Пин-код для Золушки

Глава 8 Маори больше не каннибалы

Земли маори начинались в сотне километров от Порт Ауэрто, если ехать вдоль океана через Побережье Бродяг. Белая «Тойота Камри» Уоллеса шла ровно и устойчиво со скоростью сто двадцать по такой же ровной, как и везде на Южном острове, дороге. Гафур сидел рядом и с интересом глядел по сторонам: рассматривал справа пригородные поселки, в которых причудливо перемешались отжившие свой век старые лачуги и вытесняющие их новые комфортабельные коттеджи, иногда поворачивал голову влево, где океан выкатывал на берег длинные-предлинные волны, колыша десятки шлюпок, баркасов, катеров и небольших парусных яхт у дощатых, потемневших от времени и воды причалов. Когда волнение усиливалось, лодки прятали в неказистые сараи и проржавевшие ангары на берегу, которые отнюдь не украшали пейзажа, но и не могли испортить его, теряясь на фоне величия океана.

Проехали дом Уоллесов, Энтони хотел было показать его спутнику, но что-то удержало: то ли подумал, что арабу из свиты шейха жилище покажется слишком бедным, то ли просто сработала привычка не делиться ни с кем личной информацией…

Поселки все ветшали, лачуги превращались в откровенные развалины и наконец закончились. Дорога отвернула от океана и плавно вошла в буш — неосвоенную местность, заросшую кустарником и нависающими над шоссе деревьями. Погрузившись в зеленоватый сумрак, Энтони сбавил скорость — под колеса могли выбежать животные, да и гладкий асфальт сменился бетонными плитами, на стыках которых «Камри» ощутимо подпрыгивала. Потемнело, лес вокруг приобретал зловещий первобытный вид, а ухудшение дорожного полотна словно подчеркивало удаление от цивилизации…

Теперь справа и слева тянулись густые заросли, смотреть по сторонам стало неинтересно, и Гафур уставился прямо перед собой, на серые плиты дороги, которые нехотя ложились под колеса, наматывая на спидометр километр за километром.

— Мистер Уоллес, а почему вождь маори так к вам расположен? — поинтересовался араб.

— Год назад у него украли дочь, а мы с Диасом нашли ее и похитителей в кратере потухшего вулкана Хигароа.

— И что с ними сделали?

— Моану отдали отцу, а похитителей посадили в тюрьму. Кахуранги смешал свою кровь с моей и дал страшную клятву маори в вечной дружбе…

Гафур неодобрительно покрутил головой.

— Похищение женщины! У нас с негодяями поступили бы по-другому…

— Как?

Он немного подумал.

— Ну, по-разному… Можно живьем закопать в песок, скормить гепардам или бросить змеям. А можно просто отсечь голову… Это еще зависит от того, что они собирались сделать с пленницей.

— Хотели получить выкуп. Очень большой выкуп.

Гафур ничего не сказал, погрузившись в размышления.

«Камри» углублялась не только в новозеландский буш, но и проваливалась глубоко в прошлое. По деревянным мосткам они пересекли две неширокие речки, в просветах между деревьями далеко впереди возникли изломанные силуэты черных вулканических скал, но до них не доехали: через час, может быть, чуть больше, впереди, по обе стороны дороги, показались вкопанные в землю заостренные шесты, как будто обмотанные вверху какими-то тряпками. Уоллес сбросил скорость и остановился.

— Это граница. Пойдем, посмотрим вблизи…

Они вышли и подошли к импровизированным пограничным столбам.

— Что это? — спросил араб, рассматривая странные предметы. Вверху шесты заканчивались утяжеленным наконечником, изображающим стилизованную человеческую голову, из которой торчало острие копья. Вокруг закреплены клочья собачьей шерсти и перьев попугая, ветер шевелил их, словно растрепанные волосы. Чуть ниже располагались четыре зеленых камешка, вставленные по окружности древка.

— Это тайаха — воплощение бога войны, Туматауэнка, — со знанием дела пояснил Уоллес. — И знак того, что дальше начинаются земли маори. Местные считают, что здесь действуют только их законы…

— И чужаки не имеют права туда заходить? — поинтересовался осторожный Гафур.

— Нет. Хотя туристов пропускают — они дают ощутимый доход. Но нас это не касается, мы — личные гости вождя!

