итоге – вот это все…

Ксения плюхнулась на диван рядом, и Олегу стало совсем неприятно. Что бы там ни говорили про дружбу между мужчиной и женщиной, как бы ни заверяла сама Ксения, что приставать не будет, в голове крутилась мысль: а как бы, интересно, это выглядело у нее с другим мужчиной? Вместо узнаваемого волнения в животе Олег почувствовал дурноту. Хлебнуть чаю, отвлечься. Но попытка облегчения не принесла. Липкое печенье оказалось сильно обсыпано сахаром, с него летели крошки на все: на столик, на брюки, на напольный ковер. Те же крошки он заметил на накрашенных блестящих губах Ксении. Это стало последней каплей.

– А ты за инструмент садишься хотя бы иногда? – Вскочил с места и кинулся к роялю, как будто за помощью к старому другу.

– Не до рояля мне сейчас, – буркнула Ксения.

Олег поправил пюпитр над гордым названием немецкой фабрики, поискал глазами тряпочку для пыли, но не нашел, оглядел потемневшие, настоящей слоновой кости клавиши, с горечью заметил на крышке белесые пятна от многочисленных ваз. Вот и сейчас на бессмысленной салфетке красовалась советская керамика в декоративных потеках глазури – хорошо, что хотя бы пустая, без цветов и воды… И как будто в знак протеста он начал играть: вступление к «Карнавалу» Шумана звучало требовательно, настойчиво, показывая все возможности этого гордого немца. Рояль отзывался, понимал, что происходит, изо всех сил поддерживал пианиста. Они почувствовали друг друга сразу, не понадобилось даже пяти минут. Как же легко с такими инструментами, не то что с людьми. Порода, глубина, скромность, благородство, но только прикоснешься – сочувствие и такой уместный отклик. После немыслимых пассажей Олег взял заключительный аккорд и задержался на нем дольше, чем принято, пока звук сам не ушел в небытие.

– Ты даже на расстроенном рояле вытворяешь черт знает что. Вот из-за таких, как ты, гениев и ломаются жизни таких, как я… бездарей. А помнишь, как мы с ума сходили по «Кьярине»? Какой это был класс? Четвертый? Пятый? Когда наш Кузнецов выступал с концертом. Ладно, не время ностальгировать. Иди допивай чай.

– Во-первых, не преувеличивай насчет гениев и бездарей, а также поломанных жизней. А во-вторых, твоя очередь. Ты-то свой рояль еще лучше знаешь. Могла бы порадовать усталого путника каким-нибудь изысканным музыкальным блюдом.

– Ну разве только оттенить твой талант, – съязвила Ксения, направляясь к банкетке и приподнимая сиденье с помощью круглых рычагов.

Олег вздохнул с облегчением, свободнее откидываясь на спинку дивана.

Ксения заиграла «Лунный свет» Дебюсси. Хороший выбор. Умеренный темп, несложная фактура давали возможность почувствовать когда-то правильно поставленную умелыми учителями фразировку, удачные акценты. Но что-то главное как будто уже ушло – из пальцев или из головы. Все более плоским становился звук, ее руки деревенели. Ксения сбилась один раз, другой. Смущенно попробовала повторить фрагмент, запуталась окончательно, уронила лицо в ладони и разрыдалась.

– Ты же видишь, я не просто так к тебе обращаюсь. Ты даже не представляешь, насколько мне плохо. И как все это достало! И банк этот невыносимый, и Африканыч твой ненавистный…

– Ну почему же сразу мой? Кстати, а какой срок?

– Пятый месяц…

– Как же я буду тебе работу искать, если роды уже скоро и придется сидеть дома с ребенком?

– Ну придумай что-нибудь. Тебе же ничего не стоит, раз ты такими деньгами управляешь, я же видела договоры… Запиши меня в жертвы насильника-алкоголика, выдели небольшое пособие из фонда. Неужели невозможно? Я живу скромно, мне бы и пятидесяти тысяч хватило.

Олег изумлялся, как ловко его обязали выплачивать пособие – будто сам и был отцом будущего ребенка и нес за все обстоятельства персональную ответственность. Неужели так работал его образ в школе и в консерватории? До него доходили слухи, что любят его за всегдашнее желание и готовность помочь, вступиться, защитить. Кто-то даже называл Дон Кихотом. Но мальчишки тебе всегда прозвище дадут, кем бы ты ни был и как бы себя ни вел. Поэтому Олег не придавал этому значения, жил как жил, был тем, кем был.

– Слушай, чтобы ты понимала, деньгами фонда распоряжаюсь не я, я для него только зарабатываю. В твоем положении не стоит менять работу, хотя бы пока. Держись за Африканыча и про ребенка ему расскажи. Человек же он, не сухарь какой-то.

– Да не смеши ты меня! Думаешь, я у него одна такая? В банке еще работает молодая мамашка, не знает, куда деваться от такого счастья. Африканыч так ребенка и не признал. Через все прошла, все пособия получила по закону от государства, все отпуска, но ни капельки не больше. Папашка ничем не поделился. Но там хотя бы родители оказались человечные, любящие. А у меня идейные, до сих пор воспитывают, никак не воспитают…

У Олега голова шла кругом. Ему невыносимы были эти слезы, жалобы, весь этот пустой разговор. Он понимал: его упорно подводят к тому, чтобы он уже не выдержал и согласился на все. И он был почти готов – лишь бы убежать отсюда, от чужих, ненужных ему проблем, неинтересной жизни, вернуться в свой мир, вернуться любой ценой и поскорее…

– Ладно, давай так. Я подумаю и тебе позвоню. Может, и удастся найти какое-то решение.

– Когда позвонишь? – напирала Ксения.

– Ну дай хотя бы несколько дней, мне же и с людьми надо переговорить, узнать, что можно сделать.

Олег припарковался под высоким раскидистым деревом во дворе дома матери. Выключил двигатель и так и остался сидеть в затихшей машине, глядя на телефон, брошенный на пассажирское сиденье. За все это время он не попытался никак решить проблему Ксении. Он не стал спрашивать никого из коллег о вакансиях в оркестре, с которым сотрудничал в последнее время. Понимал, что речь может идти только об административной должности, а с ними еще сложнее, чем с вакансиями музыкантов. Он не хотел обращаться к попечителям фонда насчет выделения денег. Надеялся, что затруднения Ксении разрешатся сами собой. И, положа руку на сердце, не считал ее ситуацию особенно драматичной. У людей бывает и похуже. Без работы в банке, без стабильной зарплаты, без покровительства владельцев обширного бизнеса. Не оставляло ощущение, что его хотят использовать на всю катушку и будут усиливать давление и впредь.

