Глава 15

— Я в первый раз это вижу, — сказал я. — Кто угодно мог подбросить, рюкзак же открытым стоял.

— Все сказал? — скучающим тоном произнесла Анна Сергеевна. — Сначала напакостят, а потом хнычут, что это не мы. Что, Крамской, смелости не хватает признаться? Зачем ты сорвал открытие смены?

— А кто вам сказал, что надо обыскать мои вещи? — спросил я. Мозг лихорадочно соображал. Кто мог подбросить и когда? Да когда угодно! Хоть сразу после происшествия. Хотя нет. Вчера на тихом часе я лазал в рюкзак за тетрадкой, ничего такого там не было. Значит положили сегодня. И вряд ли давно. Если бы я кому-то что-то решил подложить, то сделал бы это и сразу побежал докладывать педагогине. А то вдруг хозяин полезет в свои вещи и обнаружит там незнакомые предметы. Значит…

— Как видишь, кто сказал, тот оказался прав, Крамской, — отрезала Анна Сергеевна. — Ну так что, ты признаешься уже, наконец?

В этот момент в палату ввалилась толпа парней во главе с Прохоровым. Все замолчали. Замерли, глядя на мою кровать. Немая сцена.

— Крамской? Так это ты! — Прохоров упер руки в бока. — А я-то думал, ты тихоня! В совет дружины тебя выбрал!

— На совет дружины он сегодня обязательно пойдет, Прохоров, — сказала Анна Сергеевна. — Дружина должна узнать своего героя.

— Как ты мог, Крамской? — глаза Елены Евгеньевны стали большими и круглыми.

— Вот это ничего себе… — конопатое лицо Марчукова стало обиженным и совсем детским. — Вот ты крыса, оказывается…

— Я понимаю, что вы уже все решили, но это не я, — произнес я, но голос мой потонул в общих воплях. К парням присоединились часть девчонок, в комнате стало тесно, все толкались вокруг, оставив пятачок свободного пространства вокруг моей кровати.

Лица снова слились в многоцветный калейдоскоп, как будто незнакомые. Любопытство, непонимание, злорадство, снова любопытство. Они переглядывались между собой, шептали друг другу что-то на ухо. И непонимание на лицах некоторых менялось на любопытство. Или на гнев. Или…

«Подложил кто-то из своих, — подумал я. — Из нашего же отряда… Значит он же и устроил этот… гм… акт. А значит Анна все-таки права, что на нас подумала…»

Я почувствовал досаду.

Чья-то дурацкая хулиганская выходка, а мне теперь как-то придется выкручиваться. И вообще меня сейчас домой, наверное, отправят. Мамонова чуть за меньшее не отправили.

— Что вы все здесь столпились? — прикрикнула Анна Сергеевна. — Идите занимайтесь своими делами!

— Объявляю общий отрядный сбор прямо сейчас! — гаркнул Прохоров. — Всем, кроме Крамского собраться на веранде!

Парни и девчонки, все еще возмущенно гомонили. Кто-то не очень понимал, из-за чего шум, другие объясняли по-быстрому, что, мол, у Крамского в рюкзаке те самые серные шашки, которые в клубе кто-то поджог.

— Значит так, Крамской, — Анна Сергеевна посмотрела на меня своим фирменным взглядом поверх очков. — Отправить домой я тебя не могу, и ты это знаешь. Но этот вопиющий случай обязательно попадет в твое личное дело. А ты знаешь, что это значит.

— Что значит? — спросил я. Спокойным голосом. Ну не чувствовал я ни страха, ни стыда! Как будто кино смотрю про пионерский лагерь. Выходка с шашками в клубе идиотская, согласен. Но накал драмы вокруг нее казался мне чрезмерным.

— Что в комсомол тебя не примут, Крамской, — устало сказала Анна Сергеевна. — Вот зачем ты это сделал, Кирилл? Чего ты добивался?

— Я этого не делал, — повторил я.

— Ну вот, опять старая песня… — педагогиня махнула рукой. — Пойдем, Еленочка. Пусть с ним совет дружины разговаривает, может это его проймет и заставит стыдиться за свой ужасный поступок.

Я остался в комнате один.

— …кто-то же и правда мог подбросить, — услышал я с веранды спокойный голос Цицероны. — Так что улика в лучшем случае косвенная.

— Чичерина, а вот кто тогда? — с нажимом спросил Прохоров. — Ты уже не в первый раз здесь, нас всех знаешь. А Крамского когда узнала?