Гафур нагнулся и осторожно провел рукой по вкопанной в землю расширяющейся части тайахи.

— Как лопасть весла, только острая по краям… Это делали явно не для того, чтобы просто закопать… Похоже, с ним собирались плавать!

— Сходство есть только по форме. Тайаха — боевые весла. Но с ними никто не плавает: с одного конца это копье, с другого — помесь дубинки и меча…

— Из чего оно сделано? — Араб пощелкал ногтем по «лопасти», она отозвалась глухим потрескиванием.

— Обожженное железное дерево.

— Гм… А это зачем? — Гафур погладил зеленые камешки.

— Это нефритовые глаза Туматауэнка. Они смотрят сразу во все стороны, поэтому тайаха все видит.

— Гм… — повторно издал неопределенный звук араб. — Странно! В мире изобретено столько всякого оружия… Никогда не слышал, чтобы друг друга убивали веслами, лыжами или зонтами… К тому же железное дерево очень тяжелое…

Уоллес развел руками.

— У каждого народа свое оружие. Собственно, тайаха — это гибрид копья, меча и дубинки. Весит она два с половиной килограмма, как европейский двуручный меч. Маори с ней очень ловко управляются, они даже разработали специальную школу фехтования. Правда, его практическая значимость утрачена с тех пор, как они переняли у британцев огнестрельное оружие. Но как ритуальный предмет и спортивный снаряд тайаха сохранилась до настоящего времени. По легендам, она видит во все стороны, предупреждает хозяина о нападении и дает советы в ходе поединка…

Неподалеку между деревьями поднялся столб черного дыма, рядом еще один.

— Вот о нашем приближении уже предупредили: дескать, гостей двое… Поехали, нас выйдут встречать, неудобно заставлять вождя ждать…

«Камри» продолжила движение.

— Как я понимаю, маори — это что-то типа американских индейцев? — спросил Гафур. — А это их резервация?

— Совсем нет! В отличие от индейцев их не удалось покорить! Они сохранили свободу, уважение и самостоятельность. Это их собственная территория, они пользуются всеми правами и даже преимуществами при поступлении на учебу или устройстве на работу! В отличие от других жителей Новой Зеландии они имеют право свободно приобретать оружие!

— Вот как? — пробормотал Гуфур. — Удивительно!

Через несколько километров дорогу перегородили пятеро высоких, крепких воинов в меховых куртках на голое тело и таких же шортах или юбках, головные уборы из красных и белых перьев довершали наряд. Уоллес знал, что одежда сделана из собачьих шкур: одной из привилегий маори было право держать псов для охраны владений — вообще-то на Островах животных, особенно привезенных с материка, не любили. Лица мужчин и видимые части туловищ были покрыты странной, будто выпуклой татуировкой. Глаза вытаращены, языки высунуты так, что достают до подбородка. В отставленных руках они держали боевые весла высотой в свой рост. Нижняя часть тайахи прижималась к босой ступне, а голова бога войны была отодвинута в сторону, — эти позы напоминали церемониальные упражнения с карабинами в почетных караулах разных стран.

— Чего они хотят? — напряженно спросил Гафур.

— Нас с уважением встречают и показывают, куда ехать дальше, чтобы мы не заблудились, — спокойно ответил Уоллес, сворачивая вправо на узкую дорогу, отходящую от основной, идущую на подъем и выложенную гладкими камнями, очевидно, обкатанными океанским прибоем.

— А откуда у вождя дикого племени может быть «очень большой» выкуп? — вдруг спросил помощник шейха. Очевидно, этот вопрос мучил его всю дорогу.

— Насчет «дикого племени» вы ошибаетесь. Маори пользуются всеми достижениями цивилизации, их дети учатся в лучших вузах мира. Дочь Кахуранги, например, на втором курсе Сорбонны.

— Неужели?! Дочь вождя — студентка Сорбонны?!

— Да. И это вполне естественно: кто хочет, живет по-старому, и таких большинство, кто хочет — по-новому. Кстати, сам Кахуранги тоже может вас сильно удивить… Хотя все они изображают тот свирепый, воинственный и беспощадный народ маори из прошлого, которого уже давно нет. Остались только красочные спектакли, привлекающие туристов и приносящие доход. Но мобильные телефоны есть почти у всех…

«Камри» легко поднималась наверх, и внезапно перед ними открылась стоящая на холме деревня, окруженная частоколом, на котором во множестве висели человеческие черепа.