Олег вздохнул, вышел из машины и нажал на брелоке кнопку блокировки дверей. Легко взбежал на четвертый этаж и своими ключами открыл старенькие кряхтящие замки. Дух родного дома окутал его сразу. Пахло яблоками и корицей, какими-то овощными заготовками. Перевернутые банки с помидорами и огурцами стояли в коридоре вдоль стен.

– Олег, это ты? Ты голодный?

– Еще какой.

По привычке он зашел в тесную ванную вымыть руки. Пока мыл, разглядывал давно подтекающий шланг душа, покрытый водным камнем разболтавшийся кран. Надо будет все же сделать хоть маленький ремонт.

– Котлеты будешь?

– Еще как буду…

На кухне тоже теснилась недавно закатанная стеклянная тара с замаринованным урожаем – на столе, на широченном подоконнике, на полу вдоль плинтуса.

– Мам, зачем тебе столько?

– Это же не только мне. Алле Ильиничне тоже обещала, поеду на дачу – отвезу. Она, бедная, все жалуется, что из-за артрита не может ничего делать ни на грядках, ни на кухне.

Олегу показалось, что мать особенно пристально на него посмотрела. Но тут же отвела взгляд.

– Садись сюда, – она сняла полотенце со спинки стула у стены. – Мне будет удобнее скакать между плитой и холодильником.

Олег подвинул громоздкий деревянный стул, который стоял на этом месте со времен его детства. Он узнавал каждую царапину на нем, каждую потертость.

– Ну и вам банку-другую передам. Или твоя красавица побрезгует?

– Мам, вот только ерунду всякую не надо говорить, ладно? Марго тебя очень даже уважает.

– Ну да, уважает. Только общаться не хочет.

– Да с чего ты взяла? Просто у нее свой круг…

Мать поставила перед ним тарелку с котлетами и пюре, стакан ярко-розового компота.

– Ешь, не будем о грустном. Кстати, ты осунулся за последнее время.

– А ты со мной не пообедаешь?

– Пока не хочу отвлекаться. Надо закончить.

На старенькой газовой плите стояла огромная кастрюля с трехлитровой банкой, наполненной огурцами и зелеными листьями. Банка как будто плясала в кипящей воде. Раздавалось громкое болботание. Какое-то время был слышен только этот звук.

Олег старался сосредоточиться на котлетах и ни о чем не думать. Мать отвернулась к окну и стала машинально двигать стоявшие на подоконнике банки.

– Котлеты очень вкусные, как в детстве, и пюре… спасибо тебе.

– Неужели ты не видишь, что она вообще ни с кем не считается? Никого не уважает?

– Ты несправедлива.

– Я несправедлива? Знаешь, я многих людей в жизни повидала, и по работе с кем только ни приходилось сталкиваться, и у нас в доме кто только ни бывал. Ты же сам помнишь. О-го-го какие! Глыбы! И ни от кого такого высокомерия не исходило. А те люди что-то да значили в стране… Больше всего ненавижу высокомерие, от любого, хоть от кого, и от статусного, и от нестатусного. Не зря у верующих гордыня – один из самых страшных грехов.

– Мамуль, ну ладно тебе. Что ты так завелась? Я, наоборот, думал, вы со временем подружитесь, две мои самые любимые женщины…

Мать молчала. Спина ее сделалась напряженной, словно окаменела.

– Не любит она тебя. И никогда не любила. И не полюбит, как бы ты ни старался. Потому что не может. И замуж за тебя вышла из-за твоей славы. Такие люди только самих себя любят. Они с папенькой даже когда друг на друга смотрят, у них счетчики в глазах прыгают. Не замечал? Горько мне все это говорить, но лучше тебе знать. Ты ослеплен и еще долго не прозреешь. Пока что-нибудь не произойдет.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю. Просто чувствую, не к добру твоя женитьба. Сердце болит за тебя.

Олег не хотел ссориться с матерью или что-то доказывать. Мало ему было Ксении, так теперь еще и этот тяжелый разговор. Он встал из-за стола, стул проскрежетал по плитке. Компот розовел на столе нетронутый.

В сумрачном коридоре он остановился, не зная, куда идти. Двойные стеклянные двери гостиной справа были прикрыты. Мать всегда их затворяла, когда что-то готовила, оберегала комнату от кухонных запахов. Там стоял его старый рояль – наверное, единственное создание, с кем бы он сейчас поделился всем, что накопилось внутри.

Близкая, родная душа, готовая все понять и принять. Неужели так и будет всегда и, кроме инструмента, мне и довериться некому? Неужели мать права и стоит трезво посмотреть на все, что сейчас происходит? А если это клевета и она просто ревнует к человеку, которому я теперь посвящаю почти все свободное время? Не уделяю ей, как прежде, внимания?

Звонок мобильного прервал его мысли. На экране высветилось: «Петер Линц». Интересно, зачем он понадобился этому дельцу. Больше года не общались, ровно с того самого злосчастного концерта в Цюрихе.

Голос Линца, как всегда, был полон оптимизма, но, что удивительно, сегодня он говорил по-русски. Да, с сильным акцентом, но довольно неплохо. Он был женат на москвичке, настаивавшей, по его словам, чтобы сыновья их не отрывались от русских корней и воспитывались в русской традиции. И сам Линц в какой-то момент заговорил на языке Толстого и Пушкина. Но в деловых ситуациях обычно использовал английский. Это позволяло держать со всеми дистанцию. Но то ли в его бизнесе прибавилось российских музыкантов, то ли он решил направить на Олега все свое обаяние… После дежурных и как будто заученных наизусть фраз про жизнь и здоровье близких Петер нетерпеливо перешел к делу.

– Мы работать с тобой много лет. Нельзя теряться. Надо продолжить сотрудничать, я считаю.

– И как ты себе это представляешь?