— В автобусе сидели рядом, — сказала Чичерина.

— И почему ты тогда его защищаешь? — наседал Прохоров. — По-твоему выходит, что кто-то из нас ему эти шашки подложил? Ну скажи, давай! Скажи, о ком ты тут такого мнения! Ты же всегда говоришь правду!

Чичерина молчала.

— Может еще кто-то хочет высказаться в его защиту? — грозно спросил Прохоров.

— А не в защиту можно? — это Марчуков.

Некоторые засмеялись.

— Нет желающих, значит, — Прохоров удовлетворенно хмыкнул. — Тогда давайте голосовать. Кто «за»?

Послышалось шуршание одежды и возня.

— Цицерона, ты почему не голосуешь? Ты против?

— Я воздержалась.

— Так не пойдет. Или ты с отрядом, или против нас.

— И что тогда, Прохоров?

— Чичерина, ну и для чего ты это делаешь? — голос Прохорова зазвучал нетерпеливо и раздраженно. — Выделиться хочешь? Особенная ты у нас, да?

— Я уже сказала, Прохоров.

— А я тебе ответил. И ты промолчала. А молчание — знак согласия. Так что голосуй давай!

— Ой, да подавись! Вот, видишь, я подняла руку. Доволен теперь.

— Так, вижу, вижу… Мамонов! У тебя тоже есть какие-то возражения?

— Руку устал держать, пока ты с Чичериной спорил, — лениво протянул Мамонов. — Долго еще? Я бы прогулялся перед обедом…

— Так, больше опущенных рук не вижу, единогласно, — объявил Прохоров. И тут я понял, что не услышал, о чем они голосовали.

Я посмотрел на вещи, разбросанные по моей кровати и принялся собирать все обратно в рюкзак. Только пакет с пирожками оставил, его надо донести до мусорного контейнера. Даже проверять неохота, что там случилось за эти несколько дней жары. А завернутые в полиэтилен серные шашки Анна Сергеевна унесла с собой. Вещественное доказательство же.

По дороге на обед рядом со мной никто не встал. Образовалось пустое пространство, как будто прозрачный кокон. Речевку мне по цепочке тоже не передали.

Интересное дело. Ночью Шарабарина обиделась, что я не обратил на ее чары никакого внимания, а сегодня у меня в рюкзаке находят серные шашки. Совпадение?

Может и совпадение.

Шарабариной не было на открытии, вряд ли она эту диверсию из города срежиссировала, нашла исполнителей и реквизит.

На ступенях столовой отряд остановился и дружным хором прокричал:

— Мы проголодались страшно,

Что поесть уже не важно!

Мы съедаем все подряд,

Вот такой у нас отряд!

Когда почти весь отряд уже доел второе, Прохоров опять вышел к торцу стола.

— Прошу внимания, — сказал он и стукнул несколько раз ладонью по краю стола. — Так, замолчали все! Важное сообщение. Что там скажет совет дружины, это еще неизвестно, но мы в одном отряде и тоже должны внести свой вклад в наказание за проступок. С этого дня второй отряд объявляет тотальный бойкот Кириллу Крамскому. Всякий, кто с ним заговорит, будет наказан. Мы проголосовали единогласно. Все. Я сказал.

На тихий час в палату я не пошел. Какой смысл? Там все равно все будут молчать, а если уж так, то лучше в беседке какой-нибудь посижу. Все равно я уже весь провинился, дальше некуда, я им целое главное мероприятие сорвал, подумаешь, какое-то нарушение режима.

Небольшую круглую беседку из штакетника, крашенного в синий и зеленый цвета, я приметил еще когда мы только заселялись в отряд. Она стояла в стороне от дороги, тропинка в эту сторону была заросшей, а из-за развесистого куста было видно только крышу.

Я сел на нагретые солнцем доски. Отколупал пласт отслаивающейся уже посеревшей зеленой краски.

«Оксана и Ира — подруги навек!»

«Пятый отряд лучший!»

«Миша, Костя, Слава, 3 отряд».

Рядом приписано:

«ДУРАКИ».

«4 отряд навсегда!»

Я разглядывал наскамеечную живопись, пытаясь найти что-нибудь хотя бы прикольное. Стишок, там, собственного сочинения. Или может картинку смешную. Но это были имена. Ничего не значащие, одинаковые. Может быть, Оксана и Ира, выцарапавшие надпись на скамейке, это Коровина с Шарабариной пару лет назад. А может и нет. Думаю, если прямо сейчас пройтись по корпусам, то можно обнаружить очень много других Ир и Оксан. И некоторые из них тоже думают, что они подруги навек.