— Это экзотические декорации, — сказал Уоллес. — Всех туристов привозят именно сюда. Обычные деревни выглядят совершенно по-другому…

По мере приближения автомобиля закрытые наглухо ворота начали медленно открываться. Когда гости подъехали, створки из толстых черных досок распахнулись настежь. В проеме стояли двое мужчин, таких же высоких и сильных, как и преградившие им недавно дорогу. Только одетые более богато и броско: желтые рубахи, расшитые разноцветными нитками куртки, длинные брюки из оленьей кожи, мягкие сапоги, орлиные перья на головах, явно символизирующие их высокое положение. Возраст встречающих не определялся — их лица были украшены шрамированной татуировкой так, что на них практически не оставалось живого места. За счет выпуклых шрамов и создавалось впечатление объемности узоров, которая когда-то производила на Уоллеса сильное впечатление. Бросались в глаза крупные крючковатые носы, похожие на орлиные клювы. В руках мужчины держали страшные обоюдоострые ножи народа маори с расширяющимися к середине клинками и острыми зубцами вдоль лезвий — они оставляют ужасающие раны… Когда-то Уоллес считал, что ножи копируют листья пальмы, но оказалось, что нет — всё те же весла…

Встречающие были суровы и не выражали ни приветливости, ни радости, хотя более высокий и являлся вождем Кахуранги, ставшим Уоллесу кровным братом и любившим его, как родного. И стоящие за ними женщины в ярких нарядах сохраняли строгое безразличие на менее татуированных лицах. Гафур, очевидно, был обескуражен столь холодным приемом, но Энтони знал, что это только ритуал.

— Делай, как я, Гафур, — сказал Уоллес. — Все будет хорошо!

Они вышли из машины и направились к хозяевам, остановившись в трех метрах от них. Но ничего не происходило — ни приветственных криков, ни барабанного боя, ничего, — только напряженная, действующая на нервы тишина… Прошло несколько томительных минут, вдруг из-за широких спин высокопоставленных маори выбежали девочки лет восьми-десяти, они положили под ноги пришельцам двух крепко спеленутых сетками кур и быстро умчались обратно. Тишина сгустилась и стала мертвой. Похоже, что все чего-то ждали. Чего-то очень важного… Куры возмущенно кудахтали, крутили головами и трепыхались, пытаясь освободиться.

— Мы должны им помочь, — тихо проговорил Уоллес, наклоняясь.

Он бережно поднял испуганную квочку, прижал к груди, погладил и принялся распутывать сетку. Гафур делал то же самое, хотя особой заботы о курице не проявлял. Как бы то ни было, они освободили птиц. Напоследок Энтони подул своей в клюв и ободряюще взъерошил загривок, араб обошелся без теплого прощания. Но как только курицы оказались на свободе, все изменилось.

Кахуранги и его товарищ улыбнулись. Хотя разобрать улыбки на покрытых шрамированной татуировкой лицах было так же трудно, как различить их на толстенной грубой коре столетних дубов, если бы даже те и умели улыбаться. Но зато ножи упали наземь, и это был ясный и понятный каждому жест.

Вождь поднял руку, призывая столпившихся вокруг маори к вниманию, и обратился к приезжим:

— Старинный обряд показал, что вы хорошие, добрые люди. Вы не растоптали беспомощных птиц, не перешагнули через них, поэтому можете войти в наш поселок. Будьте гостями!

Потом шагнул к Уоллесу, крепко обнял и потерся своим твердым клювом об его аккуратный французский нос, впрочем, привычный к такому приветствию. Второй встречающий ударил себя в грудь и представился:

— Анару!

После чего потерся носами с Гафуром, который был очень озадачен такой процедурой и хотел было отстраниться, но все же заставил себя дотерпеть обряд знакомства до конца, правда, потом вытерся чистым, отглаженным платком.

— А что было бы, если бы мы перешагнули через птиц? — спросил араб.

— Тогда в дело пошли бы ножи, — совершенно серьезно пояснил вождь и указал на давешних девочек, которые унесли страшное оружие так же быстро и привычно, как вынесли кур.

— А такие случаи бывали?!

Кахуранги засмеялся.