– Имею варианты. Ты готовишь классическую программу, хорошую. Немецкие романтики. Сделаем серию таких концертов. Германия и Франция. Включим и другие. Обязательно анонсировать твой фонд. Благотворительность хорошо, очень хорошо. Das ist gut.

– Зачем вам в Европе знать о наших алкоголиках?

– Мы сделать акцент на помощь жертвам. Это good. Это должно быть touching. Публика так любит. Ты правильно строишь свой пиар. Я аплодирую стоя. Много пресса, публика реагировать. Радио, ТиВи обсуждают благотворительные проекты. Надо обязательно представлять твой фонд. Мы с тобой такой шум поделаем!

Только теперь Олег понял, зачем он понадобился Линцу. Он ему нужен в новом качестве – как общественный деятель, а вовсе не как пианист, имеющий собственную, уникальную манеру исполнения.

– Петер, давай так. Ты человек деловой. И я буду говорить с тобой прямо. Я готов продолжать с тобой и даже наделать шума, как ты выражаешься.

Олег изумлялся тому, насколько уверенно звучит его голос, насколько решительно он настроен, несмотря на все, что пришлось выслушать от матери и Ксении совсем недавно.

– Great! Я всегда верил в тебя.

Олег только усмехнулся и продолжил:

– Но есть одно «но». Я хотел бы возобновить отношения ровно с того места, где они прервались.

– Не понимаю, – кажется, Линц был обескуражен.

– Организуй выступление в том же зале с той же программой.

– В Тонхалле? С двадцатый век? – немец аж раззадорился. – Ты crazy? Зачем такой риск?

– Не знаю зачем, но мне это нужно. Сегодня как никогда. И чем раньше ты мне это устроишь, тем будет лучше.

– Oh mein Gott… Ты отлично знаешь, что публика в Цюрихе konservativ.

– Гонорар не имеет значения.

Давно Олег не чувствовал себя в такой боевой форме.

– Я подумать. – Линц несколько секунд молчал. – Там regionale фестивали. Почти до конец августа. Дальше перерыв. И в сентябрь регулярные концерты.

– Но имей в виду, через полтора месяца мне надо быть в Москве, несколько выступлений подряд с оркестром. Поэтому только середина или начало сентября.

– Окей. Узнаю – позвоню или напишу.

Линц отключился. Олег прокручивал в голове разные сценарии на ближайшие недели. Продюсер-немец со своим звонком оказался для него настоящим подарком, даже спасением. С его помощью он сможет скрыться ото всех хотя бы на неделю. В первую очередь ему хотелось сбежать от Ксении. Он страшно злился на нее. Мог ли он подумать, что его жизнь осложнится из-за какой-то там секретарши? Она заставила его вести себя не свойственным ему образом: бояться звонков, избегать встреч, разговоров.

Но проблема не только в Ксении. Ему не хотелось видеться и с Марго. Какой-то внутренний стоп-кран отключил все желания, Олег надеялся, что временно. Ему надо было что-то доказать себе и миру. Но что? Да, он большой пианист, и это всем известно. Что он любит женщину, достойную этой любви? Он всегда думал, что это так, но мать посеяла сомнения. Он что, слепец? Наивный мальчишка, готовый на все ради благосклонности принцессы? Нет. Взрослый человек, способный оценить ситуацию. И он это докажет. А пока… Он и мать не хотел видеть. Но эта старая квартира, их общий с матерью дом, была последним его пристанищем.

На следующий день мать, устав от молчания Олега, решила уехать и пожить пока на даче, в тиши и сладком одиночестве. Хотя какое уж там одиночество – соседи скучать не дадут. Она быстро собрала сумку и уже к полудню исчезла. Даже не попрощалась. Правда, Олег так яростно налегал на раскатистые пассажи из «Конкорд-сонаты» Айвза, что мог и не заметить. Он прервался, услышал тишину в комнатах, и в тот же момент раздался телефонный звонок. Олег пообещал себе, что будет отвечать только Линцу.

– Ты счастливый, – не здороваясь, начал немец. – Меня знают в Тонхалле. Это помогает. Еще причина нам работать вместе. Mit einem Wort, в первые числа сентября дают сцену в большой зал для твоего klavierabend. Будут еще говорить точнее. Репетируй программа немедленно. Провал тебе не прощу. Тут моя репутация…

– Не провалюсь, – отчеканил Олег.

– Crazy… но мне нравится.

В трубке послышались гудки. Олег стоял ошарашенный, хотя только и мечтал об этом разговоре. Теперь надо все продумать и правильно рассчитать время. Сегодня же он позвонит Ксении и сообщит, что уезжает за границу на гастроли. И пусть зря не беспокоит. Но придется связаться с банком, хотя бы тридцатник ей перевести на первое время.

Марго тоже надо сообщить о гастролях, и как можно раньше. Он скажет, что уезжает в ближайшие дни, а не через две недели. Рейс в Цюрих забронирует так, чтобы прилететь за несколько дней до концерта. Лучше в Швейцарии проведет какое-то время, чем здесь. Итого остается на Москву около десяти дней. И он их проживет невидимкой…

Олег раскланивался перед ярко озаренной публикой. В партере ряд за рядом слушатели поднимались из кресел, вот уже и на балконе все стояли. Аплодисменты переходили в шторм.

Раззолоченный и разубранный зал Тонхалле вдруг напомнил помпезную станцию московского метро – то ли «Белорусскую», то ли «Комсомольскую». Может, ему показалось, но гигантские люстры раскачивались, как бывает, когда стремительно налетает поезд. Бронза, матовые, будто заиндевелые, плафоны в форме огромных клубничин, каскады хрусталя – если бы эти махины вдруг обрушились, это было бы достойным завершением сегодняшнего концерта.

В прошлый раз тот же самый зал, встретивший финал «Конкорд-сонаты» тусклым молчанием, предстал перед Олегом странно жухлым. Его дворцовый тускло-золотой декор, казалось, вот-вот облетит, как ноябрьская листва. Лица публики виделись ему тогда какими-то целлулоидными, кукольными, почти одинаковыми. Тут и там зияли, словно лунки от удаленных зубов, пустые бархатные кресла.

Сейчас же зал сиял улыбками, и оттого слушатели казались Олегу почти такими же родными, как его любимые старики в дачном поселке. Он озирался и щурился, пытаясь выделить среди блистающих дам свою Марго. Она могла опоздать, и ее, вероятно, посадили куда-нибудь подальше, на балкон. Не может быть, чтобы она не приехала.