— Я тоже сюда прихожу, когда все достают, — раздался над самым моим ухом голос Мамонова.

— Вы же договорились на бойкот, — сказал я.

— Тебе кто-то подбросил эту чепухню, это точно, — Мамонов зашел в беседку и уселся рядом со мной на скамейку. — Не верю, что это ты сделал.

— Спасибо, — серьезно сказал я и протянул ему руку.

— Не за что, — он пожал ее и опустил глаза. — Знаешь, я честно надеялся, что историю с этими шашками как-нибудь замнут, и все обойдется. Но теперь ведь придется разбираться.

— Собираешься вести расследование? Как Шерлок Холмс? — я хохотнул.

— Как миссис Марпл, ага, — фыркнул Мамонов. — Как думаешь, кто тебя подставил?

— Понятия не имею, — вздохнул я. — Кто-то из своих, чужие бы в отряд не зашли. Подкинул, и сразу стукнул Анне Сергеевне. Узнаем, с кем она разговаривала перед обедом — узнаем, кто виновник.

— И как это узнать? — Мамонов подобрал с пыльного деревянного пола плоский камушек и зажал его в кулаке.

— Поспрашивать тех, кто сидел на веранде, — сказал я. — Они там звезды вырезали и клеили, могли видеть, кто уходил в сторону комнаты воспитателя.

— Зла не хватает, — Мамонов сплюнул. — Хорошо было в пятом классе. Нравится кто-то — за косичку дернул. Не нравится — оплеуху отвесил. А сейчас и за косички нельзя, и оплеухи нельзя. Будто за один год все взяло и изменилось.

Он с силой запустил камушек в кусты. Захлопали крылья какой-то вспугнутой птицы.

— Пойдешь на совет дружины? — спросил он.

— А куда я денусь с подводной лодки? — я пожал плечами.

— Ну, мало ли… С тихого часа сюда вот сбежал.

— До города километров сто. Ну убегу, и что? Попутку ловить? А дальше? Мать на Черном Море, отец… Ну, в общем, некуда там.

— Парни думают, что это ты шашки поджег, — сказал Мамонов. — Олежа так хотел, чтобы его сценку все увидели, что устроившего это сразу зачислил в личные враги. Он хороший парень, но совсем еще пацан, как его брательник младший.

— Орете, как эти самые, — куст зашевелился, пропуская к беседке Чичерину. В руках она держала книжку. Ту же самую, которая была у нее в автобусе.

— Еще не дочитала? — хмыкнул я, кивая на книгу.

— С собой взяла, чтобы вопросов дурацких не задавали, — язвительно отозвалась Цицерона. — Я часто так на тихий час сбегаю, все уже привыкли, никто даже не удивился.

— Ты тоже не веришь, что это я?

— Вера, Крамской, это для бабушек, которые в церковь молиться ходят, — с ноткой назидания проговорила Цицерона. — А лично мне эта история кажется нелогичной. Ты новенький, для чего тебе срывать мероприятие? И вроде не дурак, чтобы потом в своем рюкзаке серные шашки хранить.

— Логично, — согласился я.

— Бойкот этот дурацкий придумали, не разобравшись, — Цицерона положила книжку на скамейку.

— А сюда ты зачем пришла? Меня морально поддержать? — я криво ухмыльнулся.

— Вот еще! — фыркнула Чичерина. — Моральная поддержка нужна тому, у кого совесть не чиста. Твоя мораль сама справится. Но я — за справедливость. Я считаю, что наказывать нужно виновного, а не случайного человека, который под горячую руку попал.

— Но за бойкот проголосовала? — поддел я.

— Так было быстрее, — Цицерона поморщилась. — Иначе бы он просто промурыжил бы нас до самого обеда.

— Интересный способ борьбы с системой, — сказал я.

— По-твоему, надо было развести демагогию на полдня? — Цицерона приподняла бровь.

— Да ладно, не обижайся, — примирительно сказал я. — Но сюда-то ты зачем пришла? Ты ведь меня искала, верно? Или просто шла почитать в любимую беседку, а тут занято?

— Тебя искала, — Цицерона кивнула.

— Зачем?

— Поговорить.