— Нет. Ведь все знают эту проверку, и туристов заранее предупреждают… Однако гостям пора занять свои почетные места!

В окружении местных жителей Уоллес и Гафур вошли во двор. На них надели красивые венки из нежных кремовых цветов, на шеи набросили длинные гирлянды из красных бутонов, отчего гости приобрели нарядный вид, издали выделяющий их в толпе встречающих. Под звуки конхов,[12] тамтамов и примитивных свирелей, изготовленных из полых костей с дырочками, вокруг кружились женщины, одетые в национальные наряды — пестрые подобия длинных платьев либо отдельно широких юбок и кофточек. Многие тоже были татуированы. Несколько в отдалении держались мужчины — среди них легко было распознать тех пятерых, которые столь своеобразно указали им дорогу. Правда, боевых весел при них уже не было и языки они не высовывали. Все улыбались и старались выказать гостям радушие и радость.

Их провели по вымощенной камнем улице, между добротными дощатыми домами, крытыми тростником и большими листьями. То ли из-за лесов вокруг, то ли из-за большей высоты, здесь было довольно прохладно. На прямоугольной площади, словно памятник, стояла довольно большая модель парусника с надписью «Виктория» на борту.

— О-о-о, какая тонкая работа! — Гафур заинтересовался и обошел парусник со всех сторон. — Ваш народ приплыл сюда на ней?

Анару покачал головой.

— Нет, это голландский корабль. Когда-то наши предки съели всю его команду!

Араб бросил на него изумленный взгляд. Нет, ошибки не было — Анару действительно гордился предками…

— Гм, — только и сказал обескураженный Гафур. Похоже, это слово становилось у него любимым.

Гостей посадили напротив исторического парусника на грубо сколоченной веранде просторного двухэтажного дома из деревянного бруса. Рядом с ними на стуле с высокой спинкой, как на троне, сидел Кахуранги, за его спиной стоял Анару, выполняющий роль то ли телохранителя, то ли адъютанта.

Сначала перед ними танцевали молодые девушки, потом воины исполнили пугающий боевой танец, показали метание копья и стрельбу из лука, хотя, в принципе, все уже пользовались огнестрельным оружием, а с вождем о встрече Уоллес договорился по мобильному телефону.

Коронным номером стал поединок на боевых веслах. Мужчины дрались два на два, при этом они страшно кричали, строили угрожающие гримасы и опять высовывали языки. По ходу сражения Кахуранги пояснял, что, собственно, происходит. Оказывается, высовывание языка — демонстрация силы и желания съесть противника, что, впрочем, маори в прошлом и делали.

— А у вас есть такое весло? — спросил Гафур у вождя. Тот поморщился.

— Это не весло, а тайаха, — поправил он. — Конечно, есть, причем особая! Это реликвия нашего народа!

По знаку вождя Анару принес предмет интереса почетного гостя.

Действительно, эта тайаха выглядела как произведение древнего искусства: тщательно обработанная поверхность, красивые сложные узоры посередине рукоятки, крупные, подобранные по размеру нефритовые «глаза», идеально ровные ребра лопасти… Верхний конец заканчивался ажурной резьбой зверски оскаленного лица с высунутым зеленым языком, изготовленным из остро заточенного нефрита. Вместо собачьей шерсти на ней был закреплен большой пучок меха винторогого горного козла и перья, похожие на павлиньи.

Гафур протянул руку к реликвии народа маори, но вождь отвел ее в сторону.

— Табу! Посторонний не может дотрагиваться до воплощения Туматауэнка!

Араб отдернул руку, но изобразил восхищение, пощелкав языком и покрутив головой.

— Ей уже больше ста пятидесяти лет! — гордо сообщил Кахуранги. — И она испила много крови! А сколько перевидали ее глаза…

— И вы думаете, что эти глаза действительно видят? — не сдержавшись, бестактно спросил Гафур.

— Не думаю, а совершенно точно знаю, — несколько обиженно ответил Кахуранги.

— А как в этом убедиться? — настаивал араб.

— Очень просто. Она расскажет мне про вас то, чего я не знаю и заведомо не могу знать! Если, конечно, захотите…

— Ну, что ж, давайте попробуем, — не скрывая скептицизма, согласился Гафур.