Тонхалле, наряду с подмосковным клубом, становился для Олега знаковым местом. Здесь линия судьбы переломилась во второй раз. Он все сделал правильно: вновь выступил именно в этом зале, сыграл ту же программу. Теперь публика его не отпускала, и он, нарушая концепцию концерта, выбрал для своего биса все же немецкий романтизм. Хотелось порадовать Линца и всех, кто сегодня пришел.

Наверняка кто-то его сравнил с Горовицем, чьи непревзойденные записи Шумана знал каждый меломан, – Олег же исполнил финальную пьесу из «Детских сцен». Пусть сравнивают, все равно он будет играть это по-своему: и паузы делать иначе, и «задумываться» в других точках. Давно он не испытывал такого подъема и воодушевления. К сцене пробирались пары, нагруженные огромными букетами. Кто-то тихо произнес «спасибо». Значит, наши.

Олег до последнего мгновения вглядывался в публику. Маргариты нигде не было. Развернулся и зашагал за кулисы с полной охапкой колючих влажных роз.

В коридоре его встретил сияющий Линц. Его отполированная лысина горела, как лампа. Острые уши, державшие тяжелые очки, тоже пламенели. Линц от возбуждения привставал на цыпочки, будто пытаясь на волне успеха сделаться выше.

– Поздравляю! – похлопывая Олега по плечу, произнес продюсер. – Шуман ist herrlich.

– Петер, как видишь, все получилось!

– Я тебя называть «русский crazy». By the way. У меня договор. Будем подписывать?

– Петер, дорогой, дай мне буквально несколько минут.

– Нет проблем.

Олег прикрыл дверь артистической, свалил розы в белое бархатное кресло и быстро извлек из сумки мобильный телефон. Среди пропущенных звонков увидел номер матери и Ксении. Какого черта опять она? Марго в списке не было. Он прокрутил ранее набранные, немного помедлил, моргая и прикусывая нижнюю губу, и наконец позвонил. После долгих гудков жена ответила.

– Привет, – в голосе Олега звучали радость и легкая обида.

– Привет, – лениво и как будто зевая пропела Маргарита.

– Ты вроде обещала приехать.

– Извини, не получилось. Такая разбитая все эти дни. А твой концерт мне явно не поможет.

Фоном из трубки ползла густая сладкая музычка, точно из бутылки наливали приторный сироп.

– Ну что ж, жаль… – Олег был разочарован, и злился на себя за то, что не может скрыть досаду. – Думал, мы здесь с тобой погуляем, мне в этот раз номер шикарный сделали в Хаятте, все рядом. Но, видимо, надо ехать в Москву. Скоро серия концертов.

– Видишь, тебе опять не до меня.

– Ты когда возвращаешься?

– Ой, ты знаешь, только стала расслабляться. Италия, конечно, творит чудеса. А Амальфи – это лучшее, что можно было придумать. Ванны, массаж, море спокойное. Ты же понимаешь, здесь сейчас самое сладкое время. С детьми все разъехались, тишина. А в Москве что? Дождь, да слякоть, да холод. Бр-р-р… Как подумаю, ужас берет.

– То есть ты решила там остаться, – попытался шутить Олег.

– Ну-у-у, на месяц как минимум, а там посмотрим.

Маргарита добавила несколько холодных слов и оборвала соединение.

Олег какое-то время сидел на стуле, раскачиваясь, зажав ладони между коленями вместе с пикающей телефонной трубкой. Он вспоминал последний разговор с матерью, и на сердце снова становилось едко. Но на рефлексии сейчас не было времени.

В дверь постучали. Сахаристый женский голос по-немецки напомнил про автограф-сессию. Тут же в артистическую сунулся Линц.

– Могу я к тебе?

– Заходи.

Линц просочился весь, радостной припрыжкой доскакал до стола и извлек из темно-синей кожаной папки договор. Олег быстро пролистал бумаги, показавшиеся ему на этот раз слепяще белыми, и поискал глазами ручку. Продюсер протянул свою – неизменный, черный с золотом и белой шестиугольной звездочкой, «Монблан».

– Главное, не забыть ее тебе вернуть, – подмигнул Олег.

Продюсер чуть улыбнулся, приподнимая, как зверек, тонкую верхнюю губу, и радостно закивал.

Олег поставил где положено свою петлистую закорючку. Линц разделил экземпляры, отдал один Олегу и объявил, что будет его ждать в ресторане Хаятта. Подойдя к двери, Петер обернулся:

– И еще. Утром деньги будут на счет. Все. Жду тебя.

Олегу надо было идти к публике, общаться, подписывать программки. Но так не хотелось. В один миг навалились усталость и апатия. Так иногда бывало после концертов. Подъем резко сменялся упадком сил, и желание было только одно – уединиться в тиши номера, повесив табличку «Не беспокоить». Он медлил в артистической, шагал от окна к двери, стараясь угомонить тревожные мысли. Проходя мимо стола, сгреб договор и еще раз пролистал. Взгляд упал на суммы и сроки выплат. Только теперь он заметил, что цифры были явно занижены, не те, о которых говорилось изначально. Значит, Линц скорректировал свой процент и даже не предупредил. Раньше он такого себе не позволял.

Олег помотал головой, будто оглушенный бык. Подписать документ и не посмотреть в нем на главное! Не на такие поступления в следующем году он рассчитывал: ему так хотелось побаловать свою Марго, а кроме того, доказать матери и самому себе, чего он стоит. Но, в конце концов, у него же есть вклад в банке тестя, и буквально через пару-тройку недель он сможет взять оттуда хорошие проценты и увеличить активы фонда, а самое главное – купить то кольцо с изумрудом, на которое как-то положила глаз Маргарита.

Он не мог забыть, как они, возвращаясь с делового завтрака, организованного банком для вип-клиентов, шли по Столешникову переулку. В одной витрине Марго увидела перстень с крупным, почти неестественно ярким изумрудом и даже попросила зайти в магазин – просто посмотреть. Ее глаза загорелись, голос потеплел. Продавцы сбежались к посетителям со всего пустого бутика, будто муравьи к гусеницам. Чуть ли не облизывая Маргариту, уговорили примерить несколько украшений. Надо признать, Маргарита была восхитительна. Особенно ей шло зеленое. Видимо, сказывалась кошачья внешность, а возможно, и натура. Олег таял от красоты жены и в какой-то момент произнес:

– Я тебе подарю это кольцо, моя любовь. Только не сегодня.