— Ну… хорошо. Вот он я, давай разговаривать. И, кстати, спасибо тебе.

— За что? Я вроде уже сказала, что не собираюсь тебя морально поддерживать!

— За то, что ты за справедливость, конечно, — пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы не улыбнуться. Потому что лицо Цицероны было очень серьезным. — Так уж получилось, что твое стремление к справедливости приносит мне определенную выгоду, поскольку я не виновен. Вот за это и благодарю.

Она посмотрела на меня, прищурившись. Не знаю, что пыталась разглядеть. Сарказм? Или просвечивала мой мозг на предмет того, виновен я на самом деле или нет?

— Кто мог тебя подставить? — спросила она.

— Илья спрашивал то же самое, — я пожал плечами. — Ребят, я в лагере всего-то три дня. Еще не успел обзавестись врагами или друзьями. Скорее всего, мой рюкзак выбрали именно поэтому. Но сделал это кто-то, кого вы хорошо знаете.

— Никаких обысков Аннушка не проводила, — Цицерона задумчиво прикусила губу. — Значит кто-то ей на тебя указал. Тот же самый, кто и сунул тебе в рюкзак эту мерзость.

— Очевидно, — я покивал. — Ты не видела, кто к ней заходил?

— Я улизнула почти сразу, как только Прохоров отвлекся, — Цицерона дернула плечом. — Надо поговорить с Кузиным, он там руководил всем этим звездорезом.

— Лучше у Аникиной, — подал голос Мамонов. — Кузин был так занят, что мог ничего вокруг не замечать. А она точно крутилась рядом.

— Кстати, Мамонов, хотела тебе сказать, что приятно удивлена, — Цицерона склонила голову, разглядывая лицо Мамонова будто в первый раз. — Я думала, ты тупой.

— Ах ты фу-ты-ну-ты, какой комплимент! — фыркнул Мамонов. — Я прямо сейчас описаюсь от умиления.

— Нет, Мамонов, я совершенно серьезно, — Цицерона не обратила на его выпад никакого внимания. — Все прошлые годы ты производил впечатление недалекого и агрессивного человека. Договориться с которым невозможно. Или ты только сейчас повзрослел, или все эти годы носил маску.

— Ах, сударыня, позвольте мне оставить эти сведения в тайне, — Мамонов изобразил галантный поклон, не поднимаясь со скамейки. Снял с головы воображаемую шляпу и отвел ее в сторону. Так низко, что если бы на шляпе было перо, оно обязательно бы испачкалось в пыли на полу.

— Мне кажется, что пока мы не узнаем, зачем это было делать, мы так и будем топтаться на месте, — сказал я. — Даже если Аникина сейчас скажет, что к Аннушке заходил, нампример Сидоров, то потом этот же самый Сидоров скажет, что это не он, что он понятия не имеет, о чем мы вообще говорим.

— Мы говорим, Крамской, — сказала Цицерона. — С тобой никто разговаривать не будет.

— Ах, да, бойкот… — я вздохнул. — Ну хорошо хоть не за темную проголосовали.

— Телесные у нас не практикуют, — сказала Цицерона. — Хотя мне иногда кажется, что зря. И что в некоторых случаях выпороть публично было бы куда доходчивее, чем вести долгие разговоры.

— Меня отец порол, не помогло, — Мамонов ухмыльнулся.

— Так это дома, — дернула плечом Цицерона. — А вот представь, что за выбитое стекло тебя ведут не в детскую комнату милиции, а на школьный двор. Снимают с тебя прилюдно штаны и бьют при всех по голой жопе. Это же даже звучит по-разному. Тот пацан из седьмого «Б», который состоит на учете в детской комнате милиции. Или тот пацан, кого при всех по жопе отхлестали.

— Ты, главное, никому этих идей не рассказывай, — произнес Мамонов смеющимся голосом.

— А тебе-то чего уже переживать? Тебе больше детская комната милиции не полагается…

Развесистый куст снова зашевелился, и выпустил из своих зеленых объятий еще одного человека. Увидев ее, я по-настоящему обрадовался. Елена Евгеньевна. Надеюсь, она тоже думает, что я невиновен.

Она как будто в нерешительности замерла на пороге беседки. Поправила пионерский галстук. Коснулась комсомольского значка. Пригладила непослушную прядь волос.

— Вы знаете, что нарушаете распорядок дня пионерского лагеря? — сказала она, посмотрев на каждого из нас по очереди.

Загрузка...