— Тогда прошу пройти в дом! — Кахуранги завел их в просторную комнату, посередине которой стояла большая деревянная фигура Туматауэнка, перед ней нечто, похожее на древний медный жертвенник, а рядом — высокий глиняный горшок, в который вождь поставил свою тайаху.

Анару быстро завесил окна, зажег старинные масляные светильники, поднес огонь к лежащему на жертвеннике пучку сухой травы, а когда она затлела, раздул пламя. В комнате воцарился густой сумрак, а самое удивительное, что наступила тишина, как будто от веселого шума собравшейся на площади толпы их отделила тяжелая герметичная дверь бомбоубежища. Комнату наполнял пряный, приятно возбуждающий кровь, острый аромат.

Кахуранги взял Гафура за руку и принялся пританцовывать вокруг фигуры бога войны, увлекая араба за собой. Ароматный дым сгущался, все сильнее заполняя комнату. Уоллесу показалось, что мех горного козла на тайахе зашевелился, а зеленые нефритовые «глаза» приобрели красный оттенок.

— О великий Туматауэнк, — заговорил Кахуранги чужим, грубым и страшным голосом, который не может принадлежать человеку, даже если это вождь маори. — Скажи мне, что ты знаешь о наших гостях?

Красные точки в нефритовых глазах тайахи мигнули, и одновременно послышался какой-то звон, который явно исходил от воплощения бога войны. Танец Кахуранги ускорился, теперь он кружился с такой скоростью, что его силуэт расплывался и частично отставал, как при ускоренной видеосъемке. Араб отставал, но вождь буквально волочил его с такой же легкостью, с какой мощный локомотив тащит товарный вагон. Уоллес не успевал поворачивать голову, чтобы следить за этой бешеной гонкой. Звон нарастал, от него уже болела голова… Анару повалился на пол и закрыл уши руками.

И вдруг все оборвалось. Кахуранги резко остановился, словно ударился о невидимую стену, и замер, вытянув шею и напряженно глядя перед собой, будто внимательно что-то слушал. Уоллесу показалось, что он тоже разбирает какой-то знакомый звук, и тут же вспомнил — так отзывалось на щелчки Гафура боевое весло, обозначающее границу маори. Звуки меняли тональность и становились то тише, то громче. Кахуранги стоял неподвижно, как будто превратился в соляной столб и утратил гибкость тела. Наконец, он пришел в себя и обессиленно опустился на пол. Гафур отошел в сторону и прижался к стене. Он тяжело дышал, но процедура не произвела на него особого впечатления. Невозмутимое лицо араба выражало только недоумение.

— Ну, и что рассмотрела во мне ваша тайаха? — наконец спросил он.

Кахуранги помолчал, собираясь с силами. По толстой коре столетнего дуба скатывались крупные капли пота, но не падали на пол, теряясь в глубоких трещинах.

— Недавно ты потерял своего вождя, а потом сам чуть не погиб, — тихо заговорил он. — Но тебя спас новый друг… Теперь тебе предстоит найти другого вождя, однако это нелегко…

Гафур едва заметно улыбался. Ясно было, о чем он думает: Кахуранги пересказывал то, что знал Уоллес…

— Впрочем, судьба благосклонна: тебя ждет быстрое и неожиданное богатство, которое решит все проблемы… В твоей стране есть девушка, которую ты хочешь взять в жены. Ее зовут Равиля. Не волнуйся, ты встретишь благосклонность со стороны ее семьи…

Араб перестал улыбаться и даже озабоченно наморщил лоб.

Кахуранги встал с пола. Вождь не очень твердо держался на ногах, было видно, что он очень устал.

— Анару, проводи гостя, пусть посмотрит наши красивые танцы, — сказал он, и помощник вывел Гафура из комнаты.

— Теперь ты, Тони, узнай свою судьбу от великого Туматауэнка. — Вождь подошел почти вплотную. Сквозь резкий аромат жертвенных трав пробивался острый запах пота. — Послушай меня!

Уоллес не хотел участвовать в языческих обрядах, тем более что его профессия заставляла избегать контактов с прорицателями, экстрасенсами и прочими магами-чародеями, которые, даже предположительно, могут заглянуть в душу. Но сейчас его согласия не спрашивали.