– Правда?! – изумилась Марго.

– Обещаю…

Вот об этом обязательстве Олег ничуть не жалел. Он любит Марго, и, что бы там ни сулило будущее, он сдержит слово. Как раз к ее приезду из Италии должно все получиться. А сейчас… Его ждут зрители и Линц.

У стойки регистрации бизнес-класса было свободно. Пассажиры рейса «Цюрих – Москва» суетились рядом, за столбиком с лентой, спеша сдать багаж и получить посадочный талон. Посадку на самолет уже объявили, и пассажиры экономкласса проявляли заметную нервозность. Олег возвращался домой налегке: он давно перестал покупать в таких поездках сувениры и подарки, поэтому к его ручной клади, небольшому чемоданчику на колесах, ничего не прибавилось.

Сотрудница «Аэрофлота», брюнетка с туго стянутыми в пучок волосами, улыбаясь, взяла из рук Олега паспорт и билет. Чертами лица она напоминала Ксению: те же четко прорисованные брови и губы и, главное, серо-голубые глаза. Олега охватила тревога, обдавшая изнутри колючим холодком. Глядя на него в упор, девушка загадочно улыбнулась – возможно, узнала – и протянула посадочный: «Выход номер семь».

Олег рассеянно побрел к гейту. Ему вдруг отчетливо представилось, что Ксения приедет его встречать в «Шереметьево», чтобы он уж точно не смог никуда от нее улизнуть.

Его накрыло то же чувство, с которым он прожил две недели до отъезда в Швейцарию, – страх столкнуться с кем-либо из своих женщин, нежелание видеть, говорить, объясняться, общаться. С Ксенией все понятно: она с ее цепкой хваткой не даст ему покоя еще долго, пока не вытрясет из него деньги, работу, другие возможности. Но он не хотел встречаться и с матерью. Она обязательно продолжит разговор о Марго, будет упрекать и делать нелицеприятные замечания. Даже мысли об этом его изматывали, лишали энергии, не давали сосредоточиться на музыке. Что касается Маргариты, он дал себе слово предстать перед ней только в качестве победителя – либо после концерта в Цюрихе, либо с бархатной коробочкой от Картье.

Чтобы стать победителем, следует собраться, не дать никому отвлечь от главного. Тогда, на все время до отъезда из Москвы, он превратился в невидимку. Первым делом отключил звук на телефоне – чтобы не вздрагивать каждый раз от рингтона звонков Ксении и отвечать лишь коллегам и Линцу. Да и то не сразу, а когда появлялись возможность и настроение.

К счастью, мать тогда решила остаться на даче подольше, пока держалась летняя погода, пока ее подруги-соседки не вернулись с внуками в Москву к первому сентября. Олег знал, что для матери август в загородном доме был своеобразным бархатным сезоном – уже не так жарило солнце, работы в саду и цветнике сходили на нет, можно было отдаться прогулкам к пруду, чаепитию с соседками.

А тем временем Олег полностью окунулся в свои рабочие задачи. Оставаться один на один со своим «Стейнвеем» в родительском доме было теперь особым удовольствием. После холодной квартиры жены он стал по-другому смотреть на привычные вещи. Гостиная с роялем казалась не такой уж и тесной. Наверное, белые, свободные, слишком хайтековские пространства не для него – в них не сосредоточишься, звук рояля там был бы неуместен. А здесь… Он вслушивался в каждый аккорд, в каждую ноту и убеждался, каким глубоким бархатом отзываются эти звуки в этой уютной обстановке, где он может играть бесконечно.

Но наступало время уезжать в филармонию на репетицию с оркестром. Его вылазки напоминали шпионские спецоперации. Свою машину он не брал – его запылившийся, облепленный первыми пожелтевшими листьями самурай терпеливо ждал во дворе под деревом. По автомобилю сразу было видно – хозяин в отлучке.

По телефону Олег вызывал такси и, только когда желтая машина появлялась у подъезда, сбегал осторожной трусцой по лестнице. Втянув голову в плечи и озираясь по сторонам, спешно нырял на заднее сиденье. Но и в салоне продолжал вертеть головой и украдкой вглядываться в прохожих. Он как будто ссутулился, стараясь казаться меньше, и на окружающих посматривал исподлобья.

Олег ненавидел себя за такое поведение, но поделать ничего не мог. Он злился на Ксению, так легко заставившую его поступать не свойственным для него образом. Да и вся эта суета ради того, чтобы превратиться в человека-невидимку, только делала его еще более заметным. На него как будто обращали внимание даже те, для кого раньше он не представлял интереса. Сможет ли он когда-нибудь избавиться от этого наваждения?

Из зоны прилета Олег вышел, слегка пошатываясь. Проведя после бессонной ночи четыре часа в самолете, где ему и в бизнес-классе не удалось расслабиться, он чувствовал себя разбитым. В ушах звенело. Олега настигло узнаваемое ощущение: как только ты приземляешься в московском аэропорту, на тебя наваливаются все проблемы разом.

Первой проблемой была Ксения. Встречающие стояли плотной стеной за ограждением и как будто ревниво, с затаенной завистью наблюдали за счастливчиками, прилетевшими из сказочных стран. Ксении среди них, к счастью, не обнаружилось. По дороге к выходу глаза Олега невольно выхватывали из толпы женщин определенного типа. Так среди нарядной публики в Цюрихе ему хотелось узнать свою возлюбленную Марго. Теперь же его мысли больше, чем нужно, занимала успевшая ему осточертеть Ксения. Вдруг его обожгло: навстречу бежала брюнетка с короткой стрижкой и фигурой аккуратной кегли. За темными очками глаз было не видно. Но через минуту стало понятно – это не Ксения. Олег ругнулся под нос, достал из кармана собственные темные очки и, надев их на ходу, шагнул в сторону стойки заказа такси. На полпути его перехватил мужчина средних лет в темном костюме и белой рубашке:

– Довезу до центра на «Мерседесе», недорого.

– Вы вроде не таксист, – среагировал Олег, но отказываться не хотелось.

– Считайте, что таксист, – добродушно подмигнул водитель.

– Ладно, поехали…

Олегу нестерпимо захотелось укрыться от толпы, от всех этих кеглеобразных женщин, оказаться дома и расслабиться.

По нагретой солнцем плитке он прошел за водителем к черному «Мерседесу», стоявшему поодаль за колонной, почти на съезде от стеклянного терминала. Олега порадовало, что у машины были тонированные стекла. Как только он расположился на заднем сиденье и водитель включил двигатель и кондиционер, стало немного легче и он уже спокойнее мысленно перебирал пункты, требовавшие его внимания.

Прежде всего он позвонил в банк. Там ему подтвердили, что утром на счет поступила сумма и через пару-тройку дней ее можно будет перевести на карту, деньги будут в его полном распоряжении. Олег просуммировал все свои последние поступления и ожидаемый процент по вкладу в банк Африканыча. Получалось, что через три недели, если верить тестю, Олег сможет воспользоваться своими деньгами и наконец осуществит свою мечту – купит для Марго заветное кольцо с изумрудом. А если его уже кто-то купил?

– Мы не могли бы проехать мимо Столешникова? Мне надо быстро кое-что проверить.

– Без вопросов. Я встану поближе на Петровке и буду вас ждать.

К витрине уже знакомого магазина Олег подходил волнуясь. Он не сразу заметил то, что искал глазами. Продавцы многое поменяли местами, и теперь будущий перстень Марго красовался на выдвинутом бархатном квадрате справа. Зеленый лепесток на искрящемся белом. Было что-то символическое в этом образе. Точно так же на белом бархате кресла в артистической Тонхалле зеленел лист, оторвавшийся от стебля розы. Все подаренные цветы Олег раздал местным администраторшам.

Осень в Москву пришла сразу. Буквально на следующий день после приезда Олега солнце как будто отключили. В городе воцарились сумерки: серый день вползал в окна с самого утра и оставался в доме до самого вечера. Зажженный в гостиной свет помогал найти нужную книжку или ноты, но разогнать сентябрьскую хмарь был не в силах. Дождь за окном моросил не переставая. Налетающие порывы ветра решительно сдирали листву с ближайших лип. Вихрь ворошил собранные в кучи листья, и они летели во все стороны, а некоторые добирались до окон четвертого этажа и клеились к стеклу редкими желтыми сердечками.

Олег сидел за роялем и листал ноты четвертого концерта Бетховена. Серия выступлений в Зале Чайковского начиналась уже на следующей неделе. Оставались три последние совместные с оркестром репетиции. Вся фортепианная партия уже давно была в пальцах Олега. Оставалось уточнить по нотам отдельные мелочи – в паузах, длительностях, аппликатуре. Он старался еще раз убедиться, что его руки помнят все правильно.

Несмотря на закрытые двери, Олег улавливал звуки, доносившиеся из коридора или других комнат. Мать обычно тихо возилась на кухне, прокрадывалась к себе в спальню, старалась незаметно собраться и уехать к подругам или на дачу. Все комнаты были изолированными – их соединял длинный узкий коридор. Все условия, чтобы никто никому не мешал.

Олег уловил, как на кухне перестала литься вода из крана, как тяжелую кастрюлю поставили в холодильник и его дверца захлопнулась. Послышались шаркающие шаги матери в дальней части квартиры, где двери их спален смотрели друг на друга. Затихли.

В последнее время они почти не разговаривали. После заявления, что Маргарита Олега не любит, мать к этой теме не возвращалась. Она ни в чем не упрекала сына, не указывала ему, как поступать или как жить дальше. Мать как будто еще больше отстранилась от Олега, ушла в себя. Все их общение сводилось к одним и тем же вопросам и ответам: «Есть будешь?» – «Я не голодный» – «Когда вернешься?» – «Не знаю».

Впервые он почувствовал резкое отчуждение матери после неудачи в Цюрихе. Она уже тогда держала дистанцию. Даже если навещала его на даче, где он в то время от всех прятался, и привозила кастрюли с котлетами, то старалась все делать незаметно, ненавязчиво и как можно скорее уехать. Уже много лет он не слышал от нее фраз: «давай поговорим», «что с тобой не так», «как тебе помочь», «мы с тобой все обсудим». А когда-то она была сильной, энергичной, готовой поддержать любого, кто в этом нуждался, тем более собственного сына. Но после смерти отца все изменилось. Мать сдала. Олег понимал уже тогда, что она сама нуждается в поддержке, но как-то так получалось, что ему хватало своих дел и забот. Концерты, поездки, гастроли, девушки – все это отвлекало и отнимало много сил. Олегу было не до матери. Да и то, что он просто рядом почти всегда, – уже казалось ему вполне достаточным, чтобы она была в порядке и не чувствовала себя брошенной и забытой. Так и повелось. Каждый крутился неподалеку на своей орбите, но эти орбиты практически не соприкасались.

Удача в Цюрихе ничего не изменила. Она не стала поводом для общения матери и сына. Отмечать триумф никто не собирался – ни подарком, ни шампанским. Сувениров Олег не привез, впрочем, как обычно. На столе стояли неизменные котлеты, на плите – кастрюля с супом. Таким образом мать как будто прочерчивала красную линию, пересекать ее было запрещено. Она явно избегала психологических проблем. В прошлый раз депрессия, видимо, расценивалась ею как разрушительный фактор, и теперь эйфория была ей ни к чему.

Олег захлопнул партитуру. Надо собираться на репетицию в филармонию. Он услышал, как мать одевается в прихожей, и решил подождать, когда та уйдет. Только после звука поворачивающегося ключа в замке Олег вышел из гостиной. В квартире было оглушающе тихо.

Работа с оркестром прошла слаженно, без каких-то неожиданностей. За пультом дирижера был сам маэстро Елисеев. Конечно, он уже не молод, но его опыт и чуткость действовали на музыкантов самым волшебным образом. Они понимали его с полувзгляда, с полужеста. Олег получал от репетиции истинное наслаждение. После удачи в Цюрихе все складывалось наилучшим образом и здесь, в Москве, – будущая серия концертов тоже должна стать триумфальной. В этом Олег видел особый знак, сигнал, что жизнь поворачивается к нему самой прекрасной своей стороной.