— Твоя жизнь темна, запутана и непонятна. Она окутана туманом, сквозь который не мог проникнуть даже взгляд Туматауэнка! Но он говорит, что ты живешь несколькими жизнями. И в одной из них тебя собираются убить! Ты должен знать, кто это хочет сделать… — Кахуранги вздохнул. — Я спрашивал про судьбы многих людей, но никогда не получал таких ответов… Единственное, что я мог, — попросить Туматауэнка помешать убийцам… И я это сделал. Великий Туматауэнк в ответ дал знак благосклонности! Но будь осторожен…

Уоллес не услышал ничего нового для себя, но удивился: откуда про возможное покушение стало известно богу войны маори и каким образом эти сведения дошли до ума Кахуранги?

— Скажи, как ты это делаешь? — спросил он вождя. — Как узнаёшь то, чего знать не можешь? Объясни, ведь ты окончил Кембридж и получил докторскую степень!

— Да. Но по этнографии, а не оккультизму…

— Но не думаешь же ты, что деревянный идол читает мою судьбу и каким-то образом, через бездушное боевое весло, передает сведения тебе?!

Кахуранги помолчал.

— Но я действительно узнал то, что сказал! Это знание просто появилось у меня в голове! И знаешь, что я думаю?

Вождь замолчал в мучительном раздумье. Уоллес ждал окончания ответа. И он последовал:

— Я думаю, что великий Туматауэнк прочел твою судьбу и сообщил ее мне!

Уоллес выругался про себя, однако внешне не проявил никаких чувств. Молчание затягивалось.

— А сейчас пойдем, вернемся к нашему гостю, — произнес наконец Кахуранги.

Когда дощатые врата в капище бога маори Туматауэнка открылись, в помещение прорвались не очень мелодичные, отрывистые звуки музыки и речитатив песен. Как будто отдраили полутонную бронедверь противоатомного бункера. И это тоже удивило Уоллеса.

Из душной комнаты, пропитанной неприятными запахами и с такой же неприятной давящей атмосферой, они вышли на веранду. Здесь продолжалось веселье, Гафур был задумчив, хотя делал вид, что с интересом рассматривает танцующих девушек. Уоллес с Кахуранги заняли свои места, и развлечения гостей продолжались, но не очень долго, поскольку вождь дал команду переходить к обеду.

Окружающая обстановка и постоянное упоминание людоедства так подействовали на Гафура, что, когда накрывали на стол, он даже не удержался и, несмотря на свою обычную невозмутимость, спросил:

— А что, действительно вы до сих пор едите людей?

— Конечно нет, — ответил Кахуранги. — Это осталось в прошлом. Разве что в день совершеннолетия даем молодым мужчинам попробовать человечину. Маленький кусочек…

Но, посмотрев на лицо гостя, засмеялся:

— Шутка! Конечно, у нас давно нет каннибализма!

Какие выводы сделал из всего происходящего Гафур — неизвестно, но когда начался обед, он не притронулся к мясным блюдам, а для приличия только попробовал фрукты. Правда, после трапезы подали кальяны, и араб с удовольствием стал вдыхать пряный, необычный для себя дым. Через некоторое время он заметно расслабился и повеселел. Строгость сползла с лица, и из бездушного робота, выполняющего волю хозяина, он превратился в обычного человека.

— А скажите, у вас действительно здесь свои законы? — благодушно спросил он.

— Конечно! — кивнул вождь, выпуская густые клубы дыма.

— И полиция сюда не может приезжать?

— Не может. Кроме Энтони, мы не пускаем полицейских, — важно сказал Кахуранги.

— А если власти захотят арестовать вашего подданного?

— Без нашего согласия это невозможно!

— Неужели дело обстоит именно так?! — обратился Гафур к Уоллесу, который хотя и делал вид, что курит, но не затягивался.

— Чистая правда, — подтвердил сержант. — Но за всю историю не было ни одного случая, чтобы маори отказали полиции в доступе или выдаче подозреваемого.

— Да, это так! — кивнул Кахуранги. — Мы дружим с властями, и такова наша добрая воля. Но она может измениться! Правда, Тони?

— Несомненно! — кивнул Уоллес.

Словом, все были откровенны, расслаблены и довольны, настал подходящий момент для задушевных разговоров. Уоллес подал Кахуранги условный знак, и вождь оставил их наедине.

— Что значит это письмо из банка? — вдруг спросил Энтони. — Ну, то, которое вы оглашали на днях. Про пин-код французской гражданки, который откроет ей доступ к наследству Афолаби?