Выходя из зала, он включил телефон. На экране высветилось пять неотвеченных звонков от Ксении. Ну когда же она отвяжется?

– Привет, старина! – незнакомый мужчина, пробегая мимо, дернул его за рукав.

– А, привет, – ответил Олег рассеянно, но так и не смог вспомнить, кто это.

Задумчиво надевая плащ, Олег поднялся по лестнице к служебному выходу филармонии. Сейчас на Тверской он поймает такси и быстро доедет до дома. Возможно, и зонт не понадобится.

За стеклянными дверями он увидел беременную кеглеобразную женщину в темном пальто. Лицо с трудом угадывалось под зонтом. Но это явно была она. Ксения смотрела в его сторону, и отступать было поздно. Он открыл дверь и вдохнул холодный влажный воздух улицы.

– Здравствуй, Олег. Избегаешь меня?

– Здравствуй! Ну почему сразу избегаю? Просто пытаюсь работать, как видишь.

– Вижу. Поэтому и не хочу, чтобы у тебя были проблемы.

– Ты что, мне угрожаешь? – Олег начал выходить из себя.

Налетевший откуда-то сверху порыв ветра рассыпался мокрым горохом дождя, простучавшим по зонту, дверному стеклу, плитке под ногами.

– Кажется, ты не о том думаешь. Я просто хочу тебе помочь…

– Ты? Помочь? Ну-ну, давай валяй!

– Прекрати этот тон. Дай мне сказать. Потом будешь ерничать.

– Слушаю тебя внимательно, – Олег тяжело выдохнул, поджал губы и закрыл на пару секунд глаза.

– Там наш Африканыч как-то странно себя ведет. Забронировал срочно билет в Ларнаку, хотя никогда в это время на Кипр не ездил… Да что ж такое! – Зонт Ксении выворачивался наизнанку, и она не без труда расправляла его, дергая за край купола.

– Помочь? – Олег вдруг узнал свою обычную тягу предстать героем перед слабым.

Раздражение почти исчезло. Лицо Ксении на мгновенье смягчилось, но тут же снова сделалось упрямым:

– Спасибо, справлюсь… В общем, он перевел часть денег банка на непонятные счета. Ходят слухи, что у нас хотят отобрать лицензию, а твой тесть, видимо, так просто сдаваться не собирается. И как будто играет на опережение. В общем, Африканыч больше песен не поет и громко не хохочет. Притих.

– Слушай, ну мало ли, у человека поджелудочная забарахлила, – ответил Олег с деланой небрежностью, но его неприятно кольнули слова «отобрать лицензию». – При его жизнелюбии не мудрено.

– Знаешь, ты можешь думать что угодно и про меня, и про тестя своего. Но я категорически рекомендую забрать деньги из банка. Еще есть шанс их спасти. И даже если все не так и тревога ложная, ты хозяин своего счета, в конце концов вправе перестраховаться.

– Ксень, спасибо тебе, конечно, за заботу. Но что-то мне подсказывает, что все это просто сплетни. Ну неужели Африканыч, если бы что-то и было такое, не сообщил бы Маргарите, а Маргарита не сказала бы мне? В конце концов, мы же в одной лодке. И ты, кстати, в ней же…

Дождь почти прекратился. В воздухе висела мельчайшая морось, отчего все уличные запахи помножились сами на себя: бензин, выхлопы, мокрая пожелтевшая листва редких деревьев.

– Не веришь, значит. Не доверяешь… И напрасно. Девчонки зря говорить не будут. И я со своим животом сюда бы не приперлась. – Ксения, ежась от ветра, подтянула пухлый жатый серо-синий шарф повыше к лицу. – Ну да ладно. Делай как знаешь. Мне, в конце концов, ни холодно, ни горячо. Пока.

Олег смотрел вслед потяжелевшей за это время Ксении. Она шла утиной походкой, и раскрытый зонт над ней раскачивался в такт шагам. В конце концов она скрылась за углом, направляясь к метро.

Этот разговор выбил его из колеи. С одной стороны, вести были неприятные и довольно тревожные. Если все так, как описывала Ксения, то под ударом и активы фонда, и его срочный вклад, на который он так рассчитывал. С другой стороны, он не мог до конца поверить, что тесть способен поступить с ним и с фондом подобным образом. Слишком чудовищно. К тому же это скажется и на благополучии его дочери. Нет, скорее всего, Ксения не может ему простить его безучастности. Вот и сгущает краски. И эта ревность – ко всем и ко всему – будет длиться вечно. Женщины такого не прощают.

Самое главное, буквально через несколько дней можно будет взять деньги со срочного счета, причем с хорошим наваром, а значит, бархатная коробочка ознаменует еще одну его победу. Разве он этого не заслужил? Он столько сделал ради этого момента, столько прошел. Все знаки последних дней указывали на удачу.

Он шагнул на проезжую часть и поднял руку. Надо будет попросить таксиста проехать мимо Столешникова…

На следующее утро Олег первым делом позвонил в банк. Линия была занята. Он набрал номер приемной тестя. Тишина. Он снова стал названивать по всем известным банковским телефонам. В ответ раздавались лишь короткие гудки. Быстро одевшись, он бросился к своему самураю. Решил, что так будет быстрее. Слава богу, машина завелась, и он, не дождавшись, когда прогреется двигатель, наспех расчищая дворниками лобовое стекло от налипшей листвы и вжимая педаль акселератора, помчался к банку.

Как только Олег повернул с Ордынки в переулок, в груди похолодело. У дверей банка собралась толпа. Кто-то возмущенно жестикулировал, кто-то – с бегающими глазами – звонил по мобильному. Олег поставил машину в стороне и подошел ближе. Внутри у него все дрожало. Банк был закрыт, на дверях висело какое-то объявление. Олег не стал пробираться к нему сквозь толпу и отошел в сторону, чтобы позвонить Маргарите. Она долго не брала трубку. Олег уже хотел нажать на отмену, но услышал томный голос жены:

– Привет, это ты?

– Узнала, уже хорошо. – Олега трясло. – Что, черт возьми, происходит?

– Ты о чем?

– Банк закрыт, телефоны не отвечают, тут у входа толпа. Очень жаждет увидеть Бориса Африканыча. Ты в курсе, где он?

Маргарита помедлила.

– А я тут при чем? – ответила своим ленивым разнеженным голосом.

– То есть ты ничего не знаешь… А в Москву когда собираешься?

– В Москву? Я еще не решила… И да, вот что хотела сказать…

Снова в трубке повисла пауза. Где-то далеко, фоном, послышалась слащавая музычка. Через несколько секунд раздался голос Маргариты:

– Я тут подумала… Наверное, мне не стоит к тебе возвращаться. Так что не жди меня…

В телефоне запикало. Но Олег продолжал держать мобильник у уха. Короткие гудки быстро прекратились, и установилась тишина. Ее бесконечность ощущалась как холодный и абсолютно пустой космос. Откуда-то из глубины поднималась волна жара, заливала ноги, грудь, подбиралась к голове. Воздуха не хватало. Задрав подбородок, Олег оттянул ворот водолазки. Широко открытым ртом ловил свежесть ясного сентябрьского дня. Над стоявшей в тени переулка толпой безмятежно синело яркое небо с графичным узором голых ветвей. По виску поползла капля пота, и от легкого ветерка вдруг стало очень холодно. Будто всю кровь выкачали и спустили по невидимому шлангу куда-то вовне.

Олег машинально перебирал контакты: звонил Маргарите, потом Африканычу, в отдел работы с юрлицами, но в ответ раздавалось только фатальное пиканье. Из толпы то и дело слышались гневные выкрики обворованных вкладчиков. Какой-то округлый мужичок в чеховской бородке на правах стихийного лидера горячо обращался с банковского крыльца к пострадавшим, предлагая создавать списки и планировать дальнейшие действия.

Сев за руль, Олег отчетливо ощутил биение мягких молоточков в висках. Попытался дышать, как когда-то его учил отец перед выходом на сцену – чтобы справиться с волнением и страхом. Но сосредоточиться не получалось, дыхание не слушалось, и вновь накатывал ужас вперемежку с бессилием.

Олег все же завел машину, надеясь, что по дороге немного успокоится. Мысли путались, обгоняя одна другую. Выруливая из переулка на Ордынку, он не сразу заметил на переходе мальчишку с рюкзаком за плечами и только в последнюю секунду затормозил.

– Черт! Черт! Черт! – закричал он в голос, ударив ладонями по рулю.

Надо контролировать свои действия. Так нельзя.

Но контролировать получалось плохо. Олег ехал медленно, сзади сигналили особенно нетерпеливые и раздраженные водители, самые пронырливые обгоняли. Ему было все равно. Мысли крутились в голове, будто белье в барабане стиральной машины. Он никак не мог понять, какой удар более сокрушительный: обман тестя или предательство жены. Поступок одного многократно усиливал боль, причиненную другим. Олегу казалось, что смятение его передается и самураю. Машина дергалась, ерзала, теряла полосу.

Несколько раз звонил телефон. Два раза подряд – из филармонии. Один звонок был от бухгалтера фонда. Один – от Линца. Говорить сейчас с кем-то – на это просто не осталось сил. В какой-то момент он услышал резкую настырную мелодию. Ксения…

Ей-то что надо? Хочет напомнить, что была права? Ну уж нет…

Как вообще я умудрился довести ситуацию до такого края? Я дурак? Идиот? Почему доверял лживым до предела людям? Как пустил их в свой круг? Как не заметил той липкой паутины, которую плели эти арахниды? Почему легко в нее угодил?

Олег не представлял, что скажет тем, кто вкладывал деньги в его фонд. Он совсем не думал о том, что потерял собственные средства – практически все, что было заработано и отложено за годы его карьеры. Это сейчас не важно. Но фонд!

Как будто только теперь Олег осознал, что значит для него его детище, сколько усилий, времени, внимания в него вложено. Что скажет он соседям по поселку? Эти старики принесли ему свои кровные, пенсионные, а он их так подставил. С сыном Ильиничны Вадимом не легче, даже если это были далеко не последние его деньги. Кроме того, пострадали многие, которых лично Олег не знал, но от этого на душе не менее тошно.

Он мысленно перебирал компании, ставшие жертвователями фонда. Всех он не помнил. Но были и крупные, серьезные партнеры – их вклады внушали трепет. И если одни давали средства безвозмездно и отчета не требовали, то с другими заключались договоры. А договоры подразумевали отчетность: о благотворительных концертах, целевых программах, рекламе на мероприятиях. За всем этим приглядывал Николай Сергеич, тот самый фронтовик. Как же он был против того, чтобы переводить активы в банк Африканыча. Согласился, потому что верил Олегу. При мысли о фронтовике Олег едва не воткнулся в бампер переполненной маршрутки. Вот только не хватало аварии с человеческими жертвами!

Открыв дверь квартиры, Олег услышал включенное на кухне радио. Кажется, в новостях упоминали банк Африканыча. Мать явно не слушала. Пребывала в предобеденном угаре – на сковороде что-то шкворчало, из крана лилась сильная струя воды. На свой особый манер мать стучала дуршлагом об раковину – видимо, мыла овощи. Знакомые с детства звуки…

Услышав Олега, она вышла в коридор, вытирая руки бело-синим клетчатым полотенцем:

– Обедать будешь? Почти все готово.

– Спасибо, не голоден, – резко бросил Олег, тряхнув своей кудрей.

– Что с тобой? На тебе лица нет. Что-то с Маргаритой?

– И с Маргаритой тоже. – Он с сарказмом взглянул на мать: – Ты рада?

– Вот только не надо мне грубить!

– Слушай, давай не будем начинать. Тем более что тебя это не касается.

Мать обиженно поджала губы и дернула плечом.

– Извини, – как можно сдержаннее буркнул Олег. – Мне надо побыть одному.

Он торопливо, на ходу, бросал в спортивную сумку какие-то вещи, огибая то с одной, то с другой стороны мать, стоявшую как вкопанная посреди коридора.

– Надеюсь, ты закончила свою страду на даче? Хочу там пожить недельку.

– Ну хорошо, – мать развела руками. – Делай как знаешь.

Нарочито спокойный тон матери еще больше его завел.

– И пожалуйста, не звони мне, хотя бы пока. И не привози своих кастрюль… с котлетами. Сам все куплю.