Тут же лицо обычного человека подтянулось, затвердело и снова превратилось в железную маску робота.

— Я не могу отвечать на эти вопросы, мистер Уоллес, — холодно ответил Гафур. — Попрошу не затрагивать темы, относящиеся к моим служебным обязанностям.

— Дело в том, что кое-какие моменты из этого письма меня заинтересовали, — продолжил Уоллес. — И я бы хотел оплатить услуги кого-нибудь, кто мне их прояснит.

— Боюсь, что вы выбрали не того человека, — выпрямившись и глядя как бы свысока на собеседника, который отнюдь не был ниже его, сказал Гафур. — Должен вам сказать, что на службе у шейха Касима, да пребудет он в раю, я достаточно хорошо зарабатывал!

— Но сейчас шейха Касима, к сожалению, нет, — отметил Уоллес. — И вам придется искать новую работу. А насколько я понимаю, это нелегкая задача.

И действительно, тут он был прав, потому что хорошо знал — верные одному шейху люди не ценятся всеми другими. Каждый должен вырастить своего собственного, покорного и полностью лояльного человека. Только на него он может рассчитывать. Поэтому со смертью шейха карьера Гафура закончилась. Но это напоминание не произвело желаемого результата.

— Я достаточно заработал у шейха Касима, — повторил он, — и мне нет необходимости нарушать слово верности, которое я дал ему много лет назад.

— Но я компенсирую ваши угрызения совести, — сказал Уоллес.

Гафур холодно усмехнулся.

— Вряд ли. У вас просто нет ничего такого, что могло бы перевесить мою преданность ушедшему от нас шейху.

— Вы ошибаетесь, — спокойно сказал Уоллес, и положил на стол сверкающий и переливающийся разными цветами бриллиант. — Знаете, сколько здесь карат?

Гафур бросил беглый взгляд.

— Около пятнадцати.

— Правильно. Я вижу, вы понимаете в этих вещах. — Уоллес положил рядом еще такой же кристаллик. — А этот?

— Примерно такой же.

— И оцените чистоту обоих. А также цветность и огранку.

— Да, я вижу, это хорошие камни. — В голосе Гафура появился интерес. И тогда Уоллес достал и положил рядом третий камень. На этот раз он ничего не говорил. Да говорить и не было необходимости. Гафур со своим обычным невозмутимым видом достал платок, чистый и отглаженный, которым недавно вытирал нос, развернул его, положил туда все три драгоценных камешка и, аккуратно завернув, сунул в карман. После чего, глядя сержанту в глаза, сказал:

— Банк Deposit Suisse в Цюрихе. Там хранится одна из частей активов ушедшего от нас друга шейха Касима, да успокоит Аллах его душу, — мистера Афолаби. И есть его завещание о том, что часть этой суммы, а она выражается в нескольких миллионах долларов, должна перейти к миссис Бойер. Но только в том случае, если она подтвердит свое право пин-кодом, который и является ключом доступа к ее богатству.

— Спасибо, — кивнул Уоллес. — Но вряд ли можно подозревать какую-то женщину в убийстве шейха…

Гафур только развел руками и поднял глаза к небу.

— А где же была его охрана? Где Саид? — Уоллес тут же понял, что сболтнул лишнее, но лицо араба осталось невозмутимым.

— При прежнем начальнике охраны шейх Касим был бы жив. У Саида был поединок с африканцем. Мадиба Окпара победил и занял его место…

Гафур замолчал, внимательно глядя на собеседника. Уоллес, в свою очередь, внимательно смотрел на него.

— История с трапом сразу показалась мне странной, — наконец нарушил молчание араб. — Но странности иногда случаются. Однако они никогда не повторяются!

В этом он был прав.

— А почему вы выбрали именно меня? — взгляд черных глаз сверлил как дрель, прорывающаяся сквозь телесную оболочку.

Но капитан DRM Жак Бойер под псевдонимом «Виктор» никогда никого не пускал в свою засекреченную душу и не собирался этого делать. На самом деле он не выбирал Гафура. Ему было все равно, с кем устанавливать контакт — с юристом, финансистом или личным секретарем шейха. Гафур совершенно случайно оказался в опасности, а следовательно, и здесь. Но зачем ему об этом знать? И вообще, для чего подтверждать подозрения? Подтвержденное превращается в факт, а неподтвержденное так и остается сомнительным домыслом…

— Человек ничего не выбирает, выбирает судьба, — туманно проговорил сержант Уоллес. И добавил: — А насчет вас я вообще ничего не знаю. Как я мог вас куда-то выбирать?

Гафур кивнул.

— У нас есть поговорка: «Кто знает — молчит. Кто говорит — не знает!» Думаю, мы друг друга поняли. Хотя и не совсем. Все, о чем мне рассказал вождь, включая внезапное богатство, можно объяснить. Все, кроме одного: откуда он узнал, что я собираюсь жениться на Равиле и беспокоюсь — даст ли согласие семья? Об этом не знает никто в Новой Зеландии! Да и у меня на родине — только несколько человек…

Уоллес пожал плечами.

— Мне тоже не все понятно. Похоже, ему действительно кое-что рассказывает Туматауэнк…

Гафур кольнул его пронизывающим взглядом — нет ли тут насмешки? Но Уоллес был совершенно искренен.

Араб встал.

— Спасибо за интересную поездку. А сейчас я бы хотел вернуться в город. Завтра мы возвращаемся в Нефтяное Королевство.

— Что ж, поедем, — покладисто кивнул Уоллес и тоже поднялся. — Только попрощаемся с Кахуранги.

Заметив, что гости собираются, на веранде появился Анару.

— Вождь отдыхает, — пояснил он, — и попросил своего кровного брата подняться к нему.

Жилище Кахуранги находилось на втором этаже. Сам хозяин сидел в просторном кабинете за письменным столом перед компьютером. Он переоделся в джинсы, фланелевую рубашку, твидовый пиджак с кожаными налокотниками и кроссовки. Рядом в металлической этажерке стояло многофункциональное устройство Canon, объединяющее ксерокс, принтер и сканер, лежали спутниковые и мобильные телефоны. В стойке у стены тускло блестели карабин и два дробовика. Над ними висел большой плоский телевизор, спутниковая антенна была закреплена на задней стене дома, чтобы не бросалась в глаза. Как знал Уоллес, все маори, имеющие телевизоры, маскировали свои антенны, чтобы не нарушать атмосферу первобытной дикости.

На экране компьютера виднелись какие-то таблицы, графики и цветные диаграммы. Но, заслышав шаги, вождь оторвался от работы и поднялся навстречу вошедшему.

— Извини, брат, дела по бизнесу. В порту застрял танкер, который должен был вчера уйти в Сидней…

В цивильной одежде, среди привычных аксессуаров двадцать первого века, его лицо со шрамированной татуировкой из тринадцатого столетия производило диковатое впечатление, особенно при первой встрече. Казалось, что образ человека давно ушедшей эпохи перенесли в сегодняшний день и надели на современника.

— Я вижу, что мой брат Энтони уже покидает нас? — то ли спросил, то ли констатировал вождь. — Ты остался доволен встречей?

— Да, конечно, спасибо, мой брат Кахуранги!

— Наш гость тоже доволен?

— Безусловно. Прием оказался исключительно душевным. И все было очень интересно…

— Ты спас ему жизнь. Но ты и поставил ее в опасность. Могу ли я понять, что это значит?

— Лучше спросить у того, кто тебе это сообщил.

— Но Туматауэнк не разъясняет своих предсказаний!

— Боюсь, я тоже не смогу ничего объяснить, — развел руками Уоллес.

— Это неважно! Мой брат всегда все делает правильно! — Вождь подошел к нему, обнял, и потерся своим носом о нос кровного брата. — Ты должен знать, что я всегда жду тебя. И всегда готов оказать тебе помощь! И моя армия тоже!

Хозяин проводил его до выхода из комнаты.

— Передай мои извинения твоему товарищу, скажи, что я занят делами…

Но Гафур не интересовался деталями: он хотел как можно скорее уехать. Праздничное представление закончилось, во дворе шла обычная хозяйственная жизнь: несколько женщин в длинных резиновых фартуках метлами сметали разбросанные по земле цветы, два мальчика гнали куда-то десяток овец, в углу площади девочка кормила кур. На гостей никто не обращал внимания, и они, не прощаясь, отправились в обратный путь. Пять воинов маори проводили их до границы своих земель.